— Слушай меня!
Угрожающе позвякивают браслеты на запястьях. Тоненькие такие — и запястья, и украшения, и шея в узорах морковных локонов, и сдвинувшиеся брови. Это — непоседливое, порывистое существо, которое стремится жить. Полностью проживать каждый новый миг: вот он только родился, как сразу же умер, а она уже что-то успела. Скорость, с которой она вращается вокруг Земли, сводит меня с ума.
— Нет, ты все-таки слушай! Остановись! Стоять! Ни с места! Вот так и стой! Вот так и... — тараторка-тараторка-тараторка. Говорит всем телом, в изгибе талии даже чувствуется негодование, в субтильных плечах — злоба. И голосок у нее тоненький ведь, но какой громогласный! Так и ввинчивается в уши, эхом гремит внутри черепа.
Яркая птичка это создание, яркая, рыжеволосая, в жёлтых юбках и алых шалях — канарейка. А вот петь не умеет и вовсе. Страсть нужна, чтобы петь; у тебя ее нет, пичужка, есть только энергия в громадных количествах.
— Дурак, дурак, дурак!.. — ругается, словно сорока. Топает ножкой: — Чтоб я тебя больше не видела! Никогда! Ненавижу! Вон!
Из-под обилия тканей, укрывающих тело, она достает колоду игральных карт. Поджигает пламенным взором одну, другую и третью, швыряется и галдит, мотает рыжей головой, жмурит темные глаза — насилу уворачиваюсь, удираю трусливо по лестнице вниз; с нею нескучно, но страшно. В момент может вспыхнуть неясно с чего и заклевать петухом.
Карты — мини-бомбардировщики — так и сыплются на меня, тлея и тая.
В размер дыхания, такт в такт пытается попасть, гремя ступеньками по каблукам. Под рёбрами словно узел затягивается, все сосуды пережимая — боль неприятная, нервно покалывает сознание. Вниз и вниз, вниз и вниз бежит, летит соколом, едва въезжая в лестничные пролеты, бежит... останавливается на втором этаже, перегибается через перила и едва робко глядит на меня, застывшего у двери на выход.
Внимательный взор — она склоняет голову набок, совсем по-птичьи:
— Две колоды будешь должен! Три! Запасных! Все на тебя извела, несчастье!
Я киваю и, видя мою улыбку, она расправляет плечи чуть ли не горделиво и вспархивает обратно, взметнув шалями, будто крыльями. Я открываю дверь и выхожу в обыкновенный прохладный питерский дворик: деревья встречают меня кивками своих пышных зеленых крон, а птахи, притаившиеся средь ветвей, щебечут, совсем как Маришка.