В неопрятной и грузной фигуре было нечто беспомощно-детское, инфантильное. Полвека при матери, а та день-деньской: «Юрочка, да Юрочка! Юрочка, сыночек!» – пока не упокоилась на ближнем погосте. Поселковые мужики заглазно «маменькин сынок» звали. Для стареющего бобыля-рохли имечко унизительное.
Две крайности за Юрочкой водилось: любил сытно поесть и сексуальные истории послушать. Шоферил он. Коль выпадало вместе ехать, так непременно разговор на это сведёт. Пойду уж, настырно держит за локоть и выпытает амурные подробности. Сболтнул я, что порнофильм смотрел в Югославии, так он меня особо подвозил. Эротоман въедчивый!
Нездоровый интерес шёл от холостяцкой жизни. Похоже, ни одной бабы Юрочка и не познал вполне. Сперва мать опекою донимала, а позднее – отказы амурова торчка. Местные мужики часто сводили его с вдовами и вековухами. Юрочка и сам рассуждал – куда без хозяйки, не с кем вечером покалякать.
Сватовство происходило монопенисуально. Закупит «сынок» выпивки, оденется наряднее, ряшку побритую наодеколонит; привезут одинокую, либо с Юрочкой в соседнее село едут сватать. Казусное дело, с тонкими душевными треволненьями! Как водится, за знакомство изрядно выкушают, посудачат об атмосферных явлениях, и мужики деликатно отправятся восвояси. «Давай, трудись, сынок!..»
Женить холостяка нереально. Рушилась очередная свадьба в ночь интимного бесславия. Наутро «невеста» уезжала в расстроенных чувствах. Когда выездные гастроли, сонный Юрочка караулил по холодку утренний автобус. Известно, бабья благосклонность пролегает через дыру. Половое бессилие им претит.
Так и пребывал «Мачкин сын» на холостом положении. Сватовства, однако, не прекращал. Мужиков уверял, что причина кроется в спиртном. Свататься без него – немыслимо, а как подопьёт – кры-кры!
Но зато как живописно Юрочка ел! Ох-ах! К нему пути вели напрямки через желудок.
Настенное меню прожорливый едок изучал долго и усердно. Пальцем по строкам водил, губами пришепётывал. Расплачивался и начинал сносить кушанья на обеденный стол. Вилок не признавал. Взяв в руки ложку, алчно оглядывал разносолы, и вожделенно приступал.
Славен обед едоками, дорога ездоками. Кушал «сынок» так же как ездил, медленно. Чавкал как свинтус, и неестественно прямил спину. Еда отвесно падала в шахту пищевода и пропадала. Куснув хлеба, крупно хлебнув, «сынок» предавался жеванию. Жамкал брыластый рот, ходил качками крупный нос, топырились хрящеватые уши. Взгляд делался отсутствующе недвижим.
Дочиста покончив с винегретом и борщом, Юрочка снова умильно осматривал уставленный тарелками стол. Неспешно приступал к основному, второму блюду. Не гурманство, а ненасытное поглощение пищи. Ложка плавно подносилась к провалу рта. Все мимические мышцы, жвалы и рельефы лица вновь включались в механичное движение. Юрочка был упоительно счастлив.
По окончании обеденного ритуала, он потерянно обозревал пустые тарелки. Пригорюнивался. Смятым носовым платком вытирал потное лицо. Вскоре снова шёл к меню. Бренчал грошами и брал манную кашу и пару котлет с двойным гарниром. Куска четыре хлеба, два стакана компота. Упихав и это, ослабев, дремал.
Приятельства меж нами не возникло. Сходились в столовой да в езде на буровые. Потом он вовсе запропал. Смена кадров в геологии быстрая. Слышал я, что в дни буранов Юрочка не посещал уличный сортир. Газетные свёртки испражнений кидал через форточку в палисад. Может статься. Такой обосранс!