Лобастые романтики мои

Ник Романов
Николай Романов
Лобастые романтики мои

ББК  74. 200. 53
Р 69

Н. Романов. Лобастые романтики мои
Если кто-то надеется прочитать сладенькую сказочку о чудесных превращениях гадких утят в прекрасных лебедей,— разочарую. Ничего подобного в этой книжке нет. Напротив, в ней — признание в неудачной попытке создать коммуну, воспитать людей гораздо лучше нас с вами. Но ничего из этого не получилось. Большинству могу посоветовать не тратить время. Есть достаточно книжек с интересными историями. А эта...
Эта о мальчишках, моих друзьях.
Об их жизни будет интересно читать лишь им самим да их родителям. А еще тем, кто как-то соприкасались с нашими делами.

ISBN 966 — 95089-6-7

Есть искра в сердце -
 приходи и действуй.

Тайное общество
Жили они на одной улице. Через несколько домов друг от друга. Один из них, Володя, стал участковым инспектором милиции и работает в своем поселке, предупреждая правонарушения; другой, Саша, — штурман морской авиации: третий, Юрка, — ведущий специалист на шахте по углеавтоматике, депутат городского Совета, член городского комитета комсомола; еще один Володя — геолог. Его партия ведет изыскания где-то в районе Магадана. Второй Юрка — моряк. Как раз сейчас ушел в кругосветку. Но не в этом дело.
Организовали ребята на своей улице тимуровский отряд. Для пущей важности, чтобы не походить на детей, назвали его «тайным обществом». Собственно, большой тайны из него не делали, но принимали в свое общество не всех. «Клянусь всегда и во всем помогать пенсионерам, инвалиду войны. Клянусь беспрекословно выполнять задания отряда в любое время суток...» Клятва их была длинной и серьезной. Клялись по очереди. Принятому в общество выдавали удостоверение. С номером, фотокарточкой и печатью. Все придумали и сделали сами. Самый старший из них учился в девятом классе.
Перенесут старушке уголь, вскопают огород, нарубят одинокому пенсионеру дров. Для пожилого человека дело это — тяжелый труд, а для подростков — забава. Так продолжалось почти год. Зимой затосковали ребята: работы по хозяйству зимой меньше, придумать что-то серьезное не могли, а юношеский пыл требовал деятельности. На очередную встречу Вова Герасимчук принес книжку о путешественниках. Прочитали ее вместе. Захотелось путешествовать. Куда влечет мальчишек из шахтерского края? По себе знаю — к морю. Стали готовиться. Экономили деньги на школьных завтраках. Курить даже бросили: во-первых, во время путешествия нужны чистые легкие и крепкое сердце; во-вторых, экономия на сигаретах — доходная статья. И все же, когда министр финансов Юрик Богатырев доложил друзьям, какой суммой они располагают, стало ясно, что о поездке к морю не может быть и речи. Сашу Пащенко осенило первого:
— А если на велосипедах?!
Сперва обрадовались идее, потом засомневались, осилят ли долгий путь? Но, подсчитав, что до Азовского моря не так уж и далеко, что за три дня доедут запросто, и что спешить вообще некуда — каникулы только начались, отправились в путь.
Были потом и другие путешествия, другие дела. Все серьезней становились ребята. Но «тайному обществу» суждено было погибнуть. Одного из подростков случайно задержали работники милиции. Убедившись, что ошиблись, что им нужен другой мальчишка, уж было отпустили, но кто-то обратил внимание на листочек бумаги, выпавший из ученического билета. Это было удостоверение «тайного общества»... Не поверили взрослые, что занимаются ребята добрым делом, испортили полезную игру. А ведь мальчишке нужна игра. Серьезная и красивая. Нужно ему и большое важное дело, чтобы, участвуя в нем, он мог чувствовать себя нужным другим людям, чтобы он мог гордиться этим делом.

Любители романтики
Когда рабочий человек Володя Порчук сам еще был школьником и жил в «Подвиге» первые годы, его спросили, как записаться в наше объединение.
— К нам не записываются, — ответил он. — В клуб приходят и работают.
Сам того не ведая, Володя вывел формулу патриотического клуба «Подвиг». Клуб ставит своей целью воспитание юношей и девушек на примере жизни и деятельности героев Великой Отечественной войны. Основными направлениями его деятельности являются: изучение боевого пути 383-й шахтерской дивизии, Ивановского партизанского отряда, создание Летописи Великой Отечественной. Кроме того, ведутся поиски по другим темам. У каждого отряда есть конкретное задание. Клуб объединяет отряды, созданные в микрорайонах, на улицах, во дворах, в учебных заведениях. Их командиры избираются на общем собрании отряда. Вступая в клуб, ребята дают клятву.  Не стали выдумывать какую-то свою особенную. Вступающие в клуб следопытов произносят слова клятвы, впервые прозвучавшей на Красной площади в 1966 году во время второго Всесоюзного слета победителей похода славы.
В день восемнадцатилетия члену клуба, проявившему себя активным бойцом, вручается памятный альбом с фото-отчетом о его деятельности. Отличившиеся награждаются памятными медалями клуба «383-я шахтерская» и «Партизанская стоянка».
Вот что представляет собой «Подвиг», если говорить о нем кратко. За время его существования мы лишь однажды агитировали ребят. Было это в конце января 1969 года. Тогда речь шла о туристско-краеведческом кружке. Объявить о первом занятии я попросил старших пионерских вожатых. Они сказали ребятам, что в воскресенье 2 февраля в горком комсомола приглашают любителей «хлебнуть» романтики.
2 февраля пришли 30 ребят из первой, второй, шестой, седьмой, тридцать первой школ и горного техникума.
Сходились по одному, по два. Первым пришел Валера Бигдан из седьмой школы, потом закадычные друзья Саша Сидоренко и Сережа Рябченко из шестой. Из второй школы решились двое: Марина Опанасенко и Виктор Захарчук.
В десять утра комната была полна. На меня смотрели тридцать мальчишек и девчонок. Изучали. Ждали, что скажу. Пытались догадаться, зачем позвал. А я вдруг растерялся.

Методическая разработка требовала включения в план первого занятия беседы о Родине. Я так и поступил. Начал с беседы. Очень боялся, что не получится. Приготовил текст. Говорил, и казалось мне, что не слушают ребята. Повернулся к окну, чтобы скрыть растерянность, и увидел памятник Герою Советского Союза Нине Тимофеевне Гнилицкой. «Вот о ком нужно рассказать». Отложил заготовленный текст. О героине мог говорить много: писал о ее подвигах, делал документальный фильм, стоял в окопе, в котором погибла Нина...
Н. Т. Гнилицкая
Фронт приближался к Красному Лучу, и Нина все чаще говорила, что уйдет в армию. Вскидывала руки мать, вздыхал отец. Тимофей Макарович всю жизнь проработал на шахте 4-бис и привык к опасности. Но одно дело — шахта, совсем другое — фронт. Он не возражал, когда после семилетки Нина пошла работать на его шахту выборщицей породы. Не возражал, и когда она решила перейти на откатку, хоть и тяжело, но и другие девчата трудятся откатчицами. А вот на фронт отпускать дочь не хотелось. Старый Гнилицкий знал, что это за штука — война...
Когда фронт установился по Миусу, Княгиневка, где жили Гнилицкие, оказалась у немцев. Можно ли было жить с фашистами, если совсем рядом — наши, а за бугром родная шахта! И Нина решилась.
— Сегодня ночью или никогда, — сказала она подруге Паше Белогрудовой.
Перед дорогой собрала Ирина Андреевна, мать Нины, на стол. Вдруг — стук в дверь.
— Хозяйка, немцев у вас нет? — послышался шёпот.
— А ты кто такой? — спросила и поняла, что напрасно — парень был в красноармейской форме.
— От своих отстал.
Той же ночью Нина и Паша помогли красноармейцу пробраться к своим, и сами остались в шахтерской дивизии. Хотела Гнилицкая в разведку — не брали. Настаивала, ей отказывали.
— Ну что за разведчик из девушки, — говорили. А она им в ответ:
— Не имеете права не взять в разведку. Дивизия ведь  шахтерская, а я дочь шахтера, и сама на шахте работала. Все тропинки здесь знаю.
В конце концов добилась своего. Зачислили ее в разведроту и не пожалели. С первого до последнего дня не успокаивалась. Нина стремилась как можно больше навредить врагу. В свою первую вылазку Гнилицкая провела разведчиков в Княгиневку без единого выстрела. Уничтожили весь гарнизон, захватили документы, оружие, «языка», пробрались к дзоту у северной окраины поселка, забросали его гранатами и растворились в темноте.
Нужно было знать силы противника, но для этого свой человек должен побывать в тылу врага. Решили послать Гнилицкую.
— Вы должны узнать, — сказал командир Константин Иванович Провалов, — номера частей, стоящих перед нами, имеются ли танки и места сосредоточения, есть ли подразделения в глубине обороны и где они стоят.
Три дня Гнилицкая смотрела, слушала, запоминала, а потом появилась в штабе дивизии, попросила карту и, докладывая, показывала места расположения частей.
— Была в Княгиневке, Андреевке, Веселом. Повезло: в Веселом встретила знакомого деда. Он знает немецкий. Рассказывал, а я запоминала. Княгиневку обороняет тот же батальон. Штаб его на южной окраине. Охраняется автоматчиками. В Коренном и Веселом — штабы полков. Танков нигде нет. Новых частей в этом районе нет. В Андреевке рота немцев.
Артиллерия у них вот тут. Население пока не выгоняют. Ночью все солдаты на передовой. Говорят, что наступление начнется, как потеплеет, — Нина виновато опустила глаза. — Больше ничего узнать не удалось...
Вскоре Гнилицкая снова побывала в тылу врага. В этот раз установила, что в Коренном сосредотачиваются большие силы противника.
Это серьезная угроза Штергрэсу, — решили в штабе. — А оттуда — прямая дорога в Красный Луч.
...То утро началось обычно: перестрелка по всему переднему краю. Но к десяти часам минометный и артиллерийский огонь усилился. Снаряды ложились густо, и вскоре небо затянулось черным дымом. Было ясно, что наступают.
Наши бойцы дрались за каждый дом, но были вынуждены отходить на северную окраину поселка электростанции. Нужна контратака. И тогда в небе появились два зеленых огонька. Тотчас разведрота пошла во фланг немцам. Они не ожидали такого удара, не выдержали и начали пятиться, но отстреливались яростно, зло. Под их сильным автоматным огнем залег взвод, в котором была и Гнилицкая. Выбыл из строя командир, и тогда Нина поднялась во весь рост, крикнула:
— Вперед, шахтеры, не давайте опомниться немцам! Бей их, гадов!— и побежала, расчищая себе дорогу автоматным огнем. Не могли после этого разведчики лежать в укрытии.
— Ура! — понеслось над курганами, и через несколько мгновений Гнилицкая почувствовала, что бежит не одна, а потом увидела обгоняющих товарищей. Вдруг резко остановилась — увидела провод немецкой связи. Полоснула финкой, бросилась дальше. Из окна дома строчил автомат. Пробралась к дому, метнула гранату — «успокоила» фашиста. А тем временем товарищи Нины очищали поселок от захватчиков. Не выдержали фашисты, побежали. Через некоторое время все стихло. За этот бой Н. Т. Гнилицкую наградили медалью «За отвагу».
Всего месяц пробыла она в дивизии, но равен он был жизни. Все, что копилось в ее душе многие годы, вся ненависть к врагу и любовь к Родине выплеснулись в одном стремительном порыве. Всего месяц пробыла Гнилицкая в дивизии, но ее приняли кандидатом в члены партии. Ее полюбили так, что и теперь редко какая встреча ветеранов проходит без того, чтобы не вспомнили ее, не почтили ее память. Нина была любимицей дивизии, за ней охотились немецкие снайперы, за ее голову фашисты обещали приличную награду.
Её знали в лицо, но она, невзирая на опасность, снова и снова переходила через линию фронта, чтобы добыть сведения, так необходимые нашему командованию. Вспоминают ветераны и последний бой Нины. Был он декабрьской ночью сорок первого года. До последнего дыхания мужественно сражалась она с захватчиками... Гитлеровцы долго издевались над бездыханным телом разведчицы, а потом облили бензином и подожгли... Произошло это на северной окраине Княгиневки — поселка, где она родилась...
Рассказ ребят тронул. Это было видно и по тому, как блестели глаза, и по дополнительным вопросам. Ребят интересовали подробности гибели, им хотелось знать, где погибла Нина. Сказал им, что место это нужно поискать. Семя в почву было брошено. Разговор о Н. Т. Гнилицкой, о других героях родил идею: пройти по всем местам, где сражались земляки, по всем линиям фронта. 383-я шахтерская дошла до Берлина, вот бы и там побывать. Проще простого поддакнуть, поедем, мол. Но это не реально. Так и сказал. Последовало разочарование. На следующее занятие явились не все. И все же класс опять был полон. «Попавших не туда» заменили другие. Их привели с собой те, кому кружок «подходил». Собственно, шел обычный организационный процесс, связанный с созданием нового кружка.
Занятия проводил по программе подготовки младших инструкторов по туризму. Дело для меня это было непростое, поскольку не было у меня ни преподавательского, ни туристского опыта. Все, что должен был дать ребятам, основательно изучал. По той же причине больше слушал ребят, чем говорил. В конце каждого занятия называл следующую тему и источники информации. Через неделю все повторялось. Словом, старался научить своих новых товарищей думать, пользоваться литературой. Не заучивать, а понимать. Ни в чем не проявлял ни малейшего нажима: хочешь — делай, нет желания — можешь задание не выполнять. Два мальчика упорно не желали вести конспекты, ссылаясь на хорошую память. Тактичные беседы о важности конспекта в усвоении материала были безрезультатны.
Другие, глядя на них, тоже были не прочь забросить тетради. Нужно было что-то предпринимать, а что именно, не мог сообразить. Выручил случай.
В кружок влились несколько новых ребят, и я решил поручить заняться с ними этим двум «асам». Попросил их позаниматься с новыми товарищами так, чтобы они за неделю, две догнали основную группу. Вот тут-то и понадобились конспекты. Уже после первого занятия учителя пришли ко мне за советом, как лучше оформить конспект, чтобы удобней было им пользоваться.
Так поступил бы любой
На весенних каникулах отправились в первый поход. Маршрут его был простым и коротким — в район Боково-Платово, к высотке, на которой установлен обелиск воинам-шахтерам. Хотелось проверить туристскую подготовку. Испытание на звание «коллектив « прошли успешно. Были и трудности, и песни, и каша, и общественно-полезная работа. Причем, постарался дать понять ребятам, что убрать у памятника — совсем не трудно, что это долг каждого. Гражданский долг каждого. И что на нашем месте так поступил бы любой другой отряд или отдельный человек, увидевший непорядок в священном месте. Час, посвященный наведению порядка у памятника, стал, как мне кажется, краеугольным камнем в воспитании патриотических чувств моих младших товарищей. Впоследствии у нас уже не было разговоров о необходимости привести в порядок ту или иную могилу, тот или иной памятник. Ребята сами без шума выполняли нужную работу, никого не ставя об этом в известность, не отчитываясь о ней. Эта работа стала как само собой разумеющееся.
Первый памятник
Однодневные тренировочные походы продолжались весь апрель, а З0 апреля 1969 года «Подвиг» отправился в первый многодневный поход.
Я повел ребят по местам боев 383-й шахтерской дивизии. В этом походе мы поставили свой первый памятник — каменный тур. Корявый, некрасивый, наверное, не очень прочный, но сложившим его он казался самым лучшим. Конечно, на конкурсе он не займет призового места, но уже в том, что он существует мне виделась огромная победа. Ребята почувствовали: можем быть полезны. Увидели огромный фронт работы, который мы можем выполнить.

В сорок первом в Донецке и в Ворошиловграде были сформированы 383-я и 395-я стрелковые дивизии. Еще их назвали Шахтерскими. Потому, что в основном состояли из горняков. Свои отбойные молотки шахтеры передали женам и совсем еще юным сыновьям. Взамен инструмента получили винтовки и стали в строй.
Как ни велико было желание не пустить захватчиков в Донбасс, но пришлось отступать: враг был сильнее. С кровопролитными боями 383-я оставляла Донецк, Чистяково, Снежное... За каждый город, поселок, за каждую шахту бои были не на жизнь, а насмерть. Сохранилось много свидетельств о мужестве шахтеров, о том, как отступая, они все же наносили ощутимый урон фашистам. З0 октября 1941 года шахтерские полки вышли к реке Миус. Здесь, у стен моего города, совершилось чудо — шахтеры, словно вросли в левый берег. Все атаки фашистов оказывались безуспешными.
Так вдоль малоприметной реки Миус, которую издали и не разглядишь, появился огненный рубеж, который на военных картах пометили как Миус-фронт. Отборным войскам захватчиков противостояли хозяева Донбасса — шахтеры, которыми командовали К. И. Провалов и А. И. Петраковский. 260 дней удерживали они фашистов на подступах к Красному Лучу. Каждый день боев, как говорилось в сводках, боев местного значения, был отмечен героизмом советских воинов, их мужеством и стойкостью. Об этом красноречиво свидетельствуют документы и материалы, ставшие экспонатами Музея революционной, боевой и трудовой славы шахтеров.
Горняки соорудили его на месте боев, в Миусской долине. Вокруг музея на двадцати пяти гектарах раскинулся сад Победы. И его, и Аллею Памяти вдоль шестикилометровой дороги от Миуса до города тоже посадили горняки и члены их семей. Музей, сад, монумент в честь павших — это архитектурный ансамбль, мемориальный комплекс.
От музея к монументу, напоминающему шлагбаум на пограничной древнерусской заставе ведет лестница. Поднимаешься по ней и со всех сторон, словно из-под земли, ,слышны голоса. И кажется, будто все камни окрест напоминают тебе имена погибших. На десятки километров протянулся Миус-фронт. Пролег он по буграм и оврагам, захватил примиусские села. От Грабово до Антрацита он обозначался окопами, блиндажами, наблюдательными пунктами, пулеметными ячейками, минометными гнездами, разрывами мин и снарядов, нескончаемым свинцовым дождем.
Тогда, в шестьдесят девятом, захотелось нам отметить памятными знаками места героических сражений за город. Памятник в Грабово, как говорится, был пробным камнем.
Почему именно в Грабово?
Любительская киностудия Дворца культуры снимала фильм «Всегда с тобой»— о коммунистах 383-й шахтерской дивизии, о том, что во всех боях с ними было имя В. И. Ленина. Посвящали мы этот фильм 100-летию со дня рождения Владимира Ильича. Автор фильма Яков Павлович Авдиенко, ветеран документального кино, предложил мне быть его ассистентом. Я согласился, совершенно не представляя, что это за работа. Но не в этом дело. Фильм мы сделали. Цветной, полнометражный. Он даже премию получил на фестивале. Создавая его, много спорили. Монтируя кусок о Якове Степановиче Приходько, не могли прийти к общему знаменателю. По-моему, монтажный кусок был слишком велик. Да, Яков Степанович смелый человек, награжден орденом Ленина, и погиб. Но даже о Героях Советского Союза в фильме рассказывалось короче.
Яков Павлович терпеливо объяснял мне, что Приходько лишь по стечению обстоятельств не присвоили почетное звание, и что рассказ о нем вовсе не велик, приводил доводы: портрет показать надо, памятник у здания института, где учился, откуда ушел на фронт, несмотря на то, что имел бронь. Тоже надо. А место легендарного одиннадцатичасового боя в Грабово, статью в «Правде» об этом бое, место гибели. Когда-то там, на этих местах поставят памятники. «Вот мы и должны дать их в фильме, чтобы люди не забыли, где проходили события, погибали прекрасные парни, защищая твой город».
Дикторский текст я написал, как просил Яков Павлович, но в душе не соглашался. Это происходило еще в 1968 году, так что в шестьдесят девятом была возможность исправить дикторский текст после того, как члены патриотического клуба «Подвиг» установили в Грабово памятный знак. Тогда я уже понимал своего режиссера. Понять помог Борис Горбатов. 2 февраля 1942 года в «Правде» он опубликовал корреспонденцию «Одиннадцать часов», в которой рассказал о том, что взвод автоматчиков, которым командовал Я. С. Приходько, одиннадцать часов отбивал атаки врага, превратив обычный сельский дом в крепость. Атаки врагов были безуспешны. Немцы забрасывали дом гранатами, но наши воины ловили гранаты налету и выбрасывали их в окно. Тогда фашисты притащили пушку и прямой наводкой расстреляли дом... Под покровом ночи Я. С. Приходько выбрался из-под развалин и принес в расположение части тяжело раненного товарища.
Эту газету я показал ребятам и помог появиться мысли, что надо бы найти это место.
Так мы оказались в Грабово.
Мелкий дождь моросит...
К экспедиции готовились долго. И, наконец, — идем!
День первый. З0 апреля. 9.00. Старт у памятника Герою Советского Союза Н. Т. Гнилицкой. Выстроились. Кто-то попытался шутить, не получилось. Лица серьезные. Все понимают важность и сложность задания. После перехода по одному из участков Миус-фронта — музей боевой и трудовой славы шахтеров. Еще раз уточняем подробности того героического боя.
Ночевка. Спать не хочется. Костер, чай, песни. Дежурный у костра настроил транзистор на Москву. Когда куранты пробили полночь, девчонки, наши тихие девчонки взбудоражили весь лагерь — они подняли всех. В первый час мая устроили в лесу маевку.
День второй. 1 Мая. Лишь забрезжил рассвет — снова в  путь. Снова километры и дождь. Второй день с короткими перерывами моросит мелкий он и противный. Небо не по-весеннему затянуто тучами. Валера Бигдан в середине цепочки поет:
В наших кедах вода,
Темный лес за спиной.
Не забыть никогда
Дней походных потом.
А пока мы должны
Обойти целый свет
По дорогам войны
Через двадцать пять лет.

15. 30. Село Грабово. Кажется, пришли.
День третий. 2 мая. 8. 45. Расспросили коренных жителей, уточнили, где стоял дом, как дрались наши бойцы.
— «Вот здесь это и было, — подвела нас к месту, где когда-то стоял легендарный дом местная жительница Анна Михайловна Выдренко. От нее мы еще раз услышали рассказ о том, как здорово дрались наши «шнайперы».
Увидев груду развалин, Виктор Захарчук разочаровался. Но вот появилась идея: из развалин дома — камней построить памятник, и глаза его загорелись с такой силой, что отступать уже было невозможно. Он с мольбой смотрел на командира: когда же начнем? А когда начали, выбирал камни побольше, «чтобы крепче памятник был», говорил он. Советовался с ребятами, какой камень красивее. С Зиной Забровской они были как бы душой этого памятника. Отлично трудились сами и зажигали своим энтузиазмом других. Рядом с ними плохо работать было нельзя. С каждым камнем, вложенным в первый памятник, Захарчук и Забровская укрепляли себя в клубе. Зина трудилась наравне с парнями. С муравьиным усердием перетаскивала здоровенные глыбы, а на предложение отдохнуть отмахивалась:
— Потом.
«Сегодня здорово поработала, — записала она вечером в дневнике. — В моей жизни это первое стоящее дело. Приятно что-то строить, оставлять след, вехи о тех, кто сам не думал о них, мечтая лишь о победе».
На метровой высоте заложили капсулу с нашей запиской. На уровне глаз, так, чтобы удобно было читать, прикрепили бронзовую табличку, которую заранее, втайне от остальных, приготовил Володя Нефедов, комсорг авторемонтной базы.
В конце класть камни мог только Валера Пономарчук — он выше и сильнее других. Володя Немец и Коля Чарабаев из каменных плит проложили дорожку к памятнику. Володя Лосевицкий и Витя Захарчук обложили ее дерном.
В эти минуты рождался патриотический клуб «Подвиг».
Когда возвращались домой, пели.
Я чувствовал в поведении ребят гордость за прекрасно прожитый день. Захарчук шел с высоко поднятой головой. На дежурных, что оставались в лагере и не участвовали в строительстве памятника, Виктор смотрел с глубоким сожалением.
Витюня
Следующего воскресенья Захарчук не дождался. Прибежал среди недели. Сходу выложил дюжину предложений  — куда пойти и что можно сделать полезного. Слушал и радовался: человек нашел себя.
Нет, он не идеал. Были срывы и много. Но после второго похода ребята непременно спрашивали, идет ли в поход Витюня и радовались, получив утвердительный ответ. В школе жить ему стало труднее, как-то тесно. Одноклассники уже не удовлетворяли его. Казались скучными, однообразными. Порой Виктору становилось жалко их. Ему они казались обворованными. Пытался рассказать о клубе, новых друзьях, ничего не получилось. Не могли понять девятиклассники, зачем идти в дождь из дома, ведь можно переждать. Да еще не на пироги, а в лес или в поле таскать камни, строить памятники.
— Кому они нужны, ваши памятники, — сказал однажды Венька Селезнев. — Вон сколько уже понастроено. И не такие, как вы устанавливаете из каких-то камней, — гранитные!
Не нашелся Виктор, что ответить Веньке. Понимал, что сказать бы надо, да слов подходящих не находил. Так и ушел непонятый, обиженный, одинокий.
Здесь был бой
21 сентября 1969 года для членов клуба было не из легких. Выход назначили на пять утра. В три начался дождь, но уже в четыре пришли самые заядлые. Отправились в Княгиневку. Решили найти место гибели Героя Советского Союза Н. Т. Гнилицкой. В 6.20 уже были на северной окраине села.
В ночь на пятое декабря 1941 г. здесь разыгрались трагические события: во время разведки боем в неравной схватке с фашистами погибла разведчица 383-й Шахтерской дивизии Нина Гнилицкая. Она, дочь шахтера, после школы тоже пошла работать на шахту № 22-4 бис, а когда гитлеровцы заняли родное село, перешла линию фронта и попросилась в разведку. Много раз пробиралась Нина в фашистское логово. Добывала ценные сведения, а в удобных случаях уничтожала гитлеровцев.
Теперь ребята стояли в окопе, где погибла Нина.
Люда Левшинова, Лида Аленина и Виктор Дзюбенко пошли по домам Княгиневки. Кто-то дал лопату, кто-то лом, кто-то посоветовал, как корчевать камни. Мария Ивановна и Владимир Семенович Калиновские, узнав, что ноги у девчонок промокли, вынесли сухую обувь, заставили переобуться.
Каждый был занят своим делом. Виктор Захарчук руководил кладкой постамента. Рядом с ним — Олег Шаповалов, Лариса Боровая, Виктор Козьменко, Оля Николаева. Олег поддевает камень ломом. Сначала не идет. Подбежали два Виктора. Дружно налегли и сдвинули камень. А дождь продолжал лить.
У Валеры Филюнина 21 сентября день рождения. Ему исполнилось 17. Другой, наверное, в такой день выспался бы, а потом сидел за праздничным столом в кругу друзей, уплетая бисквиты. А Валера встал в четыре, чтобы в пять быть готовым к выходу. Его друзья здесь под дождем на месте минувших боев.
Трудились дружно. Под дождем и пронизывающим осенним ветром было жарко. Попробуй не вспотей, кантуя огромный камень...
Сложили фундамент. На нем закрепили две каменные плиты. «Здесь был бой. Отсюда Нина Гнилицкая и Спартак Железный ушли в бессмертие», — высекли Зина Забровская, Валерий Филюнин и Володя Немец.
К открытию прибежали сельские мальчишки, пришли взрослые. Собственно, никакого открытия не было. Просто возложили к памятному знаку живые цветы, спели песню: «Здесь раньше вставала земля на дыбы...».
Лица серьезные, а у тех, кто постарше, на глазах слезы. Как по заказу выглянуло солнце. А в глазах ребят — жажда нового дела.
По дороге домой только и разговоров было, что о партизанской стоянке и о следующем походе.
Это сделал мой сын
Были конфликты дома. Перед каждым походом приходилось уговаривать родителей отпустить.
— Я не разрешаю тебе идти в поход, — говорила мама Вите.
— Но я не могу не пойти — обещал ребятам.
— Ничего. Обойдутся без тебя. Надо учить уроки.
— Уже выучил.
— Значит, будешь копать огород.
— Могу вскопать до похода. Ребята помогут.
— Я сказала «нет». Тебе дай волю, ты и ночевать домой ходить перестанешь. Все бы ему с «Подвигом». Подумаешь, герои! Возвращается из похода, не ест ничего. Да еще кашель.
— Зато в походе больше всех ем. А, что тебе объяснять! Все равно не поймешь... Я хочу, чтобы тебе не было стыдно за меня...
Как-то вечером Витя был очень удивлен, когда мама заговорила о клубе. Расспрашивала, интересовалась, уточняла подробности, чем занимается в походах, что собираются ребята делать еще, расспрашивала о друзьях. Потом призналась:
— Была сегодня в подшефном совхозе. Помогали убирать урожай. Оказались как раз в том месте, где ваш памятник. Одна из женщин прочитала имя своего родственника, разволновалась. Все хвалили тех, кто поставил памятник и я сказала, что это сделал мой сын.
Виктор был счастлив.

«Буревестник»
Вова Герасимчук, Юра Богатырев, Саша Пащенко, да почти все члены «тайного общества» даже без обсуждения идти или нет в «Подвиг», включились в работу клуба, когда узнали, что это такое объединение подростков, о каком они всегда мечтали. Свой отряд ребята назвали «Буревестник». Тогда уже в клубе было более двадцати отрядов, групп, ячеек, созданных во дворах, на улицах, в учебных заведениях.
Весна семидесятого была горячей в том смысле, что работы у каждого отряда было столько, что даже не верили, что когда-то удастся все завершить. И, чтобы не перегрелись мои лобастые романтики, как электродвигатели от чрезмерного напряжения, каждый день ударного труда, словно для испытания их стойкости, поливал дождь...

Цветы маме
Пятого октября 1969 г. мама Саши была приятно удивлена: сын принес букет полевых цветов.
Возвращались из похода. Лариса Боровая собирала цветы. В тот год ромашки стояли до самых морозов. Мальчишки шли не по дороге, а по полю — искали «военный металл». Саша, заметив у Ларисы букет, съехидничал:
— Хе — хе... На зиму травку заготавливаешь...
— А ты бы тоже такой травкой запасся. Глядишь и сделаешь приятное маме.
— Она все равно их выбросит.
— Мужики, идея! Давайте принесем мамам по букету!
Одни стали собирать цветы сразу, с другими пришлось поспорить на тему, что дарить цветы никому не зазорно, тем более маме, и что полевые цветы осенью — это же здорово, и что они даже лучше садовых. Саша собирал цветы и прислушивался к спору.
Через неделю — снова поход. Пошел и Саша. Все не решался спросить его, как встретили дома. Ждал подходящего момента. Но он так и не представился. Когда садились в автобус, в его руках был самый красивый букет. Красивые букеты были и у остальных ребят. Только Марина не везла домой цветы. Сергей Рябченко отделил половину от своего букета и протянул ей: Сережка добрый.
— Не нужны мне они. Прошлый раз приносила. Говорю маме: это тебе, специально собирала. Так она даже не взглянула. Так и завяли, не притронулась.

Почта клуба.
Огромный привет от будущего моряка Бигдана Валерки!
У меня все в порядке. Трудновато, но держусь. Говорят, море любит сильных. Привет «старикам». Пусть не вздумают бросить заниматься туризмом. Это очень помогает в жизни.
Ты просто молодец, что прислал газету. Лучше, чем в ней написано о походе, не рассказал бы, наверное. Письмо это пишу после похода на ялах. Вот где романтика! Туда на веслах, а обратно под парусами. С ветерком и дождичком.
Учусь неплохо. Троек нет. О двойках разговора быть не может. Сегодня заступаю на вахту. Не забывайте меня.
Валера. Жданов, мореходное училище.

Зина
В Донбассе погожие деньки выпадают в октябре редко. Но нам сопутствовала удача. В воскресенье решили провести соревнования по ориентированию на местности да и разведать южные балки. Сразу за Миусинском каждая группа получила азимут. И началось... У всех Север был в «своей» стороне. Я стоял на одном из утесов, выступающим над Леонтьевским лесом, и в бинокль наблюдал за ребятами. Они казались маленькими, беспомощными, смешными. На пути много преград. Местность совершенно незнакомая. Пришлось здорово пошевелить мозгами, чтобы вовремя прийти к цели. Большинство групп старалось зря. Своим усердием они только усугубляли положение, все больше удаляясь от места сбора. К обеду, наконец, увидели друг друга и расхохотались. От радости, что снова вместе, что не заблудились, и оттого что один был смешнее другого.
Я все оттягивал грустную минуту. Родители Зины Забровской уже купили билеты, продали дом — собрались уезжать в Сибирь. Зина с ними. Ехать она не хотела, но не подчиниться старшим не могла, да и я ее не поддерживал. Она несколько раз приходила ко мне. Все спрашивала совета...
Не хотелось говорить ребятам об отъезде: боялся испортить настроение. А она была лучше, чем всегда. Такой красивой никогда ее не видел. В клубе Зину уважают. За честность, трудолюбие, смелость. За то, что не задается.
Перед тем, как отправиться в обратный путь, построились. Спели нашу песню. Говорили по очереди, кто хотел. Просили Зину, чтобы не забывала. Мы подарили ей газеты с рассказами о работе клуба, о ней. Там же, в лесу, вручили нашей Зине грамоту городского комитета комсомола. У Олежки Шаповалова сегодня день рождения. Но он не обиделся, что внимания ему было меньше, чем обычно оказывают именинникам. Он тоже ценит Зину, и ему тоже тяжело расставаться с другом. Да и поздравили все-таки!
В конце ноября Зина прислала письмо: «Итак, я снова сибирячка. Уже успела на лыжах в лес сходить. Я ведь так давно не видела свой лес. Целый день проходила. Подъеду к какому-нибудь знакомому деревцу и вспоминаю... В поезде, когда ехали сюда, соседями по купе оказались хорошие ребята. Я научила их петь нашу «Баксанскую».
«Подвиг», конечно, не претендовал на Всесоюзный масштаб, но все же приятно читать документы, подобные этому заявлению: «Просим зачислить в клуб «Подвиг» на правах самостоятельного отряда». «Думаю, не откажете, писала Зина. — Как видите, остаюсь верной делу «Подвига». Если примите, будет филиал клуба в городе Кемерово».

Велоотряд
Нужна нянька?
Володька в школе недоучился. Считал, что все взрослые не правы и зря нападают на него. Ходил в вечернюю школу. Год спустя поступил в Новочеркасский геологоразведочный техникум. Непонятно, что произошло, только вскоре вернулся в Красный Луч. Знал, как трудно было устроить его на работу и все же бросил. Бездельничал. Потом поступил в горный техникум. Учится средне. Мог бы учиться лучше. Последний экзамен сдал на «отлично».
Разные у Володьки были воспитатели. Одних боялся, других чуточку уважал, третьих ненавидел. Ненавидел потому, что они не видели в нем человека. С первого класса он был «трудновоспитуемым». Ярлык приклеивается легко. Трудно жить с ним.
У него было много увлечений. Собственно, долго он ничем не занимался. Начинал и тут же бросал — разочаровывался. Не сиделось дома. Тянуло в балку, на ставок. Убегал. Ветер странствий манил его. Кто-то предложил заняться туризмом. Тогда он еще не знал, что — это туризм. Просто собрал таких же, как сам, пацанов, сделали профилактический ремонт велосипедов и уехали за сорок километров от города на Саур-Могилу. Пробыли там три дня. Как и что было, сказать трудно, только когда вернулись, Володя пришел в горком комсомола.
— Можно?
— Входи, садись. Как зовут?
— Володька.
— Слушаю тебя, Володька.
— Дело вот какое... В походы ходить хотим. А с чего начать, не знаем. Вот если бы руководителя нам дали.
— Ты где учишься?
— В двадцатой.
— Обращался к Марии Ивановне?
— А, — он безнадежно махнул рукой.
— Значит, нужна нянька...
— Не нянька, а кто-нибудь из старших, чтобы следил за нами.
— А что, сами за собой уследить не можете?
— Сами? Хватит. Уже следили. Были мы в одном походе сами. Понабирали всякой всячины по мешку, а самого необходимого взять не догадались. Встретили ребят из тридцать пятого училища. С ними воспитатель Василий Петрович Ревин. А у нас никто командовать не умеет. Все у них рассчитано, предусмотрено, а нам обидно. Как какие-то... — он не договорил. Несколько секунд сидели молча.
— Куда вы ходили?
— На Саур-Могилу.
— Наверное, не интересно было.
— Скажете, не интересно. Было законно. Три дня в палатке жили. Видали памятник на Саур-Могиле. Высокий — высокий обелиск и будто осколками побит. А рядом солдат с автоматом. Когда поднимешься на вершину холма, где установлен памятник, видно далеко — далеко. Говорят, Азовское море можно увидеть. А еще ветер. Такой сильный, что дышать трудно. И, кажется, вот — вот сдует. А я стал по-морскому, повернулся к ветру лицом и смотрю в даль...
— Это один день. А остальные два?
— Мы и в те дни поднимались к памятнику.
Увидев в моих глазах веселые искорки и, приняв их за насмешку, заговорил еще горячее:
— Да чего там рассказывать. Это надо почувствовать. Ничего вы, взрослые, не понимаете. А еще мы ходили на передовую. Каску нашего солдата нашли. Пробитую. Осколков от бомб много.
— Ну, вот что, Володька: приводи своих орлов в воскресенье в десять. Поскольку вы все велосипедисты, вольетесь в клуб «Подвиг» на правах самостоятельного отряда. Будете заниматься вместе со всеми по программе подготовки младших инструкторов по туризму. Те, кто заслужат это звание, получат право руководить походами первой категории сложности. Договорились?
— Да.
Так у «Подвига» появился велоотряд, а у Володиных друзей — единомышленники взрослые.
Почта клуба
12 декабря принимал присягу. Этого не передать. Такое бывает один раз в жизни.
Лично мне клуб дал много. Я стал лучше понимать жизнь. Глубже осмыслил значение слова Родина.
Служба идет хорошо. Недавно получил благодарность. За отличное несение караульной службы.
Всегда с нетерпением жду от вас писем. Знаю, что в конверте будет родная газета, а в ней сообщение о новых делах клуба. Недавно во взводах проводили конкурс песни. Я спел «Серегу Санина «и «Сырую тяжесть». Пел солдатам и вспоминал, как идешь, бывало, утром по росе в цепочке и поешь... Вспоминается все до мельчайших подробностей. И как ворочал камни, строя памятник, и как рыли колодец. С таким же энтузиазмом работаю здесь. Ну, как в клубе.
Виктор Захарчук. Н-ская воинская часть.
Человек учится думать
Володе не хватает взрослой серьезности, чтобы удержаться от срывов. Но не всегда. Тот же Володя может быть рассудительным, как старик, когда до него доходит, что дело серьезное. Часто для него все сложное просто, а простое сложно. Многое стал понимать после лета семидесятого. Работал в пионерском лагере. В этом эксперименте был, конечно, риск, но уж очень заманчивой была идея пробуждения Володиного сознания. Тем более, что идею эту он подсказал сам. Если верить старшей пионервожатой Л. В. Финогеновой, а не верить ей у меня оснований нет, «вкалывал по-зверски». Считает его лучшим вожатым лагеря. Это он доказывал, чего стоит.
— Характер дурной у него, это правда, но как вьются вокруг него дети! Они не отстают от него ни на шаг. Он одаренный организатор.
Володя замучил старшую вожатую вопросами. «Что» да «как» следовало одно за другим. И теперь, когда прошло уже много времени после того лета, они поддерживают связь и нужны друг другу. Мнение Лилии Васильевны для него закон. Когда она говорит о ком-то плохо или хорошо, он думает о человеке так же.
Теперь он уже не хвастает, как после возвращения из Новочеркасска, своими похождениями и о том, как запросто разговаривал с директором техникума, мол, «человек он свой, в доску». Теперь он все чаще заговаривает о нуждах пацанов. Уговаривает, поучает меня, как надо вести себя с ребятами разного возраста. Ходячий учебник по педагогике! Говорит о целесообразности клуба, о моих ошибках. И я радуюсь — человек учится думать.
— Ты знаешь, очень хочется еще разок свои силы попробовать в пионерском лагере. Хочется еще поработать вожатым, — он помолчал, ожидая, что скажу. А мне хотелось дать ему возможность высказаться до конца. — Нет ли у тебя пионерской литературы? Подучиться бы малость. А то вроде бы все понимаю, но как практически применить себя в работе с пионерами не знаю. И еще одна проблема: не всегда понимаю, для чего нужно то или иное мероприятие. Так сказать, не всегда могу осознать его политически.
Летом он снова работал в лагере. Снова с Лилей Васильевной. Теперь она уже была начальником лагеря. Вообще она имеет богатый жизненный опыт, опыт пионерской, комсомольской, партийной работы. Сейчас она парторг первой школы. Любят ее ребята. Умеет найти общий язык с подростками. Разговаривает с ними по-товарищески. И Вадим Королев, и Женя Потапчук, а теперь Володя считают ее лучшим другом. Мы тоже сдружились. Особенно последним летом. В этот раз ей с Вовкой работать было гораздо труднее. Он считал себя достаточно опытным и все замечания принимал в штыки. Не мог он понять, почему отвергали его утопические идеи. Теперь ему нравилось больше в соседнем лагере «Юбилейном». Там он мог никому не подчиняться, и в свободную минуту убегал туда. Однажды я присутствовал в «Орленке» на вечерней планерке вожатых. Говорили о серьезных вещах, а он мешал: что-то сделали не по его. Будто волчонок, посаженный на цепь, огрызался. А потом, заискивающе улыбался, понимал, что не красиво вести себя так взрослому человеку. Было очень стыдно за него. Потом извинялся, обещал, что впредь будет думать.
Так что же, ползать?
Прямо с порога пошел в атаку.
— Как ты считаешь, я лоб здоровый?
— Не надо.
— Ты имеешь в виду женитьбу?
— А ты о чем спрашиваешь?
— Хочу идти работать. Не могу больше сидеть на шее у мамаши. Она отказывает себе во всем, даже в питании. Лишь бы мне хорошо было. А мне стыдно. Я хочу помочь ей. Мне предлагают место лаборанта в двадцать первой школе.
— Лоб ты действительно здоровый, но во лбу полторы пяди. Да еще и лентяй. Считаю, что тебе надо закончить техникум. Учиться как все, как все пройти практику и, если уж устраиваться на работу, то иди по специальности. Чтоб зарабатывать, так зарабатывать. Как положено «здоровым лбам»
— В шахту?
— Но ты же учишься на шахтера.
— Мне больше нравится возиться с телевизорами, различными приборами, с детьми...
— Зачем же шел в горный? Перебиться? В школе ты увлечешься организацией досуга детей, пионерской работой вообще и забудешь о своем вечернем техникуме.
Володя упрямо качнул головой.
— У меня будет больше свободного времени.
— Я имею сейчас свободного времени гораздо больше чем прежде, но делаю значительно меньше и для себя, и для людей. Потому что нахожу оправдание своей лени, пустому времяпрепровождению. Не повторяй меня в этом плане. Не надо искать оправдания своей хандре. Надо учиться. А потом уж работать. Не показывай всем свою трусость — иди работать только по специальности. Себя обмануть ты сможешь, но людей нет, они поймут, что ты струсил спуститься в шахту. Да, там гибнут. Но гибнут не только под землей, но и в небе. Так что же теперь человеку, ползать?
Володя ничего не ответил. Простились молча. Учиться остался на стационаре.
У Вани двойка
Командир отряда «Романтик» Николай Вербицкий позвонил перед самым отъездом в Кременное:
— Ваня Черныш получил двойку. Что делать?
— Как решил отряд?
— Да думали, думали и ничего не можем решить. Ваня хороший хлопец, надо бы взять, но вчера получил двойку... Вот тебе и звоним.
Сказать «да», значит нарушить устав, «нет» — формально так и надо поступить, но Ваня... Черныш относится к категории скромных трудяг, что никогда не выпячивают свое «я». Старательно трудится, выполняет поручения. Но двойка — это ЧП. Хотя она могла быть случайной. А на другом конце провода торопит телефонистка.
— Коля, собери еще раз отряд. Как товарищи решат, так и будет. Точка, — часто запищал зуммер: в училище положили трубку. От его тоскливого попискивания испортилось настроение: знал, от поездки Ваню отстранят. А все устав. Не будь его, было бы проще. Раз звонили, значит жалко ребятам. Могли бы просто не взять.
Об отряде «Романтик» заговорили в семидесятом. Тогда десять мальчишек из профессионально — технического училища № 29 вместе с отрядом «Буревестник» и старшей пионервожатой двадцать третьей школы Ниной Васильевной Поляковой у хутора Ивановского, там, где была явка партизан, на скале вырубили горьковские слова: «Пускай ты умер, но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером». Это был их первый памятный знак. Но уже тогда они проявили смелость и настойчивость.
Каждый с нетерпением ожидал своей очереди поработать. Счастливец делал абалаковскую обвязку, брал молоток, зубило и его спускали вниз. Раскачиваясь, как маятник, каждую минуту рисковал сорваться или разбиться об острые выступы скалы, работал, высекая надпись.
Потом об этой скале говорили, как о трудном испытании, показавшем, кто есть кто. Были и малодушные. Они сбежали. Но оставшиеся составили костяк, актив отряда.
Стела
Объявили конкурс на лучший проект памятного знака, потому что сразу условились, тот, что оставили сегодня, будет временным. Утвердили проект Марины Опанасенко и Жени Кучеренко.
Прошел год, прежде чем вместо временного знака поднялась бетонная стела. Каждое новое дело сопряжено с трудностями. В этот раз нужно было достать цемент, щебень, подъемный кран, машину, в каменистом грунте выдолбить яму для основания памятника.
К месту работы приходили в субботу вечером после занятий. Разбивали лагерь. Осенью дни короткие, быстро сгущались сумерки. С наступлением темноты раскладывали костры. На рабочей площадке становилось совсем светло. Чтобы прогнать усталость, пели. Потом — в походный дом, палатку. К утру недопитый чай превращался в кусок льда. Пастухи и охотники удивлялись, как можно в мороз спать в палатке. Друзья Коли Вербицкого из отряда «Романтик» ухмылялись и в следующую субботу снова отправлялись в поход.
Транспортом взрослые могут помочь лишь после работы. Именно поэтому часто приходится трудиться ночью. Так было и 26 октября в семидесятом. Приехал автоподъемник. С минуты на минуту ожидали Колю Вербицкого. Он должен привезти стелу. В костре печется картошка. Олег Прищепенко не вытерпел, достал полусырую, и, обжигая губы, принялся есть. Водитель автокрана — бывалый человек — Слава Долгополов рассказывает мальчишкам интересные истории. Вокруг темно, хотя и небо чистое, и звезды стараются изо всех сил. Но мертвый свет их теряется где-то в далеких галактиках.
Надрывно урча, на холм выполз старенький ЗИС. Желтый пучок света от единственной фары прыгал на кочках из стороны в сторону. Не сговариваясь, закричали «ура». Все разом набросились на работу. Раскручивали стропы, подбирали камни побольше, чтобы правильно раскрепить, правильно выставить стелу, заботились об освещении — костре.
В двадцать три часа снова прозвучало «ура». На сей раз, возвестившее об окончании работы. Памятник уже стоял. Задание было выполнено.

В следующие дни благоустраивали окрестности, выкладывали дорожку к стеле.
15 ноября в час ночи мы с комиссаром клуба Сашей Сидоренко, наконец, наткнулись на лагерь, совсем было потеряв надежду найти его. На землю опустился густой туман. В трех шагах ничего не было видно. Да и костра нет — дыма не слышно. А без костра разве может быть лагерь? Но палатки стояли.
— Как показало расследование, — доложил шутя комиссар, — костер погас под воздействием тумана. Угли успели уже окислиться. Спать, наверное, легли давно.
— Через несколько минут Саня воскресил огонь. Весело затрещали сухие сучья, а мокрые приятно зашипели... Посидели молча. Потом тихо запели. Еще не добрались до третьего куплета, как со стороны села зазвучала клубная, маршевая. Удивились. Саня заглянул в палатки — пусто. А песня все ближе и ближе.
— Кто здесь хозяйничает? — пробасил Вербицкий. Увидев начальство, скомандовал: — Отряд, смирно! — и, обращаясь к Сидоренко, отрапортовал:
— Товарищ комиссар клуба! Отряд «Романтик» с ночного десанта возвратился!

Женя Кучеренко раздобыла грузовик, плиты для дорожки к памятнику и ранним утром 29 ноября 1970 г. доставила в Княгиневку последнею партию плит. Об этом лагерь известила песня. Девчата, Женины подружки, голоса не жалели.
О Жене Кучеренко и Марине Опанасенко стоит сказать особо. Это их идея — установить стелу. Они разработали проект, защитили его на общем клубном сборе, они воплощали свой проект в жизнь, правда, с некоторыми поправками старших: инженера машиностроительного завода Александра Георгиевича Степуры и директора завода строительных материалов Махмуда Хабеевича Зайнулина. Они провели много тревожных минут, пока не увидели свое творение — могла и не получиться-то стела.
Как много в мире лишней тишины
5 декабря 1970 г. с восьми часов к Княгиневке шли люди. Цепочки, колонны, небольшие группки — по первому снегу к месту легендарного боя, чтобы почтить память героев. Некоторые приехали автобусами. Получился многолюдный звездный поход. Больше пяти тысяч краснолучан приняли участие в манифестации.
У памятника идут последние приготовления. Дежурный отряд расчищает дорожку к стеле. За ночь навалило много снега. Взвод связи во главе с Петром Ореховым настраивают аппаратуру. Им помогает комсорг шахты 5-7 Толя Никольский.
Больше всего ожидалось людей со стороны шахты 4 — бис. От автобусной остановки до памятника — на всем протяжении стоят пикеты. Пикетчиками командует Марина Опанасенко. Она первой встречает краснолучан и указывает им маршрут. Пикетчиков узнают по красным повязкам и кострам.
... На северной окраине Княгиневки все больше людей, все больше ярких броских лозунгов и плакатов: «Никто не забыт, ничто не забыто», «Фашизм — не пройдет! «, «Нет» — войне, тирании, фашизму! «, «Слава героям! «и еще десятки других. Настрой задает песня:
«Как много в мире лишней тишины...» и сердца людей наполняются болью. Каждый думает о своем и вместе с тем об одном и том же. О минувшей войне, о тысячах жизней оборванных фашистами.
В морозном воздухе плывет мелодия Реквиема. Звучат трогательные слова о павших. Наступает минута молчания. Даже самые озорные мальчишки и те притихли. Только бьет метроном, размеренно отсчитывая положенные 60 секунд...
Стела покрыта белым покрывалом. Право открыть ее предоставляется председателю совета ветеранов 383-й шахтерской дивизии Петру Елисеевичу Гуленко, начальнику штаба клуба «Подвиг» Евгении Кучеренко и командиру отряда «Романтик « Николаю Вербицкому. Под звуки Гимна Советского Союза спадает покрывало, обнажая стелу.
Все очень просто: два метра в ширину, два с половиной в высоту, звезда Героя...
Иван Гаврилович Акименко, командир взвода в 694 стрелковом полку шахтерской дивизии. Он был в том бою, видел, как погибли герои. Сегодня он тоже здесь. Переживает. Глаза блестят, голос дрожит.
— Тот бой запомнился мне на всю жизнь... Когда захватили вот этот, крайний домик слева, в подвале увидели женщину. Она лежала там с только что родившимся мальчиком... В том месте, где стоит сейчас памятник, погибли Нина Гнилицкая и Спартак Железный.
Иван Гаврилович показывает вправо, влево, рассказывает запомнившиеся эпизоды боя. Как трогает этот рассказ молодых. Страстно горят глаза у ребят. Им бы оружие  — и в тот бой! Они вместе с шахтерами совершили бы подвиг. У женщин на глазах слезы. Среди них и та, о которой говорил Иван Гаврилович. Рядом с ней — сын, родившийся в ту ночь.
Всем понятен немудреный рассказ ветерана, потому что это было здесь. Не в каком-то абстрактном городе, не где-то в неведомых краях, а именно на этом самом месте, где земля еще хранит следы боя. И дрались шахтеры — воины за наше село, за наш город, за мой дом...
В тот торжественный день в клуб вступили новые товарищи. Ветераны вручили им удостоверения членов клуба. Васильев Александр, Малеймон Анатолий, Сафронова Наталья, Бакарев Андрей... имена, имена, имена.
... Ложатся на плиты живые цветы. Их комсомольцы укрывали от мороза на груди. Возлагают к обвалившейся стенке окопа венки. Один, второй, третий... Теперь здесь всегда будут цветы, теперь у стенки окопа всегда будут венки.

Лариса
— Разве мы не идем завтра в поход? — растерялась Лариса Боровая.
— Почему ты так решила?
— Так ваш рюкзак еще не готов.
— Заходите, заходите. Пойдем. Обязательно. Рюкзак собрать поможете мне вы.
Мой рюкзак лежал у порога и, конечно же, не мог не броситься в глаза, особенно страстной туристке Ларисе. После первых походов она так загорелась огнем движения, так стал манить ее ветер странствий, что уже не могла спокойно провести в бездействии субботу и  воскресенье. После занятий в школе, чтобы не опоздать к выходу, приезжала из Миусинска, где жила, в Красный Луч, ночевала у кого-нибудь из девчонок и вместе с ними отправлялась в путь. Сегодня она пришла ночевать в наш дом. С собой привела подруг.
— Лариса, почему ты каждый выходной с «Подвигом» куда-нибудь ходишь? — спрашивали ее одноклассницы.
— А что толку дома сидеть? — вопросом на вопрос отвечала она.
— Мы же находим себе занятие...
— Сплетничать целый день — это вы называете занятием?
— Скажешь тоже, сплетничать. Ну, поговорим...
— Вот, вот, поговорим, посудачим, день и кончится. Так можно впустую всю жизнь проить. А мне хочется, чтобы каждый день запомнился, чтобы оставлять после себя что-то, чтобы в конце концов, такие как вы могли о чем-то говорить, сплетничать. Вы вот сами пробовали хоть раз в жизни сделать полезное дело?
— Ну, полы дома мыла, — сказала одна.
— Огород полола, — отозвалась другая.
— За братишкой малым смотрела на каникулах, вспомнила третья.
— Да не о том я речь веду. О большом, стоящем деле. Слышали, конечно, о партизанской стоянке, о 383-й шахтерской дивизии, так мы на местах боев героям памятники ставим. Вот это дело.
— Кому нужны ваши памятники. Вон, сколько уже понастроено.
— Да бросьте вы! Как старухи — балабухи. Слышала я уже такое. Мать Витьки говаривала. Потом сама хвалила.
После каждой такой стычки с подругами единомышленников у Ларисы прибавлялось. Вот и сегодня в поход вместе с ней собрались Лида Юдина и Алла Аленина.
Война, смерть, огонь и - цветы
Дмитрий Федорович не противился желанию Ларисы. Что ж, пусть дочь попробует, подышит свежим ветром. Он-то понимал, что это за ветер. Еще когда с первого занятия в клубе пришла, понял, что теперь ее дома и на веревке не удержать. По себе знал, что усидеть Ларисе в четырех стенах после знакомства с лесом, после похода, после того, как почувствовала себя нужной, участвуя в стоящем деле, будет невозможно, и не пытался мешать ей. Может быть, он ее понимал, потому что сам в юности был таким же. Мальчишкой ушел на фронт защищать Родину от фашистов, гнать их с нашей земли. И, конечно же, хотелось непременно совершить подвиг.
Семнадцать ему тогда было.
Дошел Дмитрий Федорович до Берлина. Запомнилось ему много важных и второстепенных боев, но один эпизод он вспоминает особенно часто.
— Бои шли за Берлин, — рассказывал он Ларисе. — Наша часть под командованием Героя Советского Союза подполковника Семикова наступала по Фридрихштрассе. Немцы ожесточенно сопротивлялись. Команды гитлерюгенд, вооруженные фаустпатронами, яростно отстреливались из каждого дома. Вокруг все горело. Было трудно дышать. Смрад застилал улицы. Но впереди был рейхстаг, и каждый из нас знал: чем ближе рейхстаг, тем скорее наступит победа, за которую дрались почти четыре года, не щадя своих жизней. Наши танки, а за ними и бойцы, продвигались медленно, но уверенно. Гитлеровцы отступали. На перекрестке из подвала строчил пулемет. Мы залегли. Несколько смельчаков пытались подойти поближе к злополучному дому, но остались неподвижно лежать на асфальте среди развалин. Прошло минут двадцать. Фашисты продолжали стрелять. И вдруг среди общего гула послышался рокот наших тридцатьчетверок. Они были где-то рядом. Бойцы оживились. И в тот же миг несколько танков, не останавливаясь, на полном ходу прошли вперед, увлекая за собою воинов. Последний танк не успел проскочить перекресток: на него обрушилась стена горящего здания. Мы бросились разгребать кирпичи. Через несколько минут показалась башня. Как — бы почувствовав свободу, слегка качнулся ствол орудия. Танкисты дали знать: атаку можно продолжать.
Вдруг несколько бойцов, находившихся на вершине развалин, уставились в одну точку и замерли. Вокруг свистели пули, осколки, но бойцы их не замечали.
— Чего стали? — раздался голос командира. — Жить надоело, что ли?
— Цветы, товарищ лейтенант, — почти шепотом проговорил узбек Рустамов.
— Какие цветы, ты что спятил, Рахим? — однако подошел, посмотрел и улыбнулся, снял пилотку. Повеяло мирным, весенним, почувствовался запах Родины... У ног солдата в груде кирпичей лежал букетик ромашек. Бойцы улыбались. В эти считанные секунды каждый вспомнил о жене, невесте, детях. Рахим Рустамов наклонился, поднял цветы, прижал к груди, как дорогую реликвию.
— Закончится война, приеду домой, и первое, что сделаю, подарю своей Лейле цветы.
Казалось, прекратилась стрельба. Кто-то из солдат проговорил:
— Просто не верится — война, огонь, смерть — и цветы. Красиво, товарищ лейтенант.
— Да — а — а, а ведь я последний раз перед войной фотографировался как раз в степи, среди ромашек. С невестой. Вот это фото.
Разорвался вблизи снаряд, напомнив нам, что война продолжается, что нужно еще дойти до рейхстага, что нужно еще победить. Танк рванулся вперед, а мы — за ним. Бой за победу продолжался...
Первый раз об этом он рассказал дочери в тот день, когда она из партизанского леса принесла ему несколько полевых ромашек. Увидел цветы, расчувствовался. Она ему о прожитом дне поведала — тайн от отца у Ларисы нет, а он вот вспомнил.
Ольга, Ольга, Валентина
Их никогда не видели порознь. Если появлялась одна Ольга, следовало ждать и вторую. Ольга Савчук рослая девочка. Из-за строгости и серьезности непосвященные думали, что она гораздо старше. Вторая Ольга — Ермоленко — маленькая, кругленькая с розовыми щечками и ямочкой на бороде, улыбчивая и кажется немного стеснительной. Но это только кажется. Она прекрасно владеет мимикой, хотя никто ее этому мастерству не учил. Даже слезу может пустить в нужный момент, да так, что не отличишь — играет или действительно плачет. Правду говорят, что у девчонок глаза на мокром месте. Когда рождался этот афоризм, родитель его смотрел, наверное на Ермоленко.  Если бы в тот момент перед ним была Савчук, придумал бы что-нибудь о девчонках мужественное. Из Оли — большой слезу не выжмешь. Они одногодки. Познакомились в партизанском лесу. Подружились. Вообще-то в клубе все дружат друг с другом, потому что общее дело сближает, заставляет думать об одних и тех же проблемах, возлагает на ребят общие заботы, да и едят они в партизанском лесу из одного котла, и спят в одних палатках, так что, кроме как «семья» никакое другое определение нашему объединению не подберешь. И все же, как и во всякой семье, несмотря на общую любовь,  дружбу, родственные чувства,  в клубе есть любимые сестрички и братишки. Одних любят, других только уважает, третьи еще завоевывают уважение к себе своими делами и поступками.
У Олек не было никаких торжественных церемоний с клятвами о вечной дружбе, не заключали они и договор. Просто дружили. Не сговариваясь, ощущали потребность общения, шли друг к другу и находили от этого общения глубочайшее удовлетворение. И, если расставались, то только потому, что живут в разных концах города и родители то одной, то другой время от времени устраивают встряски дочерям, почему, мол, так поздно вернулась.
Все шло своим чередом до тех пор, пока в партизанском лесу не появилась Валя. Училась она не в Петровском, как Ольги, а в Красном Луче. Дома Валя радостей видела мало, потому, наверное, выросла строгой, подтянутой, чуткой к добру, ценящей дружбу и теплое слово. Теперь уж никто не помнит, как все произошло, только однажды Ермоленко заметила, что у ее Ольги с Валей есть какие-то свои дела, свои темы для разговоров, и что они прекрасно обходятся без нее. Даже не замечает ее Ольга, что у лучшей подруги плохое настроение. И показалось ей, что теряет она любимую подругу. А все из-за какой-то новенькой Вали. Разрыдалась. В тот раз было очень хорошо видно, что слезы настоящие, от большого горя (да знаешь ли, Оля, ты настоящее горе! Ведь тебе все только показалось.)
— Что случилось, Оль? — опешили от внезапного ливня слез девчонки.
— Ничего! — прокричала горько Ермоленко и убежала в степь.
Может, месяц прошел с тех пор, может, два. Все крепче становилась дружба новых подруг, все мрачнела Оля — маленькая. Вроде бы все осталось, как прежде в их отношениях, только опытный глаз мог заметить: творится неладное. Да разве могла Ольга — большая подозревать, что ее Оленька мучается из-за того, что Валя Нуянзина стала дорога ей так же, как и маленькая подружка! Если бы знала, вылечила быстро. Есть действенное лекарство, название которому принципиальный разговор.
Наступило лето. Все трое поехали в лагерь труда и отдыха «Мир». Люба Даниленко, комиссар лагеря, распределяла ребят по отрядам так, чтобы силы были равные. Ведь лагерь-то работает на полной самоокупаемости. Валя и обе Ольги попали в разные отряды.
«Может, так и лучше», — подумала Ермоленко.
Дня через два, возвращаясь с поля, увидела Нуянзину и Савчук вместе. Они о чем-то увлеченно говорили, не замечая ничего и никого. Снова обида обожгла сознание.
«Пойду в бригаду к Порчуку. Пусть там и Нуянзина, зато Володя будет рядом», — решила Ермоленко.
С Володей Порчуком Ермоленко дружит с тех пор, как помнит себя. Живут они на одной улице, дома даже рядом. С самого рождения вместе. Часто вспоминается Ольге, как трехлетний Володя ухаживал за ней. Она специально развязывала шнурки на ботиночках и требовала:
— Завяжи!
Он завязывал и не думал, что так часто ему приходится выполнять эту процедуру только из-за каприза соседки. Ему было приятно чувствовать себя защитником и помощником младшей девчонки. Как — никак на целый год он старше Олечки.
Может, потому что рос в окружении девочек и на улице не было одногодков мальчишек, может, удался в кого из родственников десятого колена, так или иначе, вырос он тихим, стеснительным и обидчивым. Покраснеет, опустит голову, отвернется — обиделся. Вообще Вова обижается по всякому пустяку. Чуть что не так — надулся. Также легко  отходит. Прощает обиду. Да и не пытается его никто обидеть, потому что уважают. Нравится он многим. Просто Вова неправильно реагирует на критику, на правду, даже высказанную в глаза. Проходит некоторое время, и он понимает, что поставил своей обидой близких людей в неловкое положение. Но дело сделано, настроение испорчено, и извинения здесь не помогут. Мучается сам, мучаются товарищи.
Вот такой у Ольги сосед. К нему-то в бригаду и попросилась она. Люба сначала не хотела переводить ее. И так там два хороших организатора, но все же уступила Ольгиным просьбам.
Трудились на консервном заводе совхоза. Соревнование так захватило всех, что трудно было определить в конце концов победителя: все стремились сделать лучше, больше и качественнее. Чаще других в числе передовиков называли Нуянзину и Ермоленко. И не потому, что Порчук был бригадиром. Они действительно трудились на совесть. И, если конвейер почему-то застопорило, подымали такой шум, что руководство завода немедленно принимало меры, чтобы обеспечить ребят работой, чтобы не было простоя. Может быть, на «выколачивании» бесперебойной работы и сошлись Валентина и Ольга — маленькая, а может быть, во время подготовки диспутов и соревнований, во время учебы комсомольского актива. Ведь вторая половина дня посвящалась творческому осмыслению проблем комсомольских организаций, изучению вопросов воспитания. Себя и товарищей. Так или иначе — они подружились. Забыла Ермоленко обиду, и теперь уже она не замечала, как переживает Савчук. Валя не забыла о подруге. Как и прежде, каждую свободную минуту проводили вместе. С ними была и Ермоленко. Но Савчук все острее ощущала, что теряет монополию в дружбе с Валентиной. Трудно разобраться в чувствах и поступках. Особенно когда тебе всего шестнадцать.
За что полюбила Ермоленко Валю? За принципиальность и скромность, честность и простоту. Как-то у них завязался спор. Ермоленко была не права, но отступать не хотела. Валя терпеливо доказывала свою точку зрения, а потом спросила:
— Неужели ты не понимаешь, что не права?
— Понимаю, — не смогла соврать Ермоленко.
— Тогда почему споришь?
— Не хочу уступать тебе, — призналась Ольга и заплакала оттого, что снова оказалась побежденной.
— Не надо, подружка, распускать слезы. Зачем всем видеть твою слабость. А по поводу спора запомни: нужно иметь мужество, чтобы признать правоту другого. Научись, и ты почувствуешь, как прибавилось у тебя сил.
Слово «подружка», толковая фраза, содержащая глубокий смысл, сделали свое дело. Ненависть Ольги обернулась любовью. «Так значит, Валя всегда меня считала подружкой, размышляла она, а я-то, делала ей все назло... 0х, какая Валя молодчина! Прямолинейная. Что думает, то и говорит. Не подстраивается под слабонервных и не угождает. Потому многие ее и не любят. Потому для большинства она — авторитет. Парадокс!»
Дневник В. Н.
Может, это сон? И то, что есть сейчас, и то, что было в первый раз? Мы шли, проваливаясь по колено в сугробы. Тропинки не было. Только деревья, деревья и снег. Уже стемнело, когда вдали увидели огонек. Разве могла я знать, что этот огонек начнет гореть в моем сердце. И не потушить его никому. Ни вьюге, ни ветру.
В экскурсионном бюро поразила веселая суета — шла подготовка к ужину. К моему удивлению, здесь были только мальчишки. Такие взрослые и незнакомые. Подошел невысокий парень. Он выглядел старше всех. Испугал меня вопросом:
— Продукты принесли?
Не вопрос напугал, а то, как он спросил. Я набралась смелости, вдохнула побольше воздуха и решительно сказала: «Да». Это был мой первый разговор с Владимиром Михайловичем Погребным.
После ужина все куда-то исчезли. Открыла дверь на улицу — никого. Стало не по себе. У печки маленький мальчик мыл посуду. Спросила его, где все?
— Внизу.
Где «низ» я не знала и от нечего делать стала помогать ему. Только познакомились, вбежал взрослый человечек и закричал:
— А ты почему еще здесь?
...Внизу было тепло и уютно. Шел политчас. Читали стихи. Потом долго пели. Очень жалела, что не знала слов прекрасных песен.
А утром работали. И так радостно было и от веселых мальчишек, и от искрившегося снега... А потом вдруг пришли две девчонки. С какой завистью я смотрела на них! Потому что Володя называл их «мои Ольги», и потому, что Оля Савчук так просто дурачилась с Сережей Печенюком в снегу, и потому, что встречали их, как дорогих друзей. Разве могла я тогда знать, что пройдет немного времени и Ольги станут моими самыми лучшими подругами.
Так получилось, что рядовым членом клуба я не была. Сразу стала «начальником». С начала поиска «Звезда Героя», а потом командиром подразделения. И первое удостоверение было командирским.
На всю жизнь запомнилась та ночь. Комиссарский десант. Ранняя весна, а мы копаем колодец. Прыгали в ледяную воду босиком и жгли костры, и пили горячий чай. Никто не ныл. Наоборот, трудно было найти тогда скучающего... А потом — обелиск, слова клятвы в тишине... На всю оставшуюся жизнь.
Подпольная типография.
В лагере объявили конкурс боевых листков. Для таких специалистов, как Вова, Ольга и Валентина, дело это знакомое — круглый год, каждую неделю оперативно выпускают боевые листки на партизанской стоянке. Потому и откладывали с часа на час, успеем, мол. Ответственными за выпуск боевого листка были вообще-то девочки. Но Вова тоже хорош. Знал, что они отлынивают и не помог им победить себя. Тем более, что материала для выпуска было предостаточно — день выдался удачным — все ребята трудились на совесть. Можно рассказать и о передовиках, и о споре о комсомольской чести, что разгорелся во время короткого перерыва, и из-за которого чуть было не опоздали на обед, потому что по дороге в лагерь несколько раз останавливались усмирять разошедшихся спорщиков, наиболее заинтересованных в принятии какого-то определенного решения. Витя (Викторович) Федоров говорил, что понятие «комсомольская честь» вообще придумано. Есть просто честь человека и все. А Сергей Потапов и Сергей Третьяков свое ему:
— Отстаешь в политическом развитии, дружочек!
Что там было! Примеры примерами, они все книжные, мало ли что придумать писатели могут в своих художественных произведениях, поди разберись, где в них вымысел, а где действительность. Другой разговор, когда видишь рядом человека, на себе ощущаешь влияние его поступков и от того, нравятся они тебе или нет, судишь о нем, о его поступках.
Потом был запланированный диспут, потом что-то еще отвлекло, словом, опомнились, когда услышали трубу, игравшую отбой. Что же делать? Ведь утром конкурс боевых листков, а Вовин отряд и не пытался готовить свой листок. Ольга видела, как ребята из других бригад старательно выводили линии и сообщения, как прятали на ночь, чтобы никто не «передрал» идею, чтобы никто не подшутил и не перепрятал их творение. «Как же быть, что предпринять нам?» — думала Ермоленко, думала Нуянзина, думал Порчук. Но так ничего не придумав, легли спать.
Не спалось.
— Оль, ты спишь?
— Нет.
— Что же делать?
— Не знаю.
— Может, попробуем сейчас?
— Люба услышит, ругать будет.
— А мы схитрим.
— Как это?
— Делай, как я...
Забрались обе под кровать. Благо полы в спортивном зале, где жили девушки, мыли несколько раз в день и там было сравнительно чисто, не считая пыли. Ольга два раза громко чихнула. Потом хихикнула.
— Тише, ты!
Завесили кровать со всех сторон одеялами. Убежище получилось приличным. Есть где развернуться. Теперь бы нужен свет, карандаши, краски.
— У меня все есть, — сказала Валя. — Припасла еще с утра. А вот за фонарем придется идти к мальчишкам.
— А у меня есть фонарь Юры Самохвалова.
— Вот это да! Включай.
Немного поработали, пришли Люба и Лена Дибцева — Любина правая рука. Выключили фонарь. Хоть и завесили кровать одеялами, а все равно боязно: увидят — все заберут, прикажут спать, а завтра все равно не успеешь сделать, придется краснеть перед строем. Это-то ладно, а вот перед своими ребятами будет неудобно, обещали ведь. Один Порчук чего стоит. Как глянет, будто кнутом стеганет. У руководителя клуба перенял взгляд этот. Так что лучше посидеть в темноте, пока старшие улягутся...
Заснули. Можно продолжать. Только включили фонарь, приползла Крынкина Наташа:
— Вы что тут делаете? — да так громко, что все внутри обмерло: вдруг Люба услышит.
Работали долго. Все что-то не получалось. Заметки неинтересные, рисунки невыразительные, линии неровные. Сказывался трудный день. Три нормы сегодня дали на консервном заводе. Бывалые рабочие и те удивляются, откуда у этих девчаток сила берется. А они гордо в ответ:
— Комсомольцы мы. У нас социалистическое соревнование.
— Ну, ну, — говорил начальник цеха, покручивая лихой ус, как будто не знал других слов. И не понятно было, хвалит он или осуждает.
Фонарь погас как-то моментально. Покраснел, потом его свет стал желтым и, наконец, погас вовсе.
— У Савчук есть свеча, — сказала Валя.
— Свеча есть, а спичек нет.
— Пойдем в коридор. У Самохвалова и Третьякова, наверное, есть.
Пискнула половица на крылечке, скрипнула дверь, закрываясь за полуночницами. В самом конце коридора за временной ширмой — несколько кроватей. Здесь живут парни из комсостава. Оттуда слышался голос Юры. Пошли смелее, знали, тот не выдаст, не откажет, даст спички. Только заикнулись о просьбе, расхохотались — Самохвалов разговаривал с невидимым собеседником о непонятных девчатам вещах: он спал. Сергей Третьяков спокойно посапывал на правом боку. Решили рисовать без свечи.
Уличный фонарь бросал слабый пучок света на теннисный стол. Здесь они были в безопасности, потому держались свободно, даже спорили, не опасаясь, что услышат о том, какую заметку куда поставить, каким заголовком выделить материал. То ли на шум, то ли по привычке, в три ночи в коридор вышел Валера Виноградов, толковый пареь из тридцатой школы.
— Чего вы тут собрались?! — загремел он на девчат. Как же, член штаба, может и ругаться.
— Валерочка, родненький, не шуми, пожалуйста, успокойся.
— Смотрите мне, чтобы через пять минут ноги вашей здесь не было...
... Утром ходили довольные. Боевой листок висел самым первым на конкурсном стенде. Был он самым простым, красивым, оригинальным. Одна беда — у Олек стали еще натянутей отношения. Теперь обиделась Савчук. На обеих подруг за то, что не позвали с собой, что обошлись без нее в своей «подпольной типографии».
Дневник В. Н.
19 февраля. Первое наше дежурство в этом клубном году. Сейчас собрала всех, учат текст экскурсовода. Хромова молодец, старается. У нее есть организаторская жилка. Энергии — непочатый край. Валера Чурилов кроме «Здравствуйте, товарищи» ничего сказать не может. Взрывы хохота. Он уже седьмой раз здоровается.
Сегодня у нас вечер «Так закаляется сталь». Сначала встает перед ребятами образ Павла Корчагина. Вот мчится он с шашкой наголо... потом — «Непобежденный» из «Комсомолки». Вдруг кто-то врывается в комнату из Витиной бригады и что-то кричит. Ребята не обращают внимания, склонились над столом. Молодцы. Заканчивается вечер словами: «Я все смогу, я клятву не нарушу, я в сердце пронесу ее сквозь годы! Ты только прикажи, и я не струшу, товарищ «Подвиг»!
7 марта. В бригаде стало на одного человека меньше. Нашу Юлю назначили командиром подразделения. Думала, как сказать об этом ребятам? Она — душа отряда. Где трудно, уверена, Юля не подведет.
Хожу, рычу на всех. Больше всех достается ей. Как же сказать об этом ребятам?
Нет, наверное, ничего говорить не буду. Просто станем в круг, положим друг другу на плечи руки и споем «Комсомольскую площадь»: «Расставанья и встречи — две главные части, из которых когда-нибудь сложится счастье»
19-20 марта. Выходим из автобуса, идем по тропе. Снегу! Даже не верится, что уже весна. Приходим в лагерь, на флагштоке отрядный вымпел. Идем в музей расчищать его от снега. Слышу, Вова Порчук тарабанит в железку (и когда он горнить научится!) Сегодня у нас вечер в нашей землянке. Это уже традиция. «Бьется в тесной печурке огонь...» Так начинается каждый вечер. Сегодня он называется: «Трудное счастье-находка для нас». Ребята так уже привыкли, по двадцать минут дежурят у входа. Сменяют друг друга. Чувствую, что для них это больше, чем просто игра. У входа в пирамиде лопаты. Похожи на солдатские винтовки. Читаем стихи, говорим о том, что невозможно в такое стремительное время сидеть дома около мам, что хочется в дорогу... Потом опять расчищаем снег. Ну и навалило его! Темно, ничего не видно. Сегодня вручаем удостоверение Юре Герасимову.
Он парень что надо. Сначала тихеньким был, а сейчас ничего, «вошел в норму». Возвращаемся в экскурсионное бюро. В мыслях еще тот разговор в землянке. Стихи, песни, рассказы, а за ними — глаза. Потому и запоминаются ребятам эти вечера, что на откровенность зовут. Как и в этот раз. Ребячьи сердца открываются. По-моему, Валерка все понял.
Н. Д. говорит, что зря на них никого не приглашаем. Ну и ладно! Пусть зря, пусть. Только если будет кто чужой, то уже ничего такого не получится. И именно в землянке надо проводить, потому что в них читали свои стихи партизаны. Их нет уже. Мы — их жизнь...
24 марта. Сейчас у ребят каникулы. Занялись, наконец, поисковой работой. Два Юры и Алла отправились в Ивановку. Вчера привезли документы, фотографии.
27 марта. Просыпаемся, Н. Д. сон рассказывает: «Приходит ко мне старик и говорит:
— Ты что Чурилова обижаешь?
— Не обижаю его, отношусь как и ко всем.
— А он не такой, как все. Ему бы уже в командирах ходить».
Улыбаюсь. Намек поняла. А сердце ёкнуло почему-то. Говорю Николаю Даниловичу:
— Что вы у меня всех моих детей забираете?
— Не дети — товарищи,— отвечает.
Да, товарищи-дети, идите на повышение, разбегайтесь...
Когда спускали вымпел, все уже было на своих местах. Что ж ... Сдерживаю себя. Ведь расставанья и встречи — две главные части...
Почта клуба
Сейчас уже поздно. Девчонки спят. Самое тихое и удобное время, чтобы писать чистосердечно. Я, кажется, впервые задумалась, зачем мне клуб. Зачем? Для того ли только, чтобы ходить в походы, встречаться с друзьями, отдыхать, работать? Да, главное, для того, чтобы работать. Все остальное — частность. С клубом меня связывают походы, памятные знаки, дружба. Но главное — цель. Если говорить о моей жизни вообще, то самый памятный день — это когда меня приняли в пионеры. Если же говорить о жизни в клубе, то первый поход и 9 мая 1970 года. Друзья знают, что я сделала для клуба. Но, если честно, могла бы сделать во много раз больше полезного, если бы не растрачивала силы, знания на мелочи, на нелепые отговорки, если бы могла взять себя в руки, как сейчас и полностью посвятила себя только клубу. В «Подвиг» я не могла не пойти, ребята. Я ведь искательница приключений. Только трудных, с высокой целью. Чтобы тянуться к ней вечно и не достигать. Но тянуться не просто так, а совершенствуясь. И других увлечь. Самому скучно. В клубе научилась думать, анализировать, трудиться и готовить.
На учебу и работу клуб влиял: он помогал мне. Сталкивалась с различными людьми. Изучала. Потом старалась не отставать от них и даже быть лучше. Все и всегда к моей работе в клубе относились положительно. Правда, сначала приходилось воевать, но что же начинается без боя?! Так даже интересней.
Знаете, до вступления в клуб я была ужасно слабой. Не верила в себя. Больше мечтала, чем делала. В клубе научилась действовать. Мечтаю по-прежнему, но уже реально. Эх, — если бы вы меня сейчас увидели, не поверили бы. Так работаю, что потом исхожу. Но никаких хныканий. Сила воли. А все клуб. Его школа.
Может, кто-то скажет «заливает», ну и зря. Такие просто не знают цену самым дорогим словам.
Валентина Мерзлякова, штукатур.
г. Воронеж.
Зачем все это?
Домой Марина и Женя возвращались вместе. Неразговорчивая Женя и на этот раз молчала, а Маришка, поскольку были одни и никто не мог подслушать, откровенно жаловалась подруге:
— Знаешь, как убивают меня мои родители. Нет, ты не думай, что они и впрямь разбойники какие-то. Всего-навсего они большие эгоисты. Вот только чтобы их Мариночке было хорошо, а там, хоть конец света. Шага не дадут ступить: как бы не споткнулась, не простудилась. А у меня их опека вот где...
Еще одно несчастье: знакомый врач. Придет она к нам и давай трепаться. Надо же им о чем-то говорить, вот и находят тему, увидев меня. Бедные мои косточки! Раз десять за вечер перемоют их. Доберутся и до печенки, и до какой-то там селезенки, о существовании которой я и не подозревала. А если еще кашляну в такую минуту, тотчас придумают какой-нибудь засекреченный вирус, заметят, что слишком бледна или румяна, уложат в постель, не пустят завтра в школу — справка будет.
По правде говоря, есть такие дни, когда и самой не хочется идти в школу. О них узнаю заранее. Предупреждает классный руководитель:
— Завтра заседание классного бюро, — говорит она.
Какая мука быть на нем. Каждый раз одно и то же: девочки должны носить косички и черные шерстяные платья с белыми воротничками и широким поясом, а мальчики — белые рубашки с галстуком. И все должны хорошо учиться. Представляешь, белая рубашка ! Где же их набраться? Что ты все молчишь?
— Слушаю.
— Как-то меня мама спросила, чем мы занимаемся в «Подвиге». Стала объяснять. Слушала внимательно, кивала головой. Я ей про все наши походы и памятники рассказала, а она: «Кому это нужно? Зачем все это?» Потом ей папа еще рассказывал. Не знаю, до чего они там договорились, только после следующего похода я простудилась и мне категорически заявили, что я больше никуда не пойду. То же самое было с бальными танцами. Сначала говорят: иди, иди, а после второго занятия (пришла поздно) — сиди дома. А как твои относятся к нашему делу?
— Мои? Нормально.
Почта клуба
Разбрелись наши тропинки по всему Союзу. И приятно, сидя за книгами, услышать вдруг родной голос. Забыв о приличии, кричишь на всю комнату: «Девочки, это же наши! « И припадаешь к динамику. Но всему бывает конец ,и передачам тоже. Долго молчу, а потом вытаскиваю фотографии и говорю, говорю... Рассказываю о том, как начинался клуб, о памятниках. Мои девчонки заочно уже знакомы со всеми: и с Витюней, и с Сашкой, и с Жекочкой. В комнате у меня все — туристы. Что это за люди! Не кривлю душой — мне повезло. Настоящие друзья. У меня их много. Я чувствую их поддержку всегда и в институте, и когда вишу на скалах. А вечером, когда горы спят и вокруг тишина, я вспоминаю вас, дорогие мои, вас, кого никогда не забываю. Удивительно, у моих новых и прежних друзей сходство. Я все думала, в чем же оно? Теперь, пожалуй, могу сказать: в красоте души, доброте. Может, «слова их порою грубы», но зато внутри — красота. Часто спрашиваю себя, что дал мне клуб? Ведь не могли же пропасть даром эти годы, такие далекие и прекрасные. Теперь могу сказать с уверенностью: клуб дал мне горы. Они — моя любовь, моя песня, моя жизнь.
М. Опанасенко.
Институт радиоэлектроники, г. Харьков.
Ночной десант
В 22.00, как всегда, прозвучал сигнал отбоя. Народ хоть и подчинился распорядку и разошелся по палаткам, лагерь гудел.
Срочно собрался совет клуба. Разговаривали не долго. Все согласились — не спят, что ж, хорошо, поработаем. Тем более, что завтра все выполнить не успеем. Самая подходящая для ночи работа — полить посаженные утром деревья.
Снова запел горн. На этот раз — сбор. Выскакивали из палаток, ничего не понимая, занимали место в строю. Закричали «Ура», когда услышали приказ — работать.
Потом, конечно, некоторые пожалели, что радовались — дело оказалось непростым. Воду нужно было носить из балки ведрами. Продирались через кустарник, то и дело попадали в какие-то ямы — тьма непроглядная. Но это еще были цветики. Ягодки ожидали впереди, когда стали поливать деревья.
У Ворошиловградской трассы Оля Савчук со своими мальчиками посадила их вдоль дороги, ведущей от трассы к музею. Нас хоть и было не меньше сотни, поливать оказалось не просто. Вода далеко, ведер мало. Решили стать цепочкой. Чтобы дело подвигалось быстрей, ведра носили бегом и передавали их, как эстафетные палочки. Так и бегали несколько часов — в одну сторону с полным, а обратно с пустым ведром. Быстрее всех доставляли воду Саша Тишин, Женя Северченко и Серега Скоробогатов. Мокрые брюки, в кедах хлюпает вода, горят руки, а мы весело шагаем в лагерь. Как всегда, поем свой «Марш следопытов».
Откровение
Пламя нашего костра мне часто кажется вечным огнем. Огонь этот согревает нас холодными вечерами и согреет еще не одну сотню мальчишек и девчонок, ведь он — вечный. У огня я многое понял. Как-то в декабре 1976 г. у этого огня мы слушали сказку Экзюпери. «Маленький принц» учил нас любви и дружбе, а главное, верности данному слову.
А в другой раз заспорили, за что мы все-таки любим огонь. Говорили, что он добрый, и что его дым создает уют. Долго не мог понять такой любви, и только теперь понял, в такую минуту, когда тяжело и опускаются руки, хоть плачь, — наш вечный огонь костра дает новые силы для борьбы.
Доходчивые беседы у костра о нравственности и жизненной позиции, работа в клубе, участие в делах клуба сформировали мой характер. В нем я находил и терял товарищей, радовался и разочаровывался, словом, — жил. Здесь я узнал радость общественно-полезного труда, когда вкладываешь свои силы в дело не ради денег или наград, а потому, что так велит тебе сердце. Здесь я узнал, что в жизни не все просто, и чтобы достичь победы, нужно бороться.
Порой казалось, что все твои дела напрасны, хотелось все бросить, но это проходило, понимал, что это от малодушия, страха перед неудачами, а главное, от страха, что тебя не поймут. Перебороть этот страх помогал «Подвиг».
В. Порчук.
Маленький принц
— Брянцев? Вова? Конечно, знаю. А кто его не знает, маленького принца.
Ребята часто говорят о своих товарищах, и не случайно, что сейчас заговорили о командире подразделения «Направление». Вову действительно знают многие, потому что каждый выходной он — в партизанском лесу. Вообще-то подразделения дежурят по очереди, а он никак не может привыкнуть к порядку, нарушает запрет появляться не в свой день. В лесу места хватает всем, так что одним человеком больше, одним меньше — не заметно. Он пользуется этим и приезжает. Старается появиться ближе к ночи, чтобы не прогнали. Да никто и не собирается его прогонять. Если человеку дома скучно, если ему хочется трудиться, общаться с ребятами, зачем же лишать его радости чувствовать себя полезным? Тем более, что работы всегда хватает. Брянцев не отказывается ни от какой.
Всю весну его правая рука была в гипсе — дома играл с ребятами, упал, очнулся — гипс. Он вообще росточка маленького и кажется очень хрупким. Не случайно же прилипло к нему  прозвище «маленький принц». Так его стали называть после того, как все вместе послушали сказку Экзюпери, и Вова, очень удачно копируя героя сказки, попросил: «Нарисуй мне барашка». Так вот этот Вова с переломанной рукой не сидел без дела. И камни таскал, и дрова, и красил... да чего только ни хотелось ему сделать, чтобы товарищам полегче было... Потому и любят в клубе нашего маленького принца.
Сейчас проходим Тихий океан
Еще когда Лариса была совсем маленькой, Дмитрий Федорович заметил, что удалась она в него: такая же чувствительная и ищущая. А теперь вот по-настоящему проявила эти свои качества романтика и искателя, заложенные где-то в глубине души.
Лариса решила уехать. Выбирать долго не выбирала. Казалось, решила в один миг. И потом, чтобы никто не обвинил в нерешительности, отступать от первого решения не хотела.
— Еду во Владивосток, — сказала она, прощаясь. — Буду поступать в университет.
— Говорила и сама не верила, что специально из-за университета едет за три двять земель. Ей хотелось попутешествовать, посмотреть землю, которую называют Родиной. Какая она? Оказалось, что такая же, как и в родном Красном Луче, как в Штергрэсе. Даже бескрайнее море напоминало с детства знакомое водохранилище.
Поступать Лариса все же пыталась. Больше для успокоения собственной совести, чтобы не терзаться потом, что могла, мол, поступить и не пыталась. Провалиться она не провалилась, но баллов не хватило. Будто обрадованная таким поворотом дела, в тот же день отправилась в пароходство.
«Здравствуйте, ребята! Много думала над тем, какие у меня установились отношения с клубом и, наконец, поняла, что была не права. Очень хотелось отправиться в поход. Читала и откладывала все заметки о клубе, вспоминала наши дела, но прийти к вам опять считала унизительным. Конечно, это глупо. Теперь ужасно захотелось опять в клуб. Начать бы все сначала, чтобы, не глядя на погоду, — пусть дождь, пусть снег — ставить памятники, восстанавливать партизанские землянки. Но все это позади...»
В последние месяцы учебы в десятом классе Лариса действительно не стала появляться в клубе, не участвовала в его делах. Ребята думали, что просто хочет получше подготовиться к экзаменам. Оказывается, нет. Письмо Боровой встревожило совет. Задумались. Не могли понять, что же произошло. Поднялся Коля:
— Я обидел Ларису. Я сказал...
Ответ Боровой писали все вместе. В нем были теплые слова о том, что мы помним о ней, что считаем членом своего клуба, что ждем ее. Подпись под письмом поставил и Коля. А еще он сделал приписку: просил простить.
«Как хочется вернуться! Сейчас в клубе, наверное, новые ребята. Но мне интересно знать все об их делах. Есть ли среди них похожие на нас, «старичков»?
Это письмо пишу на теплоходе «Русь». Идем к Камчатке. В Петропавловск. В университет не поступила и решила испытать романтику моря. Сейчас проходим Тихий океан. Слегка штормит, но сегодня океан, правда, тихий. В Охотском море шторм намного сильнее. Нужно идти на вахту. Уже зовут. Пока. Я — с вами!»
Он на посту
Еще одно место у Миуса связано с именем Якова Степановича Приходько. Оно — на Донецком шоссе за поселком Штеровской электростанции в старом парке у могучего дуба. Здесь во время разведки боем 14 февраля 1942 г.  оборвалась жизнь Я. С. Приходько.
В октябре сорок первого Яков Степанович после одиннадцатичасового боя с гитлеровцами, раненный в голову и руку, выбрался из горящего дома и прибыл в штаб. На себе он принес умирающего товарища. Потом были другие бои, опасные переделки.
Здесь, у этого дуба, наших бойцов ждала засада.
На месте его гибели члены клуба во главе с учащимися двадцать третьей школы Александром Пащенко и Юрием Богатыревым установили памятный знак. Он напоминает о Грабовском доме-крепости. На каменной плите, лежащей здесь же, выбиты слова:
«Коммунисту, бойцу, художнику.
Он — на посту;
Он стережет планету;
Он жив в тебе.
Твое бессмертье — в нем».
Битиё определяет сознание
Удар был неожиданным, оплеуха получилась звонкой, и Витя, оглушенный резким поворотом событий, опешив, смотрел на друзей. Он даже не защищался. Когда до сознания дошло, что происходит, прокричал:
— За что, ребята?! — но крик не получился. Вместо него тихий, еле слышный непонятный звук.
— За предательство, — ответил Паша и наградил зуботычиной.
— Чтобы знал, как подводить друзей, — добавил вместе с ударом в нос Юрий Федорович. Что-то сказал и Герасимчук.
Они допоздна прождали Виктора в Штергрэсе на месте гибели Я. С. Приходько. Здесь решено было установить памятный знак. Но без подъемного крана не обойтись. За ним и послали Витю, шустрого, пробивного парня, одноклассника и соседа. Время, конечно, не теряли. Занимались подготовительными работами.
В 22 часа решили, что ждать дольше нет смысла и отправились домой. Но, прежде чем разойтись, злые, что бессмысленно потратили еще один день, зашли к Витьке, не случилось ли чего с ним? Он оказался дома. Как всегда, крутил ручку настройки транзистора. Увидев друзей, обрадовался и тут же смутился: он совершенно забыл о них, о поручении. Тут-то и прозвенела та оплеуха.
У могучего дуба
Устанавливали памятник в январе 1971 г.
... Будто и не зима сейчас, и будто не промерзла земля на целых двадцать сантиметров. Увлеченно трудятся ребята.
На месте гибели героя члены клуба строят памятник. На 189 километре Донецкого шоссе жарко. Первую глыбу Саша Пащенко и Юрик Богатырев подважили ломами, сдвинули с места. Потом еще и еще раз. Через полчаса она уже лежала на земле. Другие так просто не поддавались. Выручила туристская смекалка. В машине оказался трос. Им обвязали глыбы, второй конец закрепили за корягу, «МАЗ» отъехал, глыбы оказались на земле....
Свалены в кучу ватники. Раскраснелись от мороза и от ударного труда лица. Одни долбят мерзлую землю, другие устанавливают каменные глыбы, третьи, впрочем, третьи заняты прозаическим делом — готовят обед. Но не заменимые повара Люда Кравченко и Юрик Богатырев, накормив ребят, тоже включаются в строительные бригады. Именно сейчас это как раз кстати. Опыта маловато и потому командуют почти все. Не знаешь, кого слушать. Удивляюсь терпению крановщика Николая Федосеевича Шевченко. Спокойно делает «майна», «вира», стрелой вправо, влево. Как игрушка, болтается многотонная глыба. Но это только кажется, что она легкая. Когда вместе со всеми пытаюсь направить ее в гнездо, понимаю, как трудно ребятам. Ведь самому старшему из них шестнадцать. Наконец:
— Стоп. Крепи, — командует Паща и Саша Сидоренко,  Леша Дякив обвязывает тросом следующую глыбу. У остальных долгожданный минутный перерыв. Остальные — это Володя Шоленко, Володя Погребной, Женя Кучеренко, Олег Попель, Федя Кравченко, Вадька Шилов...
Появилась Женя Меркульева. Она принесла воду:
— Попейте, мужички!
Снова натужно гудит кран, подавая на рабочую площадку новую глыбу. И снова у могучего дуба — ударный труд... В конце дня, когда устанавливали последнюю плиту, замуровали под ней капсулу с запиской.
Из рассказа отца Виктора Бугаева.
— Пришел домой, на руках кровавые мозоли. И не жалуется. Первый раз вернулся в половине десятого, а второй раз — в половине одиннадцатого.
Будет врать
Андрейцо жил без всякого интереса. В школу ходил ,только чтобы не приставали родители. Общественная работа не увлекала, да и не было никакой работы. Когда учителя говорили, что есть люди, по-настоящему увлеченные делом, он скептически ухмылялся. Как и другие, аккуратно уплачивал членские взносы, чтобы на собрании «не разбирали». Да и жаль было комсорга — девчонку Валю.
Как-то в школе заговорили о «Подвиге». Будто ребята из того клуба в походы ходят, в настоящих палатках ночуют и песни у них особые.
— Будет врать. Такого быть не может. Чтобы и палатку в школе дали, и отпустили одних в лес, да еще с ночевкой. А учителей наших под страхом смерти не заставишь отправиться в поход, — резюмировал Саша.
Комсорг поверила и подробнее расспросила при случае в горкоме, как организовать отряд клуба в школе. Отряд поручила организовать Сашиному другу. Как-то он попросил Андрейцо съездить вместо него на заседание совета клуба. Согласился. Ехал и думал, что это обыкновенный кружок краеведов, и что заседание не займет много времени. В «России» шел «Фантомас». Взял билет. На заседание опоздал минуты на две. Зайти постеснялся. Остался за дверью. Было хорошо слышно, как горячо говорили о делах клуба, о предстоящем сборе. Слушал и про себя отмечал, что хорошо, а что надо бы решить по-другому.
«И впрямь здесь необыкновенные люди», — подумал он. Взглянул на часы: вот — вот начнется сеанс. Решил остаться. Выслушал до конца. В кино не пошел.
Ему и комсоргу школы разрешили участвовать в двухдневном сборе клуба. Жил в каком-то сказочном царстве сверстников. Никогда раньше ничего подобного ему переживать не приходилось. Читал, правда, примерно о такой в книгах, но им он не очень-то верил. А здесь пацаны делали все сами. Начальником, комиссаром сбора, начальником пресс-центра и даже министром финансов были мальчишки, его сверстники. Увлеченный водоворотом общих дел, хватался за все, что поручали. Выполнял одни задания и требовал новых. На сборе понял Александр Андрейцо, что можно жить интересно, с пользой для людей, для страны. Теперь он не боялся этих громких слов, потому что понимал — это не просто слова, это дело, это жизнь.
С тех пор все перевернулось в его сознании. Увлекся работой в клубе. В поселке шахты 5 — 7 провел операцию «Жертвы фашизма». Строил памятник Я. С. Приходько. 14 февраля получил новое удостоверение. На торжественном собрании попросил слова:
— Я читал много книг о подвигах наших отцов, об их трудовых свершениях. Из книг я узнал о героических сражениях на реке Миус. Однажды я услышал о клубе «Подвиг», о том, какие там ребята! И мне захотелось внести частицу труда в дело клуба. Я прошел испытательный срок. Вступая в клуб, я хочу стать таким, как воспитанник «Подвига», ныне воин Советской Армии Виктор Захарчук, таким же смелым, решительным, честным.
Это была клятва вступавшего в жизнь.
Говорили, он стал учиться хуже. Учителя были недовольны, что он, не спрашивая разрешения, уводил ребят в поход. Палаток, конечно же, никто не давал. Ночевали под открытым небом. Иногда удавалось выпросить палатки в шахтном профсоюзном комитете. Это были счастливые дни. На шахте же «выбил» комнату для отряда. Пожалуй, и сегодня ни один отряд и даже клуб вообще не имеют своего помещения, а командир отряда «Огни подвигов» добился, чтобы его отряду было где собираться. Никто из школьных работников не знал, где находится эта комната, в какую сторону открывается дверь, чем занимаются в отряде ребята. А в мальчишечьем штабе учили устав клуба, туристскую технику, готовили карты предстоящих походов, оборудовали небольшой музей отряда.
Дома Саша руки из карманов старался не вынимать. Они были в ссадинах, а во всю ладонь красовались водянки — свидетельство его «отдыха». Втайне он гордился этими трудовыми отметинами. Товарищи жадно слушали рассказы Андрейцо и завидовали. Многие из них отправлялись вместе с Александром в следующий поход. Некоторые, почувствовав, что жизнь в «Подвиге» не для слабых, исчезали. А Саша Андрейцо продолжал работать.
Каждое воскресенье — новое дело. В конце трудового дня полыхал костер. Саша устраивался на своем любимом бревне и подолгу смотрел на пылающие головешки. В такие минуты хотелось очень узнать, о чем он думает.
Обидел каску
Парню было, наверное, лет двадцать. На холме, неподалеку от монумента, воздвигнутого в честь защитников города, он заметил искореженную взрывом солдатскую каску. Она лежала на его пути. Нога сама со всего маху пнула ее, послав куда-то вниз в кустарник.
Парень был красив и полон сил. Он шел по Миусским холмам в музей боевой и трудовой славы шахтеров. Через пять минут он был уже в музее и удивился: на самом почетном месте лежала... каска. Присмотрелся, облегченно вздохнул, как будто каска могла узнать его. Это была другая. Пробитая пулей или осколком. Металл пробил каску в самом центре. Вспомнился военный фильм: молоденький солдат, сраженный фашистской пулей. Захотелось узнать, кому принадлежала эта каска, как она оказалась здесь.
Ему объяснили. Рассказали и о членах клуба «Подвиг», которые воскресили имя героя.
Из музея в город мог подъехать, но пошел пешком. Решил найти обиженную каску. Нашел.
С ней парень пришел в клуб.
Попросил задание и выполнил его.
Знамя
По Миусу один поселок сменяет другой. Идешь из поселка в поселок, и перед тобой открываются новые страницы истории. В Миусинске, например (в бывшем селе Новопавловке), внимание привлекает памятный знак, напоминающий знамя. Подходишь ближе и понимаешь, что это и есть памятник Знамени. Установлен он на самой вершине высотки Секлетной. В книге Виктора Ивановича Андриянова «Повесть о шахтерских полках» прочитали ребята строки о том, что здесь в апреле сорок второго года бойцы 696 стрелкового полка Федор Куделя и Григорий Лисютин под самым носом у гитлеровцев подняли на семиметровой трубе алое полотнище. Проснулись утром Первого мая фашисты и задохнулись от злобы — на высотке, у самого их переднего края — советский флаг. Три дня палили по нему из всех видов оружия, но наш флаг продолжал развеваться.
В память об этом событии члены отряда «Романтик» Николай Вербицкий, Петр Магазинский, Леонид Робирох, Валерий Васильев, Петр Сад, Федор Радько, Иван Лесунов, Юрий Панченко, Олег Прищепенко, Виктор Генич, другие ребята из отрядов «Энтузиаст», «Искатель», «Спутник» установили на высотке каменные глыбы. Так вот и стоят, прислонившись друг к другу три камня-богатыря, будто развевающееся на ветру знамя. «За нашу Советскую Родину!» —  алеет на камнях размашистая надпись.
Открывали памятник в мае. В полночь высотку озарили факелы. К огненной горе, несмотря на поздний час, стекались местные жители. Пришли даже из соседних сел.
Как только закончился митинг, отряды клуба отправились в путь. Они совершили марш-бросок вдоль Миуса к мемориальному комплексу боевой и трудовой славы шахтеров.
Прибыли в пять утра. Разбили лагерь. Спать решили не ложиться — все равно светло — пошли восстанавливать окопы.
С ними не было ни одного взрослого. Даже меня. В это время в институте шла сессия. Руководили отрядами не формальные лидеры — командир и комиссар клуба, а командир отряда «Романтик» Коля Вербицкий. Я много в разное время рассказывал в газетах, в сборниках о ребятах, а вот о Николае не смог рассказать до сих пор. Часто бывает так: о самых близких и лучших писать трудно. Это от сознания, что все написанное о нем — плохо или совсем не так, как надо было бы рассказать. Вот и сейчас не могу найти нужных слов, чтобы достойно поведать о нем, парне из ПТУ, которого сверстники, да и многие сотрудники училища называли не иначе, как Николаем Николаевичем.
Коля Вербицкий учился в двадцать девятом профессионально-техническом училище. Приехал в наш город из Воронежской области. В шахте работать не собирался. Рассчитывал получить специальность слесаря по обслуживанию автоматических устройств и возвратиться в родной город. Ребята с такой профессией всюду в цене. 1 февраля 1970 года состоялось его первое знакомство с клубом. Знакомство случайное. Комсорг училища Валя Бортель привезла своих ребят на собрание клуба в первую его годовщину. То, о чем говорили члены клуба, заставило задуматься, перевернуло в сознании Николая многие понятия. Мальчишки, собравшись вместе, говорили не о том, как свести счеты с конкурентами по танцплощадке, а намечали, какие новые памятники предстоит построить на местах боев за город. Ему не верилось, что это возможно, и что сидящие в зале уже что-то воздвигли. Потом были и у него памятники, были мозоли, были награды и, главное, была радость прекрасно прожитого дня, месяца, года. Не в праздном бездельи, не на пляже, не в собственном огороде, а в прифронтовом селе, где в сорок первом сражались наши солдаты. Нет, не солдаты, — шахтеры. Это они на время стали воинами, чтобы не пустить врага в родной город. Это они в связи с опасностью надели шинели. Многие из них так и не вернулись больше в забой. Остались лежать в безымянных могилах у терриконов родных шахт.
В клубе рождается много идей, но не все  удается воплотить в жизнь. Самое трудное — довести дело до конца. Честно говоря (теперь Вербицкий уже не зазнается), если бы не Коля, памятники разведчикам и Знамени может быть, до сих пор еще не стояли. Но был командир романтиков с горячим сердцем и твердым характером, с задатками отличного организатора. Я нисколько не преувеличиваю. В подтверждение скажу, что Вербицкий сумел организовать отряды следопытов в своем, двадцать девятом, в третьем и девяностом училищах, в двадцать пятой, двадцать шестой, тридцатой и тридцать третьей школах. Создал и руководил всеми этими отрядами, хотя сам был всего лишь учащимся. Сколь не просто было ему управлять таким большим количеством ребят, можно представить, зная, что ближайшая школа, где распространялось его влияние, располагается в пяти километрах от училища. Но дело даже не в этом. Самое трудное — убедить учителей, родителей, что занимаются в клубе делом нужным, и что ничего с их детьми не случится в походе. Коля убеждал.
Уже из Армии Николай Вербицкий, философствуя о путях развития клуба, о его положительных и негативных качествах, спрашивал, помню ли я эпизод из его биографии, когда он после летних каникул решил бросить училище, устроился работать в своем Калаче и появился в Красном Луче лишь два месяца спустя после начала занятий.
Я помнил это прекрасно, потому, что в училище, а потом и в других инстанциях стали поговаривать о том, что клуб дурно влияет на воспитание, вот, мол, один уже сбежал.
«Если бы не «Подвиг», — писал солдат Вербицкий, — в Красный Луч не вернулся бы. Только из-за клуба, своего отряда я возвратился в училище и закончил его. Я ложился спать, а перед глазами — наши памятники. Я работал и невзначай называл товарищей по бригаде именами клубных друзей...«
Я все это понял, когда Вербицкий вернулся. После долгой отлучки Коля стал еще роднее, еще деятельнее. Рядом с ним было неудобно за свое (кажущееся по сравнению с его бурной деятельностью ) безделье...
В письмах из Армии Николай непременно повторял, что после службы обязательно возвратится в Красный Луч, и что непременно доделает то, что завершить не удалось вовремя. Он и билет взял прямиком до нашей станции. Но путь лежал мимо родного города. И каким надо быть бессердечным, чтобы не заехать, не повидать родных. Заехал домой на час, да и остался. Как это в жизни бывает, влюбился, женился. Родилась дочь. Прошел год, и Николай приехал на разведку.
— Примите?
— Конечно, примем.
— Простите?
Да стоит ли просить прощенье? Живи спокойно.
Вот так и живут они со своей Машей в шахтерском поселке. Уже и квартиру в новом доме получил, и в передовики выбился — в прошлом году в городской газете был его портрет.
Дневник
1 декабря 1982 г. Увидел Колю Вербицкого на улице:
— Привет! Куда же ты пропал?
— Если бы ты не заметил меня, не подошел бы.
— Что я такого сделал? Чем провинился?
— Да это мне стыдно смотреть тебе в глаза...
— Перестань.
— Нет, правда, я не виноват. Так получается. Отработаешь, домой дойдешь, упадешь в кровать и проспишь до следующей смены.
— А в выходные?
— Это тебе хорошо. Жена все понимает. А мне надо за каждую минуту объяснение давать... Ребята все хотят в лес.  И Валера Цхомелидзе, и Саша Станкевич, мы с ним в одном доме живем. Все хотят, а с места сдвинуться не можем, потому что в разные смены работаем.
— Может, переставить смены?
— Со своего звена уходить не хочется. Оно же родное.
— А если все звено?
— Не знаю, не думал. Наверное, сложно. Из-за меня — все звено.
— Так для дела же...
— Это тебе надо заниматься. Честно говоря, часто хочется зайти в училище, школу, но решительности не хватает. Что им скажу? Только рассказывать, как было красиво и все? Они же попросят «поведи «, а я — в кусты... Так нельзя.
— Можно. И рассказать можно, и повести... надо хотеть. Когда-то подгадать выходной.
— Придешь в училище, а кто тебя там знает...
— У ребят даже в плане есть запись, что надо встретиться с первым командиром отряда. Они тебя ищут. Тем более директор хочет, чтобы ребята занимались.
— И парторг звала...
— Правильно. Валя же парторг. Вот и действуй.
— Наверное, сейчас и поеду.
— Счастливо.

12 мая 1984 г. Вербицкий Н. Н.
— Завтра займусь колодцем. Возьму двух пацанов и выкопаем.
— Пацаны будут стоять, а ты копать...
— Нет, они тоже подолбят.
— А остальные ребята чем будут заниматься?
— Всем дам работу, пусть работают.
— А контролировать?
— Зачем? Не маленькие.
— Так нельзя. Ты отвечаешь за все. Не только за колодец, а за всех пацанов. И за то, что они сделают, и будут ли сыты, и  за их безопасность. Ты — командир.
— Не буду работать, скажут, что сачкую.
— Не скажут.

13 мая
— Ух, и умаялся я... Вроде ничего не делал. Только бегал. Пока всех расставил, пока ответил на вопросы, пока проверил, и день кончился.
— Никто не заметил, что ты сачковал?
— Заметили. Сказали...
— Кто?
— Секрет.
«Огни подвигов»
«Ветер восточный, сильный, до штормового»,— гласила последняя метеосводка. Миус, разрезая кряжистый хребет надвое, бежит с Запада на восток навстречу ветрам. Линия обороны шахтерской дивизии проходила вдоль русла этой реки. Те двести шестьдесят дней неописуемых сражений на реке Миус навсегда сохранит история. Память о героях увековечена в мемориальном комплексе боевой и трудовой славы. Создан он руками шахтеров — тех, кому посчастливилось дожить до Дня Победы, руками детей погибших героев. Во главе с Петром Семеновичем Ермаченко по проекту Александра Георгиевича Гривского.
Совет клуба решил восстановить линию обороны города. Работать можно было, лишь широко расставив ноги. Восточный ветер дул вдоль гребня. На искусственном озере волны поднимались, словно в море. Долбить трудно, камень не податлив. Хотя восстанавливать, должно быть, легче, чем строить линию обороны. Можно представить, каково было нашим в сорок первом — сплошная скала. Здесь нужна взрывчатка.
Прохладно. Солнце спряталось за холмами. На фоне красного горизонта — Саня Андрейцо, командир отряда «Огни подвигов». Он в тельняшке. Разгорячился в работе и не замечает, что день уже на исходе. Красиво орудует лопатой. Ладно скроенная фигура, размеренные движения здорово дополняют донецкий пейзаж: степь, холмы, предгрозовое небо, пылающий в лучах заходящего солнца террикон.
Отряд, которым командует Александр, сравнительно молодой. В нем ребята из двадцать четвертой школы. С первого дня они ведут дневник. Так что теперь, когда приходит новичок, ему сразу дают почитать дневник, чтобы понял, как трудно и как здорово в отряде. Полистаем его и мы.
Дневник
«21 марта возвратились из многодневного похода.
23-25 марта участвовали в операции «Жертвы фашизма». Заходили в каждый дом своего поселка, записали воспоминания о людях, сброшенных в ствол шахты № 151.
26 марта. Пришли в Яновку. Получили еще одно задание: принять участие в восстановлении линии обороны города 383-й Шахтерской дивизией.
27 марта. Восстановили пулеметную точку.
4 апреля. Вместе с отрядом «Романтик» трудились на НП. Руководил работой Коля Вербицкий. Сплошной камень. Лопате не под силу. Пустили в ход ломы. Замечательно работали командир поиска «383 — я Шахтерская» Александр Репин, Коля Ефанов, Валя Мерзлякова, Гена Сковронский, Юра Воробьев, Женя Митрулявичус. После обеда работу продолжали с таким же приподнятым настроением. После коротких перерывов продолжали штурм скалы. К концу дня стали заметно уставать.
10 апреля. В 17.30. прибыли к месту сбора. В туристскую улицу вписали свой дом. Потом пели у костра, пили кофе.
11 апреля. 7. 00. Побудка, завтрак и в бой. На позиции шли с ломами, лопатами и с песней. Сегодня заканчивали свою огневую точку. Трудиться без огня на огневой точке нельзя. Работали по очереди: не хватало лопат и ломов. Те, кто отдыхал, разучивали туристские песни. С песней-то работать легче. После обеда — новая позиция. И здесь Павел Степкин, Валентина Мерзлякова, Юрий Воробьев, Александр Андрейцо трудились с прежним усердием.
18 апреля. Восстанавливали двухсотметровый окоп. Шутили, смеялись. Устроили интересный конкурс: девочки пели, беспрерывно меняя песни, а мальчики копали. Чем быстрее темп песни, тем быстрее взметались ломы, интенсивнее летел из окопа грунт. Потом устроили конкурс острословов. Работать продолжали.
24 апреля. Шел дождь. В поход пошли не все. Предстояла холодная ночевка. Теперь знаем, кто настоящий турист, а кто трус, испугавшийся первого дождичка. Долго пели вечером у костра, несмотря на мелкий надоедливый дождь. Всем было весело. Солнечное настроение никого не покидало на протяжении всего похода. Завтракали на позиции. Замечательно в этот день трудились мальчики. Особенно Гена Сковронский. Водянки полопались на руках, а он не бросил лопаты».
11 мая. Закончили огневую точку. Трудились до самых сумерек. Пока не завершили, не ушли. Ночью занимались строевой подготовкой. Утром начался сильный дождь. Все промокли, но улыбались. Настроение отличное. Участвовали в ритуале зажжения огня славы»
Горел лес
В районе гидрошахты № 3 вспыхнул пожар. Горел лес. Это было настоящее испытание. Пожар вспыхнул сразу в трех местах.
В 14. 45 на КП клуба настойчиво зазвонил телефон.
— КП слушает.
— В квадрате 23 вижу огонь. Горит лес. Пламя разрастается очень быстро, — доложил Юрий Воробьев.
— Продолжай наблюдение, Юра. Тебя вызовут.
Со смотровой площадки КП было хорошо видно происходившее на правом берегу Миуса. В бинокль осмотрел двадцать третий квадрат, оценил обстановку. Да, силенок маловато, а то бы...
— Товарищ Орехов, вызовите пожарных. Сообщите руководству шахты. Им огонь еще не виден.
Через минуту диспетчер уже отправил пожарную команду к месту происшествия. А огонь бушевал во всю.
— Дежурный, свяжитесь с первым.
— Я — первый, -не замедлил отозваться Юра.
— Будешь говорить с руководителем клуба.
— Воробьев, передай приказ: второму, третьему и четвертому. Раскопки прекратить, оставить охранение и связистов. Все силы бросить в двадцать третий квадрат. Сбить пламя. Не пустить огонь к шахте. Командование операцией возлагаю на Николая Вербицкого.
И не было уже больше мирной тишины, прелестного пения птиц. Впереди — бушующее пламя и два километра пересеченной местности, которые надо преодолеть, и победить стихию.
Сотня бойцов, с лопатами наперевес мчалась к месту пожара. Медлить нельзя. Ветер раздувал пламя очень быстро. С каждой минутой огонь разбрасывает свои лапы все дальше и дальше. Николай Вербицкий, Александр Захаров, Владимир Лень первыми набросились на пламя. Вслед за ними прибежали другие ребята. В борьбу с огнем вступали сразу, ни минуты не позволяя себе передохнуть. Горели сухие листья, трава, кустарник. Пламя хотя и было с полтора метра высотой, все же обжигало лицо, тлела одежда. От дыма текли слезы, было трудно дышать. Но комсомольцы лишь на мгновение выскакивали из зоны огня, чтобы глотнуть свежего воздуха.
Мальчишки и девчонки, час назад принимавшие участие в торжественном зажжении огня славы у монумента шахтерам, час назад слушавшие рассказы о подвигах воинов, совершали подвиг. Они неистово орудовали лопатами, ногами, одеждой, отбивая у стихии метр за метром. Одни забрасывали огонь землей, чтобы не распространялся дальше, другие обрубывали горящие ветки, стесывали кору с толстых деревьев — они горели, как свечи. Евгений Мотков и Анатолий Данилко сбивали пламя телогрейками. С КП хорошо видно, как среди языков пламени мечутся люди, как они набрасываются на каждую новую вспышку и, казалось, накрывают огонь своим телом.
Они возвращались строем. Грязные, с обожженными бровями и ресницами, раскрасневшиеся, громко пели: «Все мы парни обыкновенные и недаром мы сильны той дружбой солдатской верною, что побеждала в дни воины». У музея остановились.
— Товарищ руководитель, — докладывал Вербицкий, — задание выполнено. Очаг подавлен. Все члены клуба действовали как герои.
— За четкое выполнение приказа, за мужество, проявленное при тушении пожара всем бойцам клуба объявляю благодарность!
— Служим Советскому Союзу! — и даже самый толстокожий в эту минуту мог почувствовать, что слова эти искренни, от души.
Уже в лагере, в Наталкиной балке, рассказывали дежурным:
— Как только получили приказ, не раздумывая — за лопаты и бегом, — фыркая от удовольствия под струей прохладной воды говорил Саша Захаров другу.
— Кто отличился? Разве можно определить? Да и не видел я ничего кроме огня, — отмахнулся от представителя пресс-центра Данилоха.
— Сказали бы, что надо еще раз пробежать те два километра, просто так, не смог бы, наверное. — Это Юра Гостюминский.
— Конечно, — поддержал его Андрей Бакарев.— Такие завалы, река. А кустарник! Вон, все лицо исхлестали ветки. Как только домой теперь покажусь. Не поверят же, что это благородные раны. Но это чепуха. Отговорюсь. А вот если бы опоздали минут на пять, вряд ли уже потушили бы. Дальше шли густые кусты. Такие, что не пролезешь. Да и стволы деревьев только начали гореть.
— Мальчики, а трудно было? — с завистью спросила дежурившая в этот день на кухне Нина Еремина.
— Вообще-то да, — помедлив, за всех ответил Коля Ходатаев. — Но тогда об этом не думали. Знали, что надо потушить и точка. Просто стали в ряд, копали землю и забрасывали огонь. Потом в другом месте, в третьем. И постепенно огонь, взятый в кольцо, сдался.
— Комиссар Сидоренко Саша примчался в лагерь: «Тревога», кричит, «Пожар»! — смеется Репин. — Хлопцы из отряда «Гренада» бросили еду, схватили топоры, лопаты и вперед!
Бой со стихией длился час. В нем победили мальчики. Мальчики, ставшие героями. Они не знали, что им на помощь спешат пожарные машины. Они не думали о славе. Они выполняли свой долг, приказ. Они действовали настолько оперативно, что уже через полчаса стало очевидно, что справятся без пожарных и поэтому, спешившие на Миус машины, получив приказ по радио, вернулись. Поздно вечером Саша Андрейцо рассказывал дома младшему брату Гене:
— Вымокли в Миусе. Бежали на совесть. Напролом через заросли. Это был знаменитый бег с препятствиями.
Донесение.
Провели сбор отряда на тему: «Что мы знаем о героях  седьмого гвардейского кавалерийского корпуса?» Готовим диспут по книге Тронько «Подвиг твоих отцов». Совершили три похода на партизанскую стоянку. Ходили на хутор Степной, на высоту 240, 8, в села Илирия, Малониколаевка. Выпустили три номера стенгазеты. Ведем обширную переписку: собираем материалы о седьмом гвардейском кавалерийском корпусе. Анатолий Данилко, отряд «Красная гвоздика». ВШ №29. г. Петровское.
Взрыв
23 сентября 1942 г. осенний воздух потряс взрыв. В комендатуре повылетали стекла. Завыли фашистские сирены. Там, где когда-то был склад боеприпасов гитлеровцев, вздыбился черный столб дыма.
...Самому старшему из них Коле Коробкову только-только исполнилось шестнадцать. Они возвращались из краснолучской жандармерии. Их вызывали, чтобы сообщить «радостную весть»: послезавтра прибыть на станцию для отправки в Германию.
Шли молча, боясь нарушить тишину. Прощались с Родиной. До боли знакомые тропинки, поля, перелески. Родные донбасские бугры, как можно жить без вас! Коля Коробков ушел весь в себя. Будто вытянулся как-то. Взгляд устремлен вдаль. Может быть, в эти минуты он думал о старшем брате коммунисте Василии, о матери, без слез рыдавшей над похоронкой. Тогда в висках у Николая стучало: отомщу гадам за Васю, отомщу. И вот теперь надо ехать на проклятую всеми фашистскую землю. Нет, надо отомстить.
Друзей долго уговаривать не пришлось. Все поняли своего вожака, лишь он заикнулся о складе. Надо было немного свернуть в сторону. Они свернули. Пробраться к складу тоже не составило большого труда. Еще когда были наши, Николай видел, как бойцы на занятиях к взрывчатке присоединяли бикфордов шнур и как потом поджигали, прятались в укрытие. Видел как шипел шнур и потом слышал взрыв.
Было очень много ящиков с минами. Ребята действовали, будто заправские подрывники: четко и быстро. Уже все было готово, уже подожгли шнур, но... Окликнул часовой. Переглянулись
— Пробирайтесь в разные стороны, — прошептал Коробков, — я отвлеку часового.
«Без тебя мы не уйдем!» — говорили глаза ребят. А в складе уже было несколько фашистов. И тогда прозвучал взрыв.
Николай Коробков, Виктор Ивченко, Михаил Малыхин, Николаи Кузин, Илья Воронин, Семен Банаев, Григорий Селютин. Имена юных героев товарищи Александра высекли на обелиске. Он стоит слева от дороги на десятую шахту.
— Пусть узнают люди имена героев, поклонятся их мужеству, — сказал Андрейцо ребятам. Он пришел сюда первым. Дул сильный ветер. Холод забирался под куртку, а Саша не замечал. Он забыл обо всем.
— Никогда со мной такого не было, — признался потом друзьям. Он привел их сюда, когда изморозь покрыла землю. Было непонятно, дождь или крупа сыплется с неба. Ломы, лопаты, горячая работа не позволяли проводить исследования.
— Памятник должен быть очень простым, — рассуждали ребята.
— А возле него обязательно посадим семь стройных тополей.
Без устали трудились Оля Серкина, Толя Мерзляков, Ира Поддячева, брат командира Гена Андрейцо, член совета Саша Пащенко. Заканчивали памятник в трудных условиях. Из-за сильных морозов, занятия в школе отменили. Воспользовавшись свободным днем, следопыты отправились в поход за двенадцать километров, заканчивать памятник. Работа продвигалась медленно — зубило примерзало к руке. Не помогала и шерстяная перчатка. На градуснике — двадцать пять ниже нуля.
Человек дела
Недели сменяли друг друга, а Саша все еще не мог определиться, куда податься после школы. Хотел поступать в геологоразведочный техникум, отговорили, лучше, мол, идти сразу к геологам. Пошел. Велели подрасти.
— Учеником токаря, — сказали ему в отделе кадров, — можно, а на буровую только после восемнадцати. Не приняли и на машиностроительный завод. Совсем отчаялся. Выручил старший друг Геннадий Викторович Турчин. Сашу зачислили электромонтером предприятия электрических сетей.
В числе тридцати лучших следопытов области Александр Андрейцо был делегатом третьего Республиканского слета победителей похода комсомольцев и молодежи по местам революционной, боевой и трудовой славы советского народа. Республиканский штаб и Центральный комитет комсомола Украины наградили его памятной медалью «Дорогами славы отцов».
Как-то зашел разговор о том, кого можно назвать настоящим командиром.
— Андрейцо, по-моему,— сказала Наташа Сафронова, — настоящий командир. Ребята прислушиваются к нему, четко выполняют его приказы. Саша умеет увлечь ребят. Они понимают его и любят. Он всегда там, где трудно. С огоньком работает сам и зажигает других.
— Он всегда помогает в трудные минуты, — поддержал Наташу Саша Чемеров.
— Он очень обходительный и романтичный, — сказал Толя Мерзляков.
— Андрейцо человек дела, — заключил Сергей Чуйков. — Это я понял во время строительства памятников в Миусинске, Елизоветовке, на Миус-фронте.
Я часто думал, зачем ему недосыпать, вкалывать до седьмого пота, мокнуть под дождем, мерзнуть? На все эти вопросы он ответил однажды просто:
— Прежде всего я чувствую долг перед павшими. Я хочу, чтобы не было безымянных, ведь когда-то они имели фамилии, имена. У них были свои мечты.
Почта клуба
Здравствуй, дорогой Коля! Пишет тебе один из детей твоих. Работаю в геофизической экспедиции. Сейчас я в тайге. Тайга... ни одной поляночки. Вертолет спускается над болотом. Отсюда в четыре стороны пойдут профили. Наш отряд — пять человек. Мы-то и готовим профили. Это как бы дорога. Бензопилы да топоры — наше нехитрое снаряжение. Вековые деревья валим под корешок. Двое уходят за километр — два вперед: рубят мелочь, разбирают завалы. Рубщик должен свалить дерево, оттащить его с дороги — просеки.
После каждой экспедиции — отдых. Набираемся сил, насыщаемся духовной пищей. В тайге у нас, кроме радиостанции «Недра» нет ничего. Она наш мост с Большой Землей. Заканчиваются дни отдыха, собираем рюкзаки, получаем продовольствие и в путь.
В день проходим 10 — 15 километров. Это много. Но меньше нельзя, сорвем план. Бывают дни, когда не удается пройти и половины. Виной тому болота и короткие дни.
Каждый из нас заранее знает, кто что несет. У меня в мешке (да, да, я не оговорился, не в рюкзаке, а в мешке, потому что в рюкзак не влазит все необходимое) так вот, в моем мешке палатка, печь, спальник, посуда. Уложу мешок, сяду, лямки на плечи надену, ребята помогут подняться и пошел...
Сначала было очень трудно. Уставал быстро. За день находишься по болоту, намокнешь, выползешь на сухое место, а там мошкара, комары. По ночам одно время топор снился. Будто рубишь лес, рубишь, а конца не видно.
Клуб мне очень помогает. Я ведь давно умею и рюкзак укладывать и палатку быстро поставить. А это здесь много значит. Если мешок неправильно уложил, по болоту и одного километра не пройдешь. Научил ребят петь наши песни, рассказал о клубе, о тебе. Теперь о «Подвиге» и здесь знают. Часто думаю о тебе, а ты мне даже не снишься. Наверное, не вспоминаешь меня. Обиделся за мое молчание? Тебя я здесь не подвожу. Работаю, как в «Подвиге».
Я первопроходец! Вчера командир отряда топографов Саня Перевалов предложил мне пойти на курсы геодезистов. А что мне, пойду. Говорят, будет труднее, ну и что?
Ну, мне пора на трассу. Теперь ночи белые, так что работаем ночью. Легче: мошкары нет и не так жарко.
Привет! Пролетели три месяца незаметно. Позади курсы. Теперь я младший геодезист. Собственно, за партой не сидел. Зачислили в отряд, пару дней посмотрел, а потом вкалывал как и все. Теперь я полноправный член отряда. Правда, и раньше меня ребята не обижали. Дружный отряд. Порядки у нас, как в «Подвиге». И уважаем друг друга так же. Отряд Перевалова считается лучшим в сорок девятой партии. Все ребята молодые. Самый старший — командир. Ему тридцать.
Больше всех я подружился с Мишей Протасовым из Баку. Он тоже с пятьдесят пятого года. Как и я, сбежал из дома. Хотелось романтики. Теперь мы ее имеем вдоволь. Порой думаешь, с кем бы поделиться этой самой романтикой. Уж слишком много одному человеку.
Теперь по тайге иду не первым. Впереди на несколько километров отрываются рубщики. Мы, геодезисты, идем за ними. За нами — сейсмографы. Через каждый километр ставим пикет. Измеряем расстояние с точностью до сантиметра, составляем кроки, привязываем их к каким-нибудь ориентирам.
Александр Андрейцо. Сургут. Тайга.

Жертвы фашизма
В центре Красного Луча высится террикон старой шахты № 151. Это святое место. Глубоко в земле покоятся останки более двух тысяч советских граждан, замученных фашистами. Морозной зимой 1942 — 1943 гг. гитлеровцы сгоняли в Красный Луч и сбрасывали в ствол шахты жителей близлежащих сел и городов. Мы решили воскресить имена жертв фашизма. Составили карту города. Разбили ее на квадраты. Каждый отряд работал в своей зоне. Комсомольцы заходили в каждый дом, в каждую квартиру, расспрашивали старожилов о трагедии на шахте № 151.
— Я не представлял, что такое война, — говорил товарищам Евгений Коротких. — По книгам знал, какое она принесла горе, но я не видел это горе, не чувствовал и потому не мог понять его глубину. А во время операции «Жертвы фашизма» в Миусинске я видел старушку, которая испугалась, узнав зачем мы пришли. Она боялась даже вспомнить о войне.
Люди, которые пережили войну, рассказывали нам, что это за горе. В тот день я понял многое, потому твердо решил быть в клубе, воскрешать имена героев, ставить им памятники.
Таких встреч было много. Когда женщины узнавали,  зачем пришли мальчики, доставали из сундуков семейные реликвии: фотографии, книги сыновей и говорили, говори ли... Капельки — слезы незаметно сбегали по впалым старческим щекам, и, будто живая вода, оросив фотографии, воскрешали в памяти детали страшных дней оккупации.
Зоя и Леонард Емельченко учились в средней школе № 23. Они с удовольствием согласились выполнять задания подпольной группы, руководил которой Т. В. Конько. Они хотели отомстить за брата — летчика, геройски погибшего в первые дни войны. Они любили свою Родину и не хотели видеть ее порабощенной. В саду у Емельченко было спрятано оружие, в доме установлена рация. Семья Емельченко, а больше всех Леонард и Зоя, собирали сведения о дислокации и передвижении фашистов на территории Ворошиловградской и Ростовской областей. II октября гитлеровцы арестовали всю семью.
Больше месяца продолжались пытки, но патриоты мужественно молчали. 23 ноября палачи привели подпольщиков на шахту. Они казнили героев. Перед смертью комсомолка Зоя успела совершить еще один подвиг. Стоя у шурфа, она крикнула:
— Стреляйте, но помните, всех не перестрелять! Красная Армия придет!
Один из фашистов приблизился к девушке, пытаясь закрыть ей рот. Зоя схватила фашиста и увлекла его за собой в черную бездну.
Саша Пащенко и его друзья были потрясены, когда в процессе поиска услышали эту историю. Они учились в той самой школе, жили в том самом поселке... Как позже убедились, трагическая судьба семьи Емельченко была не единственной.
— Я шла мимо шахты и видела, как полицаи вели двух девушек, — рассказывает Т. И. Меркулова. — Они были невысокого роста, красиво одеты. Когда они поняли куда и для чего их ведут, стали вырываться. Но было уже поздно. Полицаи взяли их за руки и бросили в шурф. Фамилии этих девушек я не знаю. Видела их впервые. Немного позже привезли коммунистов с шахты 7 — 8. Их было человек пятнадцать. Выстроили в одну шеренгу и приказали идти к шурфу. Они запели «Интернационал».
Пимен Михайлович Провоторов был секретарем партийной организации швейной фабрики. Многие жители знали его, любили. Неоднократно его избирали депутатом городского Совета. Вместе с истребительным батальоном Пимен Михайлович перед приходом в город гитлеровцев исчез. Однажды появился дома: хотел взять теплые вещи. Он был очень болен. Его заметил полицай Николай Цимбал. В гестапо коммуниста гоняли под нарами. Вся спина его была черной от побоев. Этого палачам показалось мало, и они отрезали ему язык, правую руку. 23 января 1943 г. к месту казни гнали босого.
24 января по центральной улице промчалась крытая машина. Из нее выпала рукавица. Мария Ивановна Григорьева подняла ее. Она еще хранила тепло чьей-то руки. В рукавице оказалась записка:
«Прощайте, родные. Нас везут на шахту «Богдан». Отомстите за нас. Кондратий Суденко.»
Кропотливые поиски позволили узнать, что Кондрат Иванович Суденко родился в 1904 г., работал проходчиком на шахте имени «Известий», а позднее был избран председателем шахтного комитета профсоюза. Поиск воскресил в памяти людей имена еще пятисот жертв фашистов. Рассказы о них, воспоминания, документы Валерий Гайдамака, Марина Опанасенко, Андрей Бакарев, Валерий Савченко и более трехсот других комсомольцев и пионеров объединили в сборник, посвященный этому поиску.
«Товарищ»
Совет создал пресс — центр. Начальником утвердили Валентину Мерзлякову. Вот одна из записей, сделанных ею в дневнике пресс-центра:
«Наш пресс-центр возник в конце семьдесят первого года. В его состав входили три человека. Теперь — десять. Работы хватало, но мы с ней не могли справиться. Очень много нужно было фотографировать, а фотограф один. Поэтому многие задания мы не имеем возможности выполнить. Пресс — центр должен писать. Мы писали, но не публиковали. Трудно сказать, почему. Может, боялись, а может, не считали свои «произведения» достойными публикации. Наши планы на будущее: самое главное продолжить начатое. Но на более высоком уровне».
В своих «произведениях» члены пресс-центра действительно не видели ничего примечательного, просто записывали все, что видели, фиксировали историю клуба. Вскоре после того, как была сделана эта запись в дневнике пресс — центра, вышел первый боевой листок. Назвали его «Товарищ».
У дерева, на стволе которого был прикреплен первенец, толпа стояла долго. Шумели, смеялись, обижались, радовались в зависимости от того, как кого касались опубликованные в нем материалы. С тех пор «Товарищ» выходит регулярно каждую неделю. И все, что было опубликовано в нем, можно в любое время почитать. Все боевые листки переплетены в отдельные книги. А первые записи так и остались не опубликоваными. Тем не менее в летописи «Подвига» они занимают почетное место, да иначе и быть, наверное, не может, потому, что это наша история.
На передовой клуба «Подвиг».
Рассвет был не совсем обычным. Небо заволокло грубыми стальными облаками и, казалось, что они поддернуты сизой дымкой. Солнце только начинало свое путешествие в новый день, полный тревог, надежд, упорной работы. В просвет меж грозными облаками пробились первые лучи. На небе появилась красавица — радуга. День обещал быть прекрасным. В семь раздался знакомый сигнал знаменитого репинского свистка.
— Подъем! — закричал Саня. Многие в это время уже не спали: сидели у костра и любовались картиной «Пробуждающееся утро», панорамой, раскинувшейся внизу, у сада Победы, и наслаждались животворным теплом, исходящим от костра. Лежебоки на зарядку выскакивали прямо из палаток. Зарядка, строевая подготовка — все привычное.
— Быстро завтракать и за работу! — командует начальник строительства лагеря клуба на Миусе Виктор Бугаев.
Завтракаем. Вкусно готовят наши повара. Аппетитные запахи разносит утренний ветерок далеко за пределы нашего расположения. Перед отрядами поставлена задача: на склоне бугра нарезать террасы будущего лагеря. Замечательно трудится Ляна Бражникова из отряда «Энтузиаст» — веселая, неугомонная, энергичная. У тех, с кем рядом она работала, светлели лица. Не чувствовали усталости мальчики. Как экскаватор пыхтит Федя Кравченко. Это он внес предложение стесать часть склона и разбить лагерь террасами, что позволит значительно расширить площадь. По этому поводу командир сказал, что это творческий подход к делу.
Без устали орудовали лопатами, а потом переносили землю носилками Виктор Бугаев и Володя Герасимчук.
— Вот где действительно по-настоящему поймешь, что такое труд, — сказал Володя.
Многие ребята участвовали в ритуале зажжения Огня Славы. Это уже стало традицией. Торжественно, чеканя шаг, подниматься по лестнице героев вслед за факельщиками ребята считают за счастье. «Только вперед, только на линию огня!» сияет на алом трепещущем знамени клуба корчагинский девиз.
Сегодня у нас гости из тридцать восьмой Ворошилов градской школы. Встреча была интересной. Мы рассказали о клубе, о себе, спели несколько наших песен. Уехали гости, а мы вновь взялись за лопаты. Только поздно вечером смолкли ребячьи голоса, удары лопат о камень, веселые частушки. Осенняя ночь окутала звездным покрывалом новый лагерь, строящийся мост.
Общий сбор. Анализ прожитого дня. Благодарность всем ребятам за слаженную работу. Громкое: «До — сви — да — ни — я! До следующей субботы.»
17 сентября.
Пятница. Заседание совета командиров.
Пришел быстрый темпераментный Витя Бугаев. Оставив без ответа вопрос комиссара, сумеет ли обеспечить работой девяносто человек, вскочил и быстро заговорил:
— Есть предложение! — Все засмеялись. У Витьки всегда масса предложений с тех пор, как стал начальником строительства, но мало дела.
19 сентября. В походе на Миусе отряды «Мир», «Буревестник», «Факел», «Мечта», «Ровесник», «Романтик». Строим мост через реку. Выравниваем площадки для палаток. Утром во время зарядки Саша Репин объявил конкурс «Попрыгунчик» — кто дольше всех будет прыгать, тот победит. Лучшими оказались Олег Попель, Вася Василенко, Вовик Хвостиков, Федя Радько. Шутки, смех. Больше всех веселит ребят Федя Кравченко.
23 сентября.
Заседание совета. Слово взял Саша Сидоренко.
— Были в походе. Открывается палатка, смотрю и не верю: девчонки умываются в палатке из миски! А еще «Мир» развел костры на террасах.
— Лагерь туристов всегда должен быть чистым, — изрек Пащенко.
— Не можем же мы убирать целый день, — насупился Олег Попель. — Чисто не там где метут, а там, где не сорят, — вставил народную мудрость Юрик Богатырев. — Это малыши даже понимают. Возьмите в отряд себе несколько малышей ,и они вас будут перевоспитывать. Вот вы говорите, что в свой отряд не берете никого младше седьмого класса. Но почему бы рядом с десятиклассником не работать шестикласснику. Пусть он в шестом, или даже в пятом, но если думает так же, как вы, если ему нравится заниматься нашим делом, пусть будет полноправным членом отряда. В уставе, кстати, нет ссылок на возраст. Учите младших. Пусть они почувствуют себя счастливыми от того, что соприкоснутся с подвигом. Пусть они поймут, о чем поют «пять ребят».
21 ноября. Отряд «Романтик» ходил на Миус. Поправили осевшую землянку. В Миусинске надо установить две мемориальные доски. Об этом совету доложил командир отряда. Потом попросил слова Слава Караваев:
 — В четвертом училище я организовал новый отряд, дайте задание.
— Памятник не поставили, — отчитывался Александр Андрейцо, — так как не приехал кран. В воскресенье весь отряд отправляется в поселок Одесстоп, чтобы собрать материалы о лейтенанте Соколове, погибшей в том районе. Проект памятника уже готовим.
Поднялся командир отряда «Красная гвоздика» Саша Захаров: — В нашем отряде пополнение — много новеньких. В училище дали комнату, но она маленькая, чтобы расширить ее проломали стену в следующую, конечно, с разрешения Исаака Яковлевича, директора нашего. Узнали, что в Княгиневке есть домик, похожий на тот, что был у Гнилицких.
Марина Харчукова командует отрядом «Факел». Им поручили заняться сбором материалов для дома — музея Н. Т. Гнилицкой. Первые удачные находки воодушевили ее отряд.
— У стелы, на месте гибели Гнилицкой и Железного, посадили кусты шиповника. А еще встретились с сестрой Нины — Еленой Тимофеевной. Она рассказала, как выглядели комнаты. Предлагаем в одной из комнат сделать музей Гнилицких, а в другой — музей жертв фашизма — жителей Княгиневки.
Это подсказала нам Елена Тимофеевна. У многих жителей села сохранились фотографии, документы погибших. Недалеко живет Белогрудова Акулина Макаровна, у нее есть такой же комод, как был у Гнилицких.
Хорошо взялась за работу Люся Безбабная.
3 декабря. Сбор командиров. Валерий Васильев, комиссар отряда «Романтик» докладывает:
— Ходили в Миусинск. Мачеха Володи Похоли сказала, что пока не приедут сестры, дом для создания в нем музея не отдаст. Ходили к штабу. Там хозяева раскричались, сказали, что камень им нужен для колодца, и что они имеют полное право на оставшуюся от штаба стену. В воскресенье намечается поход в Яновку.
Хозяйка каменной стены
— Мой третий батальон, — поднялся Николай Вербицкий, — в воскресенье ходил в Миусинск к штабу и к мачехе Володи Похоли. Мачеха дом отдавать не хочет. Я зашел к командиру отряда Миусинской школы. Иду обратно и вижу: стоят ребята наши и миусинские, размахивают руками, оказывается, жестикулируют. Хозяйка каменной стены, что осталась от штаба 696 стрелкового полка 383-й шахтерской дивизии, не разрешает укреплять на ней мемориальную доску. Моя, говорит, стена и все тут. Предлагали ей взамен десять машин камня, не согласилась. Пошла на принцип, а что ей надо, так и не поняли.
Александр Андрейцо:
— По операции «Взрыв». Камень поставили. Посадили тополя, но уже кто-то выдернул три саженца. Теперь новая проблема: не знаем, какие знаки выбивать на камне. Повторяться не хочется, а нового ничего придумать не можем.
Валентина Мерзлякова:
— Сводный отряд клуба трудился всю неделю на овощной базе № 1. Девчата чистили капусту, мальчишки наводили порядок в складских помещениях. Витя Бугаев с завистью смотрел на Любу Фролову. Она ловко орудовала ножом. А у него так не получается. Здорово работает Оля Серкина. Ира Поддячева, Марина Харчукова. А после работы, поздно вечером по тоненькой змейке — тропинке шли радостные: задание выполнили.
Донесение.
16 мая, в воскресенье, отряд собрался у памятника Гнилицкой и Железному. Нас было не много, зато работали весело. Наносили земли и посадили цветы. Затем на усадьбе Гнилицких вскопали три клумбы и посадили цветы. Вырубили траву на дорожках, очистили их. В работе нам помогала Валя Кулешова, хотя она и не является членом клуба.
Леонид Долин, командир отряда “Энтузиаст”.
Решили строить
Встреча прошла бурно. Парни вскакивали с мест, а то и не поднимаясь, выкрикивали реплики, высказывали серьезные предложения.
— Надо отказаться от строительства дома — музея Гнилицкой!
— Почему?
— Есть же у нас музей партизанской славы, достаточно.
— Достаточно ли? Что же, сделали одно дело и теперь всю жизнь почивать на лаврах?
— Почему «почивать» ? Партизанская стоянка требует к себе постоянного внимания, и все это знают. Перечень необходимых работ может оказаться бесконечным.
— Но как мы объясним ребятам, что они зря рыли котлован, зря таскали камни?
— Ведь затрачено столько времени, сил...
— Если не бросим сейчас, затратим гораздо больше, а у тебя самого этих сил-то и нет уже.
— Правильно. У меня сил нет. А у мальчиков есть. И воля укрепляется, когда есть стоящее дело.
— Ну, ладно. Допустим, что мы будем продолжать строить. Но где мы возьмем бетонные блоки, красную черепицу? А сколько нужно леса... Нет, дом нам не осилить.  Это не реально. Из воздуха строить невозможно.
— Правильно. Из важных дел нужно оставить только партизанскую стоянку, выполнить программу-минимум по научной работе, реорганизовать отряды в ремонтные бригады. Пусть бригада отвечает за определенный участок и приходит в партизанский лес один раз в месяц. Остальные — каждое воскресенье получают задания отремонтировать какой-то памятный знак. То ли в Грабово, то ли в Штергрэсе.
— И обязательно менять дислокацию отрядов.
— Трепать их бесконечно. Трепать. Не давать спать. Дело, дело и дело. Только в труде можно до конца осмыслить свое место под солнцем, свою роль человека.
— Ставь на голосование.
— Товарищи члены совета командиров! В ходе обсуждения плана работы клуба поступило предложение продолжить строительство дома — музея Героя Советского Союза Н. Т. Гнилицкой и второе предложение — отказаться от строительства из-за нехватки сил. Голосуем в порядке поступления предложений.
Проголосовали.
Все до единой руки поднялись вверх за первое предложение. И снова взрыв. — Чего морочили голову, если согласны?
— Я ошибался.
— Я тоже.
— А ты?
— Не могу же я идти против всех...
— Ну, что же, за дело. Вы правильно поняли. Мы не можем останавливаться на полпути.
За стройку взялся Женя Чопоров и его друзья из горного техникума. После долгого перерыва в Княгиневке снова было шумно. Подъезжали грузовики с фундаментными блоками, надрывно урчал кран, посылая одну за другой глыбу в котлован, пели ребята.
Все оказалось не так уж сложно. Нужно было только захотеть, решиться, потом несколько дней побегать по инстанциям, убеждая и уговаривая старших, рассказывая о важности дела, задуманного членами клуба. Когда уже было договорено и за блоки, и за бетон, и за транспорт, и за подъемный кран, оказалось, что никто из ребят не имеет документов на право работать стропальщиком. Вообще-то прицепить — отцепить трос не сложно, но крановщик наотрез отказался работать не со специалистами Женя попросил маму. Она в молодости трудилась на стройке стропальщиком. Сохранились документы. Нина Дмитриевна не заставила уговаривать себя, согласилась сразу. Сказала: «Хорошо».
Донесение.
Организовали трудовой десант. Он продолжался всю неделю. Работали на шахте «Краснолучская» в гидроцехе. Разбирали и очищали гидростойки. Старшие члены отряда трудились в шахте — зачищали штреки. Заработанные деньги пойдут на приобретение формы. Ребята работали с огоньком. В гидроцехе трудились по четыре часа, но за это время успевали выполнить дневную норму.
Владимир Рабий, отряд “Гренада”.
Безымянная рота
Он был в том бою
Есть несколько легенд о том, как 5 декабря 1941 года погибли Герои Советского Союза Н. Т. Гнилицкая и С. А. Железный. В чем-то эти легенды похожи, в чем-то расходятся. Даже участники боя, оставшиеся в живых, каждый по-своему донес память об этом бое до наших дней. Но все сходятся в одном: бой был. Наши воины погибли смертью храбрых.
Вот например, что рассказывал командир взвода 694 стрелкового полка шахтерской дивизии Иван Гаврилович Акименко, он был в том бою:
— Наш отряд состоял из 3-го батальона, двух взводов, роты связи 694 полка, группы разведчиков дивизии под командованием политрука Спартака Железного. В этой группе разведчиков была Нина Гнилицкая, старший сержант Халеулин и другие товарищи. Вся эта боевая группа поддерживалась минометным батальоном 694 стрелкового полка под командованием Григория Гриценко, а также батарей артиллеристов Сикорского.
Немецкий большой блиндаж, который мы захватили на высоте, ярко освещала карбидная лампа. Там стояли железная печка, по бокам — койки, на которых лежали пуховые перины, покрытые красными шелковыми одеялами. Нина возмутилась, она узнала одеяла соседей-княгиненцев.
В нарядной шахтенки лежали 7 убитых бойцов, а в том углу, где стояла печка, лежал на полу младший лейтенант, голова которого была разбита кирпичами, сорванными с печки. Кирпичи лежали на голове, облитые кровью. Мы попытались снять с головы кирпичи, но они не отрывались, так как примерзли. Все эти товарищи — из восьмой роты 8-го батальона 694 стр. полка.
Прямо с бугра по чистому склону ворвались на окраину Княгиневки и заняли первый домик. Фашисты бежали.  Нина Гнилицкая, Халеулин осмотрели погреб, в нем оказалась женщина с новорожденным ребенком. Затем мы устремились ко второму дому по саду через огород, где слева атаковала седьмая рота.
Нина перескочила каменную стену и в темноте подкралась сзади к немецкому пулеметчику, который строчил по атакующим взводам, и кинжалом уничтожила его. Затем схватила этот ручной пулемет, положила на плечо и побежала к помощнику начальника штаба полка по разведке, старшему лейтенанту Жабину, кричит ему:
— Этот фриц уже отстрелялся.
Взяли второй рубеж фашистской обороны, установили 4 станковых пулемета.
Таким образом, на нашей стороне оказался тот дом, где 30 и 31 октября 1941 г. находился штаб 694 стр. полка.
Во время короткого затишья подтянули 2 пулемета, которые также установили на занятой позиции. Теперь у нас было 6 пулеметов, а два остались на первоначальном рубеже.
После короткого затишья фашисты начали вновь атаковать нас, чтобы вернуть свои позиции, но все их атаки отражались с большими потерями для них.
Все это происходило ночью. Убедившись, что в лоб не возьмут, прекратили атаки. А когда стало светло, мы увидели, что у речки Хрустальной они устанавливают свои минометы и большими группами передвигаются, чтобы обойти нас и отрезать.
Старший лейтенант Жабин доложил по телефону командиру дивизии о намерении немцев. Командир приказал перебросить группу разведчиков во главе с Железным на место предполагаемого наступления немцев и послать с разведчиками два станковых пулемета, а роты батальона во главе с исполняющим обязанности командира Путятиным оставить на занятом рубеже. Разведчики ушли на новый рубеж. Железный приказал Гнилицкой остаться в роли связной.
Только заняли позицию разведчики на новом месте, как первая волна фашистов пошла в атаку. Нам видно было, как минометчики под командованием в то время старшего лейтенанта, а ныне подполковника в отставке И. Сикорского, открыли огонь по фашистам, и через минуту-две образовался ад.
А за этой атакой готовились еще две больших группы для атаки. Первая атака фашистов в сторону разведчиков дивизии была отбита с большими потерями для фашистов, поле — усеяно трупами, много раненых и убитых было и с нашей стороны. Прибежал Юра Рязанов, доложил Жабину, что Железному на правой руке отбило средние пальцы, нужна помощь. Гнилицкая побежала к нему, чтобы сделать перевязку.
В это время пошла в атаку вторая группа фашистов, с немецкой стороны из-за Миуса была введена в бой тяжелая артиллерия.
В этот же момент командование дивизии приказало нам отходить с боем, через тот участок, где дрались наши. Больше отходить было некуда. Мы спешим, бежим навстречу фашистам с криками «Ура!» И я уже вижу Нину, которая оказывает помощь Спартаку, она посмотрела в нашу сторону и сразу обернулась в сторону перескочившего через каменную стенку фашистского офицера, взмахнула кинжалом, но... он опередил её и выстрелил. Я в этот момент почувствовал в колене левой ноги сильную боль, автомат мой тоже отказал, так как одновременно мне попало в ногу и в диск автомата, отчего диск заклинило. Командир стрелковой роты лейтенант Иванов обогнал меня, взмахнул своим автоматом и убил фашистского офицера, который успел тоже выстрелить в Иванова, но он только ранил в горло лейтенанта.
Первая в рукопашный бой вступила седьмая рота лейтенанта Иванова, а потом восьмая и девятая, которые пробили путь для отхода, раненые вышли многие сами, а некоторым помогали. Мне временами помогал Жабин. Все убитые остались на месте боя. Спартак Железный лежал убитый с перевязанной правой рукой и забинтованной головой, а каска лежала рядом с ним.
Нина Гнилицкая тоже лежала мертвая. У нее изо рта шла кровь. Было это 5 декабря 1941 года.

Почти двадцать лет прошло с тех пор, как в 1970 году члены клуба «Подвиг» Николай Вербицкий, Евгения Кучеренко, Марина Опанасенко и еще десятки их товарищей из разных школ и училищ при поддержке старших, установили на месте гибели героев стелу.
«Здесь был бой. Отсюда Нина Гнилицкая и Спартак Железный ушли в бессмертие»...
Простой памятник, простые слова. Все, что смогли придумать тогда ребята. И стоял этот памятник и приходили к нему люди, приносили цветы, кланялись низко Спартаку и Нине. Но ведь они погибли вместе с другими! Кто эти другие? Почему их поглотила безызвестность? Ответ на этот вопрос мы не могли найти очень долго.
Об этих событиях написано много. Железный и Гнилицкая — легендарные личности в шахтерской дивизии. И авторы книг, рассказов непременно упоминают о них. А других как будто не существовало. Но не бывает же так, чтоб целая рота была безымянна. А по рассказам Ивана Гавриловича, там — не только рота...
Фонд поиска
Когда Гена Корж (в то время зав. отделом «Комсомольского знамени»), познакомившись с «Подвигом» сказал:
— Так ведь вам нужна помощь...
Я не знал, что ответить ему и ответил, как отвечаю всегда всем:
— Ничего нам не надо. Все у нас есть.
Он умный парень. Все понял. Ничего не обещал, но через некоторое время позвонил из Киева:
— Мы тут организовали фонд поиска, так что пользуйся. Можно за счет этого фонда послать несколько парней в любой архив. Даже за границу.
Предложение заманчивое. Но послать было некого. А Гена все подталкивал, звал. Наконец, сошлись на том, что необязательно ехать самим. В фонде поиска собрались замечательные люди, которые согласны нам помочь. Давайте поручения.
Вот тогда-то Лена Борисова, в то время еще старшая пионерская вожатая СШ № 20, комиссар «Подвига», отослала в Киев списки бойцов, захороненных в братских могилах на территории Красного Луча. Мы просили уточнить их имена, узнать сведения о них и их родственниках. Особая просьба была — обратить внимание на воинов, погибших 5 декабря 1941 г. на северной окраине Княгиневки.
Спасибо руководителю группы поиска «Комсомольского знамени» Ванде Филипповне Здоренко и ее соратникам Федору Дмитриевичу Драпаку, Галине Павловне Зазимко, Л. А. Бойченко, В. А. Прокопенко, которые поехали в Москву, поработали в архиве Министерства обороны и нашли-таки участников боя. Возможно, когда-то окажется, что в том бою были еще погибшие. Но важно, что сегодня Гнилицкая и Железный уже не в гордом одиночестве. Рядом с их именами — имена их товарищей.
Дерево и камень
В семидесятом, когда члены патриотического клуба «Подвиг» устанавливали, а потом открывали памятную стелу, мы верили, что когда-то воздадим должное и другим товарищам. После того, как стали известны имена, нужно было думать о проекте мемориала. Решили не отступать от традиции — в честь погибшего — дерево и камень с именем героя. Может быть есть решение и проще, но... Словом, дерево и камень.
Довести проект, как говорится, до ума помог архитектор Александр Георгиевич Гривский. Ну а потом — дело техники. Оставалась самая малость: выкопать ямки, посадить деревья, установить камни и написать на них имена воинов. Вот и все.
Вместе с учащимися школ 2, 4, 5, 6. 7, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 17, 19, 20, 21, 22, 23, 31,  ПТУ 58, 97, КГТ (пусть простят те, кого не упомянул — ребят было много и не всех удалось запомнить) этим делом занялись самые древние члени клуба «Подвиг», которые в 69-70 годы создавали здесь памятный знак. Николай Вербицкий, Александр Сидоренко, Валерий Васильев, Сергей Рябченко. Иван Суворов, Валерий Гайдамака, Валерий Бигдан, Владимир Косяк.
Но самое трудное взвалили на себя Василий Петрович Рудов, Павел Михайлович Жердев, рабочий шахты «Знамя коммунизма» депутат городского Совета Юрий Анатольевич Герасимов, Ольга Викторовна Васюкова.
Кланялись всем
Большого труда стоило выкопать ямки. Дело в том, что склон, на котором надо посадить деревья, — скала. Рубили зубилами, выковыривали по чуть-чуть ломами, но дело подвигалось медленно. Подумали: отбойные молотки бы сюда. Организовать компрессор пришлось П. М. Жердеву. Оказалось, что добыть в городе (даже на выходной) компрессор — проблема. Самый свободный 11 ноября оказался на шахте им. «Известий». Но... главный механик запретил начальнику мехцеха давать его нам. Причина смехотворная: он не доедет. Пришлось кланяться всем, вплоть до директора. И только благодаря Николаю Ивановичу Антощенко компрессор все-таки покатился в сторону Княгиневки.
Когда увидели его, ахнули: пародия на технику. Удивительно, как это на шахте еще что-то крутится, работает, если единственный компрессор — на подвязочках да на проволочках. Неуж-то не найти болтов и гаек, чтобы прикрутить? Представляете, огромная махина тарахтит, собирает воздух, а использовать его в полную мощь нельзя — один единственный молоток. Да и тот на шахте собирали, как говорится, из ничего.
Горняки
Лучше, чем у других работа с отбойным молотком получалась у Василия Петровича Рудова. Не мудрено. Трудовая его биография начиналась в шахте. Правда, и Николай Николаевич Вербицкий не отставал от него. Он современный забойщик. Работает на «Яновской». В 1970 Коля учился в ПТУ № 29. Тогда же и узнал о «Подвиге», вступил в клуб, быстро сделал карьеру. Стал командиром отряда училища, а потом и командиром полка — так называли ребята свое объединение, в которое входили отряды школ и училищ Вахрушевского куста. Да так командовал, что до сих пор завидно, что у меня получается хуже.
А Коля такой — хоть командовать, хоть выполнять команды — от всей души и на полную силу. Ни разу никогда не был замечен отлынивающим. Вот и теперь вырвать у него из рук отбойный молоток оказалось непростым делом. И все же при каждом удобном случае молотком завладевал рабочий шахты «Новопавловская» Александр Мандебура.
Работы было еще много, но шофер ЗИСа, доставивший сюда компрессор, спешил и на уговоры не поддавался: надо ехать. Увезли компрессор, а мы продолжали углублять ямки по миллиметру.
Павел Михайлович
Павел Михайлович Жердев договорился в Краснощековском карьере и привез оттуда четыре машины чернозема. Общество охраны природы приобрело 36 тополей, он привез и прикопал их в ближайшем дворе.
На субботу нужны были люди с носилками или ведрами для того, чтобы засыпать землю в ямы. Лена Борисова и Саша Ткаченко на этот день наметили учебу комсомольского актива на партизанской стоянке. Маршрут изменили, поехали в Княгиневку. Все бы хорошо, но ребята пришли с пустыми руками. Только две девочки принесли ведра, да мы — два. Если бы Павел Михайлович не додумался захватить из дома тачку, не знаю, как и выкрутились бы.
Деревья были посажены и политы. Это тоже заслуга П.М.Жердева. Он договорился с водителем водовозки, и тот, несмотря на семейный праздник, все же привез воду в Княгиневку.

Вновь сюда пришли в апреле 1991 г.
Артур Сапожников и Саша Ткаченко привезли из карьера каменные глыбы, чтобы установить их в мемориальной зоне. 13 апреля все было, как всегда, когда предполагается ударный труд, который прежде называли коммунистическим, т. е. «даваемый добровольно, без расчета на вознаграждение». Труд тяжелый и неблагодарный, считали некоторые ребята, которые все же пришли по зову своего комсомольского комитета на этот своеобразный субботник. Что ж, пройдет время и, возможно, они станут думать об этом иначе. Но все это будет потом. Пока же...
У горкома комсомола рано утром собираются парни и девчата. Они невольно группируются вокруг секретаря комитета комсомола ш. «Краснолучская» афганца Виталика Дубровщенко.
Короткий переезд — и ребята в Княгиневке. А там — все просто. Надо было каменные глыбы эти разнести — раскатать к нужным местам, выкопать для них ямы, чтобы вросли в землю, поднять, укрепить. Вот и все. От этой простой работы трещали хребты, обрывались руки, но надо было делать дело. И ребята старались.
Родственник?
Как только очередная глыба занимала предназначенное ей место, Лина Руденко и Люда Непейвода просили у меня следующую карточку с именем погибшего воина и писали на ней букву за буквой, а Женя Чуфаров, Саша Каленцов, Алеша и Дима Романовы, Андрей Белый, Лена Журавлева вырубали эти буквы зубилами.
Вот Лина вывела на очередном камне угольком из костра фамилию «Юшин», и ребята позвали Юру, комсорга машиностроительного завода.
— Смотри, родственник?
— Да нет, он, наверное, не из нашего рода...
Сказал, а сам потом весь день нет-нет, да и подойдет к камню, задумается. А может, мне только казалось?
«Благодарные» княгиневцы
«Благодарные» княгиневцы, вконец обнищав, начали потихоньку плиту за плитой растаскивать по своим подворьям бетонные затяжки, уложенные в дорожку к памятнику.
Впечатление удручающее: воровать у погибших! Самое оскорбительное слово не воздаст по заслугам мародерам. (Для справки тем, кто не помнит: мародер-тот, кто грабит убитых или раненых).
Пошли по шахтам с протянутой рукой. Но там и самим сейчас затяжки не хватает. Посоветовались и решили: выложим эту часть плитняком. А потом уже, после праздника, заменим весь бетон на вечный камень.
Юшин загорелся этой идеей:
— Завтра принесу мастерок и начнем класть.
Но до завтра далековато, целая ночь. Смотрю, завозился в начале дорожки, рыхлит землю. Подходит к нему Люда Лавринович — депутат городского Совета, секретарь комитета комсомола механического завода, спрашивает, что делает.
— Да вот, решил попробовать, как камни будут ложиться.
Лиха беда начало. Подошли другие, взяли лопаты, принялись помогать Юре копать, ну а потом потащили плиты. И ложились они одна к другой. Нужно было уже уходить, но Юра говорил: «Еще одну положим и пойдем». Словом, в обратный путь отправились только после того, как стало ясно: дорожка получится.
Последний штрих
5 мая зампред горсовета Е. М. Ахромкин распорядился, чтобы дежурный автобус подвез ребят. Было приятно. Даже после работы забрали, доставили в город. А на следующий день автобуса не было. Добирались попутными. Дождь начал брызгать с утра. Только успевали просохнуть, он снова припускал.
Еще днем ребята соорудили из нескольких зонтов крышу (молодцы, додумались). Но она не очень помогала. Вода все равно стекала. Под этой крышей развернули стол. Но обед откладывали с минуты на минуту, с часа на час: вот сейчас закончим и тогда пообедаем. Еще немножко   — и тогда... Это «тогда» наступило только вечером, когда, Артур Сапожников, Александр Ткаченко, Василий Григорук, Геннадий Михнев, Евгений Гелазов, Миша Селько, Стас Иванюк уложили в дорожку к памятнику последнюю плиту. Укладывали в грязь.
Я приехал в Княгиневку вечером после работы перед самым началом ливня. Предлагал: поехали домой, пока не поздно. Перевезем небольшими группами. Отказались. Начался дождь. Предлагаю самому младшему:
— Лека, поехали, машина в город идет.
— Не хочу. Со всеми вместе поеду.
— Так не на чем будет ехать...
— Пешком пойду, как все.
— Стас, садись в машину.
— Не могу. Еще не закончили.
— Но потом же по дождю пешком до города топать. Без тебя закончат.
— Дойдем.
Так никого и не уговорил. Поехали только после того, как закончили. Поехали младшие. Старшие пошли пешком.
В эти дни в городе проводились областные соревнования на приз клуба «Кожаный мяч». Секретари горкомов комсомола из разных городов привезли своих футболистов. Саша Ткаченко предложил коллегам отправиться в Княгиневку узнать, что такое современная комсомольская работа. Из всех отважился секретарь Ровеньковского горкома комсомола Коля Савченко. Познал. Понравилось. Вот только палец придавило.
Магнит
Секретарь комитета комсомола механического завода, депутат городского Совета Людмила Лавринович — прирожденный лидер. Что бы она ни делала — вокруг нее ребята. Вот и в Княгиневке. Никто не назначал ее бригадиром, просто поручили девчатам привести территорию мемориала в порядок. Взялись дружно, а потом постепенно отсеялись больные и ленивые. А небольшая группка, не разгибаясь, работала весь день. Как за магнитом иголочки, следовали девчонки за Людмилой, пока им не сказали: хватит, уже все прекрасно.
— Да нет, еще чуть-чуть, — ответила Люда.
Два деда
Секретарь комитета комсомола шахты «Миусинская» Игорь Хорошилов появился в Княгиневке как раз в тот день, когда требовалась грубая рабочая сила — нужно было устанавливать каменные глыбы. Некоторые из них так и не удалось сдвинуть с места. Другие, поменьше, все же растащили по нужным местам.
6 мая, в последний день работ, возвращался домой вымокший до нитки. Встретился знакомый парень, поинтересовался, откуда идет Игорь. Рассказал. Парень удивился: зачем тебе это надо?
— Тебе не надо, мне не надо, но кому-то же должно быть дело до того, что эти парни лежат без имен и фамилий уже 50 лет. И родные не знают, где они сложили головы!
— Красиво говоришь...
— Да причем здесь слова! У меня было два деда. Но я никогда их не видел. Погибли оба на войне. Может быть, как раз в той Княгиневке — мой дед. А если даже и нет, я воздам должное деду своего сверстника, а такой же парень, как мы с тобой, найдет могилы моих дедов.
Игорь прав. Так и должно быть, если Держава не в состоянии в течение пятидесяти лет возвратить солдат по домам. Сделать это могут и юные. Тем более, что оплеванный, растоптанный, оскорбленный непризнанными гениями комсомол восстает из пепла. А вместе с ним и следопытское движение, начатое комсомолом много лет назад. Так что это депо городского комитета комсомола Красного Луча — серьезный поддых болтунам и лодырям. Только в труде можно стать настоящим коммунистом. Так сказал В. И. Ленин. И это бесспорно.
Товарищ комсомол
Разное можно услышать теперь о комсомоле. Чаще — неприятное. Но я вам скажу так: не стал комсомол хуже. Ребята остались такими же, как и десять, двадцать, тридцать лет назад. Только умнее, образованнее и, естественно, современнее, чем мы, кто постарше. В этом убеждаюсь часто, а в день рождения городской комсомольской организации убедился в этом еще раз. Я понял, что нынешние ребята лучше, чем были мы. У нынешних комсомольских работников больше комсомольского (читай: коммунистического), чем было за последние тридцать лет комсомольской жизни города у их предшественников. Не обижайтесь, современники мои древние, но никого из вас я не видел, чтобы так же самоотверженно трудились на субботниках, как работали секретари горкома комсомола Саша Ткаченко, Артур Сапожников, как делали это секретари комитетов комсомола машзавода Юра Юшин, «Краснолучской» Виталик Дубровщенко, «Алмазной» Юра Гришин, «Миусинской» Игорь Хорошилов, «Известий» Юра Дан, завода «Красный Луч» Володя Зиник, ПТУ № 97 Станислав Иванюк, «Хрустальской» Гена Гелазов.
— Из таких вот конкретных дел, — считает А. Ткаченко, первый секретарь горкома комсомола, — должна складываться вся комсомольская работа.
Приглашали поработать учащихся ПТУ № 36, № 37, горного техникума. Не могу сказать, что все с радостью наше предложение принимали. Будущие горняки, например, работать не отказались, но поставили условие — мы должны были гарантировать им выходной. Работали по-разному: кто вкалывал, кто через каждые 20 минут перекур устраивал, кто с девчонками заигрывал... Но своими ребятами, секретарями комитетов комсомола горжусь — трудились серьезно.
Юра Юшин повредил ногу, был на больничном. Все равно работал. Пешком пришел в Княгиневку, да еще и инструмент принес: «машку» (молоток такой) и клинья, чтобы можно было отсекать от глыб лишнее.
Часто приходилось обращаться за помощью к руководителям предприятий, нужны были машины, чтобы камни привезти. Простой рабочий или генеральный директор п.о «Антрацитуглеобогащение» А. П. Лукьянченко — все понимали, для чего это, и оказывали всяческое содействие. Только в п. о «Донбассантрацит» так и не смогли понять. Потребовали оплату за машину да еще наличными. Отдали мы им те полсотни. Но соль не в деньгах, а в совести, в состоянии души, нервах и во времени, которое пришлось потратить, растолковывая прописные истины старшим товарищам в этой когда-то самой солидной фирме. Бульдозерист, который эти камни вырывал из скалы, долго расспрашивал, как мы ставим памятники, за деньги или нет. И когда узнал, что делается это все на энтузиазме, в свой выходной помог добыть нам камень. Он тоже многому меня научил. Пусть эти камни у нас несколько не получились. Хотелось видеть более грациозные, красивые. Мы уйдем из комсомола, но будем знать, что это наше дело.
Теплые слова
Слов благодарности было много.
— Тысячу раз вам спасибо, — сказала племянница Василия Петровича Аносова Любовь Викторовна. — Я никогда не видела дядю. Я все думала, хоть бы он мне раз приснился.
— Мы не знали всю жизнь, куда он делся, — сказал его племянник Дмитрий Федорович. — Наш дядя уходил на фронт из Горловки. Там и отец мой работал на шахте «Подземгаз».
Дмитрий Федорович тоже шахтер. Он трудится на шахте им. Ленинского комсомола в п. о «Павлоградуголь». Родственники Аносова приехали девятого утром. Мы познакомились с ними уже на Миусе после митинга. Так что чувствовали себя несколько виноватыми, что не предоставили на митинге слова. Но они на нас не обиделись. Больше того, были благодарны за письмо и приглашение. За дядю.
— Люди мы простые, выступать не привыкли. Мы вам так, не с трибуны, по-свойски расскажем. И рассказали. В Княгиневке.
Приехали с сыном (внучатым племянником погибшего) и его невестой. Старшие вышли из машины, а младшие — целоваться. Юные-юные. И симпатичные. А внуку, наверное, столько же, сколько было погибшему...
— Это место мне знакомо с самого детства, — сказала гостям Нина Логвинова, родственница Нины Гнилицкой. — Первый раз меня привела сюда мама. А потом — приходили с классным руководителем Лидией Григорьевной. Вот эти кустарнички садили мы еще детьми.
Формула радости
Родственники Леверсана Инапшбы приехали накануне, 8 мая. Тоже своим ходом, на машине, как и Аносовы.
Путь только подлиннее, чем из Днепропетровской области. Но ничего. «Нива» Арсена Мхаидовича оказалась ухоженной и выносливой, как и сам хозяин — шахтер с 25-летним подземным стажем. Причем, как сказал он сам, работал не каким-то там откатчиком или слесарем, а уголь добывал. Он оказался интересным собеседником.
В сорок пятом он очень обрадовался Победе. Из их семьи шесть человек ушли на фронт и не вернулись.
— Только на одного Мисора пришло извещение, что пропал без вести. Остальные как будто и не жили, и не было их словно. Погибли люди и нет их. Ничего не поделаешь.
Мальчик Арсен радовался Победе потому, что теперь не надо никому из их села уходить на войну. Потому, что теперь не надо будет погибать. Радовался, что все остальные люди из его рода останутся живы. Праведная, святая радость.
Как-то недавно выдвигали знатного в их краях человека в высокие депутаты, задавали вопросы разные. Задал свой вопрос и Арсен Мхаидович:
— Какая самая большая радость у вас была в жизни?
Подумал, кандидат, подумал и ответил:
— Самая большая радость была, когда сын поступил в институт.
Не стал А. М. Инапшба голосовать за него. Потому что в его понимании человек тот глупый, если самая большая радость для него — такой пустяк. Не поступил сын в этом году, поступит в другой раз. И даже, если вообще не поступит — ничего страшного. Главное, чтобы человеком был. А радости большей, чем Победа, не может быть ни для одного здравого человека.
Такую формулу радости вывел для себя в сорок пятом юноша Арсен, так с ней и живет. По этой мерке и соизмеряет чувства свои и других людей.
Зародилась надежда
— Ваше письмо пришло в сельсовет. Там сразу поняли, кому оно адресовано. Имя искажено в нем. Потом догадались. Отдали мне, — рассказывает Даур Инапшба. — Все село приходило ко мне: «Дай посмотреть», «Дай почитать», «Прочитай, плохо вижу» — слезы застилали глаза...
Удивлялись, что где-то есть добрые, сердечные люди, которым небезразлична судьба павших.
Даур показывает наше письмо. Оно действительно зачитано до дыр. Не ответ ли это тем, кто сомневается: нужным ли делом занимаются комсомольцы?
— Уезжали в Красный Луч, пришла бабушка, соседка, говорит, посмотри повнимательней, может имена моих родных написаны. Пятерых близких людей потеряла она. Исчезли бесследно. Когда я был маленьким, в шестидесятых годах в село еще приходили подобные письма. Тем, кто получал такие письма, очень завидовали. А потом письма приходить перестали. Мы думали, что никогда уже их не будет. Но вот пришло ваше письмо, и у людей зародилась надежда: значит, еще не все потеряно. Значит, может вернуться домой солдат...— Раиф ненадолго умолкает... — Мы могли бы задержаться здесь на два-три дня, но так совпало, что раз в году, 11 мая, наш род собирается вместе. Говорим, как кто жил. Если отличился, тебя похвалят, если жил плохо, поставят на место. Честь рода нельзя запятнать.
Все знают, куда поехали и зачем, и никто на нас не будет в обиде. Но на сколько бы мы ни задержались у вас, все будут нас ждать. Интересно же услышать о близком человеке.
Раиф выполнил просьбу соседки. Подошел к каждому камню, прочитал вырубленные на них имена. Её родных не оказалось.
Да не только он, — все гости поклонились каждому камню.
— Вот Инапшба.
— Да.
— Вот Джугели. Тоже по-моему...
— Джугели — осетин...
— К нему никто не приехал.
— Наверное, не получили письмо.
— У нас кроме Инапшбы никто не получил. Если бы получили, обязательно приехали бы.
— Вы разрешите исполнить нам свой ритуал?
Земля у нас одна
Не всем пришлось по вкусу то, что происходило на северной окраине Княгиневки 9 мая с 14 часов. Некоторые были разочарованы тем, что им оказали меньше внимания, чем хотелось бы. Что ж, каждый получил столько внимания, сколько хотел.
Абхазские товарищи выполнили свой традиционный ритуал. И ничего к нему нельзя ни прибавить, ни убавить. Я ни за что в жизни (если бы это повторилось еще раз), не стал бы мешать им, как и тогда. 50 лет они не знали о судьбе своего дяди и дедушки. Двадцатилетнего дедушки, который не успел создать свою семью. Только и успел основательно натрудить свои руки в колхозе. Может быть, и послали его на фронт от имени своего рода потому, что у него еще не было семьи... Он пошел на фронт, он выполнил приказ, он погиб за мой город. И вот теперь, когда его имя восстало из безызвестности, к месту его гибели приехали благодарные родственники.
А ритуал очень даже простой и трогательный. Арсен Мхаидович принес из машины землю Абхазии, посыпал ее вокруг камня с фамилией дяди Леварсана, затем — возле камня с фамилией Чушба (по мнению гостей, он тоже из Абхазии, только первая буква не «Ч», а «Ц»), а потом и вокруг других камней. Так, чтобы земля Абхазии соединилась с землей Украины. Тут же взял горсть донбасской земли, чтобы повезти ее на родину погибшего...
Инапшба Леварсан до войны работал в колхозе. Занимался виноградарством. Так что не случайно на месте гибели племянник Арсен пролил красное, как кровь, виноградное вино, пригубил. Говорили по абхазски, поэтому не могу посвятить вас в таинство обряда. Они оплакивали своего Леварсана.
А еще, уже по-русски говорили теплые слова в адрес городского Совета народных депутатов. Благодарили Советскую власть Красного Луча за память, за внимание, заботу. А вино... Его почти не пили. Оказывается, есть такая традиция и у нашего народа, да, наверное, у всех народов мира — проливать вино на землю...
Сначала вино пролилось у камня с именем того, из виноградника которого было сделано это вино, а потом помянули всех.
Только невежды могут воспринять национальный ритуал, как пьянку. Что ж, ну их, узколобые были во все времена.
Достойно ль в землю лег?
— Погибшие были лучше нас, — сказал Чичико Аксиба, — Они жили правильней. Нас сейчас ничего не касается, ничего никому не нужно. Черствые стали. У них была вера.
А соловьи заливаются...
— Спасибо вам, что нашли, сообщили. Теперь успокоились. Узнали, где находится брат, где похоронен... Вот у меня отец погиб, я не знаю, где он.
— Я не знал дядю. Позже родился. Скажу от всей души: то, что мы сегодня здесь видели, сделано, несмотря на то, что нет никаких фондов. Для этого надо иметь сердце, для этого надо иметь чувства, для этого надо быть рожденным просто Человеком. Порядочным, умеющим любить свою землю и свою республику, свое государство. Тут похоронена частица нашей крови. Погибшие не имели ни «Волг», ни вертолетов. Они воевали вот за этот кусочек земли, который мы привезли из Абхазии и положили, здесь. — Константин Инапшба помолчал... Потом заговорил снова: — Когда мы в 1968 году возвращались из Чехословакии, остановились на границе в Ковеле, нам объявили, что будет проверять таможня. Какая таможня! Кто обратил на них внимание! Весь эшелон лежал на поле — целовали землю. Я родился в Абхазии, но в Ковеле целовал украинскую землю. Я к чему это говорю? Те традиции, которые были в нас заложены, помогли победить фашизм. Если бы не дружба народов, если бы не патриотизм, сплотивший всех, быть бы нам рабами. За все то, что вы сделали, ребята, низкий вам поклон. Такой же низкий, как и тем, кто сложил здесь головы в сорок первом. То, что вы сделали — это вечная память для всего нашего рода, для всей Абхазии. Мы приедем еще, обязательно. Я уношу частицу тепла, которое будет согревать меня до конца моих дней.
— Мы и дальше, наверное, будем работать, чтобы найти родственников погибших, — сказал гостям первый секретарь горкома комсомола, Александр Ткаченко. — Я этого хочу, потому, что понимаю, как плохо, когда не знаешь, где захоронен твой родственник. Я это понимаю еще и потому, что у меня погиб дед и его, наверное, никто никогда не найдет, потому что он был летчиком. Ушел на задание и не вернулся. Я никогда не видел деда. Мне не безразлично как и где он погиб, где похоронен?
Наверное, не только Саша многое понял в Княгиневке, но и секретари комитетов комсомола С. Семик, О. Мельникова, Т. Полыновская, Г. Довжич, П. Ермолаева, другие ребята.
Нашего полку прибыло
Событием в Княгиневке в этот день было и вручение комсомольского билета Михаилу Селько.
Он — один из тех, кто вместе с членами городского комитета комсомола и коммунистами создавал мемориал. Здесь и принял решение связать жизнь с краснолучской организацией Коммунистического Союза молодежи, воспитавшей Героя Советского Союза Нину Гнилицкую.
— Не боишься? — спросили у него.— Из комсомола сейчас бегут.
— Не боюсь. Бегут трусы, лодыри и предатели. Я не боюсь работы.
Этим событием был тронут старый Инапшба.
— Я сам коммунист. И комсомольцем был. Миша тоже будет достойным членом комсомольской организации.
— У нас тоже есть отряды «Подвиг», «Поиск», — сказал Даур Инапшба. — Надо, чтобы они дружили, переписывались. Может, удастся вместе еще что-то узнать.
— Правильно, надо, чтобы дети дружили, тогда и взрослые будут дружить.
Выдохнем обиду
Это уже стало традицией — вечером, девятого всей страной в один и тот же час вспоминать погибших минутой молчания. А перед минутой — несколько мгновений. В них — слова: «О чем мечтали погибшие? О мирной жизни, о простом человеческом счастье для будущих поколений. Для нас с вами, люди. А так ли мы живем сегодня, как хотелось погибшим?
Освободим же сердца свои от гнева и злобы, выдохнем обиду из груди. Взглянем в глаза один другому. Перед памятью их, во имя Родины отдавших жизнь, дабы скрепить братство, родство духовное надеждой и верой в то, что мы продолжим это перед общей их могилой, простим друг друга».
Почта
Уже двадцать месяцев я вдали от дома. Я с благодарностью вспоминаю годы, связанные с работой в клубе. Я храню наказ, который в день проводов вручила мне от имени совета командиров Валентина Ивановна Нуянзина. Когда мне становится трудно, я перечитываю его и вспоминаю вас, партизанский лес, вечера у костра, и мне становится легче. Вспоминаю Витю Федорова. Он хороший товарищ. Всегда готов помочь и словом, и делом в любых случаях жизни. В «Подвиге» у меня заполнялась душевная пустота. Я чувствовал, что нужен людям. Я чувствовал себя человеком и получал большое душевное удовлетворение.
Ю. Барабаш.
Объяснение в любви
Я хочу объясниться в любви... И это ничего, что я почти на десять лет старше тебя. Ты — моя первая, настоящая любовь. Я люблю тебя за то, что имею счастье чувствовать себя человеком нужным людям, за твои трудности, за твой костёр и песни, за теплые огоньки звезд на холодном зимнем небе, люблю за твою красоту, за твою душу, за твоих людей — моих верных товарищей.
Я люблю, сидя у костра, смотреть на звезды... Запрокинуть голову и вобрать в глаза свои все-все небо: и Полярную звезду, и Большую Медведицу, и весь Млечный путь, по которому однажды Вова хотел убежать от Гали. Не убежал. Не успел...
Я люблю тебя за то, что хотя редко, но все же встречаю взгляд любимых глаз, таких теплых и таких родных...
Я люблю тебя, мой «Подвиг»
В. Нуянзина, токарь машзавода, комиссар клуба.
Душой и сердцем
— Знаешь, я очень завидую Ольге.
— Конечно, она красивая.
— Да не о красоте я. У нее есть интересное дело.
Может быть, идущие впереди меня девушки разговаривали совершенно о другой Ольге, но почему-то подумалось, что речь идет именно о Власовой — старшей пионерской вожатой двадцать первой школы. Может, потому, что всего полчаса назад мы говорили с ней. Она позвонила и сказала:
— Завтра в лес не приеду: мама не пускает.
— Почему?
— Из-за института.
— Мама права. Надо учиться.
— Я поняла.
Она училась на заочном отделении исторического факультета. Училась нормально, без хвостов и все же... Кому не понятны родительские чувства.
А вожатская работа беспокойная. День и ночь занимайся с пионерами и всего не переделаешь, всего не проведешь, не организуешь. И без того удивляешься, откуда берутся сила и время, а О. Власова еще вступила в патриотический клуб. Ее избрали членом совета. Естественно, появились новые заботы. Дополнительные. В субботу и воскресенье особенно сложно. Надо в школе проводить мероприятие, ехать в институт сдавать экзамен, да еще в лес. Партизанский лес.
Ольга едет в субботу в институт, сдает экзамен, выстаивает длинную очередь на автовокзале. Билет берет, конечно, до Красного Луча. Но чем ближе Малониколаевка, тем неспокойней ей сидится. И когда автобус подъезжает к указателю «Музей», просит водителя:
— Остановите, пожалуйста.
— Здесь?— удивляются водители. — Не страшно в лес одной идти?
— Страшно, — признается Ольга.
— Так поехали дальше.
— Не могу. В лесу ребята ждут. Может быть, одни.
Она, конечно, прекрасно знает, что ребята на партизанской стоянке не одни, что там обязательно есть кто-то из взрослых, но неведомая притягательная сила заставляет покинуть теплый салон автобуса и идти в ночь, утопая в снегу.
А однажды, возвращаясь из института, проспала «свою» остановку. Доехала до Ивановки, а оттуда добралась до леса, когда было уже темно. Боялась идти. Но выбора не было:  «Мои дети должны были приехать в лес, значит и мне нужно было быть там».
— От страха я заблудилась, — рассказывала потом Ольга.-Хотя в нашем лесу даже при желании очень трудно заблудиться. Вышла я к костру не сразу, пробиралась через какой-то непроходимый кустарник, но все-таки дошла.
В кинотеатрах демонстрировали журнал «Молодь Украины». В одном из фрагментов пионеры увидели Олю. Прибежали в школу.
— Оля, Оля! Тебя в кино показывают!
— Ну и что?
— Как что, если бы меня в «России» показывали, все сеансы сидела бы...
— Ты правда из Елино привезла яблоко?
— Правда. И снова, уж в который раз, Оля начинает рассказывать о республиканском слете победителей похода по местам революционной, боевой и трудовой славы, участницей которого ей посчастливилось быть и о доброй традиции черниговцев помнить погибших, выращивать в их честь яблони. Со слета Оля привезла яблоко, чтобы из его зернышек вырастить черниговскую яблоньку в нашем партизанском лесу.
Путевками на слет наградили пять членов клуба «Подвиг» — его командира, рабочего очистного забоя шахтоуправления «Яновское» Николая Вербицкого, комиссара, горного мастера шахты имени «Известий» Валерия Бигдана, директора мемориала партизанской славы электрослесаря шахтоуправления «Знамя коммунизма» Юрия Герасимова, учащуюся Малониколаевской школы, командира отряда «Поиск» Татьяну Лосеву, члена совета клуба Ольгу Власову.
Наших сердец биенье
В Чернигов мы въехали рано утром, как в сказку. После долгой и трудной дороги, в которой находились всю ночь, город был для нас, как утренняя звезда. Умытый ночным дождем, он встречал делегатов флагами, праздничными плакатами. На расшитом украинском рушнике хозяева преподнесли делегации румяный каравай.
Каким длинным и замечательным был день 21 сентября! Сколько увидеть, узнать успели мы! Иногда за целый месяц не остается столько впечатлений. Митинг-реквием на Балдиной горе... Никогда в жизни я не видел столько красных знамен, столько людей, которые пришли на Холм Славы, чтобы отдать дань памяти погибшим. Минута молчания... Минута молчания, «только наших сердец биение...»
Мы пели песни военных лет. Вместе с нами — ветераны. Им было приятно, что молодежь любит их песни и поет так же сердечно, как пели фронтовые товарищи. Впереди колонны — бронетранспортер. На нем — гирлянда славы. Ее мы возложили на площади Победы у танка, поднятого на пьедестал.
Мы шли от площади, и на всех улицах к нам присоединялись черниговцы. Мы приветствовали их, поздравляли с праздником — 21 сентября — день освобождения Чернигова от немецко-фашистских захватчиков. Они говорили нам теплые слова благодарности.
Долгий путь завершился у Балдиной горы. Здесь у ее подножия состоялся митинг-реквием. Факелы, прожекторы, документальные кинокадры, трогательные слова и мелодии напоминали о войне, призывали к бдительности.
Как символ нерушимой дружбы и сплоченности народов страны были атласные мешочки в руках девушек. В этих мешочках — земля из городов и сел всех союзных республик, в которых родились погибшие здесь воины, заслужившие звание Героя Советского Союза при освобождении Чернигова. Теперь на могиле Неизвестного солдата земля всей страны.
Остались только имена
Село Елино, улица Победы. У многих неудержимо льются слезы. Заколотилось сердце и у меня. Конечно, это шалят нервы... Чем ближе центр села, тем яснее представляешь цену нашей Победы.
В центре села — два памятника павшим. Нам рассказали: сельские ребята, участвуя в экспедиции «Летопись Великой Отечественной», проводят операцию «Ровесник». Смысл ее в том, чтобы собрать материалы о детях, погибших во время войны.
Вдоль дороги — от окраины до центра — стояли люди. Впереди каждого человека — стульчик или столик. На нем — портреты. Молодых и старых, женщин и детей. Одни погибли в боях с фашистами, других расстреляли за речкой в соседнем селе Раковка, третьих сожгли заживо...
Многие так и не успели в своей жизни сфотографироваться, и в рамках вместо фотографий — лишь имена. Идешь вдоль улицы, вглядываешься в лица. Портрет, а рядом — шесть имен. Еще портрет и десять фамилий Николаенко...
Михеенко.
Соболь.
Ильченко,
Ильченко.
Николаенко.
Пивень Мария.
Таня, Ульяна, Мария...
Сколько имен, столько на тарелке яблок. Таков обычай. Почти у каждого двора стоят старушки — скорбь народа. Стоят они с глазами, полными слез, не видя нас. У них три, пять, десять членов семьи стали жертвами минувшей войны. Сегодня многие из ребят впервые вплотную столкнулись с тем, что называется «война».
— Кто у вас погиб? — спрашиваю женщину.
— Матка и сестра Матрена с дитем полугодовалым. Андрюшенькой звали...
— Сколько погибло односельчан?
— Ой... их и не перечтешь...
У соседнего двора остановился Алексей Федорович Федоров. Узнал на снимке партизана.
— Сынок?
— Сынок, — и покатились слезы.
— Не плачьте, мамо. Я помню, хороший был парень... Пусть земля ему будет пухом. А вам — здоровья.
Всхлипнули сзади, сбоку.
— Примите таблетку, успокойтесь.
— От этого таблетки не помогают...
— Возьмем по яблочку,— сказал товарищам партизанский командир. — Так принято. Помянем.
У дома Пастушенко взял яблоко и я. Огромное, красное, тяжелое и холодное... Прижал к груди. Холод яблока облегчил боль.
— Попробуйте, — попросила мать.— Покуштуйте.
Брызнул сок. Сладкий и приятный, как наша прекрасная жизнь. Жизнь, подаренная нам павшими. Из этой семьи вместе со взрослыми погибли пятеро детей. Шуре исполнился только годик... Её вместе с шестидесятилетней бабушкой бросили в огонь живыми.
Расплакалось вместе с нами и небо. Это были слезы горечи и боли...
Я, никогда не желавший никому зла, подумал в тот момент: пусть отсохнут языки у тех, кто сожалеет, что советский народ победил в Великой Отечественной войне, сожалеют, что Германия не завоевала Советский Союз.
Если бы это случилось, считают они, мы все жили бы прекрасно. И зажиточно, и дружно. Они просто не понимают, что гворят.
 Да и как понять, это же не их детей бросали в огонь. Это же не их загоняли в газовые камеры, это не они видели фашистскую свободу через колючую проволоку. Да, они бы жили счастливо. И сытно. Как бараны перед отправкой на бойню.
Лесоград
«Глаза в глаза столкнулись поколенья и поздоровались, как старые друзья...» Этот плакат, развернутый на центральной площади Лесограда, как нельзя лучше отражал суть происходившего в партизанском лесу. К Лесограду ведет красивая дорога. Лесоград как бы в центре большого массива. У партизанских землянок — высоченные сосны. Они помнят войну. У землянок, в которых жили народные мстители Черниговского партизанского соединения, проходило открытие республиканского патриотического клуба «Партизанская слава». Открыл его бывший командир соединения, дважды Герой Советского Союза А. Ф. Федоров. Самая высокая сосна стала флагштоком для флага нового клуба.
От землянки к землянке идут следопыты. Зеленый мох делает эти примитивные жилища мало заметными. В них все просто: по обе стороны прохода — вросшие в землю нары. В землянке, где располагался штаб соединения, — еще и стол, карты, приготовленные для распространения листовки, «летучая мышь».
Здесь у своих землянок ребят встречают бывшие партизаны. У большинства в орденах вся грудь. Но есть и такие, у которых наград поменьше. Вот скромно в сторонке стоит дедушка. У него лишь одна медаль, «За отвагу» — написано на ней. Такую награду мог заслужить не каждый. Рядом, тоже скромная, — старушка. Почему знакомо ее лицо? Так это же Мария!
Кто не читал книгу, не видел фильм «Подпольный обком действует»? Кого не тронула судьба партизанки Марии! Молниеносно промелькнули кадры: женщина бросается в колодец... вот она босая и полураздетая идет по зимнему лесу. Из последних сил стремится к своим... Так вот вы какая, Мария Филипповна Коршун.
Прошу разрешения обнять. Смущается, плачет. Просить рассказать о себе не решаюсь — зачем бередить военные раны. Дрожащей рукой выводит она свою фамилию, имя и отчество на моем удостоверении члена клуба «Партизанская слава». Оля Власова записывает адрес. Партизанка живет на улице Партизанской в селе Рута-Студеницкая Щорсского района.
Корюковка
Первый раз о существовании Корюковки я узнал 10 сентября, когда еще не подозревал, что мне будет предоставлено право принять участие в VIII республиканском слете. В нашем музее партизанской славы побывали работники Корюковского лесхоззага И. И. Дороний и А. А. Федько. В тетради отзывов они, как и многие другие посетители, написали теплые слова. Может быть, запись эта затерялась бы среди других, но программой слета было запланировано посещение Корюковки.
От имени участников слета мне вместе с другими товарищами поручили возложить гирлянду славы к памятнику жертвам фашизма. Мы приехали в поселок раньше других. Жители его уже собрались. Они ждали гостей. Начался ливень. У людей не было зонтов. Можно было бы укрыться в ближних домах, но никто не сдвинулся с места, хотя до начала митинга оставалось не менее часа. После небольшого перерыва был второй ливень, и опять никто не побежал прятаться. Для меня это было непонятно. Понял позже, когда начался митинг.
Когда на Черниговщину пришли немцы, Корюковка стала центром партизанского движения. Беда в поселок нагрянула на рассвете в первый день весны сорок третьего года. В Корюковку ворвались каратели. Те, кому удалось спастись, рассказали о страшных событиях того дня.
— Я услышала шум, стрельбу и выглянула на улицу. Посредине ехала машина, а фашисты заходили в каждый дом и выгоняли оттуда жителей. Тех, кто не хотел выходить, расстреливали в своих домах, — рассказывала на митинге Ольга Даниловна Моисеева. — Я бросилась в хату, сказала родным, что надо прятаться. «Бери, сказали они, ребенка и спускайся в погреб. Всем не спастись». Вскоре послышались немецкая речь, автоматные очереди. Я оставила пятилетнего сына в погребе, а сама поднялась посмотреть, не ушли ли фашисты. Зашла в дом и обмерла. Все члены семьи лежали мертвые. От крови казались красными и пол, и стены. Ужас охватил меня. В центре поселка продолжалась стрельба. Вот здесь, на этом месте, где установлен памятник, был дом. Немцы согнали в него оставшихся в живых и подпалили.
Подтверждая слова очевидцев, из глубины памятника доносится голос, повествующий о страшной трагедии, разыгравшейся здесь первого марта 1943 года.
«Нас было шесть тысяч семьсот. Мы жили в родной Корюковке. Трудились и пели, смеялись и мечтали. Нас было шесть тысяч семьсот стариков, женщин, младенцев.
Я только начинала жить...
Когда начали гореть мои волосы, я испугалась и побежала. Мне удалось выскочить из дома. Но цепкие клещи ухватили мое опаленное тело и снова бросили в огонь. Я еще раз пыталась вырваться из огня, но так и не смогла — сгорела... И голос мой тоже сгорел...»
Мурашки по телу... комок в горле... Понятно, почему не замечали дождя местные жители.
В Книгу вечной славы и памяти корюковчане вписали имена всех жертв фашизма.
На этой многострадальной земле с особой остротой вспомнился родной город, шахта № 151, которая стала братской могилой двум тысячам советских граждан.
Почему не поешь?
— В минувшую субботу, как и всегда вечерами в лесу пели у костра. Друзья Власовой старались вовсю. Заканчивалась одна песня, тут же поступало два новых предложения, что петь дальше. Один из новых ребят Володя все время молчал.
— Почему не поешь?
— Я таких песен не знаю. У нас вожатой не было.
Теперь он занимается в тридцать шестом профтехучилище, а еще год назад учился в девятой школе. Конечно же, вожатая в школе была и есть. Просто живет она незаметно, если ребята ее не знают. А вот Власову знают и любят и, думаю, не забудут долго. Одни запомнят, как с вожатой носили тяжелые камни, создавая Мемориал партизанской славы, другие, — как учили революционные песни, третьи, как 14 февраля ездили в Штергрэс к месту гибели командира взвода автоматчиков 383-й шахтерской дивизии Я. С. Приходько...
Если говорить по большому счету, то ничего выдающегося Олины ребята не сделали. Просто очистили памятное место от снега, зажгли  факела, вспомнили героев, почтили их память. Сама она живет по принципу: если не я, то кто же? И ребят учит жить так же. В самом деле, в Штергрэс могла бы и не ездить. Есть же там школа и вожатая, но та вожатая, хоть и живет ближе к месту боя (да что там, ближе, на передовой боев за город живет), а душой и сердцем оттуда гораздо дальше Ольги и ее воспитанников.
В день 40-летия Великой Победы советского народа над фашистами отряду красных следопытов школы № 21 было вручено переходящее Красное Знамя Клятва патриотического клуба «Подвиг». В том, что отряд добился такой оценки, заслуга старшей пионерской вожатой Ольги Власовой.
Сколько в школе палаток?
Теперь уже клуб прочно утвердил себя. Причем, утверждение произошло не с помощью приказов, и не потому, что у него появилась материальная база (как и в день его рождения у клуба нет ее). Клуб «Подвиг» утвердил себя делами. Его никто не финансировал, у клуба не было помещения, штатных воспитателей. Было дело, которое непременно надо было осилить. И были единомышленники.
Древние говорили: если хочешь погубить человека, дай ему все, что он хочет. Может, я не правильно понимаю эту мысль, но думаю, речь идет о том, что человек должен к чему-то стремиться, преодолевать трудности, чего-то хотеть и добиваться этого своим трудом, не рассчитывая ни на какую помощь. Так воспитывается борец. Я далек от мысли, что будь у клуба приличная база, он стал бы хуже. Нет, но тогда нужно было бы иметь другие трудности.
Никогда ребята не заводят разговор о том, что нужно было бы иметь что-то, и что это должен бы дать нам тот-то. На заре жизни «Подвига», кажется, в году семидесятом, во время традиционного разговора у костра «вот так у нас, а как у вас? «, который ребята непременно заводят, когда перепеты все песни, скользнула мысль, что опять палатки пришлось брать напрокат, а в школе они лежат мертвым грузом. И что надо бы повлиять на директора. Хотя прямо ко мне с этим вопросом не обращались, я понял, адресован он мне.
— А почему ты считаешь, что в школе обязаны давать тебе палатки?
— Мы же там учимся, а все, что в школе — наше.
— Сколько в школе палаток?
— Пять.
— Сколько учеников?
— Восемьсот, — ответил уже без энтузиазма Саша. Он понял куда я гну, и что поддержки от меня ждать нечего.
— Заработайте деньги, купите палатки, и не надо будет просить. Вы же взрослые люди.
Были трудовые десанты, был лагерь труда и отдыха в совхозе, зарабатывали деньги, покупали палатки. Под кустами никто не спал.
Дневник
18 декабря 1982 г. В клубе появился отличный работник — Алексей Алексеевич Савела. Работал на шахте «Штеровская», теперь на пенсии. Пришел с сыном Володей. Мы работали у могил двадцати воинов. Сказал, что тоже хочет быть полезным.
— Можно?
— Конечно.
Честно говоря, не очень я верил в то, что из этого что-то получится, но Алексей Алексеевич пришел в следующее воскресенье. И с тех пор приходит каждый выходной. Кроме того, что работает в лесу, занимается другой патриотической работой.
Родился он в 1929 году. Мама болела, отец ушел в армию. Бабушка отвела Алексея в детдом. Там нравилась униформа, но хотелось свободы, и он сбежал...
Пришли немцы, расстреляли детдом...
1274 человек...
Теперь в селе стоит памятник детям...
А он остался жить.
Уже когда в селе были немцы, пришел домой отец — бежал из плена. Староста увидел, доложил немцам. Отца забрали и отправили в Германию.
Больше отца не видел.
Решил отомстить старосте.
У друга Гришки отец был полицай (после войны выяснилось, что он — подпольщик). У Гришкиного отца был карабин. Насобирали ребята немецких патронов, взяли карабин, пошли потренироваться, прежде чем убивать старосту.
Промазать ведь нельзя.
Но Гришкина сестра заметила, что они взяли карабин и сказала отцу. Больше отец карабин домой не приносил.
Тогда ребята натянули проволоку через дорогу между двух деревьев, и староста, когда мчался здесь на жеребце, был выбит из седла. К сожалению, он отделался лишь легким испугом.
— Я играл на балалайке, и румыны просили меня сыграть «Катюшу»,— рассказывает Алексей Алексеевич.— Когда появлялся офицер, они говорили, давай «Гопак».
Однажды самолет сбросил листовки. Большие такие, как газетная полоса. Помню, там были и слова из обращения Сталина. Одну такую листовку я дал на самокрутку солдату. Он стал читать, и я понял, что он знает русский язык, и что мне надо уносить ноги.
Через какое-то время пришла женщина,  спросила, давал ли я листовку. Сказал, что давал.
— Еще есть?
— Есть.
— Сожги немедленно.
Только сжег, пришел солдат и повел меня в штаб. В доме сделали обыск, но ничего не нашли. Офицер сказал что-то солдату, и он повел меня на огород. Уже снял винтовку. Это увидели другие солдаты, которым я играл «Катюшу», и отбили у конвоира, говорят, скорей убегай...
Рождение знамени
Принимая нас в пионеры, старшие говорили: берегите галстук, он — частица Красного знамени. Знамени революции. Это помнит каждый.
Мы верили в это и берегли. С годами, становясь старше, все больше понимали глубину своей причастности к Красному знамени. Вступив в комсомол, став коммунистами, мы продолжаем хранить пионерские галстуки, потому что они проводники в прошлое. Они для нас, взрослых, — связующее звено со счастливым детством. Вот почему однажды мы подумали и решили, что наши пионерские галстуки  должны продолжать работать, должны воспитывать новые поколения.
Так родилась идея объединить наши пионерские галстуки в Знамя. Процесс его создания был долгим, но приятным. Приятным потому, что на письма, которые я послал наиболее достойным членам клуба, получил взволнованные ответы.
«Это здорово, что наши галстуки снова будут вместе, что они поведут за собой ребят, — написал из армии Саша Тишин.— Это прекрасно, что наш клуб по-прежнему дышит глубоко и ровно, что пополняются его ряды, что действует партизанский музей, что ребята продолжают начатое дело. Очень прошу включить и мой галстук в наше Знамя. Пусть оно будет нашей клятвой. Я клянусь продолжать бороться за счастье и радость наших детей, за мир во всем мире».
«Очень благодарна за предложение. Мой галстук принесет отец. Высокие идеалы «Подвига», его боевитость, стремление узнать новое, проникнуть в тайны прошлых лет, Дружбу с большой буквы, сплоченность — все это стараюсь передать сыновьям и ребятам, которые живут вместе с нами здесь, за Полярным кругом, где вечная мерзлота и злые метели. Мое сердце всегда с «Подвигом». Поэтому прошу, если этого достойна, включить в Знамя мой галстук — частицу моего сердца. В день рождения Знамени вы, наверное, споете у нашего походного костра «Песню о первом пионерском отряде». Вспомните и меня. Мне так хочется быть в этот день в одном строю с вами. Нина Полякова. Поселок Ныда».
«Вашу идею одобряю и поддерживаю. Очень сожалею, что в торжественную минуту рождения Знамени не могу быть вместе с вами. Олег Шаповалов. Поселок Сибик-Тыэллах Магаданской области».
В этих письмах — воспоминания о походах, поисках, памятниках, установленных на местах боев. Каждый выходной приходят отряды клуба в партизанский лес, и ни разу еще никто не сидел без дела. Напротив, сделать все не успеваем. Вот и сейчас нужно перекрывать третью землянку, ремонтировать восьмую, реконструировать аллею Памяти... Словом, работы хватает. И если бы вдруг сегодня оказалось, что ничего делать уже не надо, клуб умер бы, как умирают от безделья люди. Партизанский лес стал школой физического, эстетического, нравственного воспитания, воспитания коммунистического отношения к труду тысяч и тысяч юношей и девушек. Я не оговорился, сказав о воспитании коммунистического отношения к труду. Все здесь работали добровольно, без расчета на вознаграждение. Мы собрались в день революционного праздника, 1 Мая именно в партизанском лесу. Объединить свои пионерские галстуки в Знамя мы предложили членам клуба, которые внесли определенный вклад в развитие Всесоюзного похода. Мы не приглашали гостей, они приехали сами — в партизанском лесу всегда есть люди. Кроме экскурсантов приехали родители взрослых членов клуба, жены, мужья, дети.
Накануне моя мама Н. А. Селиванова сметала галстуки в два полотнища. Так что хоть ребята и волновались, сшить галстуки оказалось не трудно.
Мама не поднималась уже месяц. Постельный режим, прописанный врачами, угнетал ее.
Нужно было шить Знамя. Я посоветовался с мамой, как лучше это сделать. Пришел на перерыв, она занимается Знаменем. Разложила галстуки, прикидывает, как лучше...
Несколько дней она ползала по полу, со стоном разгибаясь после очередного «сеанса». Но опять и опять морочила голову, пока-таки не нашла оптимальный вариант, как разложить галстуки.
И в этом деле, как всегда, мама была рядом. Первое Знамя клуба в семидесятом году шила тоже она в последнюю перед годовщиной клуба ночь, когда стало известно, что от горкома комсомола ждать нечего.

Ритуал был прост. Право сделать первые швы предоставили командиру клуба — рабочему очистного забоя, председателю комитета профсоюза участка № 5 шахтоуправления «Яновское» Н. Н. Вербицкому, второму секретарю горкома Компартии Украины И. Н. Проворченко, инспектору уголовного розыска Ворошиловского райотдела милиции Донецка знаменосцу клуба В. П. Захарчуку , заместителю председателя горисполкома А. В. Никольскому, матросу Тихоокеанского флота А. В. Кунченко, директору Харцызского предприятия электрических сетей «Донбассэнерго» Г. В. Турчину.
Пришив навечно свои галстуки, место у стола они уступили товарищам.
...Последние стежки. Их делают директор профессионально-технического училища № 64 П. М. Жердев, электрослесарь шахтоуправления «Знамя коммунизма», директор мемориального комплекса партизанской славы Ю. А. Герасимов, преподаватель Новоусманского Учебно-производственного комбината Воронежский области Н. И. Борисенко, комендант партизанского леса пожарный В. Д. Порчук.
И вот уже укрепленное на древко встрепенулось наше Знамя, полыхнуло горячим огнем огромного полотнища. Комиссар клуба — машинист электровоза шахты имени «Известий» В. Н. Бигдан предлагает:
— Прежде, чем поставим свои подписи под свидетельством о рождении нашего Знамени, давайте вспомним клятву, которую давали, вступая в клуб.
Тишину партизанского леса взрывают чеканные слова клятвы следопытов: «...сердцем своим присягаю...»

В руках у комиссара — алая лента. Валерий Бигдан — самый первый командир клуба. Ему и поручили увенчать Знамя лентой с нашими именами. А еще на ней строки из клятвы: «Каждым ударом сердца, каждым прожитым днем,  всей жизнью своей клянемся...».

Не все товарищи, чьи галстуки включены в Знамя, смогли принять участие в ритуале. Саша Иванцивский, Саша Мандебура, Гена Пащенко, Толя Данилко служат в Армии, Женя Чопоров 1 Мая работал в ремонтной смене на своей шахте «Холодная балка» в Донецкой области, Наташа Науджунас рожала третью дочь, Андрюша Бакарев стоял у операционного стола в районной больнице Днепропетровской области...
Но они были с нами. Просто продолжается жизнь, из которой не вычеркнешь ни строки.
Мы решили, что Знамя-Клятва будет вручаться ежегодно в День Победы лучшему отряду клуба «Подвиг».
Дневник
25 марта 1984 г. Как поступить? Опять проблема. Прогнать или приобщить? Ефремов и Лукашевич пришли сегодня в два часа ночи. Пришли с добрыми намерениями. Пришли работать. Но... от них попахивает спиртным. Но... один недавно осужден на два года условно, а Ефремов — под следствием. Скорее всего получит лет пять. 8 марта с другим «другом» Бутовым избили парня из Штеровки. Избили ни за что. Просто так. Среди парней бывают всякие потасовки. Дадут друг другу по физиономии и помирятся. Здесь было по-другому. Двое напали на одного. Били как хотели, топтались, переламывали кости... Может, и убили бы, если бы не помешали...
Игорь Лукашевич в этот раз остался в стороне. Уснул с перепоя в кювете.
И вот эти два преступника здесь, в партизанском лесу. Как поступить? Прогнать, чтобы не разлагали других, или приобщить к делу, чтобы дать возможность... Возможность чего? Искупить вину? Но работой в клубе вину не искупают. Это не исправительно-трудовая колония. Обычно здесь трудятся люди, имеющие возвышенные чувства. Заслужить положительный штрих в характеристику? Но они должны понимать, что этот штрих ничего не значит, если совершил т а к о е преступление. А если это извечное стремление человека быть лучше? И если это стремление жило в них все время и они никак не могли переступить через ложные чувства героизма, «мужской гордости», пацанячих законов? Что, если они, наконец, нашли в себе силы... Пусть быть хорошими такой ценой, пусть таким путем, пусть свое стремление прикрывают глупыми шуточками, но они же чего-то хотят. Что-то ведь им нужно. Иначе не пришли бы. Пропьянствовали бы в каком-нибудь кювете. Зачем тащиться в такую даль, по колено в грязи... Это их шанс. Правда, прийти могли и раньше. Когда им исполнилось по три годика, «Подвиг» уже действовал. Партизанская стоянка уже была обозначена камнем. Через десять лет после рождения Музея Ефремов познакомился с нами. Как его любили! Все считали, что он — потенциальный комендант. Думал так и я. Но хватило его только на два года. Ровно на столько, пока мальчик не стал подростком. Пока не начались соревнования с друзьями кто больше выпьет и выкурит. Сережа в лес приходить перестал. «Друзья» смеялись над ним: зачем работать бесплатно, когда можно проводить время весело и не на партизанской стоянке. Смеялись. И он думал, что хлопцы правы. Пойти бы, найти Сережу, обнять, увести в лес, увести от беды.
Не пошел. Было некогда.
Мне всегда некогда.
Думаю и живу глобальными масштабами, а Сережи и Саши выпадают из поля зрения. Нет, я помню о них, мучаюсь, что их нет рядом, понимаю, что это не к добру — имею ведь немало примеров отступления в сторону, но каждый раз успокаиваю себя: обойдется, вернутся, ничего не случится. Оправдываю себя тем, что на всех меня все равно не хватит. Всех не обойти, не объехать, всех не обнять.
Как ни огромно мое сердце, на всех любви не хватит. Да и почему — я. Что, нет родителей? Нет учителей, нет соседей?..
Да мало кто может повлиять, подсказать, остановить человека... Почему — я? И я успокаивался. Внешне, конечно. По-прежнему меня терзал червь сомнения.
Ax, ладно. К чему теперь стенания.
Они пришли сами. Я знаю, на восьмое марта они тоже собирались прийти в лес и поработать на всю катушку, как бывало раньше. Но не дошли, и вот теперь Сережку ждет суд и тюрьма. Что же, прогнать их сейчас? Пусть идут в ночь, совершают новое преступление? Нет, пусть остаются. А не станет ли потом экскурсионное бюро Мемориала этакой законспирированной «малиной»? Никогда. Ведь здесь будем мы. Пусть остаются. Я положил на их плечи руки. Они прильнули ко мне... лосята...
— Ну как же это ты, Сережа...
Тяжелый вздох...
— Укладывайтесь.
Назавтра они были примерными мальчиками. Рубили проволоку для телефонной линии. Шел дождь. Можно было, конечно, отложить, потому что некспеху, но я должен был дать им работу, а они должны были ее выполнить. И не какую-нибудь, а работу мужскую. Двое «хорошеньких» мальчиков сачковали, а эти, плохие, работали. И только раз, когда я удалился на большое расстояние, Сережа сказал плохое слово. Думал, что не услышу.
Ox, мой слух! Сколько ты мне причинил боли...

Откровения
В «Подвиг» пришел, когда учился в третьем классе. Пользы от меня было немного, но без дела не сидел: собирал дрова, помогал кашеварам. Строительство музея партизанской славы проходило на моих глазах. Лагерь клуба был для меня вторым домом. Приходилось ругаться с родителями из-за того, что ни одно воскресенье не был дома. Все больше увлекался следопытской работой и уже не представлял свою жизнь без «Подвига».
Иногда приходилось трудно, когда работали в морозы, зубило, казалось, примерзало к руке, и в жару, когда все живое пряталось в тень. Клуб помог мне выработать силу воли. Помогли мне в этом Володя Порчук, Коля Вербицкий, Юра Богатырев, Женя Кучеренко. Им часто приходилось наставлять меня на праведный путь. Дни, проведенные в клубе, были самыми счастливыми в жизни.
Г. Пащенко, курсант военного училища.
Бедные дети
Это, наверное, болезнь. Я не могу видеть людей, которые не работают, и сам не могу не трудиться. Каждая минута безделья мне кажется страшнейшим наказанием.
Думаю, что лишь от безделья погибают люди.
Это, наверное, стало моей болезнью, и потому, должно быть, многие ребята не желают иметь со мной дела. Да, я не позволяю отдохнуть. Мне все кажется, что еще что-то не сделано, что если бы удалось завершить вот эту работу, было бы неописуемо здорово, и что эту работу надо завершить непременно сейчас, сегодня же, и что ни на секунду нельзя оставить дело, пока оно не будет завершено.
Фокин Саша
— Ты почему левой пилишь?
— Да так.
— Хочешь, чтобы обе руки одинаково сильными были?
— Да.
— Правой хотя бы бревно придерживай
— Слышишь, бревно правой держи, легче будет.
— Я так.
Рука в кармане фуфайки. Тянет изо всех сил левой. Мальчишки на соседней пиле уже три раза отдыхали, пока я тут с ним переговариваюсь-советую. А он не останавливается. Я пошел дальше по другим объектам. Через час подошел снова к пильщикам. Фокин пилит. Такое впечатление, что правую из кармана не доставал.
— Смени руку, а то перетренируешься, болеть будет.
— Ничего. Потерплю.
— Отдохните.
Остановились. Легли на листья.
— Не надо лежать. Сыро. Простудитесь.
— Не простудимся.
— Посмотрите, как падают листья.
Бывает такое: огромные хлопья снега опускаются в безветренную погоду на землю. Вот так было и сейчас. Листья спокойно опускались на землю. Листопад. Такой густой и белый...
Фокин неловко повернулся и сморщился...
— Покажи руку.
— Зачем?
— Поранился?
— Нет.
— Пилой?
— Нет.
— Ударился?
— Нет.
— Покажи.
— Да не надо.
— Доставай, доставай.
Нехотя повиновался. Я сразу не понял, в чем там дело. А когда сообразил — помутнело в глазах. Вся кисть — сплошной волдырь!
— Ох! Когда же ты успел?
— Это не здесь.
— А где?
— Дома.
— Обварил?
— Да.
— Как?
— Да,— и что-то промямлил. Еще пару раз спросил об этом, в ответ только невнятное бормотание
— Не пили больше. Иди в лагерь.
— Я буду пилить.
— Тебе же плохо.
— Я буду пилить.
Олег Владимиров
— Ты, наверное, пойдешь на легкую работу... У тебя же страшный палец.
— Нет, я все равно пойду со всеми, подумаешь, нарыв.
— Так что, будешь копать?
— Нет, носилки возьму.
— Не позволит нарыв.
— А я вот так возьму.
И взял Олег носилки, и носил землю целый день. Время от времени я спрашивал его:
— Устал?
— Нет.
— Может, отдохнешь?
— Нет.
— Тогда улыбайся.
И он через силу, через боль улыбался, пока я смотрел на него. А потом боль брала свое и он забывал, что надо улыбаться. И боль проступала на лице...
Конечно же, это смешно
 Я понимаю, и ничего не могу поделать с собой. Сотни раз самые близкие и преданные говорили:
— Не гони лошадей, жалей ближних, не рви сердце.
А я все гоню и гоню, гоню и рву, не жалею ни ближних, ни себя... Что же делать мне с собой? Возможно ли исправление?
Пожалуй, да, но...
Мне самому до посинения хочется ничего не делать. Лечь и лежать, день, второй, третий — все дни, сколько выпадет на выходной или праздник. И ребятки пусть бы резвились, прыгали, скакали, веселились, но... Я снова и снова слышу свой скрипучий голос:
— Становись! На работу шагом марш!
И удивительное дело — я же не хочу говорить так, я и не говорю, но откуда-то вылетают эти слова. И ребята становятся, берут инструмент и отправляются на работу. Вместе с ними должен идти я. Удивительное дело, они поют и веселятся, а я почему-то хмурый, чем-то недоволен. А если бы они были хмуры? Может, тогда развеселился бы я? Сколько вопросов роятся в голове. А дело все в том, что мне стыдно перед ребятами, ведь они понимают, что я нарушаю распорядок. Время коммунистического труда начнется только в 9.30 и закончится в 13, а сейчас всего лишь 7.15. Должна зарядка быть. Но я хитрю...
Хитрец нашелся. Ребята тоже хитрецы. Если бы они не понимали моих уловок, они не понимали бы и важности того, ради чего придумываю их.
Не успеваем.
Суток не хватает. Распорядок наш летит в тар-та-ра-ры. Летит, а мы остаемся, чтобы заполнить вакуум работой. Вакуум... Его не бывает. Мы всегда работаем. Даже тогда, когда должны спать.
Ребята все понимают и не пищат. Лишь иногда, когда действительно невмоготу, и я даже удивляюсь, почему они молчат, почему не бросят и не уйдут, кто-нибудь самый сильный, чтобы не было стыдно за слабость, говорит:
— Давайте немножко передохнем, — смотрит на мою кислую физиономию и тут же начинает оправдываться, почему следует передохнуть, поскольку видит: то, на что он смотрит, не выражает восторга.
Бедные дети. Да будь я на их месте, не выдержал бы больше одного дня в партизанском лесу с таким чудовищем. Не выдержал бы и убежал.
Они приходят в лес с надеждой покопаться, что-то найти, принести домой, в класс, хвастануть, а вместо интересного поиска — бесконечная, бессмысленная работа с лопатой и носилками. И ничего не найдешь, не откопаешь, потому, что до тебя здесь уже сто раз все перерыли-перекопали и тоже ничего не находили.
Бедные дети.
Я каждых раз обещаю себе и втайне детям, что это последний раз, что в следующий выходной все будет по-другому. В следующий выходной мы будем только отдыхать. Или хотя бы жить по распорядку, но...
Все повторяется.
И только потому, что каждый, придя в лес, во сколько бы ни заявился, непременно спросит:
— Что мне делать, Николай Данилович?
Ну как я могу погасить прекрасный юношеский порыв?!
Именно таким оказался Игорь.
Игорю Знахареву вручили медаль «Партизанская стоянка».
Всего несколько дней отработал он в лесу за лето, но медали достоин вполне. Все время требует работу: «Что еще делать?» Каждый раз эту работу выполняет. Старается. И все у него получается. Он живет в Якутии. На лето приезжал к бабушке. Завтра уезжает к себе.
От Андрея Пухова узнал Игорь о клубе и партизанской стоянке и в тот же день позавидовал:
— Как вы здесь интересно живете!
Побывал с Лилей Антоненко в походе. Полюбил Веру и зачастил в лес. Дело, конечно, не ттолько в Вере, хотя она и симпатичная девчонка. Просто человеку захотелось дела. И это дело он получил в клубе.
Хотел бы работать и среди недели, но есть у него семейные обязанности — он нянька своего братишки. Тому только годик. Всю неделю он с малышом. А воскресенье, как награда — лес.
Во вторник на встрече командиров сидим, разговариваем о предстоящих делах, а он:
— Николай Данилович, может надо что-то сделать? Невозможно же так просто сидеть.
Да, невозможно. Надо действовать. И пока все говорили-переговаривали, он считал чужие трудодни за позапрошлый год. Все от этой работы увиливают, скучная и неблагодарная, а он пыхтел над нею, пока не осилил.
Новенький
В «Подвиге» нет понятия «новенький». По крайней мере ни я, и никто из ребят ни разу не произносили это слово, хоть, кажется, нет, не было ни одной нашей встречи, ни одной похода, трудового десанта, в котором не принимал бы участие новый человек — мальчик или девочка.
Новый человек никого не удивляет. Потому что клуб ни разу не собирался в полном составе. За много лет в нем жили тысячи мальчишек и девчонок. Одни сменяли других. Сменяли часто. Уходили, как и приходили без объявлений и не предупреждая. Одни прощались, если знали, что уходят надолго, другие исчезали совершенно внезапно. Собирались прийти в партизанский лес в следующее воскресенье и пропадали навсегда. Третьи после долгого перерыва появлялись снова. И хотя к тому времени менялось уже третье или четвертое поколение воспитанников клуба, как ни в чем ни бывало брались за давно оставленную работу, не подозревая даже, что дело, которое, он, оказывается, любит, и которым дорожит, не пропало лишь потому, что десяток других мальчишек и я каждый выходной должны были выполнять за него его работу. И новички, понимая, что этот новичок из «старичков», не задавали лишних вопросов.
Бывали и такие курьезы, когда кто-то из десятого или сотого поколения, воскреснув, заставал в лесу представителей третьего или девятого поколения и разочаровывался: не интересно, все новые. Неизменный вопрос любого воскресшего: «А старичков никого нет?».
Вот и разберись, кто старичок, кто новичок.
Саша Белоглазов поступил в мореходку, закончил ее и давно уже плавает по морям-океанам. Мы уже стали забывать, как он выглядит. Вдруг появляется как ни в чем ни бывало, спрашивает:
— Вам передавали, что я приеду?
— Нет.
— Как же так! Я в прошлое воскресенье проезжал мимо партизанской стоянки. Попросил таксиста остановить здесь, а он удивляется, зачем тебе это. Что я ему скажу! Говорю только, прошу очень, остановите. Тормознул. Тут как раз в лес направляется группа экскурсантов. Я их и попросил, скажите, мол, что в следующий раз непременно приеду, обязательно буду.

18 декабря 1982 г. Юра Круглый появился в партизанском лесу, когда уже стемнело.
— Жарко,— сказал он.
— Ты, наверное, спешил?
— Летел... Вбежал в лес — родные запахи... Пошли скорее к костру. За дымом соскучился.
Через мгновение:
— Как я за вами соскучился...
— И мы с нетерпением ждали этой минуты.
Устал бороться с нищетой и болью
В феврале 1989 года праздновали двадцатилетие клуба во Дворце культуры.
— Что-то Вити Федорова не видно.
— И не придет. Его травмировало в шахте.
После праздника несколько делегатов от клуба побывало у него в больнице.
Травма оказалась серьезной. Надо бы ампутировать ногу. Попытались сберечь.
Так он и мучился несколько лет.

Временами случайно встречались, обменивались ничего не значащими общими фразами и расходились. Мне казалось, что я ему, как и другим взрослым мальчикам не нужен. А он... он, наверное, стеснялся прошлого.
Нам всегда кажется, что именно мы самые несчастные в мире, что нам нужна помощь... и ждем ее.
А помощь нужна была ему.
Теперь я это знаю и казнюсь.
Двое детей. Жена тоже больная. Инвалид по зрению. Зарплата не вовремя, пенсия с опозданием... А дети...
Какие там лекарства!
В 1996 году что-то так моторошно на душе стало. Не идет с мысли Витя. Позвонил домой.
Тоня меня удивила. Узнала с первой фразы. Как, почему? Мы же всего и виделись однажды, мельком лет десять назад. Узнала. Благодарила, что вспомнил Витю. Но дома его нет. Он — в больнице. Наверное, уже не выживет. Еле упросили в больницу взять... Он превратился в щепку. Наверное, и сорока килограммов уже не будет. Там хоть как-то облегчат его страдания. То пластом лежал, теперь на коляске иногда передвигаться может.
— Бываю там почти каждый день. Ничего, что далеко. Покормить же надо.
Как же бедненькая ты управляешься? Двое детей, работаешь, почти не видишь, да еще с двенадцатой шахты на семь-восемь добежать-доползти с едой мужу. Автобусов теперь ведь нет. Свобода...
Звоню в больницу на 7-8.
Ждал долго. Оказывается, его нужно было пересадить  кровати в коляску, подвезти к телефону.
В трубке — голос старика.
Счастливый голос. Сколько нужно для счастья? Оказывается, чуть-чуть внимания знакомого человека. Нам все некогда. Мы все не можем уделить друг другу внимания. Спохватываемся, когда уже слишком поздно.
Мы поговорили с Витей несколько минут. Опять разговор ни о чем. Чувствую, тяжело ему.
Его боль — в  моем сердце.
Чем я могу помочь тебе, мальчишка?..
— Спасибо, что позвонили. От вашего голоса мне уже легче. Я все так же люблю вас. Простите, что последние годы я не был полезен клубу.
— Не волнуйся, все в порядке.
— Нет, правда, помните, как я писал вам из армии? Все это было искренне и честно. Я до сих пор храню все самые лучшие воспоминания о вас, о партизанской стоянке, о клубных друзьях. Простите, что все так сложилось. Мы всегда — жертвы обстоятельств.
Возможно, он сказал бы мне еще что-то, но медсестра забрала у него трубку. Увидела, как расстроился он. Спасибо ей. Я тоже уже не мог сдерживаться. Сердце разрывалось.
Я хотел поехать к нему завтра.
Потом — послезавтра.
Я хотел поехать к Вите через неделю.
Но все было недосуг.
Нет. Вру. Я придумывал себе проблемы.
Я боялся.
Чего?
Не знаю.
Боялся увидеть, во что превратила болезнь красивого парня? Может быть. А может, — расстроить его?
Его или себя?
Не знаю до сих пор. Не знаю.
Сразу не поехал. Потом узнал, что полегчало Вите. Потом прошел слух, что выписали его. Я порадовался и забыл.
Нет, не забыл.
Успокоил себя, что я ему уже все равно не нужен. Да если и нужен, то сколько в моей жизни было таких мальчиков, скольким помогал и где они сейчас, и помнят ли обо мне. А теперь я сам нуждаюсь в помощи, заботе, внимании, ласке, но что-то не видно заботящихся.
Им и без меня хорошо.
Да и что я за помощник. Слова доброго и то сказать путем не умею. Только если кто понимает по глазам, сможет прочесть в них, как я отношусь к нему, что чувствую, переживаю. Но все ли могут смотреть в глаза?..

Прошел год? Возможно.
С месяц меня подмывало позвонить Вите.
Стеснялся?
Какая чушь!
Позвонил 16 июня 1997 г. Был повод. Это день его рождения.
Витя был рад.
Но голос...
Я боялся себе признаться, что это наш последний разговор.
Да, я гнал все время от себя эту мысль. Но она всплывала снова и снова.
Он сказал, что силы покидают его. Что на улице бывает, когда его выносят во двор...
Ладно, признаюсь, почему не поехал к нему ни год назад, ни после 16 июня.
Я боялся увидеть его. Потому, что... как это объяснить...
Много лет назад заметил за собой нехорошую особенность. Если я посмотрел на человека и подумал, что он плохо выглядит, человек вскоре умирает. Нет, не я его убиваю. Я не властен удлинять или укорачивать жизнь. Я каким-то подсознанием понимаю, глядя на человека, что дни его сочтены.
Интересно, придет ли это понимание накануне собственной кончины?
В конце августа ко мне пришла Витина Мама. Измученная женщина не смогла сдержать рыдания.
— Витя сказал, что одна надежда на вас.
Оказывается, он в больнице, теперь уже в городе. Будут пытаться оперировать. Нужны лекарства. Купить не за что. Своей пенсии на жизнь не хватает да и приносят ее...
Тоне зарплату не дают... Вите пенсию не приносят. Говорят, в собесе, пока не пройдет перекомиссию, пока ВТЭК снова не подтвердит инвалидность, платить не будут. А как же он пройдет, если не поднимается? Регресс не платят на шахте, нет денег. Мы с Тоней по очереди на шахте под кассой ночуем, но все без толку. Дали десять гривень...
Кто это может понять?
Где те горлопаны, которым нужно было развалить нашу прежнюю плохую жизнь? Все ли они уже наелись сала, которое забирали у них кляти москали? У всех ли из них прошло похмелье от свободы?
Чем забинтовать Витины раны? Чем накормить его семью?
Где взять лекарства, чтобы спасти его жизнь? Кто из политиканов позаботится о его маме?
Чтоб они... были здоровы.
И правда, пожаловаться людям некуда.
Да, бывает подкрадывается коварная болезнь. Обидно. Но больно как, когда не подкрадывается, не вдруг, а планомерно толкают молодого человека в могилу. Покормить даже нечем!
Занять бы денег... Да у кого займешь, все стали нищими. Ждут милосердия.
Милосердные нынче те, кто успел награбить.
Умирающий шахтер голоден.
Ему не отдают даже какую-нибудь зарплату.
Он только слышит о милосердии. Где-то в каком-то притулке для умирающих стариков побывали милосердные и от имени капиталиста раздали прянички-подарочки.
В горле они застревают эти милосердные подарочки. Отдайте людям их черствую черную краюху. Не надо быть милосердными. Просто не отбирайте заработанный хлеб.
Милосердие...
Попросил Наташу Борисенко, она побывала на шахте. Поговорила, убедила. Дали Витиной семье немного денег.
Да разве можно шилом нагреть море...
«Цыганская почта» донесла из больницы его привет и благодарность. Но...
7 сентября вечернее небо Красного Луча было расцвечено фейерверком. Город праздновал свой сто второй день рождения. Этот фейерверк был одновременно последним салютом шахтеру, пограничнику, члену клуба «Подвиг» Виктору Николаевичу Федорову.
В этот день его приняла земля.
Он устал бороться с нищетой и болью.
И ушел от нас в 39 лет.
Молиться проще, чем строить Храм.
В двадцать первой школе учился Игорь Панько, когда окончил, поступил в КГТ, в партизанском лесу появляться перестал. В июле 1988 г. встретил его совершенно случайно.
— Почему давно в лесу не был?
— Мало времени. Да и с девушками пообщаться хочется.
— А украшение это к чему?
— Я в Бога верю.
— Как же ты веришь?
— Не пью, курить бросаю. Когда поверил в бога, лучше стал. Хожу и думаю, что над нами кто-то есть, все видит. Значит, надо вести себя лучше.
— Ты сам до этого додумался, или тебя кто-то научил?
— Сестра сказала. Ей 23 года. Она сначала поверила в Бога. То матом ругалась, пила, курила, а теперь бросила. И я матюкаться почти перестал.
В его сознание вложили: пить, курить, ругаться могут только не верующие. Что ж, на том возрастном этапе, пусть хоть это помогает обществу в том, что на одного потенциального хулигана станет меньше. Только ради Бога, не подумайте, что Игорь был плохим. По сравнению с другими мальчиками, с которыми имел счастье общаться, он был почти идеально хорошим и до того, как уверовал в Бога. Да и уверовал ли?
Знаю еще одного члена клуба, который до армии неистово работал в партизанском лесу. Саша был комсоргом школы, командиром отряда, его все любили — ну, вот такой парнишка — все умеет, всех уважает, никого не обижает, скромность, простота, трудолюбие. Казалось, любовь его к лесу — вечна. Но после армии в партизанском лесу я его так ни разу и не увидел.
Потом мне сказали, что он уверовал в Бога и потому перестал приезжать в лес.
Однажды в трудную минуту, когда нужны были надежные помощники, я все же позвонил ему, попросил помощи. Сказал, что подумает.
Не пришел.
Разве верить в Бога и делать что-то полезное для людей, общества — противоречит друг другу?
Молиться, конечно, проще, чем строить Храм.
Но все это будет потом...
Жизнь стремительно несется вперед и вместе с ней — мы. Мы, кто делает сегодня историю, кто живет этой бурной жизнью.
Проходят год за годом. Плохие мальчишки становятся хорошими, хорошие — еще лучше, — идет процесс становления характеров, в котором побеждают сильные стороны воздействия.
Взрослеют мои дети и все яснее осознают важность нашего дела.
Умней становятся они.
Поймет когда-то Володька свои ошибки, возвратится из Армии Витюня, станет педагогом Валя, поступит в институт Андрюша.
Но все это будет потом...
Так поется в нашей песне.
Содержание
Тайное общество 3
Любители романтики 5
Н. Т. Гнилицкая 6
Так поступил бы любой 10
Первый памятник 11
Мелкий дождь моросит... 13
Витюня 15
Здесь был бой 16
Это сделал мой сын 17
«Буревестник» 18
Цветы маме 19
Почта клуба. 19
Зина 20
Велоотряд 22
Нужна нянька? 22
Почта клуба. 24
Человек учится думать 24
Так что же, ползать? 26
У Вани двойка 27
Стела 28
Как много в мире лишней тишины 30
Лариса 32
Война, смерть, огонь и - цветы 33
Ольга, Ольга, Валентина 35
Дневник В. Н. 38
Подпольная типография. 39
Дневник В. Н. 42
Почта клуба 44
Зачем все это? 45
Почта клуба 46
Ночной десант 47
Откровение 47
Маленький принц 48
Сейчас проходим Тихий океан 49
Он на посту 51
Битиё определяет сознание 51
У могучего дуба 52
Из рассказа отца Виктора Бугаева. 53
Будет врать 53
Обидел каску 55
Знамя 56
Дневник 59
«Огни подвигов» 60
Дневник 61
Горел лес 62
Донесение. 65
Взрыв 65
Человек дела 66
Почта клуба 67
Жертвы фашизма 70
«Товарищ» 73
На передовой клуба «Подвиг». 73
Хозяйка каменной стены 76
Донесение. 77
Решили строить 77
Донесение. 79
Безымянная рота 80
Он был в том бою 80
Фонд поиска 83
Дерево и камень 84
Кланялись всем 84
Горняки 85
Павел Михайлович 85
Родственник? 86
«Благодарные» княгиневцы 87
Последний штрих 87
Магнит 88
Два деда 89
Товарищ комсомол 89
Теплые слова 91
Формула радости 91
Зародилась надежда 92
Земля у нас одна 93
Достойно ль в землю лег? 94
Нашего полку прибыло 95
Выдохнем обиду 96
Почта 96
Объяснение в любви 97
Душой и сердцем 97
Наших сердец биенье 99
Остались только имена 100
Лесоград 102
Корюковка 103
Почему не поешь? 105
Сколько в школе палаток? 106
Дневник 107
Рождение знамени 109
Дневник 112
Откровения 114
Бедные дети 115
Фокин Саша 115
Олег Владимиров 116
Конечно же, это смешно 117
Именно таким оказался Игорь. 118
Новенький 119
Устал бороться с нищетой и болью 121
Молиться проще, чем строить Храм. 126
Но все это будет потом... 127