Три сестры не для Пушкина, или Кому посвящено стих

 
    ТРИ СЕСТРЫ НЕ ДЛЯ ПУШКИНА, или КОМУ ПОСВЯЩЕНО
      СТИХОТВОРЕНИЕ "РЕДЕЕТ ОБЛАКОВ ЛЕТУЧАЯ ГРЯДА"


       Заметки обывательницы



В 1820 году  в Каменке, имении Давыдовых, Пушкин написал замечательную элегию "Редеет облаков летучая гряда". В раннем беловом автографе стихотворение называлось  «Таврическая звезда».

Редеет облаков летучая гряда;
Звезда печальная, вечерняя звезда,
Твой луч осеребрил увядшие равнины,
И дремлющий залив, и черных скал вершины;
Люблю твой слабый свет в небесной вышине:
Он думы разбудил, уснувшие во мне.
Я помню твой восход, знакомое светило,
Над мирною страной, где все для сердца мило,
Где стройны тополы в долинах вознеслись,
Где дремлет нежный мирт и темный кипарис,
И сладостно шумят полуденные волны.
Там некогда в горах, сердечной думы полный,
Над морем я влачил задумчивую лень,
Когда на хижины сходила ночи тень —
И дева юная во мгле тебя искала
И именем своим подругам называла.


Кому же посвящено  стихотворение А.С. Пушкина? Это остается загадкой до сегодняшнего дня. В числе адресатов называют, в первую очередь, сестер Раевских, ведь в написанном в Каменке стихотворении Пушкин обращается к воспоминаниям о времени, проведенном в Крыму с семьей генерала Н.Раевского. Это были для поэта незабываемые дни, к которым он позже не раз возвращался мыслями. «Мой друг, счастливейшие минуты жизни моей провел я посереди семейства почтенного Раевского», - писал Пушкин брату Льву о пребывании в Гурзуфе.

Но о ком конкретно говорит великий поэт в последних строчках элегии «Редеет облаков летучая гряда…»? Среди исследователей творчества Пушкина до сих пор нет единого мнения на этот счет.


Т.Цявловская в комментариях к стихотворению пишет исключительно осторожно: «Она (элегия) посвящена, по-видимому, одной из дочерей генерала Раевского». Это значит, что и такой известный знаток творчества поэта, как Т.Цявловская, не только не решается предположить, кому именно из сестер Раевских посвящено стихотворение, но у неё нет даже твердой уверенности в том, что элегия вообще посвящена кому-нибудь из них.


Впрочем, многие пушкинисты убеждены как раз в противоположном и считают, что вдохновительницей стихотворения и его героиней была все же одна из дочерей прославленного генерала. Каждый исследователь при этом выдвигает и защищает свою версию событий и непоколебимо уверен в её справедливости.


У знаменитого генерала Н.Раевского, героя Отечественной войны 1812 года, было четыре дочери. Широко известны строчки из письма Пушкина к брату, в котором поэт восторженно отзывается о барышнях Раевских: « Все его дочери – прелесть, старшая - женщина необыкновенная».



ЕКАТЕРИНА НИКОЛАЕВНА РАЕВСКАЯ


Екатерине Николаевне, старшей Раевской, шел в то время двадцать третий год – она была на два года старше Пушкина. Екатерина Николаевна славилась твердым характером, из-за которого её прозвали Марфой-посадницей, и замечательной красотой, бесспорной, но тяжеловатой. Она была умна, образованна, воспитанна, знала иностранные языки.

В Гурзуфе, вспоминала М.Н. Волконская, Пушкин выделял из сестер Раевских именно Екатерину, с ней он «особенно любезничал» и «спорил о литературе». Некоторые литературоведы воспринимают эти слова как безусловное доказательство того, что Пушкин был влюблен в Екатерину Николаевну и именно ей посвятил целый ряд стихотворений, написанных в южный период жизни и позже. Однако простой здравый смысл подсказывает, что фразы "особенно любезничал" и "спорил о литературе" носят гораздо более нейтральный характер, чем им обычно приписывается.


Подобное поведение со стороны Пушкина выглядит вполне естественным: Софья была еще совсем ребенком, Мария - нескладным, некрасивым, но милым и очаровательным подростком, с которым Пушкин вряд ли мог серьезно говорить на литературные темы - все-таки она была еще слишком мала для этого; Елена, правда, хорошо разбиралась в литературе и даже сама пыталась переводить английских поэтов, но она была болезненной и застенчивой девушкой - с кем же еще мог поэт "особенно любезничать", как не со старшей Раевской, бойкой, образованной и весьма неглупой молодой особой.


Теперь, однако, трудно определить, насколько серьезны были споры о литературе и увлечение Пушкина Екатериной, которая оказалась женщиной гордой и даже в некоторой степени высокомерной.

К Пушкину самолюбивая красавица относилась несколько пренебрежительно и отзывалась о нем в письмах с грубоватой прямотой. “Пушкин больше не корчит из себя жестокого, он очень часто приходит к нам курить свою трубку и рассуждает или болтает очень приятно”, - так писала Екатерина о Пушкине брату в Одессу в ноябре 1821 года.

Поэт в долгу не оставался: «Моя Марина славная баба: настоящая Катерина Орлова! знаешь ее? Не говори, однако ж, этого никому". Это строчки из письма князю Вяземскому, написанные в сентябре 1825 года, в период работы над «Борисом Годуновым». Марина Мнишек, реальное историческое лицо и героиня пьесы Пушкина, честолюбивая и гордая полячка, избалованная, хитрая и бездушная, выходит, напоминала поэту его давнюю знакомую - Екатерину Орлову.

Славная баба! Подобное высказывание совершенно не вяжется с нежным образом юной девы, который Пушкин создает в последних строчках элегии "Редеет облаков...", но, тем не менее, Б. Томашевский, литературовед и текстолог, специалист по творчеству Пушкина, считал, что в стихотворении речь идет именно о Екатерине Николаевне Орловой.

Такой вывод ученый делает на основании письма генерала М.Ф.Орлова, который в 1823 году написал своей жене Екатерине Раевской-Орловой из Кишинева в Одессу следующие строки: "Среди кучи дел, одни докучнее других, я вижу твой образ как образ милой подруги и приближаюсь к тебе или воображаю тебя близкой всякий раз, как вижу достопамятную Звезду, которую ты мне указала. Будь уверена, что, едва она восходит над горизонтом, я ловлю ее появление с моего балкона..." (подлинник на французском языке хранится в ЦГА литературы и искусства)


Таким образом, казалось бы, загадка элегии разрешилась и таинственная красавица наконец-то нашлась. Но так ли это на самом деле? Не поторопились ли последователи известного пушкиниста объявить его умозаключение бесспорным? Видно ли из письма Орлова, что во время пребывания Пушкина в Крыму Екатерина Раевская называла своим именем некую звезду, восходящую вечером на гурзуфском небосклоне, и любила показывать её близким? Пожалуй, ответить положительно на этот вопрос можно только с очень большой натяжкой. Принять безоговорочно данную версию мешает целый ряд непроясненных обстоятельств.

Из письма можно понять, что Екатерина Николаевна указала мужу какую-то звезду и он по вечерам ждал появления этого светила, так как, по-видимому, скучал по жене, которая находилась в это время в Одессе.


Однако мы не знаем, когда именно Екатерина Николаевна рассказала Орлову о своей звезде - до замужества или уже после него; произошло это до появления стихотворения Пушкина или некоторое время спустя. Обратим внимание на даты: письмо генерала написано в 1823 году, то есть почти через два года после свадьбы и через три года после создания элегии, текст которой, несомненно, был хорошо известен Екатерине Николаевне.

Учитывая эти подробности, трудно сказать, что же было первичным – пьеса Пушкина с романтическим образом вечерней звезды или трогательное письмо генерала Орлова. Не исключено, что Екатерина Николаевна обратила внимание мужа на звезду, поддавшись обаянию стихотворения Пушкина. Иначе следует предположить, что генерал ждал несколько лет, прежде чем написать задушевные строчки о таинственной звезде, в которых так поэтично выразилась его любовь к жене.

Кроме того, у каждой из сестер могла быть своя звезда, но только об одной мы знаем точно, благодаря свидетельству генерала Орлова.

Существует ещё одно препятствие к тому, чтобы считать Екатерину Раевскую героиней стихотворения. В трех последних строчках:

Когда на хижины сходила ночи тень —
И дева юная во мгле тебя искала
И именем своим подругам называла,

недвусмысленно сказано о том, что юная дева называла звезду своим именем. Однако имя Екатерина (как и домашнее имя Раевской-старшей - Нина) не соотносится, ни прямо, ни косвенно, с названием какой-либо звезды. В письме генерала, адресованном жене, название звезды не прозвучало - она именуется "достопамятной Звездой".

В.В.Набоков, который тоже склонялся к мысли, что стихотворение посвящено Екатерине Раевской, пытался найти связь между именем девы и названием звезды. В комментариях к "Евгению Онегину" он пишет: "Вероятно, именно ей посвящена элегия «Редеет облаков летучая гряда…» (1820, александрийский стих, парная рифма), в которой юная дева, красотой равная Венере, пытается на сумеречном небе различить планету Венеру <...> и называет ее своим собственным именем, комично перепутав, похоже, katharos и Kypris, Kitti R. и Kythereia (Екатерина была немного синим  чулком)".


Заметно, впрочем, что Набоков не уверен ни в том, что элегия посвящена именно Екатерине (вероятно, ей посвящена - пишет он), ни в том, что старшая Раевская перепутала что-то в именах( похоже, перепутав - опять употреблено вводное слово, подчеркивающее неуверенность автора). Забавно в этом случае выглядит не столько ошибка, приписываемая Екатерине Раевской, сколько предположение писателя, которое представляется явно притянутым искусственно. Пожалуй что, Набоков сам чувствует некоторую неловкость и маскирует её не очень удачной шуткой о синем чулке.


В исследовании "Пушкин и наука его времени" М.П. Алексеев пишет о том, что поэт хорошо знал астрономию, в его библиотеке были новейшие издания, связанные с этой наукой, а в произведениях часто упоминаются различные астрономические явления, причем в полном соответствии с научными представлениями того времени. В доказательство он приводит малоизвестное стихотворение Пушкина "Под каким созвездием " (1825):

Под каким созвездием,
Под какой планетою
Ты родился, юноша?
Ближнего Меркурия,
Аль Сатурна дальнего,
Марсовой, Кипридиной?

Анализируя это стихотворение, Алексеев высказывает изящную мысль: "Смысл начальных вопросов данного наброска только противопоставительный; поэт хочет сказать, поэтизируя старинные астрономические представления, что судьбой его героя управляли не какие-либо знаменитые светила, а случайная, «прелестная звезда», лишь на одно мгновение зажегшаяся на темном небе:

Уродился юноша
Под звездой безвестною,
Под звездой падучею,
Миг один блеснувшею
В тишине небес."

Может быть, упоминание о звезде в элегии Пушкина следует считать в какой-то мере условным, обобщенным - говорим же мы: родился под счастливой звездой, не имея в виду какой-то конкретный астрономический объект. Не называет ли героиня стихотворения своей какую-то звезду, которую она выбрала на небе Крыма?

Пожалуй, подобное истолкование будет не совсем верным, поскольку образ "безвестной звезды" в процитированном стихотворении противопоставлен символу "имя звезды" в таврической элегии. Имя как философская категория получит дальнейшее развитие в произведениях поэта тридцатых годов, но нельзя недооценивать значение этого явления и в период раннего творчества Пушкина. Как раз имени девы и звезды поэт придавал особое значение, и это бесспорно следует из его просьбы А.Бестужеву не публиковать последние три строчки стихотворения.

Самой же Е.Н.Раевской-Орловой больше соответствует эпиграмма Пушкина «Красавица перед зеркалом»:

Взгляни на милую, когда свое чело
Она пред зеркалом цветами окружает,
 локоном — и верное стекло
Улыбку, хитрый взор и гордость отражает.

Этот непокорный локон, выбивающийся из густых волос красавицы, частенько изображал Пушкин на страницах своих рукописей.

Любил ли Пушкин Екатерину Николаевну? Был увлечен, флиртовал? Скорее всего, да. Но вряд ли можно говорить о глубоком чувстве. О женитьбе Орлова, своего старого приятеля еще по "Арзамасу", на Екатерине Раевской Пушкин пишет в письме А.И. Тургеневу шутливо, почти весело:

"Орлов женился; вы спросите, каким образом? Не понимаю. Разве он ошибся плешью и ... головою. Голова его тверда; душа прекрасная; но черт ли в них? Он женился; наденет халат и скажет:
Beatus qui procul...
Блажен тот, кто вдали от дел...

В стихотворении "В.Л. Давыдову" Пушкин тоже говорит о женитьбе Орлова совершенно спокойно, даже остроумно, называя друга "рекрутом Гименея":

Меж тем как генерал Орлов —
Обритый рекрут Гименея —
Священной страстью пламенея,
Под меру подойти готов;
Меж тем как ты, проказник умный,
Проводишь ночь в беседе шумной,
И за бутылками Аи
Сидят Раевские мои <...>

Тебя, Раевских и Орлова,
И память Каменки любя —
Хочу сказать тебе два слова
Про Кишинев и про себя.

Как видим, Пушкин упоминает в стихотворении о своей любви к Орлову, а отнюдь не к его жене. Участь женатого друга даже вызывает у него некоторые опасения: "женился, наденет халат".
"Халат" для Пушкина - понятие знаковое. Он символизирует определенный образ жизни - ленивый, спокойный, лишенный общественных интересов.

Но муж любил ее сердечно,
В ее затеи не входил,
Во всем ей веровал беспечно,
А сам в халате ел и пил;
Покойно жизнь его катилась;
пишет Пушкин о Дмитрии Ларине, недалеком и простоватом отце знаменитого семейства.

В VI главе "Евгения Онегина" предлагается вариант судьбы Ленского:
В деревне счастлив и рогат
Носил бы стеганый халат;
Узнал бы жизнь на самом деле,
Подагру б в сорок лет имел,
Пил, ел, скучал, толстел, хирел.

Видимо, опасения Пушкина имели определенные основания - выйдя замуж, Екатерина Николаевна заняла в семье главенствующее положение. Знаменитый генерал, принявший в свое время капитуляцию Парижа, ныне капитулировал перед собственной женой, которая крепко держала его в руках. По свидетельству П.Губера, шутливые рисунки в семейном альбоме Раевских изображают ее с пучком розог в руках. Перед ней, словно школьник, стоит на коленях провинившийся супруг.

Впрочем, это не мешало всем признавать, что генерал Михаил Орлов, муж Екатерины Николаевны, был яркой личностью. Его судьба, которая поначалу складывалась блестяще, завершилась драматически: Орлов так и не сумел найти применения своим многочисленным дарованиям. Умный, энергичный офицер, образованный и отличающийся редкой храбростью, в двадцать шесть лет он уже получил звание генерал-майора. М.Ф. Орлов был человеком передовых взглядов, широко образованным, он проектировал обширную программу либеральных реформ, включающих введение Конституции и отмену крепостного права. Когда об этом стало известно царю, он отправил  слишком  инициативного генерала в Киев на должность начальника штаба 4 корпуса, которым командовал Н.Н. Раевский.  Будучи на этой должности, Орлов, кроме прочего, занимался также устройством ланкастерских школ взаимного обучения, которые только начинали развиваться в России. Но сама по себе   должность начальника штаба  не удовлетворяла  деятельного  офицера – он стремился  к  независимости и самостоятельности. Наконец в 1820 году Орлов был назначен командующим 16-ой  пехотной дивизии, в которой установил весьма демократические порядки, что вызвало недовольство корпусного командира Сабанеева.  После инцидента в полку,  связанного с нарушением дисциплины,  Орлов был отстранен от командования дивизией.  Орлов рвался к широкой государственной деятельности, жаждал перемен в жизни русского общества и делал для этого все, что мог. Но ему не под силу было изменить сценарий русской жизни.


После восстания декабристов Орлова выслали под надзор в калужскую деревню. В 1831 году ему разрешили проживание в Москве. Орлов пробовал организовать хрустальную фабрику, но, по-видимому, не обладал достаточными коммерческими способностями. Он написал книгу «О государственном кредите», которая даже была издана в Европе на немецком языке, правда, без имени автора. И в наше время уже доказано, что А.Дитцель, который считается отцом современной теории кредита, пользовался книгой Орлова (некоторые исследователи считают даже, что основной труд Дитцеля был переложением идей М.Орлова).
Но он мечтал совсем о другой деятельности, его душа стремилась к иным высотам. Умер М.Ф. Орлов в 1842 году, ему исполнилось всего пятьдесят четыре года.


Орлов был знаком с многими русскими литераторами, входил в литературный кружок «Арзамас», в котором общался с В. А. Жуковским, К. Н. Батюшковым, П. А. Вяземским.

Жуковский посвятил Орлову стихотворное послание:

<К М. Ф. ОРЛОВУ>

О Рейн, о Рейн, без волненья
К тебе дерзну ли подступить?
Давно уж ты — река забвенья
И перестал друзей поить
Своими сладкими струями!
На «Арзамас» тряхнул усами —
И Киев дружбу перемог!
Начальник штаба, педагог —
Ты по ланкастерской методе
Мальчишек учишь говорить
О славе, пряниках, природе,
О кубарях и о свободе —
А нас забыл... Но так и быть!
На страх пишу к тебе два слова!
Вот для души твоей обнова:
Письмо от милой красоты!
Узнаешь сам ее черты!
Я шлю его через другова,
Санктпетербургского Орлова —
Чтобы верней дошло оно.
Прости! Но для сего посланья,
Орлов, хоть тень воспоминанья
Дай дружбе, брошенной давно!

Орлов приятельствовал с Пушкиным, хотя их отношения нельзя назвать ровными. Они познакомились в Петербурге в 1817 году, оба принимали участие в литературном обществе "Арзамас": у Орлова было прозвище Рейн, у Пушкина - Сверчок. Несмотря на приятельские отношения, они соперничали в любви к Истоминой, знаменитой балерине, которой Пушкин посвятил вдохновенные строки в "Евгении Онегине":

Блистательна, полувоздушна,
Смычку волшебному послушна,
Толпою нимф окружена,
Стоит Истомина; она
Одной ногой касаясь пола,
Другою медленно кружит,
И вдруг прыжок, и вдруг летит,
Летит, как пух от уст Эола;
То стан совьет, то разовьет
И быстрой ножкой ножку бьет.

Но Истомина предпочла романтичному и пылкому поэту бравого генерала.
Потерпев поражение, Пушкин написал на соперника хлесткую и очень остроумную, но не совсем приличную эпиграмму "Орлов с Истоминой в постеле".

На юге они много общались: Орлов был человеком доброй души, мягкого характера и, видимо, незлопамятным. Приятели вспоминали о веселых заседаниях "Арзамаса" в Петербурге, и Пушкин даже набросал черновик шутливого послания арзамасцам: "В лето 5 от Липецкого потопа - мы, превосходительный Рейн и жалобный сверчок, на лужице города Кишинева именуемый Быком, сидели и плакали, вспоминая тебя, о Арзамас, ибо благородные гуси величественно барахтались перед нашими глазами в мутных водах упомянутой речки".

Дом Орловых являлся для Пушкина местом чрезвычайно привлекательным, с его хозяином поэт вел серьезные разговоры на самые различные темы, тому доказательством служат строчки из письма Екатерины Николаевны: "У нас беспрерывно идут шумные споры - философские, политические, литературные и др.; мне слышно их из дальней комнаты". Как видим из письма, Пушкина привлекала не столько красота Екатерины Николаевны, сколько возможность беседовать с генералом Орловым.


Эти беседы нашли отражение в заметке Пушкина «О вечном мире» и в послании к Н. И. Гнедичу «В стране, где Юлией венчанный»:

Все тот же я - как был и прежде;
С поклоном не хожу к невежде,
С Орловым спорю, мало пью,
Октавию - в слепой надежде -
Молебнов лести не пою.

В тридцатые годы Пушкин виделся с Орловым крайне редко и не особенно стремился к этим встречам. Из письма жене Н. Н. Пушкиной от 27 августа 1833 г.:" Здесь Орлов, Бобринский и другие мои старые знакомые. Но мне надоели мои старые знакомые. Никого не увижу."

В письме жене от 11 мая 1836 г. Пушкин намекает на какие-то трения с генералом в прошлом: "На днях обедал я у Орлова, у которого собрались московские Наблюдатели, между прочим жених Хомяков. Орлов умный человек и очень добрый малый, но до него я как-то не охотник по старым нашим отношениям..." Некоторые пушкинисты видят здесь указание на отношения с Екатериной Николаевной, но вряд ли Пушкин стал бы намекать на эти отношения жене - учитывая ревнивый характер Гончаровой - Пушкиной, это делать было бы не очень-то умно, да, собственно говоря, такой выпад и не вписывается в контекст письма.

Сам Орлов относился к Пушкину с неизменным уважением и был его постоянным и горячим поклонником. В 1833 году он послал поэту свою книгу «О государственном кредите» с надписью: «Милостивому Государю Александру Сергеевичу Пушкину от сочинителя М. Орлова в знак дружбы и уважения». В этот экземпляр были вставлены рукописные страницы вычеркнутого цензурой текста. У Пушкина уже был один экземпляр  книги, купленный им ранее, по-видимому, в связи с особым интересом поэта к  этой экономической теме. Он даже сделал пометки к книге Орлова, опубликованные впервые Щеголевым в 1930 году.  Тема  "Пушкин - экономист" довольно подробно освещена в литературоведении; хотелось бы обратить внимание на некоторые обстоятельства, которые до сих пор не привлекали внимания исследователей. В комментариях к ЕО и Лотман, и Набоков, и Бродский  подробно пишут об экономических теориях А.Смита и о простом продукте, который приносит богатство государству, поясняя следующие строчки романа:

Зато читал Адама Смита,
И был глубокий эконом,
То есть, умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Отец понять его не мог
И земли отдавал в залог.

  Набоков даже приводит  черновой вариант:
    
Отец с ним спорил полчаса
И продавал свои леса.

   В черновиках, однако, сохранился еще один вариант, о котором не упоминает никто из  литературоведов:

    И чем живет, и почему
    Не нужно золота ему,
    Когда ...кредит имеет.

То есть уже в начале двадцатых годов Пушкин высказывает мысль о том, что богатство государства определенным  образом связано с кредитом.
Первая глава писалась на юге, и в это время Пушкин тесно общался с Орловым. Возможно, уже тогда они обсуждали экономические выгоды и преимущества кредита и Пушкин, находясь под влиянием идей генерала, написал черновые строчки  о взаимосвязи благосостояния государства с получаемыми им кредитами.  Орлов был страстным апологетом кредитной системы и доказывал, что процветание  страны возрастает по мере роста её государственого долга, что, несмотря на некоторую парадоксальность заявленной формулировки, полностью подтверждается  экономической реальностью современной жизни.

К М.Ф. Орлову тепло относился А.С. Грибоедов, который встречался с генералом в Крыму летом 1825 года. Герцен оставил воспоминания о последних годах жизни опального генерала. И надо сказать, что литераторы относились к М.Ф.Орлову с уважением и симпатией.

Была ли Екатерина Николаевна влюблена в великого поэта? В 1855 году вышла биография Пушкина, написанная Анненковым. Е.Н.Орлова протестовала против некоторых сведений о гурзуфском периоде южной ссылки, связанных с её именем.

Я.К. Грот записал с её слов: «Катерина Николаевна решительно отвергает недавно напечатанное сведение, будто Пушкин учился там под ее руководством английскому языку. Ей было в то время 23 года, а Пушкину 21, и один этот возраст, по тогдашним строгим понятиям о приличии, мог служить достаточным препятствием к такому сближению. По ее замечанию, все дело могло состоять разве только в том, что Пушкин с помощью Н. Н. Раевского в Юрзуфе читал Байрона и что когда они не понимали какого-нибудь слова, то, не имея лексикона, посылали наверх к Катерине Николаевне за справкой».

Некоторые пушкинисты решили, что Орлова была недостаточно искренна и пыталась скрыть близкие отношения, которые завязались между ней и Пушкиным во время пребывания в Крыму. Не совсем понятно, чем может быть продиктован подобный вывод, кроме как желанием видеть великого поэта покорителем абсолютно всех красавиц, встреченных им на жизненном пути. Вряд ли подобное умозаключение может ещё более упрочить славу литературного таланта Пушкина, который вовсе не нуждается в дополнительных любовных победах для утверждения давно уже бесспорного факта гениальности.

Были ли у Екатерины Николаевны серьезные основания скрывать какие-то сведения о своем увлечении Пушкиным, если таковое имело место? Все участники событий, которые могли осудить Орлову и повлиять на её судьбу, к моменту выхода биографии уже давно ушли в мир иной.

Когда-то, в пору их встреч в Крыму (напомним, что к моменту выхода биографии Анненкова с того времени прошло более тридцати пяти лет), Раевская воспринимала Пушкина как обычного двадцатилетнего юношу, к которому она относилась несколько свысока. Екатерина Николаевна, скорее всего, не задумывалась над тем, что судьба подарила ей замечательную встречу с великим поэтом, для Раевской тогда он был всего лишь молодым человеком, написавшим несколько вольнолюбивых пьес, пылким и живым, довольно легкомысленным, влюбленным во всех красавиц сразу, неловким и романтичным. С ним можно было флиртовать, говорить о литературе, но вряд ли стоило воспринимать его серьезно в качестве поклонника. Вполне естественно, что Екатерина Николаевна снисходительно принимала знаки внимания со стороны поэта, но надежды на будущее она связывала совсем с другим человеком. Не следует забывать, что спустя полгода ей сделал предложение М.Ф.Орлов, умный, образованный и очень красивый офицер, о котором уже, по-видимому, в Гурзуфе, а может быть, даже и раньше Екатерина Николаевна думала как о возможном претенденте на её руку и сердце.

Прошло много лет. В пятидесятые годы, во время выхода биографии, написанной Анненковым, Пушкин уже давно был признан не только гениальным поэтом, но и создателем русской национальной литературы. И если бы Екатерина Николаевна подтвердила, что тридцать лет назад она давала Пушкину уроки английского языка, вряд ли бы у кого-нибудь повернулся язык осудить почтенную мать семейства за такое, в общем-то, невинное времяпрепровождение. Подобное признание никак не могло отразиться на её репутации или привести к каким-либо непредвиденным последствиям. Здравый смысл подсказывает, что Орловой совершенно ни к чему было хитрить и изворачиваться, скрывая обстоятельства своего общения с Пушкиным. Скорее всего, ею двигало простое желание установить истину.


И вывод из всего этого, пожалуй, следует только один – у старшей Раевской не было ровным счетом никаких причин скрывать тайную страсть к Пушкину, на которую любят намекать некоторые литературоведы. Уроков английского языка поэту Екатерина Николаевна, скорее всего, не давала и влюблена в него не была.

На этом история с элегией не заканчивается, но дальнейшие события складываются в какую-то полудетективную романтическую историю.

Началось с того, что в 1824 году А. Бестужев в альманахе «Полярная звезда» полностью опубликовал элегию Пушкина «Редеет облаков летучая гряда», включив в публикацию последние три строчки без разрешения автора. Пушкин, крайне недовольный этим, написал издателю письмо: « Конечно, я на тебя сердит и готов с твоего позволения браниться хоть до завтра. Ты напечатал именно те стихи, об которых я просил тебя: ты не знаешь, до какой степени это мне досадно. Ты пишешь, что без трех последних стихов элегия не имела бы смысла. Велика важность! а какой же смысл имеет: Как ясной влагою полубогиня грудь — воздымала? или: с болезнью и мольбой Твои глаза, и проч.»
И это ещё не все - история имела продолжение .

8 февраля Пушкин пишет А.Бестужеву: «Радуюсь, что мой «Фонтан» шумит. Недостаток плана не моя вина. Я суеверно перекладывал в стихи рассказ молодой женщины.

Aux douces loix des vers je pliais les accents
De sa bouche aimable et na;ve.
К нежным законам стиха я приноровлял звуки
Ее милых и бесхитростных уст".

Отрывок из этого письма процитировал Ф. Булгарин в «Литературных листках», во 2 номере за 1824 год. Статья вызвала возмущение Пушкина:

"Что это со мною делают журналисты! Булгарин хуже Воейкова - как можно печатать партикулярные письма - мало ли что мне приходит на ум в дружеской переписке, а им бы все и печатать. Это разбой..." (письмо Л. С. Пушкину от 1 апр. 1824 г.)

"Булгарин другое дело. С этим человеком опасно переписываться. Гораздо веселее его читать. <...> черт дернул меня написать еще кстати о Бахч.<исарайском> фонт.<ане> какие-то чувствительные строчки и припомнить тут же элегическую мою красавицу. Вообрази мое отчаяние, когда увидел их напечатанными - журнал может попасть в ее руки. Что ж она подумает, видя, с какой охотою беседую об ней с одним из п.<етер>б<ургских> моих приятелей. Обязана ли она знать, что она мною не названа, что письмо распечатано и напечатано Булгариным <...> и что никто не виноват. Признаюсь, одною мыслию этой женщины дорожу я более, чем мнениями всех журналов на свете и всей нашей публики. Голова у меня закружилась. Я хотел просто напечатать в "Вестн.<ике> Евр.<опы>" (единственном журнале, на которого не имею права жаловаться), что Булг.<арин> не был в праве пользоваться перепискою двух частных лиц, еще живых, без согласия их собственного. Но перекрестясь предал это все забвению." (письмо А. А. Бестужеву от 29 июня 1824 г).

Скорее всего, А.Бестужев сам показал Ф.Булгарину письмо Пушкина, в котором не увидел и намека на сведения частного или интимного характера. Но как бы то ни было, интрига возникла и дала дополнительные сведения к загадке элегии.


Попробуем собрать воедино все, что известно о загадочной вдохновительнице стихотворения.

1. Героиня стихотворения - юная дева.

2. Она называет своим именем какую-то звезду. Эту фразу можно
понимать двояко: 1)дева называет своим именем любую звезду вне
зависимости от её астрономического названия, 2) имя девы и
название звезды совпадают.

3. О том, что девушка называет своим именем звезду, знает поэт
и, возможно, её подруги (сестры). Пушкин изменил строчку в
черновике "И именем своим с улыбкой называла" на "И именем
своим подругам называла". В первом варианте подруги не
упоминались: возможно, они были введены в текст ради
маскировки, поэтому нет твердой уверенности в том, что они
принимали участие в истории со звездой.

4. Пушкин и, по-видимому, героиня стихотворения не желали, чтобы
последние три строчки были обнародованы. В последующих
изданиях 26-го и 29-го годов элегия печаталась без них.

5. Эта же элегическая красавица рассказала поэту о Бахчисарайском
фонтане.

6. Пушкин беспокоится о том, что журнал ("Литературные листки"
Ф.Булгарина?) может попасть в руки таинственной
девы. "Полярная звезда" с тремя запрещенными строчками,
похоже, волнует поэта значительно меньше, по крайней мере,
А.Бестужеву он больше не предъявляет претензий, впрочем, и с
Ф.Булгариным заканчивает дело миром: " Но перекрестясь предал
это все забвению."


1. Итак, в стихотворении речь идет о юной деве. Вряд ли Екатерину Орлову можно было назвать юной девой - в 1820 году ей уже двадцать три года, что по тем временам считалось довольно солидным возрастом. Но, с другой стороны, образ юной девы может быть и абсолютно условным и не имеющим никакого отношения к реальному прототипу. Томашевский в исследовании "Пушкин", правда, в связи с другими стихотворениями пишет: "Для романтического периода характерным является то, что лирические образы представляются поэту не так, как они явились перед ним, а так, как они рисуются идеальному воображению".

2. Имя Катерины Николаевны не связывается с названием какой-либо звезды ни прямо, ни косвенно, а звезда, которую называют своей, могла быть у любой девушки.

3. Знал ли Пушкин, что Раевская-старшая называла своей какую-то звезду? Были ли у них разговоры на подобные темы? Это осталось неизвестным.

4. Какие причины могли существовать для того, чтобы Е.Н. Орлова желала скрыть последние три строчки элегии? Никаких. Даже если бы кто-то и узнал в героине Екатерину Раевскую, вряд ли это могло хоть как-то скомпрометировать её: ничего, выходящего за рамки европейского приличия, в стихотворении не было. Нет даже и намека на то, что дева отвечала поэту взаимностью.А о том, что Раевская-Орлова могла опасаться гнева мужа, доброго и мягкого человека, которого к тому же крепко держала в руках, даже смешно говорить.

5.Была ли Катерина Раевская той красавицей, которая рассказала Пушкину о Бахчисарайском фонтане? Не существует никаких надежных доказательств, что это была именно она. История создания "Бахчисарайского фонтана" - это отдельный загадочный сюжет. Кого только не предлагали исследователи творчества Пушкина на роль неизвестной рассказчицы, опираясь порой на весьма шаткие, а иногда и вовсе недостоверные источники, усугубляя положение ничем не обоснованными предположениями и откровенными домыслами.

6. Журнал "Литературные листки", в котором Ф.Булгарин напечатал письмо Пушкина, был весьма популярным, к тому же в нем велась полемика о "Бахчисарайском фонтане". Думается, Пушкин знал наверняка, что Екатерина Раевская его прочитает, зачем же тогда он высказывает предположение, что журнал может попасть в её руки? Странно и непонятно.


Таким образом, следует признать, что нет никаких твердых оснований считать, что, вспоминая юную деву, которая любовалась вечерней звездой, Пушкин имел в виду именно Екатерину Николаевну Раевскую.

После кончины мужа Екатерина Николаевна полностью посвятила себя семье - детям, внукам. Она прожила долгую жизнь и умерла в 1885 году, в возрасте восьмидесяти восьми лет. Перед смертью Екатерина Орлова сожгла все письма Пушкина (если это, конечно, не очередная легенда). Никаких записок о своих встречах с великим поэтом не оставила. Умная и образованная женщина, она прекрасно понимала, какую ценность представляют подобного рода документы для науки и культуры. Какие же чувства двигали ею, когда она сжигала бесценные бумаги? Целомудрие, щепетильность? Гордыня или, наоборот, скромность, желание оградить свою жизнь от пустопорожней суеты любопытствующих? А может быть, до конца жизни она продолжала воспринимать Пушкина как юнца и шалопая, недостойного её руки, сердца и даже воспоминаний?

ИНТЕРЛЮДИЯ

Из статьи в статью кочуют одни и те же факты, цитаты, а иногда и суждения и домыслы. А где взять другие факты? Архивы закрыты для простых смертных. Другие цитаты? То, что написано участниками событий, давно процитировано, причем неоднократно, и ничего нового, как всем понятно, они уже не напишут.

Что же касается суждений, то для более достоверных выводов нужны  многочисленные свидетельства. В настоящее время, к сожалению, известно мало конкретных фактов, на основании которых можно прийти к определенным умозаключениям. Но даже и большее количество фактов не всегда дает основание сделать правильные выводы. Порой для этого недостаточно голой логики и привычного здравого смысла.

И дело не только в знании реалий эпохи, приоритетов того времени, обычаев и привычек. Главное препятствие - это пресловутый человеческий фактор, а иными словами - психология, душа человека с её тайными стремлениями и побуждениями, необоснованными претензиями, ничем не истребимым тщеславием, непонятными, но совершенно благородными порывами, с её невинной ложью, которая в любой момент может оказаться правдой, и беспощадной правдивостью, которая оборачивается ложью. Любовь, увлечение, страх, легкий флирт, досада, оскорбленные чувства - абсолютно все влияет на показания правдивых свидетелей, а даже небольшое искажение может придать совершенно иной смысл любому событию. Отсюда и многочисленные домыслы, которые возникают по вполне понятным и отчасти даже объективным причинам.