К О Г Д А Р Е К И Т Е К Л И В Г О Р У
ВОСПОМИНАНИЯ О ТОМ, ЧЕГО МНОГИЕ НЕ ЗАМЕТИЛИ
Роман-эссе
М.А. Булгаков говорил,
что он ненавидит редакторов,
и будет ненавидеть их всю жизнь.
Не все редакторы одинаковы.
Анатолию Яковлевичу Загороднему,
моему первому учителю в редакторской работе,
посвящаю.
Автор
ПОДАРОК СУДЬБЫ
Наверное, я была не достаточно проворна. Я только начала изучать жизнь Пушкина. Мне ещё не было тридцати лет. Казалось, что тот фарт, который мне выпал в начале трудового пути, будет вечным и если и будет меняться то только по законам эволюции: от низшего к высшему. Поэтому когда в редакции издательства «Жазуши» появилась некто Бабусенкова, я не придала значения её визиту. Кто такая, что ей надо? Много разных людей приходило к нам тогда в надежде что-то издать.
После того, как посетительница ушла, моя коллега Анна Павловна пояснила мне, что это бывший редактор этого же издательства «Надька Бабусенкова, которая Раевского охмурила». Опять же мне это ни о чём не говорило. Я в Алма-Ату недавно приехала, в издательстве работы много, авторы разные: есть интересные, есть серые. Что-то там эта Бабусенкова показывала в журнале «Огонёк», где были портреты жены Пушкина и ещё каких-то женщин. Говорила о переиздании по случаю юбилея Раевского. Разговоры для меня интереса не представляли, так как мне показалось, что я о Пушкине знала больше, чем то, о чем говорила посетительница.
А тут назревал интересный выпуск сказок Пушкина, опять же по случаю юбилея, но уже художника. Альберта Гурьева. Как ни странно, к юбилеям самого поэта эти издания – двухтомник Раевского и «Сказки» Пушкина – не приурочивались. 1983 год – начало работы над сказками. Мне показалось, что куда увлекательнее и престижнее выпустить сказки поэта полумиллионным тиражом с оформлением, какого ещё не было, чем заниматься переизданием «сборной солянки» из двух томов. Если о Пушкине, так о Пушкине. А в двухтомник так же включались еще и повести «Джафар и Джан» и «Последняя любовь поэта», к Пушкину отношения не имеющие. К тому же бывший редактор Бабусенкова просила свою бывшую приятельницу, младшего редактора, курировать издание. Получалось, что меня не позвали. Совершенно не понимая, чего я не дополучу, если не издам Раевского, я была всецело занята работой с другими авторами, книги которых были в производстве, а также сказками Пушкина.
Это был подарок Судьбы, который сделал меня причастной к имени Поэта. Я работала в Алма-Ате редактором в книжном издательстве «Жазушы» от Союза писателей Казахстана. Мне довелось издавать сказки Пушкина с новым, никогда не издававшимся оформлением. Так что это не было обычное переиздание, которое почти не требует участия редактора. Это было новое издание, которое надо было точно и художественно верно воспроизвести.
Пушкинские сказки требовалось выверять построчно с тем изданием, по которому они печатались. Текстология при этом обязательна. Хорошо, что в моей библиотеке было собрание сочинений поэта в десяти томах, изданных в московском издательстве «Художественная литература». С этого издания и печатали текст. Для набора, конечно, расклеили два экземпляра какого-то малоценного издания, там и ошибки были, некоторые мелкие несовпадения с текстом, изданным в собрании сочинений. Для того и редактор был, чтобы все неточности устранить. Зато рисунки были самые что ни на есть оригинальные, таких еще никто никогда не видел. Художник Альберт Гурьев сделал свои иллюстрации. И это было не сиюминутное его творчество. Мне показалось, что он долго работал над оформлением будущей книги.
Открывается сборник сказок рисованным шрифтом на титуле. Это сейчас все просто делается в компьютере, а тогда только ручная работа была. Контртитул просто чудесный, вряд ли где в каких изданиях это было: сидит Пушкин под дубом, подпершись рукой, задумался, а другой рукой котика гладит. Тот самый, о котором поэт писал:
Так иногда лукавый кот,
Жеманный баловень служанки,
За мышью крадется с лежанки:
Украдкой медленно идет,
Полузажмурясь, подступает,
Свернется в ком, хвостом играет,
Разинет когти хитрых лап
И вдруг бедняжку цап-царап.
Котище вам в глаза смотрит, словно он ещё и сказки сочиняет. Альберт сказал, что срисовал его со своего любимого котика. Заставки, концовки, иллюстрации к каждой сказке, все это надо было правильно поставить на свое место, угадать так, чтобы не переверстывать страницы, – наш технический редактор Неля Брониславовна Галицкая постаралась. Корректор Шолпан Мукажанова делала тщательную вычитку и сверку, ведь наборщик мог допустить ошибки, особенно в знаках препинания.
Альберт так увлекся созданием иллюстраций, которые получились очень хорошими, что потом уже из-за этих рисунков поставили в тематический план пушкинские сказки. Нашлись-таки умные люди в нашем издательстве, которые сумели оценить вклад художника Гурьева в пушкиниану. У меня даже оттиски сохранились. Я боялась, что при печатании массового тиража краски поблекнут или произойдет смещение цвета, но ничего такого ужасного не произошло. А тираж, ни много, ни мало, в полмиллиона, и из них только 100 000 экземпляров в твердом переплете. У меня было около десятка книжек, но они все раздарены, так что, когда я собралась делать сообщение в клубе пушкинистов в Воронеже, мы с дочерью с трудом обнаружили одну изрядно потертую книжку в мягкой обложке среди залежей домашней библиотеки. Теперь, когда я работаю над пушкинской темой, тот факт, что никто до меня не издавал сказок Пушкина с иллюстрациями Альберта Гурьева, является предметом моей гордости.
Поэтому, увлёкшись выпуском сказок, я уже не могла выпускать двухтомник Раевского. Правда, после мне «подфартило» приобрести это издание. При том чудовищном дефиците на книги, которые были в нашей стране. Раевскому и его двухтомнику повезло в том плане, что выпускать его взялась моя коллега Анна Павловна Тимофеева, та самая приятельница Надежды Михайловны Бабусенковой. Более добросовестного корректора и искать не нужно было. И как младший редактор она была прекрасным специалистом. Младший редактор – это как секретарь в редакции, он больше техническую работу делает: расклейку оригиналов, если идёт переиздание, предварительный подсчет объемов, сдачу и получение рукописей, их учёт и хранение. В данном случае было переиздание уже ранее издававшихся книг Раевского. На это издание, что весьма редко бывает, дали ещё и второго редактора. Видно, всё же Николай Алексеевич просил о более внимательном подходе к его книгам. Быстренько, быстренько рассоединили переплеты тех книг, с которых предполагалось делать переиздание, всё расклеили, страницы пронумеровали, репродукции собрали и... отправили в набор. А дальше пошло-поехало: бесконечная читка корректур, правка, сверка, выпуск в свет. К сожалению, от этого никто не застрахован – несколько опечаток в книге есть, и в серьёзной исследовательской работе это надо учитывать. Ведь на протяжении двух десятилетий, как мне известно, труды А.Н. Раевского не переиздавали, за этим двухтомником до сих пор пушкинисты охотятся.
Что же касается личной встречи с таким известным человеком, как Николай Алексеевич Раевский, то могу сказать, что недавно я нашла старую записную книжку, где записано:
«8 февраля 1984 года. Раевский у А.И. [Александра Ивановича Егорова, гл. редактора]».
Но этот факт как-то очень смутно вырисовывается в моей памяти: радостный, как младенец, старичок-толстячок, который видит только боковым, периферическим, зрением. Я долго сомневалась, что было это воочию, относила на счёт моего воображения. Оказывается, видела гения пушкиноведения, что и подтвердила случайная запись.
Часто вместо него хлопотала о переиздании его жена, которой тогда было 45 лет, звали её Надежда Михайловна Бабусенкова. Как мне рассказывала моя коллега Анна Павловна Тимофеева, они с Бабусенковой некоторое время вместе работали в нашей редакции. Надежда Михайловна, якобы «положила глаз» на престарелого писателя ещё с тех пор. А он являлся тогда в издательство и демонстрировал свою давнюю офицерскую выправку: щелкал каблуками и целовал руки дамам. Это такие легенды я слышала.
А сама лично могу говорить, что рассматривала семейные снимки, которые Надежда Михайловна всем показывала. На них она была изображена рядом с Николаем Алексеевичем, мне особенно запомнился один: в траве среди майских одуванчиков полусидя-полулежа изображен был старичок, тоже «божий одуванчик», и рядом с ним, едва ли не в бантиках, женщина, которая выглядела его внучкой. Мне было отчего-то неловко смотреть на такое фото, но не хотелось обижать Надежду Михайловну, которая всем показывала снимки и с гордостью говорила:
– А это чета Раевских.
Чета, так чета. Надежда Михайловна рассказывала, как они с Раевским хотели переехать в Москву, как, взошедши по трапу самолета, они резко развернулись и спустились назад:
– Разве можно такую красоту, как у нас – эти горы, эти ели тянь-шаньские на Москву менять?
Это было правдой. В одном из писем к сестре, написанном сразу после ссылки в Минусинский край, Раевский нашел убедительные слова:
«Чем ближе к Тянь-Шаню, тем живее становится природа, а у самой Алма-Аты – великолепие Южной Украины, богатейшие поля, колонны пирамидальных тополей и все это на фоне чудесных гор с заснеженными вершинами. Очарование, да и только...»
И далее:
«Ночи в Алма-Ате мне напомнили Грецию – такая же ласковая теплынь... Город совершенно удивительный – сплошной старинный парк... Ты знаешь, я помню цветники царских резиденций, видел цветы Версаля, Праги, разных чешских магнатов, но Алма-Ату в этом отношении можно сравнить с чем угодно. Площадь цветов в центре города и главный цветник городского парка совершенно изумительны!»
Не случайно, что для писателя Алма-Ата стала третьим родным городом, где на 94-м году он закончил свой земной путь. Долгая и непростая жизнь, интересная судьба. Он сам как-то шутил:
– На моём могильном памятнике напишите только три слова: артиллерист, биолог, писатель...
Его прабабка Софья в молодости на балу увидела Пушкина. И это мимолетное видение поэта передала правнуку как творческий талисман.
– Вот, Колечка, когда подрастёшь, то узнаешь, кто эти люди.
Она ведь училась у Гоголя, который был преподавателем литературы в Патриотическом институте. О Гоголе она сказала, что «человек он был прекрасный, а вот преподаватель никакой». Каким же был её отзыв о Пушкине – тайна.
Кстати:
Теперь я думаю, что незримая связь времён принесла и мне далёкий привет от Пушкина: от творческого талисмана, переданного прабабкой Николаю Алексеевичу, досталась мне малая толика. Это – как свет далёкой звезды. То мгновенье, когда был этот бал, и прабабка Раевского Софья рассматривала поэта Пушкина, чтобы запечатлеть в своей памяти его образ навечно, высветилось мне 8 февраля 1984 года – когда взгляд Раевского скользнул и по мне тоже.
…Далее молодая сорокапятилетняя жена большого писателя-пушкиниста с увлечением рассказывала, как они с дочерью ездят на «Волге» на рынок, как собрались делать ремонт в квартире, как заказывали для Николая Алексеевича новые стеллажи. И эти стеллажи, и сам кабинет писателя чётко представились мне по Пушкину:
Всё было просто: пол дубовый,
Два шкафа, стол, диван пуховый...
Или:
Как женщин, он оставил книги,
И полку, с пыльной их семьей,
Задернул траурной тафтой.
А Надежда Михайловна подробно рассказывала, что у писателя до сих пор полки задергиваются ширмой, это пыльно, поэтому и нужны новые стеллажи с дверцами. Шкафов он не любит, потому что надо, чтобы книги были в один ряд... и т.д. и т.п. Все это говорилось, как мне представляется, только с той целью, чтобы как-то раззадорить женщин в нашей редакции, подчеркнуть свою принадлежность к избранному классу и оправдать свой неравный во всех отношениях брак. А то, что брак был таковым, это видела даже я, тогда ещё молодая и неопытная в таких делах сотрудница. Надежда Михайловна тогда не произвела на меня впечатления особо одаренной интеллектом женщины, её суждения о Пушкине мне показались весьма заурядными, она даже не смогла по достоинству оценить работы такого интересного пушкиноведа, как Раевский, волею судьбы на старости лет оказавшимся её мужем. Более всего её занимали гонорарные ставки и планы будущих денежных трат, впрочем, как и многих других писательских жён.
Может быть, что я глубоко заблуждаюсь в своих суждениях в адрес вдовы Раевского (он умер, когда я жила уже в Воронеже, да и она тоже покинула наш мир: как мне недавно написала писательница Надежда Георгиевна Поведёнок, моя добрая алма-атинская знакомая, что Надежда Михайловна умерла от рака года два тому назад). Очень может быть, что именно в ней Николай Алексеевич в конце жизни обрёл помощницу и понимающего друга, но впечатление от её посещений нашей редакции, а она не раз приходила, пока двухтомник был выпущен в свет, оказалось именно таким, как я описала. Что было, то было.
Когда занят ежедневно работой, когда почти ежедневно происходят интересные встречи, то недосуг особенно изучать биографии всех посетителей, даже если они писатели. К тому же по молодости мне казалось, что такая работа будет всегда, что это будни, текучка. Так надо ли особо отмечать каждый день. И тут, конечно, я сделала промашку. С Раевским надо было и пообщаться, и взять автограф. Ведь только потом, с годами, пришло понимание, что Николай Алексеевич сделал неоценимый вклад в науку о нашем великом поэте.
В то время мои коллеги это мало ценили. На него, прежде всего, смотрели как на бывшего белого офицера, который пошел против Советов, да к тому же не известно где отсидевший войну. В то время каждый был комсомольцем или коммунистом. Теперь это смешно и глупо, а тогда никто не мог по-другому смотреть на писателя Раевского, как на человека с тёмным прошлым, отбывшего свой срок где-то в Сибири и поселенным навечно в Алма-Ату.
О нём нигде не писали. В Большом Советском энциклопедическом словаре есть Алла Борисовна Пугачёва, есть политработник, автор книги очерков «Уголь, железо и живые люди» Лариса Рейснер, но нет пушкиноведа Николая Алексеевича Раевского. К счастью, у меня оказался справочник «Писатели Казахстана». Да, Николай Алексеевич был членом Союза писателей СССР, куда его приняли в весьма преклонном возрасте. Только в 71 год он издал свою книгу «Если заговорят портреты», материал для которой собирал с 1934 года. В этом справочнике ничего особенно не разъясняют его составители. Родился, учился, защитился, написал... Только в предисловии к юбилейному двухтомнику Николаю Алексеевичу позволили написать о себе «почти всё». Наверное, исключительно из уважения к его почтенному возрасту. Ведь ему исполнялось тогда 90 лет. А он строил планы на ближайшее десятилетие. «Если судьбе моей будет угодно распорядиться так, что я доживу до ста лет, то буду, пожалуй, единственным русским писателем, достигнувшим столь почтенного возраста». Да, он пережил по возрасту даже Толстого. Умер на 94-м году в Алма-Ате, как мне представляется, на руках у Надежды Михайловны. Олег Карпухин, опубликовавший свой очерк о писателе в журнале «Наше наследие», сокрушался:
«Чем глубже я вникал в эту долгую и удивительную жизнь, тем больше печалился тому, что нет книги об этой жизни... В судьбе этой, между тем, есть все, чтобы на ее основе воссоздать, без преувеличения, историю двадцатого века со всем блеском, трагедиями, величием, потерями и обретениями».
Только одно хронологическое описание событий его жизни займет немало времени.
1894 год – рождение в семье судебного следователя первого сына Николая в городе Вытегре Вологодской области.
В 1913 году в Каменец-Подольске закончил гимназию и поступил на
естественный факультет в Петербургский университет. Два года он учился и увлеченно занимался лепидоптерологией – разделом энтомологии о бабочках. Начавшаяся первая мировая война изменила планы на будущее. Николай Алексеевич оставил любимое занятие и учебу в университете и поступил в Михайловское артиллерийское училище. В ноябре 1915 года закончил его, получив чин подпоручика, а летом 1916 года он участвовал в знаменитом брусиловском прорыве. Осенью этого же года уже поручик Раевский в Карпатах командует 25 пушками, хотя самому еще 22 года.
Дальше наступает момент истины. В мае 1918 года вся семья Раевских собирается вместе. В последний раз все вместе. Брат Дмитрий ушел в Красную Армию. Николай встал под белые знамена.
В 1920 году капитан Раевский с остатками разбитой армии барона Врангеля покидает Россию. Жил в Греции, Болгарии, а потом надолго переселился в Чехию. Уже в тридцать лет он решает продолжить свое занятие бабочками и поступает в Карлов университет в Праге, где с увлечением разрабатывает свою научную теорию. Не имея гражданства и оказавшись лицом без подданства, он совсем не имел шансов получить работу. Поэтому параллельно с учебой в Карловом университете, он посещал курс литературной секции Французского института, сочтя, что хорошее знание французского языка ему еще пригодится. И после его окончания он получает возможность на месяц съездить в Париж.
Пушкин пришел в его жизнь неожиданно. Занимаясь в библиотеке своими научными изысканиями по биологии, он получил книгу Модзалевских с новым изданием писем Пушкина. Это произошло случайно. Потом он всю ночь читал письма. А после мысленно не раз обращался к ним. Стал искать время для занятий в библиотеке уже темой Пушкина. Ну, а дальше, наверное, каждый, кто сидит в этом зале, знает, как это бывает, когда с головой погружаешься в изучение жизни и творчества любимого поэта.
Даже когда в 1930 году Раевский приняв академическую присягу, получил диплом доктора естественных наук, это уже не имело для него того первоначального смысла. Отказавшись вновь засесть за микроскоп и оставив место в лаборатории, он сказал себе: «Довольно зоологии, да здравствует Пушкин!»
Вначале это была разработка темы «Пушкин и война». Опираясь на статью Михневича «Пушкин –как военный писатель», он делал свои открытия. Хотя по сути подобных работ в пушкинистике ещё долго не было. Оставив свою должность в лаборатории, Николай Алексеевич вынужден был искать средства для жизни. Тут и пригодились ему знания языков. Он занялся переводами для научных журналов с чешского на французский. Для Пушкина времени почти не оставалось. Но тема «Пушкин и война» всё же была озвучена. К печальной дате 100-летия гибели поэта Раевский решился сделать двухчасовой доклад перед очень небольшой, но вполне компетентной аудиторией.
Здесь нельзя пройти мимо такого факта в жизни Раевского как его знакомство с Владимиром Набоковым. Крупный писатель Русского зарубежья также в свое время увлекался бабочками. Какое-то время он заведовал отделом насекомых в одном из американских университетов и опубликовал несколько научных статей. Раевский любил его повесть «Пильграм» об ученом-энтомологе.
«Нет на свете большей услады, чем занятия литературой и ловля бабочек», – это изречение принадлежит именно Набокову.
Кстати:
Как-то Николай Алексеевич решил показать Набокову выставку художника Зарецкого «Пушкин и его время». Они отправились в Пражскую публичную библиотеку. Увидев портрет баронессы Вревской, Раевский вспомнил, что Пушкин называл Зизи Вульф – в замужестве Вревскую «кристаллом души» своей. На портрете же была изображена полная большая женщина в возрасте. На что Набоков сказал:
- Теперь это не кристалл, а целый сталактит.
«В жизни Пушкина малозначительного нет», – так всегда считал Раевский и постоянно расширял поле своих изысканий в пушкинистике. В 1934 году он стал искать потомков Александры Николаевны, сестры жены Пушкина. И только в 1938 году обнаружил их родовой замок в Бродзянах. Побывал там. Потом хотел туда съездить еще, так же, как и в Теплице, родовое гнездо Долли Фикельмон, но война смешала все планы. Его даже арестовало гестапо как русского, небезопасного для немцев. Через два месяца он был отпущен с подпиской о невыезде. Всю войну он занимался темой «Пушкин в Эрзрумском походе» и практически написал монографию. Но потом все его материалы были утеряны во время боевых действий в Праге. 13 мая 1945 года его арестовали снова, но теперь это были советские власти. 5 лет исправительно-трудовых лагерей и 3 года поражения в правах. Работа для него нашлась только в Минусинске, где ему пригодились познания в биологии. Там он работал в клинико-диагностической лаборатории местной больницы.
В 1961 году Алма-Ата становится третьим родным городом для Николая Алексеевича Раевского. Здесь он и жил, работал библиографом и переводчиком в Республиканском институте клинической и экспериментальной хирургии до семидесяти лет. В Алма-Ате выпустил свои книги в издательстве «Жазуши», где довелось работать и мне. В Алма-Ате в 1989 году закончился этот трудный, насыщенный событиями и встречами жизненный путь.
Кстати:
Нетрудно заметить, что эта моя глава резко отличается от всех, имеющихся в этой книге. Но что теперь поделаешь: была возможность лично побеседовать с Николаем Алексеевичем Раевским – не на сто процентов исполнимая, но всё же возможность, и я, вследствие своей нерасторопности, лени, неопытности, глупости – не знаю, чего – я упустила её. А ведь могла бы иметь свой, как теперь говорят, эксклюзивный материал. И когда я готовила выступление в клубе пушкинистов года два тому назад, то пришлось использовать чужие строки. Думаю, что можно мне простить этот пересказ, поскольку материалов о Николае Алексеевиче до обидного мало. Как я полагаю, у него не осталось прямых наследников. И жена его умерла. И теперь уже, смотрю, появляются и переиздания его книг. Наверное, авторское право при этом уже трудно нарушить.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ. "КАК Я НЕ СТАЛА УЧЁНОЙ ДАМОЙ" http://www.proza.ru/2012/03/18/534