Мобильник Трубникова был заведен на семь, но запел в половине третьего.
— Это я, Володя, я труп нашел.
— Немедленно звони в полицию и ничего там не трогай! Где ты?
— Рядом с трупом.
— Где ты находишься?
— В парке рядом с аэропортом.
— Звони в полицию и жди. Я сейчас тоже приеду.
Людмила, разбуженная телефонным звонком, с сожалением вздохнула. Она всегда вставала в пять, сейчас не было и четырех. Но теперь все равно не заснешь. Она встала и пошла в кухню, поставила чайник. Начала крутить кофе. У них была ручная кофемолка. Хотела приготовить мужу кофе покрепче и бутерброд, не успела.
— Как ты так быстро собрался?, — задумчиво сказала она, присаживаясь на табуретку, — труп не сбежит, выпей кофе.
— Емелю выручать надо, — сердито буркнул Трубников и вышел в подъезд, зажав в кулаке ключи от машины.
Ростовский февраль страшен не столько морозом, сколько гололедом и злым холодным ветром. Трубников быстро шел к гаражу. В ушах звучал голос Емели. Про себя он звал Володю по фамилии, превратив Володю Емельянова в Емелю. Емельянов недолго служил в полиции в отделении у Виктора. Помогал Трубникову в расследовании одного убийства. С тех пор часто приходил к Трубникову по делу и без дела. Он родом из станицы Елизаветинской. Там за него молились мать и бабушка. В Ростове у него никого не было, вот и прибился к хлебосольному дому Трубникова.
Трубников знал парк возле аэропорта. Это скорее роща, чем парк. Роща с дурной славой. Даже в погожие летние дни там не встретишь ни прогуливающихся взрослых, ни играющих детей.
— Какой черт занес туда Емелю в февральскую ночь? — думал Трубников, заводя машину. — Эх, Емеля! Нет бы на реку за щукой, а он в парк за трупом.
Ночью не бывает пробок, дороги почти пустые. Трубников быстро доехал до аэропорта, но парк очень большой, где же искать Емелю? Собрался перезвонить ему, но увидел полицейскую машину, направляющуюся в парк, поехал за ней. Вскоре в свете фар появился Емеля:
— Николай Федорович, — быстро затараторил он, — спасибо, что приехали, он на боку лежит, калачиком. Его, наверное, не здесь убили, а я до костей промерз.
Трубников молча пожал ему руку и быстро пошел к освещенному фарами полицейской машины месту, где уже находились люди. Окинул их взглядом. Узнал только одного —судмедэксперта Липковича. Он стоял раком над трупом, рассматривая его. Наконец, выпрямился и отошел. Увидев Трубникова, подошел к нему:
— Он убит не здесь и не сейчас. Его сюда привезли мертвым и даже не потрудились снегом засыпать. Наверное, были уверены, что в этой роще до лета никто гулять не будет. Это твой паренек здесь гулял?
— Мой. Подожди, я хочу сам на труп посмотреть.
— Иди, я уже налюбовался.
Трубников подошел к трупу, склонился над ним. Долго и внимательно смотрел. Выпрямился и продолжал смотреть на него. Липкович уже выкурил сигарету, а он все стоял и смотрел на труп. Липкович не выдержал и подошел к нему:
— Никак знакомого встретил? — мрачно пошутил он.
— Да, — медленно сказал Трубников, — знакомого. Это Чича.
— Кто?
— Виктор Чичевский по прозвищу Чича.
Трубников и Липкович отошли, чтобы не мешать упаковывать труп, продолжали разговор, когда к ним подошел Емеля:
— Николай Федорович, сейчас здесь еще один труп будет, я умру от переохлаждения.
— Я вообще не понимаю, как ты здесь оказался, — устало сказал Трубников.
— Мой друг, нельзя ли для прогулок подальше выбрать закоулок? — съязвил Липкович.
— Николай Федорович, ну вы же знаете, что я в общежитии жил?
— Твое общежитие на Чкаловском, а не возле аэропорта.
— Так потому я здесь неподалеку комнату снял. Я на работу в аэропорт устроился, вот и снял комнату, чтоб ходить ближе. А через парк напрямик близко. Я с дежурства шел, чуть не споткнулся об этот труп.
— Иди домой. Я твои координаты сам дам. Может, тебя подвезти?
— На машине долго кружить, я бегом быстрее.
Он убежал.
— Ту держи меня в курсе, — сказал Трубников Липковичу, — я этого Чичу помню.
— Тебе его жалко?
— Может быть.
Липкович удивленно хмыкнул:
— Конечно, результаты экспертизы ты узнаешь первым. Однако я тоже промерз. Пора по коням.
Он ушел в машину. Трубников остался беседовать с коллегами.
Когда он вернулся домой, был уже день, болела голова. Он ничего не ел, но есть и не хотелось. Людмила была на работе. Дома было чисто, уютно. Он принял душ, сел в кресло и застыл с открытыми глазами, глядя прямо перед собой. Он вспоминал уже который раз за этот день убитого Виктора Чичевского. Первый раз он встретился с ним лет десять назад. Одна боевая пенсионерка, покупавшая в магазине продукты, поймала его за руку, когда он хотел вытащить из ее сумки кошелек.
Воровать Чича начал рано. Ему было восемь лет, когда умерла мать. Отец отдал в детдом его и дочь, на год младше Чичи. Сам уехал куда-то. В детстве у Чичи было очень болезненное чувство справедливости, он старался все всегда делить поровну. Однажды увидел в учительской на подоконнике много линеек. Украл их, принес в детдом и раздал каждому по линейке. Другой раз в магазине украл большой кусок халвы, принес в детдом, поделил поровну, но всем не хватило. Пошел снова за халвой, его поймали. Отправили в колонию, потому что воровал он часто, отучить не могли. Колония тоже не отучила.
Чичевский выучился на газоэлектросварщика, но по специальности не работал. Наверное, потому что воровать ему было легче. Его, случалось, избивали, когда ловили за руку. Как-то раз избили на центральном рынке, но он так громко кричал, что он детдомовский и хочет кушать, что его мучители превратились в его опекунов. Дали ему еду, работу: возить тележки с товаром по рынку. Но работать долго он не мог. Сбежал от них. Постепенно от карманных краж перешел к квартирным. Начал с сараев, подвалов. Искал те двери, которые легко было открыть. Воровал все, что попадалось под руку: молоток, чайник, ложки, старое одеяло… Украденное тащил в свою нору (снимал флигель, исправно платил за него). Потом перешел на богатые, с его точки зрения, дома. Находил их просто. Подряжался работать в бригаду по уборке жилых помещений и офисов. Бригада часто убирала строительный мусор в домах так называемых новых русских. Люди строили дом в два или три этажа, а шлифовать полы и стены после строителей нанимали людей по газете. Он старательно мыл окна, полы, выносил кучи строительного мусора и запоминал. Потом, когда семья радостно праздновала новоселье, он выжидал. Как ему удавалось проникать в спящий дом, да еще подключенный к сигнализации? Трубников догадывался, что это его рук дело, но Чича ни разу не попался. Непонятно было, куда он сбывал краденое? Никто из перекупщиков его не знал. Ни в магазинах, ни на рынке украденные вещи никогда не появлялись. Несколько раз Трубников вызывал его, допрашивал. Он отвечал всегда так, словно извинялся, вел себя тихо. Поймать его за руку уже не получалось. Он жил всегда один, у него не было подруг, друзей. Была младшая сестра. Она вышла замуж и уехала с мужем в Сибирь к родителям мужа. Он не поддерживал с ней связь. Наверное, сейчас Чича зашел в дом ночью, чтобы ограбить. Каким-то нечаянным движением, звуком выдал себя. Хозяин полицию вызывать не стал, сам разобрался.
Трубников встал, надел пальто и вышел на лоджию, закурил. Людмила не любила, когда он курил в квартире. Февральский пасмурный день, порывистый ветер. На улице ни души. Трубников с наслаждением курил:
—А ведь Чича не курил, — почему-то вспомнил он, — не курил, не пил. Если бы не воровал, цены бы ему не было. Голова светлая. Не случайно работал в одиночку. Сам себе начальник и исполнитель. Кажется, я сегодня забыл позавтракать и пообедать тоже.
Он зашел в комнату и услышал телефон. Звонил Виктор, просил срочно приехать, в чем дело не объяснил.
— Видать, не судьба мне сегодня обедать, — подумал Трубников, оделся, пошел в гараж.
В кабинете у Виктора толпилось много людей, секретарша не успевала отвечать на телефонные звонки.
—Ну наконец-то, — с облегчением вздохнул Виктор, увидев его, — твой Синебрюхов воскрес, кассиршу ограбил.
— Синебрюхов давно на том свете, — присаживаясь ответил Трубников, — а если бы воскрес, то… — Он замолчал, увидев в каком напряжении находится Виктор.
— Почему ты решил, что это Синебрюхов?
— Потому что кассира допросил. Молодая девушка. Зовут Ольга Петровна. Ей фотографию показали, она аж закричала, что это он.
— Сколько взяли?
— Восемьсот тысяч рублей — зарплата работников малой фирмы, в которой потерпевшая работает кассиром.
— Извини, Виктор, но я Синебрюхова хорошо знал. Он грабил по-крупному. На 800 тысяч не позарился бы. Да и умер он давно. Убит в перестрелке. Не он это.
— Как же не он! Смотри!
Виктор подошел к нему и положил перед ним наручные часы:
— На месте преступления нашли, он их обронил.
— Да, это его часы, — задумчиво сказал Трубников, — странно. Ничего не понимаю. Других таких часов быть не может, они с подписью.
— Значит Синебрюхов, когда его похоронили и разошлись, вышел из гроба и ограбил кассиршу.
— Виктор, его похоронили четыре года назад.
— Отдыхал где-нибудь, награбил-то он достаточно.
— Бред какой-то, — сказал Трубников. — Не мог он воскреснуть, не могла его кассирша опознать по фотографии. Дай я с ней сам поговорю.
—Завтра поговоришь. Она в больнице, у нее шок, истерика, короче, к ней сейчас бесполезно. А сейчас, пожалуйста, побудь здесь, у меня планерка в режиме он-лайн. Может, что поймешь, ты же его хорошо знаешь, Синебрюха этого.
— Знал. Да, я его хорошо знал. Надо бы из архива его дело достать.
Последнюю фразу Трубников договаривал уже сам себе, потому что Виктор отвечал по телефону высшему начальству о ходе расследования.
Трубников вернулся домой поздно. Людмила уже спала. В кухне на столе стоял ужин, в микроволновке — тарелка борща. Он сел ужинать. На пороге кухни появилась Людмила:
— Емеля вечером был, ужинал, про тебя спрашивал.
— Люда, ты Синебрюхова помнишь?
— Да как же его не помнить! Его весь Ростов помнит. А ты чего его вспомнил? Сколько лет прошло!
— Воскрес он. Сегодня могилу его с трудом разыскали, гроб вытащили…
— И что в гробу? — заинтересовалась Людмила, — вместо трупа мешок золота? Хоть бы горстку принес. А то устала я от твоей работы, ни днем, ни ночью покоя нет.
— Извини, что разбудил, иди спать.
— А ты не собираешься?
— Да мне еще кое-что вспомнить надо, обдумать. Синебрюхова в перестрелке убили. Я сам в той перестрелке участвовал. Хорошо помню, он был мертв. Не мог он воскреснуть.
Людмила махнула рукой и пошла спать. А он еще долго стоял в кухне, прижавшись лбом к холодному оконному стеклу. Смотрел, как ветер кружил поземку, словно в крутящемся волчком снеге мог найти ответы на свои вопросы.
В последующие дни все были заняты расследованием ограбления кассира. Начальство требовало отчет ежедневно, а то и несколько раз на день. Был занят и Трубников, поскольку никто кроме него так хорошо Синебрюхова не знал. Дело о трупе в парке никого не волновало. Дескать, убит в результате разборок вор-домушник. Однако все же Трубников позвонил Липковичу и подумал, что тот сошел с ума. Липкович радостно закричал в трубку:
— Барашка нашел, барашка!
— Какого барашка? Я у тебя про Чичу спрашиваю.
— Так я про него и говорю. Волосы у Чичи черные патлатые. А на затылке в волосах волоски шерсти барана. Прости, Николай, я искренне хочу тебе помочь. Ну ты же сам помнишь, что Синебрюхова помогла поймать уборщица, значит убийцу Чичи поможет найти барашек. Хороший барашек, молодой. Хорошей выделки. А других зацепок нет. Карманы пустые. Убит тяжелым тупым предметом. Удар по затылку с большой силой, то есть долго не мучался. В парк, как и предполагали, привезли уже мертвого. Везли в багажнике или на заднем сиденье, потому что калачиком свернулся, как котенок. Нашли в третьем часу ночи, а смерть наступила за два часа до этого. Все.
Трубников был с утра до ночи занят поиском воскресшего Синебрюхова, поэтому попросил у Виктора помощника, чтобы завершить дело Чичи. Виктор поморщился:
— На кой черт тебе этот Чича?
Но вызвал Александра Игнатова, сказал, что на два дня, не больше.
—Командировочные дай, — сказал Трубников.
Виктор снова поморщился, словно от зубной боли:
— Куда ты его хочешь послать?
—Далеко и надолго.
— Через два дня, чтоб вернулся.
Трубников отправил Игнатова в Островянку. Машину не дали. Пришлось ему ехать на электричке до Орловской, оттуда автобусом до Островянского детдома, где когда-то воспитывался Витя Чичевский. Надежда была слабой, но все же.
Флигель, который снимал Чича, Трубников осмотрел сам. Чисто, пусто. Удивился количеству книг. Оказывается Чича любил исторические романы. Никаких тайников не было. Не было и украденных вещей. Наверное, Чича учел печальный опыт юности, когда тащил все украденное в свою норку. Молоток, одеяло, ложки и вся прочая рухлядь была обнаружена и послужила доказательством его вины. Но сидел он тогда недолго. А выйдя перешел на кражу денег и драгоценностей, которые, попав в его руки, исчезали. Сам он жил скромно. Как говорили хозяева флигеля, иногда заходившие к нему в гости, он покупал мешок картошки и много чаю и сахара. Ел жареную картошку, пил чай. Гостей не водил. Только часто подолгу отсутствовал, но платил аккуратно. А где он пропадал неделями, они не интересовались.
У Трубникова было мало надежды, что в детдоме кто-то помнит его. Но даже если есть только один шанс из тысячи, то надо использовать его. Трубникову во что бы то ни стало надо было найти убийцу Чичи, а зачем? Он и сам не понимал. Но почему так сильно болела душа, когда он вспоминал его? Затерялся по жизни Чича, заблудился. При жизни не нужен был никому, умер и тоже никому не нужен. То ли жил, то ли нет? Или все же был хоть один человек, который бы заплакал, узнав о его смерти? Не на необитаемом же острове он жил. Однако кроме детдома в Островянке других людей, которые могли бы знать его, не было.
Игнатов уехал сразу, захватив с собой только зубную щетку, полотенце и мыло.
Емеля приходил каждый вечер, интересовался «своим» трупом. Рвался в бой, хотел помочь найти убийцу. Трубников дал ему весьма абстрактное задание — найти на сиденье автомобиля шкуру барана. Емеля сразу затих и долго смотрел на Трубникова взглядом, похожим на взгляд барана. И Трубникову пришлось долго объяснять ему, что в следственно-розыскной деятельности не одни только погони и схватки с преступником, но много рутинной работы. О том, что в их работе не бывает мелочей или случайностей. Даже маленький волосок барашка может стать ключом к разгадке преступления. На все надо обращать самое пристальное внимание. Пришлось рассказать и про уборщицу тетю Наташу, благодаря которой смогли поймать банду неуловимого Синебрюхова.
Каждый раз, когда банда Синебрюхова грабила очередное крупное предприятие, милиция, получив сигнал, моментально прибывала на место преступления. Увы, водитель Синебрюхова был асом. Машина с грабителями и награбленным словно растворялась в воздухе. Они заранее планировали ограбление, быстро уходили. В тот роковой день трое грабителей во главе с Синебрюховым шли по опустевшему коридору одного предприятия. Зашли в каморку кассирши, связали ее, забрали деньги и снова втроем по длинному коридору. Все работали в офисах. В коридоре тихо и пусто. Но на этот раз в коридоре была уборщица. Тетя Наташа уже вымыла полы почти во всем коридоре. Она очень старалась. Часто меняла воду, меняла тряпки. Полы были чистыми и влажными.
— А тут трое бугаев прутся по коридору, оставляя следы от пыльных чоботов, — как она потом рассказывала на следствии.
Тетя Наташа родом из казачек. Голос громкий, выражения яркие, ни на какие другие языки не переводимые. Трое бугаев смутились ее криком, который мог привлечь внимание работников. Они пошли обратно к комнате , где сидела связанная кассирша, прошли мимо и вышли через черный вход во двор. А машина ждала их у главного входа. Они потратили буквально три минуты, но этого было достаточно, чтобы вовремя подоспела милиция, началась погоня. Преступники укрылись в частном доме на окраине Ростова. Их окружили, предложили сдаться. В ответ — стрельба. Четыре года Ростов отдыхал от грабителей. И снова ограбление. Молодая, перепуганная насмерть девушка-кассирша божится, что ее связывал мужчина, который на фотографии. Воскрес Синебрюхов.
В воскресенье 19 февраля Трубников весь день был дома, нездоровилось. Он сидел в кресле с книгой в руках, но вместо книги видел то лицо Чичи, как всегда извиняющееся, то лицо Синебрюхова, озлобленное, с застывшим упрямством в глазах. Тогда все газеты повторяли его слова: «Я лучше умру, но умру богатым, чем жить в нищете».
Он действительно умер богатым – лежал на мешке с деньгами. Но богатством воспользоваться не успел. Кроме мешка с деньгами в его доме ничего, выдающего богатство, не было. Трубников видел его мертвым и не сомневался в том, что он умер. Кто-то работал под него. Кто-то, кто очень хорошо его знал и даже имел его наручные часы. Неделю полиция занималась расследованием ограбления. Тщетно. Словно шли по замкнутому кругу. Все, кто проходил по делу Синебрюхова, были допрошены. Никто из них не мог участвовать в ограблении даже в качестве консультанта.
Тягостные размышления Трубникова прервал Емеля. Он зашел тихо. К удивлению Людмилы, отказался от обеда.
— Ты не заболел? Участливо спросила она.
— Нет, Людмила Ивановна, просто я не хочу есть.
Он понуро сел перед Трубниковым и стал говорить:
— Я нашел 152 машины с бараньей шкурой на заднем сиденье. Вот список.
Трубников отмахнулся от списка:
— Теперь надо составить список владельцев этих машин, их адреса. Хотя, впрочем, я сам отдам список в ГИБДД, попрошу помочь. С тебя пока хватит. Иди пообедай. Сегодня котлеты с толченой картошкой. Поешь. А потом сыграем партию в шахматы. Отвлечься хочу.
В два часа ночи Виктора разбудил телефонный звонок. Звонил Трубников:
— Я знаю, кто ограбил кассиршу.
Виктор сразу проснулся, насторожился:
— Кто?
— Мне нужна помощь артиста, — ответил Трубников.
— Ты разбудил меня, чтобы пошутить?
— Это не шутка, если я сейчас скажу тебе, кто грабитель, ты не поверишь. Я надеюсь, что артист поможет мне спровоцировать грабителя на какую-нибудь неадекватную реакцию, хотя бы напугает.
— Ладно, завтра, то есть сегодня обсудим это. Наверное, я смогу найти тебе артиста и артистку тоже. Голова у меня раскалывается. Ничего не помогает. Ничего кроме ампутации.
— Спи, извини, что разбудил. Утром приду к тебе.
В понедельник после визита к Виктору и встречи с артистом Трубников вернулся домой и сел за письменный стол. Уже в который раз перечитал рапорт Игнатова, посетившего Островянский детдом. Чичу там помнили. Он приезжал к ним прошлым летом. Неделю у них жил.
— А куда еще им можно приехать? — говорил директор детдома. — И не только отдохнуть, поесть досыта, но здесь есть с кем добрым словом обмолвиться. Все те же воспитатели работают, которые их детьми знали. И покушать досыта можно. У нас свое подсобное хозяйство. Свинью зарежем, и кушай каждый, сколько хочешь. А то, что бывших воспитанников нельзя — это бред сивой кобылы. Потому что им больше идти некуда. Так что многие приезжают, косить помогают. И наше село, и соседние с их помощью сено заготавливает. Витя тоже косить ходил. Друг у него был по косьбе — Олег Селищев. Он не детдомовский, в селе с матерью живет.
Олег рассказал, что у Чичи подруга в Ростове живет. Работает Танька то ли дворником, то ли вахтером. Танька Куракина.
Трубников отправил Емелю искать дворника-вахтера Таньку Куракину. Когда он заканчивал перечитывать, позвонили из ГИБДД, список составили. Недавно он поставил у себя в квартире факс, теперь порадовался, что не надо за списком ехать, тем более уже вечерело. Начал изучать список. Приехала с работы Людмила. Сразу занялась приготовлением ужина.
— Зачем ты чистишь так много картошки? — удивился Трубников.
— Володя толченую любит. Толченую картошку с куриной печенкой в сметане.
— А он сегодня придет?
— Он уже неделю каждый вечер приходит. У него хороший аппетит.
—Я тоже не жалуюсь.
— На всех хватит, когда приготовлю, позову, а сейчас не мешай.
Трубников вернулся к письменному столу, держа в руке кружку горячего чая. Пил его и читал список, делая пометки карандашом. Когда ужин был готов, и вся квартира благоухала вкусными запахами, приехал Емеля. Он весь сиял от счастья:
— Это точно она должна быть. Танька — подружка Чичи. Я сегодня постеснялся слишком поздно ехать к ней, завтра прямо с утра поеду. Почти весь город обошел, все ЖЭУ, Товарищества и всякие домовые комитеты, аж подошва на ногах горит, но я нашел ее. Это точно она.
Людмила усадила обоих ужинать, сама ушла в ванную, начала мелкую стирку.
— С Таней говори поосторожней, поделикатней. А то брякнешь с порога: «Твой Чича умер». Знаю я этих барышень, господи помилуй от их истерик, — напутствовал Трубников Емелю. — Внимательно жилье осмотри. Нет ли где тайников? Чича не воровать не мог. Такой у него фундамент с детства заложен. По молодости все подряд воровал. Повзрослел, стал только деньги брать и драгоценности, а сам всегда жил очень скромно. Я лично постоянно под наблюдением все каналы сбыта краденого держал. Украденные им драгоценности так нигде и не объявились. И вообще, странный был этот Чича. Сочетал страсть к воровству с чтением исторических романов. Кем он себя воображал? Графом Калиостро?
Емеля налил себе второй стакан томатного сока и медленно пил его:
— Николай Федорович, мне сегодня всю ночь бараны снились. К чему это?
— Хорошо, что напомнил, — вставая, ответил Трубников.
Он пошел в комнату, взял список, полученный сегодня факсом, отдал его Емеле:
— Из всего списка надо проверить троих, но проверить деликатно. Спросить, например, довольны ли они работой бригады по уборке строительного мусора? Чича обычно в такие бригады подряжался в поисках очередной жертвы, пока сам жертвой не стал. Работы тебе на завтра хватит. А как твой аэропорт? Уволился?
— Нет, отпуск взял, очень захотелось убийцу Чичи найти. Все-таки это же я его нашел в парке. Его уже похоронили?
— Да, родственников у него нет, ждать некого.
Емеля молча допил третий стакан томатного сока и засобирался домой.
— Завтра с утра к Тане поеду.
— Справишься? Может, с тобой и мне поехать?
— Ну я же не мальчик! Сам поговорю. Может, тайник с драгоценностями найду.
Емеля ушел, оставив в раковине груду грязной посуды и пустые кастрюли и сковородки.
В семь утра Емеля был уже на Верхненольной улице, где женщина в яркой желтой жилетке колола лед на тротуаре.
— Здравствуйте, — с широкой улыбкой подошел к ней Емеля.
Она остановилась и еще крепче вцепилась в ломик, которым колола ледяные колдобины.
— Не бойтесь, меня зовут Володя Емельянов. А вас Таня Куракина?
— Откуда вы меня знаете?
— Мне надо с вами поговорить…
— Не о чем мне с вами говорить, мне работать надо.
И она со всего размаху ударила ломом по обледеневшему тротуару. Емеля инстинктивно отскочил, но не сдавался:
— Мне надо с вами по поводу Виктора Чичевского поговорить.
— Так это он вас ко мне прислал? Это он?
В голосе девушки было столько злобы, что Емеля отступил на шаг, с опаской глядя на ломик в ее руках.
Она подняла ломик, словно копье или шпагу и угрожающе направила его на Емелю.
—Я его ненавижу! Пошел…
И она произнесла в адрес Емели много словосочетаний, не переводимых на другие языки. В такт произносимому энергично размахивала ломиком. Емеля отступал под натиском ломика, беспомощно оглядывался. Улица темная, пустая. Ему стало не по себе.
— Да умер он! Умер твой Чича! — прокричал он.
Девушка застыла с ломиком наперевес, осмысливая услышанное. Те несколько секунд, которые она стояла, прижав его ломиком к стене и глядя прямо в глаза, показались Емеле вечностью.
— Умер, — тихо повторила она.
Глаза ее, только что с ненавистью смотревшие на Емелю, наполнились слезами. Емеле еще ни разу не приходилось видеть такой резкой перемены. Ломик упал, больно ударив его по ноге. Он поднял его и совершенно растерялся. Она повернулась к нему спиной и медленно пошла. Он пошел за ней, держа ломик. Они вошли во внутренний двор, пересекли его. Она набрала код, открыла дверь подъезда, он пошел за ней. Ее комната была очень маленькой, наверное, метров девять. К тому же длинная с одним окном. Возле окна стоял стол и две табуретки. Возле стены — неубранная раскладушка, на которой спал кот. В углу примостился обыкновенный рукомойник с ведром внизу. К нему и подошла Таня. Она долго умывалась, вытиралась полотенцем, но слезы душили ее. Емеля стоял посреди комнаты с ломиком в руке. Потом будто очнулся, положил ломик на пол возле стены. Взял со стола кружку, налил воды из стоявшего тут же чайника, подал ей.
— Выпейте, вам станет легче.
Она оттолкнула его руку с кружкой воды и прислонившись лбом к стене плакала навзрыд. Она плакала молча, наверное, боялась привлечь внимание соседей. Тем страшнее было зрелище. Тело содрогалось в конвульсиях, полотенце было мокрым от слез. Емеле стало жалко ее, но он не знал, как успокоить. Ему стало душно. Он снял куртку, шапку, шарф, хотел повесить на вешалку, но она сразу оборвалась и упала на пол. Вешалка крепилась к стене одним гвоздем и честным словом. Он поднял вешалку со всем содержимым и положил на раскладушку. Кот уже не спал, а терся об ноги хозяйки. Она стояла спиной к Емеле, прижалась к стене. Он начал говорить. Сам понимал, что говорит бестолково, но он не мог молчать.
— Таня, Таня, не надо. Все мы когда-нибудь умрем. Он не мучился долго. Его кто-то сзади по голове ударил, он умер сразу. Быстро умер, не страдал. Я вас на кладбище свожу, покажу, где. Не плачьте так, успокойтесь.
Он силой оторвал ее от стены, посадил на табуретку возле стола. Она по-прежнему прижимала к лицу полотенце.
— Все пройдет, — тихо говорил Емеля, — все пройдет. Это больно, я знаю, очень больно, но и это тоже пройдет.
Она оторвала от полотенце опухшее от слез лицо, посмотрела на Емелю и прошептала:
— Ненавижу…
Емеля замолчал. Он уже ничего не понимал.
— Себя ненавижу.
По ее лицу снова потекли слезы, но она продолжала говорить:
— Поссорились мы из-за моего дня рожденья. Больно, что расстались, не помирившись. Уже ничего не исправишь. Я дурой была. Он мне в подарок фарфорового слоника принес, а я его сразу разбила. Я кричала, что я не ребенок, что мне цветы и духи надо дарить, а не игрушки. А он обиделся. Он так на меня смотрел! Господи! Как же он на меня смотрел! Чиченька, Чича, прости меня.
Она снова стала рыдать, уронив голову на стол.
— Мы все ошибаемся, — тихо сказал Емеля. — Часто, слишком часто мы возвращаемся к ситуациям, в которых себя ненавидим. Это бывало и со мной. Если бы можно было научиться даже нечаянно не обижать никого, особенно самых любимых людей. Я согласился бы даже жизнь отдать за это. Пусть вполовину меньше прожить, только бы не обижать никого ни словом, ни поступком. Наверное, только святым это удается. Не казни себя. Даже если виновата, все равно не казни. Он давно простил тебя. Когда любят, тогда все прощают.
Емеля поставил табуретку рядом, сел и обнял ее за плечи. Кто-то постучал в дверь. Он прижал ее к себе еще крепче.
— Не надо, — прошептал он ей, — не открывай.
Постучали еще раз, потом послышались шаги уходящего человека. От окна дуло. Сильный ветер клонил деревья, сквозь окно пробирался в комнату. Кот забрался на колени хозяйки, сочувствовал изо всех сил. Они еще долго сидели так. Потом она встала, еще раз умылась из рукомойника:
— Вы извините меня, если что не так. Я не поняла до сих пор, кто вы?
— Я из полиции, хочу разыскать тех, кто убил вашего друга. Надеюсь, что вы поможете.
— Да, помогу, только не сейчас. Вы завтра приходите. Сейчас я одна хочу побыть, извините.
Он ушел Порывистый ветер показался ему благом. Ему тоже надо было успокоиться, прийти в себя. Он долго шел по Большой Садовой, сам не зная куда и зачем. Просто шел.
Трубников настоял на том, чтобы допросили еще раз пострадавшую — Ольгу Петровну. Сам присутствовал на допросе. Она снова повторила свою историю. Как к ней в комнату зашли трое, у одного был пистолет. Они забрали деньги, то есть она сама их отдала. Но она быстро нажала на кнопку вызова охраны. Они это поняли и убежали, не став ее связывать. Бежали так быстро, что никто их не успел заметить. По дорогие один из них обронил наручные часы. Она опознала его по фотографии. Это Синебрюхов.
Трубников все это время стоял у окна и смотрел на проплывающие облака. Здесь же присутствовала врач, поскольку Ольга Петровна (потерпевшая) только что вышла из больницы, где ее долго лечили от шока и нервного потрясения. Ничего нового ее показания следствию не добавили. Следователю Шаповалову было искренне жаль девчонку. Он обратился к Трубникову:
— Нет ли у вас вопросов?
— Есть, — ответил Трубников, поворачиваясь лицом к потерпевшей, — назовите, пожалуйста, имена ваших родителей.
Секретарша, которая протоколировала допрос, удивленно посмотрела на Трубникова. Удивился и Шаполвалов, но не показал вида. Ольга Петровна встала, словно хотела возмутиться, но быстро овладела собой, села и спокойно сказала:
— Моя мама Раиса Владимировна Бибикова умерла в прошлом году. А папы у меня не было. Она мать-одиночка, я не знаю, кто мой отец.
Секретарша сочувственно смотрела на девушку и с осуждением на Трубникова, который обратился к Шаповалову:
— Пригласите его.
Шаповалов вызвал охрану и молча кивнул головой, словно между ними уже была договоренность. Ольга Петровна сидела с видом жертвы, держалась из последних сил. Она сидела лицом к Шаповалову и спиной к двери. Раздались чьи-то тяжелые медленные шаги, тяжелое дыхание, кашель. В кабинет вошел старик, он с трудом передвигал ноги. Подошел к столу следователя и без приглашения сел на стул рядом с потерпевшей. Она не смогла скрыть ужаса, когда увидела его. У нее сдали нервы. Она не встала со стула, а отскочила. Женщина-врач, ничего не понимая, приняла ее в свои объятия. Девушка уткнулась лицом в ее грудь, ее руки похолодели, лицо стало очень бледным.
— Вы знаете эту девушку? — спросил Шаповалов у старика.
— Да, — ответил старик и снова закашлял. — Это Оля — Синебрюхова дочь.
— Синебрюхов не был женат, — ответил Шаповалов.
Старик грязно засмеялся:
— Одно другому не мешает, мы все знали, что это его дочь. Он любил сначала деньги, а потом ее.
— Этого не может быть! — закричала Ольга, — я сама была на ваших похоронах! Вы умерли, я была на похоронах!
— И он так любил эту дуру! — подытожил старик.
— Любил? — возмущенно закричала Ольга, — он умер на мешке с деньгами, а нам с мамой не оставил ни копейки!
Шаповалов приказал увести старика. И с интересом посмотрел на Ольгу, у которой лицо покрылось красными пятнами.
— Присядьте, — спокойно сказал он ей, показывая на стул.
— Я протестую, — вмешалась врач, — ей нужна срочная помощь, ее надо госпитализировать…
— Где деньги? — не обращая внимания на врача, спросил он у Ольги.
Она вся съежилась, будто получила пощечину, смотрела на Шаповалова затравленным взглядом.
— Ордер на обыск твоего дома будет у меня через пять минут. Однако хочу напомнить, что чистосердечное признание…
Его слова заглушили рыдания Ольги:
— Этот жлоб мне ничего не оставил. И мать ничего не оставила, кроме старого сгнившего дома. Я сама должна была о себе позаботиться, сама!
Больше от нее ничего нельзя было добиться. Она утонула в рыданиях. Врач сделала ей укол, увезла в больницу. И сразу направились с обыском в ее дом.
Деньги нашли в подвале. Все 800 тысяч рублей аккуратно были спрятаны в металлическую банку для хранения крупы и погребены в подвале. По свежевскопанному холмику их и обнаружили. При обыске по очень сильной просьбе присутствовал так называемый старик, который уже совсем не горбился и не кашлял. Друг Синебрюхова, которого сыграл артист, действительно был убит вместе с Синебрюховым четыре года назад. Третий участник банды отправился в тюрьму, где через год умер от туберкулеза.
Артист, выходя вместе со всеми из дома, оглянулся. Дом и вправду нуждался в ремонте, но есть большой огород.
— Не меньше шести соток, — подумал артист, — двор большой. Работала бы и все бы у нее было. Захотелось много и сразу.
Ему предложили поехать на их машине, но он отказался. Они уехали, а он еще стоял напротив дома, смотрел на небо, на дом. Потом медленно пошел к автобусной остановке.
— Что с тобой? Ты не заболел? — участливо спрашивала Людмила у Емели, — почему не кушаешь?
— Спасибо, Людмила Николаевна, я чаю, а есть не хочу.
— Да что же ты чай один пьешь? Неужели невкусно?
— У вас невкусно не бывает. У меня аппетит пропал. Когда Николай Федорович приедет?
— Да откуда же я знаю? У него день не нормированный. Мне еще постирать надо. Ты извини, я пойду. Ты сам тут. Только покушай хорошо. Еды на всех хватит.
В тот вечер Емеля так и не дождался Трубникова. Оставил ему письменный рапорт и ушел. Он уже второй день ходил по городу сам не свой. Все еще находился под впечатлением встречи с Таней. Он помимо своей воли постоянно мысленно возвращался к ней. Снова слышал ее плач, прерывистое дыхание. Снова мысленно обнимал ее за плечи, пытался успокоить.
— Наверное, я влюбился, — подытожил он, — не случайно у меня пропал аппетит.
И хотя время уже приближалось к полуночи, он зачем-то поехал к ней, вернее, к ней он бы не посмел зайти так поздно, но хотя бы возле ее дома постоять. Ему этого очень хотелось, но он сам не понимал зачем? Просто он ничего не мог с собой поделать. Он сел на последний автобус и приехал на Верхненольную улицу. Вошел во двор-колодец и с удивлением увидел маленький костер, что было весьма неожиданно для ветреной февральской ночи. Возле костра стоял человек. Он не увидел, но почувствовал, что это была Таня. И уже бегом бежал к ней. Она слышала, что кто-то бежит к ней, но не обернулась. Пошевелила палкой бумагу, которую пожирало пламя.
— Таня, это я, — выдохнул Емеля, — что ты делаешь, что за костер?
Ее лицо было спокойным и каким-то отрешенным. Емеля, не услышав от нее ответа, бросил взгляд на костер и ахнул. В костре был ворох долларовых купюр. Она еще раз поворошила их палкой, чтоб лучше горели. Он не поверил своим глазам. Наклонился и выхватил из огня несколько полуобгоревших бумажек. Поднес их к глазам. Это были настоящие стодолларовые купюры. Их было много, наверное, поэтому они плохо горели, лежали большим комом.
— Что ты делаешь? — закричал он, — лучше бы в детдом отдала!
Он начал топтать ногами пламя. Купюры, которые были в середине, еще не успели сгореть.
Она безучастно смотрела на него, молчаливая, спокойная. Емеля достал мобильник и светил им на кострище, пытаясь собрать еще не сгоревшие деньги. Но ему было трудно различить. Он снял куртку, расстелил ее рядом с кострищем и стал перекладывать в нее все то, что еще не успело сгореть. Потом бережно сложил куртку и встал, посмотрел на девушку. Он не мог встретиться с ней взглядом, потому что ее взгляд был отрешенным и смотрел сквозь него. У Емели мелькнула мысль о том, что Таня сошла с ума. Он почувствовал холод. Стоять без куртки было холодно. Ветер доставал до самого сердца. Он бережно обнял ее за плечи и повел к подъезду. Хорошо, что он в прошлый раз успел посмотреть и запомнить код, который она набирала. Они зашли в ее каморку, где по-прежнему стояла неубранная раскладушка, на ней спал кот. Емеля положил куртку на пол, посадил Таню на табуретку, включил чайник, сел рядом с ней. Снова обнял ее за плечи, прижал к себе.
— Ты нашла тайник Чичи и решила все сжечь? Конечно, ты права отчасти. Ворованные деньги не приносят счастья.
Поняв, что заговорил стихами, Емеля замолчал. Закипел чайник. На столе стояли сахар в пол-литровой стеклянной банке, чай в пакетиках, две кружки. Он заварил чай, размешал сахар, подал чашку чая Тане.
— Выпей, он же не отравленный.
Они пили чай. Никогда еще чай не казался Емеле таким вкусным.
— Таня, ну зачем ты деньги сожгла? Отдала бы в детдом. Ты же сама из детдома.
Таня словно очнулась от его слов. Начала говорить. Он боялся шелохнуться, весь превратился в слух.
— Я с двух лет там. Когда мне говорили, что ко мне мать пришла, я бегом бежала, радовалась: «Мама пришла!» А сейчас думаю, зачем же она меня в детдом отдала? У нее уже тогда эта комната была. Ну и жили бы вдвоем. Потом она забрала меня и в интернат отдала, а через год умерла. Ей сорок лет было. Рано умерла. В больнице. Мне свидетельство о смерти выдали, я сразу внимания не обратила. Недавно взяла его, а там причина смерти не указана. Разве так можно свидетельство выдавать?
Мне бывает ее очень жалко. До слез жалко, а бывает, что ненавижу ее. Зачем меня в детдом отдала? Ты говоришь деньги в детдом отдать. Помню, нам спонсоры мягкую мебель привезли. Диваны, кресла… Журналисты крутились, фотографировали. Через месяц эту мебель с черного хода увезли. У директорши две взрослых дочери, племянники. Да это что! Это ерунда! Гальку от сифилиса лечили, все в тайне держали, ей ведь 13 лет. Вылечили и в колонию отправили, будто она виновата была. Детдом — это мясорубка, а дети —живое мясо. Только если замуж выйдешь удачно или если парень женится, в хорошую семью его примут. А так… Мне сейчас 27 лет. В детдоме в нашей группе 12 человек было. Из них только я, Веерка с Валькой и Толик живут нормально. Пятеро умерли, почти все от туберкулеза. Остальные в тюрьме. Митьку недавно на рынке видела, ворует. Все равно и его тоже посадят, вопрос времени. Кто в мясорубку попал, тот уже не выкарабкается.
— Но ты же выкарабкалась?
— Потому что мне мать эту комнату оставила и эту каторжную работу. Я на учете у туболога. Выкарабкалась! Если бы не Чича, то давно бы туберкулезом болела. Мы с ним летом в Ялту ездили. Месяц отдыхали. Он мне много помогал, только жениться не хотел. А меня это обижало, поэтому бывало, что разозлюсь на него без особых причин. А теперь жалею. Только уже ничего не изменишь. Мир без него опустел. Зачем мне деньги, если его нет?
— Это он тебе деньги оставил?
— У него здесь вещи были. Два чемодана, рюкзак, что-то еще, я толком не знаю. Он их хранил-то не у меня. У меня тесно, в туалете хранил.
— Где?
— Ну ты сам посмотри, поймешь. Я раньше никогда к его вещам не прикасалась, а сейчас один чемодан открыла.
— Где туалет?
— В конце коридора, только надолго не закрывай. У нас один туалет на все комнаты.
— И он там чемодан с деньгами хранил?
— А кто об этом знал? Там много старых и сломанных вещей. Туалет больше, чем моя комната. Кто так строил? Устала я, спать хочу.
—Таня, ты извини меня, ради Бога, но покажи мне его вещи в туалете.
— Два чемодана черных, уже один пустой. Сумка дорожная с ремнем, чтоб через плечо носить, рюкзак синий. Ступай, что найдешь, то твое. Мне ничего не надо.
Она проводила его, закрыла дверь и легла, не раздеваясь, на раскладушку, прижала к себе кота.
Емеля забрал куртку с обгоревшими долларами и пошел в туалет.
В четыре часа утра Емеля на такси подъехал к дому Трубникова. Он вышел из машины, достал из багажника черный чемодан, синий рюкзак и пошел в подъезд. Вызвал лифт. Поднялся на пятый этаж. Поставил чемодан с рюкзаком на пол, потянулся к звонку. Да так и застыл с протянутой рукой. Потом безвольно опустил руку и уставился на чемодан и рюкзак, словно видел их впервые. На его лице отражалось смятение чувств. В это время за его спиной кто-то тихо чихнул. Емеля вздрогнул всем телом, словно за его спиной взорвалась бомба. Мгновенно обернулся и увидел перепуганного облезлого кота. Кот, испугавшись резких телодвижений Емели, с воплем помчался вверх по лестнице. А Емеля, будто очнулся, схватил чемодан и рюкзак и побежал вниз.
Во второй половине дня Емеля снова появился возле квартиры Трубникова, но теперь уже налегке. Он позвонил, Трубников был дома.
— Я по поводу бараньей шерсти, что нашли на голове погибшего Чичевского, — с порога начал Емеля. — Вы говорили, проверить три дома. Я проверил. Только в одном доме нанимали бригаду, но это было еще осенью. Сейчас в этом доме живут очень старый муж, который часто лежит в больнице. И очень молодая жена. Я видел хозяина дома. Он действительно болен и вряд ли мог нанести такой удар, от которого бы Чича скончался. Да и выписался он из больницы только вчера, а провел в больнице два месяца. Они дали мне координаты той бригады, которая очищала их дом от строительного мусора осенью в течение двух недель. Бригадир Валентина Михайловна сказала, что когда они убирали с хозяйкой всегда находился молодой холеный тип. Он ко всему придирался, заставлял по нескольку раз мыть стены, особенно стены в бассейне.
— И большой у них бассейн?, — прервал его Трубников.
— Мне было бы тесновато, а для детей в самый раз.
— У них много детей?
— У них вообще нет детей.
— Ладно, Володя, можешь не продолжать. Адрес этого дома напомни, который из трех?
Емеля назвал адрес.
—Я это сам завершу, ты у девушки его был?
— Был. Ее Таней зовут. Мы с ней ко мне в Елизаветинскую поедем, я давно мечтал заняться землей, фермером стать.
— Так ты на ней жениться решил?
— Да, уже кольца купил.
— А она согласна?
— Не знаю, я ей еще не говорил. Николай Федорович, я вас на свадьбу приглашаю, вы придете?
Трубников отвернулся к окну, чтобы Емеля не увидел улыбку на его лице. Потом повернулся к нему и очень серьезно ответил:
— Конечно, приду, только ты сначала Таню в известность поставь, что хочешь на ней жениться. Да как же ты хочешь фермером стать? Это же надо первоначальный капитал иметь.
— Очень хочу фермером стать, давно хочу. Даже знаю, какую землю в аренду попрошу. Она у нас бросовой считается. Овражек там. А я все расчищу, люцерну посажу. Там отличная люцерна вырастет. Свинарник теплый построю в два этажа…
— Да деньги-то откуда?
— По щучьему веленью, по моему хотенью, — ответил Емеля и засмеялся.