Плата по счетам. Пролог

Леонид Бабанин
Ранняя северная осень. Внезапные заморозки цепкой леденящей хваткой прихватили тёплую землю. Листья деревьев захлебнулись желтизной, и тут же осыпались в снулую траву пухлой шелестящей периной. Скорые перемены в природе сокрушают спокойствие души. Бередят её гнетущей тоской то ли по утраченному, то ли по недостижимому. И уже видишь всю свою жизнь с самого начала. И уже всё настойчивее донимает внутренний голос, докучая ненужным, никчемным вопросом – кем же ты был на этом свете, кто ты есть?

Совсем забыв, какая надобность вела его по пыльной окраинной дороге, Василий, неожиданно для самого себя, свернул к узкой тропке, прилепившейся к старенькой кладбищенской ограде. «Зайти? Как брата похоронил, с тех пор ни разу сюда не наведывался». Пискнули ржавые петли осунувшейся калитки. Лёгким хлопком сообщив спине вошедшего, что вернулась в отведённый ей проём, калитка будто тесаком отсекла от Василия внешний мир.
Вековой утоптанности дорожка со сдержанной расторопностью повела его вдоль въевшихся в землю надгробий. Старое кладбище сохранило могилы и памятники дореволюционных ещё времён. Могила купца Измайлова, место последнего успокоения дьячка Карпова, надгробная плита есаула Казарина. Заповедный островок исторического погоста опоясан тесным соседством памятников последних десятилетий, лет, месяцев. Одна за другой стали попадаться знакомые фамилии, беспечальные лица на пожухлых фотографиях.

Олег Голошубин. Одноклассник. На фотографии – до мельчайших чёрточек узнаваемое лицо с неистребимым азартом в раскосых глазах и улыбкой уверенного в себе человека. В школе его побаивались. Он был напорист, агрессивен, всегда готовый к стычке, драке. Однажды на танцах он решил «докопаться» до Василия. Василий знал – однажды уступишь, потом загнобит он тебя. Потерпел-покопил злости для удара, и дождавшись, когда душная волна бешенства плотно ударила в голову, нанёс два коротких, кирпичной жёсткости удара. Как это часто бывает, именно после таких контактов завязывается самая верная и честная дружба. Эх, и куролесили они с Олежкой на пару -  только шуба заворачивалась.
Помнится, однажды делали им прививки – какие-то две царапины на плече. Василий с Олегом до медпункта не дошли, сбежали, более важные, видать, дела нашлись. И вот пришло время проверки результатов прививок. Василий, поразмыслив, пришёл в медпункт и попросил сделать её, придумав какую-то причину своего отсутствия. А Голошубин не смог усмирить свой нрав и решил артачиться до конца. Взял, да нацарапал себе точно такие же полоски обрезком консервной банки. Занёс инфекцию, и попал в руки к хмурому усатому хирургу, который чёткими, уверенными движениями вскрыл рану, прочистил её, не обращая внимания на вскрики шкодливого пациента, перевязал, и отправил «самострельщика» на учебную передовую.
«Ну, спи спокойно, Олег», - попрощался Василий, напоследок додумав внезапную догадку: «Может, потому он и был такой шебутной, что век ему был отмерен короткий. Люди иногда это чуют, и торопятся-спешат насладиться жизнью, успеть взять от неё по максимуму».
 
Прокопыч. Воевал. Вернулся с войны, оставив там полноги. Смастерил себе костыль из подручной лесины. Ходил, тяжело ступая целой ногой, смешно откидывая деревяшку в сторону, будто подтанцовывая. Работал на конном дворе конюхом. Любил он поддать да поболтать. То ли винишко язык ему развязывало, то ли такая натура была – бог знает. За разговорчивость и прозвали его Дипломатом. А не захомутает собеседника, идёт себе, бывало, по дороге, ковыляет, да напевает с чувством. Всегда одну и ту же песню: «Поёт морзянка за стеной весёлым дискантом».

Как-то пригласили его в школу на встречу с ветеранами. В те времена ещё не было проблемы найти бывшего фронтовика с боевым прошлым, а не с иконостасом из юбилейных медалей. Детишки задают вопросы, ветераны отвечают. Ну, что интересовало ребятню? – А Вы видели немцев близко? А Вы убивали немцев? А Вы были ранены? Многие ветераны уже успели хорошо поднатореть в публичных выступлениях. Бойко рассказывали о своих воинских заслугах, перемежая речь готовыми формулировками из книг и газетных публикаций.
Прокопыч, о войне если и вспоминал, извлекал из памяти совсем не парадные эпизоды. Терпеливые слушатели его монологов узнавали много неожиданного и даже страшного о фронтовых буднях и тяготах. Не было у Прокопыча ни красок подходящих, ни желания раскрашивать войну в пёстрые победные наряды. И когда его попросили рассказать о том, как он воевал, фронтовик-инвалид замешкался, забормотал что-то невразумительное, потом прокашлялся, выпрямил плечи, будто снова встал в строй, и громко, внятно доложил: «Ну, как воевали? Вот так воевали и воевали. Потом ногу мне оторвали, и всё – воевать перестали!». Машинально поправив на груди орден Красной Звезды, он сел и тяжело замолчал. В зале одобрительно засмеялись, подбадривая старого солдата, пулемётчика, чей единственный орден на груди воспринимался почему-то особенной, значительной наградой, каким-то непререкаемым свидетельством непосредственного участия в смертельной битве со страшным врагом.

Прокопыч, воздержавшийся перед встречей со школьниками от привычной дозы, не стал дожидаться, когда густая, горячая волна шибанёт в грудь, голову и обожжёт глаза ослепляющей слезой. Бормотнув куда-то в сторону: «Пойду к Будённому, Будённого пора кормить…», он, высоко держа голову, мерным, сильным шагом покинул актовый зал школы под аплодисменты красногалстучной детворы. Наверное, в тот день, поедая положенную пайку овса и сена, Будённый, крупный племенной жеребец, гордость конного двора, дольше обычного выслушивал хмельные говорения своего опекуна. «Лежи спокойно, Прокопыч, добром поминаем тебя», - попрощался Василий с очередной могилой.

Илья-бригадир. Вот ты где, оказывается, успокоился. Илья, ненец по национальности, почти всю жизнь работал в животноводстве. Мужиков, да ещё и толковых, в сельском хозяйстве всегда – дефицит. Илью, проявлявшего некоторую смышленость, без особых раздумий выдвинули в бригадиры. Раз отправили его на самую дальнюю ферму руководить бригадой на заготовке кормов.

Приехал бригадир в деревню, огляделся, заприметил весёлую пышнотелую бабёнку и… разом снял все производственные проблемы. Проблема осталась одна – своевременно восполнять запасы бражки, самогона, вообще всего, что можно найти в отдалённом селении для поддержания  запойного веселья. Это было непросто, учитывая, что вслед за бригадиром в загул ушла вся бригада.

Сена не заготовили ни клочка. Пришла зима, начался падёж скота. На ферму приехало руководство совхоза, собрали собрание. Изрядно поддатого Илью на собрание удалось завлечь только с помощью увесистых аргументов участкового.
 - Ну что, Илья, - обратился к нему директор, - расскажи-ка нам, как ты сено косил-косил, а скот у тебя от бескормицы мрёт?

Участковый вытолкнул бригадира на сцену. Илья, у которого в этот момент лучше получалось разминать в руках кроличью шапчонку, долго уразумевал, чем он может быть интересен такому большому количеству людей? Потом решил-таки рассказать всё, что память лихорадочно выдёргивала из событий недавнего прошлого.
- Ну, приехал я. Июль месяц стоит. Жара. Сено не косим…
- Дальше! – Директор совхоза приехал с уже лопнувшим терпением.
- А дальше – август. Комар, мошка вылезла. В пологах сидим, сено не косим… Сентябрь, - почуяв недоброе, ускорился бригадир, - дождь идёт, в палатках сидим, сено-то в дождь как косить будешь? – с неожиданной обидой-укором вскинул взгляд на участкового Илья. – Сгниёт ведь сено.
- А дожди прошли, что делал?
- Дожди прошли, снег пошёл. Мороз. Корма нет, корова дохнет, - с немалым удивлением Илья обнаружил в глубине своей души большое горе, переходящее в отчаяние. Что-то подсказало ему, что сочувствия директора он вряд ли дождётся, поэтому лучше всего было бы затеряться в толпе унылых колхозников, смирно пережидавших наезд большого начальства.

Наказать Илью то ли забыли, то ли не сообразили – как. А потом опять вверяли ему бразды правления – бригадой, звеном, ещё чем-нибудь. Возмездие настигло бригадира чудовищно просто. В ту пору верховодил он в рыболовецкой артели. План по добыче рыбы не пользовался особой заботой и опекой бригадира. Что у него получалось хорошо, так это выменивать улов на водку, лихо подскакивая на моторке к проходящим мимо судам. Эти пароходы местные называли «кассирами». Как-то раз, очередная попойка не добрала нужного градуса и Илью отправили в деревню за добавкой.
Ночь. Бригадир с напарником вскочили в моторку и рванули в речную темень. Впереди по реке шёл катер. Решили по правилам обойти его сзади. Но катер тащил на буксире баржу, прицепив её стальным тросом. Со всего пьяного разгона лодка и врезалась в этот трос. Спасать было нечего.

Лёха Катков. Могучий был мужик. Богатырь. Широкой кости, статный. Килограмм 120-то в нём помещалось живого веса. Увлёкшись созданием чудной комплекции, Господь отвлёкся, что ли, а может, передумал завершать эту особь в совершенный человеческий экземпляр. Словом, душонка могучему телу досталась, прямо скажем, паскудненькая. И приворовывать Лёха за грех не считал, и свойственной большим людям широтой натуры не очаровывал. Храбреца из него тоже не получилось. Бздлив был.

А силищей обладал необыкновенной. Например, нужно было установить тяжеленный поршень в дизель (на электростанции Лёха работал). Обычно делали это так: подвешивали поршень на лебёдку, и медленно-медленно опускали на дизель. Лёха сильно упростил процедуру. Он просто брал тяжеленный поршень в охапку, крякнув, поднимал, приноравливал к нужному месту и так держал на весу до тех пор, пока напарники его не укрепят. Ценным специалистом считался.

Был у него дружок Вовка. Вместе в армии служили, на электростанции работали. На танцы, на охоту – всюду вдвоём. А тут Вовка взял, да и перешёл в милицию работать, водителем. «Погоны одел» называется. Заходит как-то Вова с приятелем к Лёхе с  северным «джентельменским набором» (бутылка водочки, муксун солёный) под мышкой.
- Чё, Лёха, бухнём?!
- О! Давай, - жадностью богатырь оделён был соразмерно стати, и от халявных подношений отказываться не мог. Выпили. Неусердно закусили, остерегаясь начать есть, не поймав надлежащего кайфа. Утопив в громадной ладони испуганную бутылку, Лёха, будто соревнуясь с кем-то на скорость, разлил по второй. Удостоверившись, что дармовая выпивка уже никуда не денется, он выпустил в небритый подбородок глумливую ухмылку и, не разбирая разницы между хамством и смелостью, внезапно убрал свою рюмаху, не дав ей чокнуться с Вовкиной.

- А не буду я с тобой чокаться. С ментами не пью.
- Да пошёл ты… - фыркнул Вовка.
- Да как с тобой пить-то, от тебя же ментярой пахнет, Вова! Ффуу!

Прошло полгода. Местное отделение милиции усилилось бесценным сотрудником, с которым особенно комфортно было отправляться на задержания. Вид центнера с лишком человеческого тела, облачённого в милицейскую форму, буквально парализовывал нарушителей. Лёха, а это был он, поводя круглыми, как баскетбольные мячи плечами, горделиво скашивал глуповато улыбающиеся глаза на сержантские погоны. Теперь никакие запахи не мешали ему пить с кем попало, добавив, впрочем, в привычный ритуал фирменный (форменный) акцент – «Честь имею!» - без тени юмора извещал он собутыльников, сделав секундную паузу перед тем как выплеснуть в рот содержимое рюмки.

Больше всего любил Лёха работать в бригаде охотинспекторов, на вертолёте облетавших угодья в поисках браконьеров. Искать-то, впрочем, их было не сложно, в городке и так знали – кто когда ушёл в лес, кто в каких местах промышляет. Выловить браконьера было значительно сложнее. В вертолёте на цыпочках к нему не подберёшься. Пока подлетишь, пока найдёшь место для посадки, пока зависнешь, пока сядешь, того уж и след простыл или успеет спрятать улики. Лёха осваивал новое дело с вундеркиндной сноровкой.

Уже через несколько вылетов с инспекторами, они разработали простой, но эффективный способ задержания. Назывался он – «как мент на голову». Обнаружив с воздуха браконьера, подлетали, вертолёт зависал над землёй, будто гигантским миксером взбивая снег, кусты, деревья. Страшный грохот сотрясал первозданную лесную тишину. Лёха откидывал в сторону овальную дверь, неожиданно ловко спрыгивал вниз, распрямлялся во весь свой богатырский рост и сильным, уверенным шагом шёл к обезумевшему от этой напасти охотнику. Через несколько минут во вместительном пузе винтокрылой машины инспекторы, натужно перекрикивая рокот двигателя, вели протокольный допрос.

С чувством хорошо исполненного долга новоявленный мент отсиживался в сторонке. Он даже не обижался на прилипшую к нему кличку «Лёха-фас». Этими словами, попривыкшие к его компании инспекторы, сопровождали лихие десантировки. Вообще-то, «служебный долг», «охрана лесных угодьев» и другие красивые формулировки в голове у Лёхи не помещались. Перед каждым таким прыжком его занимал только один вопрос: «Успел охотник набить дичи или нет?». Потому как по негласной договорённости справедливым считалось, что трофеи достаются победителю. Т.е. отважному милиционеру.

Вертолёт возвращался на базу. На площадке перед аэропортом Лёху поджидал его любимый выносливый мотоцикл «Иж», люлька которого уже давно лишилась пассажирского сиденья и служила прицепной тележкой. Приятно было набить люльку дармовой добычей, даже если её и не особенно много. А уж если подфартит и «конфискат» потешит неподъёмным грузом, тут можно и коммерческий интерес соблюсти. В желающих прикупить свежей дичи недостатка не было. Такса устойчивая: гусь – пятёрка, утка – два рубля (на советские деньги).
Удачливый конфискатор любил, «поимев честь», бахвалиться своими похождениями.
- Подсаживаемся, значит, мы к одному браконьеру. Я выпрыгиваю из вертолёта, бегу к нему. Он выскакивает из скрадка, и от меня. Бегу-бегу за ним, пригляделся, а это сосед мой, через дом от меня живёт. Улепётывает, чую, не догнать – резвый. Достаю пистолет из кобуры, стреляю вверх. Бежит. Ещё стреляю. Бежит. Стреляю третий раз. Он оглядывается и, не снижая скорости, кричит мне: «Знакомый, а стреляешь!». Я чуть не упал со смеху. Вижу, он ружьё кинул, дальше чешет. Ну, я взял ружьё, подмахнул вертолёту, он подлетел ко мне, кинул туда ружьё, забрался, полетели дальше.

Своими новыми ощущениями Лёха буквально наслаждался. Уж так ему нравилась власть над людьми. Нравилось безнаказанно куражиться над теми, кого угораздило под эту его власть угодить. Неутомимо, как росомаха, лазил он по охотугодьям, отбирал (а то и просто втихую заныкивал) ружья, снасти, добычу. Побаивались его, при встрече робели. Ему казалось - уважают. Он смаковал взлелеянную в груди значимость и, представляясь: «сержант Катков», пытливо выглядывал в зрачках своего визави признаки пиетета, рассчитанного, самое малое, на полковничьи погоны.

Василий часто встречал Лёху, знал его сызмальства. Однажды, получив получку - пачку новеньких, пахнущих типографской краской трёхрублёвок - Василий шёл домой, ища среди встречных прохожих - с кем можно было бы крепко сесть и обмыть такой повод. Глядит-глядит, ну, некого зазвать! Совсем уже отчаялся, глянь – Лёха идёт. Такое дело, тут и «Фасу» обрадуешься.
- Получку надо обмыть. Ты как?
- Порядок. Помогу.
Зашли в магазин, набрали всего необходимого на «пир горой» и скорей-скорей – за стол. Оставшиеся деньги Василий небрежно закинул в выдвижной ящик тумбочки. Посидели хорошо. Под сытную закуску грудь легко приняла сверх нормы, но ближе к полуночи и у неё иссякли ресурсы.

- Пойду спать, - Василий грузно придавил диванные пружины. По полной отымевший честь собутыльник, обмяк бесформенным наростом у остывшего пиршественного стола…
 Под утро Василий проснулся, сходил по нужде. Возвращаясь к диванному теплу, почему-то машинально дёрнул ящик тумбочки. И обомлел. Денег не было.

- Ну, гад! – и сон и хмель дуплетом выскочили из головы. Обыскал карманы тяжёлым сном сопящего мента. Нет, пусто. Вышел во двор, там стоял мотоцикл. Тоже ничего. «Ну-ка, ну-ка», - осенило Василия. Расстегнул кобуру пистолета… Так и есть. Вот она, пачка хрустящих купюр. Мозги Василия оказались в состоянии креативно мыслить. Отсчитав несколько бумажек, он почти без сожаления сунул их обратно в кобуру. Остальные деньги заныкал в более надёжную нычку. Потом вышел во двор, завёл мотоцикл, и поехал на нём в центр города. На улицах было ещё пустынно. Чуть притормозив, Василий спрыгнул с «Ижа», продолжившего движение в автономном режиме, развернулся и бодрым шагом отправился к дому.

Лёха спал, не переменив позы. Василий добрёл-таки до своего дивана, улёгся, и ровным дыханием гася сердечные взбрыки, чутко закемарил. Очнувшийся Лёха будил его опохмелиться, но Василий что-то невразумительное замычал, искусно изобразив полную отключку. А сам прислушивался, как надсадно скрипели на кухне половицы, тужась удержать плохо скоординированные поиски граммульки на опохмелку, которое предприняло большое больное тело. Наконец, счастливый обладатель окупюренной кобуры принял решение ретироваться. Хлопнула входная дверь.

Через минуту со двора послышался внятный мат.
Ещё через минуту дверь широко распахнулась, в комнату беспокойной трусцой присеменил несказанно преобразившийся сержант Катков. Губы беспорядочно прыгали, совершенно не попадая в такт произносимым словам, отчего слова не получались, а выходил какой-то полуфабрикатный вой. Василию вновь удалось продемонстрировать собутыльнику всю тяжесть утреннего пробуждения и невозможность в деталях уяснить причину Лёхиного хипежа.
- Я вчера мотоцикл у дома поставил? – Лёха с трусливой отчаянностью расставался с последними надеждами найти реалистичное объяснение происходящему.
- Ну да, в ограде стоял.
- И мы никуда больше не ездили?
- Да мы на стульях еле сидели, какой там на мотоцикле ещё шариться по улицам.
- Ну, значит, какая-то скотина его угнала. Придурок! Найду – прибью. Чё, тут кто-то ещё не знает мой мотоцикл?! Ладно, в отдел сгоняю, может, в сводках уже значится…
- Давай, давай, - как мог сочувствовал ему Василий, - потом расскажешь, что за мудак решился на твой мотик глаз положить.
«Хрен ты у меня в доме ещё водку будешь пить», - тихо ликовала в груди сладость достигнутой мести.

К обеду Василий привёл себя в чувство опробованными надёжными средствами. Тут снова нарисовался Лёха.
- Ну как, прояснилось чего? – Василию удалось изобразить живейшую озабоченность  мотоциклетной темой.
- Прояснилось. Представляешь, прихожу в отдел, а мне дежурный говорит: «Ну, что, гонщик, расскажи, как ты пьяный на мотоцикле гоняешь».
- Да не гоняю я! У меня его угнали. Нашли угонщика?
- А чего его ловить? Очевидцы есть – как ты на нём пьяный гонял, а потом забор замполитовского дома разворотил.
- Ни хрена себе! А где он щас?
- Замполит?
- Да мотоцикл!
- Вон, в ограде стоит, на стоянке.

Лёха, чуя недоброе, вышел на улицу, обошёл здание и с потухшей надеждой глянул на стоянку. Там стоял любимый-родной «Иж». Убитый. Насовсем. Крепкий, видать, себе забор городил замполит.
          
Лёхино горе разбухало, начиняясь подробностями загадочного происшествия.
            - Прикинь, какая-то скотина угнала ночью мотоцикл, гонял, сволочь, по городу, пока не врезался в ограду Игнатьева, замполита нашего?!
            Василий страдальческой мимикой помогал ночному гостю излить душу.
           - Хотел заявление написать. А замполит меня вызвал и говорит: «Напишешь заявление – тут же уволю. И если ещё раз услышу, что ты пьяный в форме по городу шляешься, тем более – на транспорте, с позором уволю».  Похмелимся?
            - Да мне завтра на работу, - Василий насытился местью, и ему хотелось только одного – чтобы противная физиономия «крысятника» исчезла из поля его зрения.
         
 За грехи свои и смерть Лёха принял жуткую.
          Повадился это он в одну деревеньку. Вроде, данью её обложил. С каким-то плотоядным упоением брал в оборот любого, кто, вопреки драконовским законам, пытался свежатинки себе на стол добыть. Протоколы строчил, как письма любимой девушке – непрерывно. В ход, однако, их не пускал. Настращав нарушителей немыслимыми карами, в качестве «компенсации» забирал себе рыбу, дичь, мясо.
         
Скоро выяснилось, что лакомиться блюститель порядка любит не только убоинкой. Раз за разом замечали деревенские, что чаще обычной надобности захаживает Лёха в сельповский магазин. Не видно было, чтобы продавщица Верка сильно его отваживала. Наоборот, прихорашивалась, одевала на работу выходное платье, прибирала волосы игривым манером, щедро пускала в расход содержимое флакона «Красная Москва». Со временем запах этих духов стал опознавательным знаком присутствия в деревне форменного мародёра. Лёха, надо отдать ему должное, с бабами умел обходиться. Весел был, говорлив, на угощенья не скупился. Работал на контрасте. Женщины, которых он обхаживал, мужским вниманием, ласками избалованы не были. Охотничий, рыбацкий промысел к сантиментам мало располагает.
             
  Вот и Веркиному мужу чаще приходилось ночевать на стане, в лодке, в охотничьей избушке, чем под тёплым боком жены. Немногословный был мужик, бирюковатый даже. Тут уж не только профессия, тут и воспитание сказывалось. А вырос Дмитрий в семье ссыльных переселенцев.
            
  В тридцатые годы на берегах Оби посёлки спецпереселенцев росли пуще грибов после тёплого дождя. Везли людей баржами (сотен пять удавалось загнать на каждую). Глянется энкаведешнику какой бережок, ткнёт в него пальцем, баржа туда и торкнется. Выгонят несчастных в тайгу, кинут топоров, пил, лопат – обустраивайтесь, живите. Вот вам план по добыче рыбы и заготовке леса. Не выполните – пеняйте на себя. В первый год из десятерых выживал один. Но кто выживал, те уж жили, работали и себя, и за тех девятерых – остервенело, жилисто, настырно. Язык держали за зубами, чувства – на замке. Вот в такой семье родился Веркин муж Дима. Об увлечении жены, он, как водится, узнал одним из последних.
            
 Однажды от заехавшего в город бригадира рыбоучастка Лёха услышал, что вся бригада уехала на завеску черпать рыбу. Значит, Дима тоже там – смекнул деревенский Казанова. Это соображение взъерошило ему мозги, взбодрило юношеским темпераментом уступчивое к похоти тело. Набрал вина, еды-закуски, кинул всё в лодку, всегда стоявшую «под парами», и до отказа выжал рукоятку газа надсадно кричащего мотора.
         
   Верка свой блудливый час караулила с тщательностью сторожевой собаки. Так что, на сборы любовникам времени много не понадобилось. Магазин закрылся «на учёт». Продавщица же, забралась в лодку, наводившую ужас на всех окрестных промысловиков, и густо дыша, предвкушала скорую усладу томящейся плоти. Они отъехали на несколько километров от деревни, выбрались на пустынный пляжик, и… Воспев гимн плотской любви, натешившись всласть, улеглись в лодке на одеяло и крепко уснули.
      
   А Дима не дремал. Обида, нанесённая семье государственной карательной системой, сразу и на всю жизнь заполнила в нём положенную человеку чашу унижений. Любая лишняя капля становилась детонатором для яростного взрыва. Дима умел терпеть и донести свою ненависть до мести, не расплескав. Звериным чутьём почуяв, что глумящаяся над его мужской честью парочка должна воссоединиться именно в это его отсутствие, он, отпросившись по неназванной нужде, рванул к деревне. Гнал, зорко обшаривая охотничьим взглядом береговые заросли.
      
  Ментовскую лодку увидел издалека. Сразу же прижался к берегу, не доезжая километра высадился на берег, вытащил припасённое ружьишко, и крадучись стал пробираться к месту дислокации своих обидчиков. Ни злости, ни ярости в нём не было. Будто бы привычно шёл по звериному следу, соревнуясь с добычей в проворстве и сметке. Он и ружьё-то для этого взял - чтобы с охотничьей повадки не сбиться.
      
  Рука не поднялась стрелять в сонных. Нет. Это должен быть не расстрел. Это должна быть казнь. Господь за такие грехи отправляет в Геенну огненную. Так пусть она у вас здесь начнётся.
      
  Дима действовал так, будто исполнял давно задуманный план. Быстро сгонял к своей лодке за бензином, наплескал его в лодку, выдернул бензошланг из мотора, кинул горящую спичку и разгоном вытолкал лодку на стремнину. Через несколько секунд на реке вспыхнул столб огня. Пылала дюралевая лодка, полыхала вода вокруг неё. Огонь жадно схватывал бензиновую струю, брызжущую из мотора. Отчаянный звериный вой разбудил окрестную тишину. В нём слились оглушительный женский визг и глухой животный рык.
      
 Через несколько минут всё стихло. Будто выключили звук. Чёрное маслянистое пятно деловито разволокли усердные обские волны.

Дима сидел на берегу, безвольно кинув руки на колени. Сердито сглатывая утробные всхлипы, он упёр глаза в тусклое серое небо, то ли выглядывая там себе некий знак, то ли просто не давая слезам вольного хода. С молоком матери впитавший болезненное чувство справедливости, он не мог бы дальше жить, смотреть людям в глаза, если бы возмездие не свершилось немедленно. Что творилось в его душе, равнодушной и к религии и к идеологии? Никто никогда не узнает. Выплакав скудные тёплые слёзы, Дима пружинистым движением твёрдо встал на ноги, вскинул на плечо жёсткий ружейный ремень и, не оглядываясь, скорым уверенным ходом зашагал к лодке. Через полтора часа, он уже был в бригаде.
Мужики думали на него, однако следователю как один, не сговариваясь, показали – был на стане, никуда не отлучался. Обгоревшие трупы нашли через несколько дней в прибрежных зарослях. Верку схоронили в деревне, Лёху свезли на городское кладбище. Спи спокойно, Лёха Катков.  Что ты при жизни творил, о том люди помнят, как тебя Бог судил – о том только Он знает.

Серый. Приехал сюда из далёкого Ворошиловграда. Высокий, красивый. Бывший игрок известного футбольного клуба «Заря». Их таких несколько человек здесь было. Дерзкие, лихие, «залупонистые». Сколотили они бригаду шабашников. Гаражи, водокачки, склады, коровники строили – всё, на чём можно было хорошо деньжатами разжиться. Деньгами тогда не чиновники «рулили», а руководители предприятий. Шабашники хорошо знали «порядок расчётов». Директора с удовольствием подмахивали наряды на солидные суммы, мгновенно подсчитывая в них свою долю. Было на что гастролёрам затевать кутежи.
Серый, однако, мозоли на руках набивать не рвался. Такие руки, и впрямь, грубой работой можно было только испортить. Изящные, ловкие, тренированные пальцы. Как начнёт колоду тасовать – залюбуешься. Те, кому понесчастливилось любоваться мастеровитой жестикуляцией Серого при игре в храп и треньку, зарекались садиться с ним вдругорядь. И всё равно садились. Они видели – сколько денег огребал красавец-футболист за ночь игры, и никакими резонами из них уже невозможно было выбить сладкую мечту – вот так же – с вечера сесть, а к утру уложить в карман трёхмесячную зарплату.

  Серый наизусть знал, где когда выдают получку, и в тот же вечер оказывался за одним столом с любителями пошлёпать по столу картишками. Однажды он привычно забрёл в общагу рыбокомбината, где картёжный азарт мужиков подогревался полным отсутствием альтернативного времяпрепровождения. Скорым жёстким «чёсом» вычистив карманы обитателей первого этажа, он тут же взлетел на второй, удерживая свою фортуну в надёжной близости.
Правда, была у него одна слабость. Войдя в выигрышный раж, он терял над собой контроль и опрокидывал в разгорячённую глотку стопарь обжигающей водяры. Тормозить не умел. И очень скоро пальцы теряли вышколенную сноровку. Это позволяло игрокам отыграть  часть денег.

  На этот раз проигрышем не обошлось. Кто-то заметил неловкое движение Серого, и мёртвой хваткой натруженной рыбацкой руки зафиксировал в рукаве шулера козырного туза.
- Ну, сучара! – каменный кулак замолотил по хмельной роже с проворством швейной машинки.
Били Серого демократично, давая возможность каждому желающему вломить красавчику «за всю фигню». За красоту, за успех у баб, за везение в картах, за обман, за… за всю фигню, словом. Растратив злость, взяли обмякшее тело за руки, за ноги и выбросили в окно со второго этажа. Дефицит настоящих зрелищ собрал у окон всю общагу. Многие  женщины имели веские основания сочувствовать избитому шулеру и даже переживать за его здоровье. Мужикам же нужно было только удостовериться, что прохиндей жив. Наметённые под окна сугробы спасли Серого от более сокрушительного ущерба холёному телу. Выпростав окровавленную физиономию из снега, он обтёр её, подобрался, встал на карячки и вдруг начал быстро шарить по карманам. Он извлекал из них мятые и хрустящие купюры, складывая их в одну стопку.

    - А денежки-то, вот они! – похлопал он по упрятанной в нагрудный карман внушительной пачке (там было около двух тысяч – громадная сумма). – Ну, пока, дворянин пошёл.
Бабушка Серого как-то обмолвилась, что происходит он из старинной дворянской фамилии. Предок его – Серов – в середине семнадцатого века за мужество, проявленное «при осадном сидении», получил от царя дворянское звание и имение в Тульской губернии. И хотя в советские времена козырять дворянским званием было неуместно и даже опасно, Серый любил похваляться этим, малопригодным достоинством. Даже в паспорте на французский манер приписал перед фамилией букву Д.

  Между собой ворошиловградские предпочитали играть в преферанс. На полноценную «пулю» партнёров не всегда набиралось (многие, всё-таки, работали), поэтому Серый чаще всего играл в «гусарика» с Серёгой Тюниным по кличке «Тюня». Очень быстро Серый выиграл все наличные деньги. Тюня начал доставать из шифоньера вещи. За спиной у Серого уже лежала целая груда тряпья.

   - Не садись, Тюня, с дворянами играть в карты, бесполезно! Но ты должен признать, что я благороден и благосклонен к тебе, - куражился Серый, - я принимаю на кон твоё вонючее барахло и тряпки твоей жены. Но ты давай-ка, напрягись, найди что-нибудь приличное поставить на кон.

   Тюню осенило так, как может осенить только в пух проигравшегося игрока, который уже потерял связь с реальным миром и жаждал только отыгрыша, любой ценой.
- Слышь, Серый, а давай, ты мне возвращаешь всю одежду, а я ставлю на кон… - Тюня на мгновение запнулся, - свою бабу. Выиграешь, делай с ней, что хочешь.
- Ничо, ты, Тюня, мыша даёшь! Ну, ладно, на кону, погнали.
Партия закончилась и Катя, жена незадачливого картёжника по уговору перешла в распоряжение Серого. Сама она, разумеется, сидя в директорском кабинете местного «Госстраха», о своей новой участи даже не догадывалась. Тюня продолжал лихорадочно искать варианты. Оставался только самый надёжный.
- Давай, дворянин, перекурим, да водочки намахнём?
- Ну, если крестьяне предлагают, барин не откажется.

    Тюня мухой сгонял за водярой.
- По маленькой?
- Поехали, - дворянин красиво выплеснул в рот полстакана водки.
- А теперь я предлагаю выпить за твой талант гениального игрока!
- Вот это хороший тост. Только за это можно и по полному стопарю вмазать. Ну-ка, держи уголок, офицер советской армии, с дворянином пьёшь! – И выпятив острый локоть, Серый, шумно выдохнув, вбулькал в себя критичную уже дозу, на что и рассчитывал Тюня. «С этого должно уже пробить», - прикинул он и уверенно хлопнул ладонью по столу, - «сдавай».
- Что ставишь? Давай, костюмчик свой?
- А, давай.
Тюня старался изо всех сил, но когда посчитали итоги, он остался сидеть в трусах, рубашке и галстуке.
- Я тебя сейчас как в стриптизе буду раздевать, тряпочку за тряпочкой, - продолжал издеваться Серый, - хотя в футбол ты играешь лучше меня, это да.
Тюне, кинувшему в общую кучу уже и пропахшую потом рубашку, было не до смакования комплиментов. Мозги с трудом разгребали мутную реальность.

   - А помнишь, прошлый год я в отпуск уезжал, так ты на квартире у меня жил, полторы бутылки коньяка выпил, всё, что было в холодильнике сожрал. Да ещё туфли у меня пропали. Вот всё это и ставлю на кон – очко, очки и тапочки.
Тюня взял колоду, долго её тасовал, потом дунул на неё, постучал пальцем по верхней карте, сдал и неожиданно для самого себя – выиграл. И ещё раз. И ещё. Штанцы на себя натянул, кучу барахлишка на свою сторону перекидал, про жёнушку не забыл, вот уже и за деньгами Серый полез.

  - Всё! – воскликнул Тюня, - Давай, Серый,сыграем на твою тумбочку, очень уж она мне нравится, хорошая работа. – И тумбочка поменяла хозяина…

Серый никак не мог, а скорее всего – не хотел устраивать свою жизнь по традиционному укладу. Бог не обделил его талантами, внешностью, умом, удачливостью. И всё это, как в топку, он швырял в пьянки-гулянки, дебоши и скандалы. Иногда он брался было за ум (в один из таких разов даже успел поджениться), но довольно скоро соскакивал с этой дорожки, пропивал, прогуливал огромные (даже по северным меркам) деньжищи.
Как-то, получив расчёт за очередную шабашку, дворянин пригласил друзей в ресторан и накрыл богатый стол – гуляй-не хочу. Добрые люди быстренько донесли весточку о попойке до ушей жены Серого. Она, в чём была, примчалась в ресторан.
- Серый, пойдём домой, а? Хватит уже, нагулялся. Все мозги ведь уже пропил.
- А вот в ноги поклонишься – пойду, нет – дворянин гуляет.
- Дворняга ты, а не дворянин, - Маруся уже поняла, что миссия ей не удалась, так хоть злость сорвать на алкаше.
- А хочешь, ты сейчас дворняге будешь кланяться?!
- Ещё чего!

- Ну, давай, поглядим, - Серый достал из кармана пачку сотенных купюр, двумя пальцами, будто брезгуя, вынул одну бумажку и небрежно кинул её на пол. Затем, слегка пританцовывая, пошёл в другой конец зала, через каждые несколько шагов выкидывая очередную купюру. Маруся сначала оцепенела, сжалась, но после пятой бумажки громко выругавшись, кинулась подбирать деньги.
- Молодец, Маруся, красивые поклоны бьёшь. А теперь, забирай эти деньги и вали домой. Я гуляю. Музыку, - щёлкнул он пальцами оркестрантам.
- Чирик, - с готовностью откликнулся ударник.
- А за два чирика – сыграешь?
- За деньги – хоть на флейте.

- О! Красавец! Может, ты за деньги на моей флейте сыграешь? – Серый глумливо начал расстёгивать ширинку. Барабанщик под всеобщий хохот кинулся на обидчика с кулаками. И тут же упал, сражённый умелым ударом кулака (боксёрскими навыками футболист тоже успел где-то овладеть). Смачная гулянка захлебнулась в один момент. Музыканта увезли к хирургу, тот диагностировал перелом челюсти в двух местах, наложил бедолаге шины и отпустил домой. Серого судили по 206-й (хулиганка), дали ему три года. До суда судья предлагал ему откупиться и отделаться условным сроком. Но Серый уже не выпускал закушенные удила: «Дворяне холопам мзду не платят». И поехал отбывать свой срок в Сургут. Жене напоследок наказал:
- Услышу, что гуляешь, нос откушу.
- Дурак! – Маруся хлюпнула для порядка носом и, не попрощавшись, вышла из комнаты свиданий. Через полгода она вышла замуж и уехала на Большую землю. Больше они не виделись.

Трёх лет Серому не хватило на обдумывание своей жизни. Отбыл срок, и тут же, будто плашмя упал в мутный омут, захлебнулся в неприкаянной, пьяной судьбе. Фартовый красавец остался в прошлом, как в красивом сне. По инерции он ещё кобенился происхождением, чемпионским званием, однако всё это воспринималось уже со снисходительной усмешкой, либо жалостным сочувствием. Серый не гнушался мелкими кражами. От тяжкого похмелья ходил, выпрашивая стаканчик на опохмелку у тех, кого прежде горделиво именовал холопами да мужичьём лапотным. Однажды он увидел, что рыбак, привезший на санях в заготконтору рыбный улов, оставил свои мешки без присмотра. Не долго думая, дворянин схватил мешок и быстро зашагал с ним в ближайший переулок. Рыбак хватился считанного мешка, кинулся прочёсывать петляющие улицы. Неожиданно навстречу ему выскочил Серый с мешком на плече. Робея, мужик всё же отважился на вопрос: «Слышь, ты не видел, кто у меня с саней мешок рыбы свистнул?».

Серый, у которого захватило дыхание, вдруг вскинулся и заорал:
- Откуда я знаю?! Я вот свою рыбу никак продать не могу!
Погиб Серый по-дворянски. На дуэли. Однажды забрёл он к своему новому дружку, с которым познакомился на зоне. Кличка у того была Тюрьма. Половину из своих 50 лет он  провёл на «киче». Нигде не работал, жил в леспромхозовском бараке. Продуктами его обеспечивали «откинувшиеся» зеки, уважая его тюремный стаж и строгое следование воровскому кодексу. К Тюрьме приходили за советом, помощью в делах, в которые милиция старалась не влезать. Если просили, разбирал конфликты и споры «по понятиям».

Серый выложил на стол солёного муксуна,  четыре бутылки водки поставил. Жилище Тюрьмы представляло собой комнату с одним окном, вплотную к которому был приставлен длинный дощатый стол, вдоль которого по обеим сторонам располагались крепко сколоченные просторные нары. Электричества и центрального отопления не было. Сумеречным светом хибару освещала керосиновая лампа, скудным теплом оделяла печка-буржуйка.
Выпив три бутылки водки, Серый и Тюрьма молча откинулись на нары, воткнули глаза в потолок и долго так лежали, думая каждый о своём. Говорить было не о чем. В нормальной пьянке после пары стаканов начинается откровенный разговор «за жизнь». Ещё пара-тройка стопарей и общение уважающих друг друга людей переходит либо в песнопения со всхлипами, либо - в задохнувшуюся от ненависти драку. Миры этих двух людей пребывали в таком отдалении друг от друга, что они никак не могли призвать друг друга к томящим души откровенностям.

Перерасти молчанию в отчуждение не дали чьи-то робкие шаги, застывшие у двери в их каморку. Наконец дверь открылась, и вошла женщина. На вид ей было лет тридцать. Заметны были титанические усилия, которые она прикладывала для уничтожения своей красоты. Под глазом подживал застарелый синячок, волосы небрежно напиханы в шапку предположительно белого цвета, на замызганные ботики «прощай, молодость» свисали спортивные штаны с пухлыми коленками. Серый знал толк в женских прелестях, поэтому он мгновенно представил себе – какой небесной красоты было это создание ещё несколько лет назад. Видно, этот прошлый образ и поманил его давно забытым влечением к женщине. Он, аж подпрыгнул на топчане, вскочил и заорал на весь барак:
 
 - А-аааа…
   - Ты чего хайло раззявил? Ну-ка, заткнись!- пытался остудить его пыл Тюрьма.
   - Нам леший послал кусочек бабы!
   - Не нам, а мне. Это моя Мурка.
   - А давай, Тюрьма, поделим её пополам?! – и Серый, словно забыв, с кем имеет дело, начал издевательски показывать какие места посланного женского чуда он намерен оставить себе, какие достанутся ему.
  - Слышь, ты, попугай, отвали от неё. Сказано – моя баба!
  - Обижаешь! Желание гостя – закон для хозяина. Неужели не угостишь? Я-то к тебе со всей душой пришёл, с угощением.
  - Угощают по доброй воле. И взамен не просят. Я тебя не просил меня угощать, сам предложил. За это спасибо. А бабой делиться с тобой не буду. Если это тебя обижает, отвечу.
   - Обижает. Но мне твои ответы не нужны. Давай за неё драться.
   - С тобой, что ли, доходяга?
   - Со мной. Но не просто драться. Поскольку я – дворянин, а ты - вор в законе, значит, можно считать, что мы с тобой люди одного благородного - уровня. Будем драться на дуэли.
 
 Тюрьма неожиданно улыбнулся.
   - На шпагах? Или на пистолетах?
   - А на чём хочешь. Орудие выбирай сам. Это право я предоставляю тебе.
Тюрьма, как паутинку, смахнул с лица улыбку – ему уже начинала надоедать эта никчемная суета. Но привыкший решать все возникающие проблемы мгновенно, он решительно оглянулся вокруг. Вариантов было не много. Взгляд его задержался, а затем окончательно остановился на огромном тесаке, который использовался и в качестве кухонного ножа, а если надо, и – в качестве тесака-топорика.
   - Давай на ножах. Вот этот нож будем кидать друг в друга по очереди.  Кто первый попадёт, тот победил.
   - Давай! Право первого броска дворянин предоставляет тебе. Живой мишени предоставляется право глотнуть водочки. 
    
   Ополоумевшая от происходящего бабёшка инстинктивно сглотнула слюну, глядя, как смачно опрокинул в себя полстакана водки ерепенистый дуэлянт. Отошла, села в сторонке на корточки со страхом следя за приготовлениями. Серый отошёл к двери, встал, гордо вскинув патлатую голову и, поиграв красивыми губами, взвёл на лицо ехидную усмешку.
    Тюрьма что-то прикинул в голове, с холодным прищуром глянул в лицо противнику, медленно запрокинул руку за спину и неуловимым сильным махом швырнул нож. Стальное лезвие наискосок воткнулось в плотную материю висевшего на стене ватника, вспоров его.
    -  Годная была дерюжка. Не жалко?
    - Себя жалей. - Тюрьма не то, чтобы занервничал – напрягся, и сосредоточенно смотрел на нож. Не спеша отошёл к двери, встал, сложив руки на груди.
    - Вот это правильно, покойникам руки всегда на груди складывают. Так тебя и в гроб положат.

   Нож в нескольких сантиметрах от лица Тюрьмы воткнулся в косяк. Серый, не глядя на него, сразу потянулся к бутылке. Налил себе ещё полстакана, через силу вылил содержимое в рот.  Без особого энтузиазма, но по-прежнему хорохорясь, скомандовал Мурке:
 
   - А ты беги за пузырём, обмоем мою победу на дуэли.
Тюрьма вытащил нож из косяка, дождался, пока Серый встанет на место, и как-то буднично, будто отмахиваясь от надоедливой мухи, швырнул нож в сторону двери. Ему уже надоела эта игра, и он желал как можно скорее её прекратить. Но так, чтобы не создалось впечатление, будто он испугался этого фраера. Ну просто не солидно ему заниматься пацанскими забавами. Поэтому кинул он нож, практически не глядя, и сразу же повернулся к столу и взял в руки бутылку с остатками водки. Он не услышал ожидаемой насмешки, какое-то сипение раздалось за спиной. Оглянувшись, он увидел, что Серый криво сполз на пол, а в горле у него по рукоять торчит тяжёлый стальной нож.
    
   … Василий резко помотал головой, так встряхивают термометр, чтобы вернуть в норму агрессивный ртутный столбик.
    - Дааа. Всё свежо в памяти, будто вчера произошло. Многих он не видел в гробу, не хоронил, поэтому возникали они в его памяти живыми. И было такое впечатление, что, вот выйдет он сейчас за ограду, и где-то на улицах города обязательно пересечётся и с Лёхой, и с Олегом, издали завидит смешное ковыляние Прокопыча.
   
    - Интересно, - подумал Василий, - каково теперь их душам? Как им Там аукнулись земные дела и делишки. Или грешить и каяться, платить по счетам, надо успевать здесь, на земле?




            
                Хорошо смеётся тот, кто смеётся у кассы
Мутные девяностые вывернули российскую жизнь наизнанку. Росткам нового бытия пришлось пробиваться к свету не просто из навоза – из дерьма. А его повылезло на бескрайних просторах бывшей советской империи видимо-невидимо – всех видов и мастей. Дикий капитализм вытолкнул в рыночную стихию и тех, кто мечтал только о стабильном куске хлеба, и тех, кто почуял возможность безнаказанно обогащаться за чужой счёт. Капиталы сомнительного происхождения вырастали на руинах бизнеса облапошенных конкурентов и даже партнёров, нередко – на их костях.
      
   Василий, парень крепких сибирских корней, быстро сообразил, что таким как он, тридцатилетним, с «варящей» башкой, в родном Ямало-Ненецком округе можно развернуться на полную катушку. Тем более, что почти все успешные торгово-финансовые операции проходили по простой схеме. Взял на «большой земле» товар, сделал наценку 300, а то и 500 процентов. По твёрдой таксе - 10 процентов от суммы договора - отстёгивал местным чиновникам «откат» и впаривал, что хотел плохо ориентирующимся в рыночной конъюнктуре бюджетникам. Особенно хорошо шла оргтехника, компьютеры. Наладив несколько каналов поставки и сбыта, Василий за пару лет сумел сколотить себе состояние, о котором многие его сверстники не могли даже и мечтать.

    Участились его поездки в Москву, где и совершались основные сделки. Так что, поразмыслив, он решил «окопаться» в столице, чтобы не тратить время на длиннющие перелёты и нудные переезды. Это было удобно, но небезопасно. Таких как он здесь паслось не один и не два десятка – сотни, тысячи искателей лёгкой и быстрой наживы. Тех, кто уже успел набить карманы, быстро находили бандиты, которых тоже развелось, как мух. Вот так, почти мгновенно, белокаменная из вожделенной мечты миллионов советских людей превратилась в город сиюминутных миллионеров с густой криминальной начинкой.

     Василий, конечно же, не знал многих тонкостей столичной жизни, но ловушки и капканы, которыми был усеян путь всех предпринимателей, он, потомственный охотник, чуял за версту, потому не лез, куда не надо, и всегда находил более безопасные маршруты.

     Однажды с Севера на некую подставную фирму Васе перечислили солидную сумму на приобретение продуктов питания для детских оздоровительных лагерей.  В пересчёте на «условные единицы» - около полумиллиона вечнозелёных американских денег. Эти деньги нужно было обналичить в этой фирме, получить (4 % отдать за обнал), десятую часть отложить на откат председателю комитета образования, закупить дешёвых продуктов, отгрузить на Север, ну, а оставшийся куш положить на счёт – денежка к денежке.
 
    Подставная фирма располагалась под Москвой, в районе Одинцово. Ехать туда с расчётом просто забрать деньги и вернуться - было слишком наивно и небезопасно для жизни. Как опытный охотник, Василий знал, что крупного хищного зверя в одиночку берут только отчаянные, рискованные добытчики. Разумный промысловик зовёт с собой напарников, которые, в случае опасности подстрахуют, отвлекут зверя. Василий назначил встречу знакомым парням из Строгино.

      - Пацаны, хотите гульнуть по полной? Одно небольшое простенькое дельце, бабки на карман и – в кабак. Барин угощает.
Пацаны, разъезжавшие по Москве на папиных машинах, но без копейки денег, тут же согласились. Ночная разгульная жизнь вовсю полыхала в городе. Ночные клубы, казино, рестораны, галерея проституток на Тверской. Всё было рядом, манило, влекло. Но всё требовало денег, и немалых. Кто ж откажется от халявного куша?!
         
     В назначенный день пацаны на десяти машинах подъехали к офису фирмы, на счета которой пришли деньги. Василий зашёл за бронированную дверь и попросил менеджеров фирмы разложить упакованные купюры в равных долях в 10 пакетов, и выдавать их по доверенности его представителям. Зашёл первый, взял пакет, уехал, зашёл второй, взял,  уехал, третий, четвёртый… десятый.  Последним уезжал Василий. Через полтора часа все деньги лежали в одном месте. Укромном и надёжном.

      Вечером компания собралась на Ленинском проспекте у магазина «Электроника». Горячо обсуждался формат будущей гулянки по поводу удачно проведённой операции. От вариантов захватывало дух, разгорались глаза, сладко учащалось дыхание. Выяснилось, что у одного из парней есть ключи от пустующей квартиры в Медведково. Оставалось набрать алкоголя, закуси, а самое главное – девочек поаппетитней. Одни поехали в магазин затариваться, другие, во главе с Василием, отправились на Тверскую, за «ночными бабочками».
Сутенёрши выделялись в толпе прохожих, как красные бакены на пустынной реке. Перекинувшись с одной из них парой слов, сели в машину и поехали, следуя её указаниям. Через несколько минут въехали в глухой московский двор многоподъездного дома. Сутенёрша подала в пустоту двора зычный клич, на который тут же отреагировали скрипучие и ноющие двери. На ходу поправляя причёски и вызывающие наряды, в сторону сутенёрши потянулись вереницы «жриц любви». Они сбились в кучки по 5-6 человек и приняли витринные позы.
Пацаны опешили от такого «меню» и кинулись жадно перебирать вожделенных красавиц. Опыта у них, судя по всему, в этом деле не было никакого. Поэтому они в лёгкую «велись» и на обтянутые  узкими юбочками попки, и на глубокие декольте, и на ярко намалёванные смазливые лица. Жадно, с сожалением  поглядывая на оставшихся, отобрали четверых.

    - Чур, пятую я выберу сам, - Василий завёлся, хоть одну-то нормальную хотелось взять.
- А ну-ка, звёзды, распахните курточки, - по-хозяйски распорядился он, обращаясь к проституткам. Те охотно выставили напоказ свои прелести, выжидательно сверля взглядами богатенького клиента. Ему бросилась в глаза красивая плотная фигура с грудью, вырывающейся из лифчика четвёртого номера, стройными ногами и миловидным, простоватым лицом. Сразу было видно – не московская «фря», работающая умело, но бездушно, даже брезгливо. Эта, если не по-жлобски себя с ней вести, обслужит нежно, может, даже – душевно.

      - С нами поедут те четверо и эта мадмуазель, - принял окончательное решение Василий, сунул сутенёрше штуку баксов, и крепко обхватив талию своей избранницы, уселся на заднем сиденье машины.
- Как зовут? – не откладывая, начал он изучать своё приобретение.
- Наташа.
- Откуда тебя сюда принесло?
- Из Ульяновска.

     Погрузив проституток в машины, вся компания рванула на хату. Пацаны, отправленные по магазинам, уже были там, накрывали стол. Резали хлеб, рыбу, колбасу, открывали консервы. Ну, а дальше – как в песне «Гости все уселись рядом, пот со всех катился градом».  Пацаны поначалу пытались копировать барственную снисходительность Василия и, кто во что горазд, изощрялись в галантности. Когда уже и выпито и съедено было вдоволь, в воздухе откровенно повисло томительное ожидание «десерта». Василий понимал, что его команды пацаны ждут, как большевики – залпа «Авроры». Наконец, он деланно выкруглил удивлённые глаза, панорамно оглядел застолье и крикнул:

     - Ну, чего сидите? Тащите их по комнатам. Заработали.
Парни похватали разомлевших шлюх и, на ходу срывая с них одежду, разбрелись по комнатам и углам. Девчонки отрабатывали гонорар по полной, время от времени выпрашивая себе небольшие паузы для передыху. В квартире уже нечем было дышать от смрадного коктейля запахов пота, алкоголя, духов и спермы. Василий, который в самых разгульных пьянках всегда удерживался в пределах своей нормы, сидел за столом почти трезвый и смаковал забавные эпизоды безумной оргии.

    Вот разлаписто пришлёпал босый Славик в трусах, наспех напяленных на левую сторону:
- У моей во рту шины. Челюсть, говорит, сломана.
- А ты чего, не знал, что надо выбирать ****ей так же, как лошадей – по зубам, - похохатывая просвещал приятеля мускулистый, бойкий Костян. - В рот ей не заглядывал? Ну, сам виноват, комплексную услугу она тебе уже не окажет, - и тут же поделился своим косяком:
- А у моей киска сухая, блин! Пустыня Гоби. Я её мозолил-мозолил минут пятнадцать, да так и не кончил.

     Через час-полтора похотливый зуд  унялся, сомлевшие парочки вновь сошлись у пиршественного стола. Не было только Павла с ульяновской Наташей. Судя по тому, что Паша несколько раз выходил доливать в стаканы мартини, у них там всё заладилось по-взрослому. К утру квартира почти опустела. Остались только Василий, Паша, Дима и Наташа. Наташа была неутомима. Казалось, не было бессонной ночи в тяжких сексуальных трудах. Не жалуясь и не жеманясь, она принимала оставшихся парней по очереди. Каждого – с особой лаской, не стесняясь присутствия других, чем ещё больше распаляла их фантазию и желание.

      - Вот это чувиху ты выбрал, Ефимыч, - уважительно обратился к Василию Дима, - прямо мастер спорта по сексу. И главное – сама торчит от него, как с голодухи. А от минета, аж заходится. Класс!
- Ну, так застолби её. Возьми телефон и пользуйся по надобности. Качество – гарантировано, - усмехнулся Василий и засобирался. Операцию по обналичиванию денег можно было считать завершённой.

    Наутро Василию предстояла встреча с чиновником, специально прилетевшим в Москву для получения отката. (Хотя тот и утверждал, что у него поручение - купить щенка английского бульдога). Сгоняли в Быково на Пашиной девятке, привезли в гостиницу «Фрегат» крепкого чернявого мужика с быстрыми глазами и неожиданной для внешности чиновника густой чёрной бородой.

    - Виктор, - представился он Паше, давая понять, что готов общаться без официоза. Деловое общение решили провести в офисе Василия, не суетясь, под коньячок и обсуждение последних сплетен родного северного городка.  Основной вопрос встречи обсудили в считанные минуты, здесь всё шло на удивление быстро и гладко, второстепенные  темы обильно пропитали хорошим марочным коньячком. Когда под вечер вышли на улицу, с Виктором произошла внезапная метаморфоза. Набычившись, он встал перед Василием, в упор ему, будто в рупор заорал:

    - А ты знаешь, Вася, что все москвичи – козлы?!
    - Знаю, - машинально ответил Василий, с ужасом разглядев остекленевший  зрачок ужравшегося в хлам любителя породистых собак. Сопроводить его до номера – проблема из проблем. Витя в прошлом был спортсменом-штангистом, силища в нём по-прежнему гнездилась немалая, здоровьем бог не обидел. (По пьяни он любил расписывать свои спортивные победы, неизменно упоминая, что наставлял его в тяжёлой атлетике знаменитый супертяж Леонид Жаботинский).

     - Давай, перевернём вот эту машину вместе с козлом, который в ней сидит? - Витя обладал удивительным свойством:  даже задавая вопрос – приказывать.
- А ну их. Витя, Виить! Давай, пойдём лучше в гостиницу, посидим, ещё накатим за успех нашего дела…

    - Да! Пойдём! – рыкающей интонацией бывший штангист дал понять, что ни один из козлов не должен уйти от возмездия. Отложив в списке приоритетов гостиницу на последнее место, он, широко расставляя ноги, будто в шторм по палубе, двинулся к ближайшей телефонной будке. В ней приличного вида мужчина в плаще и берете, кому-то что-то доказывал, высоко задирая подбородок и указательным пальцем правой руки ставя в воздухе восклицательные знаки. Завершив матросский марш-бросок, Витя встал у дверей телефонной будки, с решительностью харакириста отворил ширинку брюк, и выпростал на свет божий истомлённые бездействием причандалы. Упругая струя мочи ударила в стеклянную дверь телефонной будки. Умело и старательно солидный чиновник омывал зыбкий оплот безопасности обречённого быть «козлом» москвича.

     К чести затворника  нужно сказать, что опыт столичной жизни дал ему навык мгновенно определять категорию опасности в любой ситуации. Он не стал разглядывать процесс обоссывания городской телефонной будки, как в рентгеновском кабинете уткнулся лицом в умный аппарат и, не меняя тона, продолжил разговор.

   Агрессивное настроение Виктора иссякло одновременно с напором струи. Он позволил взять себя под руку и вести по направлению к гостинице. Войдя в ослепляющий светом вестибюль, Виктор окинул пространство удалым взглядом и хищно осклабился. Василий понял, что штангист не всю мочу использовал на омовение будки. Остатки её внезапно шибанули ему в голову и он, обращаясь преимущественно к хрустальной люстре, заорал красным волосатым ртом:

     - А вы знаете, что я двадцать пять лет отпахал на Севере первым секретарём?!!
Охранники с автоматами, будто только его и ждали. Синхронно вскочили, подбежали, схватили крикуна под локотки. Виктор отреагировал быстро и точно, словно бы и его роль в этой сценке была заранее прописана и хорошо отрепетирована.

     - А вы что тут отсиживаетесь, как дезертиры?  Вы знаете, что сейчас в Чечне гибнут наши пацаны? Вы на «зверей» накидывайтесь, а не на мирных граждан. Чтоооо?! Против «чехов» кишка тонка? Только с безоружными можете справиться?
Московская жизнь научила Василия лучше иных выпускников МГИМО вести дипломатические урегулирования. 100-долларовая бумажка с лёгким шелестом перекочевала из его кармана в карман охранника. В результате, право координатора событий тут же перешло к Василию.

     - В 135-ый номер его! – Эти люди команды понимали лучше, чем автобиографическую патетику. К несчастью, остекленевшие зрачки Виктора не утратили способность фокусироваться на окружающих предметах. Ближайшим предметом, попавшим в поле его воспалённого зрения, оказалась физиономия гражданина с явными признаками кавказкой национальности.

    - Вот он, козёл! – зарычал Виктор и двинулся в его сторону, сшибая широченной грудной клеткой встречные препоны. – Вон из России, звери, а то мы вас тут…  Начнём по новой эту, как её? – Запорожскую сечь! Всех высечем!

     Охранники попались честные. Свой стольник они отрабатывали на совесть. Аккуратно, но жёстко зафиксировали тяжелоатлетические бицепсы, приподняли задиристого выкормыша Леонида Жаботинского и рысцой сволокли огрузневшее тело в указанный заказчиком номер. Едва коснувшись головой подушки, Витя громко захрапел. Василия томило – как завтра утром показаться на глаза гостиничным служащим? Стыдоба.

      Дав Виктору хорошенько проспаться, Василий отправился его будить, когда все командировочные, сглотнув дежурные завтраки, уже расползлись по Москве. Постояв возле никак не отреагировавшей на его стуки двери, он понял, что в номере никого нет. Вышел в холл, а там … Лицевые мышцы не смогли удержать нижнюю челюсть в привычном соприкосновении с верхней. Открыв рот, он смотрел, как Виктор, одной рукой поглаживая до умопомрачения трогательного щенка, другой разливал марочный грузинский коньячок, и, гипнотизируя гостиничную обслугу блестящими чёрными глазами, рассказывал им какую-то фантастическую историю о северной жизни.

     - Ну, ты молодец, круто залатал вчерашнюю «пробоину», - восхитился Василий. Теперь сюда можно ходить, как домой, хоть в трусах, хоть на рогах – все свои.
- Это ещё что! – Виктор скороговоркой выкладывал последние новости. – просыпаюсь ночью, выхожу в коридор. Смотрю – горничная чего-то там телепается. Без предисловий – баба, - говорю, - нужна. Она:
- А я не подойду?
– Сколько?
- 20 у.е. Можно рублями.
- Сунул ей две бумажки – до утра ублажала.
Василий вспомнил штуку баксов, отстёгнутую за пятерых проституток, и понял, что ещё не всё понял в московской жизни.

      Вечером Виктор с собакой и откатом улетел в свой Надым, а Василий ехал в гостиницу, молча смотрел на суетливую Москву из окна автомобиля. Почему-то не шла из головы женщина, с которой он 23 февраля познакомился в магазине своего друга Андрея Ивановича Пузырькова. Подъехал он туда к самому закрытию, сотрудницы уже стол накрыли, сели праздновать, поздравлять мужчин. Выпили бутылочку водочки, сказали положенные тосты, в очередной раз дежурно посмеялись над затасканным анекдотом. Андрей терпеливо вынес весь ритуал, потом закрыл магазин и уехал домой, в Строгино.

     - Девчонки, - воодушевился Василий, - чего в праздник дома сидеть? – поехали дальше отмечать!
- А куда? - те и сами были не прочь раздвинуть жёсткие рамки корпоративной гулянки.
- А вон, - показал Василий, - на той стороне Ленинского - ночной клуб «Какаду».
- Неее, там дорого, -  поникли продавщицы (именующие себя менеджерами).
- Угощаю. За мной, девчата, не отставай.
У дверей заведения неприступен и важен стоял на страже внушительный швейцар с офицерской выправкой.

     - У нас дорого! – набивая цену не столько заведению, сколько своей персоне, проурчал страж.
- Ничего, чем дороже, тем веселее будет, - нейтрализовал Василий дутый пафос костюмированного цербера. Устроившись за уютным столиком, он не спеша принялся изучать девчонок.

    Светлане на вид было около 30. Нормальная фигура - бёдра, грудь, ноги – всё вполне привлекательно. Заметно, что рожала, но смогла не растерять приятных форм. Смотрела оценивающе, такая сразу отличит праздношатающегося посетителя от потенциального  покупателя. Да ещё на вскидку определит – на какую сумму можно его раскрутить. Видно было, что в ней нет никакого двойного дна. Не сказать, чтобы простовата, но и без «заморочек». Василий с удовольствием начал с ней заигрывать, и она спокойно и весело включилась в игру. 

     Зина же, наоборот, сидела, настороженно озираясь, сразу же заняла оборону от непонятно чего. Хотя, чего там непонятного. Её интересовало только одно – чем им придётся расплачиваться за такое угощение? Ведь за «просто посидеть» такие деньжища мужики не выбрасывают. Поэтому, она считала, следовало «на берегу» расставить точки над i. 
— Василий, ты нас только потом обязательно на такси домой отвези, а то у нас денег-то совсем нету, — заканючила она, подчеркивая, что, после «Какаду» они поедут только вместе со Светланой и только по домам.

     Василий был постарше своих спутниц, да и по московским ночным клубам успел потаскаться вволю. Поэтому он хорошо представлял себе, как будут развиваться события. Атмосфера крутого клуба – шикарная обстановка, богато одетые люди - подавит девчат. Ясно, что это – не их «тарелка». А когда они увидят меню, точнее, правую его колонку, почва окончательно уйдёт у них из-под ног. Там элитные коктейли стоят почти столько же, сколько они получают у себя в магазине за два-три месяца. Довершат дело барственные повадки нашпигованных баксами коммерсантов. Небрежно швыряя на стол пачки денег, они лениво-хищно оглядывали зал, выглядывая себе поживу на ночь.

     В глаза бросались парочки, в которых нетрудно было угадать директоров небольших фирмочек с приличным оборотом, обычно гуляющих на пару со своими секретаршами. Один такой бизнесмен, знакомый Василию, свысока поглядывая на свою секретаршу Таню, увлеченно рисовал ей ближайшие перспективы развития их бизнеса. В его чванливом монологе то и дело фигурировали представители российской политической элиты. Создавалось впечатление, что прямо отсюда он поедет пить водку с Ельциным, а от него – в Америку, закупать очень солидную компанию. Там он и останется жить, а Танюшу, безусловно, оставит здесь своим представителем. Девушка шефа своего знала хорошо, и цену его словам – тоже. Но и всё равно, уж так ей хотелось, чтобы всё это оказалось правдой. Вторая порция коктейля окончательно сняла все фильтры, предназначенные для пьяных базаров. «Как мне повезло! Я успешная, у меня доля в бизнесе!» - тешила она себя радужными картинками.
Самая стабильная и многочисленная категория завсегдатаев клуба «Какаду» - проститутки.

     Они выходили на танцевальный подиум строго по графику, становились лицом к зеркалам, спиной к клиентуре и, грациозно извиваясь под музыку, показывали свой товар «лицом». Понравившуюся особь клиент через официанта подзывал к себе, а дальше всё шло по хорошо отлаженному сценарию. Просили тут от 300 до 1000 баксов. Официантами в «Какаду» служили молодые негры и смазливые негритяночки, хорошо изучившие нравы местной публики. Это помогало им угадывать желания и позывы клиентов, порою, даже раньше, чем те сподобятся их сформулировать.

     Зина со Светланой долго изучали цветную карту вин, затем заказали себе по одному коктейлю, и мало-помалу втягивались в ознакомительную беседу.
Зинаида, судя по говору, была явно не москвичка. Жёсткие согласные выдавали в ней представительницу фино-угорских народов. (Впоследствии выяснилось, что она чувашка). В ее средненькой внешности выделялись только выразительные, красивые глаза.

    Василию симпатичнее была Светлана. Большую часть вопросов он задавал ей, она охотно отвечала, и через некоторое время они танцевали медленный танец. Для Василию в Светлане нравилось всё: приятное, упругое тело, запах, как она приятно и нежно прижималась к Василию. Танцевала легко, умело давая себя вести и подстраиваясь под такт партнёра. Общались они свободно и легко, как давнишние приятели.

     Коктейли делали свое дело, вечер набирал обороты. Василий весело рассказывал экзотичные северные истории, девчонки заразительно смеялись. Однако заполночь все почувствовали, что усталость, всё же, берёт своё и решили разъезжаться по домам., Василий рассчитался, вышел из клуба на Ленинский и стал ло¬вить тачку.
  - Сколько же ты заплатил за вечер? - спросила у него Зина.
  - А тебе зачем знать?
  - Ну, чтобы потом знакомым рассказывать, где мы побывали, как круто отдохнули. Доведётся ли ещё, - вступила в разговор Светлана. - Так всё-таки, сколько?
  - Ну, допустим, 1700 долларов, - ответил Василий.
  - Ух ты! - выдохнула Светлана.
   - А счёт ты не захватил? - спросила Зина.
  - Да вот он.
  - Подари на память, а?!
  - Бери.

      Подъехало такси. Василий показал Зинаиде на переднее сиденье, а сам со Светланой сел сзади.
  - Ну, вези нас, извозчик, по ночной Москве, по домам, нагулялись мы сегодня.
Зина первая назвала свой адрес, и через некоторое время машина стояла у ее подъезда.
  - А где швейцар? — пошутил Василий.
Но Зина молча исчезла в темноте подъезда.
Подъезжая к дому Светланы, Василий спросил у нее:
  - Светулик, а можно я сегодня переночую у тебя, обещаю, что приставать не буду. Хороший вечер получился, что-то одному не хочется оставаться…
  - Ну что ж, ночуй у меня, — ответила Света.
Она жила одна в однокомнатной квартирёшке.
  - Куда падать? — спросил Василий.
  - Да вот здесь, на диванчик, - показала Света, и Василий, не раздеваясь, грохнулся на него, успев оценить стерильную чистоту квартиры.

      Вот и Светлана постелила себе и легла. У Василия быстро прошел хмель, в голове забились мысли: «А что, если подлягу к ней? А если выгонит?». Наконец, Василий решился. В конце концов, максимум, чем он поплатится в случае неудачи - поедет спать в свой номер. Встал, и сделав несколько неслышных шагов, мягко прилёг возле Светланы. Почувствовал, как вздрогнуло ее тело. На Василия накатила волна дрожи. Комок в горле, рассудок как в тумане. Он так и не решил, как продолжать свой дерзкий рейд. И вдруг Светлана сама повернулась лицом к Василию, положила свою руку сверху, и их губы слились в поцелуе.

   На смену волнению пришла приятная блажь, тело наливалось стальной силой. Они смаковали поцелуи, наслаждались, волны возбуждения опрокидывали сознание в бездну. Они лихорадочно посрывали с себя все одежды, нежно и крепко прильнули друг к другу обнажёнными телами. Светлана гибко и умело оказалась внизу, сразу нашла какую-то невообразимо приятную позу. Василий никак не ожидал обнаружить в себе столько ласки, столько желания сделать приятно этой женщине, за один вечер ставшей ему родной и близкой. Всё тело его налилось могучей мужской силой, и он чувствовал, как она совсем сомлела от бесконечно длящегося наслаждения. И они были одним целым, единым порывом, одной нескончаемой волной, которая стремилась к берегу, но никак не могла его достичь. Внезапно в голове Василия начали взрываться ослепительно яркие всполохи, сладчайшая судорога встряхнула его и откинула в сторону. Это был первый настоящий оргазм в его жизни. Откинувшись на бок, потом на спину, Василий уснул мертвым сном.

    Открыв глаза, увидел сквозь шторы, что на улице светает. Светлана лежала рядом на боку и тихонько посапывала. Дышала ровно и тихо, лицо было спокойное и красивое, как у ребенка, как будто сквозь сон она ему говорила: «Ты со мной, и я спокойна, мне хорошо, мой милый».

   Любуясь Светланой, Василий не смог удержаться, рука невольно потянулась к ней. Погладил тёплое, гладкое бедро, мягкий живот, тело женщины откликнулось – вначале замерев, затем упругие ноги оплели мужской торс… Они повторили ночную программу, усовершенствовав её утренними озарениями.
Одевшись, Василий подошел к Светлане, поцеловал ее в щечку и сказал:
  - Ну что, не прощаемся, я тебя еще найду, если ты этого хочешь.
  - Конечно, я тебя буду ждать, - ответила Светлана.

    Поймав такси, Василий поехал к своей гостинице. Все было
привычно. В вестибюле двое охранников встречали взглядами входивших, отслеживая проституток или постояльцев, которые старались провести любовниц в номер, что возбранялось, поэтому было стабильным источником дохода охраны. Поднявшись на третий этаж, Василий остановился, встретившись взглядом с горничной, в которой по Витиным описаниям угадал его ночную двадцатидолларовую забаву.

— Привет! Как дела? Голова не болит? — пошутил он.
— Скучно что-то, — ответила она.
— Ну что, тогда я в буфет за шампанским, а ты - в номер.
— О’кей, - ответила она, и выразительно глянув на Василия, взяла у него ключи.
Купив бутылку шампанского, коробку конфет, Василий быстро поднялся в номер.
-       Как зовут-то? - догадался он начать знакомство.
— Вера, — ответила она.
— Давай, выпьем по кружке.
— Давай. Только я отпросилась на один час.
— Замужем?
— Да нет, одна живу, с сыном. В Жуковском.
— Ух ты! И так далеко добираешься на работу?
— А что сделаешь, там работы нет.
Разговаривая с горничной, Василий почему-то всё время думал о Светлане. Честно говоря, ему хотелось к ней уйти, но работа есть работа, впереди трудный день. И может быть, поэтому рядом оказалась Вера. Чтобы перемочь тягу к Свете.
— Ну что, полежим? — на долгие предисловия у Василия времени не было.
— Давай, — с готовностью откликнулась Вера. - Только извини, у нас в гостинице такса - 20 у.е.
— Да уж найдём, двадцать-то баксов, — усмехнулся Василий, стаскивая с себя рубашку.
Ей было 30-35 лет. Высокая, с женственной фигурой. Быстро ушла в душ, и уже через пару минут вышла оттуда совсем обнажённой. Фигурка ещё вполне нормальная - талия и бедра выглядели вполне аппетитно. Только целлюлитик на ляжках и грубые коленки выдавали ее возраст.
        Судя по всему, подработки случались у неё регулярно.
      - Что тебе больше нравится?
—   Мне всё нравится. Так что, давай по порядку.
Она взяла презерватив, губами надела его на восставший член, затем умело и приятно сделала минет. Василий развернул Веру, сильно, почти грубо взял её сзади, и быстро кончил.

    Выйдя из ванной, деловито забрав свою двадцатку, Вера уточнила:
— Я еще нужна?
— Да нет. Иди трудись.

   Не успела за ней закрыться дверь, тут же раздался телефонный звонок. Это подъехал шофер Паша. Нужно было ехать на базы, отрабатывать заказ. Заказ Надежды Марковны Медвянкиной, председателя комитета образования. Главное – найти товар по максимально низкой цене, организовать отправку. Зам председателя свой откат получил, теперь осталось ей отстегнуть её долю. Помнится, когда Василий впервые принёс ей конверт с деньгами, она, заглянув в него, сразу же определила сумму и обрадовано запротестовала:

     — Ой, как много ты даешь...
     — Это же ваши, Надежда Марковна, заработанные, - убеждал её Василий, по достоинству оценивая высочайшее мастерство лицемерия главного педагога города.
1995 год. Где-то в далекой Чечне 18-летние пацаны гибли ротами, батальонами, полками, заливая землю своей и чеченской кровью. В новогоднюю ночь не праздничные фейерверки озаряли улицы Грозного — горящие русские танки уничтоженной  Майкопской бригады.
В остальной же России все шло своим чередом: кто-то тратил последние деньги на палку варёной колбасы и мандарины, а кто-то гулял, просаживая за одну ночь тысячи долларов, в самых дорогих московских ресторанах. Работяги без тостов пили дешевую водку и самогон, нувориши поднимали бокалы, наполненные марочным шампанским, коллекционными винами да коньяками, за свое лучезарное будущее. Криминальную братию уверенно догоняла «беловоротничковая» преступность. Чиновники типа Надежды Марковны становились самым мощным маховиком отечественной коррупционной системы.

    Василий законтачил с ней лет пять назад. К тому времени он образовал свой кооператив и возил на «большую землю» дары северной природы. Как-то раз, отвез он ма¬шину мороженой щуки в Нижний Тагил. За наличку продать её не смог, да и рубль тогда был зыбкой валютой. А тут подвернулся случай — предложили обменять щуку на курицу бройлер. Бройлеры, правда, были сомнительного качества, неестественно большие - некоторые экземпляры вытягивали до 9 кг. Радовался Василий такой удачной сделке, но не долго.

     Вначале исплевался шофер «Урала»: в дорожной тряске острые мороженые когти бройлеров превратили в лохмотья тент, которым он их укрыл. Потом пришёл черёд чертыхаться и Василию, у него тоже начались проблемы. Торговцы открыто заявляли: «Кто таких «поросят» купит, они, что, из Чернобыля, что ли?» Оставалось немного вариантов: или общепит, или ка¬кое-нибудь социальное  учреждение - больница, школа, садик. Поиски канала сбыта злосчастных кур и привели Василия к председателю комитета по образованию Надежде Марковне.
   
   Надо сказать, что, будучи ешё учеником 6 класса школы, Василий встречался с Надеждой Марковной. Она подменяла заболевшую учительницу по литературе. Была тогда на 7-м месяце беременности. Её живот резко выпячивался вперед, и вместо изучения литературы Василий с приятелями озорно похихикивали, подшучивая над ее животом: «Вот это арбуз она съела».

— Здравствуйте, Надежда Марковна! - сказал Василий, заходя к ней в кабинет.
— Здравствуй, Васенька! Заходи, рассказывай. Как ты? Говорят, успешным кооператором стал.
— Да вот, стараюсь, Надежда Марковна, — ответил Василий.
Перед ним сидела женщина лет 45 в белой блузке, но про-
стираной уже более 100 раз, в зимних сапогах, на которых замки-молнии были не единожды прошиты вручную, а потертости на носках сапог старательно замазаны сапожным кремом.
— Я, Надежда Марковна, по делу пришел. Есть у меня 4 тонны куры бройлерной, не возьмете ли для школ и садиков? — спросил Василий.
— А почём?
— По четыре пятьдесят за килограмм.

   — А что так дорого? — вскинула брови Надежда Марковна. – Хотя, что сейчас дешево? Цены растут каждый день, а зарплата та же. Вот у меня скоро дочь замуж выходит, а мясо не купишь. У мужа брат тоже плохо живет, кочегаром работает, а такой умный, такой умный... В магазинах-то вообще шаром покати. Нет, Васенька, нет в комитете таких денег, да и жалко мне их, — рассуждала она.

— Понимаю вас, Надежда Марковна. А вот посмотрите вперед. В магазинах, на базе мяса нет. Через месяц-другой, чем детей в школах кормить будете, если сейчас денег на кур пожалеете? А насчет свадьбы, да брата мужа я бы побеспокоился, килограмм пятьдесят на усушке- утруске вам скинул бы. И на свадьбу хватит, и брат мужа будет доволен, и еще останется.

— Да... полтинничек-то я бы взяла, даже купила бы. Но не за четыре пятьдесят же?
— А я вам бесплатно их отдам, вы же у меня 4 тонны покупаете.
— А это удобно будет? - переспросила Надежда Марковна, густо покраснев.
— Ну, своему учителю ничего не жалко, — ответил Василий.
Надежда Марковна ещё чего-то прикинула в голове и вызвала завхоза.
— Прими продукцию по накладной на склад вот у этого молодого человека. Цена согласована.

    Затем она вызвала главного бухгалтера комитета.
— Вот, придет с накладной этот товарищ, оплатишь ему сданную продукцию.
Куры тогда были успешно сданы на склад, несмотря на их подозрительно крупнокалиберные размеры. Деньги получены. Полтинник бройлеров в сумерках выгрузили в ограде дома Надежды Марковны. С тех пор про себя Василий стал называть Надежду Марковну - Полтинник.
Нюх на деньги у Надежды Марковны оказался исключительно острым. Должность председателя городского комитета образования давала возможность ворочать огромными финансовыми средствами. При желании и умении, вполне приличную часть этих средств можно было безнаказанно присваивать. А чтобы брать помногу, нужно было использовать кого-то со стороны. Желательно не местного, знающего хитрые комбинации, и чтобы язык держал за зубами. Выбор ее пал на одного заезжего чеченца по имени Шамиль.

    Шамиль приехал в город в 1980 году с бригадой шабашников. Но шабашником он не стал, тянуло к светской жизни. И вот, первая партия. Шамиль познакомился как-то в ресторане с дамой, которая работала завотделом в универсаме. В то время, время тотального дефицита, торговые работники были весьма уважаемыми людьми. А уж те, что с должностью, имели доступ в любые закрома, возможность манипулировать товаром и на этом хорошо наживаться. Внешность дамы, правда, восхищения не вызывала. Достаточно сказать, что кличка у неё в городе была - Буратино. Уже на следующий день после знакомства Шамиль поселился у нее. А через неделю Буратино устроила его в местный райрыбкооп директором заготконторы. Так началось восхождение Шамиля.

     Как-то Шамиль подошел к Василию и сказал:
- Тут есть момент финансовый, можно заработать денег.
— Говори, — отозвался Василий.
А финансовый момент был такой. На складах заготконтор тогда регулярно скапливались излишки. Сдатчиков продукции обязательно обвешивали, дурачили как могли. При отпуске товара со склада работали те же весы. Ещё один обвес. Но что делать с этим наворованным добром? ОБХСС работал четко, да и частных — кооперативных магазинов тогда не было. Выход нашли быстро.

     Василий договаривается с местным крестьянином, надежным, домовитым человеком и оформляет на него, например, тонну (две-три коровы) якобы сданного в заготконтору мяса. Шамиль затем оформляет необходимые документы и перечисляет деньги на расчетный счет «сдатчика» в Сберкассе. Ну, а как снять деньги со счёта и поделить – никого учить не надо.

     Знакомых хозяйственных мужиков у Василия было достаточно. Первую аферу провели без сучка и задоринки. Обрадовался Василий. Бизнес попер. Но как-то, подойдя к Шамилю в очередной раз, он увидел, что в кабинете у него сидит его брат Магомет  и какой-то мужичок крестьянского вида. Оформляют документы на «мясо». Василий понял, что в этой комбинации он уже лишний…

    Ну, вот и Паша. Василий прыгнул на переднее сиденье, и понеслось: офисы, склады, контейнеры, лабиринты московских улиц и проспектов.
Светлана не выходила из головы Василия. «Надо бы ей позвонить», — подумал он. С какой-то базы он набрал номер телефона ее магазина, ответил замученный женский голос.
— Магазин.
— Светлану пригласите, пожалуйста.
— Минуту.
— Я слушаю, — после перерыва ответил знакомый голос.
— Привет, как дела? Голова не болит? - пошутил Ва¬силий.
— Да нет, все прекрасно. Тружусь, вот, - ответила Света.
— И до скольки? — переспросил Василий.
— До семи - и свободна.
— Так, давай, организуем программу на вечер, - предложил Василий.
— Согласна, только недолго.
— О’кей, ровно в семь я тебя встречаю у входа.

    Машина взяла курс на Ленинский и ровно в семь стояла у магазина. Света села в машину и радостно выдохнула:
— Ну, вот и я!
— Да вижу, — довольно заулыбался Василий. - Ну, что, — продолжал он, - учитывая наш боевой рабочий вид, в центры мы не поедем. Предлагаю - за кольцевую дорогу, на тридцатый километр. Возле Одинцова есть хорошая шашлычка, предлагаю откушать хорошего мяса.
— Вперед, — подражая Василию, засмеялась Света.

    И машина помчалась за город. Неотрывно глядя в глаза друг другу, Василий и Света шутили, рассказывали какие-то забавные истории. Чувствовалось, оба ждали этой встречи.
Ну вот и шашлычка. Они прошли в зал, сели за стол, заказа¬ли только входившее в моду мясо на кости. Света, рассмеявшись, посмотрела Василию в глаза и произнесла:
— Как тут здорово!!!
— Н-да, тут хорошо... — согласился, Василий, — а вообще, знаешь, кто смеется лучше всех? Смеется тот, кто смеется у кассы. А почему — сейчас расскажу, — продолжал балагурить Василий.

   — На Севере, в молодые годы, я работал рыбаком. Работа трудная. Жили в палатках. День работаешь — проверяешь сети, затем сдаешь рыбу на плашкоут, потом опять проверяешь сети. С утра до вечера в воде, в рыбьей слизи. Мокрый утром из па¬латки вылезаешь — вечером мокрый опять в палатку. А на другом берегу реки рыбачил Жека Щепкин. Когда я вез сдавать рыбу на плашкоут, проезжал мимо Жекиного стана. Ну, например, еду часов в 11 утра, и каждый раз вижу такую картину: стоит добротная палатка, скамейка, стол, на нем всегда стояла спидола ВЭФ, а иногда и сам Жека сидел на скамье и пел песни, подыгрывая себе на гитаре. Я его подкалывал: «Сколько рыбы поймал?» Он, не задумываясь, отвечал: «Да план уже выполнил». — «Смотри, Жека, — предупреждал я его, - пропоешь рыбу, и получать нечего будет». Но Жека на это лишь ехидно усмехался: «Знаешь, Вася, кто смеется всех больше?» Ну, я ему и отвечаю: «Тот, кто смеется последний». — «Не-е-ет, — резонил Жека — Смеется тот, кто смеется у кассы».
             
    Ну вот, я отпахал весь весенне-летне-осенний сезон, сдал квитанции за пойманную рыбу в бухгалтерию рыбокомбината, сдал сетематериалы на склад. Ладони и пальцы на руках стали мозолистые и жесткие, как у гуся лапы. Не шутка – натаскали из реки 14 тонн рыбы. В четверг, в час дня рыбокомбинат рассчитывался с рыбаками за их каторжный труд в путину.
         
    - Привет! — завидев Жеку, я снисходительно его поприветствовал. — Ну, кто последним будет смеяться?
    
     - Да ты, наверное, — хитро сощурился Жека.
          Пока мы разговаривали, подошла моя очередь к окошечку кассы. Ну, вот и заветная ведомость. Я взял ее в руки и стал искать свою фамилию, чтобы расписаться. Вижу: напротив моей фамилии значится - 750 рублей, а напротив Щепкина Евгения Сергеевича — 3890 рублей. Взял деньги и в полном недоумении вышел на улицу. Я - лучший, удачливый рыбак. На протяжении последних пяти лет всегда в тройке самых добычливых. И что же, своим умением, трудом без продыху я могу заработать в пять раз меньше лодыря и разгильдяя?  Открывается дверь, вылетает счастливый Жека, подходит и говорит, смеясь:

    — Ну что? В кабак сегодня идем?
— Ну, а куда денешься, конечно пойду, — огрызнулся я.
Позже, в ресторане между нами состоялся такой разговор.
— Да расслабься ты, Василий, не грузись, — говорил осоловевший от флакона «Матры» Жека, — своим трудом можно разбогатеть только в одном случае - пахать день и ночь, на всем экономить, жить впроголодь. Тогда у тебя появится шанс в один прекрасный день… умереть богатым. От работы, как говорится, не будешь богат, а будешь горбат. Ладно, заказывай еше один флакон. Я не мокс, все разложу тебе по полочкам и на следующий сезон ты сдашь рыбы столько, сколько невозможно поймать даже теоретически.

    Я не стал выкобениваться, свистнул официантку, а Евгений продолжал:
— Во-первых, вся пойманная рыба привозится на плашкоут. Во-вторых, приемщик имеет свой процент, зависящий от двух факторов: а) наглость приемщика и б) лоховизна рыбака. Это, как минимум, 10 процентов улова, на деле — больше. Итак, если, к примеру, 20 рыбаков привезли по 200 кило рыбы, приемщик имеет в день 400 - 600 кг.
— Ну и при чем здесь ты? — спрашиваю.
— Да ни при чем пока, — усмехнулся Жека. — Ладно, смотри, через стол две телочки глазками в нас стреляют.
— Да они не очень, — засомневался я, — коряги какие-то, с рыбокомбината, наверное, «фрикадельки».
— Лучше пока никого нет, я уже осмотрелся, — сказал Жека, — А этим, чтобы стать красавицами, осталось совсем немного, грамм по двести на рыло.
    - Им?
    — Нам. Факт, проверенный мною неоднократно. Может быть, поэтому и приходится иногда выпить лишнего, — грустно закончил Жека.

   — Ладно, вернемся к нашим баранам, вернее, рыбе, — налив по стаканам, сказал Жека. — Продолжаю расклад.
Занюхав шоколадкой спиртное и закурив «Родопи», Жека вернулся к вопросу о рыбе.
Излишки рыбы использовались очень просто. Почти все приемщики периодически забухивали и гноили рыбу. Накопленные излишки помогали им свести недостачу к минимуму. Жека обьяснял дотошно — как загадку малышу, нарочно затягивая с отгадкой...
— Слушай, не хочешь — не говори, только не крути мне мозги, берем телок и едем домой, — вскочил я из-за стола.
— Успокойся, Вася, у меня все просчитано. До закрытия ка¬бака ещё полтора часа, телки эти у нас как на веревочке, они никуда не денутся. Это будет наш запасной вариант. Вполне возможно, что за это время появится кто-то получше. Отдыхай. Домой всегда поспеем.
— Да куда уж лучше, классные девки, — после пропущенной рюмки девчонки действительно стали хорошеть.
— Опять плюс. Если других не будет, то эти к закрытию будут еще лучше.
— Ладно, пойду выйду на крыльцо, огляжусь, потом прихвачу еще пузырь, а ты пока закажи для них песню, тогда их вообще конкретно нахлобучит.
Через несколько минут я вернулся за столик и испытующе уставился на Жеку:
- Ну?!

   — Ладно, чтоб ты не психовал, я вкратце. Подъезжаешь к приемщику, говоришь, чтоб писал излишки на тебя, то есть, излишки — это как раз та рыба, которая оказалась у приемщика за счет обвешивания рыбаков. Когда сдаешь квитанции и получаешь бабки, отдаешь ему 30 процентов. Этим делаешь сразу несколько добрых дел. Во-первых, излишки рыбы не гниют, а сдаются государству, люди съедят. Во-вторых, даешь возможность приемщику получить живые деньги, и немалые. В-третьих, зарабатываешь, но сам при этом никого не обкрадываешь.

   Я тыкал вилкой в заливной язык. В голове никак не хотели соединяться в одну цепочку складные Жекины толкования. Чувствовал нутром: что-то здесь не так, не бывает, чтоб везде одни плюсы. Меня всегда учили, что деньги надо зарабатывать честным тяжелым трудом. Но голова говорила, что все правильно, никто ничего не теряет. Чем сильнее я старался разрешить эту задачу, тем становилось хуже. Я уже понял, что если приму эту арифметику и философию, все мои годами нажитые нравственные принципы рухнут как карточный домик.

  Вышел из ресторана, зашел за угол, засунул два пальца в рот и надавил ими на корень языка. На секунду промелькнуло сожаление о переведен¬ной напрасно еде и выпивке. Но тут же вспомнил о ведре черной икры и здоровенном куске малосольной осетрины, дожидающихся меня дома. Идя обратно к столу, я вспомнил, что угощает сегодня Жека, заторчал еще больше. Зацепил на ходу одну из бабенок, которая под воздействием спиртного и переполнявшего её желания могла только глупо улыбаться и повизгивать, и пустился с ней в пляс.

  Мне от природы дан очень редкий и щедрый дар: ничем не «грузиться» более пяти минут, жить на полную катушку, наслаждаться каждым мгновеньем. Как говорил кто-то из великих: «Быть здесь и сейчас».
«Да уж... — задумчиво протянула Света, — с деньгами хорошо «быть здесь и сейчас» И улыбнулась своему каламбуру, потому что сейчас они сидели здесь — в недешевой, популярной у богатеньких москвичей и гостей столицы шашлычной и ни в чем себе не отказывали.

   Василий грустно улыбнулся в ответ. Кому-кому, а ему-то бы¬ло известно, как хочется упиханному долларовыми пачками мужику волком выть без любви, без ободряющего слова поддержки, без дружеского общения. И не спасают ни шикарные отели, ни рестораны, ни подобострастие и угодливость бесчисленного стада лакеев и прислужников.
Бравый джигит ловко поднес к столу громадное блюдо шипящего дымящегося мяса, второй кавказец — такое же громадное блюдо крупно нарезанных овощей и зелени, оба вежливо улыбнулись и сказали: «Кюшайте на здоровье!»
Все улыбнулись им в ответ, а больше друг другу и молча принялись уплетать принесенное. Очнувшись от поедания мяса и почувствовав, что не смогут больше съесть ничего, все откинулись на спинки стульев и тяжело вздохнули. Василий пошутил:
— Н-да... Сытому тоже, оказывается, может быть тяжело...
— Не разбавить ли нам мясо сладким арбузиком? — очнулся Паша.
— Я не против, — согласилась Света.
— Эй, хозяин, угости-ка нас арбузиком, - попросил Василий официанта.
Через пару минут мраморный узбекский арбуз стоял на столе.
— А почему так много красного на корке оставляешь? — прикрикнул неожиданно Василий на Светлану.
Она удивленно замерла, но Василий, улыбаясь, уже рассказывал очередную историю:

     — Раньше на Севере про арбузы знали только по книжкам, да рассказам приезжих. Ну а семья у нас большая была — шестеро человек. И помню, как-то осенью отец с баржи принес арбуз. Разрезал его, дал всем по дольке. Ну и мгновенно все съели, ожидая еще по одному, а на объедке у сестры в уголке корки чуть розовел остаток вкусной мякоти. Бабушка, наблюдавшая за этой процедурой, гневно посмотрела на сестру и строго спросила: «А почему до конца не доедаешь свой пай? Красного столько оставляешь?» Выручая сестру, я мгновенно откусил кусок ее корки. Как помню, потом корочки от арбузов у нас оста¬вались не толще тетрадного листа, съедали и твёрдую зелёную подкорку.

  Так, балагуря, а больше слушая рассказы Василия, компания завершила трапезу. Больше в шашлычной делать было нечего. Рассчитавшись, Василий сказал: «Ну что, бай-бай поедем?» Через минуту черная девятка уже рассекала вечернюю Москву. Ну вот и знакомый подъезд пятиэтажки на Загородном шоссе. Они вышли из машины, Василий нежно взял Свету за локти и счастливо посмотрел ей в лицо. Глаза у нее излучали радость и благодарность. «Ну что, Светочка, до завтра?» - нежно поцеловал ее в щечку Василий. «Домой», — сказал Паше, и машина рванула к гостинице. Василий, откинувшись на спинку сиденья, погрузился в свои мысли.

    — А что, телок-то тех сняли тогда в ресторане? — отвлек его Паша больше для того, чтобы не молчать всю дорогу.
— «Фрикаделек»-то? — засмеялся воспоминаниям Василий. - И да и нет...
… Подождав ещё с полчаса, друзья убедились, что других тёлок уже точно не будет. А этих, Клавку и Катьку, уже зацепили похотливые взгляды других парней, медлить было нельзя. И раздавив очередную бутылочку коньяка, они решили брать ситуацию под контроль. Василий в этих делах знал толк, он и взял инициативу в свои руки:
— Так, Жека, берем этих цыпок и - ко мне. Предложу им сейчас: пойдемте, мол, посидим, пообщаемся. У меня дома осетринка есть, икорка черная. Во! Последний медленный танец! Вперед, Жека!

         Девчонки, в томительном ожидании ухажёров, поднабрались порядочно. Ещё немного и, например, к вязанию лыка их привлечь было бы уже невозможно. Прильнув к кавалерам в медленном танце, они почти требовательно заглядывали им в глаза, ожидая конкретных предложений. С Василием танцевала Клава, с Жекой — Катя. Василий сразу сделал Клаве предложение продолжить общение.

— Только мне надо посоветоваться с Катькой, — сразу согласилась она.
— А что советоваться-то? Мы с Жекой пересядем к вам за столик и все друг с другом посоветуемся. О, кей?
— О’кей, — ответила Клава.
           Парни подсели за столик к Клаве и Кате.
— Ну вот, сейчас только самое веселье началось, — брал быка за рога Василий, - а уже кабак на замок закрывают. Я вот что предлагаю, девчата. У меня дом пустой стоит, в нем есть все, чтобы пообщаться: и чаек, и рыбка, другая закуска. Завтра ведь выходной, давайте, продолжим гулянку.

— А по пути я гитарку прихвачу, — кстати встрял Жека.
— Ой, так ты на гитаре играешь? — У Кати сразу засияли глаза.
— Да так, бренькаю понемногу, - заскромничал Жека.
Дело было сделано. В зале ресторана зажегся свет. Жека с Василием выходили из кабака с «заряженными» девчонками под завистливые взгляды менее удачливых посетителей. Непринужденно шли по улице, словно прогуливаясь, травили анекдоты, рассказывали смешные истории и случаи. Компания складывалась. Жека заскочил домой, и догонял их с гитарой наперевес. Гриф гитары украшал большой ярко-красный бант, а в деку была вделана фотография Владимира Высоцкого.

— Красивая! — оценила гитару Клава.
— Плохих не держим! — напыжился Жека.
И все неторопливо двинулись дальше, в сторону Васиного дома. Впереди крутилась свора собак. Добротная сучка по веле¬нию природы устроила вокруг себя «свадьбу». Ей нравилось содержать при себе свору кобелей разных мастей, неотрывно сопровождавших её в уличном фланировании. А пока одни в злобной грызне оспаривали право обладания течной сучкой, те, что похитрее, ус¬певали вне очереди справить свое кобелиное дело. Сучешка же была снисходительна ко всем и за время гулянки успевала ублажить всю свадебную свору. Катя и Клава, проходя мимо этой стаи, брезгливо отвернулись, делая вид, что не замечают деталей собачьей «свадьбы», которая будто бы на что-то им намекала. Так незаметно и пришли к Васиному дому.

— Ну! Прошу всех в гости.
В доме девчонки быстренько освоились: помогли нарезать на стол лучку, рыбки, хлебушка, на скорую руку сервировали стол, и через двадцать минут Василий произносил первый тост:
— Хочу присутствующих поблагодарить, за то, что сегодня вечером, то есть, уже ночью, мы оказались все вместе — в компании таких прекрасных девушек. Им я и посвящаю этот тост. Стихи автора, — улыбнулся Василий:
Если б я мог уйти на восток,
Я б водку так сильно не пил,
А я ее пью, здоровье гублю,
И мне этот мир не мил!
Ну что же мне делать?
Уйти от людей и пьянку злополучную бросить.
И не глядеть на сук и ****ей,
Которые хотят и просят.
Я водку пить брошу, уйду на восток,
Где солнце встает так рано,
И, может быть, там я найду цветок.
В котором счастье мое затеряно.

— Клево! — заверещали девчонки, и Василий будто бы в эмоциональном порыве поцеловал Клаву в щечку. Выпили по первой.
Настороженно глянув на черную осетровую икру, одна из девчонок спросила:
— А как ее есть?
— Да очень просто, — ответил Жека, — берешь кусок хлеба в левую руку, в правую — ложку и закусываешь себе на здоровье. По желанию прикусываешь лучок, припущенный в уксусе.
В жизни никогда не пробовавшие черной икры, девчонки взяли в руки по кусочку хлеба, ложки и, преодолевая сомнения, зачерпнули по небольшой икряной горсточке. Подсоленная, приправленная мелко нарезанным чесноком и молотым черным перцем икра, до краёв заполняла трех¬литровую эмалированную чашку,
— Вкууусно! - одобрила Катя.
— А я так наоборот — не ем икры, — куражился Жека. — Вот малосольчик из осетринки — с преогромным удовольствием.

Рядом с икрой стояла такая же миска с кубиками нарезанной осетрины. «Малосол» — так называют это блюдо на Севере. Готовят его по особому рецепту, присаливая не твёрдой солью, а отмачивая в тузлуке. Примерно так. Берёшь филе обской осетрины, нарезаешь мясо примерно двухсантиметровыми кубиками. Затем готовится тузлук: солишь вкрутую подогретую воду, в нее добавляешь много давленого чеснока, даёшь этому раствору часок настояться (чеснок давал вытяжку), полученный маринад процеживаешь, сливаешь в эмалированную кастрюлю или ведро, в него добавляешь раздавленные ягоды можжевельника, и все это в соотношении 1 к 1 смешиваешь с мелко наколотыми кубиками льда. В полученную массу высыпаешь осетрину. Если осетрину солить солью, из нее уходит мышечный сок, мясо становится сухим, твердым, обезвоженным. Если солить ее в теплом растворе, сок и жир уйдут из рыбы, и вкус будет, естественно, не тот. При солении же осетрины в ледяном-солевом растворе мясо остаётся упругим и сохраняет цвет, сочность и вкус. И что немаловажно, время приготовления малосола таким способом – ну, час-два и можно есть. Достаём её из ведра черпаком, перемешиваем с кольцами нарезанным луком, укладываем пирамидкой и подаём на стол. Аромат это блюдо издаёт немыслимо-аппетитный.

— Ну что, — продолжал Жека, - как насчет по рюмочке и за гитару?
— По половинке только, - ойкнула Катя.
— По половинке, так по половинке, — поддержал Василий и аккуратно разлил водочку.
Все дружно выпили по стопочке. Жека крякнул, взял в руки гитару и запел песню Александра Розенбаума: «... об это каменное сердце суки подколодной!» Жека копировал Розенбаума один в один, вдобавок у Жеки был сильный голос, а во время исполнения он припускал на физиономию приблатненно-воровскую гримасу.

    Василий, слушая песню, невзначай коснулся ноги Клавы. Та ногу не отдернула, а напротив, прижала ее к ноге Василия. Он ощутил тепло ее тела, легкую дрожь желания. Вот их руки уже сомкнулись под столом. У Клавы была миниатюрная ручка с длинными пальчиками, заканчивающимися острыми ноготочками. У Василия же руки были как у гуся лапы: от кончиков коротких, будто обрубленных, пальцев до основания грубых широких кистей — сплошная мозоль. Поэтому ему было как-то не¬ловко. Но Клава уверенно держала руку Василия под столом и водила по грубой ладони острым ноготком. От волнения ладонь Василия стала потеть, как будто он держал в руке не хрупкую девичью ладошку, а огрузившийся рыбой 650-метровый стрежевой невод.

«И теперь за это получай!» — ударил Жека по струнам с особым надрывом, через чур уж натурально являя образ бандита-уголовника. Наступила благоговейная тишина. Клава захлопала в ладоши:
- А вы это сами написали?
- Нет, — ответил Жека, — это написал питерский бард Алек¬сандр Розенбаум. А мы — скромные почитатели его таланта.
- Хорошая песня! — Клаве не хотелось избавляться от полученного впечатления.
Катя же как-то зажалась, лицо её застыло. Наконец, она не выдержала и, глядя мимо Василия, тихо спросила:
- А где у вас тут туалет?

   В те времена на Севере теплые туалеты были только у высших партийных и советских чиновников. Остальной народ смиренно довольствовался надворными деревянными одноочковыми сортирами. Вообще, справлять нужду на Севере – удовольствие не из первого ряда. Зимой оголённые места прихватывает суровый мороз, летом на них набрасываются полчища кровососущих тварей. И неизвестно, что хуже. Мошка и комары так донимают, что посещение кабинки не сулит спокойного вдумчивого процесса. Поскольку приходилось руками беспрерывно отмахиваться от гнуса. Бывало и так: руки, оберегая сокровенные места беззащитного тела, учиняли столь неистовую пляску вокруг них, что порой, не соблюдя надлежащей траектории, захватывали в ладонь чего не хотели. Посетитель деревянного строения выходил оттуда без настроения, молча шёл к умывальнику и на три раза угрюмо отмывал руки. Зимой же, в 30-40 градусные морозы, по ходу дела ладонями греешь-трёшь нежные части тела. Говорят, хохлы, плохо воспринимавшие жестокие сибирские морозы, даже прибаутку сочинили - «край вечного недосирания». Клава за компанию с Катей по¬шла посетить вышеописанное заведение.

— По-моему, телки сегодня соскочат, — сказал Жека, пока девушки отсутствовали по нужде.
— Ага, похоже на то, — поддержал Василий, вспомнив, как возбудилась, а потом испугалась чего-то Катя. Вышел на улицу, вроде воздухом подышать, и случайно услышал подтверждение своей догадки.
— Ну что, Клава, надо от них сваливать, не видишь, что ли, это же бандиты и уголовники. Блатные песни поют, да и с виду – не простые парни, - стращала подругу Катя.
— Да они, вроде бы, ничего. Мне понравилось, как Женька пел! - ответила Клава растерянно.
— В общем, ты как хочешь, а я пойду домой, Клава. Если тебе нравится, оставайся с ними, — Катя неожиданно громко и протяжно пукнула. Это прозвучало как дополнительный аргумент к её тираде.
— Да ты что, Катя! — испуганно затараторила Клава. — Конечно, я одна с ними не останусь! Я с тобой домой пойду! Только давай для приличия посидим еще минут пятнад¬цать, а потом скажем, что, мол, домой пора, поздно уже.
— Ну ладно, — согласилась Катя.

   Вернувшись в дом, Василий серьезно расстроил Жеку подслушанным разговором.
— Короче, Вася, если им сейчас под зад напинать за кидалово, ничего не докажешь. Есть идейка получше. Ты посмотри, они уже почти литр жирной икры слопали. Если мы им еще с поллитра скормим, то дристать будут с неделю дальше, чем видят. С непривычки любого пронесет. А бывает, даже с температурой, — злорадно ощерился Жека.
— Короче, посмотрим на их поведение, - решил Василий.

   Девчонки пришли с улицы, сели вместе, как-то зажались в плечиках, выжидающе смотрели на парней. Катю глаза выдавали, в них читалось: «пора, пора, пора». Клава же, с сожалением смотрела на Василия и как бы извинялась взглядом: «Я бы осталась, но вот Катя...».
Жека, убедившись, что всё, конец романтической встрече, пошел по-гусарски с места в атаку:
— Ну что, девчонки, если есть такая возможность, наедайтесь икорки до отвала, когда еще придется так разговеться?
— Под рюмочку отлично пойдет, — поддакнул Василий.
Жека лихо напол¬нил рюмки.

    Василий взял свою, чинно встал и завёл торжественную речь:
— Спасибо, девушки, за приятную компанию. Это хорошо, что мы сегодня познакомились, потанцевали! Мы с Жекой чувствовали себя настоящими джентльменами рядом с такими леди, как вы. Хочу пожелать вам, девчонки, чтоб вам попадались по жизни настоящие парни, чтоб у вас всегда был хороший аппетит, а хороший аппетит — это хорошее здоровье, а хорошее здоровье — это крепкое потомство. Ну а нам с Жекой пусть всегда попадаются хорошие, добрые веселые девчата, такие, как вы. За прекрасных дам - за вас девушки!
Девчонкам ничего не оставалось, как согласиться с тостом и опорожнить налитые рюмки. Жека, ухмыляясь уголками губ, подмигнул Васе, показывая, что девчонки опять заработали ложками, аппетитно закусывая черной икрой:

— Не стесняйтесь, девчонки, закусывайте хорошо, а мы с Васей сходим туда, где вы были недавно, и будем расставаться на сегодня. Если хотите, мы вас проводим домой.
Парни вышли во двор.
— Литра полтора уже спороли, — произнес Жека, закуривая.
— Да, где-то так... — поддакнул Василий, трезвея на свежем утреннем воздухе. - Постоим минут пять, да и выпроводим их. Коряги, а понтуются. Пусть теперь подрищут в охотку.

Парни вернулись в дом, столкнувшись у дверей с девчатами. Катя, нервно переминаясь с ноги на ногу, держала Клаву под руку и толкала её вперёд. - Ну, ладно, мальчики, пока, мы побежали. Звоните, если что. -И они почти бегом выскочили на улицу.
Василий и Жека переглянулись и дружно расхохотались. Просмеявшись, Жека, утирая ладонью слезы, предложил Василию:
— Пойдем, возьмем недопитый пузырь, да посидим на бережку. На Обь-матушку посмотрим спокойно, без пахоты. А то все пашем да пашем на ней, а красоты её не видим.
- Пойдем, — охотно отозвался Василий.

   Друзья взяли бутылочку, тарелку с осетриной, два стакана, хлеб. Но как только стали выходить из калитки, Жека резко развернулся и заскочил обратно, давясь смехом, приложил палец к губам: «Тихо!» Когда прошел приступ смеха, Жека кивнул Василию: «Смотри, только осторожно».
Василий крадучись выглянул из калитки. Клава стояла у обочины дороги и нервно подергивала ножкой, искоса глядя в кусты, в которых угадывалась раскоряченная фигура Кати.
— Н-да-а, — покачал головой Василий, - осетровая икра сделала своё чёрное дело.

    Парни вышли с обратной стороны и пошли к знакомым листвянкам, стоявшим на крутом берегу Оби. Место было красивое. Рядом с могучими листвянками стояли тихие ели, в ветвях разлапистых кедров ветер играл северную сонату, а под яром, вторя музыке ветра разыгрались в ярком танце кустики рябинки на цветастом ковре иван-чая.
— Красиво, - вполголоса сказал Жека.
— Ага, — откликнулся Василий, обняв огромный ствол лиственницы, и после паузы добавил: — Какой он теплый!!!
Налюбовавшись на красоту обского берега, парни сели на мощный корень кедра, разложили на земле снедь, разлили водку. Жека встал, глядя куда-то за горизонт, сказал:
— За тебя, Север. Я твой сын. - Чокнувшись с Василием, выпил, даже не почувствовав крепости водки.

   Закусив осетринкой, парни продолжали с высокого яра любоваться рекой. Просыпалось новое утро, от воды поднимался легкий туман. Из боковой протоки, пыхтя, выплывал катерок, волоча на буксире огромную баржу.
— Хорошо, что мы вчера в кабаке набухались не до упаду. А то бы и не увидели такой красоты, - заметил Жека.
— И с девчонками так хорошо не пообщались бы, — вставил Василий.
— Да уж, бедолаги, - всхохотнул Жека. - Ты им, Вась, завтра остатки икры отнеси. Интересно посмотреть какие у них будут лица.
- Ну что, разольем остатки водки, да по домам? - предложил Василий.
- Ночь прошла, в ресторан сходили, телок сняли, потом обломались, зато повеселились. Пришли сюда, тут кайфанули. Сейчас вот выпьем по рюмочке - и в люлю, уснем как младенцы, — подводил итоги Жека, разливая остатки водки.

Василия почему-то не покидало ощущение, будто за ними кто-то наблюдает. Выпивая свою рюмку, он запрокинул голову и поперхнулся: из густой кроны дерева на него пронзительно глядели две черные точки глаз-угольков. Приглядевшись, толкнул Жеку в бок: «Смотри! Это же — настоящий ненецкий идол».
- Нууу, — подивился Жека, разглядев идола. — Родился на Севере, живу здесь уже четвёртый десяток лет, а такое первый раз вижу. Вот это да! Ты только не говори никому, а то залезут да срубят для экзотики, или заезжим туристам на продажу. А так пусть сидит, не нами посажен.
И парни пошли по своим домам...


                Глава 2 В поисках смысла жизни



Паша колесил по ночной Москве, досмаковывая услышанную историю. Внезапно умолкнувший и ушедший в себя Василий, разглядывал неоновые вывески и чувствовал, что опять погружается в щемящую тоску.

«Нормально со Светкой получилось», — вспоминал он, прокручивая в памяти, как на экране, всё, что происходило в сегодняшний вечер. Ну вот и гостиница, знакомый вес¬тибюль, та же охрана. Администратор, не спрашивая, подала ключи...

Не спеша Василий поднялся в свой номер, ополоснулся в ванной, сел в комнате, включил телевизор, но ничего не захватывало его внимания. Постоянно возникал образ Светланы. Чувства одиночества и тоски одолевали его. «Даа, — думал Василий, — полные карманы денег душевного спокой¬ствия и удовлетворения не дают. Гонять по Москве по дорогим ресторанам и клу¬бам, заказывать экзотические блюда и вина, швырять деньги на новомодные ублажения собственного тщеславия – всё это быстро приедается. Нет, это не по мне». И тут, ра¬зорвав тишину гостиничного номера, настойчиво заз¬вонил телефон.

— Да, слушаю, — недовольно бросил в трубку Василий, доса¬дуя на отвлекший его от раздумий и жалостливого одиночества звонок.
— Привет! — проворковал бархатный голосок в трубке.
— О, Леночка! Привет! - разом забыв про свою хандру, обра¬довался Василий.

Леночка жила на Севастопольском проспекте. На жизнь зарабатывала собственным телом, совершенствуя и шлифуя немалый сексуальный опыт. С 14 лет Леночка занималась прости¬туцией. Не по годам развитая и симпатичная девочка не выдержала домогательств сладострастного отчима и, преодолевая рвотные позывы, отсосала у него за «четвертной» (сумасшедшие деньги!), позарез необходимый для покупки новеньких джинсов.

Соображала Леночка не по возрасту практично. Огребать деньги за такие пустячные, к тому же иногда и приятные услуги показалось ей делом вполне перспективным. Она втянулась. Ценила она себя не дёшево. Брала не менее 500 баксов (вся ночь неземных утех по полной программе обходилась клиенту не в одну тысячу). Клиентов своих она подцепляла на кинофестивалях, презентациях и прочих подоб¬ных мероприятиях московского бомонда. Предпочитала работать с оте¬чественными «фирмачами», поскольку, по ее словам, иностранцы слишком практичные и расчётливые. А наши, если гуляют, то с размахом и широко. И от этого размаха, если постараться и качественно ублажить загульного «богатенького Буратино», можно хорошо поживиться.

Василий познакомился с ней через закрытый клуб зна¬комств, куда допускался далеко не каждый желающий, а лишь достигшие определенных высот материального достатка и об¬щественного статуса.

…Устойчивая тяга к женскому полу у Ва¬силия появилась, когда ему было уже за 30. Позднее зажигание, как говорят в народе. Крепкое сибирское здоровье и естественная тяга к женщине – это всегда было при нём. С этим всё в порядке. Однако неопытность и природная стеснительность, особенно на фоне нагловатых, уве¬ренных в себе приятелей, зачастую создавали ему неодолимые препят¬ствия к сближению с объектом вожделения.

  И потом, как-то так получалось, что условия жизни и работы существенно отдаляли его от той среды, в которой зреют и становятся естественными и регулярными интимные отношения с женщинами. Семь лет отпахал рыбаком-охотником, постоянно пропадал в тайге, на реке. Потом еще семь лет в фактории оттрубил, среди ненцев. Особой чистоплотностью ненки не отличались. От них неистребимо пахло рыбой, потом и водкой. «А спать с такой, ну кто захочет сам», как пел Высоцкий.
      
          Однако здоровый мужской организм, всё же, дождался часа, когда хозяин ублажит его сокровенные желания. Однажды, прилетев в Тюмень он, едва сойдя с трапа самолёта, обозначил встречавшему его другу Серёге решительное намерение погрузится в пучину разврата:
— Телки есть?
—   Есть. Рублей за 300 даст.

Подъехали к дому путаны, Серёга пошёл к ней договариваться. Василий терпеливо сидел в его «копейке» и ждал. Серд¬це уже нетерпеливо ворошилось внутри, в висках тюкало и в го¬лове настойчиво ныл вопрос, адресованный тёмно¬му проему двери:     «Скоро уже?!»

Незадолго до поездки в Тюмень Василий вернулся из тундры. Весь май он провёл в оленеводческих стадах. А в мае идёт отел оленей. В это время у них растут новые рога (панты). Пант – толстенький отросток, сантиметров 30 в длину, покрытый ровной, кра¬сивой шерстью, как у морских котиков. Внутренность панта пористая, как губ¬ка, наполненная вкусным и сладким густым соком. Оленеводы очень любят ими лакомиться. Для этого они рог оленя  перетягивают у основания  толстой ниткой, выше нитки ножом или ножовкой пант сре¬зают. В место среза втыкают прутик, будто мясо на шампур нанизывают, опаливают шерсть на огне, затем на углях доводят пант до съедобной кондиции.

Поев панты хотя бы дня три, человек ощущает в теле невероятный прилив энергии. Его обуревает жажда деятельности, он не может усидеть на месте, спит от силы часа три-четыре в сутки. Может ходом пройти по тундре километров 15-20 с двухпудовой поклажей на плечах, слегка перекусив, продолжить путь, совсем не чувствуя усталости. Весь май, пока панты на голове оленей не за¬костенеют, люди в тундре находятся в постоянном движе-нии. И даже в короткие майские ночи не могут сразу затихнуть в отдохновенном сне, не выплеснув прежде сгусток энергии, удовлетворяя вековечную природную надобность. Оттого и дети у ненцев рождаются, преимущественно, в январе-фев¬рале, т. е. аккурат через девять месяцев после майского возбуждения…

Наконец, из подъезда вынырнула тень другана.
- Иди, — сказал он, — пятая квартира. Ждёт. Только не говори ей, что ты с Севера приехал, скажи, мол, тренер по кунг-фу из Но¬восибирска.
— Почему по кунг-фу? — успел удивиться Ва¬силий и тут же бросил занимать этим вопросом голову. Дверь квартиры была открыта. Василий зашел. В прихожей его встретила симпатичная женщина лет 30:
— Ой... Заходите... Только извините, я делаю ремонт в квартире, поэтому смогу принять вас только в туалете.
«Встояка, что ли, она хочет? — подумал Василий, — а как еще, в туалете-то?» Однако послушно последовал за ней.
— Заходите, заходите, — раздалось из туалета.

Войдя следом, Василий опешил. Это был не туалет, а мини-квартира: красиво отделанные стены, мягкий розовый свет лил¬ся из затейливой люстры, приятный запах. Унитаз как-то даже терялся среди шкафчиков, комодиков, подставок для ваз с цветами. Он был закрыт крышкой и укрыт чехлом из ковролина. Хозяйка квартиры сидела на унитазе, раздетая по пояс. «Минет, — догадался Василий. — Ну что ж, минет так минет». Расстегнул ширинку и вывалил ей своего молодца. Как только молодец ощутил движе¬ние ее губ, у Василия заходило сердце. Он думал, что уже почти любит ее, что надо оградить ее от этой мерзости, ради этого даже можно жениться на ней, ведь она хорошая, она не такая, как о ней можно судить по ее образу жизни... Горячая терпкая жидкость мощными густыми залпами вырвалась из жерла Васиного молодца. Она, конечно, не ожида¬ла такой силы и массы, поперхнулась, закашлялась.

Мысли о женитьбе и иных благотворительных акциях мгновенно испарились. Надел штаны, рассчитался и пулей выскочил на улицу. Серёга удивлённо поднял брови:
— Чё так быстро?
— А все уже, сделал дело.
— Ну, как человечек?
— Спасибо, хороша была.
— С тебя кабак за нее.
— Без проблем.

Как выяснилось позже, эта женщина брала за услуги 150 рублей. Просто друган  был не дурак, и умел отсасывать бабки, обходясь без минета. Да еще на халяву в кабак сходил…

- Одна сегодня? — Поинтересовался  Василий у Леночки.
— Да. Отдыхаю, скучно... — томно протянула Леночка.
- Ну, давай, я к тебе подъеду, мне что-то тоже невесело. Толь¬ко сразу договоримся: посидим, выпьем, пообщаемся и разой¬демся. Короче, без секса.
- Давай, - согласилась она.

Было уже около десяти вечера. Василий быстро оделся, вы¬шел на улицу. По пути завернул в супермаркет, наб-рал фруктов, ликеров, морепродуктов и помчался на такси к Леночке. Обычно Василию как постоянному клиенту, и в какой-то мере – приятелю - Лена делала скидку и брала с него вместо 500 всего 300 баксов. Сегодня можно было пообщаться с ней просто так. Подъезд, звонок и вот она - милая, наглая Ле¬ночка встречает Василия у порога.

Поставив пакеты, Василий разделся и прошел в комнату. Комната была убрана в эротических настроениях: черные шторы с красным тюлем, черные обои, красный ковёр на полу. Колоритно вписывался в атмосферу даже черный кот, лениво созерцающий проис¬ходящее хитрыми зелеными глазами. Кот был единственной живой душой, с которой Лена могла общаться по-человечески. Лена унесла пакеты на кухню, помыла фрукты, стала сервировать стол. Василий сидел в кресле и лениво осматривал знакомую комнату. Наконец Лена подсела к столу, принялась рассказывать, как нашла на кинофестивале француза и чуть не вышла за него замуж. Василий предложил ей ликер.

— А ты что, не пьешь? — удивилась Лена, увидев, что в свой бокал Василий налил пепси-колу. — Что-то я тебя не узнаю.
— Спасибо, Леночка, что ты у меня есть, — прочувствовано замурлыкал Василий. — Вот пришел я к тебе, и растворился в уюте, в твоем внимании, в твоей красоте. Не уходи из моей жизни никогда! Ласково отвечай на мои телефонные звонки, мило, непринужденно беседуй со мной, смейся, как сейчас... Ну, вот, дорогая! За тебя!

И Василий залпом выпил фужер пепси-колы. Леночка при¬губила из своего фужера ликер и с непривычной для себя искренностью ответила:
— Солнышко, как с тобой интересно общаться, умеешь ты уговорить женщину, я вся уже твоя, так хочется почувствовать настоящую мужскую силу.
— Ничего, — перебил Василий, — ещё почувствуешь. - И дозаправил её фужер. После нескольких порций ликера в глазах Лены усилился хищный блеск, она ста¬ла часто поправлять волосы, менять позы.

«Да, - подумал Вася, — опять за свое, на секс крутит, 300 баксов выманивает! Хер тебе, а не бабки! В гостинице таких, как ты... Ну, не таких, конечно, но тоже ничего — пруд пруди. Не... не возьмешь меня сегодня, дорогая! Обломайся!» В том, что Ле¬ночка, даже сама сгорая от желания, возмет с него деньги, Ва¬силий не сомневался. Деньги Леночка взяла бы не из жадности и великой надобности. Уклад нельзя ломать.

Между тем, Лена, одолев бутылку ликера, решила брать Василия на приступ. Она выходила несколько раз из комнаты, переодевалась в недвусмысленные прозрачные наряды, танцевала эротические танцы. Одежды на ней остановалось все меньше и меньше, и наконец, она осталась обнаженной. На широ¬кой постели лежала огромная мягкая игрушка - черная пантера. Лена оседлала дикую кошку и под музыку стала своей киской тереться об неё,  похотливо изгибаясь, изредка кидая вопросительный взгляд на Василия. Василий, уже подумывал, как бы смотаться отсюда, не обидев хозяйку. У него было такое ощущение, будто Светлана наблюдает за всем происходящим и поглядывает на него с укоризненной насмешкой. «Надо домой, пора», — встряхивал он себя он.

— Ты что, действительно, не хочешь меня?
— Я же тебе сразу сказал, Лена, у меня нет сегодня настрое¬ния заниматься сексом, наверное, мне уже пора, — виновато, но твёрдо ответил Василий.
— Иди, —она указала рукой на дверь и дыхнула ему в ли¬цо почему-то неприятной алкогольной волной.  Ей никак не верилось, что этот, почти «домашний» клиент, «соскочил». Такое случилось в ее богатой практике впервые. Неудача больно ударила по ее самолюбию. Ещё немного и лёгкая досада грозила лавинообразно взрасти до гневной истерики. Почуяв неладное, Василий смачно чмокнул Лену в щёчку и выскользнул на лестничную клетку, вскочил в лифт, и через минуту оказался на Севастопольс¬ком проспекте.

          Была глубокая ночь. Светофоры уныло перемигивались круглыми, жёлтыми глазами. Где-то через квартал кучковались ночные такси. Василий не спеша дошел до них, разбудил водителя:
— До Ленинского довезешь?
— Садись, браток.
И желтая «Волга» рванула в чёрные проёмы московских переулков.

Проносились мимо проспекты и улицы, рекламные щиты, редкие ночные прохожие. А Василий вспоминал любимый Север. В какие только переделки он не попадал! Но видно, ангел-хранитель у него был сильный. Отводил беду стороной.

Как-то, в  девяносто третьем, кажется, году, ему позвонил тюменский друган, про которого уже рассказывали, и попросил:
— Слышь, Вась, тут пацаны есть нормальные, хотят по¬охотиться. Может, организуешь им мероприятие?
Василию были интересны новые люди, новые знакомства, поэтому он, не задумываясь, пригласил:
— Приезжайте, конечно!

Ребята приехали - как на под¬бор - громадного роста, коротко стриженные, настороженные, немногословные. От них исходила суровая сила и уверенность. Позже выяснилось, это были лидеры  тюменской группировки под названием «Девятка». Её костяк составляли не уголовники, как в других группировках, а  бывшие спортсмены, афганцы, вэдэвэшники.
Погрузились на арендованный к этому случаю катер охотинспекции и взяли курс на протоку Таксика, что находи¬лась в 50 км от города.

Глазам городских парней открывались северные просторы: суровые берега рек Северной Сосьвы и Оби, громадные льди¬ны, плывущие по воде, берега, местами покрытые снежными буфами.

Тучи водоплавающей дичи плавали в тальниках, северное ярко-синее небо было как бисером украшено косяками уток, гусей. Стайки куликов то обгоняли катер, то взмывали к небесной сини, браня её громким куличинным клекотом. Несмотря на солнечный весенний день, парни сидели на палубе закутавшись в тулупы, и любовались окружающими пейзажами, проплывающими за бортом катера. Они поражались, что в таком, казалось бы, безжизненном, безмолвном, пронизанном холодом месте кипит красивая, разношерстная, гордая, независимая жизнь.

— Ну что, — нарушив тишину, рявкнул Василий. — Кушать подано, прошу всех вниз.
Очнувшись, парни нехотя встали и спустились в среднюю ка¬юту «Ярославца» и делово оглядели богато накрытый стол. В центре стола потела строганина из свежих муксунов, настроганная тонкими ломтиками, пересыпанная ко¬лечками лука и черным перцем, По обеим сторонам блюда со строганиной на фарфоровых селе-дочницах лежали порезанные кольцами оран¬жевые жирные обские стерлядки с клюковками в глазах, посы¬панные привезенной из Тюмени петрушкой. Нисколько не сму¬щала приезжих своим неказистым видом пятилитровая банка, наполненная густым клюквен¬ным морсом.

Северяне же, наоборот, приковали свои взгляды к колбасам пяти сортов, невиданным морепродуктам: ми¬диям, креветкам, лангустам. Всё это и много других экзотических продуктов привезли с собой тюменские гости. Эмалирован¬ный тазик с размоченными узбекскими сухофруктами  раздражал обоняние северян, их руки невольно тянулась к нему, чтобы поскорей отправить вкусный, оживший в теплой воде южный фрукт в рот.
— Вот это ништяк! — произнес один из приезжих парней, по кличке Ворон.

Никогда не видевший такого изобилия, капитан теплохода Елизарыч, годами в рыбоохране не получавший зарплату живы¬ми деньгами, задумчиво поддакнул Ворону:
— Н-да... Ништяк, дак ништяк. Наливай давай!

Все громко засмеялись, и бутылка импортной водки «Мак¬кормик» забулькала над эмалированными круж-ками. Разлив водку, рулевой-моторист катера Лысый произнес что-то типа тоста:
— Ловись, рыбка, любая… - и, сделав паузу, добавил, лу¬каво улыбнувшись: но лучше большая.
— Ну что ж, поддерживаю, — за всех ответил Ворон. — Чтоб именно такая и ловилась, как этот муксун. - И, хакнув, разом сглотнул содержимое кружки. Выпив водку, почти одно¬временно поставив кружки на стол, все потянулись за закуской. Руки гостей из города потянулись за северной рыбой, к банке с морсом, а северяне дружно сгребали колбасу и с аппетитом закусывали ею. 
       
   Изрядно увлекшись закусками под ласковый ро¬кот судового двигателя, все на время забыли, что на столе стоит водка. В кают-компании царило какое-то единение разных по образу жизни, поведению, финансовому уровню людей. Всех сейчас объединяла атмосфера уюта, тепла, достатка. Кто-то, оч¬нувшись, предложил: «Ну что, еще по одной, может?» В ответ - тишина. Один из гостей по кличке Печка, невысокого роста, с черными кудрявыми волосами, похожий на цыгана, предложил: «Давайте на палубу пойдем, там так хорошо».

Так доехали до нужной протоки — месту охоты. Катер притк¬нулся к берегу, рулевой-моторист Лысый ловко обмотнул кряж тальникового куста канатом, затянул швартовы на катере. Метрах в ста от берега реки начиналось озеро, формой напоминавшее букву Н. По существу, это два озера, соединенные между собой посредине водным перешейком. Озеро было забито утками так, что практически не было видно воды. Дичь здесь скопилась в ожи-дании погоды в более северных широтах. Забыв про все, тюмен¬цы похватали ружья, некоторые даже не успели надеть сапоги, выпрыгнули на берег и, подбежав к берегу, начали стрелять в сторону озера. Расстреляв патронов сто, охотники увидели, что убили всего две утки, да один подранок нырял посреди озера.

Василий взял свое ружье, отошел по озеру от остальных и сел на кочку в траве, зная, что утки налетят на него сами. Вот уже вдоль озера тянется пяток свиязей и ближе, ближе... Василий поднял ружье, навел мушку на первую утку и стал вести, ловя мо¬мент. Взял небольшой вынос мушки вперед, нажал курок. Грох¬нул выстрел. Первая утка камнем упала на берег, вторая в агонии дотянула до воды и, поклевав головой, перевернулась вверх брюхом. Третьей дробь попала в спинку. Часто маша крылья¬ми, она тянула в сторону тюменцев. Наконец, она села возле них на воду и кто-то хлёст¬ким выстрелом добил подранка.

 «Н-да, — глянул на нее Василий, оценивая, станет ли утка добычей, — голя¬шек на сапогах не хватит, чтобы достать ее, за лодкой-резинкой идти далеко. А, понтанусь-ка я перед ними». Встал и начал неспеша раздеваться догола. Одежду аккуратно раз¬ложил по порядку, потом, когда будут зубы чакать, разбирать будет неког¬да. Василий вошел в озеро. Ух... Вода ледяным холодом ожгла ноги, живот, грудь, шею. Ну вот она, утка. Потянувшись, Василий ухватил ее за крыло и резко швырнул к берегу. Пальцев ног он уже не чувствовал. Вылетев из воды на берег, насухо растер футболкой ноги, грудь, спину и стал быстро одеваться, восстанавливая дыхание от ознобной дрожи. Подобрав утку, не спеша направился в сторону тюменских гостей. Зябко ежась в теплых ка-муфляжных бушлатах, пацаны молча наблюдали за Василием.

— Ну, ты и морж! — восхищённо покачал головой Ворон.
— Меня отец приучил: если добыл, то не бросай, а достань. Такое воспитание.
— Слышь, я даже не слышал, что можно одним выстрелом трех свалить, — подхватил Сизый, — кстати, нам в бригаду стрелки нужны. Можем денежной работой обеспечить, только на¬жимать на курок успевай.
— Спасибо, — отказался Василий, — в лесу стрелять интересней.

Все встали и пошли на катер пить чай. Раздеваясь, Ворон, не обращаясь ни к кому, с удивлением спросил:
     - Тут сотня патронов была. Куду подевалась?
Точно — и Василий вспомнил, что, уходя, видел их. На суд¬не оставалась только команда.
— Слышь, Елизарыч, — спросил капитана Василий, — ты не видел, случайно, в каюте блок патронов?
— Нет, не видел, — суетливо отмахнулся Елизарыч и спустил¬ся в каюту.

Случай с пропавшим блоком патронов сбил немного наст¬роение, но решили на эту тему не заморачиваться. Надо было спланировать предстоящую охоту. Решили, что Василий с Вороном поедут на лод¬ке по протокам - стрелять уток с подъезда. А остальные делают скрадки на озере, выставляют манчаки и охотятся из скрадков. Плотно перекусив, парни, набив меш¬ки провиантом и водочкой, пошли сидеть в засидки. Василий с Вороном, захватив сухой паек, но без водочки, перебрались в лодку, запустили привезенный гостями мотор «Ниссан» и с места рванули, оставляя на речной глади широкий бурлящий шрам.

Вот узенькая проточка. Зас¬кочив в нее, увидели, как из тальников вылетела пара тяжелых крякушей. Ворон вскинул ружье: бах, бах. Видно было, что один заряд прошел ниже, другой - выше. Крякши перевалили че¬рез тальники и полетели дальше.
— Этих не едят, — сказал Ворону Василий.
— Почему не едят? — возразил Ворон. — Самая элитная утка.
— Да не едят, потому что мы их не убили. — засмеялся Ва¬силий.

Проточка закончилась, и лодка въехала в широкий сор, за¬битый турпаном, синьгой и чернетью. Василий заехал к боль¬шому табуну по ветру. Серая утка взлетает в любом направлении, а морская —только против вет¬ра. Табун черных, как головеш¬ки, турпанов стал разбегаться по воде прямо на лодку, два хлестких выстрела в упор, и два красавца-турпана с горбатыми носами тяжело свисали с ладоней Ворона.
— Уважаю! — Глядя на уток сияющими от счастья глазами, сказал он.
Постепенно в лодке набралось около тридцати уток. Бензин на исходе, пора на базу.

Лодка подъехала к катеру, зацепились за него. Василий вы¬шел на палубу и не успел зайти на нос, как к нему на трясущих¬ся ногах подошел Елизарыч, дрожащими руками взял Василия за грудки и отчаянно запричитал:
— Это ты, сука, ты все замутил!
— Что я? - рявкнул в ответ Василий, отцепив от себя руки Елизарыча.
— Что случилось? — сурово обратился Ворон к своим.
— Да ничего, только вот крысу поймали, так повоспитывали немного, - откликнулись изрядно подвыпившие парни.
— А Тимофеичу ружье ко лбу приставляли, — пожаловался Ворону рулевой-моторист Лысый, определив, что он у приезжих за главного.

Тимофеич, инспектор рыбоохраны, был при катере и отвечал за него. Ворон, почернев, злобно прошипел:
— Вы что творите?! Не живется вам спокойно. На охоту же приехали. Блатовать-то в Тюмени будете.
— А что, — возразили они. — Если эта крыса патроны увела.

Уходя на охоту, Печка оставил на виду блок пат¬ронов. Елизарыч, у которого душа изнылась от несметного изобилия продуктов и другого припаса приезжих, не удержался, заныкал коробочку, посчитав, что парни такой малой пропажи даже и не заметят.
— Ну и что, разобрались бы по-другому, — буркнул Ворон и кивнул Тимофеичу, — пойдем в рубку, поговорим.
— Что произошло? — приветливым взглядом Ворон посмот¬рел на Тимофеича.

— Да вот, — сбивчиво, стал рассказывать Тимофе¬ич. — Пацаны пришли с охоты, ну и самый блатной тут у тебя — Печка сказал, что исчез блок патронов. Все сразу кинулись по каютам шарить и нашли патроны под кроватью Елизарыча. Ну они тогда вывели его на палубу, удари¬ли по лицу, а самый здоровый, Гиря, кажется, сказал: «Давайте, за это его опустим». Стащили с Елизарыча штаны, а Гиря вынул свой прибор и начал настраивать на Елизарыча. Я хотел разнять их, успоко¬ить, а мне ружье ко лбу приставили.


— Ну, а дальше что было? — Переспросил Ворон.
- Дальше Печка сказал Елизарычу: «Ну что, где у тебя шоко¬ладка, у Гири уже все готово». У Елизарыча от испуга, видно, онемела челюсть и он не мог ничего сказать, только трясся. Печка, пнув Елизарыча в зад, спросил его: «Ну что, крыса, тебя трахнуть или за борт выбросить?» Елиза¬рыч показал дрожащей рукой за борт.
— Ну и что? — опять переспросил Ворон.
— Они взяли его и выбросили.
— Далеко от берега?
— Да нет, рядом. Я крикнул: «Да вы что делаете?» Потом спустился на берег, взял сухую одежду, отдал Елизарычу и за¬вел его в каюту.
— А теперь что?
— А теперь Елизарыч не хочет с вами охотиться, собрался об¬ратно в город идти.
— Давай, я с ним поговорю, да и своих на место поставлю.

Ворон вышел на палубу и хмуро бросил пацанам:
— Короче, как начали бучу, так сами и улаживайте. Я домой ехать не хочу. Приехал сюда не разборы наводить, а охотиться. Всё!!!
Спустившись в каюту Елизарыча, Ворон увидел его лежа¬щим на кровати лицом вниз.
— Слышь, Елизарыч, я с ними разобрался, еше в Тю¬мени поговорю. Сказал, чтоб их на палубе не видать было. До¬мой тоже нет резона возвращаться, не ближний свет. Так что, давай-ка, мириться будем, хотя мы и не ссорились. На вот, глотни мировую, - и Ворон мгновенно наполнил водкой два гранёных стакана, один из них подал Елизарычу.

Не гля¬дя Ворону в глаза, Елизарыч залпом выпил водку и уставился глазами в пол. Неожиданно он захлюпал носом, причи¬тая:
— За что, за что меня чуть не изнасиловали? За что такой по¬зор? По-другому нельзя, что ли, было разо-браться? Я бы все объяснил, как все это произошло. Я хотел об¬меняться, но объяснить не успел.
— Короче, Елизарыч, было и прошло,— отрезал Ворон и налил еще по стакану.

Выпили молча. Ворон встал и, выходя, произнес:
— Короче, утро вечера мудренее. Бывай.
На палубе сидел Печка по пояс голый, смотрел на кромку берега.
— Ты что? — спросил его Ворон.
— Да думаю, купнуться, что ли. Я ж в проруби зимой часто купаюсь.
— Искупнись, искупнись. — буркнул в ответ Ворон и пошел спать к себе в каюту. Обернувшись, он добавил: — может, поумнеешь.
— Тогда, все-таки, купнусь, — сказал Печка, встал и подошел к краю палубы. На его плече красовалась наколка - погон с дву¬мя звездочками, проткнутый ножом, с кончика которого капа¬ла кровь.
Лысый спросил его:
— Ты что, подполковника убил?
- Нет, подполковника не трогал. А вот пару ментов завалил. И Печка солдатиком плюхнулся в воду.

Вечерело. Немного посудачив о том о сем, все незаметно уснули. Вдоволь надышавшись чистым северным воздухом, напитавши раскрасневшиеся лица кислородом, пацаны усну¬ли мертвецким сном. Прошла ночь, брезжил рассвет. Неожи¬данно утреннюю тишину разорвал выстрел. «Елизарыч застрелился?!» — почему-то мелькнула у Василия чудовищная мысль.

Через несколько секунд быстрые мягкие шаги затопали по па¬лубе, потом в каюту просунулась радостная физиономия Елизарыча:
  - Ну, что спим? Идите, обдирайте!
  - Кого обдирать? Лысого?
  - Да иди ты... Лося, вот кого!
  - М-да... — мычали ребята спросонья. — Видно, Елизарыч, ты вконец уже исправился.
Немного посопев, все зашевелились, не спеша оделись, вы¬лезли на палубу.
  - Ух ты! — произнес кто-то. - Как красиво.

В восемь утра северное солнце уже сияло высоко в синем не¬бе. Вода вдоль бе¬регов покрылась льдом, снег на берегах смерзся в ледяной ком, и по нему можно было ходить без опаски.
  - Ну что, Елизарыч, в натуре, где рогатый? - спросил Печка.
  - Да он без рогов, — ответил Елизарыч. - Они рога осенью сбрасывают.
  - Вот ништяк! - продолжал Печка. - Нам бы «косяки» свои сбрасывать так же.
  - Да уж, - подтрунивал Ворон. - Тебе, Печка, раза по четы¬ре в год надо бы сбрасывать, и то мало.
  - Ну где, короче, он лежит, не вижу что-то.
  - Да вон за сугробом торчит, серый такой, - торже¬ствовал Елизарыч.
  - А если не лежит? — продолжал точить Елизарыча Печка.
  - Эх, и красавец! — восхищенно зацокали все, по¬дойдя к лосю.

Тут же защелкал фотоаппарат, тюменцы стали позировать – кто с бутылкой, кто – с ружьём.
Аккуратненько освежевав тушу, попробовали свежатину. Первое, что предложил гостям Василий, парную свежую пе¬чень. Поначалу гости осторожно съели по кусочку под водочку, но не прошло и получаса, как от печени остались только подсыхающие кровяные пятна..
  - Да... — размышлял вслух Ворон. - Скажи мне в Тюмени кто-нибудь, что я буду есть сырую печень, сразу в пятак бы дал. А тут, гляди, наелся и не заметил даже, сколько съел.

Поставили большой казан на костер, нарубили в него жир¬ной фудины. Василий предложил Ворону:
  - Поехали на лодке часика на полтора кружок нарежем, утешек погоняем.
  - Вперед! - поддержал идею Ворон, быстрый на подъем. Через минуту он сидел уже с ружьем в лодке. Мягко заурчал японский мотор. Василий включил реверс, и лодочка засколь¬зила по зеркальной глади северной проточки. Утки нехотя взле¬тали из тальниковых кустов, и где-то через час в лодке лежало десятка полтора набитой дичи.

  - Ну что, на катер? - спросил Василий.
  - Давай, еше один поворот проскочим, -  Ворон вошёл в раж. Лодка на огромной скорости летела над водой. Василий разглядывал бу¬гор слева, стараясь приметить, есть ли на нем барсуковые норы. Неожиданно сидевший справа Ворон крикнул: «Лось! Пово¬рачивай!» И резко рванул руль лодки вправо.

Мгновение, и лодка встала на правый борт. Василий успел увидеть внизу Ворона, булькнулся в воду и тут же не стало неба. Лодка, сделав лихой пируэт, накрыла его, как скорлупкой ореха. Василий схватился за переборку лодки, дождался, пока заглохнет мотор, снял сапоги, вмиг отяжелевшую одежду и вынырнул из-под лодки на поверхность во¬ды. Ворон в бушлате, с ружьем в руке плавал вокруг лодки. Она ещё держалась на плаву, но медленно уходила под воду.

  - Давай, плывем с лодкой, - предложил Ворон. - Все равно к кустам прижмет течением.
— Окоченеем. Судорога сведет и утонем, до берега метров пятьдесят. Поплыли, ружье бросай, - скомандовал, оценив ситуацию, Ва¬силий.

Ворон оттолкнулся от лодки, поплыл к берегу. С каждым  метром дыхание его было все тяжелее и тяжелее, тяжелая одежда, сапоги тянули его ко дну, а сил уже не было совсем. Василий, скинувший тяже¬лую одежду, плыл сзади, отмечая, с каким трудом даётся Ворону каждый очередной гребок. До берега оставалось метра три, дальше прото¬ка делала резкий поворот.
  - Если мы не доплывем до берега сейчас, дальше течение нас снова вынесет на середину, — крикнул Василий. Краем сознания он понимал, что выжить одному в такой ситуации – радости мало. Сердобольности и милосердия от братков не дождёшься.

  - Ну что, давай, последний рывок! – подбадривая Ворона, Василий проплыл вперед к тальниковому кусту, одной рукой схватился за ветку потолще, вторую руку протянул едва держащемуся на плаву Ворону.
  - Руку дай! - крикнул Василий.

Ворон шевельнул рукой, уже уходя под воду. «Лишь бы ветка не сломалась», - в отчаянье подумал Василий. Собравшись, он ещё крепче ухватился за куст, и бросив вытянутую руку в реку, прочно ухватил Ворона за рукав бушлата. Течение притопило обоих и натужно поволокло на стрем¬нину. Онемевшей рукой Василий из последних сил держался за куст. «Лишь бы ветка не сломалась, лишь бы ветка не сломалась», - билась в голове единственная мысль-надежда.

Течение вдруг ослабело и Василий по¬чувствовал яристый берег протоки. Перехватившись рукой за торчащий из берега корень дерева, Василий вылез на берег, подтянул из воды Ворона. Тот лежал по пояс в воде, тяжело дыша. Василий захватил его ноги и окончательно выволок на берег.
  - Ноги свело, - просипел Ворон. - Вообще их не чувствую.
  - Давай раздеваться. - Василий с трудом стянул с него сапоги, затем остальную одежду: - Вставай!
  - Не могу! – еле отозвался Ворон.
  - Держись за меня.

Василий весил 75 килограмм, бывший десантник Ворон - все 120. Опираясь на Василия, Ворон встал и мутными глазами глядя в землю выдохнул:
  - Ног не чувствую.
  - На месте бежим! — приказал Василий.
  - Не могу! — Ворон поднял ногу и сразу упал на колено.
  - Еще раз!
Ворон встал, поднял ногу, опустил, затем другую. Получи¬лось.
  - Шагай, шагай... — продолжал внушать ему Василий.

А сам, грея себя в движении, выжимал одежду. Отжав буш¬лат Ворона, накинул его ему на плечи, всунул руки в рукава, по¬советовал:
  - Ходи по коряге, она не такая холодная, как земля.
  - Ноги, как колотушки, как не мои! Но уже чувствую, - об¬радованно доложил Ворон.

Через пять минут они оба отжимали одежду, развешивали её на деревьях. Коробок спичек разложили на сушине, чтобы побы¬стрей просохли. На их счастье время было обеденное: синее без облачка небо, солнце в зените и через два часа можно было бы уже одеваться, а просушенными спичками разжечь костер. Оба посмотрели на речку. Чуть ниже их месторасположения течение несло: шапку-ушанку, бензо¬баки, греби, слани, и еше много чего. Посмотрели друг на друга, рассмеялись.

Просидев на коряге минут сорок, Васи¬лий и Ворон услышали звук мотора. Мимо них проезжала мо¬торная лодка. Увидев двоих полуголых мужиков, хозяин лодки решил пристать к берегу. За румпелем «Ветерка» сидел ненец, ветеран Великой Отечественной войны. Вместо ног на сиденье лежали две культи. Он поздоровался сухо и произнес:
— Ну что, купальный сезон открыли?
— Как видишь, открыли, — счастливо засмеялись незадачливые охот¬ники.

Липси, так звали этого ненца, протянул коробок спичек и вышвырнул им из лодки топор. Парни быстро развели костер, немного подсушили одежду, оделись и поехали с Липси на ка¬тер. На палубе парохода никого не было, кроме Елизарыча. Глянув в их сторону, он всё понял без объяснений, но на всякий случай уточнил:
  - Лодку-то с мотором достали?
  - Нет, — ответил Василий. — На середке протоки ушла под воду.
А в это время пацаны, наевшись свежего лосиного мяса, ре¬зались в карты. В их каюту влетел воз¬бужденный Елизарыч:
  - Василий-то лодку утопил, вместе с мотором. И Ворона то¬же!!! Вон Липси их привез, цуциков.

Ворон зашел в каюту и широко улыбнулся:
  - Покупались немножечко.
  - Ну и как ты имущество «Девятки» угробил? - спросил Печка у вошедшего следом Василия.
— Нормально всё! — осёк Печку Ворон и добавил: - Пойдем, Вася, по кофейку.
Пароход взял курс на родной берег.
Глава 3. Не бывает в жизни полного счастья
Взятка, полученная бройлерными курями, открыла Надежде Марковне глаза на безграничные возможности обогащения, которые предоставляла ей должность предсе¬дателя городского комитета образования. Она умела мыслить масштабно. И прекрасно понимала, что извлекать выгоду (не воровать, а именно извлекать пользу) нужно не часто, но по-крупному. И поставить это дело, лучше всего, на поток. Но для ведения серьезных дел нужен был надеж¬ный партнёр, человек с деловой хваткой и языком за зубами. Поприглядывавшись то к одному, то к другому, она остановила свой выбор на чеченце Шамиле, том самом, кото¬рый успешно наживался на «крестьянах». Они поняли друг дру¬га с полуслова, и работа закипела.

Надежда Марковна быстро становилась чиновником нового поколения. Вышколенный аппарат комитета работал на нее беспрекословно. Любое несогласие с ее действиями, сомнение в правильности ее решений, намек на собственное мнение - сразу подавлялись. Ей обо всём немедленно докладывали, и она адекват¬но реагировала. Свора замов закусывала до смерти любого, кто посягал на их «крышу» в лице Надежды Марковны. Ну а «сама», конечно, не обделяла предан¬ных соратниц лакомым кусочком. В общем, всё, вроде бы, шло как надо.

Однако ей, новой россиянке, с капиталом под миллион долларов, уже пресноватым казалось кресло председателя городского ко¬митета образования. Выезжая в областной центр, в Москву, она почему-то чувствовала себя ущемленной. Вроде бы и не бедная, и должность не бросовая… Но вот чем-то особенным она «якнуть» не могла. Ей хотелось, чтобы в области и Москве ее чти¬ли, слушали, советовались бы с ней, писали про нее. Ей хотелось обозначить свою особу почетными титулами, вроде - «профессор», «учёный», «писатель», «член… чего-нибудь международного».

И она стала искать пути доступа к интеллектуальной элите России. Интеллектуалов в Рос¬сии всегда хватало. Истинных было не так много и они, служа своему призванию, разумеется, не разделяли ценностей бомонда. Но ещё больше было тех, кто, ничего значительного не создав, уже получал звания академиков, лауреатов, медали, грамоты.

После долгих поисков Надежда Марковна нашла себе в Питере подходящего человека – Платона. Устроила его в комитет на вакантную ставку, поставив первоочередную задачу: написать  кандидатскую диссертацию председателя комитета.

Надежда Марковна, энергичная женщина с широким кругом интересов, расширяя диапазон своих потребностей, не изменяла, всё же, давно обретённым пристрастиям. Например, была она страстной огородницей. Какой только зелени не росло у неё на немалом огородном участке. В короткое северное лето успевала она заготовить-накрутить-закатать целый погреб консервантов. Делала это с душой, удовольствием, дом у неё славился хлебосольством.

Как-то раз, перед семейным ужином, Надежда Марковна спустилась в погреб - набрать банок с соленьями и маринадами. Когда поднялась с ворохом припасов наверх, неожиданно почувствовала  одышку и слабость, в голове слегка звенело.

«Странно, — подумала она, - раньше, вроде, такого не бы¬ло». Подошла к зеркалу, внимательно себя разглядела. На нее смотрела высокая, крупнотелая баба. Всё как всегда. Всё, да не всё. На животе прочно обосновались толстые складки, бедра округлились шикарными «галифе».
  - Ужас! - подумала Надежда Марковна, - вот это меня разнесло! Надо что-то делать.

Во время недавней командировки в Москву Надежда Марковна познакомилась со средних лет профессором МГУ. Он был галантен, улыбчив, разглядывал её умными, красивыми глазами, говорил комплименты. Внимание молодых мужчин льстило ей, тем более, что в последние годы оно отошло в разряд трудновосполнимых дефицитов. Поразить воображение умницы-профессора Надежде Марковне было нечем, а хотя бы лёгкий романчик с ним закрутить страсть, как хотелось.

Познавшая все мельчайшие детали товарно-денежных отношений председательша решила избрать надёжный и почти безотказный способ достижения цели. Купить! Но не за деньги же. Нет. Можно, например, профинансировать издание его новой монографии. Которая, судя по названию, «должна была принести немало пользы всеобщему народному образованию». Дело сладилось. Они стали перезванивать¬ся, обсуждать издательские дела, потом – не только издательские, надежды Надежды мнились всё более сбыточными.
Мужа своего Надежда Марковна не любила. Просто жили они на одной территории, но каждый - в своей оболочке, в своем мире.

Когда Надежда познакомилась с Виктором, она была простой учительницей в школе, милой девочкой, чистюлей, мимо соринки не пройдет, прелесть что такое. Он работал в местной больнице завхозом, имел дом с банькой и гаражиком, участок земли, ну, всё, как полагается. Их считали идеальной парой. Сыграли свадьбу, и не в тесной квартирёшке, в ресторане.

Поначалу все у них шло ладно да мирно. Он ездил на рыбалку, охоту, привозил дичь, рыбу. Наденька пыталась что-то приготовить из этого. Витя часто звал ее то за ягодами, то на рыбалку. Она все от¬некивалась, но однажды, хотя и была на пятом месяце беременности, всё-таки согласилась - из женского любопытства - побывать в лесу, сменить обстановку. У Витька в те времена была деревянная лодка (бударка) со стационарным двигателем Л-12. В то время мощнее движка для ло¬док не было.

Супру¬ги сели в лодку. Витек запустил движок и повез свою Надюшку на самый лучший брусничник в этих краях — «Воровские горы». Вначале Наденька с удовольствием озиралась по сторонам, но совсем скоро мерное урчание мотора, речная свежесть, красивый, но однообразный береговой пейзаж, сморили её и она тихо уснула. Витька перепол¬няла гордость. В его руках был штурвал приличной лодки с солидным мотором, перед ним красивое, милое лицо любимой женщины, жены, матери его будущего ребёнка.  «Бабы, наверное, завидуют Надюхе. Такого крутого мужика урвала», — балдел от самого себя Витя.

 Ну вот и брусничник. Лодка мягко ткнулась в бе¬рег. Витя выбросил якорь на берег, развел костерок вскипятил чайник. Заварил чай со смородиновым листом и тихонько разбудил Надюшку. Она нехотя приподняла веки, потянулась, креп¬ко обняла Витька, поцеловала его и осторожно встала.
— Ой, как красиво! — воскликнула она.

Да, действитель¬но, в лесу было очень красиво. Высокий, обрывистый яр, на котором как солдаты, стояли могучие листвянки вперемежку с темны¬ми кедрами. Тень от них падала на протоку, отчего вода в ней казалась тёмнозеленой. На той стороне протоки был луговой берег, заросший тальниковым, черемуховым буераком. Нес-мотря на хмурые тучки, было тепло и уютно. Надюшка вышла на берег, села на толстый ствол дерева рядом с кострищем. Ви¬тек налил ей кружку смородинового чая. Она отпила несколь¬ко глотков.
— Хорошо, - прошептала она, — я никогда такого вкусного чая не пила.
— Я тоже его люблю со смородиной, — обрадовался Витек общему удовольствию.

Супруги сидели на коряжке. Пили чай, глядя на поверхность
таежной протоки, каждый думая о своем, любуясь водоворотами, как в протоке плавится крупная рыбка, как мальки дождем разле¬таются по сторонам от нападавших на них хищников. Гордый красавец орлан-белохвост сидел на сухом суку толстенного кедра.
— Ну что, Надюшка, пойдем, — встав с коряжки, предложил Витя.
— Пойдем, — улыбнувшись, ответила Надюшка, зачарован¬ная природой.

«А может быть, это и есть семейное счастье — быть наедине с природой, с мужем?» — спрашивала она себя, зная ответ наперёд. Перед ней стоял красавец-мужчина, крепкий, мускулистый, опоясан¬ный патронташем. За спиной красивое ружье, у пояса -страш¬ный нож-тесак.
— Пошли! — ответила она, видя в муже мужчину-богатыря, с которым ей все нипочем.
«Да, повезло мне с мужем», - в очередной раз подумала она.
Взяв в руки ведро под ягоды, Надя устремилась за мужем. Вначале дорожка была не очень: приходилось часто на¬гибаться, идти по болотине. А когда зашли в сосновый бор, в лесу сразу посветлело, зеленый ягельник расстилался под нога¬ми, как ковер, и даже не хотелось на него ступать ногой, чтобы не портить его красоту.
— Ну вот и наша родовая плантация брусники, — пошутил Витек.

И они принялись за сбор ягод. Ягод было много. Большие кисти брусники легко брались в руки и ведерко быстро напол¬нялось ягодой.
— Ой! — вскрикнула Надя — что-то выскочило из-под ног и, зацокав, взбежало вверх по дереву.
— Белочка! — воскликнула она. — Какая красивенькая-то! А почему она рыжая? Я думала, что белочки, как на шубках, серенькие.
- Серенькими белочки станут к зиме, в конце октября, а сейчас у них летний окрас, - пояснял Витек.

Увлекшись сбором ягод, супруги подходили к окраине сос¬нового бора, за ним опять начинался таежный бурелом. Возле него красным ковром все заросло спелой брусникой.
  - Ой! - воскликнула Надя, - сколько ягоды! Ты только, Ви¬тя, погляди! - и не успела подойти, как вдруг из-за сваленного дерева, устрашающе рявкнув, выскочил громадный чер¬ный медведь. Он рванул прямо на них, не добежав шагов пять остановился, встал на задние лапы и свирепо зарычал.

Витя оцепенел, ноги стали ватными, он уже не контролировал себя. Непонятный жаркий огонь ожог ноги. Ремень ружья давил плечо, из-за него даже было тяжело дышать. Медведь, между тем, слегка успокоившись, встал на все четыре лапы и начал озираться по сторонам, не обращая внимания на ягодников. Уловив этот момент, Витя задом стал пятиться от хозяина тайги. Медведь отбежал от них еше метров на пять. Надюшка оглянулась и увидела своего муженька, пятящегося спи¬ной к лесу. Не выпуская ведра с ягодами из рук, она бегом кину¬лась к мужу, защитнику и спасителю своему. Витя, парализованный диким страхом, думал только о собственном спасении. У него даже мелькнула мысль, что если медведь кинется на Надежду, ему удастся ускользнуть из его поля зрения.

Поэтому, когда жена побежала в его сторону, им овладела паническая мысль: «Сейчас она ко мне это¬го медведя приведет!». Бросив свое ведро, Витя бросился наутек, теперь уже от своей жены. Но Надя была скора на ногу. Метр за метром она нагоняла  мужа. Теперь, когда опасность постепенно отдалялась, ею наконец овладел настоящий страх. И была единственная надежда на спасение – муж. Вот уже он рядом, она даже чувствовала знакомый запах, как вдруг увидела перед собой два жутких кругляша. Это Витя, резко затормозив, выставил перед собой ружьё и наставил его прямо на переносицу жены-красавицы. Не веря своим ушам, она услыхала невыносимо чужой хриплый выкрик: «Обгонишь, сука, пристрелю!»

И развернувшись, рванул прочь, ломая кусты, не чуя дороги. Чувство злости и обиды захлестнуло Надежду. Она сбавила шаг, как-то отчаянно решив: будь - что будет. Затем, осознав, что за ними уже никто не гонится, вообще пошла ша¬гом. В руке она продолжала нести ведро с ягодой. Сев на мшистую кочку, Надя раз¬рыдалась так, как не рыдала никогда в жизни. Выплакав всю обиду и злость,  встала и медленно пошла по тропинке к реке, продолжая время от времени судорожно всхлипывать. По дороге подобрала мужнину шапчонку, которую он, видно, обронил, не заметив пропажи в отчаянном бегстве.

Надя вышла на берег. Витя уже успел развести большой костер и стоя к нему задом, сушил штаны, мокрые от ширинки до колен.
  - Обоссался даже! – почти шипя от презрения, жена швырнула мужу его спортивную шапочку. Прошла мимо кост¬ра, даже не пытаясь найти бегающие от страха и позора глаза своего суженого. Села в лодку и молча дожидалась, когда тот закончит сушить свои штаны. Она поняла, что она одна в этом мире, и засту¬питься за нее некому на всем белом свете.

Собрав пожитки, Витя погрузил их в лодку, оттолкнулся от берега, яростно крутанул ручку мотора и повез Надежду Марковну домой.
«Эх, — досадовал он, — опозорит ведь теперь она меня на весь околоток. Мужики засмеют... Все, больше в лес никогда не поеду, хватит. И что ж я не стрелял, пули-то ведь были в стволе? Ну, что скажешь? Ничего, струхнул. Как с Надькой-то быть? Ра¬зойдется теперь со мной, наверное». — Так молча доехали до лодочной станции. На мотоцикле она с ним не поеха¬ла, пошла пешком. А Витя первый раз в жизни заехал к своему однокласснику, который нигде не работал, жил в маленькой из¬бушке на окраине города. Витек дал ему денег, отправил в мага¬зин за водкой и беспробудно  запил.

Надежда же, придя домой, затопила баню, помылась, стара¬ясь смыть гнев и обиду на мужа. В ушах до сих пор стоял его хриплый голос: «Обгонишь, сука, пристрелю»! Под воздействием водички, парка, она стала отходить от стресса. Выпив чаю, расстелила свою постель и уснула креп¬ким сном…

При комитете образования срочно был создан коммерческий отдел. Ему предстояло заниматься закупкой и поставкой всего необходимого для нужд школ города: продуктов, книг, мебели, инвентаря, одежды для воспитанников ин¬тернатов и т. д. Шамиль умело и деловито взялся за дело. Первую постав¬ку организовал из Москвы в обход Василия: два учебных компью¬терных класса вместе с мебелью. После успешной операции Ша-миль зашел к Надежде Марковне домой, попил чайку, пожаловался, как тяжело было укомплектовать эти учебные классы, обналичить деньги. В этом ему помог брат Руслан, живущий в Моск¬ве. Но «хвала Аллаху», все срослось. И вот, на тебе, На¬дежда Марковна, трудами нелегкими заработанные 35 ООО баксов. Она взяла увесистую стопочку зелененьких соток, унесла в ком¬нату, налила себе и Шамилю еще по чашке крепкого чаю.

— Молодец! — сказала она. — Не ошиблась я в тебе.
И посмотрела на коренасто¬го чеченца откровенным  взглядом «голодной женщины». Он понял, что теперь, кроме совместного извлечения пользы, ему придётся удовлетворять и сексуальные потребности бизнес-партнёрши. Выпив ещё чашечку чая , он мягко и многословно поблагодарил хозяйку за хлеб-соль, быстро оделся и отправился домой. Одобрение Надежды Марковны окрылило его, сладкий запах больших денег заволакивал его ноздри. Ему хотелось немедленно предъявить ей новые доказательства того, что он действительно – молодец. Коммерческие извилины в его мозгу работали неутомимо и без роздыха. Вот пожалуйста, готова очередная бизнес-идея.

Он резко развернулся и направился к дому На¬дежды Марковны. Не стучась, вошел в дом, громко позвал:
— Надежда Марковна!
— Да, я здесь, — отозвалась она.
— Дело есть, пойдем поговорим. Только не здесь.
Она быстро оделась, вызвала дежурную машину, и через десять минут они сидели в её кабинете.
— Слушаю тебя, — чуя наживу, торопила Надежда Марковна своего подельника.

— Знаешь, - Шамиль заговорил почти шёпотом, — в подвале городской средней школы лежит много товара: продукты, мебель, оборудование. Это всё пришло без предоп¬латы. Там где-то на мил¬лион долларов в общей сложности. Так вот, давай…, - Шамиль сделал паузу и холодным колючим взглядом уставился в зрачки Медвянкиной, - унич-чтожим его.
— Зачем?! — испугалась Надежда Марковна.
— Уничтожим на миллион, а спишем на миллион восемьсот. Кто там чего будет считать? Да даже если захотят посчитать убытки, их только по бумагам можно будет определить. А бумаги сделаем, какие нужно. По четыреста тысяч баксов с этого дела поимеем.
— Как уничтожить? А если прознает кто, - Надежда Марковна опять угодила в ситуацию «и хочется, и колется, и мамка не велит».
— Я сегодня был в подвале. Там кран не держит, вода капает. Если хорошо надавить на него, в месте сварки он легко сломается.
— И подвал затопит водой?! — подивилась хватке чеченца  Надежда Марковна.

Шамиль деланно вздохнул и выразительно посмотрел в потолок.
Размашистой широкой походкой шагал он по улице, мня се¬бя финансовым гением, рожденным под счастливой звездой. Он первым в этом городе, как гениальный полководец - полки, начал двигать огромные бюджетные суммы. Проходя мимо гро¬мадных кедров и лиственниц, он не любовался ими, а подсчи¬тывал, сколько из них выйдет (не меньше двух вагонов, однако) пиловочника. Продать, на хорошую импортную машину хватит.
«Подождите, — играл в нём кавказский гонор, — я вам еще покажу, кто я такой! От этой коряги, с которой живу, надо сваливать уже давно. Сейчас это дело проверну, сам тут дом построю. Лучший!»

С такими мыслями Шамиль и добрел до школьного подвала, который оборудовали под склад. Караулить добро доверили Проне Палычу. Было ему около 60 лет. Его предков по царскому указу переселили на Север, дали на семью «по пять рублев и по пять лошадев». Цель переселения была — укрепление казака¬ми сибирских трактов. С тех пор и живет тут род Моложаниных по сей день.
Жена Прони умерла, сам он жил на берегу реки в небольшом домике. В прошлом работал рыбаком, охотником. Потом вышел на северную пенсию и подрабатывал сторожем.
Проня был интересным рассказчиком. Знал великое множество занятных и трагичных случаев из жизни промысловиков. Его часто брали с собой в компанию, чтоб послушать рыбацкие и охотничьи байки.

Как-то Василий случайно оказался с Проней на гусиной охоте, и вечером у костра Проня опять повествовал о своей охотничьей жизни.
— Ну вот, еду я как-то на калданке по реке, — рассказывал Проня, — только подумал, что давно глухаря не пробовал, как смотрю, он уже вот - на сухой листвянке сидит, меня, видать, дожидается. Ну, поднял я мелкашку и стрелил. Упал глухарь. В другой раз еду на лошади по просеке, смот¬рю, собаки загнали на дерево соболя. Я подбежал к дереву-то, поднял мелкашку, стрелил и убил. Дак, что самое интересное — соболь был особенный. Полсоболя — белого цвета, полсоболя - черного.

И тут же, чтобы не дать зародится недоверию, затащил в разговор молчаливо лежащего рядом  друга Костю:
— Было же, Костя, такое? Помнишь?
— Угу, - буркнул Костя.
— Ох, а какого лося я один раз убил! — разошелся Проня.
— Что ты, Проня Палыч, заладил: убил да убил. Ты расскажи лучше, как не убил, разве не было такого у тебя никогда? - пе¬ребил его тут Василий.

— Как не было, конечно, было! — не смутился Проня. — Вес¬на была поздняя, сижу на завалинке, вижу: три косячка гусей на север протянули. Зашевелился у меня в душе азарт. Собрал рюк¬зак, взял ружье — и айда за реку. Ну, значит, проходил всю ночь, гусей нет. Слышу — через озеро орут в тундре. Я туда. Смотрю — по льду через озеро дорога покороче и лед вроде не шипит подо мной. Дай, думаю, перебегу, рискну. Только середку пробежал и — ух! Провалился под лёд. В броднях, в ватнике не выплыть мне... — продол¬жал Проня. — И уже когда голова под лед уходила, вдруг чую, какая-то сила меня держит, не отпускает под лёд, на дно. Вишу в полынье, как прицепленный, будто кто-то меня железной рукой за шкирняк держит.
         
         Оказывается! Длинная мушка моей винтовки крепко врезалась в лед, она-то вот меня и задержала. Я подтянулся, оперся спиной об лед, выбрался на поверхность, отдышался. Весенний лед на озере – совсем гнилой, так что до берега ползком добирался. Слава Богу, сушняку было много. Развел гро¬мадный костер, сижу, сушусь. Слышу, где-то из-за куста гусь ле¬тит — орет, я тоже ему ору. Слышу — ближе на меня летит, да так низко. Ну, думаю, вот и шашлык мне будет, пока высушусь.

           Поднял я винтовку, и вот он на мушке, красавец, метров двадцать до не¬го. Только стал нажимать курок, в этот момент дунул ветерок и завязка от шапки хлесть мне прямо в глаз. Я дёрнулся от боли и курок дожал. Гусь - свеч¬кой в небо. Ну и все, короче, не убил гуся. Подсушился я, одел¬ся. Домой пустым возвращаться неохота, думаю, похожу-ка ещё. Ну, и пошел. Слышу, те гуси все еще там гогочут. Я присмотрелся — место позволяет, можно подкрасться близко-близко, практически, в упор стрелять. Ну и вперед.
 
            Озеро было круглое, и в него врезался язычок суши. Вот по нему я и пополз. Короче, когда остановился, оказался в середине стаи. Гусей - штук триста. Теперь нужно определиться - в какого стрелить. Один гу¬сак прихорашивался метрах в десяти – бей! Но убить хотелось на выстрел несколько штук. Азарт, слышь, одолел меня. Метрах в пятидесяти сбились в кучу штук двадцать гусей. Вот по ним, решил я, сейчас и лупану. Чую, успевать надо, почуяли опасность, шеи потянули, гуси-то.

        Я прицелился, затаил дыхание, взял на коробок спичек повыше (ну, всё по науке делал) нажал на курок. Хотите верьте, хотите нет, все гу¬си - улетели. Вот пожадничал. Нет бы одного наверняка стрелить. Ну что, продукты мокрые, удачи нет. Развернулся и домой топаю. Вижу - навстречу Костя идет. А на нём шесть гусей висит.
— Было, было, — откликнулся Костя. — А хотите, расскажу, как дальше было, про то, как не бывает всегда хорошо?
— Давай! — все дружно повернулись в сторону Кости.

— В тот же день, как и Проня, побежал я в тундру за гусями. Еще зимой завез на оленях дрова, продукты, палатку, чтоб хо¬рошо поохотиться. Ну, пришел на место охоты, расстелил палатку, сварил чай. Не успел напиться, смотрю — выдра с выводком по тундре речку переходит. Сами понимаете, удача какая — за шкуру выдры ружье новое купить можно. Через полчаса выд¬ра с выводком уже лежала освежеванная у меня в рюкзаке. Такой удачи я не ожидал, но если пофартило, конечно, спасибо Господу Богу. 


         Дальше оставалась гусиная программа. Ночь тяжёлая получилась. Искупался в ручье, утонул в сугробе, но все-таки шесть гусаков - красавцев с огромными красными лапами добыл. Разворачиваюсь в сторону палатки, иду. Солнышко выхо¬дит из-за горизонта, ручейки зажурчали, кулики залетали, лебе¬ди где-то кричат... Весна! Будто жизнь новая начинается. И на душе от удачи охотничьей хо¬рошо, аж петь хочется! Я и пел, правда, слов к песням не запоми¬наю: мелодии пел, а слова сам придумывал. По дороге Выла Али¬ка встретил, пустой шёл, не повезло ему. Потом и Проню Па¬лыча, он вам сам рассказал о своей охоте.
             
                Осталось, короче, до палатки километра полтора. Иду, душа поет, ну, думаю, вот я ка¬кой крутой, никто не убил, а я убил. И такая гордыня на меня нашла, дальше некуда, думаю: сейчас домой приду, тоже всех на место поставлю. Ну, вот и палатка. Сейчас, думаю, чайку согрею, пожрать сготовлю, отдохну как следует.
                Сбросил с плеч связки с гусями, ружье, снял подсумки с патронами, пояс с ножом. Опять где-то закричал гусиный косяк. Взошло большое и тёплое солнце. В душе – праздник. Хотелось петь, плясать, орать! Набрал я полные легкие воздуха и громко, во всю грудь закричал: «Ого-го-го!!!» Живот у ме¬ня от напруги надулся. Ну, думаю, для полного счастья пёрну-ка я со смаком. И… как дристанул. Жидко и вонюче. Да-аа, - понял я тогда, - не бывает в жизни полного счастья».
До слез хохотали у костра охотники, греясь от горячих углей кострища, готовясь к утренней гусиной зорянке...


Постучав ногой в дверь, Шамиль крикнул:
— Проня, открывай давай!
- Сейчас, — нехотя откликнулся Проня.
Дверь открылась и Шамиль спустился во чрево подвала. В одном углу стояли ящики с мебелью, оборудованием для компью¬терных классов, в другом громоздились штабеля коробок с продуктами. «Вот мой гений коммерсанта», — обведя все это рукой, сказал Проне Шамиль. В углу из трубы продолжала ка¬пать вода, под ней уже образовалась ямка, заполненная водой.

- Слышь, — окликнул Проню Шамиль, — тут в воде лежит пачка с электродами. Достань ее,  жалко, государственное же.
Проня, постояв секунды две в нерешительности, медленно подошел к яме, встал на четвереньки, засунул в воду руку по локоть. Шамиль присел рядом на корточки, внезапно схватил старика за шею и резко окунул его голову в воду. Когда Проня перестал дёргаться, Шамиль встал и глубоко дыша, дрожащими ру¬ками рванул ржавую трубу. Она лопнула по сварке и в подвал тут же хлынула вода. Чувство страха наполнило грудь Шамиля, ему захотелось как можно быстрее выбраться наверх, глотнуть све¬жего воздуха. Быстро добежав до выхода, Шамиль плотно закрыл дверь подвала. Дело было сделано.

Слух о нелепой гибели Прони Палыча разлетелся по всему  городу. Близко знавшие Проню люди сомневались в случай¬ности его смерти, поскольку старик никогда не перепивал и всегда был осторожен. Проститься с Проней Палычем пришло неожиданно много народу.

Надежду Марковну года два преследовали ночные кошмары, в которых являлся покойник Проня и требовал незамедлитель¬но выплатить долг — зарплату за отработанные дни. Родственникам, приходившим ее получить, Надежда Марковна доходчиво объяснила, что по халатности Прони не только погиб он сам, но и уничтожено государственных материальных цен¬ностей на многие миллионы. Днем же она вздрагивала от нео¬жиданного стука в дверь, телефонного звонка, случайно вошед¬шего посетителя. Ей мерещилось, что это пришли за ней.

Шамиль заблаговременно взял отпуск и смылся из города на свою мятежную родину. В Чечне отсиживался у дальних родственников в тихом горном селении, куда почти не докаты¬вались отзвуки кровавой войны. Но однажды докатились: в се¬ление пожаловал на отдых троюродный брат — бывший учитель русского языка и литературы, а теперь полевой командир со своим небольшим отрядом вконец одичавших отморозков.

Вечером, за незатейливым деревенским ужи¬ном, кусая баранину с ножа, не мигая глядя в глаза Ша¬милю, брат презрительно спросил:
— В тебе еще от чеченца осталось хотя бы 3 процента?
— Чеченец всегда и везде остается чеченцем, — гордо ответил Шамиль, но холодного, как сталь ножа, взгляда брата не выдер¬жал,  опустил глаза, вроде разглядывая что-то на столе.
— Тогда поступай ко мне в отряд. Мне сейчас люди во как нужны! - провел тыльной стороной клинка по горлу Имран.
— Прямо сейчас? — растерялся Шамиль.
— Зачем сейчас — завтра, - издевательски засмеялся брат. Уже серьезно добавил: — Завтра атакуем русскую колонну. Ко¬лонна небольшая — несколько «КамАЗов» с продуктами. Охра¬нение слабое — не больше взвода десантников да БТР. Не бойся, информация верняк: слил за бабки складской прапор, который эту колонну загружает. — Презрительно фыркнул: — Все русские — продажные свиньи. Выходим на рассвете. Поэто¬му сейчас - спать. Оружие тебе дам утром. Из автомата стрелять умеешь? Кстати, как жена, сын поживают? Они ведь в Грозном, кажется, были? Что думаешь делать с ними?
— Не знаю. Давно писем не было. Война ведь... - неопреде¬ленно отозвался Шамиль.
Брат молча умостился на топчане и вскоре безмятежно храпел.

Шамилю не спалось. «Вот влип, так влип! — досадовал он, — отсиделся, называется» У Шамиля на душе было неспокойно и по другой причине, Как ни хо¬тел он забыть о ней, но забыть не получалось. В Грозном, действительно оставались его жена и сын.
Все эти годы жена писала ему теплые письма, рассказывала, какой заме¬чательный сын у них растет, просила приехать. Потом и сын стал писать письма, фотографии присылать. А Шамиль сына даже не видел, она сама назвала его Русланом. Как Шамиль ни хотел ос¬вободиться от мыслей о них, никак не мог этого сделать.

Родители Шамиля давно умерли, помогали братья, жившие с ним в одном городе. В детстве Шамиль среди дворовых пацанов авторитетом не пользовался и рос обособленно. Не по душе ему были уже тогда и национальные обычаи стариков и взрос¬лых: это нельзя, то не положено... С девчонками тоже не шло. После 11 лет лицо Шамиля покрылось гнойными угрями, обезобразившими его и так не особенно-то и приглядную внешность. В армию его тоже не взяли: плоскостопие плюс какие-то проблемы с сердцем.

Он и женился-то, не столько по любви, сколько от желания уйти из дома, где все его шпыняли, постоянно поучали, подтрунивали. А у жены его будущей была отдельная двухкомнатная квартира, в которой она жила вдвоем со старенькой матерью, больше род¬ни у нее никого не было. И Шамиль, наплевав на предрассудки и насмешки родни, перешел к ней только из-за того, что там ему никто не мешал жить. Работать он устроился на местный завод ЖБИ. Разливал цемент по формочкам, подрабатывая ещё - где грузчиком, где подсобным рабочим. Зарплата выходила невысо¬кая — 100-120 рублей, хотелось неизмеримо большего.

И как-то, встретив одноклассников, которые уже во второй раз собира¬лись ехать на Север, Шамиль напросился к ним в бригаду. Работа бетонщи¬ков здесь и вовсе была адская: комары, дожди, промозглый ве¬тер с мокрым снегом, отсутствие элементарных бытовых условий. Вот так, не сахарно сложилось начало жизненного пути Шамиля. Видя отношение русских к кав¬казцам, он часто ловил себя на мысли, что гораздо лучше бы было, родись он русским, или хотя бы белорусом, да - хохлом на худой конец.

 «Тут я чеченец — чурка черномазая, — думал он порой, скрипя зубами, — во власть не возьмут, а если и возьмут, то не развер¬нешься, сразу менты на заметку возьмут. Тимуру-то что (Тимур был бри¬гадиром, взявшим его на Север) — ему много не надо. Шаба¬шит да шабашит потихоньку».

Но началась перестройка, игры в демократию, гласность, кооперацию, послужившие прологом к раз¬валу огромной и могущественной советской империи. Вскоре в водах смут¬ного времени такие, как Шамиль, почувствовали себя очень даже неплохо. Его изворотливость, склонность к афе¬рам, неистовая жажда наживы, оказались именно теми качествами, которые могли принести успех. А ради собственного успеха, обогащения бывший бетонщик Шамиль был готов на всё, и рук испачкать не боялся, не важно чем, цементом или кровью.

«Потому сейчас и на коне. Потому и ворочаю день¬жищами, — думал Шамиль. — Сейчас главное — пережить эти временные неприятности, решить все свои проблемы. А там, хапнуть еще миллиончик-другой в крепкой валюте, пока смута, пока порядка нет. Когда же порядок наступит, а он всегда  наступает, я буду уже далеко, где-нибудь в сытой, спокойной Западной Европе. Буду вести уютную, праздную жизнь состоятельного буржуя: заведу себе породистых собак, новую жену — красавицу длиноногую, ловящую каждый жест хозяина прислугу… А пока, нужно как-то выкарабкиваться из этой глупой ситуации, убираться подальше из этой долбанутой Чечни, от этих отмороженых вояк-патриотов». С такими мыслями проворочался он до рассвета.

Утренний бой был коротким. Даже - не бой, а безжалостное истребление. БТР охранения, шедший впереди колонны трех армейских грузовиков, подбили первым выстрелом из гра¬натомета. Высыпавших десантников расстреляли со склонов минут за десять, как мишени в тире. Шамиль, присевший с атоматом за деревом, оторопело смотрел на разыгравшееся внизу кровавое пиршество войны. Очнулся от того, что кто-то больно ткнул его локтем в бок. Оглянулся. «Стреляй! Чего расселся, му¬дак!» — рявкнул с перекошенным злобой лицом оказавшийся рядом Имран. Шамиль нажал на спусковой крючок. Тугая скоба не поддалась. Вспомнив, щелкнул вниз флажок предохранителя, передернул затвор и начал сыпать длинными очередями по бли¬жайшему к нему «КамАЗу». Снова окрик Имрана: «Болван, не порти груз — по людям стреляй!»

Спустились вниз, стали доби¬вать раненых: патроны не тратили — резали глотки ножами. В суматохе боя не заметили двоих, успевших залечь за валунами десантников. Когда подошли близко, те в упор положили на месте 4 боевиков, еще троих ранили. Хотели забросать их грана¬тами, но Имран приказал взять живыми. Вскоре у огрызавших¬ся короткими очередями десантников иссяк боекомплект. Их обошли, прижимая огнем к земле, навалились, скрутили как ба¬ранов. Стали выводить, обходя горящий БТР, «КамАЗы». Тот, по которому стрелял Шамиль, никак не заводился. Быстро перег¬рузили часть груза на оставшиеся два, закинули пленных, погрузили своих раненых, расселись, поехали домой...

В селении собрался народ поглазеть на первых русских пленных, которых боевики выкинули из машины, поставили на колени в дорожную пыль со связанными за спиной руками. Любопытство вскоре сменила неуправляемая ярость толпы, не¬нависть к чужакам. Пленных стали жестоко избивать: били пал¬ками, камнями, старались побольнее — в голову, в пах, под дых.

Особенно старались женщины и дети. Боевики, окружавшие побоище, ржали до слез. Для их извращенного войной созна¬ния это был настоящий цирк. Шамиль из любопытства тоже протиснулся поближе. Вдруг один из пленных, стараясь хоть как-нибудь прикрыться плечами от побоев, градом сыпавших¬ся на его голову, выкрикнул по-детски тонким голоском: «Дядя Шамиль!» Толпа от неожиданности отступила и теперь уже с нескрываемым интересом смотрела на Шамиля. «Шайтан меня дернул сюда влезть!» — выругался про себя Шамиль.

Пленный — черненький коренастый пацаненок, ободренный тем, что пе¬рестали бить, улыбаясь разбитыми губами, продолжал:
— Помните, мы с отцом к вам в заготконтору оленину при¬возили, сдавали. Хорошую оленину. Часто сдавали. Федя я, Вынгилев, Петра сын. Помните?
— Ну? — напрягся Шамиль, узнав пацаненка, холодея душой.
— Скажите, чтоб не били нас... — умолял Федя. - Отец, вы знаете, богатый — свои олени есть. Продаст, нас выкупит.
— Отец твой оленей своих давно пропил! Выкупят его. За¬чем сюда пришел?! Братьев моих убивать?! — зло кричал Ша¬миль, про себя думая: «На хер ты мне теперь живой нужен, что¬бы сдал потом первому менту? Сам себе приговор подписал. Дурак!»
— Я не сам пришел сюда — меня послали... Не спрашивали... — оправдывался пацан. — А стрелял... Они же тоже стреляли, — кивнул Федя в сторону боевиков.
— Уймись, Федор! Не метлеси перед этими суками черно- жопыми, — сказал негромко, но уверенно второй десантник, здоровенный белобрысый парень, сплюнув в пыль сгусток черной спекшейся крови. — Все одно убьют. Все они — звери одинаковые. Забыл уже, как они нашим пацанам глотки реза¬ли? Нас тоже не пожалеют...
— А за что тебя жалеть? — зло сощурившись, спросил присев¬ший перед ним на корточки Шамиль. — За то, что пришел на мою землю убивать?

Взгляд его, блуждая по лицу десантника, случайно приметил простой серебряный крестик на кожаном шнурке, выбившийся из-под разодранного тельника.
— Что, в Бога веришь, собака? — зашипел Шамиль, потянув¬шись рукой к крестику. - Нет Бога, кроме Аллаха! Понял, пес?! Сним...

Договорить он не успел, неожиданно получив прямой удар головой в переносицу, от которого шмякнулся на задницу, смешно вздрыгнув согнутыми в коленях ногами. «Нос сломал, собака!» — понял Шамиль по хрусту переносицы. Храбрый десантник уже вставал на ноги. Боевики опомнились, кинулись к нему. Пер¬вому подбежавшему, он успел еще зарядить в пах ногой, обу¬той в тяжелый армейский берц. Тот улетел в глубокий нокаут без гарантии дальнейшего функционирования детород¬ного органа. Остальные уже крутили, ломали крепкое тело русского парня. Навалились, прижали к земле, молнией блеснувшее лезвие ножа распороло парню горло. Могучее тело выгнулось дугой, метнулось вправо-влево, он ткнулся ничком в пыль, посучил недолго в предсмертных конвульсиях ногами, потянулся, потянулся и затих. Православный крестик лежал под ним, залитый солдатской кровушкой.

Придя в себя, Шамиль кинулся к побелев¬шему от страха лицом Федору. Во-первых, нужно было добить свидетеля. Во-вторых, хотелось выместить на ком-нибудь злобу и за разбитый нос, и за  прилюдное унижение. Федя уже не просил пошады, лишь тихо выл и плакал, но подбородок его крепко впился в грудь, плечи обжали голову. С минуту провозившийся с ним Шамиль, так и не добравшись широким лезвием ножа до Феди¬ного горла, крикнул наблюдавшим боевикам: «Что смотрите? Помогите!» Кто-то уперся в Федину спину коленом, обхватив руками его голову, резко рванул назад. В следующий миг нож Шамиля глубоко вошёл в горло сибирского парня. Дрожа от возбуждения всем телом, Ша¬миль выронил нож и побрел, пошатываясь в дом.

— Воин из тебя — никакой, хоть и носишь ты такое гордое имя, — уже без злобы, но не скрывая презрения, говорил Шами¬лю вечером за ужином Имран. — Машину угробил, часть товара потеряли. Пленных, и то добить сам не можешь. — Засмеялся. — А тот, что нос тебе сломал, - молодец! Настоящий воин — джи¬гит! Мне бы в отряд побольше таких. Я бы с ними любую войну выиграл. Да-а, не все русские как тот прапорщик со склада. Есть и среди них люди. Не успел вмешаться, парня зря так уби¬ли. Надо было как воина — застрелить. Заслужил!

— Тем, что брату твоему нос сломал, людей твоих положил? — обиделся Шамиль.
— Именно! — подтвердил, склонный к патетике, бывший учи¬тель литературы. — Настоящего воина, даже врага, следует ува¬жать. Поговорим о тебе. В отряде от тебя толку мало, — рассуж¬дал Имран. — По-другому будешь полезен Родине. На войну, зна¬ешь, деньги нужны. Немалые! Слышал у тебя там, на Севере, связи, деньги есть? Не переживай, твоих денег про¬сить не стану. Погонишь туда грузовики с продуктами, толка¬нешь. Мои раненые ребята с тобой поедут. До Ингушетии вам бу¬дет «зеленый свет». Там у надежных людей остановитесь: ребят прооперируют, на машины, на груз надежные документы сдела¬ют.

           Как ребята на ноги встанут, поезжайте на твой Север. Сможешь — сдай груз оптом. Не сможешь — открывай ма¬газин, торгуй в розницу, продукты должны хорошо уйти. Цены назначай сам, не жадничай — лишь бы быстрее продать товар. Ре¬бята у тебя подлечатся, отдохнут. С ними и передашь две трети прибыли мне. Треть бери себе за труды. Видишь, какой я щед¬рый? — смеялся Имран. — Для брата ничего не жалко. Наладишь бизнес, не теряйся, мы тебе будем тогда часто товар посылать. Сам будешь неплохо с этого иметь. Как сказал, треть прибыли. Мое слово крепкое. Сейчас спать иди, в полночь поедете. Утром точно русские с «зачисткой» нагрянут — «КамАЗы» будут искать. Мы же в горы пока отойдем — там у нас база. Шайтан и тот не сы¬щет! — расхохотался Имран.

Через два месяца вынужденного отсутствия и тревожных ожиданий, Шамиль радостно и облегченно вздохнул, подъезжая к ставшему вдруг таким родным и желанным тихому, спокойному северному городку. По дороге, еше в Ингушетии он отдал людям Имрана оговоренную долю, заплатив собственными деньгами. «КамАЗы» бросил в ближай¬шей роще. «Ничего, — рассудил Шамиль, — на Севере свое обрат¬но верну, а Чечни для меня больше нет». Да еше зачем-то выпро¬сил у одного из боевиков спецназовский пистолет. Зачем ему это оружие, он точно пока не знал, но почему-то был уверен, что этот пистолет может скоро понадобиться.