Летом у москвичей много дачных дел. Да,наверно, не у них одних. В какой нибудь Уфе советские башкиры пашут на грядках ничуть не меньше. Но москвичи – это явление необычное. Видимо примешивается к крестьянской жажде ещё и немного напускного московского барства. Дача у советских граждан, как никак, была не столько кружком садоводов и огородников, но и предметом роскоши. Уделом избранных.
Меня угораздило приехать в Москву на съёмки в пятницу. Киношники народ отпетый. И не важно , что их фильмы никто смотреть не будет, а лет через пять забудут навсегда. Процесс создания и съёмок они превращают в самое главное дело на Земле. Они даже во времена войны с Гитлером умудрились уехать подальше от Москвы и, там в предгорьях Алма-Ата безотрывно, не обращая внимания на Великую Отечественную войну, снимали своё кино.
Но такое совпадение не сильно омрачило нашу дружескую встречу на старом Арбате.. Мы решили отпраздновать мой приезд одновременно с отъездом в воскресение вечером, когда друзья вернуться с дачи. Их добрые советы о посещении Пушкинского музея и Третьяковки я отогнал сразу. На завтра мне предстояло нестись в телеге по раздолбанной дороге, дублируя актёра Марчелло Мастрояни, и спокойный вечер у телевизора был даже кстати.
Когда раздался телефонный звонок я нежился под душем и не сразу решился снять трубку чужого телефона. Оставляя за собой лужу я мокрой рукой снял телефонную трубку. Это была наша общая московская подружка Ада, которая бархатным голосом спрашивала меня о моём самочувствии после долгой дороги. Женский голос может сделать многое, особенно с одиноким здравомыслящим мужчиной в полном расцвете сил. От одного женского голоса можно придти в такой восторг, что сон после него, будет самым немыслимым занятием. На вопрос, скучно ли мне одному и что я делаю, я ответил совершенно определённо - да, да, нет, да!
Ада сидела дома с умирающей бабушкой, взяв на себя эту благородную миссию и отправив всех родственников, включая мужа, на дачу. Лёжа в ванной, я сказал ей, что уже стою в дверях и сейчас приеду взглянуть на неё одним глазком и пожать её нежную руку. Минут через пятнадцать я уже поднимался к ней в квартиру на Кутузовском проспекте. Приветственные поцелуи получились далёкими от дружеских, причём по обоюдному согласию. Мы с Адой всегда симпатизировали друг другу, но старались скрыть от окружающих наше взаимное влечение. А теперь, когда мы остались одни, а окружающие нас родственники нежились в прохладных струях подмосковных речушек, постромки сорвались с нас в мгновение ока.
Не долго думая, мы заперли бабушку и метнулись на такси в пустую квартиру моих друзей. Шофёр стыдливо отворачивался в водительское окно от наших поцелуев на заднем сидении и часто дышал перегретым московским воздухом. С порога мы бросились в объятия и стали срывать одежды друг с друга. Сорвав с неё стринги, я швырнул их в сторону и стал вгрызаться в её сочное тело.
Повиснув на диване , как стиранное бельё, мы долго соображали, что с нами случилось, а сообразив, начали медленно одеваться, чтобы вернуться к своим остолбеневшим делам. Найти стринги никак не удавалось.Мы перевернули весь дом,отодвинули шкафы и диваны, но их нигде не было. Махнув рукой на загадочную пропажу, мы полуголыми вернулись на такси к умирающей бабушке.
На другой день, отснявшись на Мосфильме, я полуживой вернулся на Арбат и погрузился в сон. Вечером позвонила Ада и, с грустью, сообщила, что бабушка, как собственно и ожидалось, умерла, завершив свой земной путь. Она родила четверых детей от двух,страстно любимых ею, мужей, воспитала красивых внучек, научила их играть на пианино и готовить рыбу-фиш. Остальному их научила школа и улица. Я знал Цилю Соломоновну, обожал её фаршированную рыбу, острые шутки, всепонимающую улыбку и искренне разделил с Адой её горе.
В воскресение вечером друзья вернулись с дачи и мы сели за стол, чтобы проводить меня на «Красную стрелу», чем Бог послал. Ада с мужем тоже приехали и мы помянули рюмкой холодной столичной водки Цилю Соломоновну. К десерту все пересели на диван и уютно устроились в креслах у торшера. Свет торшера томно освещал гостиную, соблазняя всех на заслуженный отдых после трудового дачного дня. Друзья из вежливости спрашивали меня , не сержусь ли я на них за то, что провёл эти дни в одиночестве. Извинялись, что пришлось бросить меня на произвол судьбы в жаркой и скучной Москве. Уплетая клубнику со сливками, все с трудом удерживали свои отяжелевшие веки. Я с неподдельным состроданием смотрел Адиному мужу прямо в глаза. Потом, решив быть вежливым и не испытывать терпение гостеприимных хозяев, начал собираться в дорогу. Возражали мне не долго и я ,присев, как говориться, на дорожку, поднялся с дивана и остолбенел. Прямо на уровне моих глаз, на краю торшерного абажура , висели стринги. Посмотрев тайком на Аду, я увидел, что она не сводит с них своего неморгающего взгляда. Стринги кокетливо свисали чёрной бахромой с золотистого шёлкового абажура и, казалось, подмигавали нам лукавыми подвязками. Хорошо бы только нам. До чего же вы неисправимая озорница, Циля Соломоновна! Пусть хоть земля будет вам пухом!