Шоссейка то проваливается вниз, то встаёт на дыбы и так почти сорок километров от Владимира до Суздаля. Местность вокруг открытая, ветер крутит, швыряется снегом.
В рейсовом автобусе пассажиры обоева пола. Две тётки за моей спиной всю дорогу трендят жирными, как сметана, голосами. На заднем сиденье молодняк – семечки, кассетный магнитофон.
В подмороженные окна накатывает сахарно-припухший пейзаж с редкими сёлами. наконец, за Павловским перламутром всплывает «богоспасаемый град Суждаль». Купола, шатры, шпили. В отутюженных метелями полях, у самого города, потерялась до весны речка Мжарка. Лимонная на солнце улица Ленина хрустит под ногами малосольным огурцом. Мимо Знаменской церкви, через остекленевшую речку Каменку, по голому, хрустальной твёрдости, лугу шагаю на другой конец города.
Суздаль густо оброс храмами. Деревянные домики словно прилагаются к ним.
Над приплюснутыми сугробами крышами дым из печных труб. Время в Суздале словно загустело среди почти сорока церквей. Переулками выхожу к Александровскому монастырю, напротив через речку Покровский монастырь. В стороне на высоком откосе картинно застыл Спасо- Евфимиевский монастырь. Стою, выдыхаю паром, мороз жжётся, сияющий сине-зелёно–красными искрами снег слепит глаза. Белое на белом – скульптурное русское средневековье. С высокого берега осторожно спускаюсь на прочную броню промёрзшей Каменки, стеклянные камыши с белыми шапками на макушках. Наверху, напротив монастырской стены павильон, где несколько мужиков мешают пиво с куревом. На обочине экскурсионный «Икарус» бурчит движком, душит сизым солярным облаком. Экскурсовод заученно рассказывает. Школьникам не интересно, они разбредаются к сувенирному киоску. Из хлебовозки в магазин шофёр заносит деревянные лотки с коричневыми кирпичиками буханок. Заиндевевшая лошадь тянет розвальни с двумя мужиками и телевизором.
Измусоленный восторгами путеводителей и туристов Суздаль, стал визитной карточкой русской старины. В торговых рядах захожу в угловой магазин. В хлебной духоте, тётка, закутанная в пуховый платок, нараспев перечисляет: Свесь ка, мне пару селёдок, песку кило, масла постного…
Курносая продавщица взвешивает, вертит кульки из плотной бумаги. Бабки, явно деревенские, с медными от мороза лицами, затариваются хлебо-булочными изделиями. У одной на пальто ожерелье из крупных баранок. Вот оно обаяние русской провинции!
Глаз случайно зацепился за пятилитровые жестяные банки размалёванные по-иностранному. Пригляделся – в витрине горка мясистых, лакированных маслин! Местные к испанской экзотике равнодушны. Дождавшись своей очереди, прошу взвесить сто грамм.
-Соседка давеча сварила из них компот, да вылила – есть никто не стал,- прокомментировала тётка, бравшая передо мной селёдку.
Громко топая, стряхивает снег с ног, мужик. Животом вперёд, он важно подходит к прилавку: Дай кось, мне папирос пять пачек!
-Да маслины так едят,- включаюсь в разговор с тёткой,- вроде грибов солёных.
-Вот ещё деньги попусту переводить,- не понравилась тётке моя аналогия.
-Берут маслины?- улыбаюсь продавщице.
-Тока туристы с Москвы берут.
Иду через Торговую площадь, поплёвываю косточками от маслин, предвкушаю скорый обед в «Погребке». На углу блестят пуговицами новеньких шинелей два солдатика.
От мороза опустили уши шапок и завязали тесёмки под подбородками.
Вокруг колобродит зима!
Прибавляю шаг. Заветный «Погребок» уже рядом. Всегда любил его за какую-то киношно-лубочную удаль: деревянные столы, скамьи, кудрявые кованые подсвечники, хохломская посуда и простая, не затейливая кухня с входившими в моду названиями «по-боярски», «по-купечески»… В ресторане кормили два автобуса румяных англосаксов, обвешенных диковинными «Никонами».
-Приходи после, часиков в шесть,- разводит руками знакомая официантка в расшитом сарафане до пола.
Быстро меняю концепцию и спешу в соседний «Гостинный двор» с галереей. Сейчас на галерее не уютно: сугробы, наледь на окнах и стужа. Знакомый швейцар дядя Лёша в брусничном пиджаке с галунами, машет руками: Закрыто на спец обслуживание- кормим интуристов. Реальность, как всегда, уступала мечте. Оставалось кафе в туристическом комплексе на окраине города, ходу туда почти два километра, но к такому масштабу я уже не был готов.
Помявшись, дядя Лёша предложил выпить с мороза. Поочерёдно запрокинув головы, подрезали чекушку. Закусили домашними солёными огурцами. Повеселевший дядя Лёша почему-то вспомнил, как снимался в массовке «Женитьбы Бальзаминова» и, что заплатили ему рупь пятьдесят. Дядя Лёша держится степенно, со значением - ежегодно ресторан закупает у него десятки трёхлитровых банок с домашними соленьями.
-Завтра приходи, только к открытию, а то потом опять французов кормить будем. - инструктирует швейцар.
Сугробы начали густеть синими тенями, мороз к вечеру усиливался. По улице Ленина ехали милицейские «Жигули» с включёнными фарами.
Время остановилось, казалось, всё ещё успеется.
Коломенское. Февраль 2012