Родилась я на Сахалине, а выросла, меняя «дислокацию» вместе с родителями, Сахалин — Курильские острова — Сахалин. Бывала не раз на островах и в более позднем возрасте. Сахалинцы могут уехать навсегда, но души их остаются на островах — гласит легенда. Видимо поэтому я периодически просматриваю новости из последних экспедиций. И вот наткнулась сегодня:
"ИПРИТКА ( ипритка восточная) - лиана, название по ассоциации с отравляющим газом ипритом. Пыльца ипритки вызывает сильные ожоги, непрекращающийся зуд, язвы, не заживающие в течении года, оставляющие шрамы. Ипритка похожа на куст малины. Можно не задевать ипритку, но обжечься пыльцой с соседних растений. Сергей рассказывал, что в 2007 году на Кунашире он обжег руки иприткой. " Все руки, от пальцев до плеч, были в бинтах. Год заживало, остались шрамы". Наталья Владимировна рассказывает про людей с обожженными лицами. Бывают редкие случаи и с летальным исходом. Цветет ипритка июль — август..."
И вот сразу всё вспомнилось, как будто было вчера:
Остров Итуруп. 1994 год. До страшного землетрясения ещё два месяца. Ничто не предвещало беды. Обычный прохладный и ветреный летний денёк. В номере местной гостинички сушу волосы феном, глядя в окно на вулкан Иван Грозный. Запыхавшись вбегает старшая и сообщает, что они с младшей сестрой играли в бамбуковых зарослях, и её кто-то укусил за щёку и там теперь надулся очень большой волдырь с водой внутри. Почему то сразу мелькнула мысль — иприт! Бегу но лестнице вниз навстречу плачущей дочери, но увы, поздно, - она уже расчесала волдырь и на местах растёкшейся жидкости надуваются и лопаются новые ожоговые поражения. Руки тоже уже осыпаны мелкими волдыриками. Пока я омываю нетронутые ожогом места и связываю ребёнка простынёй так, чтобы не освободила руки, старшая бежит за доктором. Через два часа сан.рейсом летим в обнимку с капельницей на материк. За время полёта мои ладони и кожа между пальцев уже покрыты безумно зудящими волдырями, болят суставы, голова как чугунок с горячей картошкой. Дочь в коме. Ожоговый центр, я с перебинтованными руками тупо стою в приёмном отделении перед вывешенными списками больных и бесконечно перечитываю единственную фамилию на листе информации о крайне тяжёлых. Я уже не осмысливаю, что это моя фамилия. День-два-три-...-шесть. На седьмой меня проводят в палату. Из реанимации привозят забинтованную мумию опутанную трубками. Глаз пока ещё нет, а губы, покрытые коркой пытаются что-то сказать, наклоняюсь ближе: «БОРЩА!» Доктор долго говорит что-то об остаточном зрении, о рецидивах каждый год в пору цветения, о неизученных ещё последствиях и о генной мутации у мышей в 6-ом поколении, а я уже думаю, как через трубку можно накормить борщом.
Почти три месяца в клинике. Куст ипритки такой редкой на островах. В клинике мы узнали об ужасном землетрясении. Возвращаться было некуда.