Возвращение голоса

               
Память.
Как она устроена?
То охватывает сразу целый период времени, то вспыхивают в ней короткие отрывки событий и воспроизводятся с фотографической точностью.  И  совсем неожиданные ассоциации.
Софья не могла вспомнить, когда она вот так, не таясь, праздновала Пасху.  Приветливые девушки встречали подходившие семьи. Она попыталась сосчитать сколько же здесь собралось людей, но это оказалось невозможным в праздничной толчее.
За соседним столиком кто-то сказал: “Свечи зажгут в 7-20, когда сядет солнце.

...Скоро сядет солнце,- подумала Софья.- Хорошо, что сын заигрался на улице и пока не просит есть. Кормить-то все равно нечем. А набегавшись, может быть сразу уснет. К утру она должна дошить рубашку. Обещали заплатить пшеном. Скрипнула дверь. Все-таки сын вернулся раньше.
-Мама! Смотри, что я принес!- С порога радостно закричал он и поставил перед ней ведро с картошкой.
-Где ты взял это, Мишуня?
-На поле. Я собрал бы больше, но она перемерзла и расползается в пальцах. Одна вода.- Тараторил Мишка. - Поесть нечего?
-Если ты немного потерпишь, я скоро приготовлю.
-Конечно потерплю. -Ответил Мишка. -Я умею терпеть, правдва? Я уже большой!
-Правда, правда, сынок.
 
Софья взяла свечу и вышла в чулан, зачерпнуть ложку муки из стакана, давно припрятаннаго на крайний случай. Тень, качнувшаяся на стене чулана, напомнила ей тень отца, обходившего с зажженой свечой в канун Пасхи всю квартиру, заглядывавшего в самые укромные уголки - не завалялись ли где-нибудь крохи квашенного хлеба. Когда это было? Кажется в шестнадцатом году... Какую молитву произнести, чтобы хоть несколько тех крох оказалось сейчас, тридцать лет спустя, на хлебной полке? Софья надавила перемерзшей картошки и поставила отстаиваться. Через какое-то время слила остаток воды, добавила в отстоявшийся крахмал ложку муки, щепотку соли. Раскатала получившееся тесто.
-Миша, ты поможешь мне? Возьми рыгеле.
Еще бы не помочь! Миша схватил зубчатое колесико на рукоятке, которым иногда играл тайком от матери. Оно оставляло такие красивые дырчатые узоры, да еще на тесте, которое вскоре превратится во вкусную лапшу или сухие тонкие коржи, те, что мама называет домашней мацой. Но об этом  нельзя говорить никому, потому что, если кто-нибудь узнает,  маму снова заберут в тюрьму.
-Как тогда? Да, мам?
- Да, Миша.

Что он может помнить? Совсем маленьким был. Сколько же ему лет было в сорок втором?
...К бабе Пелагее пришли товарки пошить при свете каганца. В этот вечер была ее очередь жечь керосин. Женщины разложили на коленях шитье. Пелагея примеряла подруге перелицованый пиджак. Миша вертелся тут же.
-Мишо, заспівай пісеньку,- сказала одна из женщин.
-Не можно співати, мами немає. -Ответил  Миша.
-Що то за дитина така! -Воскликнула баба Пелагея. Она бросила сантиметр, схватила на руки Мишу, прижала к себе и, в плаче, так и переломилась...

...Так и переломилась Софья от удара плетки  Козлова. Плетка рассекла пальто, кофту, блузку, кожу на спине. Острая боль пронзила лопатку. И сейчас, сорок семь лет спустя, особенно к  дождю, помнит лопатка эту острую боль.Разбила ее тогда плеть следователя немецкой полиции.
-В НКВД меня научили выбивать признания. Я выбью из тебя слово “кукурудза. - Сильно картавя кричал он.- Ты у меня признаешься, что ты - жидовка! Будешь в третьем списке!
Он продолжал бить до самоисступления. Больше всего его раздражало, что Софья не  произнесла ни звука. Как же так? Другие рыдали, на коленях умоляли сжалиться, а  эта молчит! не просит! не плачет! не кричит!  Даже вздрагивать под ударами плети перестала. Ничего, кроме презрения, не выражают ее глаза.  Теряла сознание - обливал водой и снова бил... Чудом спаслась тогда: были снайперы среди партизан, а староста села внес ее во второй список. Неблагонадежная, чужая, но на свободе.

Что это была за свобода?! Всегда таиться. От деревенских мужиков и баб, от родни мужа, у которой была на иждивении. Только свекровь знала, что Софья - еврейка. И неизвестно, кто больше боялся. Узнают! Донесут в полицию - всех растреляют. Однажды (это было перед Пасхой и к тому времени в селе уже не было немцев), Софья раздобыла немного муки и испекла в печи несколько листов мацы. Неожиданно вошла соседка и увидела, что Софья складывала мацу в коробку. Софья похолодела. От соседского глаза трудно что-либо скрыть, тем более, если это съестное, а все  вокруг голодают. На вопрос: что это? - Софья ответила, что закваски нет, вот и напекла пресные коржи, которые можно есть и как хлеб, и в суп вместо лапши использовать. Та попросила научить ее. И вскоре, (ну не смех ли!) все село пекло мацу. Крошило ее в борщ, жарило с луком, салом и с яйцами. И считалось, что это и сытно, и вкусно, и, главное, экономно.
 
А перед самой реформой сорок седьмого года кто-то из соседей заметил, что Софья круглые сутки жгла свечу - справляла поминки по отцу. И пошла молва, что Софья - ведьма. Хочет хату поджечь, а заодно спалить село. При всей абсурдности этой байки пришлось Софье с сыном и свекровью из села уезжать. Отыскалась под Киевом родственница. У нее и сняли угол. А тут и радостная весть подоспела: письмо от свекра, которого все давно считали погибшим. Первое письмо за десять лет.

С вокзала (никто не хотел подвезти бывшего ссыльного) свекровь принесла его на руках, как ребенка. И это мужика, который на спор поднимал лошадь. Свекровь помыла его, уложила в чистую постель.
-Хочу видеть сына.- Сказал свекор. Свекровь заплакала и протянула ему похоронку.
-У меня есть внук? - Спросил  свекор.  Свекровь подвела к нему Мишу.
-Вылитый Петя.- Сказал свекор.- Подойди сюда.
-Как зовут?
-Миша.- Ответил тот и  заплакал. Ему стало жаль этого старого-старого, совсем седого маленького мальчика, лежащего на белой постели.
-Там в сумке есть нож,- сказал старый седой мальчик.- Сам сделал. С лосевой рукояткой.  Береги его. Он много раз спасал мне жизнь. И еще, Миша. Когда вырастешь и станешь курить, никогда не кури  “Беломор-Канал”.  Дым от этих папирос - это дым от зарытых на Беломор-Канале моих товарищей.
Он свернулся калачиком, подложил руку под щеку, улыбнулся и закрыл глаза.
А на другой день после похорон постучала в дверь хозяйка и вошла вместе с участковым милиционером. Участковый - мужчина лет пятидесяти, с усталым лицом и безразличными глазами- достал из офицерской планшетки бумагу, ручку и велел хозяйке:  “Погуляйте покуда! Нужно будет - позову. Хозяйка ушла. А он попросил: “Если не трудно чайку”. Стал записывать: фамилия, имя, отчество. Потом еще что-то писал. Потом стал пить чай  и, оглянувшись на дверь, тихо сказал.
-Ей Богу, я к вам ничего не имею. Но, хотя  и отпустили вашего свекра домой, все-таки он троцкист. Съезжайте  с моего участка. Хлопот с вами не оберешься. Так и до пенсии не дотяну.

...-Оба эти предмета,- голос ребе Гирша вывел Софью из задумчивости,- должны нам напоминать о жертвоприношениях в Храме на праздник Пасхи. Посередине положите горькую зелень - в память гнета и тяжелого времени пережитого в Египте нашими предками...
-Разве только в Египте?- Подумала Софья.
...-Те, которые в этом году порабощены, да будут в будущем году свободными.- Сказал ребе Гирш.
-Аминь!- Впервые за много лет произнесла Софья вслух.