Жалеть себя - какая ерунда! Вера Лотар

Любовь Качан
Впервые опубликовано 9 апреля 1999 г. в газете "Новое русское слово", Нью-Йорк (к 100-летию со дня рождения В.А. Лотар-Шевченко).

ВЕРА  ЛОТАР-ШЕВЧЕНКО
(2 окт. 1900 г. Ницца – 10 декабря 1981 г. Новосибирск)

Вера Лотар родилась во Франции, а умерла в Сибири. Талантливую пианистку хорошо знали на родине до её отъезда. Уехав с мужем – Шевченко, решившим веруться на родину, она разделила судьбу всех других жен “врагов народа” после того, как мужа её расстреляли как “французского шпиона”. До того, как её посадили на восемь лет, как и всех других таких жен, она недолгое время была солисткой Ленинградской Филармонии. Её яркая и своеобразная манера исполнения запомнилась и полюбилась.
 
Мне довелось довольно долго и очень близко общаться с Верой Августовной. После её смерти и до моего отъезда в 1992 году в Америку в музыкальном салоне Дома Ученых новосибирского Академгородка мы ежегодно устраивали вечера её памяти. Я с радостью узнала, что после долгой паузы концерты , посвященные её памяти, возобновились. А с 2005 года в Новосибирске проходит Международный конкурс пианистов ее имени.

Ей посвящали стихи и киносценарии. О ней снимали фильмы. Один из них – полнометражный художественный фильм «Руфь» мог даже попасть на ее родину – Францию, потому что главную роль в нем сыграла ее соотечественница Ани Жирардо. Известный кинорежиссер В.Мотыль, постановщик фильма о декабристах «Звезда пленительного счастья», писал ей: «Милая Вера Августовна! Характер Полины Гебль я делал с Вас…»

ИНОПЛАНЕТЯНКА

Хоть жизнь тебя не круто замесила,
Но есть, но есть в тебе такая сила –
Пройти сквозь ад и душу уберечь.

Она резко отличалась от всех окружающих. Мимо нее невозможно было пройти, не заметив. Она шла, казалось бы, не глядя, не видя ничего и никого, неуверенной и неверной походкой, как ходят слепые. Было в ее облике что-то такое, что вызывало некоторую оторопь, сменявшуюся жгучим любопытством и желанием непременно узнать о ней побольше. Сразу было видно, что эта пожилая дама, с сосредоточенным на чем-то внутреннем рассеянным и подслеповатым взглядом слегка исподлобья (из-за старчески согбенной спины), несет в себе какую-то тайну, и что это человек из какого-то другого мира. И не просто иностранка, что определялось мгновенно и безошибочно.

У нее был отрешенный и несколько растерянный вид, как будто ее занесло сюда случайно с какой-то другой планеты, и она никак не может освоиться в новой для нее обстановке. Впрочем, так оно и было. И хотя она прожила в России более сорока лет, но так и не усвоила ни языка, ни местных правил.  Видно было, что живет она в своем собственном особом внутреннем мире. Настолько богатом и интересном, что не нуждается во внешнем и выходит в него, как инопланетянка из материнского корабля, только в случае жизненной необходимости. Это не значит, что она жила замкнуто. Нет. Вокруг нее всегда было много людей. Но не она, а с нею искали контакты. И те счастливцы и счастливицы, которых она принимала, становились свидетелями и участниками необыкновенной, незабываемо интересной жизни.

ВОЗРОЖДЕНИЕ

Впервые, как и многие другие, я узнала о ней из статьи журналиста и педагога Симона Соловейчика в «Комсомольской правде». Оказавшись однажды в столице Алтайского края Барнауле по каким-то своим журналистским делам, Соловейчик обратил внимание на афишу концерта в местном Доме Культуры. Она поразила его своей сложностью и изысканностью. Программу составляли произведения французских композиторов, которые мало кто отважился бы играть даже на столичных сценах и роялях. Заинтригованный смелостью какой-то неведомой ему Веры Лотар-Шевченко, он зашел и испытал настоящее потрясение.

Я была на концертах Веры Августовны, постоянно слушала ее в домашней обстановке, и понемногу привыкла. Но тоже никогда не забуду первого поистине ошеломляющего впечатления от увиденного и услышанного.
Представьте, что это вы, привлеченные неординарностью афиши, сидите в полупустом, плохо отапливаемом зале с сомнительным инструментом. Гаснет свет, и на сцену выходит скромно, даже буднично одетая сутулая пожилая женщина. Она приближается, и вас охватывает ощущение, что по сцене движется пылающий факел. Выкрашенные хной ярко-рыжие волосы, подрумяненные щеки, но, главное, глаза, горящие таким неистовым светом, что от них трудно оторваться. Она устраивается поудобнее, кладет руки на клавиши, вы переводите взгляд на них и …. вас охватывает оторопь. Узловатые, изуродованные артритом пальцы. Что можно сыграть такими руками?

И тем более изумляет и потрясает то, что слышишь после первых же звуков. Это можно назвать только одним словом: волшебство  - победа духа над немощным телом.
В 1966 году Вера Августовна Лотар-Шевченко переехала в Академгородок, где ей предоставили двухкомнатную квартиру, и жила там до самой смерти в 1981 году.
Наконец-то она обрела не только постоянное место жительства, но и свой дом, и любимую работу, и поклонников своего таланта, и многочисленных друзей.

Как солистка Новосибирской филармонии она ездила с концертами по всей стране. Ее с восторгом принимали и в московском концертном зале им. П.И.Чайковкого, и в Ленинградской филармонии.

ДЕТСТВО

Вырос я, цветок оранжерейный,
В нежности, достатке и тепле…

Вера Лотар родилась 2 октября 1900 года в Ницце, в хорошо обеспеченной («буржуазной», как осуждающе говорила она), но не вполне благополучной семье. Отец был известным математиком, профессором Туринского университета.

Летнее время он проводил в экспедициях. Когда Вере было 12 лет, он взял ее с собой в Конго. Однажды, оставшись надолго в бунгало, она решила прогуляться. Задумавшись, не заметила, как отошла довольно далеко. Ее мысли прервал рык. Подняв глаза, она с ужасом обнаружила тигра, летящего прямо на нее. Случайно оказавшийся рядом слуга-конголезец спас ее, подцепив тигра пикой.

Профессор был человеком незаурядным, увлекающимся и азартным. Его страстью была карточная игра. Время от времени он проигрывал огромные деньги. Случалось, что семье приходилось, продав дорогую виллу, переезжать в дешевый отель. Старший брат Веры, студент мадридского университета, воевал в Испании на стороне республиканцев. Их мать–испанка - была настоящей светской львицей и, хотя постаралась дать детям хорошее образование, сама ими занималась мало. Воспитание Веры было поручено трем гувернанткам: француженке, немке и англичанке, которая была самой жестокой из всех. Она воспитывала Веру по-мужски, заставляя ежедневно по 40 мин. заниматься тяжелыми физическими упражнениями. И хотя Вера по-детски ненавидела не только ее, но и весь свой детский период жизни, но вынуждена была признать впоследствии, что эта закалка помогла ей впоследствии перенести все трудности и выжить.

Вера рано обнаружила музыкальные способности. Ее начали обучать музыке с четырех лет, а в 7 отдали в музыкальную школу в Ницце. В девять она уже играла со сцены один из фортепьянных концертов Моцарта, а в 12 окончила музыкальную школу.

Тогда же произошла ее встреча с Тосканини. На концерте в Монте Карло она пробилась к знаменитому дирижеру и заявила о своем желании сыграть с ним  концерт Листа.
«Готовьтесь и приходите», сказал маэстро.
Блестяще выступив с ним, она много гастролировала по всей Европе, пока не почувствовала, что ей нужно учиться дальше.
В 16 лет Вера Лотар блестяще закончила Парижскую консерваторию по классу профессора Альфреда Корто.
У нее было изумительное туше, особенно при исполнении произведений Шопена. Бархатный звук. Мало кто может извлекать такой. Она говорила, что нужно знать, какой частью подушечек пальцев касаться клавиш, чтобы получить такой звук.
Приверженцам французской исполнительской школы присущи внешние эффекты, виртуозность и   блестящая техника. В совершенстве овладела этой стороной исполнительского мастерства и Вера Лотар.
Очень большую роль в ее профессиональном образовании сыграл, в частности, замечательный пианист и очень эрудированный  музыкант Зауэр, о котором она часто рассказывала.
 
После окончания парижской консерватории она много гастролировала: в США, Германии, Австрии и по всей Европе. Однако вскоре пришла к пониманию, что французской школы ей недостаточно и продолжила свое музыкальное образование в Венской консерватории.

Посвятив два года более глубокому изучению музыки, она сосредоточила свои усилия на произведениях Бетховена и Моцарта.
Ее отличали блестящая музыкальная память и оригинальная манера исполнения. Она играла в лучших концертных залах Европы. 

После  гастролей в Америке фирма Стейнвей предложила Вере Лотар играть на своих роялях  и доставляла инструмент на любой концерт, даже в малодоступные горные районы Швейцарии. А в знак благодарности за согласие и рекламу периодически дарила ей свои новые рояли. В самый разгар успешной музыкальной карьеры и блестящей концертной деятельности, за которую она была удостоена престижной премии Маргариты Лонг и Жака Тибо, ее жизнь круто изменилась.

СУДЬБА

Как птица, взлетело сердце
На самую верхнюю жердь.
А прутья прикрытой дверцы
Трогает лапкой смерть.

В 25 лет Вера Лотар вышла замуж. Брак оказался неудачным. Ее муж – врач, хоть и имел музыкальное образование, не сумел подняться выше традиционных представлений. Его раздражала оригинальная манера исполнения хорошо знакомых произведений. Он постоянно третировал свою жену, упрекая ее в том, что она занимается отсебятиной. Скандалил, мешал ей заниматься. Прожив с ним пять лет, она сбежала из Парижа в Рим.
Вера безумно любила Италию и задержалась там надолго. На дворцовых концертах она аккомпанировала королю Умберто, игравшему на виолончели. В Италии она познакомилась с русской княгиней-меценаткой. Они подружились, и Вера стала бывать у нее в доме, где встречались русские аристократы. На одном из приемов она и познакомилась с инженером Шевченко, который пришел в салон княгини со скрипкой. 
Это был “coup de foudre” (взаимная любовь с первого взгляда).

Шевченко развелся со своей женой, и они обвенчались. А Вера так и осталась не разведенной со своим первым мужем (двоемужница).
У Шевченко были два сына от первого брака (16-ти и 18-лет), которые жили в его новой семье.
Шевченко, которого еще до революции вывезли во Францию, был воспитан в любви к свой бывшей Родине. Но главное, он, как и многие в это время, очень симпатизировал изменениям, происшедшим после революции, приветствовал новую молодую «свободолюбивую и демократичную» формацию и страстно мечтал быть ей чем-нибудь полезным.
Вера Августовна разделяла его чувства и отношение к неведомой и загадочной, а оттого еще более привлекательной стране.
В 1939 году он, наконец, добился разрешения вернуться. И, счастливые, они отправились строить новую жизнь.
 Семью из пяти человек (к этому времени у них был уже общий ребенок) поместили в крохотную комнатку в общежитии корридорного типа (одна кухня и один туалет на весь этах). Работы не было. Жить было не на что.
Написали письмо Калинину, и Веру Августовну взяли в Ленинградскую филармонию. Она даже начала выступать. Ее вспомнили, когда спустя тридцать лет (!) она снова выступала в Ленинграде.
Появились надежды, поднялось настроение. Но в начале 41 года Шевченко арестовали. Жизнь кончилась. Вера Августовна ходила от инстанции к инстанции, тщетно пытаясь узнать что-нибудь о муже. Ей удалось узнать, что его осудили как иностранного шпиона  и отправили в тюрьму в Златоуст.

Перед самой войной она приехала туда. Пытаясь вызволить мужа, она везде очень страстно доказывала (не знаю уж, на каком языке - и спустя сорок лет ее русский был не очень-то хорош),  что ее муж – замечательный человек и патриот страны, а они - дураки и идиоты, раз такого посадили.

Кончилось, разумеется, тем, что посадили и ее. Перед этим ей сказали, что ее муж сошел с ума и покончил жизнь самоубийством (что было чистой ложью). Он будто-бы выбросился из окна лестничной клетки, когда его вели на допрос.
Веру Августовну осудили в Златоусте и отправили в Нижнетагильские лагеря.


Из оставшихся без родителей детей выжить удалось только младшему сыну Шевченко -Денису. Под фамилией Яровой он стал известным скрипичным мастером. Для своего ансамбля «Виртуозы Москвы» скрипки у него покупал и чинил Владимир Спиваков.
Надо сказать, что Денис еще 16-летним подростком был влюблен в свою belle-mere (мачеху). До конца ее жизни он поддерживал хорошие отношения со своей приемной матерью. Бывая на гастролях в Москве, она останавливалась у него. Сейчас его тоже уже нет в живых.

ЛАГЕРЬ И ПОСЛЕ

Еще смогу сорвать оковы,
Воскресшей грудью воздух пить,
И все, и все изведать снова:
Пере-узнать, пере-любить!

Вера Августовна никогда не любила говорить о грустном. И о лагере вспоминала  редко, и только о том хорошем, что бывало и там. Например, что работать ее отправляли  на кухню. Больше всего ей запомнились тысячи котлет, которые она переворачивала, стоя у раскаленной плиты.
Или что она отвечала за музыкальное оформление еженедельных лагерных концертов, музыку к которым часто сочиняла сама.

Такие концерты проводились с «воспитательной» целью, и были очень популярны. Недостатка ни в режиссерах, ни в исполнителях не было. Причем, самого высокого класса – творческая элита. Кто-то мрачно пошутил, что в это время концерты там были лучше, чем на воле.

После восьми лет лагерей Веру Августовну отправили на поселение в Нижний Тагил.
Сойдя с поезда, она брела по улицам незнакомого города и, вдруг, увидела надпись: «Музыкальная школа». Она почувствовала, одновременно, и непреодолимое желание немедленно проверить, помнит ли она свой некогда очень обширный репертуар, и страх, не откажут ли память и руки (в лагере, чтобы не забыть, она «играла» в свободные минуты на деревянном столе).
Директор школы оказалась отважной и чуткой. Глядя на немолодую, изможденную, плохо одетую – прямо из лагеря – женщину, которая попросила разрешения поиграть на рояле, она сразу все поняла. Не расспрашивая, отвела ее в пустой класс и просто сказала: «Играйте».

И Вера Августовна играла. Восемь часов подряд. По памяти. Смеясь и плача от счастья, что ничего не забыла, что руки «слушаются». Играла, забыв обо всем на свете. А когда, опомнившись, вышла из класса, то была изумлена, обнаружив  у двери толпу из преподавателей и учащихся, привлеченных неслыханной доселе в этих стенах музыкой – первых на свободе благодарных слушателей, которые встретили ее аплодисментами.

Любимая музыка – смысл и цель всей ее жизни – и на этот раз сослужила ей добрую службу. Замечательный человек – директор школы – приютила Веру Августовну и помогала, пока, далеко не сразу, ей удалось устроиться на работу.

«В ЗАКОНЕ»

Что быть должно, то быть должно!

Нижний Тагил – город сибирский, холодный и заснеженный. Вот там-то и произошел с ней курьезный случай, о котором она со смехом рассказывала.
Она начала работать в местном театре, где продолжала делать то же, что в лагере – оформляла спектакли. Подбирала, а иногда и сама дописывала к ним музыку. Стала получать скромную, но все же зарплату. Купила первую (после лагерной и с чужого плеча) одежду. И, наконец, сумела даже купить меховую шубу.

В новой теплой шубе она возвращалась, однажды, домой после вечернего спектакля. Уставшая, но довольная, медленно брела по заснеженному и мало освещенному городу. На пустынной улице ее догнали двое: «Раздевайся!»
Любая другая на ее месте испугалась бы и беспрекословно выполнила требование грабителей. Любая другая. Но не Вера Августовна! Она возмутилась несправедливостью происходящего: «Как раздевайся? Это моя первая одежда после лагеря!»

 Оторопевшие бандиты заинтересовались: «Где сидела? Кто был начальником?» Разговорились, нашли общих знакомых. За разговорами не заметили, как подошли к ее дому.
Прощались уже почти друзьями: «Ты извини, не знали. Ходи спокойно. Ты – в законе. Больше тебя никто не тронет!»

ДРУЗЬЯ

Дышу, дышу, - все глубже, реже,
Гляжу во все глаза,
А небеса все те же – те же,
Как много лет назад.

Когда Веру Августовну спрашивали, хотела ли бы она вернуться во Францию, она отвечала: «Зачем? У меня здесь много друзей».
У нее действительно было много друзей. Ее дом был широко открыт для всех любителей музыки, и на ее домашних концертах присутствовали и ученые, и студенты, и школьники, и просто соседи по дому.
Долгая дружба связывала ее с членом-корреспондентом А.А.Ляпуновым,проф. К.А. Тимофеевым и их семьями.

Часто она бывала и у нас. Живя в пяти минутах ходьбы от нашего дома, она никогда не отваживалась прийти сама. А меня, когда я вела ее, каждый раз спрашивала: «А вы уверены, что мы правильно идем?» Зимой добавлялся еще один вопрос: «Почему Вы меня ведете через баррикады (сугробы)?»

Однажды 1 мая за праздничным столом у нас собралась по настоящему интернациональная компания. Я пошутила, что получился настоящий день международной солидарности, потому что среди нас русские, украинцы, армяне, евреи, француженка и гречанка. На что Вера Августовна сказала: «Евреи? Я не знаю такой национальности в России. Все, кто живут во Франции – французы».
Я ее успокоила: здесь евреев тоже иногда называют «французами».

ШОПЕН

И музыка накатывала волнами,
И звуки опьяняли, как вино.

Вера Августовна особенно охотно выступала перед молодежными аудиториями: в музыкальных училищах, школах, перед студентами консерватории, в военном училище.
Особенно прочная и постоянная связь была у нее с Новосибирской физико-математической школой (ФМШ). Она там много лет подряд выступала с концертами.
Ее имя, наряду с именем академика М.А.Лаврентьева, инициатора создания Сибирского научного центра, и других выдающихся ученых Академгородка, сыгравших большую роль в воспитании научной смены, записано в книгу почетных «фымышат».

Одно время мы с ней проводили там целый цикл концертов. А чтобы их могли посещать учащиеся соседнего техникума и других школ, выпустили специальные абонементы.
Она играла, а я рассказывала.
Один из концертов был посвящен прелюдиям Шопена.
Тогда я и узнала от нее, что писал он эти прелюдии на Майорке.
Жорж Санд вывезла его туда, считая, что это будет полезно для его больных легких. Но погода там в это время была ужасная. Непрерывно шли дожди.

Здоровой и очень энергичной Жорж Санд это не мешало целыми днями носиться по острову на лошади. А больной и сильно кашляющий Шопен скучал в одиночестве и часами изливал свою тоску на рояле.
Так появились знаменитые прелюдии.
 
Вера Августовна явно осуждала Жорж Санд и сочувствовала Шопену. Она его очень любила и очень высоко ценила как композитора. Говорила, что у него – единственного – нет заимствованных мелодий.  И очень гордилась тем, что восстановила названия всех прелюдий, которые узнала от самого Зауэра.

ЖИЗНЬ, КАК ОНА ЕСТЬ

Не сломлен я! Унылым сожаленьям
Не свить под сердцем черного гнезда.
Роптать на жизнь – какое преступленье!
Жалеть себя – какая ерунда!

Эпизод первый. «Буржуазные предрассудки».

У Веры Августовны были сложные отношения с бытом. На это было много причин. Но главная, конечно, что она жила в мире музыки, музыкой, которая была ее стихией. Все же остальное, всю практическую сторону жизни она воспринимала, как нечто вспомогательное.
 
Периодически у нас с ней происходил примерно такой разговор:
В.А.: Люба, у меня нет кастрюли (сковородки, веника и т.п.).
Я: Ну, так в чем дело? Надо их купить.
В.А.: А где?
Я: В хозяйственном магазине.
В.А.: А как я их оттуда понесу?
Я: Очень просто.
В.А: Да, но не могу же я их нести по городку!
Я: Почему?
В.А. Но это же неприлично нести веник ( кастрюлю, сковородку) по улице.
Я: Вера Августовна, это «буржуазные предрассудки» (она смееется). Ну, хорошо, давайте пойдем вместе, и я их понесу.

Питалась она как попало. Иногда ходила в столовую Дома Ученых. Я иногда приглашала ее к нам, чаще по праздникам, но, обычно, благо рядом, приносила ей что-нибудь из того, что мы ели сами.
В еде она была неприхотливой. На мой вопрос, ела ли она, я часто слышала: «О, я сегодня прекрасно пообедала: съела целую банку рыбных консервов».

Как истая француженка, она совершенно не могла обходиться без сухого красного вина. Сухие вина тогда не пользовались спросом населения, предпочитавшего водку или "Агдам". К счастью, и «борьбы за трезвость» тогда еще тоже не было. Сухих вин в магазинах было много, особенно болгарских. Стоило вино очень дешево и купить его можно было в любое время. По дороге к ней я просто забегала в соседний магазин за бутылкой ее любимого «Бычьего сердца».
 Готовила она редко. Чаще всего, варила курицу. Но иногда, поставив курицу на огонь, садилась к инструменту и… забывала обо всем на свете.
Через какое-то время соседи звонили в дверь: «Вера Августовна, вы горите!». Только тут она обнаруживала, что из кухни валит ядовитый черный дым. И сгоревшая курица выбрасывалась вместе с кастрюлей. О чем потом она со смехом рассказывала.
 
Эпизод второй.Камамбер
 
Это был наш любимый сыр. Но, в отличие от Веры Августовны, я никогда не ела настоящего французского камамбера и довольствовалась тем, что имелось.
Муж, часто бывавший по делам в Москве, всегда привозил мне оттуда в качестве самого желанного гостинца мягкий сыр «Русский камамбер». И хотя я никогда не могла понять смысла такого словосочетания, но очень любила его и с удовольствием угощала им своих друзей, как самым большим деликатесом. Но при этом, честно говоря, радовалась, что среди них почти не было любителей этого специфического сыра. Большинство не разделяло моего восторга, поэтому особенно охотно я угощала им Веру  Августовну, считая ее истинной ценительницей. Но вскоре она полностью развеяла это мое представление.
 
«Люба, - радостно сообщила она мне однажды – я научилась сама делать камамбер! Беру любой сыр, заворачиваю его в полиэтилен, кладу на теплую батарею и … забываю.  И через несколько дней - voila! - у меня настоящий камамбер:мягкий и покрытый плесенью!»

Эпизод третий. Холодильник.
 
Он был старенький, крошечный и со сломанным замком. Дверцу, чтобы не распахивалась, придерживала широкая бельевая резинка, надетая по периметру (изобретение Веры Августовны, которым она очень гордилась). Чтобы открыть хлодильник, резинку надо было сначала оттянуть на себя, а потом приподнять (чтобы вытащить из под нее дверцу), а закрывая, наоборот, натянуть и опустить. Конечно, ни о какой герметичности не могло быть и речи. В нем постоянно нарастал лед, который надо было удалять.
 
И тогда Вера Августовна начинала с ним бороться.
Это была веселая, со смехом, но настоящая борьба, свидетелем которой я однажды оказалась. С большим длинным ножом, словно со шпагой наперевес Вера Августовна яростно, как на врага, бросалась на лед и откалывала его по кусочку, пока он значительно не уменьшался в объеме. Причем, этот процесс  нисколько не раздражал ее, а, похоже, даже забавлял. И она отвергала все предложения о замене холодильника: «Зачем? Он хороший».
По-моему, это для нее было даже некоторым развлечением и физической разминкой.

Эпизод четвертый. "Тренировка."

В Сибири очень много солнечных дней, И солнце такое яркое, что можно загореть лучше, чем на юге. Даже зимой. И еще оно очень коварное. Особенно в межсезонье. В это время, передавая прогноз погоды, обязательно предупреждают: «Будьте осторожны. На дорогах гололед и гололедица». До сих пор не знаю, какая между ними разница, но хорошо усвоила, что это очень опасно. В это время резко возрастает количество травм, ушибов и переломов. Особенно у пожилых. Впрочем, и молодым зачастую очень нелегко устоять на ногах.
Но самое большое коварство зимы, не желающей уступать своих прав весне, проявлялось, когда уже не было ни гололеда, ни гололедицы, и даже почти не было снега. Его жалкие остатки подтаивали на ярком дневном солнце, а к утру лужицы замерзали, образуя тоненькие, почти невидимые ледяные корочки, образуя своеобразные мини-катки. Один из них однажды сыграл злую шутку с Верой Августовной.
Она и всегда не очень-то уверенно ходила. А тут, вступив обеими ногами на скользкую поверхность, она почувствовала полную беспомощность. Невозможно было сделать следующий шаг: ни назад, ни вперед. Стоя посреди улицы она балансировала, не зная, что предпринять. Какой-то молодой человек, проходивший мимо, спросил: «Вам помочь?» Ей бы с радостью и благодарностью согласиться на любезное предложение. Но не могла же она, истинная, хоть и очень пожилая француженка, тщательно скрывавшая свой возраст, признаться (перед мужчиной!) в своей беспомощности.
 «Почему? - сказала она ему – Я тренируюсь!»

МАРСЕЛЬЕЗА

Все простил я, что мной пережито…

Не знаю, пела ли Вера Августовна в молодости, или вообще, но к моменту нашего знакомства у нее был старчески хрипловатый голос даже в разговоре. И пели мы с ней только Марсельезу. Она действовала на нее тонизирующе. И если Вера Августовна предлагала: «Давайте споем Марсельезу», значит настроение у нее неважное, и ей надо себя приободрить. Это, впрочем, бывало крайне редко. Она была очень жизнерадостным, даже, я бы сказала, смешливым человеком.  Может быть, поэтому один случай мне запомнился особо.

Незадолго до смерти Вера Августовна, которой было уже за восемьдесят, лежала в больнице после удаления катаракты.
Нужно представить себе этот длинный коридор с чередующимися мужскими и женскими палатами, в самом конце которого был единственный на все отделение туалет. И вот, возвращаясь ночью из туалета, она по ошибке попала в чужую, да еще, при этом,  мужскую палату. Нащупав в темноте «свою» кровать и с удивлением обнаружив, что там уже кто-то лежит, она с возмущением стала требовать, чтобы ей ее немедленно освободили. Поднялся шум, сбежался медперсонал. Решив, что «бабуся» не в своем уме, вызвали «транспорт» и, не долго думая, отправили ее в другую больницу – психиатрическую.

Было это в ночь на субботу. А рано утром мне позвонил встревоженный  К.А.Тимофеев, профессор НГУ, большой друг и почитатель таланта В.А.: " Любовь Николаевна, Веру Августовну вчера отвезли в геронтологическое отделение городской психиатрической  больницы. Что делать?" В выходные дни было бесполезно что-нибудь предпринимать. Я, как могла, успокоила его, заверив, что сделаю все от меня зависящее, чтобы как можно быстрее забрать ее оттуда. В понедельник, как только начался рабочий день, я позвонила в приемную академика Г.И. Марчука (он в то время был председателем СО АН) и объяснила ситуацию. Надо отдать должное, мне немедленно выделили «Рафик», и мы с Гореловой Любой, тоже говорившей по-французски, поехали в город вызволять В.А.

Советские «психушки» мало чем отличались от советских же тюрем и лагерей. А если учесть, что там находились душевнобольные, которые ни при каких обстоятельствах не могли постоять за себя, то это еще больше усугубляло ситуацию.

У меня уже был печальный опыт знакомства с подобными не богоугодными заведениями. Навестив в одном, не самом худшим из них, очень  близкого человека, я долго не могла успокоиться после всего увиденного. Со мной было что-то вроде истерики. Выйдя оттуда, я плакала и кричала, что ненавижу всю эту СИСТЕМУ, которая позволяет и допускает ТАКОЕ обращение с людьми.

Я так спешила выручить Веру Августовну, что, второпях, проскочила центральный вход и постучалась с тыльной стороны здания. Мне, как это ни странно, сразу открыли, видимо не ожидая с этой стороны чужих. Обнаружив ошибку, дверь мгновенно захлопнули перед моим носом. Но мне уже, что называется, «хватило». Был так называемый банный день. И дверь, в которую я постучала, открывалась, почему-то прямо в банное отделение. Геронтологическое. То, что я увидела, врезалось в память, как врезаются и остаются в ней навсегда картины величайших художников.

Нет более гениального художника, чем Жизнь, и великие только изображают ее в меру отпущенных им способностей и умения видеть. Даже сейчас, спустя столько лет, мне тяжело вспоминать о той картине реальной жизни, которая на один только краткий миг предстала перед моими глазами.

В клубах пара, как в замедленной съемке, хаотично двигались какие-то нереальные существа. Не то привидения, не то скелеты: бледные, лохматые, с неверными движениями, с деформированными старостью голыми телами и конечностями, с обвисшей кожей, с безумными или полубезумными лицами. Как «Капричос» Гойи или химеры Босха.

У меня это, почему-то, вызвало ассоциацию с концлагерями и газовыми (наверное из-за пара) камерами. И, как я не раз видела в кино, но никогда до этого не испытывала, увиденное вызвало во мне приступ неукротимой рвоты. Я едва успела отбежать к забору.

Когда мы возвращались домой, Вера Августовна была молчалива и подавлена. Потом, вдруг, сказала, что это напомнило ей лагерь. Мы с Любой переглянулись и … запели Марсельезу. Вера Августовна подхватила. Второй куплет мы уже весело горланили, а в глазах Веры Августовны появился знакомый и любимый нами юношеский задор. Молодой шофер время от времени посматривал на нас, и на его лице без труда читалось: «Вот ненормальные! Ехал за одной сумасшедшей, а обратно везу трех». Дорога была длинная. Видимо, он что-то понял, потому что прощался с нами очень уж почтительно.

Спустя несколько месяцев, 10 декабря 1981 года Вера Августовна умерла. Видимо та неуверенность, с которой она вообще ходила по земле, после операции на глаза усилилась.
Неудачно упав в больничном коридоре, она сломала шейку бедра.

Эта типичная травма пожилых людей была равносильна смертному приговору: беспомощность и полная зависимость от окружающих, неподвижность, пролежни, пневмония…

Лиля Брик, окруженная любовью и обожанием близких, после такого перелома приняла чрезмерную дозу нембутала, предпочтя уснуть и не проснуться до наступления такого конца.
 
Похоронили Веру Августовну Лотар-Шевченко на местном кладбище.
В последний путь ее провожали друзья, поклонники ее искусства, соседи по дому. Гроб ее был усыпан цветами, как некогда, во времена былой славы, весь ее необыкновенный творческий путь. А я наскоро сшила и прикрепила к ее гробу трехцветный французский флаг. Мне хотелось, чтобы эта мужественная женщина, достойная дочь своего свободолюбивого и гордого народа унесла с собой в могилу хотя бы этот маленький символ далекой и горячо любимой Франции.

До последних дней жизни она сохранила молодость духа и оптимизм.
Очень доброжелательная к людям, она оставила по себе светлую память в сердцах тех, кто ее знал.

А закончить мне хочется словами поэта, чьи стихи - эпиграфы в тексте.
Гюнтер Тюрк*, обрусевший немец, толстовец, писал их в тюрьмах, лагерях, ссылке и умер в 39 лет. Они чудом Любви были сохранены и впервые напечатаны почти полвека спустя после его смерти.

Все пережить и все оставить
Без сожаленья за собой,
И, оглянувшись, жизнь прославить
За не достигнутый покой;

Принять, чела не отстраняя,
Все муки крестного пути,
Пригубить уксус, не пеняя,
И не озлобившись уйти…

*) Цитируется по сборнику: Гюнтер Тюрк, «Тебе, моя звезда…». Издательство Новосибирского университета, 1997. Тираж 1000 экз. Составитель Юлия Лихачева делала его в память о своем отце – Вилли Генчке (1908-1937), расстрелянном вскоре после ее рождения.