Б. Дехтерев. Иллюстрация к роману «Золотой осел».
Уроженец Мадавры, римской колонии в глубине Нумидии, Апулей родился около 124 г. Отец его занимал высокое положение и был одним из первых магистратов города. Риторическое образование Апулей получил в Карфагене – главном городе провинции Африка, философии обучался в Афинах, после чего много путешествовал по греческому Востоку. Пребывание в Риме, где Апулей занимался адвокатской деятельностью, дало ему возможность усовершенствоваться во владении литературным латинским языком. Вернувшись затем в Африку, он стал вести жизнь странствующего софиста и постоянно выступал перед многочисленной аудиторией с лекциями на различные темы. Однажды по дороге в Египет Апулей оказался в городе Эе, где остановился в семье своих знакомых. Вскоре ему удалось жениться на богатой вдове, значительно старше его по возрасту. Родственники жены пытались оспорить законность этого брака и обвинили Апулея в занятиях магией. Однако ему удалось оправдаться. Впоследствии Апулей жил в Карфагене, где продолжал выступать перед публикой со своими речами. Слава его была так велика, что ему, как выдающемуся оратору, еще при жизни поставили памятник, и он был избран на должность «жреца провинции».
Творчество Апулея было чрезвычайно разнообразно. Он писал и по-латыни и по-гречески, составлял речи, философские и научные сочинения, стихи. Однако немеркнущей посмертной славной он обязан главным образом своему роману «Метаморфозы, или Золотой осел», законченному около 153 г. Сюжет его сводится к следующему. Молодой грек по имени Луций, чрезвычайно любопытный и интересующийся магией, попадает в Фессалию, страну славящуюся чародейством, и останавливается в доме одного своего знакомого Милона, жена которого слывет могучей колдуньей. В жажде приобщиться к таинственной сфере магии Луций вступает в связь со служанкой Фотидой, несколько причастной к искусству госпожи. От нее он получает волшебное средство, способное обращать человека в птицу. Однако вскоре обнаруживается, что Фотида спутала ящички, и Луций намазавшись мазью, превращается вместо птицы в осла. Человеческий разум и человеческие вкусы он при этом сохраняет. Служанка успокаивает юношу тем, что ей известно средство обратного превращения: для этого достаточно пожевать роз. Но обратное превращение надолго задерживается. Осла в ту же ночь похищают разбойники. С этого момента начинаются злоключения Луция. Он переживает множество приключений, переходит от одного хозяина к другому, всюду терпит побои и неоднократно оказывается на краю гибели. Из рук разбойников он попадает к пастухам, где его мучает злобный мальчишка-погонщик, затем Луция покупают жрецы Сирийской богини, после них он служит на мельнице, у легионера и, наконец, у двух братьев, повара и кондитера. Это переломный момент в его судьбе: Луций обнаруживает свои человеческие привычки, которые окружающие воспринимают как нечто из ряда вон выходящее, и потому господин, которому принадлежат братья, выкупает у них осла и держит как ярмарочное чудо. Однажды, когда Луцию надлежит выступать в неблаговидной роли возлюбленного приговоренной к смерти преступницы, он умудряется бежать, встречает процессию поклонников Исиды, поедает розы, которые несет жрец, и вновь становится человеком.
Сюжет романа имеет символическое истолкование. Пребывание Луция в шкуре осла становится аллегорией чувственной жизни. «Не в прок пошло тебе, - говорит Луцию жрец Исиды, - ни происхождение, ни положение, ни даже сама наука, которая тебя отличает, потому что ты, сделавшись по страстности своего молодого возраста рабом сластолюбия, получил роковое возмездие за неуместное любопытство». Чувственный человек, – говорит, таким образом, Апулей, - это всегда раб слепой судьбы.
ЛЮБОВЬ К ФОТИДЕ
(Из второй книги романа)
«…Так рассуждая, достиг я дверей Милона… Но не застаю ни Милона, ни его жены, только дорогую мою Фотиду. Она готовила хозяевам колбасу, набивая ею мелко накрошенной начинкой, и мясо мелкими кусочками… Сама она, опрятно одетая в полотняную тунику, высоко, под самые груди ярким красным поясом опоясанная, цветущими ручками размешивала стряпню в горшке, круговое движение это частыми вздрагиваниями сопровождая: всем членам передавалось плавное движение – едва заметно бедра трепетали, гибкая спина слегка сотрясалась и волновалась прелестно. Пораженный этим зрелищем, я остолбенел и стою, удивляясь; восстали и члены мои, пребывавшие прежде в покое. Наконец обращаюсь к ней:
- Как прекрасно, как мило, моя Фотида, трясешь ты этой кастрюлькой и ягодицами! Какой медвяный соус готовишь! Счастлив и трижды блажен, кому ты позволишь хоть пальцем к нему прикоснуться!
Тогда девушка, столь же развязная, сколь прекрасная:
- Уходи, - отвечает, - уходи, бедняжка, подальше от моего огня! Ведь если малейшая искра моя тебя зажжет, сгоришь дотла. Тогда, кроме меня, никто твоего огня не угасит, я ведь не только кастрюли, но и ложе сладко трясти умею!
Сказав это, она на меня посмотрела и рассмеялась. Но я не раньше ушел, чем осмотрев ее всю… Дальше не смог я выдержать такой муки жгучего вожделения: приникнув к ней в том месте, откуда волосы у нее зачесаны были на самую макушку, сладчайший поцелуй запечатлел. Тут она, отстранившись немного, обернулась ко мне и, искоса взглянув на меня лукавым взором, говорит:
- Эй ты, школьник! За кисло-сладкую закуску хватаешься. Смотри, как бы , объевшись медом, надолго желчной горечи не нажить!
- Что за беда, - говорю, - моя радость, когда я до того дошел, что за один твой живительный поцелуйчик готов изжариться, растянувшись на этом огне!
И с этими словами, еще крепче ее обняв, принялся целовать. И вот она уже соревнуясь со мною в страсти и равную степень любви по-братски разделяет; вот уже, судя по благовонному дыханию полуоткрытого рта, по ответным ударам сладостного языка, упоенная вожделением, готова уже уступить ему.
- Погибаю, - воскликнул я, - и погиб уже совершенно, если ты не сжалишься надо мной.
На это она, опять меня поцеловав, говорит:
- Успокойся. Меня сделало твоею взаимное желание, и утехи наши откладываются ненадолго. Чуть стемнеет, я приду к тебе в спальню. Теперь уходи и соберись с силами, ведь я всю ночь напролет буду с тобой сражаться крепко и от души…
Сказано – сделано, я добираюсь до своей комнаты и нахожу там все приготовленным для весьма приятной пирушки. И слугам были постланы постели как можно дальше от дверей, для того, я полагаю, чтобы удалить на ночь свидетелей нашей возни, и к кровати моей был подвинут столик, весь уставленный лучшими остатками от ужина, и большие чаши, уже наполовину наполненные вином, только ждали, чтобы в них долили воды, и рядом бутылка с отверстием, прорубленным пошире, чтобы удобнее было зачерпывать, - словом, полная закуска перед любовной схваткой.
Не успел я лечь, как вот и Фотида моя, отведя уже хозяйку на покой, весело приближается, неся в подоле ворох роз и розовых гирлянд. Крепко расцеловав меня, опутав веночками и осыпав цветами, она схватила чашу и, подлив туда теплой воды, протянула мне, чтобы я пил, но раньше, чем я осушил ее всю, нежно взяла обратно и, понемногу потягивая губками, не сводя с меня глаз, маленькими глоточками сладостно докончила. За первым бокалом последовал другой и третий, и чаша то и дело переходила из рук в руки: тут я вином разгоряченный и не только душой, но и телом к сладострастию готовым, чувствуя беспокойство, весь во власти необузданного и уже мучительного желания, наконец приоткрыл одежду и, показывая своей Фотиде, с каким нетерпением жажду я любви, говорю:
- Сжалься, скорей приди мне на помощь! Ведь ты видишь, что, пылко готовый к близкой уже войне, которую ты объявила мне без законного предупреждения, едва получил я удар стрелы в самую грудь от жестокого Купидона, как тоже сильно натянул свой лук и теперь страшно боюсь, как бы от чрезмерного напряжения не лопнула тетива. Но если ты хочешь совсем угодить мне – распусти косы и подари мне свои желанные объятия под покровом струящихся волною волос.
Без промедления, быстро убрав посуду, сняв с себя все одежды, распустив волосы, преобразилась она прекрасно для радостного наслаждения, наподобие Венеры, входящей в волны морские, и, к гладко выбритому женскому месту приложив розовую ручку, скорее для того, чтобы искусно оттенить его, чем для того, чтобы прикрыть стыдливо:
- На бой, - говорит, - на сильный бой! Я ведь тебе не уступлю и спины не покажу. Если ты – муж, с фронта атакуй и нападай с жаром и, нанося удары, готов будь к смерти. Сегодняшняя битва ведется без пощады! – И с этими словами она поднимается на кровать и медленно опускается надо мною на корточки; часто приседая и волнуя гибкую спину свою сладостными движениями, она досыта накормила меня плодами Венеры Раскачивающийся; наконец, утомившись телом и обессилевши духом, упали мы в объятия друг другу, запыхавшиеся оба и изнуренные…»
*****
Ослиная маска героя открыла Апулею широкие возможности сатирического изображения нравов. По роману рассыпано огромное количество мелких штрихов, изображающих разные слои провинциального общества в разной обстановке. Лица, с которыми приходиться сталкиваться на своем пути Луцию-ослу, обрисованы насмешливо, кратко и броско. Все они на свой лад грубы, хитры и корыстолюбивы. События, в которых приходиться участвовать Луцию: рыночные облавы, кабацкие драки, сплетни об отравленных врагах и обманутых мужьях, жалобы на голод и трудную жизнь, - все это мир, не имеющий ничего общего с миром греческих «любовных повествований».
Еще больше расширяют границы романа вставные новеллы. Тут и небылицы о колдовстве и разбойничьи истории, фривольно-комические бытовые новеллы о неверных женах, мрачные повествования об убийствах и преступлениях, веселые пародии. Помимо небольших новелл Апулей вставил в роман и большую повесть – замечательную сказку об Амуре и Психее.
Античность http://proza.ru/2010/12/19/444
Культура Древнего Рима http://proza.ru/2010/07/27/1457