Володе Казалову - другу юности.
Одиночество удручало меня с раннего детства. Когда в подвале на Васильевском мама с отцом уходили на работу и в комнате воцарялась зловещая тишина, когда эта тишина нарушалась топотом крысиных стай под полом, я мечтал только о том, чтобы не оставаться одному. Я мечтал о друге. Ведь вдвоём легче противостоять полчищам крыс, веселее радоваться удаче. Эти мечты часто сбывались и скоро таяли, как дым. Друзья появлялись в моей жизни с той же лёгкостью, с какой и исчезали, прихватив что-нибудь на память. Кто альбом с марками, кто книгу. Нет, они их не крали. Я сам их дарил им с радостью и надеждой, что дарю своему лучшему другу, а он уходил не попрощавшись. И с чистой совестью оставлял себе мои подарки, говоря, что был моим другом. Мало кто знает, что дружба – понятие круглосуточное. Круглогодичное. Пожизненное.
Воха появился на моей орбите, когда мне было уже двадцать. Мы и раньше встречались на работе, в Институте Электромеханики. Но тогда он мне не приглянулся. А вот в летнем лагере нашего института авиаприборостроения, в Одессе мы с ним сошлись поближе. Вместе шутили, вместе плавали, вместе играли в футбол. Объединила нас любовь к музыке БИТЛЗ, к фильмам и книгам. Я сам решил, что нам вместе с ним весело. Может он думал по другому, но я записал его в свои друзья.
С Вовкой Казаловым мы сошлись перед моей женитьбой. Мне некуда было пойти с моей девушкой в зимнюю стужу и осеннюю слякоть и Вовка радушно принимал нас в своей квартире. Дом его на Невском, 5 всегда был полон разного народу. В длинном, тёмном коридоре толпились пришлые обиватели Невского проспекта. Несли всякие иностранные лохмотья, меняли или прикупали у Вовки такие же. В том, с какой добротой он принимал нас, я не усматривал его корысти, хотя и приводил к нему своих товарищей для покупки шмоток, а иногда и сам покупал что-нибудь модненькое. Мне хотелось, чтобы это было проявлением бескорыстной дружбы, основанной на общности интересов, на схожести взглядов и оценок. За год таких визитов с моей невестой мы уже не мыслили своей свадьбы без Вохи. Порой казалось, что и свадьбу-то я затеял, только под его влиянием, чтобы он со своими дружками погулял всласть, чтобы они вдоволь поели и повеселились. За Вовкой всегда тащилась ватага его школьных друзей со своими подружками. Он умудрялся всех провести без билета на танцы или даже в кино, навешав на уши контролёршам "узорчатой лапши" про какую-то иностранную делегацию. Но были моменты, когда хотелось избавиться от назойливых товарищей и предаться созерцанию. Вовка часто поддерживал такие мои предложения и я решил, что мы одинаково смотрим на мир. Как на луг в мае. Как у Бабеля в "Конармии".
До начала семестра после летних каникул оставалось несколько дней и Вовка предложил мне съездить в деревню, в Новгородскую область к дядьке его жены Эллы. Он хотел забрать кое-какие запасы варенья и соленья, дары леса, которые приготовили их родственники им на зиму. Хозяйственный был паренёк. Я с радостью согласился, потому что любил охоту и рыбалку. Не помню точно, но кажется просмотр фильма «Снега Килиманджаро» с Грегори Пек и Авой Гарднер, сподвиг нас к обсуждению темы охоты. Мне она была близка и понятна с детства. А вот Вовка на охоте никогда не был и с восторгом ухватился за мой «винчестер», тульскую двухстволку ИЖ-58. Собирались мы не долго и вечером встретились на Конюшенной площади.
В ночном автобусе разговоры быстро утихли и мы погрузились в дорожный, настороженный сон. Прервал его шум выходящих пассажиров. Пустынная, безлюдная площадь подчёркивала свою провинциальность чередой низких, серых облаков. Скованные ночными изгибами тел в тесных креслах, в мурашках недосыпа мы пересели в маленький, грязный автобус местных линий, который должен был довезти нас до заветной деревеньки Бабье. По обе стороны переливались золотыми и зелёными волнами поля ржи, льна и пшеницы. На колдобинах просёлочной дороги мы опять погрузились в дремоту. Резкий тормоз нас всех разбудил. Водитель, включив задний ход, немного отъехал. Люди ахнули, увидев прямо перед автобусом огромного чёрного племенного быка. Он стоял как скала и тыкал в автобус своими развесистыми рогами. Спросонья я предложил выйти и отогнать быка, но получил на это предложение полный, развёрнутый ответ местных жителей. Они с быком были знакомы не первый год. Кто-то начал рассказывать леденящую душу историю о том, как этот бешеный племенной бык бегает по окрестным лесам и деревням и пригвождает своими острыми рогами зазевавшихся мужиков к забору. Бабами тоже не брезгует, если они не успеют унести ноги. Трогать и убивать его никто не может, потому как куплен он был в солнечной Испании за огромную сумму иностранной валюты. Наших российских порядков он не понимает. Вот и чинит испанскую вакханалию. Но наши российские коровы были им очень довольны и сильно прибавили в отёлах и надоях. Посредством ряда сногсшибательных манёвров удалось быка объехать и устремиться с ветерком в родные дали.
Деревня Бабье состояла из семи дворов, живописно расположившихся на спуске к мелководной речке. Противоположный берег её был крут и порос густым лесом. По дороге ходил гусак во главе стаи и громко кричал. Оказалось, он прощался с белым светом, потому как через несколько минут заботливо и умело ощипанный женой Егора, гусь молча сидел в печи в окружении антоновских яблок. Воскресный день совпал с вселенским праздником, приездом родной племянницы в гости к дяде Егору, да ещё с супругом и с городскими сотоварищами. Гусь, можно сказать для этого и жил, этого и дожидался. Отмечалось это событие по самому высокому разряду деревенского протокола, наравне со свадьбой и похоронами. В саду, под яблонями, соорудили столы для всех жителей деревни. Огромные бутыли мутного деревенского самогона украшали их, как мейсенские вазы. Пили в Бабье всегда много, но сегодня питьё разрешённое, лицензионное. Борова трогать не стали, приберегая для ноябрьских праздников и Покрова. Обошлись поросятами.
Изо всех щелей дымилась баня. Деревенские дети бегали и от радости орали, как накуренные. Егор повёл нас парить. Сам мелкий и сухой, он, казалось, и не чувствовал адского жара и хлестал нас, спрятавшихся на нижней полке, берёзовым веничком, не потерявшим свой аромат со дня Святой Живоначальной Троицы. В холщовых рукавицах, с портянкой на голове он раскрасил нас веником до цвета спелой вишни. Быстрые, холодные струи речки казались после парилки тёплым молоком. Когда Володя растянул привезённый с собой гамак и лёг в махровом малиновом халате отдохнуть после баньки, покачиваясь и покуривая трубку, деревенский народ, открыв рты, сбежался смотреть, как на пожар. Добрые и наивные люди жили в русских деревнях. Ещё не пуганные телевизором.
Егор вдохновенно суетился по хозяйству в радостном предвкушении совместной, одобренной женой, выпивки. Речь Егора перед первой стопкой была не долгой
-С приехалом, сродственнички!
Аромат первача сильно полоснул по горлу и прочистил ноздри. Рыльца поросят смотрели на нас из гречневой каши без укора, а гусь в яблоках смущённо краснел на закате своей зажаренной кожицей. Солёные грибочки оттеняли горечь самогона неповторимым лесным ароматом. Блинки, окунувшись по пояс в сметану, снимали всякую изжогу и смягчали гортань. А после второй стопки, как водится за помин душ усопших и убиенных, гортань ой как нужна в деревне. Выпили не чокаясь и заголосили. Гортань в деревне нужна как ножик. Ну или топор. В деревне без топора ни ни.
Егор принёс гармошку. Затянули песню. Эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги, да степной бурьян....Бабы заголосили со слезой. Такая вдовья доля. С войны ко многим в дома вместо мужей пришли только похоронки. А мужик в России всегда редкость, а стало быть в цене. Особенно хозяйственный. Хоть и пьющий.
После захода солнца перебрались в горницу к самовару, к тёплой печке. В путанном застольном разговоре про всё и всех, от Юрки Гагарина до сутяги-бригадира, зажимающего трудодни, пришла сладкая дрёма с запахом свежего душистого сена. Без соломы. Чистый клевер!
Рано утром у нас над головой заорал петух. Я пожалел, что мы его вчера не съели. Но впереди ещё было время. Натянув сапоги и забросив ружья на плечи, мы отправились бродить по полям. Егор с деревенским стадом оказался не далеко и показал нам, где можно погонять зайца. Его пёс, услужливо виляя гостям своим облезлым хвостом, бросился по кустам искать добычу. Но рвение его быстро иссякло и он вернулся к хозяину. Там дела поважнее и понадёжнее. Мы шли опушкой леса и болтали о вчерашнем пиршестве, когда прямо из-под ног выскочил заяц и бросился наутёк. Я вскинул ружьё, выцелил его по ушам и...вместо выстрела, чуть не сломал себе о курок палец. Забыл снять ружьё с предохранителя. Живи, косой!
Вечеряли окрошкой с простоквашей и печёной картошечкой. Полакомились печёной куропаткой, которую Егор поймал шапкой, пока пас стадо. Девчонки собрали земляники и подали её на десерт со сливками. Егор советовал нам "посурьёзному" пойти на кабана, но у нас в голове гулял ветер. Хотелось просто побродить с ружьём по лесу и на удачу снять тетерева или глухаря. Полно в лесу было дичи.
Услышав в разговоре, что я учусь на инженера по приборам авиационной медицины, Егор стал упрашивать меня сделать аборт его жене Кате. А то детей стало так много, что всем не хватает зимой еды. Сулил мне за это настрелять лисиц на шубу молодой жене. Но я аборты делать не умел, чем сильно его расстроил. В пространном рассказе о сути своей профессии он выделял только до зарезу ему нужное слово "медицина".
Однако не только это отравляло Егору жизнь. Его головной болью был тот самый колхозный племенной бык, который остановил наш автобус на дороге. Егор работал пастухом. Спасу с этим быком никакого не было. Месяц тому назад опять доярку к забору пригвоздил. Видимо хитрые испанцы "втюхали" его нашим скотоводам прямо с корриды. Всех быков в стаде он перекалечил. Неделями в лесу пропадал, а случись с ним что, с Егора девятьсот рублей штрафу грозились востребовать. А он их столько и не видел никогда в своей жизни. С этой тяжёлой мыслью и пошёл Егорушка спать.
Мы с Вовкой лежали на сеновале и обдумывали план завтрашней охоты. Сверчки звонко орали во всю глотку. Изредка, смиряясь со своей судьбой, тяжело вздыхала корова, на секунду заглушая равномерный храп безразличного ко всему борова. Сквозь щели в крыше на тёмном августовском небе виднелись звёзды. Во всём царил миропорядок.
Когда Егор разбудил нас, мы не сразу поняли в чём дело. Казалось только закрыли глаза, а уже утро. Только истошный крик петуха вернул нас в действительность. Надо было его зарезать, гусь утром так бы не орал. Мы выпили крынку парного молока с душистым хлебом, макая его в мёд. Натянув на себя одежду, патронташ и ружья, мы спустились к реке. Река парила на утренней прохладе и дала нам умыться ключевой водой. Окуни сухо щёлкали хвостами, пожирая зазевавшихся мальков. Через реку тянулся ветхий дощатый мостик. Мы перешли на другой берег и вскарабкались по круче, хватаясь за стволы ольховых кустарников. Красноватое вспаханное поле простиралось до самого леса. На поле жировали вороны, с опаской поглядывая на непрошеных гостей. Руки сжимали цевье ружья, не ощущая его тяжести. Подняв стволы, мы спугнули ворон, но они вскоре возвернулись к трапезе, одарив нас недобрым взглядом. От кустов отбежала лисица, но как только мы поднимали стволы, она увеличивала дистанцию. Так, незаметно, она заманила нас в лес и, видимо, увела от своей норы. Со свистом пролетели утки, но мы не успели даже опомнится. Над просекой, метрах в сорока, потянул вальдшнеп. Можно было попробовать снять его, но не хотелось нарушать этой изумительной тишины. Вернее это была не тишина, а тихое утреннее ворчание, хлопоты по лесному хозяйству. Да нам вообще не хотелось никого убивать. Нам была приятна погоня, с ружьями наперевес. Просто походить по лесу, полежать на коврах его душистых трав, послушать щебетание птиц. Мы шли по высохшему болоту с редким кустарником и множеством упавших деревьев, в надежде поднять на крыло тетерева или глухаря. Егор сказал, что в этих местах много кабанов и мы с Вовкой договорились встречать их меткими выстрелами в лоб. Но ни картечи, ни пуль мы с собой не взяли. Мы шли, осторожно ступая и прислушиваясь к каждому шороху. Внезапно впереди за кустами раздался хруст сухих ветвей и так же внезапно пропал. Мы замерли на месте, открыв рты. В напряжённой тишине был слышен только стук наших сердец. Ясно, что птица так шуметь не могла. Кто же это? Кабаны? Мы не сговариваясь стали искать глазами дерево, но кроме сухих берёзок, с палец толщиной, ничего поблизости не было.
- Может это лесник?- шепнул я.
И в этот момент хруст снова повторился и стих, заставив нас крепче сжать ружья. Я сделал два осторожных шага и выглянул из-за кустов. Шагах в двадцати стоял невероятных размеров чёрный бык и время от времени пощипывал травку. Его огромная, мохнатая холка то и дело вздрагивала. Чудовищных размеров голова стремительно поднималась и также резко застыв, смотрела вдаль. Он прислушивался. Прямо из огромной башки торчали два серповидных рога, зловеще сверкая на солнце. И весь он искрился нетерпением.
Я почувствовал, как мои руки выпускают ружьё и ноги становятся ватными, как-будто вся кровь вытекла из них. Стрелять в это чудовище мелкой дробью, значило для нас замену одной казни другой, более страшной. Свирепости у этого палача было с избытком. Тогда мы ещё даже в кино не видели корриду, но, начитавшись Хемингуэя, нафантазировали себе достаточно много. Вова, не видя происходящего, по моим реакциям и жестам почуял неладное и ждал моей команды, глядя на меня преданными глазами. После нескольких молниеносных комбинаций в ватном мозгу созрело единственное решение
- Это же бык! Бежим!
Не сговариваясь, побросав ружья с мелкой дробью, мы метнулись врассыпную. Ноги еле волочились за телом, задевая за коряги и пни. Налетая грудью на берёзки, мы сносили их, как сухую траву. Задев кочку, я со всего маха врезался лицом в землю. Казалось остроконечный рог вот–вот воткнётся в мои ягодицы. Боже! Какая глупая смерть!? В такой день?! В расцвете сил?! Там, в шумном городе, остались дом, институт, планы?! Всё шло прекрасно! И вот этот безмозглый, тупой, остророгий вепрь решит мою судьбу по-своему. Я вскочил и не оглядываясь назад, как пуля помчался дальше. Когда сознание ко мне вернулось, я понял, что сижу на ветвях высоченной ольхи посреди болота. Птицы, прыгая с ветки на ветку, взволнованно что-то щебетали. Я понял, что жив и что бык меня здесь не достанет. Тёплая волна счастья окатила меня. Я жив! Я здоров! А где же Вова? Палящее жжение покрыло мою голову и щёки. Какой же я негодяй?! Я не мог смотреть птицам в глаза и начал спускаться. Какой я негодяй, оставил друга с быком. Он его разорвал! А может он истекает кровью?!
- Вова! Вова! шипел я пересохшей глоткой.
Я спускался по ольхе, готовый убить этого быка кулаком. А где моё ружьё? Ах да, в кустах. А где же Вова?
- Вова! Вова! – шипение стало звонким.
- Коля! Коля! – послышался родной до боли голос друга.
Вова вылезал из болота, прямо возле моей ольхи и взывал окрест.
Я спрыгнул, чуть не оседлав его своим крупом. Мы расплакались, расхохотались и крепко обнявшись, пошли сушить одежду. Утки просвистели крыльями прямо над нашими головами. Лиса пробежала мимо, не принимая нас всерьёз. Вороны ковыряли на поле червей, без опасения глупых выходок с нашей стороны. Бык не разбил своими острыми рогами нашу зарождавшуюся дружбу. За рекой в деревне, собирая по сусекам последние крошки, накрывал стол Егорушка, готовый ради дружбы снять с себя последнюю рубаху. А жаворонки заливались трелями высоко в небе, целиком разделяя наши чувства.