Любовь Эрнесто Румо

   Шмякель был в ударе.
Высокий кувырок вперед. Шмяк! Кувырок через голову назад. Шмяк-шмяк! Азартный наскок на брюки. И — ар-р-рх! Шмяк!
   Румо смотрел на Шмякеля со слабой улыбкой.
Раньше, казалось, было как-то веселее. А может действительно было. И действительно — веселее. Только нынче Румо ощущал лишь неловкость за примитивные, рассчитанные на примитивную реакцию трюки. А ведь сам же и учил...
   Он вздохнул.
Шмякель взвизгнул от обиды и прыгнул снова. Мохнатые лапы оторвались от пола. Длинный язык прочертил розовую кривую.
-Замри, - сказал Румо.    
   Шмякель выпучил единственный глаз.
Его тело, в желтой-рыжей шерсти, с темной опушкой на холке, неподвижно зависло в воздухе.
   Шмякель взвыл.
-Вот так-то, - сказал Румо и уставился в окно.
   За окном под стать настроению моросило, мелко, занудно, без конца.
Деревня виделась сквозь, где-то там были люди, смешные и нелепые, странные, беспокойные копуши, живущие какой-то своей жизнью.
   А он уже ни при чем.
Румо привычно приказал окну стать экраном, и стекло над переплетом потемнело, украсилось цветными картинками.
   Под его взглядом картинки то укрупнялись, то сворачивались обратно.
Вот дом сеньора Томэриу, вот сам сеньор Томэриу, высокий старик, отпрыгивающий от мышеловки («Все хорошо. Ложная тревога»). Вот чайная и сын сеньора Игнасио, заторможенный мальчик с метлой наперевес. Вот два оболтуса Ойсе и Тэнгир, бредущие в дальний конец деревни («Ты видел, как исчезает целый дом?»). А вот...
   Румо отвернулся.
Нет, на Салазара Бонга он смотреть не хотел.

   Октябрь, подумал, вздохнув, сеньор Томэриу, октябрь. Жуткий месяц.   
Он повернулся на правый бок. Надо бы, напомнил себе, зайти к Игнасио… Завтра…
   В полусне сознание еще ловило звуки. 
Дождь шуршал по крыше. Шуршал в траве и кроне дерева бакото. Позвякивал под каплями оставленный снаружи таз.
   Сон наваливался медленно, осторожно, словно боялся спугнуть человека. В нем плавал автомобиль Салазара Бонга, и сам Салазар, желтозубый, усатый, щурящий черный глаз; колыхались флажки, натянутые между аптекой сеньора Тито и лавкой Гонзало Себы по случаю какого-то давно забытого праздника; катил среди мокрых полей на своем «Schwinn Excelsior» сеньор Почтальон.
   Дождь вплелся в шорох шин.
Ш-ш-ш-ш... Не дождь, широкая резина проминает желтый песок дороги, чертит ровный след.
   Сеньор Томэриу оказывается у сеньора Почтальона за спиной. 
Мир распахивается перед ним, дымчатая даль над круглым почтальонным кепи, розово-серый склон проступает, протягивается справа, брызги летят из-под колес.
-Быстрей! Быстрей! - кричит сеньор Томэриу.
   Ему весело. Он снова молод. Да что там, ему не больше десяти!
Желтая лента дороги загоняет его с сеньором Почтальоном на взгорок, а с него...
-Уох-ха!
   «Schwinn Excelsior» с трезвоном прыгает вниз. Скачет.
Мелькают деревья. Тощие грязно-серые курицы порскают в стороны. Кудахтанье, гвалт, перья.
   Одна из птиц, увязавшись, щиплет сеньора Томэриу за пятки.
-Ай!
    Сеньор Томэриу поддернул ноги, а потом с сожалением открыл глаза.
Пятно стены. За стеной — комната, в которой спит Паула. И, конечно, нет никакой курицы. Просто сбилось одеяло.
   Жуткий месяц.
Покряхтев, сеньор Томэриу вернул одеяло на место. Дождь шипел, то усиливаясь, то спадая. Прерванный сон обернулся мерзким привкусом на языке.
   Почему с ним всегда так? - думал сеньор Томэриу. Что за тоска подступает к его сердцу? Надо, надо что-то решать...
   Он полежал, потом перевернулся на спину.
Мысли бродили как печальные животные у зачарованного водопоя, вокруг сна, вокруг завтра, вокруг октября, медленными хороводами.
   Нет, все, теперь уже нечего и пытаться. 
Сеньор Томэриу, снова вздохнув, сел на кровати, спустил одну ногу вниз. Нога была тощая, длинная и в оконном свете казалась невозможно бледной.      
   Надо решать...
Он дотянулся до лежащего на прикроватном столике спичечного коробка. Чиркнул спичкой, зажег свечу.
-Рино.
   Паула. Чуткая Паула. Ничего не скроешь от нее.
Сеньор Томэриу спустил на пол и вторую ногу. Выкрутил к стене голову.
-Спи. Все в порядке, - сказал он, обращаясь к невидимой жене.
-Что с тобой?
   В ее голосе проскользнуло беспокойство.
-Ничего.
-Ты уверен?
-Горло сушит. Налью воды.
   Они могли так переговариваться часами, если обоих мучила бессонница.
Сеньор Томэриу встал. Осторожно распрямился.
-Там, на кухне, ты знаешь...
-Знаю.
   Ноги, как ни странно, держали. Даже противных щелчков в коленях не было. Впрочем, в его возрасте, это не плюс, а очень даже наоборот. Жди какой-нибудь пакости от организма.
   Ох, старость, старость...
Он пошаркал из комнаты, одной рукой хватаясь за что придется — за спинку стула, за поверхность платяного комода, за полотенце на крючке, за стену, а другой — обжигая свечой в подсвечнике сизый ночной полумрак.
   Дождь притих, сделался глуше.
Проем. Вязка соломы. Свернутая циновка. Сеньор Томэриу прошел мимо комнаты жены — свеча на мгновение выхватила ее лицо поверх желтого покрывала.
-Будь осторожней.
-Я помню.
   Он повернул, погружая жену обратно во тьму, в ночь, в небытие.
Дверь на кухню чуть слышно скрипнула. Углом подался на свет стол — скатерть, ваза с сушеными, каменной крепости финиками. В окне сверкнуло небо.
   Неужели гроза?
Сеньор Томэриу едва не забыл про мышеловки. То есть, забыл. Забыл! Шагнул очарованно вперед и, только задев край самодельного механизма, обмер.
   Дырявая голова!
Мышеловка тут же оглушительно грохнула, чуть не поймав его за большой палец правой ноги. Паула, конечно же, услышала.
-Рино!
-Все хорошо, - сказал сеньор Томэриу. - Ложная тревога.
-Я же предупреждала тебя...
   Он услышал, как она тяжело шевельнулась, как скрипнули пружины кровати.
-Не вставай, пожалуйста, - произнес он. - У меня действительно все в порядке.
    За окном плясали разряды.
Правда, гроза уже забирала к северу, утягивалась за кромку близкого леса, вся в фиолетовых ошметках туч.
   Беззвучная.   
Осторожно обойдя еще две мышеловки, сеньор Томэриу добрался до подоконника и, отодвинув в сторону жестяную банку с высохшими цветами, долго смотрел, как всполохи электрического света прорываются сквозь дождь, как в дрожащих на стекле каплях — в каждой — прорастают и гаснут ростки молний.
   Он не понимал, к добру это или к худу.
Гроза — это злость или очищение? Смоет она грязь или же оставит после себя лишь выжженные пятна?
   Надо, надо решать...
Поежившись от внезапно дохнувшего холода, сеньор Томэриу перебрался от окна (осторожно, мышеловка номер четыре) к кухонному шкафчику.
   Полка. Кувшин с водой. Марля, закрывающая горловину.
Нацедив стакан, сеньор Томэриу тут же сделал пару глотков. Вода была теплая, но привкус с языка смыла.
   А может загнала глубже, в потроха.
Он постоял, вслушиваясь в шорохи и скрипы дома, в писк мышей где-то под ногами, ожидая то ли знака, то ли ощущения в себе, а потом побрел обратно в комнату.
   С мышами, думалось, конечно, тоже что-то надо...
Один-два грызуна непременно попадались за ночь. И так уже третью неделю. Сколько он уже вынес их в яму на задах? Пятнадцать? Двадцать?
   Что за напасть такая?   
В коридоре капало с потолка.    
   Протечка была новая.
Сеньор Томэриу посветил свечой на сочащийся влагой стык, покачал головой. Придется просить Артего подлатать крышу. Дерево на замену есть, с повалившегося в прошлом месяце сарая. Инструмент тоже найдется. А Артего вряд ли откажет.
   Волосы жены разметались по подушке.
Всплеск света — и тьма. Поскрип полов. Шелест дождя.
   Сеньор Томэриу вернулся в свою комнатку, сел на кровать, чувствуя, как под тощим задом подается тюфяк, поставил стакан и свечу на столик.
   В изголовье, над спинкой, над железными, в оспинах, гнутыми прутьями, висел прошлогодний календарь, на котором в пять рядов, по неделям, выцветали числа.
   Это значит...
Сеньор Томэриу сощурился, отчеркнул крест-накрест день желтоватым ногтем. Двенадцатое...
   Чертов месяц.
-Рино, - легонько поскребла в стену жена.
-Да, милая.
-Мне кажется, был оползень.
   Сеньор Томэриу лег.
-Я ничего не слышал.
-Был, был оползень. Там, у обрыва. Такой звук — ш-шох. Долгий. Ш-шо-ох. Будто усталый выдох. А это огромная масса камней и глины...
-Не выдумывай.
-Разве можно выдумать такое?
   Сеньор Томэриу задул свечу и закрыл глаза.
За окном сходил на нет дождь, постукивал, позвякивал, но все тише, тише. На кухне хлопнула мышеловка.
-Я думаю, - помолчав, произнесла жена, - нас отрезало от Санта-Каталины.
-Что ты каркаешь? - раздражился сеньор Томэриу.
   Он не любил, когда Паула с вечной своей непоколебимой уверенностью говорила о совсем не очевидных вещах.
-Нет-нет, Рино, я слышала.
   Она слышала! Мало ли, кто и чего...
Сеньор Томэриу повернулся к стенке и жене спиной.
-Я не думаю, что нам стоит это обсуждать, - сказал он.
-Ах, Рино! Ты прячешь голову в песок...
-Я прячу ее в подушку! Спи!
-Все опять меняется.
   Сеньор Томэриу покусал губу.
-Я завтра пойду к Игнасио, - сказал он. - Будем обсуждать. Если у тебя есть какие-то идеи... Они у тебя есть?
   Он почти увидел, как Паула за стенкой по привычке наматывает седую прядь на палец.
-Нет. Я подумаю.
-Все хорошие идеи приходят во сне.
-Не могу спать.
   Было слышно, как кровать скрипит под ее весом.
-Ты попытайся.
-Этот оползень...
   Ну, оползень, подумал сеньор Томэриу. Выйдем всей деревней. Надо будет копать неделю, будем копать неделю.
   Последнее дело — не делать ничего и ждать.
-Спи, - сказал он.
-Покойной ночи.

   Утро было хмурое.
С козырька капало. На деревьях бакото цвел лишай — будто красные шрамы избороздили сросшиеся стволы. Куры в загончике зрелище представляли жуткое — мокрые, облепленные грязью и своим же пометом.
   Сеньор Игнасио спустился с крыльца к колодцу, приподняв крышку, заглянул во влажную тьму. Воды было много.
   Хоть это радовало.   
-Кеичи! - позвал сеньор Игнасио.
   Тринадцатилетний сын возник в окне.
Хмурый, растрепанный. Не выспавшийся.
-Да, папа.
    Сеньор Игнасио окинул взглядом двор, усыпанный мелкими листьями, лепестками с цветника, обломками веток.
-Мусор вымести. Печь растопить. Стулья расставить.
-Хорошо, папа.
   Сын исчез.
Сеньор Игнасио кивнул самому себе, потом, заложив руки за спину, прошел к ягодным кустам.  Пятиголья пахла после дождя лимоном, а пьяный шиповник — слабой сладостью.
   Сеньор Игнасио, кряхтя, присел и принялся обрывать нижние, что посуше, листья.
Над головой вилась обалделая мошкара. Зудела надоедливо. Шептал что-то близкий лес. Нет-нет да и покрикивали из него сойки.
   Сеньор Игнасио полностью сосредоточился на работе.
Зубчатые листья шиповника он складывал в правый карман пиджака, а хрупкие, с сиреневым ободком, листья пятигольи держал на весу, мять сейчас их было нельзя, весь вкус потеряют, а что за чай без вкуса — известно, ерунда, а не чай.
   Моча.
   Обойдя кусты по очереди, сеньор Игнасио вернулся к крыльцу.
Сын, опустив голову, уже шоркал метлой в дальнем углу двора. Печь топилась.   
   Сеньор Игнасио аккуратно выложил листья на стол при печи. Капля с ветки упала ему за шиворот рубашки. 
   Как это все мне надоело, подумал сеньор Игнасио. Надо что-то решать...
-Кеичи.
   Сын не услышал. Метла царапала ведущую к воротам дорожку, пощелкивали ветки и камешки. На миг сеньору Игнасио показалось, что сын метет с закрытыми глазами.
-Кеичи!
   Сын повернул голову.
Лицо его, чуть неправильное, с косой линией бровей, было белым.
-Да?
-Иди сюда.
-А дорожки?
-Потом дометешь. Брось.
   Сын уронил метлу.
Сеньор Игнасио с затаенной болью наблюдал, как сын мелкими шажками обходит дерево бакото, ведя ладонью по стволу. 
   Голова опущена, пальцы от лишая красные, как в крови.
-Садись.
   Кеичи опустился на подставленный стул. Стриженная макушка замерла у сеньора Игнасио перед глазами. Черные волосы были подрезаны неровно. А с левой стороны у уха притаилась маленькая шишечка, окаймленная сединой.
   Сеньор Игнасио протянул и отдернул руку. 
-Кеичи...
   Он обошел стол и сел напротив.
Сын водил красным пальцем по грубо схваченным доскам. Палочка, еще палочка, какие-то плохо видные зубцы. Трава?
   Так, другой палец. Более красный взамен очистившегося.
Крестик вверху. Самолет? Еще выше - кружок. Маленький. Солнце?
   Сеньор Игнасио поймал себя на том, что напряженно ищет в появляющемся рисунке знакомые фигуры и предметы.
   Только вот угадать никогда не получалось.
-Кеичи...
   Палец, уже третий, замер.
-Да, папа, - произнес сын, не поднимая глаз. 
   От его ровного, безжизненного голоса сердце сеньора Игнасио вздрогнуло и сжалось.
-Что это ты рисуешь?
-Исчезающий Лес.
-А палочки — это деревья?
   Сын качнул головой.
-А что?
-Это человек.
   Кеичи убрал пальцы, чтобы отец смог разглядеть получше.
-Какой же это человек?
-Исчезающий человек в Исчезающем Лесу.
-Это... мистер Рамбл?
-Да, - чуть слышно ответил сын.
   Сеньор Игнасио сглотнул.
-Ты опять его видел?
-Он сказал...
   Лицо Кеичи слабо покраснело, словно в горле у него застряло, упираясь крючками буковок, необходимое слово. Ладони бесцельно прошлись по столу - мазок здесь, отпечаток там, то ли листья, то ли какие-то камни.
-Не волнуйся, - мягко сказал сеньор Игнасио.
-Он сказал, - справившись с собой, произнес сын, - что скоро все мы будем, как он... такие же исчезающие...
   Сеньор Игнасио издал смешок.
Сын посмотрел прямо на него, черные усталые глаза, правый ниже левого, тоска, обида, отчаяние, горечь.
   Надежда.
-Не верь ему, - сказал сеньор Игнасио, цепляясь за последнее, ускользающее чувство в сыновнем взгляде. - Он всего лишь морок. Сон твой. Помнишь, мы же сами провожали его в Санта-Каталину? Он хотел уехать и уехал. А вовсе не пропал в Исчезающем Лесу. Салазар хвалился, что оставил его на вокзале у фонтана и памятника. Ты должен помнить.   
-Я помню...
-Ну вот, - сеньор Игнасио согнутым пальцем снизу вверх щелкнул сына по носу. - Чего тогда ему верить?
   Кеичи смешно сморщился.
-Я и не верю.
-И правильно. Мы с сеньорами Тито и Артего дважды были не в Лесу, конечно, но на опушке. Никого там нет. На то он и Исчезающий. Одни папоротники и бакото. И этот... чурляк золотистый. Ну, все! - сеньор Игнасио хлопнул в ладоши. - Хватит сидеть! Надо расставлять стулья. А мне — готовить чай. Люди придут, а у нас еще ничего не готово...
   Он поднялся, напоследок взъерошив короткую челку сына.
-Па-ап, - позвал Кеичи.
   Взявшийся за чайник сеньор Игнасио повернулся.
Солнце робко стало посвечивать сквозь тучи и ветви, роняя на землю огненно-золотых гусениц. Одна из них запуталась у Кеичи в волосах.
-Да?
-Ты не исчезай, пожалуйста.
   Сеньор Игнасио фыркнул несколько громче, чем нужно.
-Вот еще. Сам не исчезни.
   Ручка чайника обожгла пальцы.
Сеньор Игнасио плеснул кипятка в заварочный котелок, слил, плеснул снова. Брякнул чайник на место.
   Горячо!
То справа, то слева, то где-то за спиной постукивали ножками о твердую землю стулья, шуршали, расправляясь, клетчатые скатерти, поскрипывали столы - смутная фигура сына ловилась там краем глаза, чтобы тут же пропасть, переметнуться, раствориться в дрожании воздуха.
   Как хотелось сеньору Игнасио повернуть голову ей навстречу! Но что это было бы, как не слабость? Кеичи, Кеичи, я боюсь за тебя!
   Сеньор Игнасио вздохнул. О чем думается? 
Он второй раз слил воду и принялся мять пятиголью. Выверенные за долгие годы движения были скупы.
   Пятиголья — растение норовистое. Размял невовремя — получи бурду, а не чай. Рано — и  листья успевают загорчить на воздухе. Поздно — и напиток получится кислым.
   А еще нужно складывать лист строго по основной жилке, как можно меньше нарушая сиреневые кромки. Здесь тоже не просто навык нарабатывается.    
   Иногда сеньор Игнасио слышал, как пятиголья поет в его пальцах.
Каждый лист издавал свою ноту. И если делать все быстро, нота не повисала в пустоте, а соединялась со следующими, рождая мелодию.
   Выходили и грустные мелодии, и светлые, и зовущие куда-то за собой. К ним даже слова сами липли и рифмовались. Например: «Скоро - в поход сеньорам. Поутру — ту-ру-ру-ру!». Это, наверное, самое удачное.
   А уж чай тогда какой выходил!..
   Сеньор Игнасио ссыпал в котелок последние листья.
То ли день сегодня был не тот, то ли мысли определенно скручивались не о том, но пятиголья издавала лишь жалкое треньканье.   
   Залив ее кипятком, сеньор Игнасио, прежде чем приладить к котелку крышку, долго принюхивался — все ли сделал правильно?
   Вроде нет горьких ноток. Вроде нет.
Сын уже шуршал метлой за воротами, загоняя мусор в дренажную канаву. Его стриженная голова, постепенно удаляясь, разбавляла черным светло-зеленые заросли живой тростниковой ограды.
   Сеньор Игнасио не выдержал. Не заснул бы! Не заблудился бы во сне!
-Кеичи! - позвал он. - Хватит уже! Возвращайся.
-Да, папа. 
   Далеко возник тарахтящий, будоражащий утреннюю сонную оцепенелость звук. Звук прокатился по светлеющему небу слева направо, сначала плавно нарастая, а потом также плавно нисходя до едва слышного бормотания.
   Дрогнуло, осыпая землю каплями, дерево бакото. Сеньор Игнасио сплюнул под ноги. Словно присоединяясь к процессу.
   Сын прошел мимо, поправил стул, застыл, напряженно вывернув шею. Метла — как секира на длинном древке.
-Это Бонга проехал?
-Он самый, - кивнул сеньор Игнасио.
-А куда?
-Кто ж знает, Кеичи... Говорят, копает где-то на речке с братьями Фертолетто...
-Ты его спроси, пожалуйста, - склонил голову сын.
-О чем?
-О мистере Рамбле.
   Сеньор Игнасио мог бы сказать: «Кеичи, Кеичи, мы же только что это обсудили. Разве ты забыл, сын?». Но произнес другое:
-Хорошо. А пока принеси воды.

   От ночного дождя дорога за деревней размякла.
Салазар, скалясь, крутил рулевое колесо, грязь летела тяжелыми плюхами, пикап скользил по глине, но, дьявол его побери, держался от кюветов на расстоянии. 
   Затем какое-то белое пятно мелькнуло слева. Кусты, кусты, кусты над обочиной, хлоп! - пятно. Салазар только метров через сорок сообразил, что вовсе это не мираж и не обман зрения, а старик Томэриу в белой рубахе и белых же штанах, бредущий по обочине в направлении чайной. Вот же придурок!
   Салазар выжал в пол педаль тормоза.
-Эй! - закричал он, высунувшись из пикапа. - Урод! Задница! Суходристый суходрищ! Смотри, где ходишь! Здесь вообще-то люди ездят!
   Белое махнуло рукой. То ли соглашаясь, то ли говоря: отвяжись.
Салазару захотелось сдать назад и объяснить старику доходчиво, как нужно реагировать на чужие справедливые слова.
   Но время, время...
-Худая сопля, - пробормотал он, раздраженно хлопнул ладонью по верху кабины и опустился обратно на сиденье.
   Зря только руль вывернул. Надо было сбить соплю.
Полупустая пачка сигарет нашлась в бардачке. Пикап раскорячился посреди дороги, но Салазара это нимало не беспокоило.
   Кому еще ехать-то?
Провожая недобрым взглядом отражение старика в зеркальце заднего вида, он закурил, выщелкнув огонек из безотказной «зиппо».
   Вдох. Выдох.
Ничего-ничего, бродили мысли. Сдались вы мне. Скоро уже...
   Пальцы нащупали рычаг переключения передач.
Пикап рыкнул, пошел юзом, но выправился. Желтая грязь опрокинулась под колеса. Пенный вал леса надвинулся и будто пес побежал сбоку.
   Салазар прикусил сигарету.
Солнце пробивало себе путь сквозь облачную вату и в нем виделось нечто родственное. Оно также, как Салазар, не смотря ни на что стремилось к своей цели.
   Дорога вильнула, слева, весь в стеблях чурняка, как в золотистой щетине, открылся склон, далеко вверху косой удавкой пересекал его виток шоссе на Арравиву.
   Да уж, пошла к чертям эта деревня! Даже Санта-Каталина!
Арравива — вот место, к которому лежит сердце. Белый песок, пиноколада, шезлонг в пальмовой тени.
   И девочки. Ах, девочки!
-Подождите еще чуть-чуть, - шепнул им, загорелым и стройным, Салазар. - Я выберусь из этого гадючника — и сразу к вам. Сразу к вам.
   По кузову поскребла ветка.   
Салазар отвернул от близких зарослей, пришпоренный пикап заелозил в колее. Бабочка-дурочка стукнулась о стекло, оставив розоватую пыльцу с крыльев.
   Пыльца переливалась дешевым перламутром.
Засмотревшись, Салазар не сразу заметил наплывающую спереди, с левого края фигуру.
   Пятно. Теперь синее.
-Да что ж ты!..
   Выкрутить руль на этот раз он не успел. Не то расстояние.
Удар. Бампер играючи подцепил и опрокинул гадское пятно, капот накрыл собою. Что-то хрустнуло, что-то мягко протащилось под днищем.
   Сигарета выпала у Салазара изо рта.
Почихал и заглох двигатель. Стало тихо. Что снаружи, что внутри. Что в душе. Беззвучно вертелась бумажная иконка на длинной нити. 
   Покачивались деревья, одинокий солнечный луч осветил склон и погас. Небо потемнело, мелкие капли усеяли лобовое стекло.
   Салазар очнулся.
-Все, б...
   Он подергал дверь и только потом сообразил, что открывать необходимо от себя. Вывалился, упал. В жижу — ладонями. Жижа плеснула в лицо.
   Грязное, синее лежало под пикапом у задних колес. Не понять, что, кто. Бесформенное. Как же так? Как же?
   Салазар подполз ближе. Дождь покалывал макушку и шею. Глина разъезжалась под дрожащими пальцами.
-Эй...
   Он уцепился за что-то, оказалось — нога.
Толстая, неестественно гибкая, словно резиновая, с черной ступней и багровой от содранной кожи голенью. В лопнувшем, завернувшемся чулке.
   Салазар потянул.
За голенью появилось колено, задравшийся подол юбки открыл всю в морщинах ляжку, выщелкнулась, будто на пружине, вторая конечность.
   Дальше пошло уже легче. Тело заскользило по глине, словно само стараясь поскорее выбраться наружу.
   Бедра, живот, грудь. Паула.
Одуловатое лицо было спокойно и совсем не повреждено. Один глаз закрыт, а в другом — ни боли, ни удивления. Пустота.
   Долбаная жена долбаного суходрища!
   Салазар опустошенно сел в колею.
И что теперь? Он с трудом отвел взгляд от голого женского плеча, перевел на лицо. Опять смотрел, смотрел.
   Казалось бы, дождь, капли, настырные, неприятные, сморгни, сморщись, глаз закрой. Салазару думалось, если быть внимательным, можно уловить грань притворства, за которой уже не получится Пауле лежать мертвой.
   Вот сейчас она чуть приоткроет губы, чтобы сделать выдох, чуть шевельнется, и Салазар тут же скажет: «Ага!».
   Он подпер грязной ладонью давно небритую щеку.
Какого дьявола она вообще тащилась по дороге!? За мужем что ли вслед?
   Салазар вскинул голову — где там было белое двуногое пятно, сопля тощая, муж и сеньор, дьявол его, Томэриу? Нет, не видно за поворотом.
   Молния расколола небо надвое.
Или нет, это мысль в голове Салазара была как молния. Настолько яркая, настолько стремительная, что он принял ее за настоящую, протянувшуюся к земле электрическую плеть.
   Кто вообще видел... (ш-ш-ш... дьявол, дьявол...) …как он сбил старуху?
Салазар приподнялся. Коричнево-желтая, горбатая дорога в обе стороны была пуста, мок чурляк на склоне, покачивались под дождем близкие кусты, туманился за моросью лес.
   Никто не видел! Никто!
Салазар расхохотался. Капли падали в рот, на язык.
   Она просто пропадет, подумалось ему. Уже пропала! Я отвезу ее к ручью, и братья закопают ее. Сто лет ищи потом!
   Носком ботинка он пнул старуху в бедро.
Что, не ожидала? А Салазар выкрутится! Выкрутится!
   Поднявшись, он споро выбил стопоры из проушин и открыл задний борт пикапа. Потом, поворочав Паулу, подхватил ее под мышки.
   Тяжелая.
Мертвецы почему-то все тяжелые, словно в них начинает копиться прижизненное дерьмо. Уж Салазару-то пришлось в свое время потаскать трупы. Даже дохляки и те прибавляли по пять-шесть килограммов.
   Левая рука повлажнела. Салазар, извернувшись, увидел на ней кровь, вяло струящуюся из старушечьего бока.
   А казалась совсем целой.
Он вновь захохотал. Затем, собравшись с силами, перевалил Паулу в кузов, протянул ближе к кабине. Стукнули, цепляясь, пятки.
   Никто не видел!
На всякий случай Салазар наломал веток и прикрыл тело. Поднял и закрыл борт. На миг ему почудилось, что Паула пытается встать, и он с минуту напряженно вис над нею. Потом позвал тихонько:
-Паула, Паула...
   Ни стона, ни выдоха. Лишь дождь постукивает по железу.
Вот ведь дьявол! Мерещится всякое... Салазар сплюнул, отер лицо. Разбрызгивая грязь, добрался до кабины и сел.
   Очень хотелось обернуться. А ну как...
Салазар стиснул зубы. Ключ в замке зажигания вызвал пикап к жизни. Старушечья кровь отпечаталась на руле.
   Он чуть не уехал, не убрав место преступления.
Скривился, затормозил. Надо же, а еще воображал себя умником! Думал, просто погрузит в кузов... А следы? А какая-нибудь долбаная сумочка? Обрывок ткани? Туфля? Отпечаток протектора?
   И этот... Ринальдо вспомнит, что он проезжал.
Выбравшись под дождь, Салазар добрел до уже размытого кровавого пятна, затер его ботинками, подобрал платок, повисший на кустах, огляделся из-под ладони.
   Похоже, все.
Пикап светил красным стоп-сигналом. Вернувшись к нему, Салазар еще раз обернулся, потом, присев, отмыл руки в лужице.
   Подумал: дождю бы можно и припустить.
И не удержался — поправил ветки, накрывающие старуху. Мертвая, мертвая...
   К реке он вырулил с опозданием, по мелководью перегнал пикап на тот берег, стараясь, чтобы не очень трясло. Затем по едва заметным примятостям углубился в лес, включил фары. Стволы бакото с зацветшим лишайником выплывали из мглы. Красные наросты и темные, затянутые смолой стесы указывали путь. 
   Ручей сначала обозначился светлой клиновидной прорехой, дальше пикап выбрался на неожиданно широкую отмель, а справа запузырилась, заиграла зажатая меж камней темная вода. Салазар проехал мимо хмурых, синхронно повернувших головы братьев, развернулся у палатки и заглушил двигатель у горы намытого, пустого песка.
   Лобовое стекло тут же покрыла морось, мир оплыл.
-Ты опоздал, Салазар.
   Сбоку возникло смуглое лицо старшего брата Фертолетто, Кафаны.
Кафана смотрел строго. Нос с широкими ноздрями горного жителя. Полные губы. Жесткая черная смушка волос обрамляет лоб.
-Я знаю, - повернул голову Салазар.
-Мы договаривались, - сказал Кафана. - Завтрак — священен. Время завтрака — священно. Мы едим и молимся. Так начинается день.
-Да. Ты говорил.
   Салазар толкнул дверцу пикапа.
Кафана, сверкнув белками глаз, отошел в сторону. Салазар потянул за собой две полные бумажные сумки, уместившиеся в кабине на месте пассажира.
-У тебя должна быть веская причина, - сквозь зубы сказал Кафана. - Иначе...
-Вот, - Салазар бросил Кафане пакеты. - Вот еда. А вот это... - он встал на борт и освободил тело старухи от ветвей. - Это причина.
    Два младших брата Фертолетто, Юнис и Рабах, подошли и заглянули. Лица их ничего не выразили.
   Юнис тронул ногу Паулы пальцем.
-Она мертвая?
-Да, - кивнул Салазар. - И вы должны ее закопать. 

-Ты видел, как исчезает целый дом? - спросил Тэнгир.
   И недоверчиво поджал губы. Сам он видел только Исчезающий Лес, да и то не понял, что в Лесе такого особенного. Ну, кажется, будто он прозрачный, что стволы истончаются и между ними — свет и пустота, так ведь это только обман зрения, игра падающих солнечных лучей, чурляк как был, так и остается золотистым чурляком, а подойдешь — и бакото можно похлопать по звонкой коре.
-Нет, целый дом? - повторил Тэнгир.
-Ты просто в дальнем конце не был! - заявил Ойсе.
-Там ничего нет.
-Ха!
   Ойсе уверенно зашагал вперед, приминая высокую траву.
Трава была мокрая, и штаны у Ойсе были мокрые, и даже край рубахи темнел от влаги. Тэнгир смотрел, как мелькают желтые пятки.
-Погоди! - спохватившись, он побежал следом. Сандалии были отцовские и то и дело норовили слететь с ноги.
   Ойсе был младше на два года, на голову ниже, и вообще был городской, а Тэнгир, настоящий деревенский, рядом с ним почему-то робел и безропотно признавал себя ведомым.
   Ойсе был бесстрашен.
Тэнгир же боялся много чего: змей, обвалов, гроз. Потеряться боялся. Порезаться. Отца тоже боялся.
-Вот смотри, - Ойсе, остановившись, показал прутиком на тянущуюся за ними травяную просеку, - там деревня.
   Тэнгир кивнул.
Прутик, подрагивая, перенацелился левее.
-А там — Исчезающий Лес, - сказал Ойсе. - Он растет до болотины, а потом и дальше. Он как бы выгнут подковой и огибает деревню. А с другой стороны — большой холм и старая дорога на Санта-Каталину. Но если повернуть... подняться по серпантину...
   Взгляд Тэнгира прыгнул за кончиком прутика. 
Макушка холма, синяя, как отцовская щека после бритья, возвышалась над редкими кронами. Сбоку — выход красно-коричневой породы, как оттянутое и отодранное ухо, а ниже - цепочка разномастных валунов.
-...то там будет шоссе на Арравиву, Маритонго и Пьяс-Пангати, - объяснил Ойсе. - А за холмом — другой холм.
-А ты откуда это знаешь? - спросил Тэнгир.
-Так я оттуда приехал.
   Ойсе улыбнулся как только он и умел — прищурив один глаз в обрамлении рыжих ресниц и склонив к плечу голову. Улыбка получалась почти вертикальная.
   Тэнгир думал, что это здорово и необычно.
-А там как?
-Да так же, - откликнулся Ойсе. - Домов больше, и все.
-Лучше, чем у нас? - спросил Тэнгир.
-Не-а, - просто ответил Ойсе.
   От такого легкого и честного признания Тэнгир исполнился гордости за место, где родился. Казалось бы, беспробудное захолустье, кур только и гонять, а куда там арравивам! Арравивы и в подметки не годятся!
-А еще у нас чайная есть! - выпалил он.
-Ага! - согласился Ойсе.
-Сеньор Игнасио - мастер, да?
-Еще бы!
-Он всегда угощает, если мимо идешь.
   Тэнгир вздохнул, вспомнив, что сегодня сбежал из дома голодным.
-Его чайную с холма плохо видно, - признался Ойсе. - На вершине есть специальная смотровая площадка и даже небольшая подзорная труба на треноге. Так чайную деревья закрывают...
   Они пошли рядом, медленно приближаясь к дорожной насыпи. Справа сквозь стебли травы проглядывали черные болотные промоины.
-Так вот, - оживился Ойсе, взмахнув прутиком, - у дороги на Санта-Каталину стоит дом сеньора Томэриу. Его в трубу видно. А за ним — перелесок и луг. А дальше за лугом...
   Он замолчал, смотря на Тэнгира.
-Что? - спросил тот.
-Дома! Покинутые.
-Честно?
-Не веришь — не надо. Сам сейчас и увидишь.
-Что, и исчезают?
-Один уже совсем растворился, - сказал Ойсе. - Позавчера.
   Он выбрался на обманчиво-твердую, застывшую «барашками» глинистую обочину.
-Ай!
   Нога у Ойсе поехала. «Барашек» растекся скользкой жижей. Тэнгир не успел ни поймать, ни даже руку приятелю протянуть.
   Лишь испугаться успел.
Ойсе развернуло, и он упал на дорогу лицом вниз. Только что стоял, и вот уже лежит. Тэнгиру показалось, что-то там клацнуло. Или хрустнуло.
   Он подумал: а если это — все?
Так ведь может случиться, шейные позвонки, грудная клетка, перелом, ребро в легком. Можно вообще язык проглотить.
   Отец и не такие ужасы рассказывал.
-Ойсе, - с тревогой позвал Тэнгир.
   Ойсе не шевелился.
Закрапал дождь. На белой рубахе Ойсе, на лопатках, на плечах, появились темные точки. Тэнгиру сделалось страшно.
-Ойсе!
   Он потянулся к приятелю, поймал за короткий, в бахроме растрепавшихся ниток рукав. Хотел перевернуть на спину, но вместо этого поскользнулся сам.
   Холодная глина измазала бок. Колючий камешек попал под колено. Сандалия слетела-таки с ноги и ускакала в траву.
-Ойсе!
   Вдалеке несильно громыхнуло. Пронесся ветер. Зашелестела листва. Морось затуманила желто-коричневый бугристый дорожный извив.
   Спина Ойсе под ладонью у Тэнгира дрогнула. 
Спустя секунду Ойсе, перевалившись, уставился в серое хмурое небо светлыми глазами.
   Все лицо у него было в глиняной жиже. Волосы слиплись. На одном глазу — почти закрывая его - присосавшаяся пиявкой лепешка. Какая-то отметина белела на лбу. 
-Ойсе!
   Тэнгир затряс приятеля за плечо.
Голова у Ойсе безвольно мотнулась раз, другой, потом его глаза ожили, нашли, уцепились за Тэнгира.
-Я вот подумал, - тихо произнес Ойсе. - Идешь себе, идешь, хлоп! - пришел. То есть, лежишь уже себе весь в грязи и думаешь: вот я придурок!
   Он рассмеялся.
-Что? - неуверенно спросил Тэнгир.
-А потом и ты — хлоп! И уже два придурка лежат! Рядом!
   Ойсе захохотал, поджимая ноги к животу. Одна нога у него дергалась, словно в конвульсии.
-Что?
-Два! - показал Ойсе пальцами между приступами смеха. - Два придурка!
   И вовсе не смешно, подумал Тэнгир.
И совершенно непроизвольно вдруг фыркнул. А затем уже захохотал сам, утыкаясь то в серость небесную, то в глину, отплевываясь и с облегчением хватаясь за Ойсе.
   О, как это было весело! 
Они смеялись до изнеможения, до ватной слабости, до рези в животах. Нет, ну а кто? Ну два придурка же! Шли, шли — хлоп!
   Ха-ха-ха!
Отдышавшись, Тэнгир кое-как сел.
   На противоположном краю дороги, оказывается, стоял (и, наверное, уже приличное время) высокий, седой старик. Вглядывался, улыбался, качал головой.
   Правда, переходить, видимо, опасался — неровные колеи, смоченная дождем глина, навернуться можно будь здоров.
-Ой, здравствуйте, сеньор Томэриу, - сказал Тэнгир.
   Привстал и Ойсе.
-Здравствуйте, сеньор Томэриу.
-Здравствуйте, молодые люди.
   В широких белых штанах, в широкой и чуть ли не до колен белой рубахе старик был похож на милевой столб. А если б руку вытянул, то на столб-указатель.
-Вы зря лежите, - сказал он со вздохом. - Земля сейчас холодная. Октябрь...
-Да мы так... - Ойсе вскочил на ноги. - Мы вообще-то к дальним домам шли. А вы в чайную, да?
-В чайную, - кивнул сеньор Томэриу. - Надо, понимаете, что-то решать...
-Что решать? - спросил Тэнгир.
-Искать выход из ситуации.
-Это связано с исчезающими домами? - прищурился Ойсе.
-Это много с чем связано, - сеньор Томэриу склонил голову, задумавшись. - Впрочем... - он махнул рукой. - Вы бегите. Паула, если что, угостит вас чаем. Ну, если вы мимо... И финиками. Вы любите финики?
-У нас времени мало, сеньор Томэриу, - сказал Ойсе.
-Ну, как хотите.
   Старик медленно двинулся в сторону деревни.
Тэнгир сбегал за сандалией. Вернулся, скача на одной ноге — ремешок не застегивался.
-Ну, ты все? - обернулся Ойсе.
-Ага, - Тэнгир притопнул.
-Пошли.
   Ойсе спрыгнул в разболтанную, разъезженную колею. Тэнгир осторожно спустился следом.
Идти в колее было неудобно. Выдерживая линию, пятку приходилось приставлять к носку, но впереди шел, балансируя руками, Ойсе, а, значит, и жаловаться было нечего.
   Метров двести они прошли молча. Склон обернулся уходящей вверх серой проплешиной, дорога изогнулась, над частью ее нависли кроны деревьев.
-Знаю я их финики, - внезапно сказал Ойсе. - Не разгрызешь.
   Дождь то прекращался, то вновь начинал покрапывать. Колея сошла на нет, потянулся относительно ровный участок.
   Ойсе неуютно подергивал плечами. Тэнгир ловил капли языком.
-А ты думаешь, сегодня тоже что-то исчезнет? - спросил он Ойсе.
-Не знаю. Есть там домишко...      
-А мы?
-Что — мы?
-Мы не исчезнем?
   Ойсе остановился. Такой вопрос его раньше, похоже, не занимал.
-Да нет, - наконец сказал он. - Мы-то с чего должны исчезнуть?
-А вдруг это заразно? - прошептал Тэнгир.
-Ага, - кивнул Ойсе и закричал, тряся рукой перед Тэнгиром: - А-а! Я, кажется, исчезаю! Моя рука! Моя рука!
-Да ладно, - смутился Тэнгир, отпихиваясь.
-Блин! Голова! Голова тоже!
-Да ну тебя!

   Сеньор Тито любил ходить к сеньоре Аделии. 
Просыпаясь, он неизменно вставал у зеркала и долго и придирчиво изучал свое лицо водянистыми светло-голубыми глазами. Потом умывался, охая, выщипывал волоски из носа и бровей, расчесывал баки и усы и слегка кропил себя туалетной водой с розмариновым запахом.
   А я еще ничего, неизменно думал он и поворачивался то так, то эдак. И краснел от мысли, какой же, в сущности, замечательный у сеньоры Аделии вкус.
   Да-да, кивал он.
Ей-богу, ему сорок, ей где-то тридцать пять, они прекрасная пара. Они вполне могут пойти дальше по жизни рука об руку...
   Сеньор Тито, во всяком случае, за себя был уверен.
Дождь вымыл окно. Почти прозрачные мотыльки шелестели крылышками с той стороны. Бледный край неба как поясом был перетянут гирляндой флажков.
   Где они, эти праздники?
Сеньор Тито спустился вниз, по пути застегивая рубашку. Стеклянные шкафы, полные бутылочек и пузырьков. Прилавок. Бронзовые чашечки весов. Скрипучие полы и легкие, настоянные на спирту запахи.
   В закутке справа сеньор Тито сменил пижамные штаны на строгие серые брюки. В закутке слева обзавелся черным зонтом.
   Качнув на расхябанной двери табличку «Закрыто», он вышел под козырек на узкое крыльцо. Щелкнул механизм зонта, зазвенели спицы, зашелестела, разворачиваясь, капроновая ткань.
   В лавке напротив было темно — Гонзало еще не проснулся. 
Вот же человек, с легкой неприязнью подумалось сеньору Тито. Спит и спит, все проспит, в конце света не добудишься.
   Он спустился с крыльца и, обходя лужицы, направился к домику сеньоры Аделии. Дождь постукивал по зонту. 
   Пенились кусты. Мок сложенный из камней истукан. Пучился в сизой дымке холм. За деревьями бакото проглядывала чайная. Там пока было пусто.
   Аптекарь свернул к незаконченной изгороди, миновал пустой загон, грядки, на которых гнили пучки соломы, и по деревянной лестнице поднялся на взгорок. Здесь порыв ветра чуть не вырвал зонт из его руки.
   Он подумал, как было бы нелепо скакать за зонтом прямо под взглядом сеньоры Аделии! Грязь, лужи, колючки!
   Конечно, его образ потускнел бы. Ничего хорошего нет в том, чтобы выглядеть смешным. Смех и любовь, увы, несовместимы. Где смех, там пренебрежение. Где пренебрежение, там уже невозможно относиться серьезно к чувствам другого человека.
   Сам сеньор Тито никогда над сеньорой Аделией не смеялся. Никогда! Даже когда она измазалась шоколадом и предстала перед ним, невинно хлопающая ресницами, со сладко окрашенными подбородком и щекой.
   А ведь мог!
Воспоминание настолько ярко прозвучало в сеньоре Тито, что он хрюкнул и тут же зажал себе рот ладонью.
   Блеснули стекла крытой веранды. Навис желоб. Сеньор Тито прошел под ним, изогнувшимся и журчащим куда-то в обход крыши.
   Плоский камень. Мокрый половичок.
-Сеньора Аделия!
   Он легонько постучал в щелястую дверь.
В боковом, примыкающем к веранде окошке мелькнуло бледное, чуть наклоненное лицо.
   Сеньор Тито встряхнул и сложил зонт.
-Это я, сеньора Аделия!
   Дверь распахнулась. Высокая ломкая фигура, кутаясь в мохнатый клетчатый платок, накинутый поверх легкого красного платья, встала на пороге.
-Да, это вы, я вижу.
   Голос у сеньоры Аделии был низкий, волнующий. Еще были - голые, усыпанные веснушками руки, тонкая, с голубой жилкой шея, изумительные икры, прекрасные колени, губы, которые...
   Сеньор Тито покашлял, пряча глаза, потом чуть-чуть наметил зонтом путь в дом.
-Я войду?
-Да пожалуйста.
   Сеньора Аделия, резко развернувшись, окунулась в зыбкую коридорную тьму. Всплеск клетчато-красного — и вот уже нет ее.
   Ах, как бесшумно она ступает! - восхитился, входя, сеньор Тито. Как воздушно! Эта легкость уравновешивает мою основательность. 
   Большую комнату заливал серый утренний свет.
Сеньор Тито осторожно пристроился на креслице у двери, угнездил зонт между коленями, воткнув острием между носами туфель. Огляделся.
   Стол под скатертью. Полосатый, коричнево-желтый диванчик в широком простенке. Этажерка. Тумба с вазой. Короткий ряд стульев. Патефон. Картины на стенах, приятные и простые.   
   Да, подумал привычно сеньор Тито, здесь хочется жить. Сюда бы еще стеклянный шкаф с полками: спирт, йод, рыбий жир - внизу, бинты, вата — наверху.
-Чай будете?
   Сеньора Аделия появилась из бокового проема, ведущего, как знал сеньор Тито, в маленькую кухню и совсем крошечную спальню.
-Было бы неплохо, - кивнул аптекарь. - С лимоном, если можно.
-Садитесь ближе к столу, - сказала сеньора Аделия и исчезла снова.
   Просто ангел.
Какое-то время сеньор Тито с блаженной улыбкой пребывал в мечтах и, только когда на скатерти появились чашки и сахарница с колотым тростниковым сахаром, опомнился и, перебирая ногами, вместе с креслом подъехал к столу.
-У вас удивительно хорошо. 
-Этого не так-то просто достигнуть.
   Сеньора Аделия странно глянула на сеньора Тито. Стукнуло о столешницу блюдечко с лимоном. С мягким шорохом легли вышитые салфетки — зелеными листьями на заснеженное поле. Дохнул жаром и паром медный чайник в прихватке.
   Сеньор Тито торопливо отстранился, чувствуя, как слипаются волоски на лбу и баках. Аж в пот бросило!
   Сеньора Аделия, придерживая концы платка, разлила чай. Ладони ее пахли лимонной цедрой. От тела под платьем веяло теплом.
-Можно пить.
-Только вместе с вами, - сказал сеньор Тито.
-Тогда ждите.
   Казалось, чайник, словно у него была тайная власть, утянул сеньору Аделию за собой.
Оставшись один, сеньор Тито позаимствовал из сахарницы два коричневых липких куска, утопил их в своей чашке и украдкой облизал пальцы.
   Хорош сахарок. Сладок.
Найдя ложечку, аптекарь размешал чай. Теперь — завершением - долька лимона.
-Вы уже пьете? - сеньора Аделия неслышно опустилась за стол напротив.
-Нет-нет, - сеньор Тито даже чашку от себя отодвинул.
   Сеньора Аделия успела освободиться от платка, а лентой подвязать светлые волосы. Платье ее оказалось со смелым вырезом, ныряющим в усеянную пятнышками веснушек ложбинку между грудей. 
-Теперь можно, - подняла чашку сеньора Аделия.
-Ах, да!
   Сеньор Тито отвел взгляд от ложбинки, наткнулся на понимающую улыбку, смутился и поспешил спрятать неловкость в большом глотке.
   Чай обжег нёбо. 
-Не правда ли, вкусно? - спросила сеньора Аделия.
   Сеньор Тито кивнул, выдыхая.
-Горячо только.
-Конечно, не как у Игнасио в чайной... - пожала волшебными плечами сеньора Аделия. - Но это мой собственный рецепт. Кстати, - произнесла она печально, - лимон убивает весь вкус.   
-Да нет, что вы, - возразил сеньор Тито, - я прекрасно чувствую... пятиголья, да?
-И шиповник, и жасмин...
   Сеньора Аделия махнула рукой и отвернулась, подперев кулачком щеку. Мол, что с вами говорить, сеньор аптекарь!
   Молчание, как потоп, разлилось по углам.
В окнах мелькнули головы — темная и рыжая. Похоже, мальчишки Тэнгир и приезжий Ойсе опять куда-то спешили. Сейчас продерутся через кусты, а там уже и низинка, заросшая травой, и болотина, и дорога на Санта-Каталину.      
   Сеньор Тито решил, что тот, что поменьше, Ойсе, - явный заводила. Маленькие, они всегда поживее будут, пооторвистей.
-А вы собираетесь сегодня в чайную? - спросил он.
   Сеньора Аделия посмотрела искоса.
-Не знаю. Наверное. Надо что-то решать...
-Вот! Вот! - воскликнул сеньор Тито. Ему ужасно хотелось назидательно поднять палец, но это, наверное, было бы невежливо. - Простите, Аделия, но вы совсем как старик Ринальдо. Он тоже, как заходит ко мне в аптеку, так с порога: «Надо, надо решать»...
-А не надо?
   Сеньор Тито много об этом думал и поэтому знал, что говорить.
-Ну, смотрите, - улыбнулся он, - разве раньше дождей не было? Были. И день шли, и два. И неделю даже. Стоит ли от этого говорить о конце всего? Полная нелепица получается. Или все эти апокалиптические слухи об исчезновениях, разрастании Исчезающего Леса, буреломах, Безвестьи, наконец... Пусть это даже имеет некое место...
   Он отхлебнул подостывшего чая, предлагая сеньоре Аделии поразмыслить над сказанным. Это было благородно. Это был диалог.
   Она прекрасна, думалось ему о сидящей вполоборота женщине, она молчит, и ей удивительно идет это молчание, морщинка сомнения на лбу, ложбинка, морщинка, ложбинка...
   Не дождавшись возражений, сеньор Тито продолжил:
-Потом, милая Аделия, кто у нас распространяет все эту панику? Старики! Сеньор Томэриу, сеньор Игнасио, сеньор Парвати с женой. Им все время кажется, что раньше было лучше, а сейчас — кошмар, тьма, угасание, падение морали и нравов. А дальше, конечно же, маячит оно! Полное Ничто! А почему? С какой стати, спрашиваю я вас? Ответ прост - они идеализируют прошлое и боятся будущего. Потому что в скором будущем их ждет смерть. И все! Я, может быть, грубо говорю, но это так, и им, соответственно, все видится в черных красках. Естественный страх. Только вот стоит ли нам поддаваться чужим страхам? 
   Сеньора Аделия поводила пальцем по блюдечной кромке и вздохнула:
-Но ведь что-то происходит?
-Разумеется! - сеньор Тито извлек из чашки бледную лимонную дольку и отправил ее в рот. И, бравируя, даже не поморщился. - Разумеется! Идут какие-то неизвестные нам процессы. Мы же наблюдаем лишь внешние, а, пожалуй, что и обрывочные их проявления. Наверное, деревня действительно раньше была больше. Ужалась, даже чисто визуально. Наверное, Румо нам стал меньше уделять внимания... Но это может быть проявлением неведомой нам цикличности. Или же вызвано некоей усталостью, заботами... Я хочу сказать, что пытаться что-то решить в нынешний момент бесполезно. То есть, у меня в голове не укладывается, что мы можем что-то решить. Ультиматум поставить... Взбунтоваться... Потребовать...
   Сеньор Тито недоверчиво покачал головой.
-Алессандро.
   Глаза сеньоры Аделии, темные, с легкой, как у пятигольи, фиолетовинкой вкруг радужки, поймали сеньора Тито в мягкий, чарующий плен.
-Да?
-Вы тоже думете, что Румо забыл нас?
   Сеньор Тито сморщился.
-Нет, не то, чтобы... В конце концов, это его мир, он здесь живет. Мы — его создания. Он дал нам самостоятельность... Отпустил...
-Нет, - твердо сказала сеньора Аделия. - Здесь дело в другом. Я знаю.
-В чем же?
   На губах сеньора Тито заиграла легкая улыбка.
Он полагал в женщинах ум своего рода глубокий, но совершенно хозяйственный. Рассуждения о вещах неприземленных, отвлеченных от быта, о сути этих вещей и мироустройства он считал прерогативой мужчин. Женский взгляд, увы, отличала поверхностность.   
   А уж по поводу Румо!..
-У него депрессия творца. 
-Аделия! - прижал ладонь к левой стороне груди сеньор Тито. - При всем уважении...
-Но ведь это очевидно!

   Артего стряхнул с ладони жесткие черно-серебряные волоски, поворошил носком сапога ветки с пожелтевшими листьями.
   Похоже, ушел пичукар. Насовсем ушел. Лежке как минимум неделя. Вроде и ягодник рядом, и ручей, и мышей лесных полно, а ушел. Вслед за носатым оленем и кабаном.
   Все, кто покрупнее...
Артего не выдержал, саданул в ствол бакото кулаком. Сволочь этот Румо! Куда смотрит? Не лес уже, а... погост!
   Тихо, мертво, никого.
И мы еще кланяться ему должны! Будьте добры... Помогите пожалуйста... А все, чего он заслуживает, это красного петуха в дом.
   Артего выдохнул, потом скривился. Сорвался, опять сорвался.
Дождь шумел где-то наверху, в кронах, изредка прорываясь капельной завесью то в одном месте, то в другом.
   Под сапогами чавкало. С чурляка летели семена, плотные золотистые головки. Высокий чурляк вымахал, по грудь, а то и по плечи. Аж не ломается.
   Ложбинка скривилась и окончилась завалом. Артего с хэканьем одолел подъем, левой рукой даже пришлось схватиться за дернину.
   Здесь было суше. Облетевшая кора затрещала под подошвами.
Над головой крикнула сойка, мелькнула, пестренькая. Наверное, гнездилась где-то рядом. Не разлетелись пока сойки.
   Ну да недолго...
Артего до боли сжал зубы, словно мысль могла выскочить через рот, материализоваться и пройтись по лесу как косой.
   Что недолго? Долго. Я вот сдохну, сказал себе, но они будут, эти сойки.
Он добрался до бурелома, до взметнувшегося на трехметровую высоту вала из корней, ветвей, перекрученных стволов и земли. Посмотрел, оценил.
   И полез вверх.
Здесь схватиться, там ногу поставить. Здесь подтянуться, там лицо от острой пики отвернуть.
   Ветер сбил шляпу с головы, прошелся по волосам. Крона бакото обмела спину. Дождь крапал, норовя склеить ресницы.
   Артего забросил ногу на вершину, перевалился и встал во весь рост. 
Широкой зелено-коричневой дугой буреломный вал тянулся с севера на юг, щетинился ветвями, мерцал листвой. За валом простиралось Безвестье.
   Туман. Растворенное в воде молоко. 
В нем, зыбком, прозрачно-белесом, прорисовывались контуры и силуэты, даже людские фигуры вроде бы, но все они плыли от вала вдаль, прочь, уменьшаясь, чтобы пропасть окончательно и безвозвратно.
   Артего иногда думал спрыгнуть на ту сторону.
Была странная мысль: исчезнет он тогда или нет? Будет идти, идти в тумане — и что? Исчезнет? Или просто заблудится?
   И страх трогал затылок. И екало в солнечном сплетении.
Впрочем, это все маята. Артего повернулся, из-под ладони цепляясь глазами за ориентиры.
   Вал, похоже, опять поджал лес. На севере отожрал два холма и вплотную подобрался к большой болотине. На юге того и гляди обрежет опушку и навалится на дальний, заброшенный луг. Месяц, другой — и приблизится к деревне, рукой можно пощупать будет.
   Вот так. А за валом — Безвестье.
Горечь от перспективы выкатила на язык.
   Артего сплюнул, подставил губы, щеки заросшие волосом вялой дождевой мороси. И не удивился, что небесная вода тоже горчит.
   Что ж, подумалось, растравил себя в очередной раз, попялился в пустоту, можно и спускаться.
Артего присел. Сползая, схватился за торчащую ветвь, как раз в обхват ладони, повисел мешком и спрыгнул вниз.
   Торчащий корень царапнул бок. Земля отдала в пятки, повалила. Хрустнул под рукой папоротник.
-Все смотришь?
   Индеец Йолчончон Толстый Брат выступил из-за ближнего ствола. Как всегда — в набедренной повязке и рисунках, которые наносил себе сам. Белая спираль росла из пупка и закручивалась вокруг объемного, коричневого живота. Синие перья (три) обнимали левый сосок, красные перья (четыре) — правый. Под перьями шел желый зигзаг. А от плечей к локтям летели черные и белые стрелы.
   Толстощекое лицо Йолчончона с маленькими глазками, носом-пуговокой и крохотным ртом казалось невозмутимо-самодовольным.
-Смотрю, ты тоже смотришь, - Артего поймал протянутую ладонь и поднялся.
-И я смотрю, да, - согласился индеец.
-И что видишь?
-Глупого любопытного человека вижу.
-Это ты себя имеешь в виду?
-Я тоже глупый, - кивнул Йолчончон, - не ушел со всеми, остался зачем-то. Даже не знаю, о чем думал тогда.
-Вал все ближе, - сказал Артего.
-Это мы ближе к нему, - сказал Йолчончон.
-Ты рад?
-Как может радовать конец одного и начало другого? Я просто воспринимаю это со спокойствием. Не как ты.
-Ай-яй! - Артего отряхнул штаны. - Уходил бы тогда, когда все твои уходили!
   Индеец положил ему пухлую руку на плечо.
-Говорю же, глупый был.
-А сейчас?
-Сейчас — умный, - помолчав, ответил Йолчончон.
   Они побрели от вала сквозь лес. Артего чавкал сапогами, попинывал попадающийся лесной мусор — кору, ветки, стебли. Толстый Брат шел бесшумно.
-Если ты умный, - повернул голову к индейцу Артего, - скажи, что делать?
-У нас был бог Йонтики, - тут же заговорил Йолчончон, раздвигая чурляк животом, - хороший бог, его сияние освещало и грело землю. Но иногда к нему приходил брат Камманан, вредный и злой, и делал Йонтики больно. И бог плакал. Его слезы переполняли небо и падали вниз. Если обида была сильная, Йонтики мог плакать недели. Всем от этого было плохо: и зверям, и людям. Урожай гнил. Охотиться нельзя. Одному Камманану хорошо было.
   Они пересекли ложбинку, вышли на холм с одиноким бакото. Дождь, словно подгадав, припустил. 
-Потом собрались старые люди, - сказал Йолчончон. Узоры на его теле потихоньку текли краской. - Они стали думать, что можно сделать. И сказали: чтобы Йонтики не плакал, ему надо напомнить о том, что он есть свет и тепло для всех. 
-И как же? - спросил Артего.
   Они забрались под дерево, сели у черного пятна давнего костра.
-Наши женщины часто находили в речном песке тяжелые желтые камни. И большие, и маленькие. Отполированные, они давали тягучий медовый свет. И старики сказали: мы будем дарить их Йонтики, когда он заплачет. Он увидит их свет и вспомнит нас...
-И что?
-И так и было.
-Понятно, - Артего прислонился спиной к стволу и прикрыл глаза. - Ты предлагаешь мне намыть золота для Румо.
-Нет, Румо не нужно золото, - качнул головой индеец.
-Тогда ему нужно подарить тебя. Ты в здешних краях, как ни крути, редкость.
-Я — его создание. Зачем ему я?
   Йолчончон издал несколько причмокивающих звуков. Потянуло горьковатым дымком. Артего, приоткрыв один глаз, разглядел в зубах индейца тонкую трубку.
   Он подумал: почему я не могу так, набить семена чурляка в трубочку — и пропади все пропадом? Почему? В груди мялось и плавилось ощущение бессилия. Хотелось то ли бежать, то ли заламывать руки. То ли вообще биться головой в бакото.
   Он поднялся.
-Йол, пойдешь в деревню?
   Толстый Брат пыхнул дымом через ноздри.
-Зачем?
-Сегодня будут решать.
-Мне все равно, - на лице Йолчончона появилась улыбка, слегка раздвинувшая щеки. - Это ваш бог, вы и решайте.
-Но ведь и твой!
-Мой бог — Йонтики.
-Но ведь его тоже Румо выдумал!
-Важно не кто выдумал, - заявил Йолчончон, - а во что веришь.
   Артего, сдавшись, махнул рукой.
Что ему, Толстому! Не ушел со своими, уйдет с нами. А что там, в Безвестье? Ничего, скорее всего, нет. Никакого другого начала.
   Хотя, конечно, хочется...
Артего усмехнулся собственным мыслям. Так славно верить во что-то хорошее! Сиди, мечтай. Жмурься.
-Я пошел.
   Он не стал прощаться. Просто повернулся и почапал к деревне.
Шумел дождь. Озабоченно покрикивала где-то в кронах сойка. Лес редел, становился прозрачней.
   Йолчончон сначала смотрел на узкую спину Артего, потом долго смотрел туда, где она мелькнула в последний раз.
-Глупые люди, - сказал он вслух, вынув изо рта трубку, - всем богам нужны дары. Хочешь, чтобы бог был добрый, дари. Приноси...
   Он нахмурился и, словно возражая самому себе, произнес:
-Нет, до жертв лучше не доводить.
   Водяная струйка, найдя прореху в листве, вдруг пролилась ему на лоб.
-Эй! - возмутился индеец, отклоняясь. - Разве я не прав?
   Никто ему не ответил. Боги молчаливы.

   С высоты птичьего полета Румо наблюдал, как чайная наполняется народом. Кроны бакото не были помехой, все виделось и сквозь них.
   Сеял дождь. Горели масляные лампы на специальных крючках, вбитых в стволы. Люди занимали маленькие квадратные столики. Сеньор Томэриу, сеньор Тито с сеньорой Аделией, сонный сеньор Гонзало Себа, сеньор Парвати с женой, сеньора Марра, сеньор Кристобаль Руис...
   Вился дымок над печкой.
Мальчишка Кеичи носился между столиками как угорелый, ставил чашки и сахарницы, раскладывал салфетки. Сеньор Игнасио колдовал над чайными котлами.
   Запах чая из пятигольи плыл вверх.
Милые несмышленыши, с нежностью думал Румо, что вы намереваетесь решать? Есть ли вообще что решать? Как можно спасти меня от меня самого?
   Глупые, глупые...
Вы самостоятельны, вы, наверное, могли бы сделать многое, бороться, но есть обстоятельства, да, есть неодолимые обстоятельства... 
   Он вернулся в дом, созданный им на отшибе деревни.
Шмякель так и висел в воздухе, смирившийся и лишь вяло шевелящий ушами. Увидел хозяина, подвыл, загреб пустоту лапами.
-Не смешно, - сказал ему Румо.
   Не хотелось ничего.
Ни за водяника, новую, от тоски придуманную зверушку, браться. Ни огород на задах растить. Ни обвал, случившийся ночью, чистить.
   Все чаще приходили мысли: пусть оно все идет как идет. Сожмется в точку — так тому и быть. Пусть сжимается.
   А ему все равно. Остыл.
Такое случается сплошь и рядом. Вещи выходят из строя, камни рассыпаются в песок, гаснут звезды и иссякают желания.
   Румо вздохнул.
Поднявшись на метр над полом, он улегся с грустной улыбкой на лице, заложил ладони за затылок. Воздух качнул его, как беззаботного купальщика на волне.
   Отливом к нему прибило неожидавшего такого счастья Шмякеля. Повизгивая и дрожа, тот взобрался на колено, осторожно ступил мохнатой лапой на бедро. Единственный глаз спросил: можно?
-Можно, - разрешил Румо.
   Свесив язык, расчувствовашийся Шмякель перебрался на живот.
-Только тихо, - сказал Румо. - Я сплю.
   Шмякель, потоптавшись, замер косматым желто-рыжим комом. Заурчал, завибрировал. Глаз еще раз нашел Румо: спим, хозяин?
-Спим, - подтвердил Румо.
   Пусть собрание, думалось ему сквозь наплывающий сон, пусть. Бедные мои. Шевелятся, шевелятся. «Пожалуй, начну я». Неинтересно. Я просто не хочу...

-Пожалуй, начну я.
   Столики были сдвинуты. Вокруг ламп вились мотыльки.
Сеньор Томэриу подождал, пока утихнет многоголосье и все посмотрят на него. Присел на стул Кеичи. Сеньор Игнасио отошел от печи.
-Граждане. Товарищи. Сожители.
   Коротко всхохотнула Элья, жена сеньора Парвати — пышная, полногрудая женщина с темным прошлым и в цветастом платье. Ее насмешило слово «сожители». Ей подумалось о клубке обнаженных тел, сплетении рук, ног, волос, маленькой общей комнатке и маленьком окошке.
   В ее темном прошлом слово понималось именно так.
Сеньор Парвати, успокаивая жену, положил ладонь на ее руку.
-Сожители! - повторил сеньор Томэриу. - Надо что-то решать!
   Согласный гул поднялся к кронам.
Костяшками узловатых пальцев сеньор Томэриу застучал о столешницу, призывая к тишине.
-Дождь, - сказал он. - Дождь, непогода, мыши...
-Какие мыши? - выкрикнул сеньор Тито.
   У него мышей не было, и он хотел уточнить, что имеется в виду: мыши будут у всех или мыши есть только у некоторых? Может, мыши бегут из деревни?
   Опять же сеньора Аделия должна оценить разумность вопроса. Но сеньор Томэриу лишь отмахнулся.
-Несомненно, надвигается беда. Наверное, все это ощущают. Признаков много. Румо заперся в своей хижине. Сеньор Почтальон привозит резаную бумагу вместо газет. Дождь...
   Вдалеке глухо проворчало.
Сеньор Томэриу, замолчав, прислушался. Гроза? Или Салазар Бонга возвращается к себе? Не разобрать.
-Мы уже не в первый раз...
-Это все известно, - подал хриплый голос сеньор Кристобаль Руис, отставной полковник, держатель двух свиней и сорока несушек. - Хотелось бы по делу.
   Стальные глаза, армейский ежик волос, седые усы и до синевы выскобленный подбородок — сеньор Кристобаль Руис любил резать правду-матку. Не будь в чайной дам, он выразился бы и покрепче. Не хрен рот мочой полоскать, сказал бы он.
   Сеньор Томэриу под взглядом отставного полковника почувствовал себя неуютно.
-Вообще-то, - с некоторой обидой сказал он, - это я и предлагаю обсудить.   
-Прекрасно! Небось опять делегацию решите выслать?
-Извините, - наклонил голову сеньор Томэриу, - но мне кажется это вполне разумным решением. Даже так — благоразумным. Все-таки сеньор Румо — наш создатель. Он...
   Отставной полковник расхохотался.
-В прошлый раз, а я помню прошлый раз, вы тоже ратовали за делегацию. И что? Разодетые как павлины вы с сеньором поваром, - он глазами показал на сеньора Игнасио, - явились к Румо договариваться. Он вас пустил? Нет. Думаю, глядя в окно, он от души повеселился, когда вы принялись укорять его высокими голосами. Ах, сеньор Румо, почему вы оставили нас? Где ваше человеколюбие и благородство? Тьфу!
   Сеньор Кристобаль Руис сплюнул на землю тягучей желтой слюной. 
Сеньор Томэриу мотнул головой, словно получил пощечину. В глазах его появилось что-то собачье.
-Вы всегда... - голос его сорвался.
   Собравшиеся притихли.
-Руис, вы не правы, - под шорох-шум дождя произнес сеньор Игнасио. Обогнув столы, он встал за спиной сына. - Я прошу вас извиниться.       
-Или что? - оскалился отставной полковник. - Или вы лишите меня вашего чая?
   Несколько секунд они мерялись взглядами, затем полковник опустил глаза на Кеичи и вздрогнул. Лицо его осунулось, дернулась, собирая морщины, щека.
   Что он увидел, осталось неизвестным.
-Сеньор Ринальдо, сеньор Игнасио... - прохрипел он, цепляя пальцами ворот рубашки. - Прошу простить.   
-Что ж вы все грызетесь! 
   От этого возгласа, принадлежавшего лавочнику и собирателю камней сеньору Себа, за столиками произошло шевеление, фырканье и смешки.
   Сеньор Себа славился тем, что всегда запаздывал с реакцией.
-Проснулся! - шепнул сеньоре Аделии Тито.
-Как вы не понимаете? - гневно продолжил между тем сеньор Себа. Худой, с круглыми, совиными глазами, он оглядел присутствующих. - Что же это!? Вместо того, чтобы совместно... со взаимным уважением...   
   Темное прошлое Эльи Парвати, видимо, и этим словам придавало свое, извращенное значение, потому что, даже сквозь зажатый ладонью рот, оно умудрилось издать короткий хохоток. 
-Ведь речь о всех... - сеньор Себа всплеснул руками.
-Сеньор Руис, - подал голос сеньор Тито, - а вы что предлагаете?
   Отставной полковник посмотрел на дно своей чашки.
-Сжечь, - дернулись уголки губ.
-Что?
-Вынудить уйти. Выжить из деревни.
-Но почему!? - воскликнули разом и сеньора Аделия, и сеньор Томэриу, и сеньор Парвати.
   Отставной полковник вздернул подбородок.
-Все неприятности из-за кого? Уйдет Румо, исчезнут и неприятности. Не стоит его задабривать. Те, кто выше, понимают только бунты.
   Сеньор Тито не углядел, когда сеньора Аделия покинула свой стул. Огонь платья затрепетал, огибая столики по кругу.
-Сеньоры! - горько произнесла сеньора Аделия. Тронула за плечо сеньора Парвати, переместилась, легко коснулась сеньора Игнасио. - Разве с этого надобно начинать? Поймите, вы, как всегда, спешите бороться со следствием, вместо того, чтобы бороться с причиной!
-Аделия! - сеньор Тито вскочил и сам. - Прошу тебя!
   Ему казалось, что сейчас все услышат несусветную глупость.
Нет, сеньора Аделия останется для него тем ангелом, что и была, но все остальные — что увидят они? Дамочку, отрешенную от реальности? Женщину, находящуюся в плену собственных заблуждений?
   А кем тогда при ней будет он?
-Поймите же! - с надрывом произнесла сеньора Аделия. Темные глаза ее налились фиолетом, ладони сжались в кулачки у подбородка. - У сеньора Румо — тяжелый период. Это опустошение.Это бессилие. Это депрессия!
   Сеньор Тито обреченно сел. Ну зачем она? - пронеслось у него в голове. Это у меня сейчас разыграется депрессия.
-Почему вы так думаете? - повернул голову сеньор Томэриу.   
-Папа мой был поэт, - грустно сообщила сеньора Аделия. - Я сама художник и немного писатель. Я знаю, каково это. Я чувствую, что здесь то же самое. Когда ничего не хочется. Картина написана. Текст сочинен. Мир создан. Все.
-Вы говорите загадками, - уныло сказал сеньор Томэриу.
-Ну какие загадки? Сеньор Румо вылепил мир, нашу деревню, Арравиву и прочие городки, вырастил Исчезающий Лес, холмы и болота, прочертил дороги, потом вдохнул души в нас. Потратил все в себе без остатка. Вы понимаете? - сеньора Аделия трагически заломила руки. - Без остатка! Это жуткое состояние. Состояние сна, пустоты, летаргии...
-И что? - спросил сеньор Кристобаль Руис, откидываясь на спинку стула.
   Сеньора Аделия пожала веснушчатыми плечами.
-Папу нужно было оставить в покое. Иногда на вечер. А иногда — на неделю. Мне помогает горячий шоколад. Но что необходимо сеньору Румо, я не знаю.
   Последние слова она произнесла совсем тихо.
-То есть, опять неопределенность, - констатировал отставной полковник.
   Он сказал это так, словно ничего другого и не ожидал.
-Граждане! - снова вскочил сеньор Тито. - Я думаю, мы излишне драматизируем. Все эти реляции и петиции... Может, со стороны сеньора Румо все это не более, чем испытание нашей самостоятельности. Он просто смотрит, как мы...
   Сеньора Аделия села и потянула сеньора Тито за собой. 
-Позиция страуса, - буркнул полковник. - Мои куры и то смелее.
   Краска бросилась расслышавшему сеньору аптекарю в лицо:
-Вы придете еще ко мне за снотворным порошком! Придете!
   Он затряс указательным пальцем, направленным в сторону полковника.
-Йолчончон, - донеслось вдруг от ворот, - сказал, что Румо нужен подарок.
   Косматый, бесшумно ступающий Артего подошел к столикам.
От него пахнуло лесом и землей, терпкими ягодами, мокрым бакото, сырой кожей. Сеньор Игнасио скользнул к печи за чашкой.
-Как там вал? - спросили Артего. - Как там вообще?
-Что-то меняется?
-Есть надежда?
   Артего, перевернув, оседлал свободный стул, умостил большие руки на спинке. Усмешка спряталась в бороде.
-Если что и меняется, то к худшему. Пичукар вот ушел...
   Свет от близкой лампы сделал его лицо золотистым. Снаружи, вне чайной, сгустилась мягкая ночная тьма.
-А какой подарок? - спросил сеньор Томэриу.
-Спасибо, - Артего принял чашку с чаем от сеньора Игнасио. - Подарок, чтобы задобрить. Не знаю, какой. Какой-нибудь...
   Отхлебнув, он задумался.
Крохотные огоньки зажглись в ветвях деревьев — высыпали, расползлись по коре светлячки.
-Какой-нибудь... - повторил сеньор Томэриу.
   Он подумал о мышах, финиках, мышеловках, новом календаре и ничего не вызвало у него восторга.   
-Я мог бы заварить для него чай, - сказал сеньор Игнасио. - Особый, бодрящий. Пятиголья и мята. Три четверти и одна. И мед.
   Отставной полковник шумно фыркнул, словно говоря: ребята, вы что это, всерьез?
-Эх, мужики-и! - протяжно выдохнула Элья Парвати.
   Взгляды собравшихся сфокусировались на ней. Правда, по разному.
Сеньор Тито смотрел на черно-желтый цветок на ее плече. Отставной полковник беззастенчиво оценивал колыхнувшуюся грудь. Сеньор Томэриу следил за пальцами. Аделия удивлялась лаково блестящим волосам, собранным на затылке в тугой смоляной пучок.
   А Кеичи думал, что в глазах сеньоры Парвати за веселостью и безумием прячется боль.
-Какие вы все глупые! - сказала она, выдергивая руку из рук мужа. - Неужто вы не знаете, что нужно всем мужикам? Бабу им нужно, бабу! И Румо ничем от вас всех не отличается. Хоть он и бог. Ну! Это же просто!
   И она захохотала уже в голос.
Ее темное прошлое упивалось смущением на лицах, взглядами, блуждающими в кронах, взглядами, окунувшимися в чашки. 
   Потом Артего сказал:
-Это не лишено смысла.
   И чайная загудела, возмущенно, укоряюще, не соглашаясь, недоумевая, разевая рты, брызгая чаем и теребя салфетки.
   Лампы в темноте окутались сферами желтого света, и слова, выпадающие из недовольных людей, казались Кеичи мотыльками, беспокойно кружащими вокруг.
-Ему еще и бабу! - воскликнул сеньор Кристобаль Руис.
-Чудовищно!
-А чего еще ждать от потаскухи?
-Дожили! Опустились!
-И вы, сеньор Артего, и вы!
-Вы, извините, кем Румо считаете?
   Кричал и сеньор Томэриу, и сеньор Тито, и сеньор Габриэль, обувной мастер, и сеньора Аделия, которой казалось, что девушкой для Румо назначат именно ее.
   Сеньор Себа дремал и ему снилось, что в его лавку залетел жужжащий рой пчел. Вроде бы и выгнать надо, а с другой стороны — опасно, разозлятся и ужалят.
-Хватит!
   Сеньор Игнасио со звоном впечатал ладони в столешницу.
Спокойное лицо его ожесточилось, бугорками выделились желваки, под глазами легли тени.
-Если уж говорить о женщинах... - он посмотрел поверх собравшихся, усмехнулся. - Они могут спасти, а могут погубить. Но могут... - он выдохнул. - Могут спасти. Это должна быть девушка, которой... которую... Это должна быть девушка неотсюда.
-Простите? - не понял сеньор Томэриу.
   Ахнул сеньор Тито.
-Игнасио, ты в своем уме? - спросил Артего.
   Отставной полковник раскурил сигару. Весь вид его говорил: умываю руки. Сеньора Аделия с трудом сдержалась, чтобы не крикнуть: «А как же я?».
-Вот так...
   Сеньор Игнасио поморгал, шевельнул плечами, словно и сам не понимал, что на него нашло. Какая девушка? Почему неотсюда? 
   Руки его затеребили края передника.
-Нам стоит ее выдумать, - едва слышно произнес Кеичи.
   Его голос был как звон струны, после которого все в мире замирает.
-Что? - сеньор Игнасио, побледнев, присел перед сыном.
   Он очень испугался, что это снова приступ, когда Кеичи холодеет, становится твердым, как деревяшка, и сыплет разными словами. Но нет, пальцы его не были скрючены, а ноги не казались наэлектризованными.
-Выдумать, - повторил Кеичи. - Как Румо.
-И как ты это представляешь?
   Кеичи улыбнулся.
-Племянница тети Эльи...
-Моя племянница? - Элья Парвати беспомощно посмотрела на сеньора Игнасио. - Но у меня...
-Есть, - кивнул Кеичи. - Ваша и сеньора Парвати. Она учится в пансионе Он-Сомбре, в небольшом городке, а к вам ездит на каникулы.
   Артего вдруг обнаружил, что весь покрылся мурашками и почти не дышит. Он чувствовал: рядом, через столик, начинает твориться настоящее волшебство.
-Она худенькая, тоненькая...
   Сеньор Томэриу зажмурился.
Да, конечно, вспомнил он. Как же я мог забыть? Худенькая, тоненькая, черноволосая, смешливая девчонка, копающаяся у Парвати на грядках. Волосы забраны в хвостик. Платьице... Сеньор Томэриу зажмурился сильнее. Синенькое, с белой полосой по подолу.
-Волосы забраны в хвостик... - прошептал Кеичи.
-Я помню, - сказала сеньора Аделия, - я учила ее вышивать.
-Да, - сказал сеньор Тито. - И ко мне в аптеку она забегала.
-Если вы о маленькой Марии, - сквозь сон пробормотал сеньор Гонзало Себа, - то в своей лавке я видел ее постоянно.
-Сейчас она уже выросла, - Кеичи показал рукой, насколько. - Ей девятнадцать.
-А когда у нее каникулы? - обеспокоенно спросил сеньор Парвати. - А то у нас ее комнатка не готова.
   Он хотел сказать совсем другое, но обнаружил вдруг, что в голове его рождаются мысли и память, которой до этого не было.
-Завтра, - улыбнулся Кеичи. - Она приедет автобусом из Санта-Каталины.
-Завтра!
-Бог мой, завтра!
   Отставной полковник пыхнул дымом:
-Это становится интересным.
   Собрание зашевелилось, многоголовое, многоголосое. Люди поднимались, отодвигали стулья, складывали чашки.
   Артего казалось: над ними, сплетаясь невесомыми струйками, раскидывает прозрачные крылья птица надежды. Хотя, конечно, это мог быть оптический эффект от света ламп и табачного дыма.
-Стойте!
   Сеньор Томэриу воздел руки, словно пытался не дать эфемерной птице взлететь.
На него заоборачивались. Сеньор Игнасио застыл с подносом. Сеньор Себа поморгал сонными глазами.
-Она не приедет!
-Что?
-Почему?
-Вздорный старик!
   Сеньор Томэриу тряхнул седыми космами.
-Паула слышала, как дорогу на Санта-Каталину завалило. Там, рядом с нашим домом.
-И что? - Отставной полковник поднял свое грузное тело со стула. - Лопаты в руки — и вперед. Если обвал небольшой, к утру справимся. Ну-ка, все за мной!
   И он решительно направился к воротам.
Собравшиеся последовали за ним, под дождь, по лужам, образовавшимся на дорожках. Оказалось, до ночи еще далеко. Это хмурое небо, кроны бакото и лампы создавали обманчивое ощущение окружающей темноты.
   На самом деле было серо и чуть-чуть сиренево. Ранний вечер.
-Давайте, вооружайтесь инструментом! - гремел из-за тростника голос полковника. - И присоединяйтесь к нам.
   Сеньор Игнасио сбегал в дом за киркой.
-Кеичи, проследишь? - спросил он сына. Ноги несли его за толпой.
-Хорошо, папа, - сказал Кеичи. - Не беспокойся.
-Я надеюсь на тебя.
   Кеичи посидел немного, улыбаясь, потом встал и принялся за уборку. Встряхивал салфетки, складывал их в стопку. Относил чашки к тазу с водой. Расставлял тесно сгрудившиеся столики так, чтобы можно было пройти.
   Минут через десять кто-то встал у него за спиной.
-А где все?
   Кеичи обернулся.
Салазар Бонга, мокрый, грязный, с топорщащимися рыжеватыми усами, окидывал чайную злым взглядом. На нем были грубые штаны и тяжелая куртка.
-Все ушли, - сказал Кеичи.
-Да? - удивился Бонга. - Что-то быстро сегодня порешали.
-Ага.
   Бонга недружелюбно посмотрел на затылок мальчишки.
-Вот что, - он сел за столик. - Притащи-ка мне горячего чаю. Сегодня был жуткий день. Просто-таки убийственный.
-Завтра все изменится, - сказал Кеичи. 
-Неужто? - Салазар сгорбился. - Кое-что не меняется никогда, - произнес он. - В том числе и обещания, что завтра все изменится.
-Завтра приезжает Мария.
-Насрать, - Салазар Бонга вытер мокрый рот рукавом.

   Сеньор Томэриу заскочил в дом на несколько секунд.
Покопавшись в скудном коридорном гардеробе, выудил дождевик, сменил ботинки на короткие сапоги, в кладовке наощупь нашел лопату.
-Паула!
   Ему показалось, в ее комнате скрипнула кровать.
-Ты лежи, лежи, - сказал он. - Меня, может быть, долго не будет. Мы идем разбирать завал. Я постараюсь быть аккуратен.
   В комнате словно бы вздохнули. В кухне щелкнула мышеловка.
-Да, я знаю, мне стоит думать о здоровье...
   Сеньор Томэриу с кряхтеньем разогнулся, помедлил, прислушиваясь, потом, цепляя лопатой половицы, выбрался на веранду. Напялил дождевик с намертво схватившимися верхними пуговицами через голову и подвязался поясом, так как нижних пуговиц не было вовсе.
-Паула! - он стукнул пальцами в окно ее комнаты. - Я ушел!
   Ему никто не ответил.
Дождь крапал. Хвост толпы утягивался за поворот. Последним шел, оглядываясь, сеньор Игнасио, его кирка мокро блестела.

-Видишь? - спросил Ойсе.
   Сначала они долго смотрели на покинутые дома в ожидании, что один из них вот-вот исчезнет. Дома выглядели не лучшим образом, обросли вьюном, крайний, с поваленным забором, и вовсе казался дряхлым, крыша у него провалилась внутрь и скаты торчали будто недорасправленные крылья. Но уж исчезать они точно не собирались.
   Ойсе сказал: «Ну, сегодня, видимо, не судьба», и они пошли на низкий речной мост подманивать рыбу. Вода была темная, дождь морщил поверхность, бултыхать пальцами было холодно, а  Тэнгиру даже немного страшно. Из глубины, впрочем, никто так и не всплыл и за руку не цапнул. Ойсе сказал: «Время неудачное», и они побродили в зарослях чурляка, вытряхивая мокрые семена и кидаясь ими, а потом как-то вдруг, пройдя подлесок, оказались у ручья, где братья Фертолетто намывали золото.
-Как думаешь, что это?
   С нависшего над песчаным пляжем холма видно было плохо.
Тэнгир щурился, щурился, но так и не смог разобрать. Что-то лежало под мешковиной, непонятное, бугристое. Рядом горой был насыпан песок, а чуть дальше один из братьев Фертолетто рыл прямоугольную яму, закопавшись уже по пояс.
   В стороне стояла палатка, над остроконечной верхушкой ее курился дым. У самого ручья сквозь дождь проступал длинный деревянный желоб.
-Может, это мусор какой-нибудь? - высказал предположение Тэнгир.
-Ага, - не удержался от саркастического комментария Ойсе, - такой вонючий, что его надо закопать поглубже.
-Ну, не знаю, - Тэнгир выглянул и тут же втянул голову в плечи. Ему показалось, Фертолетто, обернувшись, едва его не заметил. - Чтобы никто не догадывался...
   Ойсе фыркнул.
-Да все знают, чем они тут занимаются.
-Значит, они оленя подстрелили.
-Оленя?
   Ойсе оценивающе посмотрел на мешковину. Фертолетто кончил копать, выбросил лопату из ямы и тяжело вылез сам. Черный плащ его был весь в земле.
   Что-то он прокричал, повернувшись к желобу, но за шумом припустившего дождя мальчишки  не расслышали, что. 
-Знаешь, - сказал Ойсе, помолчав, - они, наверное, точно убили кого-нибудь.
-Кого?
   Глаза у Тэнгира сделались большие, ужас в них мешался с любопытством.   
-Кого-нибудь чересчур любознательного, - сказал Ойсе. - Братья Фертолетто, они, знаешь, не в себе немного. Или много не в себе. Кто-то мог просто на них наткнуться...
-И они его!..
   Тэнгир воткнул воображаемый нож в спину воображаемой жертвы.
-Очень может быть, - кивнул Ойсе.
   Хотя сам он в это не верил. Так, попугать. Фертолетто, конечно, мрачные типы, но все-таки старатели, а не убийцы. Правда, яма...
   Яма очень напоминала могилу.
-И что нам делать? - спросил Тэнгир.
   Ойсе поежился.
Земля вдруг показалась ему ужасно холодной для лежания, камешки врезались в живот. Он подышал в озябшие мокрые ладони.
-Не знаю. Рассказать кому-нибудь.
-Отцу?
-Ага, блин!
-Нет, серьезно.
-Лучше сеньору Игнасио. Или полковнику.
-Тогда пошли расскажем.
   Тэнгир привстал.
У ямы прибавилось людей. К тому Фертолетто, что в плаще, присоединился брат в грязно-желтом свитере. Он был чуть повыше, но комплекцией такой же мощный, плечистый, и тоже заросший бородой по самые глаза.
   Переговариваясь о чем-то, они вместе взялись за мешковину.
-Смотри, смотри, - прошептал Тэнгир Ойсе.
   То ли мешковина была дырявая, то ли ее и вовсе просто использовали как покрывало, но сбоку выскользнула пухлая, чуть согнутая...
-Рука! - вскрикнул Ойсе.
   Да громко!
Лица братьев Фертолетто вскинулись вверх. Тэнгир мог поклясться, что глаза их сверкнули красным.
-Убийцы! - Ойсе встал во весь рост.
   Тэнгир обмер. Все отцовские страшные рассказы не шли ни в какое сравнение с тем, что могли сделать с ними братья Фертолетто.
-Ну зачем ты! - он, чуть не плача, дернул приятеля за штанину.
   Что-то выбило искры из камня, на котором только что Тэнгир держал руку.
-Они стреляют! - Ойсе покачнулся, а потом шлепнулся вниз. Их с Тэнгиром глаза оказались рядом. - Стреляют!
-Так бежим!
   Они скатились по склону к лесу и зарослям чурляка.
-Эй! - догнал их окрик. - Пацаны! Идите сюда! Не тронем!
   Обернувшись, Тэнгир заметил преодолевающую склон со стороны пляжа фигуру. Она карабкалась быстро, совсем по-обезьяньи.
-Малолетки! Гаденыши!
   Ойсе схватил Тэнгира за рукав:
-Ну же! 
   Чурляк обдал брызгами и сомкнулся за их спинами. Позади чудилось чужое дыхание, треск стеблей. Сердце у Тэнгира стучало в горле, а душа ушла куда-то в икры.
   Он бежал, ориентируясь на рыжую голову Ойсе. Один зигзаг, второй, а вот уже и стволы бакото краснеют лишайником.
-Быстрее! - на ходу крикнул Ойсе.
-Стоять! - рыкнул кто-то сзади. - Стоять, сучьи дети!
   Грохнул выстрел.
Ближнее к Тэнгиру дерево украсилось черно-желтой отметиной. Тэнгир пригнулся и припустил со всех сил.
-Эге-гей!
   Ветер шумел в ушах. Ойсе мелькал между стволами впереди. С темнеющего неба сеял нудный дождь, шумел в высоких кронах.   

   Ух, как они взялись!
Обвал был большой. Метров двадцать песка, глины и камня, соскользнувшие со склона на дорогу и через железные огораживающие столбы частично сползшие в обрыв.
   Полковник командовал.
-Двое с лопатами сюда. Трое относить. Двое на камни. Двое наверх и оттуда... И четверо на ту сторону...
   Его слушались. Было видно, он не просто командует - он ведет боевые действия. Щурит серо-стальные глаза, мысленно окружает, дробит и уничтожает врага.
   Не важно, какого, из мяса или из камня.
Сеньор Томэриу, тяжело дыша, вонзал лопату в песок, вытягивал ее полную, затем шел с ней наперевес к обрыву, опрокидывал. Три шага туда — три обратно.
   Он быстро устал, но не мог себе позволить остановиться. Рядом выкатывал булыжники сеньор Тито, сеньора Аделия, сдувая челку с глаз, нагружала тачку сеньору Себа. Парвати в четыре руки метали песок сверху.
   С той стороны обвала покрикивали. Может быть даже пели. Сеньор Томэриу и сам начал бормотать себе под нос пойманную как-то по радио песенку: «На мягком песке, омываемом морем... Ее маленький след не сохранится...».
   Дождь постукивал по капюшону дождевика. Дымная синева густела над далекими полями. Пропадали детали, туманились, смазывались. Оплывали и круглились холмы. У кромки леса, за  покинутыми домами, двигались две маленькие фигурки. Мальчишки, что ли? Не пропали бы. Скоро ночь.
-Что? - неожиданно возник сбоку полковник, зыркнул хищно. - Выдохся, Ринальдо?
-Нет-нет, - сеньор Томэриу дернул увязшую лопату. - Я вполне...   
   Ему слышалось, как боевые годы, бурлящие в крови полковника, требуют казни саботажника и пораженца.   
   Выдохся? Расстрелять!
-Да дай уже!
   Отлученный от лопаты сеньор Томэриу засмотрелся на движения полковника, скупые, точные, быстрые.
   Ш-ших, ш-ших. Лезвие вгрызается в рыхлое тело обвала. Полковник пружинит ногу в отутюженных брюках. Напрягаются мышцы спины. Р-раз! - разворачиваются плечи, песчаный дождь летит за железные столбы.
   Завораживающе.
-Не стой просто так, Ринальдо, - уронил полковник, не прекращая работать, - посмотри, что там, на той стороне.
-Хорошо, Кристобаль.
   Хотя, наверное, следовало сказать: «Так точно». Или «Да, мой колонель».
Чувствуя, как ломота начинает грызть поясницу, сеньор Томэриу пополз наверх. Земля разъезжалась под сапогами.
-Какие люди!
   Парвати встретили его улыбками. Раскрасневшиеся лица, мокрая одежда. Тяжелое дыхание.
Сеньор Томэриу уцепился за протянутую скользкую ладонь, поднялся. Серый, в пупырышках валунов язык обвала отсюда выглядел уже основательно покусанным.
-Устали? - спросила Элья. 
   Сеньор Томэриу кивнул.
-Как Паула?
-Спит.
   Внизу зажглась лампа, очертив узкий круг света. А рядом — еще одна. Мелькнуло красное платье сеньоры Аделии.
-Вон там еще опасное место, - указал сеньор Парвати на склон нависающего холма, - того и гляди тоже сползет. Дождь подмоет...
   Сеньор Томэриу поглядел.
-Не, это вряд ли. Не хочу даже думать. Нет-нет. Извините.
   Пачкая штаны и дождевик, он съехал от Парвати по склону. Сбежал.
Артего здесь орудовал лопатой. За ним маячил кто-то еще. Сеньор Игнасио и сеньор Габриэль ворочали валун в метр высотой. Камень был мокрый, неустойчивый, в клочках травы и пятнах глины. Он выворачивался из рук и опасно кренился, грозя отдавить ноги.
-А ну-ка!
   Сеньор Томэриу вклинился между плечами соседей и навалился на валун.
Хрустнуло в спине, затем, одно к одному, выстрелило колено, но камень он все же не отпустил.  Доковылял, допер, зажатый Игнасио и Габриэлем, к краю дороги.
   Валун покатился вниз. Сеньор Томэриу, зажав хруст ладонью и попрощавшись, будто раненый через линию фронта, пополз на свою сторону.
   Даже подумал: это правильное слово - «раненый».
Качались в однообразном танце тени людей. Шуршал песок, щелкали камни, звякало железо лопат.
-Дружнее, дружнее, - командовал полковник, - это вам не в чайной сидеть!
   Все вокруг таяло в сумерках. Сеял дождь. Сквозь дождь видны были звезды. Октябрь, со вздохом подумал сеньор Томэриу.
   Черенок вновь оказался у него в руках. Полковник хлопнул по плечу:
-Давай, давай, Ринальдо.
   Как-то и совестно стало стоять.
Кусливая боль в пояснице, холод рук, дерганье в правом колене — разве это было важно? Нет, не важнее завтрашнего автобуса.   
   «На мягком песке, омываемом морем...»   
Люди вокруг. Люди, которые вместе с ним — одно целое, порой раздражающие его и сердящие, глупые и беспечные, но одинаково желающие что-то изменить.
   Нет, не мог он их подвести.
Одна лопата, вторая лопата... четырнадцатая лопата песка... Конечно, уже не полная, далеко не полная. Все-таки силы не те.
   Шаг вперед, шаг назад.
Перед глазами все плыло,  капли затекали за шиворот, потому что капюшон сбился, открыв седую голову. Кто-то дышал рядом.
-Немного осталось.
   Голос полковника слышался как из колодца. Глубокого, ночного.
Ничего, думал сеньор Томэриу, завтра появится Мария, с Марией все будет по-другому. Почему? - спросил он сам себя. Потому что, был ответ.
   Потому что мы все на это надеемся.
Железо стукнуло в железо. Сеньор Томэриу отшатнулся.
-Артего?
   Возникший из туманной пелены Артего отобрал лопату.
-Все, старик, все.
-Все?
   Сеньор Томэриу тряхнул головой.
Асфальт блестел под дождем, от обвала на проезжей части остались лишь небольшие полосы песка и камни, сваленные к склону.
-Пошли, старик.
   Сеньор Томэриу хотел обидеться на такое обращение, но Артего, подставив плечо, увлек его за едва различимой в темноте толпой.
   Ноги гудели.
Ну, старик, благодарно подумал сеньор Томэриу, ощущая, как мягко придерживает его Артего. Да, время мое прошло. Но я еще могу... могу...
   Он почти заснул на ходу, но впереди вдруг закричали:
-Хэйя! Хэйя! Она приедет!
-Завтра!
   Кто-то заголосил прямо в ночное небо, захохотал, как закаркал, отставной полковник Кристобаль Руис. Сердце сеньора Томэриу исполнилось трепета и надежды. И радости, одновременно осторожной и всепоглощающей.
-Почему завтра? - удивленно спросил он у Артего. - Сегодня.
-Сегодня, - согласился Артего.
-Она ж рано утром... - забормотал сеньор Томэриу. - Можно, конечно, и не спать. Но невыспавшийся я не очень хорошо выгляжу. Такое, как у покойника, лицо. Паула так вообще смертный грех... Нет-нет, надо завести будильник и хотя бы часа три...   
   Каким образом он оказался у себя, он не помнил.
Был вроде бы Артего, была слепящая глаза фара — где это все?
   Шатаясь, он перещелкал все мышеловки на кухне — благо, был в сапогах и никакого ущерба для пальцев не претерпел. Потом посидел на кровати, пялясь в плачущее окно и думая: завтра, нет, сегодня, а я все о завтра, пень...
   И не раздевшись, прямо в дождевике, заснул.   

   В окно стучали.
Сначала легко, потом, отчаявшись, тревожной, нервной дробью костяшек.
   Салазар открыл глаза, полежал, привыкая к темноте и дожидаясь нового стука — будет, нет? Ага, вот, дын-дын-дын. Так и стекло выдавить можно.
   Рука нащупала под подушкой безотказный старенький кольт.
-Кто там?
   Голос со сна сел, сделался сиплым. Но стучавший расслышал. Пятерня его пятном всплыла  над занавеской.
-Салазар!
   Бонга отбросил одеяло.
Принесли ж черти! Он прошлепал к столу, наощупь нашел спички, долго чиркал ими, складывая в уме ругательные слова.
   Наконец шестая или седьмая спичка выбросила из себя сноп искр и зажглась. Пламя заголубело. Салазар торопливо поднес его к лампе.
   Через мгновение комнатка осветилась и тени затерепетали на потолочных перекрытиях. Еще одна тень, прилипшая к окну снаружи, имела форму головы.
-Кафана, ты?
-Нет, это Юнис, Юнис.
-Чего надо, Юнис?
   Салазар отдернул занавеску и поднял лампу повыше.
Лицо Юниса Фертолетто вылепилось индейской посмертной маской, страшное, выпуклое, с провалами глаз и ноздрей.
   Игра света, ничего более.
-Сбежали!
   Рот Юниса — новый провал, украшенный кривыми зубами.
-Что-о?!
   В первый момент Салазару подумалось, с намытым золотом сбежали Кафана и Рабах, братья Юниса. Может, самородок какой выкопали. Гигантский. 
   Но Юнис сказал:
-Мальчишки сбежали!
   И Бонга недоуменно нахмурился:
-Какие мальчишки?
   Рубаху — через голову. Засов - долой. Дохлый половичок под ноги Фертолетто — сапоги у того сочились грязью. В стакан — чуть-чуть виски.
   Когда Юнис, высморкнувшись в пальцы и обтерев их о штаны, выпил, Салазар повторил вопрос:
-Какие, к чертям, мальчишки?
   Младший Фертолетто расставил руки. Манера у него была такая: объясняться, показывая размер то ли рыбы пойманной, то ли женской задницы.
-Мы это, Салазар... Мы ее как раз похоронить хотели...
-Кого? Паулу?
-Да, старуху. Я могилу выкопал. Очень старался. Там мы уже все просеяли, там можно было... Глубокую...
-Дальше, - вздохнул Салазар.
   Юнис с готовностью кивнул.
-Ну, вот... Подошел Рабах, и мы ее взяли... Чтобы это, положить...
-Понятно. Паулу.
-Ну, да, ее...
   Руки Юниса гуляли по воздуху, примеряясь, подстраиваясь, то чуть раздвигаясь, то слегка сходясь. «Задницу оглаживали». 
   Салазар подумал, какие они все на голову трахнутые, эти братья.
Эх, Арравива, белый песок, шум моря, крики чаек, «стетсоны» и смокинги, сигары, юбки и купальники, торговцы солеными фисташками и холодным пивом.
   Дождись меня, Арравива!
-И тут он как крикнет!
-Кто?
-Как кто? - Глаза у Юниса расширились. - Мальчишка! Рыжий такой!
-Ойсе?
-Не знаю.
-Погоди, - Салазар сгреб Фертолетто за ворот грязного черного плаща. - Он что, видел? Видел, как вы...
   Дыхания не хватило.
Да что ж это такое, а? Сначала старуха под колеса кинулась, теперь вот братья-уроды...
   Холод лизнул сердце. Сердце содрогнулось.
Почему все так? Почему он никак не может вырваться из проклятой деревушки? Словно... Нет, он не кукла, не чертова его кукла...
   Страх Салазара Бонга тряс Юниса как по весне трясут бакото, чтобы опали сладкие цветки завязи. Бум-бум-бум — колотился о старое дерево Юнисов затылок.
-Какого дьявола... какого... какого же дьявола...
   Фертолетто пытался улыбнуться.
Устав смотреть на эту идиотскую улыбку, Бонга разжал побелевшие кулаки.
-Поехали.
   Он чуть не вышел в ночь как был — босиком, в портах и рубахе. Стукнув дверью, вернулся.  Штаны. Пояс с кобурой. Сапоги. Шляпа. Куртка.
-Юнис!
   Фертолетто очнулся на миг, наставил сверкающие глаза.
-Да, Салазар, да.
-Лампу возьми.
   Витая проволочная ручка перешла от хозяина к гостю.
-Живей давай.
-Хорошо, Салазар.
   Сфера желтого света качнувшись, неуверенно поплыла впереди. Темнота, ожидавшая за скрипнувшей дверью, отступила, сомкнулась кольцом вокруг двух фигур.
   Первая тут же замешкалась на крыльце.
-Под навес иди, - сказал Бонга.
   Сонно пришептывал дождь. Мерцал светлячковый узор на стволах бакото. Ночь подсовывала  свету лампы то стену дома, то частокол набитых вкривь и вкось досок, то лохматое пугало кустарника.
   А вот и автомобильное стекло ответило бликом.
-Садись, - сказал Бонга.   
   Ворот у него во дворе не было, все меньше возни. Открывай, закрывай, смазывай — кому это нужно?
   Юнис, клацнув дверью, застыл на сиденьи. Лампу, не потушив, он поставил в ногах, отчего казалось, будто снизу его жарят черти.
   Да, черти.
Салазар, обходя пикап, ухмыльнулся этой мысли.
   И встал, стукнув по заднему колесу.
Это он! - понял Бонга. Это все Румо. И старуху подкинул на бампер, и мальчишек привел.
   Бог же! Распорядитель судеб!
Что ему старуха какая-то? Тем более, уже отжившая свое... Салазар сцепил зубы. От злости напряглась шея, кожу лица жаром обожгло изнутри.
   А я, значит, ему не угодил. Своеволен, своенравен, на уговоры не поддаюсь, баламучу уютный мирок-болото.
   И ведь не может прямо выступить. Взял бы и убил. Не-ет, хочет, чтобы совесть за старуху изгрызла. Чтобы среди деревенских...
   А нету у меня совести. Нету!
-Чего нету? - подался к окну Юнис.   
-Ничего, - буркнул Салазар. - Так, мысли вслух.
   Он сел за руль.
Фертолетто смотрел на него, облизывая губы.
-Мы куда?
-А где там твои сейчас?
-Мы загнали мальчишек в Исчезающий Лес. У раздвоенного бакото. Двуликого дерева.
-Что ж, - сказал Салазар, - может оно и к лучшему... Правда, туда подъехать...
   Двигатель чихнул.
Бонга с усилием переключил рычаг коробки передач. Под ногами скрежетнуло, пахнуло машинным маслом. Зажглась и мигнула правая фара.
   Кабина сотряслась.
Юнис схватился за скобу над дверцей. Медленно поплыл мимо покосившийся забор. На мгновение высветились разоренные грядки.
-Я сам его убью, - сказал вдруг Салазар.
    Он решительно кивнул. Свет от приборной панели выжелтил колючий подбородок.
-Кого? - испугался Юнис. - Мальчишек?
-Румо.
-А кто это?
   Салазар чуть не выпустил рулевое колесо из пальцев.
-Ты не знаешь Румо?
   В глазах Бонга заплясали подозрительные огоньки. Юнис пожал плечами.
-А должен?
   Свет фары разгонял тени деревьев. Дождь рисовал точки на лобовом стекле.
-Румо здесь все, - одной рукой Салазар для понятливости очертил круг. - Это все его, весь мир. Он его вылепил.
-И меня? - спросил Юнис.
-И тебя?
-И Кафану?
-Да.
   Юнис поднял лампу.
-И ее?
-Может быть. Хотя я купил ее в лавке Гонзало Себа. Но в конечном счете...
-Странно, - сказал Юнис. - Прости, Салазар, но я не чувствую твоего Румо. Я чувствую лишь своего духа-хранителя.
-И как его зовут?
-У него нет имени. У нас, в наших краях все верят в духов-хранителей. У меня он один, у Рабаха — два, у Кафаны — целых семь. Потому он такой сильный.
-Какой-то бред, - поморщился Салазар.
   Юнис промолчал.
Они выехали на дорогу и чуть не врезались в гущу бредущих навстречу людей. Чумазых, усталых, поддерживающих друг друга.
   Салазара бросило в пот.
Пикап встал и заглох. Люди, как вода, потекли мимо.
-Куда это вы? - приспустил стекло Юнис.
-По домам, - устало ответил ему кто-то.
   К Салазару наклонилась тень, в которой тот узнал отставного полковника. На плече полковник держал лопату.
-Бонга, а ты куда?
-Не твое дело, Руис, - ощерился Салазар.
   Впереди, высвеченный фарой, мелькнул сеньор Томэриу, и Бонга опустил глаза. Знает? Не знает? Неужели ничего не знает старик?
   Да нет, если бы знал...
Ха, это вполне в духе Румо!
-Что ты за человек? - то ли с удивлением, то ли с сожалением произнес полковник.
-Сами вы...
   Стукнула в расхлябанный борт ладонь.
Шорох ног. Шорох дождя. Прошел Ринальдо или нет?
-Можно, - чуть погодя, сказал Юнис.
   Салазар с трудом сглотнул, повернул ключ в замке зажигания.
-Уроды.   

   Сеньора Аделия шла слева, они задевали друг друга плечами. Несколько раз сеньор Тито приобнимал ее за талию, не давая упасть на скользкой тропе.
   Было приятно. Ладонь горела.
-С ног валюсь, честное слово, - пожаловалась сеньора Аделия.
   Ночь делала ее загадочной, незнакомой сеньорой Аделией. Невозможно близкой и бесконечно далекой одновременно.
-Это с непривычки. 
-Алессандро, вы предлагаете ввести это в повинность?
   Она рассмеялась и тут же застонала, схватившись за бедро.
-Что? - испугался сеньор Тито.
-Скорее всего, просто мышечный спазм. Дайте руку...
   Они пошли медленней.
Сеньор Тито подумал: вот я, вот она. Конечно, она немного взбалмошная, беспокойная, упрямая где-то даже.
-Аделия...
-Я сейчас засну, Алессандро.
-Может, вас понести?
   Сеньора Аделия повернула голову.
-Вы иногда очень милы, Алессандро.
-А в остальное время? - натянуто улыбнулся сеньор Тито.
   Тропа потянулась вверх. Под ноги попались первые деревянные ступеньки. Дом сеньоры Аделии на фоне неба казался сгустком черноты.
   В стороне, там, где за бакото пряталась чайная, плеснул свет. Видимо, сеньор Игнасио спать пока не собирался.
   Канавы и лужи. Лужи и канавы. Дождь. Стук каблуков. И мальнькая червоточина в сердце — иногда очень мил.
   Иногда.
-Нет, а серьезно? - спросил сеньор Тито.
   Они поднимались к дому. Стали уже различимы углы и желоб водостока.
-Вы про что, Алессандро?
   Сеньор Тито поджал губы.
-Я не слишком хорош для вас?
   Сеньора Аделия вздохнула.
-Нашли же вы время...
   Сеньор Тито почувствовал движение воздуха, лицо сеньоры Аделии вдруг оказалось в сантиметрах от его лица. Он увидел тень выбившихся из-за уха волос.
   Что-то легко коснулось его губ. Запах чая, тонкий запах пятигольи. Затем сеньора Аделия отстранилась.
   Поцелуй вышел сухим и мимолетным.
-Это ответ? - севшим голосом спросил сеньор Тито.
-Вы неплохой человек, Алессандро, - сказала Аделия, - но очень прямолинейный. Живете от и до. В рамках. И довольны, что так. И даже считаете, что все другие, кто живет отличной жизнью, живут неправильно. Я, например, тоже...
   Сеньор Тито замотал головой.
-Я никогда...
-Но ведь думали?
   В его убитом молчании сеньора Аделия медленно поднялась в дом. Скрипнула дверь. Огонь лампы проплыл по окнам. Сеньор Тито, постояв, подождав и не дождавшись оклика, двинулся к себе.
   Направление он держал в голове, а попадающиеся на пути лужи и кусты даже не трудился как-то обходить.
   Прямолинейный, с горечью думалось ему.
В ботинках захлюпала вода. Шальной стебель чурляка взорвался мокрыми семенами прямо в лицо.
   Живу в рамках.
Сеньор Тито брел, мысленно препарируя себя и свою жизнь. Да, приходилось признать, это довольно однообразная жизнь. Маленькие радости, маленькие горести. Зато большие надежды. Мечты, мечты.
   И нет, нельзя сказать, что он отличается излишним аккуратизмом. Да, его натура требует порядка. В делах, во внешности и в одежде. Но разве это является чем-то исключительным? Разве он не имеет права требовать того же от других?
   Конечно, эксперименты вроде платья с соблазнительным вырезом... Он совсем не против, это даже вызывает подъем чувств. Но превращать это в повседневный эпатаж, который и эпатажем уже не является, а лишь привычкой, вывертом творческого человека...
   Сеньор Тито тряхнул головой, пытаясь удержать мысль.
О чем он? Да, о правильности. Ведь это очень просто, как распорядок дня — распорядок движений души. Не надо метаться, не надо сомневаться, не надо придумывать нечто и потом с этим нечто носиться.
   Это, к слову, о кризисе, который кого-то там преследует.
Спать как Себа — неправильно. Вести себя как Элья Парвати — мерзко. Бегать, дичая, по лесам, как Артего — глупо.
   Душа должна медленно парить. В любви и покое. В умиротворении.
Тогда смотришь на жизнь как на редкий дар, не расплескать бы, не потратить на пустое, ты — драгоценен...
   Сучка!
Слово, пришедшее вдруг на ум, заставило сеньора Тито испуганно замереть.
   Что ж это я? Она вовсе не...
Он, словно очнувшись, заоглядывался. Вокруг в темноте теснились ветвистые тени, поскрипывали, пощелкивали. Сверху прорывались капли.
   Ни тропы. Ни проблеска. Занесло же!
Судя по смутно белеющим стволам, лес был не простой, а Исчезающий. 
   Я заблудился, подумал сеньор Тито.

   Сеньор Игнасио повесил лампу.
Свет ее облизал край стола и стул. На стуле, съежившись, сидел Кеичи.
   Сеньор Игнасио не удивился.
-Опять сон?
   Кеичи пошевелился. Взгляд серых глаз нашел отца.
-Нет. Жду тебя.
   Сеньор Игнасио сел на соседний стул.
В темноте со стоном содрал сапоги. Вытянул ноги. Ступни его в серых обмотках, будто любопытные крысы, показались на свет.
-Это было что-то, сын.
-Обвал?
-Ага. Очень много земли. И камни. Вот такие камни.
   Игнасио раздвинул руки.
-Вы справились?
-Еще бы мы не справились!
   Кеичи с видимым облегчением выдохнул.
-Это хорошо.
-Я думаю — да, - сеньор Игнасио поднялся, скользнул ладонью по сыновьим волосам, по седому кружку у уха. - Пойдем спать?
-Я слил остатки и прибрал все.
-Тем более. Скоро утро.
-Вот увидишь, она приедет! Она обязательно приедет! - горячо заговорил Кеичи.
   Сеньор Игнасио улыбнулся.
-Конечно, сын.

   До Двуликого бакото добирались пешком.
Салазар с чувством обрывал чурляк и топтал кусты, попадающиеся на пути. Юнис держался его спины. Лампа, прихваченная из дому, пригодилась — Юнис поднимал ее выше головы Бонга, к плящущим ветвям, гоняя тени от стеблей и стволов.
   Так было не страшно.
Левый ствол у раздвоенного дерева был светел, правый — чернее ночи. С покатого камня сбоку соскочили две фигуры. Прикрытый полой плаща, мигнул фонарь.
-Что, Кафана, упустил?
   Салазар Бонга, щерясь, подошел к среднему и старшему братьям.
-Да, Салазар, - в сиплом голосе старшего Фертолетто чувствовалась досада.
-Сколько их было?
   Кафана обернулся к Рабаху.
-Двое?
-Двое, - подтвердил Рабах. - Рыжий и такой, высокий парень...
   Салазар покивал, прохаживаясь. Юнис поставил лампу на камень. Свет запутался в складках плащей, мазками лег на скулы.
-Надо было и вам — за ними, - Салазар показал на Исчезающий Лес, прорастающий за Двуликим бакото.
-Ха! - сказал Кафана. - Хорошая шутка.
-Тебе молиться надо, чтобы они блуждали в нем, пока мы не закончим с золотом.
-Я думаю, они глубоко забрались.
   Салазар ткнул в грудь Кафаны пальцем:
-Хорошо б, если так.
   Вокруг поскрипывали деревья. Капало. Над лампой танцевал мотылек.
-Мы чуть не подстрелили одного, - сказал Рабах.
-Кого? - прищурился Бонга.
-Высокого.
   Юнис не успел и моргнуть, как кулак Салазара врезался Рабаху в челюсть. И духи-хранители не спасли!
-Бонга!
-Да?
   Неожиданно оказалось, что Кафана и Салазар наставили друг на друга револьверы. Появление оружия Юнис тоже как-то пропустил.
   Поднялся, сплевывая кровь, Рабах.
-Салазар, ты что?
-Высокий парень, - Салазар повел стволом кольта от брата к брату, - какой бы он ни был рохля, сопляк и гаденыш, все-таки мой сын. Я не испытываю к нему каких-то особых чувств, и дела мне до него нет, но вот стрелять по нему никому не позволю...
   Бонга, топорща усы, улыбнулся во весь рот. Юнис отшатнулся от улыбки.
-Я не знал, Салазар, - Рабах прижал к разбитой губе пальцы. - Ты это, прости. Да и не попали мы... 
-Пусть уж лучше в Лесу плутает, - сказал Салазар.
   Он убрал кольт за пояс. Спрятал оружие и Кафана.
-Надо сворачиваться, - просипел он. - Всего золота не намоешь, Салазар. Опасно.
   Салазар двинул челюстью.
-Старуху закопайте, вот что.

   Утро!
Шмякель, оттоптавшись на груди, спрыгнул на пол, а потом и выскользнул за дверь — гонять  мышей под домом или в пристройке перед завтраком.
   Румо выгнулся.
Хорошо! Нет, что-то определенно витает в воздухе. Неуловимое, неожиданное, невозможное ощущение добрых перемен.
   Неужели?
Румо рассмеялся. Бог надеется на чудо! Удивительно! А сам?
   Он соскочил с невидимой постели на пол, помахал руками, подышал, поприседал, хохоча и дурачась. Вместе с ним затанцевала мебель: взбрыкнул ножками легкий столик, топнул массивной лапой старенький комод, парой провальсировали от одной стены до другой стулья.
   В окно, распахнувшее створки, дохнуло солнце.
М-м-м... Румо потянул носом, вбирая запахи прогревающейся земли, навоза, травы и аромат свежей выпечки.
   На дальнем конце деревни крякнул клаксон.
Выглянув, Румо заметил там усеянную багажом автобусную крышу. Брови его удивленно выгнулись, в глазах сверкнула искорка.
   Одеваться! Срочно!

-Элья!
   Сеньор Парвати в отстиранном и с грехом пополам отглаженном полотняном костюме заглянул в зеркало, пытаясь пробудить совесть в жене.
-Мы опоздаем!
   Отражение Эльи, прикрыв один глаз, изобразило губами букву «О». Пальцы уверенно повели помадный цилиндрик к цели.
   Сеньор Парвати, еле слышно простонав, развернулся к выходу.
-До автобуса еще двадцать минут, - Элья качнула головой. - Ты нетерпелив, как в наши первые ночи.
-Элья! - Сеньор Парвати совершил еще один разворот. Его одуловатое лицо снова сунулось к зеркалу. - Ты только представь, наша девочка приедет, а нас нет! Мы красимся! Нам важнее... Ай!
  Он махнул рукой и выскочил в двери. Его нервные шаги раздались в коротком коридорчике — два вперед, два обратно. И по новой.
   Элья улыбнулась самой себе, своему темному прошлому и смазала помаду с губ.
Да уж... Все это прошло и не стоит выглядеть, как явившийся из тех времен призрак, к тому же постаревший и подурневший.
-Я — призрак, - грустно прошептала Элья.
   Застегнув кофту и морщась от боли в боку, она занавесила зеркало, смела в ящички помаду, тени и пудру, набросила на плечи платок.
-Все, Мигель.
-Наконец-то!
   Сеньор Парвати подхватил выходящую из комнатки Элью под локоть. Она успела поправить ему воротник куртки прежде, чем он, по-лошадиному мотнув головой («Не надо. Не до того!»), увлек ее на улицу.    
   Как две пришпоренные лошади (ну, она-то, скорее, корова, это Мигель — старый конь) они скатились с крыльца.
   Багровое солнце неуверенно заглядывало в прорехи облаков. У скамечки, обозначающей автобусную остановку, уже толпились самые нетерпеливые.
-Здравствуйте.
-Доброго утра вам.
   Сеньор Парвати раскланялся с сеньором Руисом, надевшим мундир с начищенными кружками медалей. Элья поцеловалась с сеньорой Аделией. Сеньор Комбали. Сеньор и сеньора Овато. Сеньора Варгас.
   Не видела ли Элья Ойсе, рыжеволосого мальчишку? Нет, не видела, не встречала со вчера, но обязательно скажу, если увижу вашего внука, сеньора Варгас.
   Солнце да, солнце удивительное, тоже радуется, знак дает. И дождь совсем незаметный, капля или две упали всего, сеньор Комбали.
   Вы думаете, Румо вспомнит про нас? Вот когда Мария... Ой, не сглазьте, не сглазьте, сеньора Аделия.
   За разговорами текли секунды.
Головы нет-нет да и поворачивались к изгибу дороги, ныряющему в заросли. Один полковник стоял спиной и не делал даже попыток хотя бы поглядеть через плечо.
-А вот и я! Извините...
  Сеньор Игнасио появился, держа за ручку огромный медный чайник. Сзади с чашками шел Кеичи. Перед ними расступились, и сеньор Игнасио, отдуваясь, с осторожностью опустил чайник на удачно подвернувшийся пень.
-Я подумал, мало ли кому захочется...
   Чашки разобрали быстро.
Нервозное ожидание запивали мелкими глотками, улыбались, молчали. Прислушивались. Автобус медлил.
   Сеньор Игнасио вытягивал шею, словно стремясь вырасти и увидеть всю дорогу сверху. Кеичи нашел прутик и стегал им вылезший к обочине чурлячный клок. Подвядший, не золотистый, а грязно-рыжий.
   Элья, жалея ноги, уселась на скамейку к сеньоре Варгас.
-Ага, - сказал вдруг полковник.
-Едут? - быстро спросил сеньор Парвати.
-Да, - кивнул полковник.
   Рокот двигателя накатывал волнами. Сначала тихий-тихий, через полминуты он зазвучал явственней, затем, видимо, заглушенный холмом, исчез, проявился снова, задушенно чихнул и, наконец, вознесся над близкими зарослями. 
   Секунда, полная устремленных глаз, — и автобус вывернул из-за поворота. Подняв водяной бурун, покачиваясь в неровных колеях и подставляя борта веткам, он медленно покатил к остановке. Был он красно-зеленый, с тюками и чемоданами, укрепленными на крыше.
   За лобовым стеклом темнела фигура водителя.
-Ура! - от избытка чувств крикнул сеньор Парвати.
   Полковник усмехнулся. Кеичи замер с высоко поднятым прутиком.
-Мигель, встань первым, - сказала Элья, - она должна тебя узнать.
   Автобус тяжело преодолел последние метры. Водитель гуднул в клаксон — через стекло было видно, как он улыбается, показывая крупные желтые зубы злостного курильщика.
   Из-под колес плеснуло жидкой грязью.
-Ай! - подрыгнул сеньор Парвати, спасая ботинки.
   Автобус, грозя рассыпать багаж, опасно накренился и замер, дверца с написанным от руки на листке маршрутом «Он-Сомбре — Санта-Каталина — Румоза - Арравива» со стуком открылась внутрь.
-Как вас много!
   Невысокого роста девушка в кроссовках, в джинсах и рубашке, концы которой были завязаны узлом на животе, встала на последней ступеньке.
   В руках она держала дорожную сумку.
Живые черные глаза. Ресницы. Ямочки на щеках. Крупноватый нос и большой рот. Не сказать, чтоб красивое лицо, нет. Но вот попробуй взгляд отвести, так и тянет к себе обратно. И не поймешь, почему.
   Всю жизнь можешь понимать — не поймешь.
-Здравствуйте все!
   Девушка легко спрыгнула на землю, не боясь испачкать обувь.
Сеньор Парвати распахнул объятья:
-Мария!
-Дядюшка!
   Охнувшего сеньора Парвати обняли, чмокнули в подбородок, стукнули сумкой в бок, клюнули носом в ключицу, накрыли вихрем иссиня-черных волос.
   Сеньор Парвати зафыркал как цирковой тюлень.
Автобус, пыхнув сизым бензиновым облаком, развернулся на пятачке плотной земли.   
-А вы потолстели, дядюшка!
-Ну уж!
-Ой! - расцепила ладони Мария, освобождая шею сеньора Парвати от захвата. - Сеньор Руис! Вы ничуть не изменились!
   Отставной полковник покраснел.   
-А ты очень... изменилась.
-У вас новая медаль?
-Нет, что ты! - Полковник в удивлении скосил глаза на мундир. - Как было три, так и осталось. Я просто тряпочкой...
-Ага, попались!
   Полковник покраснел пуще прежнего.
-Вот... уж и забыл, какая она, - пожаловался он нагруженному сумкой сеньору Парвати. - Шутница...
   А Мария уже целовала в лоб Кеичи и ерошила ему косую челку.
-Привет! Ты так вырос!
   Кеичи несмело улыбнулся.
-Вы красивая!
   Мария рассмеялась.
-С чего это мы на «вы»? Я всего на... - она куснула губу, считая, - ...на шесть лет старше. На «ты», хорошо?
   Кеичи кивнул.
-Здравствуйте, сеньор Игнасио! 
-Доброго утра.
-Как ваша чайная? Как чай?
   Сеньор Игнасио протянул девушке предупредительно налитую чашку.
-Вот, как знал, принес попробовать.
-Вы как всегда, - снова рассмеялась Мария. - На пятиголье?   
-Там много чего.
-Да?
   Мария вдохнула чайный аромат, затем пригубила чашку.
-М-м-м... Как мне не хватало этого в пансионе, сеньор Игнасио, если б вы знали! Вашего чая ничего лучше нет!
   Это признание было произнесено так искренне и так просто, что сеньор Игнасио почувствовал, что хоть сейчас готов бежать с чайником до Он-Сомбре. Да что там! До Арравивы! Вокруг мира!
   Солнце окрасило склон холма, огнем вспыхнули кроны бакото.
А Мария и без солнца светилась так, что от нее начинали светиться люди. Где прятался тот свет — в глазах? в улыбке? - не стоит доискиваться.
   Это волшебство.
-Здравствуйте, Аделия. Здравствуйте, сеньор Комбали. Здравствуйте все!
   Под ее взглядом сами собой разглаживались морщины, забывались болячки, выпрямлялись спины, отступали заботы.
-Как у вас хорошо! Почему я не вспоминала о Румозе раньше? - Мария покружилась, запрокинув лицо к небу и раскинув руки. - Как хорошо!
   Элья смотрела на нее, и ее темное прошлое медленно теряло гнилой застарелый цвет.
   Таяло.

   Солнце пятнало стену.
-Паула! Паула! - прохрипел сеньор Томэриу.
   Он обнаружил себя лежащим в дождевике и сапогах, едва способным пошевелиться. Болело все. От пальцев ног до макушки.
   Вот она, возрастная пакость.
-Паула!
   Что-то зашуршало на кухне.
Сеньор Томэриу приподнял голову.
-Паула, ты слышишь или нет? 
   Тишина.
Неужели копается в огороде?
   Сеньор Томэриу с трудом перевалился на бок. С сапога откололся кусок подсохшей глины и разбился на части у кроватной ножки.
-Я вот сейчас...
   Сеньор Томэриу неловко стукнул сапогом в стену. Подождал. Повторил. Стена отозвалась короткой вибрацией.
   Нет, похоже, подниматься придется самому.
Какое там на календаре? Тринадцатое. Даже не дотянуться. Это ж еще как-то руку надо выпрямить... И пальцы сложить...
   Несчастливое число. Жуткий месяц.
Сеньор Томэриу кое-как заставил себя сесть. Тело не хотело слушаться. Тело хотело упасть обратно. Скрип дождевика отдавал в виски. Ныла поясница. Стреляло в правом боку. Тупой болью откликался сгиб левого локтя. Намахался лопатой-то.
   О ногах и вовсе не стоило вспоминать.
Сеньор Томэриу дотянулся до стакана и промочил горло недопитой с позапрошлой ночи водой. Вода отдавала болотом.
-Па... Паула!
   Может обиделась и молчит? А на что?
-Ты знаешь, - сказал он, опираясь на низкий столик, - если ты обиделась на то, что я не поверил в оползень, то это зря. 
   Разгибаясь, он отпустил опору.
-Всю ночь, под дождем...
   Проковыляв по коридору, сеньор Томэриу обнаружил, что говорит в пустоту.
Комнатка Паулы желтела заправленной кроватью. На тумбе в кувшине — подсохшие цветы, пушистые соцветия - как их там называют, он не знал. Все ящики в комоде задвинуты, на гвозде, на древянных распяльцах — призраком висельника — жалось к стене выходное платье, белое, с узором.
   Сеньор Томэриу растерялся.
В кухне шебуршились в отнорках наглые мыши, даже человек им был уже не указ, хотя в углу коченел прибитый мышеловкой трупик. Эту мышеловку он, видимо, пропустил ночью, когда топтался.
    Стол был убран. Печь под ладонью была холодной.
Сеньор Томэриу постарался вспомнить, видел ли он Паулу вечером, и не вспомнил. Волнение охватило его.
   Уже не обращая внимания на протесты тела, он выбрался из дома.
Низкое солнце ослепило его. Что это? - подумал он, прикрывая глаза ладонью. Зачем это? Влажная тропка между грядками заплясала под сапогами.
   Цветник. Плетень. Тонкие столбики бамбука. Небольшой участочек с ягодными кустами. Молодые лавровишни. Ямки под картофель.
   Паулы нигде не было.   
-Паула!
   Сеньор Томэриу заповорачивался, ожидая отклика. Близкий рыже-зеленый лес, стена дома, поле, кусок дороги. Солнце.
   Мешанина цветов.
-Паула!
   Ему в отчаяньи подумалось: она могла уйти в деревню, к сеньоре Варгас. За мукой. Или за рисом. Не разбудила — значит, видела, что его не стоит будить. Но холодная печь...
   Что-то сдавило грудь.
Сеньор Томэриу двинулся к крыльцу, потом вернулся обратно, слепо ткнулся к мусорному овражку и отступил, чуть не раздавив попавшиеся под ноги посадки.
   Предчувствия, одно страшнее другого, туманили голову.
Ах! - вспомнил он. Она ж кричала что-то, когда он торопился в чайную. Не разобрал тогда, не расслышал. Седое чучело!   
   Наверное, она хотела сказать, что пойдет за грибами и травой. И ушла еще вчера. И заблудилась. И бродит сейчас там...
   Сеньор Томэриу подавил горловой всхлип и бросился к деревьям.
-Паула!

   Когда уже не видно было, куда бежать, Ойсе рухнул под ближайшее дерево.
-Все. Больше не могу.
   Тэнгир шлепнулся рядом, взборонив пышный мох локтями. Потом перевернулся на спину. Над головой его черным ветвистым куполом выгнулась крона бакото.
-А как мы обратно?
-Что — обратно? - всплыло бледное пятно лица Ойсе.
-Ну, это же Исчезающий Лес.
-А ты боишься?
   Тэнгир вздохнул.
-Мне отец много рассказывал. Здесь люди действительно пропадают. Если не найдут выхода, могут годами бродить.
-Значит, мы найдем выход.
-Хорошо бы.
   Тэнгир привстал.
Вокруг темнели деревья. Они с Ойсе лежали, огороженные с двух сторон, как руками, выступающими из земли корнями. 
-И еще неизвестно, что здесь бродит вдобавок, - прошептал Тэнгир.
-А мне есть хочется, - сказал Ойсе.
-И мне.
   В кроне шумел то ли дождь, то ли ветер, но внизу было сухо. Темнота словно прилипала к глазам.
-Сейчас бы каши тетиной, - Ойсе мечтательно заложил руки за голову. - Знаешь, какая у нее каша!
-Знаю.
   Они помолчали.
Потом вдруг коротко уркнуло в животе у Тэнгира, на что живот Ойсе длинно и раздраженно прорычал в ответ. 
   Минуты две мальчишки хохотали на весь Исчезающий Лес.
-Они сейчас съедят друг друга!
-Нет-нет, это они нас договоривались съесть! Когда мы уснем.
-Ага!
   Отсмеявшись, Ойсе посерьезнел.
-А действительно много человек пропало?
-Пятеро раньше, а один — в этом году. Может, их что-то зовет сюда, и они однажды уходят в чем были из дому. Как лунатики. А где-то в глубине Леса сидит монстр...
   Ойсе поежился.
-Еще скажи, что он сейчас к нам подкрадывается.
-Н-не знаю...
   Тэнгир, вытаращившись, рывком сел.
В темноте еле-еле были различимы просветы между деревьями. Что-то двигалось там. Или это только казалось так. Рисовался же ползучий, чешуйчатый, закручивающийся вокруг бакото...
   Тэнгир зажмурился.
-Т-тебя искать не будут?
   Слова от страха запнулись о зубы.
-Тетя, конечно, забеспокоится, - прошептал Ойсе. - Но я и раньше пропадал. Наверное, если не больше двух дней...
-А моему отцу без разницы, - горько сказал Тэнгир.
-А как думаешь, Фертолетто тоже заблудились?
-Я думаю, они даже не побежали за нами.
-Значит, надо только в сторону взять, - сказал Ойсе. - И сразу к полковнику.
   Он пошевелился. Они с Тэнгиром легко стукнулись головами. Темнота стала полной: подними руку к лицу — не увидишь не то что пальцев, вообще ничего.
-А Кеичи рассказывал, что по Лесу ходит мистер Рамбл... - произнес Тэнгир.
-Это из чайной парень? - сонно отозвался Ойсе.
-Ага.
-Странный он какой-то.
-Зато такие узоры из светляков выкладывает! То есть, они сами выкладываются...
   Ойсе зевнул.
-Нам бы одного...
   Крона бакото покачивалась над мальчишками, капли дождя безуспешно пытались проколоть ее, но не могли.
   
   Марию вели к дому всей толпой.
Сеньор Игнасио с сыном несли чайник позади всех. Гавкали псы. Метались курицы. Свиньи просовывали пятачки сквозь прутья оград.
   Солнце ползло вверх, сизые облака цеплялись за него, но будто соскальзывали и в бессилии срывались к горизонту.   
   Дорожные колеи подсохли, наплывы глины пестрели трещинами.      
-По-моему, - сказал сеньор Игнасио, - мы все правильно делаем. Это, в конце концов, наша жизнь. Мы должны за нее бороться. Не важно, кто мы — люди, куклы, искусственные существа. И даже если Румо...
-Пап, - мягко посмотрел на него Кеичи, - ты не злись.
-Я не злюсь.
-И не думай, пожалуйста, плохого.
-А я и не думаю, - возразил сыну сеньор Игнасио. - Давай руки переменим.
   Они поменялись местами.   
Толпа ушла вперед. Даже сеньора Варгас с больными ногами умудрилась не отстать. Родная чайная зажелтела соломенной крышей. Справа открылся заброшенный огород, а за ним — пекарня сеньора Комбали.
   Чай плескал в чайнике. Жалко, совсем остыл.
-Мне просто неловко, - сказал сеньор Игнасио. - Получается, мы используем Марию, как Румо использует нас.
   Кеичи встал так неожиданно, что чайник, наклонившись, вольно полил глину из носика.
-Пап, Румо никого не использует, - твердо сказал сын. - Просто создал и все.
-Но...
-И Мария — никакая не игрушка.
   Сеньор Игнасио вздохнул.
-Почему же у нас все так... ну, не так уж и хорошо?
   Кеичи улыбнулся.
-Потому что это жизнь, пап.
-Ой-ей, философ! - сеньор Игнасио качнул чайник. - Пошли давай!
   Они свернули к чайной.
Тростниковая изгородь кое-где порыжела, ее надо было бы подновить.

   Румо пригладил волосы, потом растрепал, потом скривился и пригладил снова.
-Ну и как? - спросил он висящее в метре над полом зеркало.
   Зеркало, помедлив, словно раздумывая, повторило его гримасу. Но не ограничилось — сделало пару ужимок и накрутило из отраженных косм рожки.
-М-да...
   Взмахом руки Румо отпустил зеркало, и оно, обиженно звякнув, прилипло обратно к стене.
Ждать? Идти? Или все-таки ждать? Или ждать в дверях? А может на крыльце? С трубкой? Или с сигарой? Этак скучающе, в кресле-качалке...
   Вопросы перемешивались в голове. Воротник рубашки натирал шею. Пальцы подрагивали и все рвались выбить какую-нибудь задорную дробь на первом попавшемся предмете.
   Нет, что-то с ним не то.
Солнце еще... Само нахально выползло, нарушив запрет, выперлось на небо, смотрите на него, радуйтесь...
   Румо фыркнул. 
Злиться не получалось. Казалось бы, все бунтует, все отращивает собственную волю и выворачивается из заведенного порядка; Шмякель грызет ножку стула, не обращая внимания на его окрики, только глазом косит, мол, ладно тебе, ножку пожалел; автобусы разъезжают где хотят; почтальоны звенят велосипедными звонками; деревенские, напустив таинственности, кучкуются и шепчутся, не расходясь по домам.
   Но ему нравилось. 
Утреннее ожидание не притухло, наоборот, разгорелось с новой силой.
   Ах, как все это удивительно!
Румо подтащил кресло в коридор, чтобы дверь можно было просто толкнуть ногой, сел так, сел этак, перекинул ногу, вперился в дверную ручку, тренируя взгляд.
   Как бы чтобы грозно...
Тьфу ты! Лучше рассеянно. Или даже умудренно.
   Он расхохотался.
Шмякель недоуменно поднял голову, дернул ухом.
-Спокойно, - сказал ему Румо.
   За пять-шесть домов родилось шествие, какое-то непонятно светлое, легкое, словно подпитываемое светом изнутри. Сеньор Игнасио, сеньор Парвати, сеньора Аделия. Мальчишка Кеичи. Кристобаль Руис. Сеньора Варгас.
   И еще, и еще.
Румо вдруг понял, что плачет. Этому не было причин, но вот же, вот же, текут...
 
   Сеньор Тито спал тревожным сном.
Ему снилось, что он попал в дурацкую ситуацию — заблудился в лесу. Сон даже пах и шумел лесом. Одеяло, видимо, сбилось, и холодок щипал плечи, добавляя правдоподобия. А еще и оконная рама, наверное, слетела с худого крючка — иначе бы не веяло, не царапало по шее и по руке сквозняком. 
   Сеньор Тито подумал, вот уж жуть будет, если он сейчас проснется и действительно окажется в лесу. Вот раз, два и...
   Он распахнул глаза.
Валерианы мне! Душицы! На спирту!
   Под головой был мох, в ребра вгрызался крючковатый корень, а вокруг, в рассветной дымке, простроченной солнцем, алели стволы бакото. Смутно — вдалеке и со всеми деталями — перед носом.
   Сеньор Тито издал звук, который испугал его самого. Это был глубокий и тоскливый стон обманутого существа.
-Не сон. О, боже мой, не сон, - прошептал сеньор Тито.
   Озираясь, встрепанный, отлежавший бок, он в спешке поднялся.
Лес был спереди и сзади, справа и слева, лес нависал даже сверху — красно-черным листвяным куполом.
   Сеньор Тито шагнул в одну сторону, в другую и растерянно моргнул — а куда, собственно, идти? Он откуда...
-Эй! Кто-нибудь!
   Хватаясь за крепкую, шершавую кору стволов, сеньор Тито пошел на солнечный свет.
Он старался не поворачивать, свет бил прямо в глаза, но через десяток шагов вдруг оказалось, что на пути стоит бакото.
   Сеньор Тито удивился, нашел свет снова и, не пройдя и пяти метров, уткнулся в то же дерево. Хотя нет, в другое. Или в тоже?
   Бакото казались близнецами.
-Помогите! - крикнул сеньор Тито в дымку. - Я здесь!
   Обдирая с коры клейкие чешуйки, он побрел между стволами. Мох продавливался под ногами, над головой, поверху, скакали какие-то зверьки и рассерженно цокали.
   Ах, Аделия, горько думал сеньор Тито, посмотри, где я. Пропал, совсем пропал. Как все это неправильно.

   Они долго стояли над телом старухи. Затем Кафана накрыл ее мешковиной.
-Она, кажется, припахивает, - сказал Рабах.
-Совсем немного, - Юнис носком сапога аккуратно загнал под мешковину край грязного синего платья.
-В любом случае, мы не будем хоронить ее сейчас, - Кафана посмотрел на низкое солнце. - Духи-хранители были бы против, это их время.
-А потом? - спросил Юнис.
   Рабах отвесил ему подзатыльник.
-Не мели языком зря.
-Эй! Я же ничего... - вскинулся Юнис.
-Хватит! - оборвал намечающуюся стычку между братьями Кафана. - Позавтракаем, там решим.
   Они вернулись к палатке.
Рабах занялся костром. Юнис сходил к речке за водой. Кафана нанизал на прутики купленное Салазаром Бонга мясо.
   Скоро мясо зашипело на огне, угли потеснил картофель, а в маленьком котелке заклокотал на скорую руку заваренный чай.
-Помолимся, - сказал Кафана.
   Юнис с Рабахом подсели к нему, подобрав под себя ноги. Косматые, бородатые, в широких штанах и толстых свитерах под горло. Они редко мылись, и пахло от них не лучше мертвой старухи.
   Кафана прикрыл глаза.
-Духи-хранители, примите завтрак наш и животы наши, и рот с языком во славу свою. В жертву приносим вам пищу, связанную с началом дня. Примите в дар.
-Омм! - сказал Рабах.
-Омм! - сказал Юнис.
   Кафана подал братьям по прутику. Затем разломал подсохший хлеб на три куска.
Фертолетто слитно захрустели, заскрипели зубами, раздирая мясо; черные, горячие ядра картофелин размалывались прямо с кожурой.
   Искрилась, взревывая на перекатах, речка.
Мысли братьев текли подобно ей, и перекатами в них служило золото.
   Ели молча, по очереди залезая пальцами в плошку с крупной солью. Когда же пришел черед чая, как старший разливая кипяток по мятым железным кружкам, Кафана сказал:
-Салазар — трус.
-Почему это? - спросил Рабах и потрогал изнутри языком ударенную Бонга щеку. Щека саднила памятью.
-Мельтешит. Из-за старухи. Я чувствую.
   Кафана степенно взял свою кружку. Отпил. Кивнул своим мыслям.
-Да, - сказал он, глядя на дальний речной берег. - Он совсем потерял голову. Как бы не сбежал, не рассчитавшись.
-Так может... - начал было Юнис и съежился под взлетевший рукой Рабаха.
   Впрочем, рука так и не опустилась.
-А Юнис прав, брат, - помедлив, сказал Рабах Кафане. - Зачем он нам теперь нужен? Тем более, с трупом этим?
   Кафана помолчал, глотнул еще, сощурился, словно считая намытые потоком песчинки.
-А золото?
-Отберем!
   Кафана рассмеялся в глаза Рабаху.
-Ты знаешь, где он прячет его?
-В доме! В деревне!
   Кафана выплеснул остатки чая в костер.
-Ты думаешь, я скрытно не был там? У него не дом, а дыра. И сарай не лучше. Сын все время под боком. Юниса вон спроси.
-Я был, да, - Юнис по привычке принялся водить расставленными руками. - Золота нет, но чисто. Вряд ли там. Там негде, все на виду.
-И что тогда? - спросил, кривя губы, Рабах.
   Кафана улыбнулся.
-Я не зря вчера вечером дал Салазару недельную добычу. Спрятать он ее не успел — поздно, да и дети эти еще... Так что, - он поднялся, - вы потихоньку собирайтесь. Незаметно готовьте, увязывайте тюки, но палатку не разбирайте. Завтра-послезавтра снимемся. Думаю, с мертвой старухой все равно здесь кроме тюремного срока ловить нечего. А я как раз прослежу за нашим компаньоном.
-А если он на машине?
-Ничего. Духи-хранители помогут!
   Кафана выслеживал Бонга уже вторую неделю и дважды терял его на подступах к Исчезающему Лесу. В этот раз он надеялся Салазара не упустить.
   Хотя, конечно, Исчезающий Лес...

   Эхо рассыпалось между стволами.
-...ите! ...ите! ...те...
   Тэнгир вздрогнул.
-Слышишь?
   Ойсе обернулся. Чумазое лицо его напряглось. Брови сошлись над переносицей.
-Вроде кричал кто-то.
-Может, один из тех, заблудившихся, - предположил Тэнгир.
-Тогда встретимся, - сказал Ойсе. Под его ногой оглушительно треснула сухая ветка. - Черт!
-Черт! Черт! Черт! - подхватило эхо слово, уволокло вдаль, громыхнуло там и прокатилось за спины.
   Рассветная дымка осела белесым низким туманом.
Мальчишки осторожно брели в нем, как в молоке, утонув по колено. Попадались ямки и ветки, ногу сломать, как сказал Ойсе, раз плюнуть.
   Об этом Тэнгиру думать не хотелось. Эта кость, торчащая наружу, мышцы, сухожилия, кровь,   слабость...
   Ладно с ним, а если с Ойсе такое? Он же ничего не сможет. Что-то как-то наложить. Или вправить...
-Не отставай!
   Ойсе выглянул из-за ствола.
-А представь, - сказал Тэнгир, гоня мысль про ногу из головы, - человек уже вышел из Леса, или вообще умер, а голос его остался. А?
-И что? - нахмурился Ойсе.
-И теперь зовет, манит...
-Вот ты мрачный!
-Отец говорит, всегда надо к худшему готовиться, - оправдываясь, сказал Тэнгир.
-Так то готовиться, - фыркнул Ойсе, - а не выдумывать! Мы вон в Исчезающем Лесу переночевали, это ж вообще!..
-А что — точно!
   Тэнгир повеселел.
Уж мерещилось всякое, скользкое, змеистое, а заснул. И ничего не случилось! Никто не сожрал, никуда не уволок.
-Так мы эти!.. - воскликнул он. - Без страха которые!
-Эти, эти... - Ойсе остановился, оглядываясь. - Нам бы только выбраться.
   Лес молчал.
Тянулись вверх бакото, закрывая небо. Редкие капли солнца стыли на стволах, подобно смоле. Торчащий из тумана куст дразнил кислыми синими ягодами.
   Тэнгир наклонился сорвать одну-две, хоть чуть-чуть голод перебить, а когда распрямился, увидел за спиной друга...
-Ойсе!   
   Никогда не думал Тэнгир, что бросится от страха на сам страх.
Корявая, выпавшая из дымчатого света фигура еще только взмахивала нелепыми конечностями, еще только раскрывала свой с сине-черными губами рот, а Тэнгир уже летел к ней, целя неразумной испуганной головой прямо в выпуклый живот.
   Ойсе, тот даже не успел ничего понять.
   Бумс!
Фигура ойкнула и упала. Тэнгир оседлал ее, готовясь врезать как следует.
-Ага!
-Ребята, как я рад вас видеть! - выдохнув, сказал страх. - Я рад, что вы меня нашли!
   И превратился в измотанного сеньора Тито.

-Здравствуйте. Мне сказали, у вас надо отметиться.
-Да?
   Как-то странно получилось — они не успели и познакомиться, а уже держали друг друга за руки. Подушечки пальцев окунались в тепло ладоней. Выстукивали.
   Румо — Мария. Мария — Румо.
-Ну, да. Сказали.
-Ах, хитрецы.
   Ему хватило ее улыбки, ей — движения его глаз, чтобы понять, что незадачливые советчики прячутся совсем рядом.
   За изгородью, которую он когда-то сделал для забревшей к нему коровы.
Прошу любить и жаловать, сеньор и сеньора Парвати, Кеичи, сеньоры Игнасио и Кристобаль Руис. И еще двенадцать человек.
-Вы сильно не ругайте их, - попросила Мария.
-За что? - удивился Румо. - Честно, они большие молодцы. Я даже не думал, что они способны на такое.
-Как загадочно.
-Еще бы!
   Румо смотрел на Марию и не находил в ней ничего своего.
Она была восхитительно-живая и восхитительно-чужая, выдуманная молчаливым мальчуганом  и — понемногу - всей деревней. В ней жил свет и их несколько наивные надежды.
   Но более всего, более всего...
-А я вас помню, - сказала Мария. - В прошлом году, праздник Осени...
-Почему же «вас»? - мягко спросил Румо.
-Тебя, - поправилась Мария, смутившись на крохотную, но такую говорящую дольку времени. - Видела тебя... Вы... Ты был такой серьезный...
-А-а... Это от него у нас до сих пор флажки висят? Я был в депрессии... Не в настроении, в общем.
-Значит, меня ты не заметил?
   Прошлое расплеталось и сплеталось заново, подвигались события, менялись дни, возникала память. Своя и чужая. Его и Марии. Веселая, светлая.
   Праздник Осени.
-Почему же? Ты... - Румо прищурился, заглядывая в черные смеющиеся глаза. - Ты была пятигольей, зеленое с фиолетовым.
-Ага! А сеньор Томэриу нарядился бакото!
   Мария сморщила нос.
-Таким длинным, тощим... - сказал Румо.   
   Мария фыркнула, и они расхохотались, вспоминая вместе, как сеньор Игнасио ходил вокруг седеющего бакото со своим бессменным чайником и все пытался его полить.
   А бакото не нравилось!
Румо не помнил, как они зашли в дом, не помнил, как экскурсоводом водил Марию  — комната, кладовка, это подпол, это, пардон, будочка-пристройка, в мастерской, извини, бардак, ну ее, а здесь отсырело; не помнил, как разгонял мебель и сооружал стол у окна.
   Мария смеялась — вот что он помнил!
А еще — эпизодами — ее локоть на столешнице; Шмякель, узлом завернувшийся у ее ноги; солнце, рожи деревенских, опасные дроби сердца.
   Вьющиеся волосы, бусины оберега на правом запястье, родинка на шее слева.
Оказалось, с ней очень легко говорить. Обо всем, хоть возьми тему с потолка. Да и говорили ли они? Скорее, это был какой-то марафон по угадыванию мыслей, по узнаванию друг друга, по разностям и общностям.
   Потому что более всего Мария была любовь.   
-А я в детстве страшно боялась светлячков. Представляешь, ползет на тебя такой маленький фонарик!
-А я в детстве совсем был... - Румо махнул рукой, отдаляя от себя всю безнадежность и серость детства. - Не стоит, в общем.
-А снег ты видел когда-нибудь?
-Да. Однажды в горах я чуть не замерз. Это, знаешь, было совсем не страшно и не больно. Как в сон проваливаешься потихоньку...
-Но ты же не замерз?   
-Нет, - улыбнулся Румо.
-А я снег ела!
-Зачем?
-Ну, спонтанное такое желание.
    Дважды в окно осторожно стучался сеньор Игнасио, дважды с пыхтением приподнимал чайник и наливал им в выставленные наружу чашки чаю.
-Раньше мне казалось, что тетя Элья очень злая.
-У нее была тяжелая жизнь.
-Нет, а в этот раз она мне вовсе такой не кажется. А наша учительница английского мне все время ее напоминала.
-Я был «хорошист» в школе.
-А я очень любила танцы. Особенно пасадобль. Только у нас женский пансион, и пары тоже были женские. Девушки, которым выпадало танцевать за мужчину, рисовали себе углем усы. Такие, колечками.
   При наклоне головы на щеке Марии золотился пушок.
Как такое можно выдумать? - думал Румо. Никак. Невозможно.
   Он слушал Марию и говорил сам, и радовался и огорчался вместе с ней, простые истории, простые заботы.
-А в Он-Сомбре всего один маленький магазинчик. Правда, раз в неделю приезжает автолавка сеньора Шарга с платьями и обувью. Но это, конечно, не спасает...   
-Ты и так красивая, - сказал Румо.
    Они смотрели в глаза друг другу, а вокруг, вокруг...
Душистым вихрем кружились цветы, они выстреливали вверх и рассыпались на полнеба... Лаял Шмякель... Бакото обрастали оранжевыми сережками завязи... Седина уходила из усов отставного полковника... Смеялся Кеичи...
   Сеньор Игнасио, наблюдая все это, лил чай в траву.
-Махнем на речку? - спросила Мария на фоне цветочного круговорота и взблесков солнца. - Там, наверное, сейчас здорово.
-А давай!
-Только мне нужно переодеться, - Мария оставила руку Румо и задержалась на пороге. Гибкая фигурка в светло-голубом, с белым воротничком. - Ты дождешься?
   Румо улыбнулся.
Милая, милая Мария.
-Лучше всего я умею ждать.
   
   Вот и все.
Салазар отступил в тень, когда юная козочка, приехавшая на автобусе, проскочила мимо него. Почти как та, оставившая ему сына. Тонконогая, веселая.
   Все они такие, пока...
Салазар сплюнул. Ну что, подумал, Румо, вот и поквитаемся. Я тебе, наверное, даже доброе дело сделаю.
   Он продрался через дикий шиповник и, пригибаясь, двинулся вслед за девушкой. Бакото роняли сережки, летели цветочные лепестки.
   Один лепесток прилип Салазару к губе. Он походя сжевал его, чувствуя маслянистую горечь.
Вроде бы такая зазывная красота, эти цветы, а внутри, раздерни только, раскуси, ничего, кроме горького сока сожаления... Также и женщины...
   Чтобы остаться незамеченным, метров десять он прополз за отвалами вывороченных и вновь проросших дернин.
   А вот чего не сделаешь! Понастроили, окна черт-те куда глядят!
Козочка свернула перед каменным истуканом, и мимо дорожки наверх, к дому ломкой блондинки, Аделии-как-ее-там (тоже дура редкостная), направилась к Парвати.
   А где свита? Нет свиты.
Едва козочка скрылась за облупленной дверью, Салазар сполз в канаву у истукана. Что ж, кивнул он себе, подождем. Если он все расслышал правильно, сейчас она побежит обратно.
   Купаться!
Ничего, Салазар Бонга тоже умеет девушку искупать.
   Он оскалился и пригнулся, когда стремительная тень сеньора Почтальона на велосипеде прокатилась в направлении чайной. Синяя спина, перечеркнутая потрескавшимся ремнем почтовой сумки, мелькнув, пропала за бакото.
   Не было, не было, и вдруг залетал. Тоже урод.
Бонга выглянул и спрятался снова. Не вышла еще. Он задумался. Куда-то надо будет ее... И поставить условие Румо, что он вернет козочку, как только сможет покинуть сраную деревню навсегда.
   И золото взять.
Справа колыхнулся чурляк, Салазар сполз еще ниже; по обочине, чуть ли не оскальзываясь, пробежала ломкая блондинка-художница — глаза беспокойные, лицо бледное. Наверное, к хахалю своему, аптекарю, спешит-торопится. Ах, ах, давай уединимся, я вся горю! А когда родится ребенок...
   Салазар поскрипел зубами.
Ладно, не стоит об этом. Козочка, конечно, тоже пусть живет, но он им преподаст урок. Всем преподаст. Сначала попугает, потом обменяет на свободу.
   А вот если Румо заупрямится... Да, если что-то пойдет не так...
Бонга прищурился. За истуканом вольно росла трава, высокая, справа чернели остатки сожженного молнией сарайчика, взять наискосок — и, считай, мимо дома Варгас он прямиком доберется до пикапа.
   Ухо уловило легкий стук двери.   
Салазар подобрался. Теперь, значит, угадать со временем. Чтобы тень, чтобы кое-кому пришлось наклоняться.
-Девушка, помогите, пожалуйста.
   Бонга, чуть выждав, просяще вытянул руку из канавы.
-Что?
   Он услышал - козочка остановилась. А еще через секунду между истуканом и бакото возник ее подсвеченный солнцем силуэт.
   Эх, дурочка непуганая!
Сердце на мгновение сбилось, ведь красивая, подумалось, девчонка. Но Бонга бы не был Бонга, если б давал себе слабину.
-Сюда, - он коротко простонал, отставляя ногу в сторону. Будто вывернул или сломал, скатившись с дороги.
-У вас что-то случилось?
   Козочка наклонилась.
Эта ее осторожность, эта опаска, это ее желание разобраться на расстоянии, а не подойти, чуть не заставили Салазара сорваться. Дура! - хотелось закричать ему. Ты что, слепая? Что случилось? У тебя тут человек лежит!
   А если бы вообще с оторванной ногой?
Жалко, неудобная поза не предполагала быстрых движений. Так бы...
   Но нет, он потерпит. Главное — не спугнуть.
-У вас нога, да?
-Да.
   Козочка наконец спустилась. Хватаясь за ветку и перебирая туфельками по глине. Переоделась в короткое, узорчатое. Ножки загорелые. Коленки открыты.
   Ее лицо возникло совсем близко. Беспокойство в черных глазах. Озабоченно прикушенная губа. Опахалом над заправленными за уши волосами закачалась отпущенная ветка.
-Как вы?
   Салазар улыбнулся.
-Прекрасно!
   Он поймал вскрикнувшую козочку за шею, в капкан согнутой руки. Пригнул, чтобы носом — в землю, в траву. Так, что и не вырваться. Второй рукой сунул в бок пистолет.
-Слушай сюда, птичка, - сказал он прямо в расширившиеся от страха глаза. - Не пищи, понятно? Не поможет. Я выстрелю. Ясно? Ну-ка, моргни.
   Девушка моргнула.
В том же наклоненном положении, Бонга повлек ее от истукана, от канавы к намеченному пикапу. Пригибался, оглядывался по сторонам.
-Это наши с Румо дела, - сказал Салазар, выхватывая мимоходом сбоку выражение ее тревожно изломавшегося, покрасневшего лица. - Ты, я вижу, ему понравилась, а я ему не нравился никогда. И ничего доброго от него...
   Остановившись, он выдул воздух сквозь зубы. Оскалился страшно, как человек, для которого уже нет пути назад, и потащил девушку снова. 
   Мария пыталась дышать сквозь стинутое горло. Слабость разливалась по телу. Она думала, что если упадет, то ее пристрелят.
-Он здесь все, - шипел Салазар ей в ухо, - а я — ничто. И не потому, что я ни на что не способен. Потому что он все так подстроил, понимаешь? И старуха...
   Они вытоптали тропку через огород, сверкающий зелеными листьями салата, миновали водяную колонку. Бонга слегка ослабил хватку.
   Козочка тут же закашлялась.
-А вам-то... вам-то я зачем?
-Ты — моя гарантия, - сказал Салазар, высматривая что-то в окнах недалеко стоящего желто-серого ветхого дома. - Мы хоть поговорим.
-С Румо?
-С ним. С кем же еще? Пора уже разобраться. - Он показал в сторону, на торчащий поверх кустов борт пикапа. - Мы сейчас с тобой проедемся, а Румо прибежит за тобой...
   И вдруг, повернувшись к окнам, прокричал:
-Эй, Варгас! Карла! Ведьма малохольная! Ты видишь, с кем я?
   Дверь хибары отворилась.
-А, Салазар... - На пороге встала крепкая старуха в ночнушке и юбке. Сощурилась. Лицо у нее было сухое, а волосы седые, с остатками рыжины. - Никак на чужое позарился.
-Ты бы за своим смотрела, - Бонга схватил Марию за плечо и поддернул, заставляя выпрямиться. - Скажи Румо, я жду его в Лесу.
-Я-то скажу, - кивнула сеньора Варгас. - Но ты бы не радовался.
-А видно, что я радуюсь? - усмехнулся Салазар. - Может, у меня нет выхода.
   И подтолкнул Марию к пикапу.

   Кафана выполз на холмик.
Он видел, как Салазар, предварительно связав девушке руки, угнездил ее в автомобиле, погрозил кольтом, чтобы не вздумала бежать, и закурил, навалившись на открытую дверцу. 
   Из желто-серого дома вышла старуха, что-то негромко сказала, Бонга раздраженно махнул на нее сигаретой.
   Две затяжки — и он сел на водительское сиденье.
Старуха же, постояв, заковыляла по глинистой дороге куда-то в конец деревни.   
   И не подобраться.
Кафана поискал глазами хоть что-то, за чем можно спрятаться. Хоть бакото выдергивай и иди с ним. Или чурляком обвязывайся, изображай из себя...
   Нырнуть бы в кузов!
Пикап, заводясь, сотрясся. Сизое облако выхлопа поплыло, рассеиваясь, вверх. Кафана уже приготовился бежать за Салазаром, сколько сможет, но тут...
   Дзынь-дзынь!
С недалеко ушедшей старухой разъехался «Schwinn Excelsior». Блеснули на солнце значок на круглом кепи и бляха на ремне.
   Дзынь-дзынь!
   Кафана шагнул навстречу.
-Сеньор Почтальон!
   Велосипед притормозил. Мелким шорохом брызнула крошка из-под колес.
-Чего вам надо, сеньор?
   Сеньор Почтальон, спустив ногу с педали, уставился на Кафану с некоторым напряженным вниманием: письма нет, бандероли к отправке нет, может, за пазухой?
   Длинное лицо сеньора Почтальона вытянулось еще больше, когда Фертолетто медленным движением достал из-за пояса револьвер.
-Вот.
-Мы не пересылаем оружие, - качнулся назад сеньор Почтальон.
   Губы его искривились в негодовании, он повернул руль велосипеда, но Кафана оказался быстрее.
-О, это вовсе не почтовое отправление, - сказал он и ударил сеньора Почтальона рукояткой револьвера по голове.

   Когда к устало бредущим между бакото Ойсе, Тэнгиру и сеньору Тито выплыл из папоротников сеньор Томэриу, сеньор Тито выдохнул:
-Это и есть Промысел.
   Старик покачал седой головой.
-Чей Промысел?
-Румо. Вы все видите только плохое в чем-то. Мыши вот ваши, дождь... И сразу он виноват. А я думаю, в нашей встрече больше его заслуги, чем во всем остальном.
-И это — Промысел? - Сеньор Томэриу с помощью мальчишек опустился на корягу. - А пропажа моей Паулы? А ваше здесь местонахождение?
-Мы сбежали от Фертолетто! - воскликнул Тэнгир.
   На щеке у него синело пятно от раздавленной ягоды.
-Они кого-то убили! - поделился Ойсе.
   Аптекарь охнул.
-Вот видите? - сеньор Томэриу уныло склонился. - Убили, сбежали, я Паулу ищу... Разве хороший Промысел может начинаться с плохих событий? 
   Сеньор Тито взглянул на чумазых мальчишек, потом вверх, на пробивающееся сквозь кроны солнце.
-Не знаю, - сказал он. - Многое поначалу кажется ужасным, как подъем в гору кажется ужасным с ее подножия. Думаешь, разве можно одолеть весь этот путь? Все эти обвалы, расщелины, вздымающиеся на невозможную высоту склоны...
-Бред, - махнул рукой старик.
-Это ваше нытье — бред! - взвился аптекарь.
-Дяденьки, - жалобно произнес Ойсе, - может мы пойдем?
-Да-да, - сеньор Томэриу протянул руки, - помогите-ка мне...
   Ойсе подставил ему плечо, сеньор Тито, хоть и был раздосадован, подал ладонь. Вместе они медленно двинулись за идущим впереди Тэнгиром.
   Деревья расступались, просветы казались обманчиво-прозрачными.
-Мы вообще туда идем? - спросил сеньор Тито после того, как они дважды взяли в сторону.
   Тэнгир пожал плечами.
-Будет смешно, - сказал старик, - если весь Промысел Румо состоит в том, чтобы мы блуждали тут хором.
   Сеньор Тито скривился.
Он мог бы еще возразить, но несвежесть белья, усталость и лишь несколько ягод вместо плотного завтрака подорвали его решимость отстаивать свое мнение.
   В конце концов, подумалось ему, все люди разные.
Может, Румо потому и сотворил нас такими, чтобы мы в слабости находили силу, в страхе — храбрость, в спорах — истину.
   Он подхватил качнувшегося старика.
-Ну, Ринальдо, не стоит падать.
   Сеньор Томэриу слабо улыбнулся.
-Что-то мне, Алессандро...
-Ничего-ничего.
   Они пошли с остановками. Под ногами похрупывала отвалившаяся, омертвелая кора. Исчезающий Лес и не думал кончаться. Бакото, чурляк, редкие папоротники, ягоды на тонких веточках, невесомая паутина, норовящая облепить лицо. 
-Ура! Я вспомнил!
   Тэнгир, смеясь, запрыгал на месте. Прыгали волосы, прыгало пятно на щеке.
-Что вспомнил? - спросил Ойсе.
-Да уж, молодой человек... просветите...
   Воспользовавшись передышкой, старик согнулся, нашел рукой дерево. Задышал с присвистом.
-Все просто! Надо идти не на просвет, а от него.
-Пятиться? - не поверил сеньор Тито.
-Да. И когда он закроется, идти от следующего! Мне отец говорил, а я забыл.
-Это можно попробовать, - кивнул Ойсе.
-Ничего глупее не слышал, - ворчливо заявил сеньор Томэриу. Но спустя мгновение выпрямился. - Что ж, давайте так.

   Быстрее, быстрее!
Сеньора Варгас спешила, как могла. Пятки и щиколотки отдавали свирепой болью, в горле клокотало, в глазах танцевали желто-зеленые пятна с вкраплениями небесной голубизны, но она упрямо тащила себя вперед.
   Салазар! Ах, негодяй!
Как сеньора Варгас жалела, что полгода назад свела Салазара Бонга с мистером Рамблом! Эта боль была хуже боли в ногах. Не успокоить ни ваннами, ни мазями, ни покоем. Все время в сердце.
   Наверное, с мистера Рамбла все и пошло не так.
Он был приятный мужчина откуда-то с запада. Точнее, казался таким. Снял у Карлы комнатку, уходил рано утром, приходил поздно вечером. За ужином рассказывал смешное, веселое, говорил, что ищет здесь неведомые диковины, поразительные загадки, собирает истории и сказки, а попутно занимается геологическими и этнографическими исследованиями.
   Иногда он исчезал на неделю или две, а потом появлялся в деревне с подарками, устраивал шумные чаепития в чайной.
   Странности с мистером Рамблом стали проявляться постепенно.
Вроде бы улыбчивый и предельно вежливый, спустя какое-то время он уже вызывал у сеньоры Варгас лишь глухое раздражение.
   Сначала она не понимала, почему. А потом...
Доброе утро, Карла. Спокойной ночи, Карла. Какая у вас прекрасная каша, Карла.
   Вроде бы нормальные слова, но в каждом словно имелась червоточина. Мистер Рамбл говорил это, будто подразумевая, что утро вовсе не доброе, ночь совсем не спокойная, а каша — определенно, гадость.
   Сеньора Варгас испугалась.
Она стала замечать крохотные, незаметные и вроде бы несвязные вещи. После пожелания доброго утра — головную боль к обеду. После похлопывания мистером Рамблом яблони — каких-то жучков на ее листьях. После его чаепитий — двух-трехдневные раздоры и скандалы по всей деревне.
   Каша (прекрасная) пригорала, ноги (на них еще танцевать и танцевать) распухали колодами, почта (сеньор Почтальон пунктуален как никогда) опаздывала.
   Еще через месяц сеньора Варгас решилась и сказала, что не может больше сдавать комнату. Ждет племянника, вот-вот должен приехать. Мальчишку же не поселишь с собой в одной комнате, да и вам неудобно будет.
   Мистер Рамбл понимающе улыбнулся и спросил, у кого, на ее взгляд, он может в деревне попытать счастья. «Не хотелось бы уезжать, не закончив работу, - сказал он. - Здесь славные холмы, удивительный лес, к северу я видел замечательное индейское стойбище».
   «Салазар Бонга, дом с забором без ворот».
Сеньора Варгас произнесла это местью Бонга за раздавленную курицу. Зачем? Бог мой, зачем? - кляла она потом себя.
   Они спелись.
Аккуратный и улыбчивый мистер Рамбл и вечно небритый, угрюмый Салазар. Дьявол и его верное орудие.
   Сеньора Варгас наблюдала, как они носятся на пикапе Бонга по окрестностям, исчезают и появляются, и ждала страшного.
   Дождалась.
Пошли дожди. Сгнило просо. Мальчишка сеньора Игнасио заболел припадками. По деревне пошли шепотки о Румо. Мол, обессилел, забыл, покинул.
   Сеньоре Варгас приснилось, будто мистер Рамбл, забравшись в укромное место, в какую-то впадинку с нависающими бакото, мнет руками воздух, а потом невидимое, обжатое ладонями нечто сует, словно грудь, в рот и сосет, сосет, сосет...
   Она поняла — вовсе не Румо виноват в происходящем.
Скоро Салазар как с цепи сорвался. В глазах блеск золотой, лихорадочный, каждый вечер — пьяные песни.
   Арравива! О, Арравива!
Мистер Рамбл тогда же обронил в лавке сеньора Себа — они нашли золото. Недалеко. Жалко, он уже не находит здесь ничего интересного. Наверное, уедет завтра-послезавтра.
   И уехал.
Бонга увез мистера Рамбла с маленьким подарочным чайничком от сеньора Игнасио и все с той же улыбкой на лице.
   Только вот ничего не закончилось...
Сеньора Варгас, тяжело переваливаясь, пронзила цветочный ветер, упала на ступеньках крыльца и прошептала в склонившееся над ней озабоченное лицо:
-Салазар... Мария... он украл... 

   Зачем?
Румо обвел глазами столпившуюся деревню. Сеньор Руис, сеньора Парвати, сеньор Комбали. А за ними — еще, люди, куклы, теперь и не разберешь, кто.
   Смотрят, дышат, молчат.
-Кеичи, пойдешь со мной? - спросил он.
   Мальчишка кивнул.
-Сеньор Румо, может и мне... - встал рядом сеньор Игнасио.
-Не стоит, - Румо дернул уголками губ. - Расходитесь по домам. Все. Мы скоро.
   И двинулся сквозь.
Перед ним расступились, подались в стороны, открывая проход. Лепестки цветов взлетали из-под сандалий.
   Солнце потускнело, словно запылилось. Дохнуло холодом.
-Расходитесь, - вновь глухо повторил Румо.
   И больше не оборачивался.
Кеичи, вывернувшись из рук отца, побежал за ним.
   Над крышей дома заклубились, потянулись вдогон через все небо темные грозовые облака. Ветер усилился. Чурлячные семена взвились черно-золотыми шмелями. Уж-жалить? Уж-жалить! Зашумели бакото. Тревожно заскрипел флюгер.
   Люди-куклы стояли, ожидая непонятно чего.
Шурились вслед, вздыхали, переступали с ноги на ногу. Странное, дикое чувство зрело у них внутри.
   Ослушание. Бунт.
-В общем, - сказал наконец отставной полковник, - кто как, а я иду за ним.
-Но он же запретил, - возразил кто-то.
   Полковник усмехнулся.
-И что?
   Темные глаза, светлые, темно-зеленые, карие. Разные.
Они видели полковника, который уже решился, вздернул подбородок, встопорщил усы, верхняя пуговица по-военному — под горло, напра-во, сукины дети!
   Бунт!
-Вы знаете, - сеньор Игнасио отделился от толпы, прибившись к полковнику, - я, наверное, тоже... Там сын, - произнес он извинительно.
    Секунда тишины, другая.
-Да чего уж! - махнула рукой Элья Парвати. - Семь бед — один ответ! Мы ж помочь...
   И они, не сговариваясь, двинулись все вместе.
Шорох шагов. Шум ветра. Семена чурляка. Две фигурки — ориентиром — впереди. Два белых, побольше и поменьше, рубашечных пятна.
   Небо погромыхивало. Первые капли упали на дорогу.

-Ну и куда... - сеньор Тито оглянулся, нащупывая ногой кочку. - Куда, по идее, мы должны выйти? Что-то я по солнцу совсем не пойму...
   Вопрос остался без ответа.
Лес не редел. Ветки то и дело обмахивали спину, все норовя поддеть ниже. Корни одревеневшими змеями вились во мху. Дымные солнечные лучи постреливали сверху.
   Аптекарь старался честно пятиться от просвета, но получалось плохо, его почему-то вело то вправо, то влево, в то время как Тэнгир и Ойсе одинаково забирали в сторону. Скрепя сердце, приходилось подстраиваться.
   Эх, не те уже глаза. Дальномер не тот. Он давно уже не мальчишка.
Сеньор Томэриу, покачивая головой, брел за ними следом. Впереди, как он видел, смотреть было не на что.
-Дядя аптекарь, вы это... - подал голос Ойсе.
-Что? - обернулся сеньор Тито и обнаружил, что метра на три опять разошелся с ребятами. - Да что ж ты!.. Я вот по просвету...
   Он показал ладонью.
-Тот уже кончился, - Тэнгир, пятясь, показал чуть левее. - Теперь уже по этому идти надо.
   Сеньор Тито выдохнул, постоял, наконец махнул рукой.
-Все, сдаюсь. Не получается. Я вот лучше, как Ринальдо...
   Разворачиваясь, он попал пальцами в лишайник, цветущий на стволе, и измазался жирным красным соком. Белая рубашка и так уже была грязной, поэтому не придумалось ничего лучше, чем добавить на боку лишнее пятно.
-Паула вот также где-то... - пробормотал сеньор Томэриу. 
-А ведь по сути, - сеньор Тито подставил старику плечо, - если мы выйдем, получается, Исчезающий Лес не такая уж и страшная штука.
-Если, Алессандро, если.
   В канавке сбоку сверкнула вода.
Сеньор Тито облизнул сухие губы, но не решился ни наклоняться, ни тем более пить. Какая-то бахрома там лениво плавала, шевелилась. Бр-р-р! Он еще не настолько...
-Ойсе, осторожнее, - сказал он, приметив корявым пальцем нависший над мальчишкой сучок.
-Ага, спасибо.
   Ойсе отклонился. Тэнгир помог ему не упасть.
Лица у обоих были усталые, бледные. Рыжие волосы Ойсе стояли торчком. Лоб Тэнгира украшала царапина.
   Следуя за мальчишками, сеньору Тито думалось, что в синематографе, когда пленку мотают в обратную сторону, герои тоже идут спиной вперед.
   К самому началу фильма.
-Так, - Тэнгир остановился, покрутил головой. - Теперь сюда.
   Они с Ойсе свернули чуть ли не под прямым углом.
Крупное, в четыре обхвата, дерево скрыло их. Сеньор Тито поспешил догнать. Кисло пахли пальцы. Шумно дышал сеньор Томэриу, то и дело обессиленно прикрывая глаза.
   За бакото вдруг хрустнуло, и стало совсем тихо.
Испугавшись, аптекарь сделал гигантский шаг и, уже огибая дерево, услышал восхищенный шепот Ойсе:
-Ничего себе!
   Пальцы сеньора Томэриу вцепились в плечо:
-Алессандро, что там?
   Сеньор Тито подвинулся, пропуская старика вперед. Тот протиснулся и застыл.
-Класс, да? - обернулся Тэнгир.
   Сеньор Тито машинально кивнул.
Расступившиеся бакото образовывали круглую, заросшую папоротником поляну, на которой стояла белая, с желтой соломенной крышей хижина. 
-Я так понимаю, - сказал сеньор Тито, - это сердце Леса.
    Хижина плавала в солнечном свете, как в курином бульоне.
Правда, изначально возникшее чувство сказочности, улетучилось, едва аптекарь подошел ближе. Оказалось, что сруб с правой стороны зарылся в землю, перекосилось и крыльцо; краска в некоторых местах облезла и полопалась, обнажая дерево, а единственное окно забито крест-накрест досками.
   Над сдвинутым набекрень козырьком крыльца висел на гвозде ржавый фонарь. 
-Удивительно, - произнес сеньор Томэриу.
   Мальчишки, пихаясь, затолклись у двери.
-Я первый.
-Нет, я.
-Ага, с чего это?
-Вообще-то, - начал было сеньор Тито, - в такие места лучше пропускать...
     Он хотел сказать «взрослых», но тут дверь сдалась под напором плеч и сандалий, и нотация пропала втуне — мальчишки влетели в пыльный сумрак хижины.
-Ну! - спустя мгновение донесся изнутри разочарованный голос Ойсе. - Гниль одна!
-Пфе! - Тэнгир вышел наружу, что-то малоаппетитное, бурое брезгливо стряхивая с ладоней.
-Что ж вы, ребята...
   Сеньор Тито, щурясь, вошел внутрь и чуть не подскользнулся на чем-то, поехавшем из-под ноги. Раскорячился, едва не порвал штаны, но устоял.
   Старик Томэриу фыркнул, глядя на позу.
-И не смешно, - аптекарь свел ноги и добрался до сколоченного из досок стола.
   Ойсе, морщась, оттирал руки о пол.
Сеньор Томэриу по стеночке, не рискуя наступить на бурую кучу перед дверью, переместился к накрытому пыльной шкурой топчану.
-Это не дерьмо! - прокричал снаружи Тэнгир. - Это что-то растительное. Только сгнило!
-Это-то понятно, - Ойсе понюхал свои руки. - Только все равно гадость.
   Сеньор Тито огляделся, замечая запущенность хижины.
Грязные полы, грубые лавки, черепки в углу. Скромно, даже бедно. Кто, интересно, мог здесь жить? Отшельник какой-нибудь. Или охотник.
   Хотя что за радость жить в Исчезающем Лесу? Это же каждый день спиной вперед... Можно и с ума сойти...
-По крайней мере, на ночь будет крыша над головой, - сеньор Томэриу присел на топчан. - Паула бы еще нашлась...
   Он потянул на себя шкуру, взвилась пыль.
-Бог мой! - прохрипел внезапно стиснутым горлом сеньор Тито.
-Ого-го! - подпрыгнул Ойсе. - Ничего себе! Тэнгир!
-Что? Что? - сеньор Томэриу обеспокоенно привстал. - Что за ого-го?
   Шкура выпала из его пальцев.
В уютных впадинах топчана россыпями лежал мягкий желтый блеск. Ближе к изголовью — самородки. В ногах — золотой песок.
   Золото.
-Похоже, - упавшим голосом сказал Тэнгир с порога, - мы нашли тайник моего отца.
-Если не братьев Фертолетто, - добавил озабоченно сеньор Тито.
   Старик поднял и вернул шкуру на место.
-Вот тебе и Промысел.

-Чтоб тебя!
   Салазар выкрутил руль, огибая поваленное бакото. Пикап нырнул в неглубокую ложбинку, оставляя за собой след вывороченного мха.
   Козочка сидела смирно, только глазом косила черным да губы поджимала.
-Что, не нравлюсь? - спросил Бонга.
-Нет.
-Ну, это... Дьявол!
   Под пикапом проскрежетал камень. Салазар дернул рычаг передач. Ложбинка подставила склон колесам. Козочку бросило на дверцу, а затем Салазару на плечо.
-Вы так куда-нибудь врежетесь...
-И врежусь! - зло оскалился Бонга. - Ты еще давай, под руку-то...
   Пикап рявкнул, попер вверх, листья нависшего дерева мазнули по лобовому стеклу. Козочка, как давеча младший Фертолетто, связанными руками схватилась за скобу.
-А что вам Румо сделал?
-Все!
-И все-таки?
   Салазар пропустил справа выводок черных валунов, свернул, шины простучали по корням, два бакото разошлись, как стражи, справа и слева.
   Двигатель затих.
Какое-то время Бонга сидел не шевелясь, на колене у него дрожало пятно солнечного луча.
-Вот что, козочка, - отняв руки от рулевого колеса, Салазар откинул голову назад, - ты ничего не знаешь о жизни, тем более, ничего о моей жизни, и... - он запнулся, сообразив, что говорит не к месту и не ко времени. - Все. Вылезай!
   Девушка выбралась наружу.
Из-под ее сиденья Салазар извлек два тугих кожаных мешочка и сунул их в сумку с припасами.
-Пошли!
   Грубо схватив козочку за руку, он повлек ее вглубь леса.
Мария запиналась, один раз сильно ушибла пальцы на ноге, но не проронила ни звука. Только движения ее стали порывистее и злее.
   Салазар это заметил.
Раздражилась козочка. Так бы и убила взглядом. А казалась такой пай-девочкой. Но хорошо, не в сопли изошла...
   Он остановился, развернув девушку к себе.
-Теперь так...
   За спиной ему вдруг почудился темный промельк, он умолк и, приложив палец к губам, незаметно достал пистолет.
   Шелестела листва, покачивался чурляк.
Насторожив слух, Салазар медленно отшагнул, прячась за ствол дерева. Мария увидела руку с кольтом, вынырнувшую из-за него.
   Там, куда эта рука целила, на ее взгляд, ничего подозрительного не было — холмик и бакото, а за бакото — еще бакото. Можно, конечно, перестрелять все деревья...
-Мерещится.
   С усмешкой Бонга вернул пистолет за пояс.
-Сейчас мы войдем в Исчезающий Лес, - сказал он, - так что бежать не советую, заблудишься, я искать не стану. Здесь дорогу знаю только я. И пойдем мы так...
   Мария почувствовала руку на своей талии, потом Бонга прижал ее к себе, спиной к плечу, колючие усы щекотнули ухо.
-Хорошо пахнешь. Здесь надо идти спиной.
-Румо тебя уничтожит! - сквозь зубы прошипела девушка.
   Гримаса боли, которая появилась у Салазара на лице, осталась для нее невидимой. Впрочем, она и пропала быстро.
-Ты ножками — раз-два, раз два, помогай мне...
   Над их головами громыхнуло.   
Потемнело. Шквал пронесся над кронами. Свет будто выдуло отовсюду. Одинокий светлячок, кувыркаясь, полетел на листе во тьму.
-Смотри-ка, уже бесится, - сказал Салазар.
   И расхохотался, словно расплакался.

   Кафана ухнул лицом в мох и замер.
Какой-то жучок пополз по щеке, вызывая болезненное желание его прихлопнуть. Ничего, ползи, ползи, Кафана потерпит.
   А Салазар глазастый. Метров за тридцать чуть ли не затылком заметил. Теперь вот лежи...
Фертолетто сдвинул руку под себя, принялся наощупь расстегивать слишком приметный дождевик. Раз пуговица, два пуговица.
   Секунды текли. Жучок уполз.
Кафана расслышал, как Бонга что-то выговаривает своей заложнице. Ага, значит, уже не смотрит. Если, конечно, это не хитрость.
   Налетел ветер.
Кафана под шелест крон мгновенно перекатился в сторону, выскользнув из дождевика как из второй кожи. Вот, а свитер у него коричнево-зеленый, как раз под лесные перебежки.
   Он осторожно приподнял голову.
Салазар, облапив девушку, пятился между стволов. Как назло, голова у него была повернута в ту сторону, где лежал Фертолетто.
   Нет, что за идиотская манера передвижения?
Кафана потер щеку, потом на согнутых ногах, пригибаясь, перебрался к толстому бакото. Так, а теперь чуть левее.
   Рукоять револьвера грела ладонь.
Хвала духам-хранителям, Салазару сегодня, с девушкой-то, потеряться не получится. 

   К лесу Румо пошел прямо через болотину.
-Не бойся, - бросил он Кеичи. - Просто иди за мной.
-Вы серьезно?
-Будь смелее.
   Кеичи вздохнул. Болотина пузырилась и чавкала. Румо уходил все дальше. Ему было хорошо, он был бог.
   Настигший дождь клюнул по макушке, зацепил каплей ухо. Ветер подтолкнул в спину. Иди, Кеичи, пропадай. 
-Быть смелым, ага, - шепнул Кеичи себе под нос, стиснул кулаки и шагнул словно в пропасть.
   В животе похолодело от страха, но черная поверхность болотины прогнулась, как резиновая, и выдержала.
   Кеичи, балансируя, раскинул руки.
Тающие отпечатки босых ступней Румо приглашали не останавливаться. А берег уже в шаге, в двух, в трех. Если провалишься, то все.
   Кеичи побежал.
Болотина покачивалась, что-то бородатое мутно колыхалось на глубине, страх гнал вперед. Ноги пружинили.
-Сеньор Румо, сеньор Румо!
    Румо обернулся.
-Да?
   Кеичи, нагнав, схватил его за руку. Отдышался, приоткрыв рот.
-А вы ведь могли полететь, сеньор Румо! Или... - он блеснул глазами — правый выше, левый ниже, чем надо. - ...вы могли просто оказаться там, да? Уже в лесу!
-Нет, не мог, - качнул головой Румо.
   Болотина кончилась, они перешли через горб дороги и по лугу направились к выгнувшейся подковой опушке.
-А почему не могли?
   Румо, почувствовав, что Кеичи уже неудобно, выпустил его пальцы.
-Потому что бог тоже обязан соблюдать правила.
-А почему?
-А ты подумай.
   Слабо улыбнувшись, Румо провел ладонью по голове мальчишки. Кеичи, размышляя, нахмурился.
   Тучи в небе закручивались в хоровод, становились гуще, черноту оплетали лиловые прожилки, за спиной уже вовсю хозяйничал ливень.
   Посверкивало.
Румо думал: почему все так? Будто надо мной есть еще кто-то...
   Лес навис и принял их в себя. Под подошвами захрустели ветки и кора.
-А вы Бонга убьете? - спросил Кеичи, ежась от порывов ветра.
-Не знаю, - ответил Румо.
-Он же совсем злой.
-Понимаешь, - присел перед мальчишкой Румо, - истории должны заканчиваться хорошо. Иначе в них не будет ничего человеческого.
    Он смотрел в разные глаза Кеичи, пока тот не кивнул.
-Поэтому лучше, чтобы никто не умирал. 
-А если он Марию?..
    Румо, отвернув лицо, поднялся.
-А этому мы попробуем помешать, - глухо сказал он.
   В стороне мелькнуло Двуликое бакото.
Дождь забарабанил по кронам. Кружились, не оседая, травинки и семена. Мутные серые тени плясали между деревьями.
   Кеичи остановился.
-А мистер Рамбл?
-Не бойся, - сказал Румо, - его здесь нет.

   По пути к ним присоединились сеньора Аделия и сеньор Почтальон.
Сеньора Аделия искала сеньора Тито, сеньор Почтальон пугал всех раной, окровавленной половиной лица и руганью.
   Ругался он изощренно, насылая казни египетские, инквизицию и проказу на душу и тело Кафаны Фертолетто.
   О, «Schwinn Excelsior»!
По болоту идти не решились, растянулись длинной цепочкой в обход. В результате Элья Парвати и полковник вырвались вперед. За ними, вся в дурных предчувствиях, спешила сеньора Аделия, а за ней уже тащились все остальные.
   И Элью, и полковника подгоняли внутренние голоса.
   
-Тихо! - сказал сеньор Тито. - Тэнгир, прикрой дверь.
   Объяснять ничего не потребовалось.
Дверь стукнула. Не чересчур ли громко? Сопя и дыша, вчетвером они сгрудились у окна. Кто-то, обламывая ветки, спиной вперед вышел на край поляны. Матерчатая сумка через плечо, куртка, короткие резиновые сапоги.
-Отец, - прошептал Тэнгир.
   Лицо у него сделалось испуганное, меловое. Сеньор Тито подумал, что и сам выглядит не лучше. Противно подвело живот.
   Он взглядом пробежался по хижине — четыре стены, стол, пусть и сумрачно, но не то что четверым, одному некуда схорониться. За топчан разве что.
   Так все равно одному!
-Он куда идет? Он сюда идет? - дернул он Ойсе за рукав.
   Мальчишка кивнул.
-А вы говорите, Про... - начал сеньор Томэриу, но, спохватившись, умолк.
   Салазар Бонга развернулся, вытолкнул вперед девушку.
-А вот, козочка, и моя вилла! Тайные апартаменты! - Болезненная гордость послышалась в его голосе. - Только тебе открываю.
-Я, наверное, не оценю, - сказала девушка.
   Она прихрамывала и шла медленно. В коротком платье. Коленки голые. Сквозь ткань краснели чашечки купальника.
   Остатки солнечного света обнимали ее золотистым контуром.
-Алессандро, вы знаете ее? - наклонился к аптекарю сеньор Томэриу.
-Наверное, это Мария, - шепнул сеньор Тито.
   Сидящим в доме было видно, как от прилившей крови Бонга почернел лицом, ноздри раздулись, в глазах промелькнула жуть.
-Ну так посидишь и оценишь! - прошипел он.      
   Быстрым шагом Салазар догнал девушку, схватил повыше локтя. Сапоги его застучали по ступеням крыльца.
-Что будем делать? - дрогнули губы сеньора Томэриу.
-Ничего, - сеньор Тито привалился к топчану.
   Тэнгир забрался в угол.
За окном сверкнуло. По крыше затюкали первые капли.   
-Вот!
   Дверь, скрипнув, впустила серый свет.
Салазар толкнул девушку вперед, на бурое пятно гнили.
-Не подскользнись!
   Пожелание опоздало. Вскрикнув, Мария неловко упала. Туфелька с ноги взлетела вверх, стукнула в стену. Девушка приподнялась, держась за бедро.
-Что же вы...
-Ну-у... - картинно развел руками Бонга, кривя губы. - Сиди здесь, пока я с Румо разбираться буду. Можешь вон, в окошко...
   Он почти развернулся, но вдруг замер.
Сеньор Тито понял, что их наконец заметили.
-Что-о?!
   Крик Салазара Бонга был страшен.
Сам Салазар Бонга был страшен в этот момент. Глаза широко раскрыты. Рот распялен. Волосы встали дыбом.
-Вы кто? Вы почему здесь?!
   Сеньору Тито на миг показалось, что Бонга сейчас хватит удар.
-Ну-ка, покажитесь! Ну-ка, вышли все!
   Сеньор Томэриу шагнул мимо аптекаря, за ним, обреченно свесив голову, двинулся Тэнгир. Бонга щерился, кольт в его руке плясал, нащупывая дулом фигуры. 
-Откуда вы здесь, а? Откуда?!
-Заблудились, - сказал сеньор Тито, вставая рядом с Ойсе.
-Заблудились? Вчетвером? О, я знаю, как вы заблудились! Я! Знаю! Как! - Салазар простонал. - Мне что же, убить вас всех? Убить?
-Это уж как совесть... - сеньор Томэриу помог подняться Марии.   
-Да какая совесть?! - Бонга чуть не плакал. - Он же играет мной! Изводит! То старуху подсовывает, то сына... Ну-ка, на воздух все, на воздух!
   Судорожно выдохнув, он махнул пистолетом.
-Пап, - исподлобья глянул Тэнгир.
-На воздух, щенок!
   Салазара заколотило.
-Он выстрелит, - шепнул сеньор Тито, потянув Тэнгира наружу.
   Они спустились с крыльца.
Небо, окаймленное кронами, пенилось тучами. Дождь меленько засевал поляну. Седые волосы на голове сеньора Томэриу слиплись в воронье гнездо. Ойсе ежился — рубашка, намокая, облепила плечи.
-Стойте здесь!
   Салазар зашел в дом, а они стояли и слушали, как он шуршит, кряхтит, позвякивает чем-то и бормочет что-то за дверью, едва не срываясь на визг.
   Когда Бонга появился снова, глаза у него были красные, а сумка на плече располнела и бугрилась. Сеньор Тито подумал, что в ней сейчас, наверное, находится целое состояние. Не то что их деревню, пол-Арравивы можно купить.
   Золото.
-Куда ты смотришь? - уцепился за его взгляд Салазар. - Что, хочется, да? Хочется? Вот!
   Он скрутил из пальцев кукиш.
-Вы действительно будете нас убивать? - спросил сеньор Томэриу.
   Бонга рукавом отер лицо.
Изломались брови, красный след от пуговицы протянулся по щеке.
-А что мне еще делать? Дьявол! Дьявол! Сучий Румо!
   На миг Бонга потерял контроль, затопал ногами, затряс кольтом, упираясь глазами в небо. Что-то темное, разрушительное, безумное бесновалось в нем.
-Ненавижу! Всю жизнь!..
   Мария отвернулась. Тэнгир смотрел в землю. Голову его словно пригибало дождем — она клонилась все ниже и ниже.
-Ладно, - внезапно успокоился Салазар, двинул челюстью. - К стене давайте. Был один заложник, станет пять. Я все равно...
   Не закончив, он спустил сумку с плеча на ступень крыльца и сел с сумкой рядом. В зубах у него появилась мокрая сигарета.
-Бум жда... - неразборчиво сказал он, утеряв интерес к стоящим.
   Остекляневший взгляд впился в кромку леса.
Там, за частоколом деревьев, медленно нарастал треск, плыли стонущие звуки нагибающихся стволов, летели вверх листвяные волны — словно кто-то массивный, не разбирая дороги, шел напрямик. Сквозь.
   Далеко. Ближе. Ближе.
Дождь густел, проливался кисеей. Тонкие струйки стекали с крыши. 
   Салазар дожевал сигарету, выплюнул и поднялся.
-Ну вот, - сказал он.
   Прежде чем на поляне появились Румо и Кеичи, Бонга успел выдернуть девушку на себя и приставить к ее виску пистолет. 
-Здравствуй, Румо!
-Здравствуй, Салазар.
   Румо шагнул вперед, но был остановлен цокающим языком Бонга.
-Не спеши, Эрнесто, у меня может дрогнуть палец.
-Хорошо.
   На носу у Румо повисла капля.
Он был мокрый и грязный, босые ноги в царапинах, рубашка — в чешуйках коры. Кеичи выглядел не лучше.
-Зачем парня привел? - спросил Салазар.
   Румо пожал плечами.
-Ну, не хочешь — не отвечай, - оскалился Бонга. - Мне вообще не важно... Тут вон еще есть... - он качнул головой в сторону сеньора Тито, сеньора Томэриу и мальчишек.
-Я вижу, - сказал Румо. - Мария, ты как?
-Отлично, - ответил за Марию Салазар, пропустив свободную руку ей под горло. - Она отлично.
   Несколько секунд Румо смотрел девушке в глаза.
-Бонга, если с ней что-нибудь...
   Небо расколол грохот.
Ветвистая молния вонзилась в лес. Салазар на миг ослеп и сильнее вдавил дуло в кожу пленницы.
-Ты злишься? Я тоже могу злиться! - проорал он, отплевываясь от лезущих в рот волос.
-Что тебе нужно?
-Мне? - Салазар вместе с Марией наклонился, словно не расслышал. - Мне? Нет, что нужно тебе от меня?
-Ничего, - сказал Румо.
   Бонга визгливо расхохотался.
-Не верю! Мне вот от козочки твоей тоже ничего не нужно, но смотри... - он сделал несколько корявых танцевальных движений, и Марии через силу пришлось их повторять. - Кукла! Настоящая! Ничего не нужно!
-И все же...
-Вы! - Салазар на мгновение направил кольт на сеньора Тито. - Идите-ка к своему богу, все. Не нужно мне за спиной...
   Он предусмотрительно отступил, пропуская цепочку людей перед собой. Тэнгиру, неженке, так и хотелось отвесить пинка, но Бонга сдержался.
   Мальчишки, старик и аптекарь скучковались у Румо, за правой рукой, как маленький отряд. Отряд прихлебателей, смотрящих богу в рот. Заблудились!
   Салазар скривился.
-Так вот, - сказал он, вновь быстро вытерев лицо, - я не хочу, чтобы ты управлял мной. Я хочу сам! Без всяких штучек! Сам!
   Румо уколол взглядом сквозь дождь. 
-Ты всегда все делаешь сам. И вся Румоза. И Он-Сомбре. И все вокруг.
-Я не верю тебе, понимаешь? - застонал Салазар. - Не верю! Ты же бог, как ты... Я...
   Он запнулся, подыскивая слова.
Убедительные, обвиняющие, доказывающие. Но все, приходящее на ум, казалось бессвязным и глупым. Старуха, сын, подстроено...
   Румо словно понял.
-Салазар, - сказал он, - ты всегда все решал сам.
   От волос Марии пахло свежими цветами.
Дождинки подрагивали на щеке. Видимый Салазару глаз поворачивал зрачок, черную с фиолетовинкой радужку, в нем не чувствовалось ни страха, ни робости, ни презрения, только... 
   Бонга вздрогнул.
Капли стекали по лбу и щекам, прятались в усы.
-Румо, я хочу уехать, - сказал он, наставив пистолет на мокрую фигуру бога, - просто уехать.
-Куда? - спросил Румо.
-Подальше от тебя. В Арравиву. Нет, дальше. Чтобы ты больше не вмешивался в мою жизнь. За границу. В ту же Кабелу.
-Ты всегда мог уехать.
   Горький смешок вырвался у Бонга изо рта.
-Мог? О, да! Конечно! То машина сломается, то старуха бросится... И сын вовремя... Чтобы под пули Фертолетто...
   Он замолчал, напрягся, отвел вдруг кольт в сторону, щурясь на кромку леса.
Из-за бакото за спину Румо выходили грязные, усталые люди. Растягивались в неровную цепочку. Полковник, сеньор Игнасио, сеньора Аделия, ведьма Варгас, шлюха Парвати с мужем...
   Все здесь. 
-И ты говоришь, что не управляешь ими?! - закричал Салазар. - Вся деревня пришла! Сюда! В Исчезающий Лес. Как смешно!
   Кольт снова поймал Румо на «мушку».
-Это их воля, - сказал Румо, мельком глянув через плечо. - Я им запретил.
-Мы сами решили, - сказал, подступив, сеньор Руис.
-А мы заблудились! - подхватил Ойсе.
-Заткнитесь! - Салазар стиснул горло Марии. - Я хочу в Арравиву! С золотом! И чтобы никто... Никакая...
-Она задохнется, - кивнул на Марию Румо.
-Пообещай мне! - крикнул Бонга. - Или я ее убью!
-Убивай. - Вкрадчивый, мягкий голос дохнул Салазару в затылок.
   Что-то твердое уперлось между лопаток.
-Только сначала пистолетик-то...
   Сильная рука вывернула кольт из ослабевших пальцев.
-Кафана... - сипло произнес Бонга.
-Он самый, - Фертолетто держался на периферии зрения неясной текучей тенью, но улыбку, радость его Салазар почувствовал и так, не смотря в лицо. - Ты сначала сумку с золотом-то отдай. А потом и убивай, кого хочешь.
   Бонга пришлось наклониться, освобождая девушку от захвата.
Звякнуло, пересыпалось золото в сумке. Перешло. Ушло. Мелькнуло матерчатым боком.
-Благодарю, - сказал Кафана, вешая добычу на плечо.
-Далеко ли уйдешь? - сквозь зубы процедил Салазар.
-Деревня же не по мою душу пришла, - текучая тень отступила от Бонга. - А золото мое и моих братьев по пра...
-Руки!
   Кафана никак не ожидал, что к нему подкрадутся сзади. Пропустил. Дождь, гром, ни черта не слышно чужих шагов.
-Что ж, - сказал он, усмехнувшись, ощущая холодок приставленного к шее оружия. - Это честно. Я проиграл.
   Сумка шлепнулась к ногам.
Кольт Салазара и револьвер Кафаны перекочевали к новому владельцу. Владелец этот убрал длинную трубку от шеи Фертолетто и сунул ее за набедренную повязку.
-Йох-хху! Видел бы меня Йонтики! - сказал он весело.
   Дальнейшие мгновения вместили многое: сеньора Аделия кинулась к сеньору Тито («Что это у вас, Алессандро, вы ранены?» - «Нет, это я лишайником запачкался»), Мария вывернулась из-под руки Салазара, Румо шагнул ей навстречу, индеец Йолчончон Толстый Брат, вооруженный двумя пистолетами, важно надул щеки, сеньора Варгас обняла Ойсе, сеньор Игнасио и сеньор Руис развернули Кафану, сеньор Почтальон тряс его: «Где велосипед, где?», Тэнгир посмотрел на отца...
   А Салазар Бонга уселся на землю и, хохоча, стал бить по ней ладонями.
Конечно же, думалось ему, Румо все рассчитал. Это я, я — большой дурак.
   Он не заметил, как капли дождя приобрели горький вкус.

   Дождь сходил на нет.
Кафана понуро брел впереди, Румо и Кеичи шли следом.
-Сеньор Румо, а вы правда ничем и никем не управляете?
   Серьезный мальчик с несимметрично расположенными глазами, острым подбородком и косой линией бровей смотрел строго, ожидая честного ответа.
-Знаешь, - сказал Румо, - я на самом деле виноват. Мы оказались связаны — я и мир, что я сотворил. Словно родовой пуповиной. Мое настроение отражалось в нем, преломлялось, появлялся вал, Безвестье, мыши у сеньора Томэриу... Но люди...
   Он улыбнулся.
Кафана споткнулся, выпрямился и пошел дальше.
-Люди всегда и все определяют сами. Не я живу их жизнями, они живут ими. И никакой Румо, никакой мистер Рамбл не может сделать их счастливыми или несчастными. И мир, и мечту они воплощают такими, какими видят сами.
-А чудеса? - спросил Кеичи. - Разве не должны случаться чудеса?
-Должны, - сказал Румо. - Бог как раз для чудес и существует. Но они должны быть очень редкими. Потому что есть ограничение - естественный ход вещей. И вера. И привычка, которая сводит чудеса на нет. Ты поймешь потом.
   Они вышли на песчаный берег, справа забурлила, перекатываясь через гладкие спины камней, узкая речка.
   Дождь прекратился совсем. Выглянуло из сереющей грозовой пены солнце. Метрах в стах показалась палатка.
-Это здесь? - спросил Румо Кафану.
-Да, мы пришли почти.
   Кеичи думал, как странно идти с богом плечом к плечу, разговаривать. Каким глупым, наверное, выглядит он, Кеичи.
   Палатка приблизилась. Мимо застывшего в ее горловине Юниса, они свернули к горе намытого песка.
-Кафана, - окликнул Юнис.
-Все в порядке, собирайся, - буркнул, не останавливаясь, Кафана.
   Яма была обозначена воткнутой лопатой.
Паулу уже неловко сбросили вниз — она полулежала на сыром дне, упираясь шеей в боковую стенку.
   Кеичи сморщился от запаха.
Румо встал на самом краю могилы. Песчинки посыпались вниз.
-Кеичи, - позвал Румо, - дай руку.
   Мальчишка, подступив, протянул ладонь.
-Ты знаешь, почему мы здесь?
   Румо накрыл маленькую ладонь своей.
Кеичи, свев брови, посмотрел на бога разными глазами.
-Потому что все истории должны заканчиваться хорошо?
-Да.
   Кафана вздохнул. К нему подошли Юнис и Рабах.
-Соберись, - сказал Румо Кеичи. - Ладонь должна стать теплой и пульсировать.
-Что они делают? - придвинулся к Кафане Рабах.
   Тот пихнул брата локтем.
-Молчи.   
   Кеичи закусил губу.
-Ох, - вырвалось из Юниса.
   От протянутых, вложенных одна в другую ладоней мальчишки и Румо медленно потекли золотые искры. Они закручивались спиралью и падали в яму. В шум реки вплелся легкий хрустальный звон.
   Румо, улыбаясь, смотрел в небо. Что он там видел, было непонятно.
Когда из ямы показалась полная старушечья рука, Кафана просто сел на песок, а Юнис с Рабахом сбежали в палатку.
   Сдернув мешковину, ожившая Паула поднялась на ноги и отряхнула измазанное платье. Румо и Кеичи подали ей руки:
-Выбирайтесь.

   Салазар смотрел, как Румо приближается к пикапу, и ему делалось все тоскливее и горше.
Отставной полковник, принявший на себя обязанности сторожа, сидел на скамеечке в кузове и свистел под нос боевой марш.
   От марша вяли уши.
Ну, что, подумал Салазар, вот и все. Прощай, Арравива, прощайте, пляжи.
   Он спустил ноги с подножки и выбрался из кабины.
-Я готов, - сказал он подошедшему Румо.
   Как назло казалось, что солнце светит необычайно ласково, бегают куда-то муравьи, упоительно шелестят бакото, и только он...
-Сеньор Руис, спасибо вам, - кивнул полковнику Румо.
   Тот, проведя ладонью по седому бобрику волос, покунул свой пост и, придавив на прощание Салазара тяжелым взглядом, чуть сутулясь, направился в деревню.
   Они остались одни.   
Салазар поднял голову:
-Убьешь? Как это будет — быстро?
   Румо вдруг улыбнулся.
-Салазар, я всегда любил тебя, - мягко сказал он, - хотя ты все время меня расстраивал.
-Чушь, - глухо сказал Бонга, - меня никто никогда не любил. Ни ты, ни эта, оставившая мне ребенка, вообще никто в деревне...
-Это неправда. Просто...
-Что?
-Просто люди и я ждали любви в ответ.
-А я не способен, да? - кривая ухмылка выползла на лицо Салазара.
   Румо промолчал.
Бонга попинал песок. Разговор выходил нелепый. Готовиться к смерти или нет? На душе было тяжело.
-Отпусти меня, - попросил он. - Не хочу здесь...
-Знаешь, Салазар, - Румо повернулся и лег животом на капот автомобиля, рассматривая близкие заросли чурляка, - от себя еще никому...
-Пожалуйста.
   Голос у Бонга дрогнул. Он смотрел на бога, и какая-то дикая надежда вдруг колыхнулась в нем. 
   Румо скосил глаз.
-Хорошо, - сказал он.
   Салазар умер и воскрес.
-Хорошо, - повторил Румо. - Но только если ты возьмешь попутчика.
-Хоть двести!
-Тэнгир, выходи, - сказал Румо.
    И из зарослей, виновато опустив голову, на горб дороги поднялся рослый мальчишка.
-Пап, ты прости...
   Салазар рассмеялся. Что-то сделалось у него с глазами, расплылось решительно все, от Румо до бакото и неба, он торопливо вытер лицо рукавом.
-Садись в кабину, - сказал сыну Бонга, повернулся к Румо. - Я могу ехать?
-Погоди, - Румо выпрямился, откуда-то из-за спины достал и бросил Салазару увесистый мешочек. - Возьми на первое время.
   Бонга поймал подарок на лету.
-Спасибо, Румо.
-И еще, - Румо кивнул на застывшего на пассажирском сиденье мальчишку, - он тебя любит.

    Солнечный свет рассыпался по миру.
Артего, стоящий на валу, почувствовал мягкий толчок, но на ногах устоял. Сначала медленно, а затем все быстрее туман Безвестья потек на него. В белом киселе возникали и плавились призрачные фигуры. Что-то вспыхивало, что-то, клубясь, с шумом и плеском опадало. Липкие туманные лоскуты перелетали через голову.
   А потом Артего понял — не Безвестье хлынуло через вал, наоборот, вал откатился от деревни,  распахнулся простором, новой землей, водой, лесом. Так быстро, что туман просто не успел растаять.
   Кто-то шевельнулся на валу за спиной. Задышал, пробуя незнакомый запах носом.
Артего повернулся. Гигантская оранжевая кошка с полосатой мордой следила за ним настороженными янтарными глазами.
   Уголки губ сами поползли вверх.
-Пичукар.
   Кошка мотнула хвостом, негодующе фыркнула и спрыгнула вниз.
 
   Сеньор Томэриу обнял вернувшуюся, пахнущую землей и сыростью, беззвучно рыдающую жену:
-Никогда, никогда не уходи, не предупредив меня.

   Лай Шмякеля был слышен издалека.
Румо отмыл грязные ноги в подсыхающей луже, встал мокрыми ступнями на крыльцо. Вдохнул запах солнечного дня.
   Дверь распахнулась.
Мария, светящаяся радостью и любовью, бросилась к нему на шею.
-Я люблю тебя, Румо!
-А я тебя.
   Он обнял ее, чувствуя на щеках, губах, носу ее легкие, тающие поцелуи. И подумал, что больше ничего для счастья и не надо.
   Даже богу.

   Вождь Мечути Край Неба нашел Йолчончона курящим трубку под сенью бакото.
-Опять бездельничаешь? - спросил он.
-Вы что, вернулись? - удивился Толстый Брат.
-Да. И завтра у нас день первой охоты.
-А я-то что? - Йолчончон почесал живот.
   Вождь нахмурился.
-Я побью тебя!
-Узнаю тебя, Мечути, чуть что, сразу побью, побью... Хорошо, пойду на охоту.
   Йолчончон выпустил клуб дыма.
-И знаки поднови, - показал пальцем Край Неба.
-Подновлю.
-И листьев собери...
   Когда вождь ушел, Толстый Брат долго обиженно кусал погасшую трубку.
Взгляд его то и дело скользил вверх, где через крону бакото радостно сиял Йонтики.
-Нет, слышишь, - произнес наконец он, - одному-то лучше было.
   Задержавшаяся где-то в ветвях пригоршня воды тут же пролилась ему на макушку.
-Эй! - прокричал в небо Йолчончон. - А что я сказал-то?

июнь-декабрь, 2011