или Сказ о нестоящем человеке
В России – человек вечно
какой-то преждевременный
Андрей Битов
1.0
Примадонов слыл оборвавшимся династером по «матерной» линии. Покойница – горластая, дородная диспетчерила на железке. Пристроила сына путейцем. По будням костыли поколачивал, по выходным – жену.
- Погоди, - охаживал Зинаиду, - мы и не жили вовсе. Переберемся в областной, ремонт затеем, а пока перетерпим.
Балансировал на выступе, вжавшись, пробуя перехитрить стекольные блики и шустро к трюмо, где синяки замазывала, клехтать:
- У Чулановых новая плазма!
В ответ нутряная прохладца. Соседи заметили, думали – вор. Конфуз. Решил в оптику с безопасного расстояния глазеть. Новая покупка грозила планы обрушить. Непозволительных предметов вкупе с полевым биноклем набралось с приличную трехкомнатную квартиру улучшенной планировки. Расширение. Лакомый вариант. Занять у знакомых на доплату не удалось, в банке кредитовать отказались, сорвался переезд, громыхнулось жильишко. Кругом без страданий и натиска приобретали. Для него ожидание ожидаемого, коллекционирование недвижимости из песка и воздуха стало привычным занятием. Однажды Чулановы победили. Обсуждение свелось к внешнему облику:
- Нацепила мини, - шипел на ухо, - кривоногая.
- Мерин компенсирует, - резонировала супруга.
- Старье, мотор стучит!
Объявила мужу бойкот. Зачастила в солярий, изменила прическу, истратилась. Не выпускал из дому. Окопалась у окна с видом на автостоянку. Пустился на поиски подержанной тачки. Некстати прогуливался соперник с молодящейся, сменившей короткую юбку на бриджи. Прикинулся слепцом, окликнули. Отступать некрасиво, некуда – в глухом дворе питерской архитектуры. У Чуланова тактилизм. Схватит за пуговицу, выдерет с мясом, отдаст. Предложил германскую допотопь. Потрепал за плечо, вернул две. Большего унижения Примадонов не испытывал со дня примерки свадебного фрака в кооперативном ателье. Поклялся: возьмет «японку» без пробега по СНГ, на крайняк со скрученным спидометром. Умозрительную праворульню загнал в теплый воображаемый гараж. В отчаянной попытке соотнести желаемое с действительным, растворился в огнях города-героя Кувырканска
1.1
По возвращению на порог не пустили. Запомнился рваный носок на ороговевшей пятке и лучший пиджак из его гардероба, жавший Чуланову в плечах.
- Не согласился, дурье! – воинственно констатировал новоявленный жилец, - на запчасти продал.
Хотела прошмыгнуть мимо Зинаида с липкой белесоватой нитью на нижней губе, метнулась назад. Наружу вытянулся пустотелым моллюском из раковины наспех выброшенных ему вещей. Фиксанул тойоту. Раздосадовал. Обошли, черти! И проистек приступ. Не к чему болезнь обрушившемуся в личной и вообще жизни. Надо искать приют на ночь. Упс! Навстречу друг детства. Двести лет не видались. Ладный великан Талабайцев. Блондинистый узкоглаз в клоунском кепи. Отпрыск сызранского куркуля и спившейся сахалярки. Прибыл на «материк» оформить двушку и обратно на радужный, радушный север.
1.2
Из открытых настежь на лето дверей растрескивалось эхо шагов с этажа на этаж, с этажа на этаж. Отталкивалось от кирпичной кладки, выветривалось в знойную степь к шершням и капустницам. Ткнулся виском в прохладную подъездную ступень, прислушался, проморгал кореша со сбитой костяшкой.
- Буцкнул, - кисло выдавил, застав приятеля полулежмя.
Отдал ключи от хаты, бабло на первяк, надеялся квартирантов пустить, а ты – разогнулся, побелел, уверенный: Зинаида настроила против, застарелые ссадины оголив, очеред расправы навис над ним – живи, гаденыш! Подался в Заполярье, руду крушить.
1.3
Рецидивной болью пробрало известие издалека. Выползло из множества умений одно на вкладыш трудовой книжки. И жнец, и чтец, и на дуде дудец. Одевать сам. Не по скупости, не по недоверию. Постоять рядом без одряхлевших подруг и сожителей (батя сгинул задолго до совершеннолетия Примадонова), убедиться в кривом шве начинающего санитара. Довелось в морге трудиться. Дошло: мертвые, прирученные бережливой сечью реберного ножа, сворачивают кровь живым. Уволился. От чрезмерности сил во нутру перебрал уйму профессий. В пропасти веков выковался бы чудесным жестянщиком, в будущем – проходчиком черных дыр. Из смрекотного безвременья не выкарабкаться. Невостребованным провозглашал: вся страна про запас остальному миру дадена. В Африке сушь, у нас – Байкал. Мы ранешные жаворонки, мы – вешние родники по весне. Эх-ма! Замахнуть бы в граненый столетие-два!
- Склерозируется пространство, - возражал белый колпак, - останетесь не удел.
- Трагедь во всевременной неприкаянности, - распалялся Примадонов, - появился на свет лишку, не поспел чуток.
Доктор щурился, подозревал бунт. Крикливец маялся думой: почему шариковая ручка гусиным пером не скрипит? От скрипа произошел камин и кальян. Уют. Разоткровенничался! Выдал судьбу, с третьего на десятое перепрыгивая. Про похороны умолчал. Возвышалась с признаками начального тлена. От шеи до затылка цвета спелой арбузной мякоти. Полнокровная. Инфаркт. Неурочная. Покорно тянула лямку, мать, прививала гордое смирение. Пустое. Сытое.
1.4
Районный психиатр Менжин по совместительству невропатолог и окулист (на одну ставку не проживешь) сонно выстукивал посетителя и медленно угасал. Ему нынче не до чего. Дочь учится в институте, платить нечем. Хорошо бы выбраться в полуденную духоту, провернуть рисковое дельце, зашибить бешенный рупь. В затяжном прыжке за призрачным благополучием обронил летопись прошлых лет. Грезил соорудить капитальнейшую эпупею, навроде Карамзинской, однако, не выспавшийся и злой выводил характерным для медиков почерком истории заболеваний. Обильно сдабривал элегантной латинской виршью. Между тем, на немногим меньше одной шестой части мира набухали предпосылки, брался фальш-старт. Благостная тишь глубинки обсасывала идею до косточки. Давно заготовлен торжественный и непонятный эпистолярий: гикали сарматы на мустангах. Свершала круженье фабула, на экран монитора не выплеснуть. С подслушанного и прочитанного копирайтилось легче.
- Дайте мне буйного, - требовал на планерке, - и я напишу кандидатскую.
От ученой степени отделял добрый сосняк Екатерининской эпохи, пруд, отравленный ртутью при индустриализации, населенные пункты, обезлюдевшие за сейчас. В голубой дымке – ковыли да курганы. Туда устремлялся предприимчивый норовистый молодняк. Хаживал Примадонов. Явился, на кошелек худ, высокой мыслью богат и ею же, похоже, раздавлен. В нем щелкнуло реле. Не в предохранительном режиме сжется.
- Коренной пытался выдрать, - жаловался, - спросил в регистратуре талон. Закончились. Завтра с утра. Приношусь к открытию, разобрали! Мне почва нужна особенная. Плодородная землица на пол штыка тыщу лет под парой зреет. Плюнул, прилучил флюс.
На «разобрали» хлопнул Менжина по колену широкой с лопату ладонищей. Психиатр вздрогнул, вздохнул.
Тучный на сумасшедших день клонился к закату, густо обносил сыпью, сигнализировал: пора! Ухожу. Вы – за мной. Доктору чесалось перевести журчащую вкрадчивость говоруна в скандал, драку, поиметь право на смирительную рубашку и стационар. Примадонов надоел, не перегорает. От него ощущаешь себя не на своем месте. Хочется махнуть на дачу, сажать жарки. Не родился, кого мог с блеском вылечить, на его хвори карьеру сделать. Менжин нуждался в усредненных схемах и выводах. Отмечал капканы в логической цепи рассуждений. В патологию нельзя забредать. Попался, ищи трезвую лазейку, здравомысляще перешагни больной поток сознания и следуй собственной стезей, хоть иногда екает в груди, опериться охота. Опасался принять сердцем наивную теорию опережающе-отстающего пациента. Начни внимать всякому психу, придется прозябать с юными невозвращенцами, болеть душой за некий душок отечества. Там, поди, жирные куски отломлены, положительные роли сыграны, благовидные предлоги расставлены. Непонятно, чем живут туземцы, сводят ли они концы с концами, счеты с самими собой, вытаскивают ли за семь пядей прибыль из лабиринта извилин или выколупывают из обедненной породы едких характеров цельные самородки, спекулируют богоизбранностью, торгуют задарма мировой мудростью и живут припеваючи. Ломает быть нагим, проповедовать сирым. Накачать Примадонова барбитурой и вытолкать вон, чтобы не смущал не приткнувшихся к твердому углу и курсу валюты, глупым неведеньем; закрыться на хлипкую щеколду разумности, заняться неотложной бумажной волокитой.
Ядерному светилу надоело подгонять засидевшихся. Сдалось на милость тусклой лампе накаливания.
1.5
После развода засосало под ложечкой. Свыкся бы, переболел, думать мешало. Умственные хлопоты начинались с проглядывания вакансий в позавчерашней газете. Выжидал полтора суток, затем выуживал залежалую прессу из чьего-нибудь почтового ящика, отсюда опоздание и несвежесть. Далее трусцой по учреждениям. От кадровиков пользы мало. Погребли резюме и забыли. Прорывался к директорам. На собеседованиях лихо вворачивал «чистая арбайтен», «промблема». Обязательно с буквой «м». Зычно, звучно, существенно. Кивали. Последующие переговоры поручали замам и мелкой сошке. Вскоре трудоустройством Примадонова ведали уборщицы, вахтеры. Изобретательные поводы к проникновению в курительные и дамские комнаты исчерпались. Использовал скалолазное снаряжение. Увлечение переросло в подработку промышленным альпинизмом. С крыш бывших производственных цехов спускался на веревке, рыща несомкнутые жалюзи и фрамуги.
1.6
Дочернее предприятие столичной аудиторской компании «Футур Минус» жалось на окраине разоренного станкостроительного завода. Основали подальше от министерских взяточников, с местными договориться проще. Занимались откатами. Варвара Семеновна Кункина варилась в котле финансовых рокировок три месяца. За столь короткий срок работниками от рядовых до руководящих прочно усвоено кликать Варькой и гонять почем зря. Полагали: должность специалиста без привязки к отделу позволяла экономить на курьере и стажерах. Рой секретарш, занятых расплетаний сплетен во главе с Шелкопрядовым из бухгалтерии помыкали Кункиной беспощадно. Как-то интриган занемог с перепою. Поручил Семеновне показать отчет. Главбух удивилась, погрозила покарать выпивоху, соблазнилась чашкой Гляссе из Вариных рук, милостиво указала ошибки. Шелкопрядов в три дня исправил и не был лишен премии. Посулил спасительнице чупа-чупс. В довесок к леденцу (у нее с мизинец сосок!) прижал в узком проходе. Ткнула в мошонку. Невзлюбили Варвару. Одни принимали покладистость новенькой за тряпошность и пользовались, другие считали порядочной сукой, не упускали с молчаливого согласия остальных подставить. Редкий кавалер обходился без ее ласки. Распутничала в нерабочее время, на служебный флирт – запрет. Обыкновенному шоферюге из параллельной фирмы отворяла «рогатку», тому же Шелкопрядову оставалось испускать слюну, масленеть глазом. Остерегался казуса первой ночи. Бывалые баяли: переспавшие с Варей теряли память. Невинно осматривали ухоженную сталинку, извинясь, ретировались. Одаривала вдогонку фарфоровой куклой с фосфорным напылением. Не могли амнезические молоть. Газу подпускали бабуси на лавках, судившие по примете: выскочил от прелестницы с подарком, значит, спаршивела парня.
1.7
Клининговые тетки фланировали с канистрами по бескрайним галереям и сочленениям высотки, походящей на водонапорную башню с помещениями внутри, размерами с табакерку из-за кучности арендаторов. Гастролирующий зверинец, к примеру, занимал игольное ушко со втиснутым в него травоядным.
- Столько воды мимо носят,- недоумевала Кункина, - неужели слона поить?
Прибиралась в обеденный перерыв. Помешивала «дилму» для коллеги. Переживала, не передержала ли по рассеянности чаинки, не перебрала ли рафинаду, ведь вся в парении, над схваткой. Тяжело накануне горячешных приливов помышлять о чем-то ином, кроме секса. Заменила маломальские отношения гольным физиологизмом, оттого строже соблюдала ритуал одаривания. Обросла завистницами, что затонувшая баржа ракушками. Они придавали вес, азарт и смысл монотонной обыденности. Любила, обмазавшись семенем партнера воспарять томленьем о заветном женихе, способном осадить летучую болтанку тяжеловесным хозяйством. В напрасных ожиданьях винила курчавого купидона. Перетасовал небесное расписание сердечных встреч. Старожилы в жилых деревнях шамкали, де, камни по рекам движутся. Куда, зачем? Тогда ей во сто крат сильнее надобно сучить шпильками, освобождаться от шор, выгребать на перекресток семи дорог, выбирать лучшую долю. Лозина за стеклом болтается, неведомый избранник взбирается. Поширше распахнуть окно, ворвется статный, непрошено-желанный, вымолвит:
- Искал вас, Варвара Семеновна не один световой год, прошел сотню парсеков то бишь, чувства-с, питаемые к вам светлы, чисты и вечны, как гранитный камушек Кобе у заводских ворот.
Рады бы смести, никак. То трос оборвется, то красные пенсионеры бучу поднимут.
1.8
Не умела жить с дальним притопом, а шутя, по-быстрому. Перекати-поле. Прохаживалась павой по меже, расточала поклоны встречным-поперечным, думала, успеет до лучших времен, никогда не наступавших и не наступивших. Напрасно держалась за родителей. Растолкали лишние рты, особенно девок по новым семьям. Пхнули. Зажмурилась. Вспорхнула до ближайшей грядки. Посаженное выковыряно по разгульной молодости повитухой Матреной. Поковыляла до финишу со всеми наравне. Школа, институт, замужество, развод. Спрашивается, за каким гналась, что происходило между погонями? А, зажмуривалась! Не разверзлась бы под ней лощина сонная, кабы родной приступочек подпирал, хучь расшатанное крыльцо отческого дома. Сгорела усадьба. Выскоблено брюхо. Некого понянчить в утешение. Теперь не отступит, дернет за мельтешащую пуповину.
1.9
Уткнулась в полосатую вязанку красно-зеленой расцветки из кошмаров на улице Вязов. В каске, «альпинах» с устрашающими пиками.
- Кошки для устойчивости, - пояснил околосорокалетний Фредди.
Под носом лаконичный гитлерический отпечаток, в повадках ребячество. В целом, из разряда двуногих, подпадающих под рекламный каток: он все еще мечтает стать рок-звездой. Находчивый мимикрист. Натер хайер, обкрутился сиреневым шарфом, на тебе – стиляга, остался как есть – клошар, сшибающий в прованских клоаках медь. Изломался в нелепейшем подобострастии, прокряхтел, еле расслышала: «Митяй». Отстегнул обвязку и карабин. Вознамерился окрутить чернявую с косой до пояса в архаичном сарафане, прям, старообрядица. Несомненно, состоит в родстве со здешним боссом. Выжелтел улыбку джигита, сбывающего краденное. Залепетал, заелзал. Посуровела, подразумевая, на кунку, мерзавец, позарился! Эротизм набирал обороты. Очаровалась интонациями и тембром, фальцетом и басом. Обратилась в ушную улиту с блесткой похоти пониже пупка.
- Гипнотизер, методой владеет, - отметила машинально.
Обед завершался. Повыползали любопытствующие. Тщательно оберегаемый чай выцежен. Примадонов, неосознанно подражая правительственным делегациям, промакивал в него горло. Варвара, в благородном порыве загладить неловкость перед обожавшей смаковать цейлонский начальницей Просак, представила гостя знатным штукатуром-маляром-верхолазом. Фасад здания давно обветшал. С квалификацией и лесами брали дороже. Уединились в кабинете.
По окончанию рабочего дня выскочил в свитере наизнанку и договором-подряда. Разыскал специалистку широкого профиля, до сих пор принимая Варю за влиятельную особу и немедленно открыл причину отъезда в Кувырканск.
2.0
Ремесленко Давид Павлович трепыхал иерейской бородкой, бесконечно раскуривал трубку, обносил черносливным дымком, видимо, настроился прокоптить супротивца до хребастой корюшки и утопить в «Балтике», а их задушевную вечерю сохранить в тайне. Поигрывал брелоком, изящно сплющенным под чеку противопехотной гранаты. Сувенир от первогодок на твердую забывчивость о службе в СА. За спиной годы геодезических съемок. Скитания в изыскательских партиях принесли околонаучную статью, алкоголизм и простатит. Пенсию тратил на пропитье. Избежал долговой ямы зачислением в союз литолюбителей. Подвизался машинописно выстукивать. Выпустил при скоротечном царствовании радетеля трудовой дисциплины поэтический сборник. Тогдашних гонораров хватало на импортные чешские ботинки, зимнее пальто с пыжиковым подбоем, ондатровую шапку, потасканную корректоршу Люсю и славу – с лихвой. Выбрал клацающий псевдоним. Прозу разъял армейским лексиконом, присыпал щепоткой острот, устаревшими «вонми» и «виждь». Прототипы доставал с натуры. Зарекомендовался реалистом-многостаночником. И потекли солоноватые сентенции о погублении Среднерусской Равнины. Прописался в единственном на область толстом журнале «Вавилон». В печатном издании при брожении гражданских позиций и тесноте (на тысячу знаков приходилось три борзописца) правдорубов недоставало. В смутную годину, когда книги начали выпекать из домашнего теста, замесил честолюбивую детективу тиражом, эдак, во тьму. Распространял чтиво в общественном транспорте и нажил геморрой. Сел заведующим по ращению молодых талантов. Заботился о них своеобразно: травил на корню. Добился от устроителей фуршетов и лебезящих увивателей литературной премии «Я, опять я, снова я». В отместку вербанутые складировали подарочные бестселлеры с автографом Ремесленко в дворницкой. Немой, ярко-бежевый узбек, словно ему с языком оторвало печень, жег на пустыре прошлогоднюю листву в твердых переплетах.
- Ох, - горевал Давид, - подметая выстуженным задом твердеющий глинозем, - не достиг народ пронзительной планки, рановат я для понимания и поздноват для усвоения.
Разгребал теплеющую золу, поеживался в первых заморозках.
2.1
У Примадонова в предвкушении скорой известности, пухлых контрактов и придорожных баннеров фэйса захлюпало в сапогах. Треснувшая мидия губ с кончиком слюнявой ложноножки отрицала:
- Не роман – наметки.
- Не исправлял ни строчки! – божился Митяй писателю регионального пошиба, - наболело, прорвало.
Ремесленко, знай, садит пиво из баклаги, в соседнюю залу с вывеской «редактор» - прытью и мрачнеет, мрачнеет, мрачнеет.
С выпитого мутило. Выпятнулась янтарная желчь, зафонила высоковольткой. Выгрыз бы недоуменную улыбку выскочки да на днях обещали дать отопление и заменить электросчетчик. Вдохнул поглубже речь толкнуть, типа того:
- Лауреатство в писательстве – грош! От приглашения в институт Огарева-Герцена откажись, сына пристрою. Стиль корявенький с вычурными метафорами, метаморфозами. Черкну письмецо в Центр при условии, кажешь, у меня працувал. И лыбу спрячь, не ровня тебе! Ибо по мановению слова, украденного у Вышнего, литературу не возведешь, но рабским трудом.С признанием обожди. Оценщики в мусор ушли. Будешь на зубах крепнуть, услышат, одобрят, публикнут.
Спараличило Давида. Текст Примадонова изымет, перелицует в легонькое, ироничное. Ишь, вылез от сохи, неумытый! Одной левой музу и поэма – шутя. У Ремесленко складно, вытужено. Мысль точную и понятную изречь – никогда! Раскололи софиты на кинокамеры и давай снимать с разных ракурсов. Наезжали ближе и ближе, пока не расплылись в мутном хрусталике.
За минуту до предполагаемого монолога завзятого литератора, Митяй, наметивший маршрут до Букеровской, не меньше, вознамерился признать в Давиде дружественного маргинала. Допустить вполне: высокого положения в литературстве достиг не китчем и наглостью, лишь пристрастием к свежим впечатлениям. Фантазер-логист умер, отвлекшись на внешнюю обстановку приемной. Она блистала и вызолачивала, полировала благородством дерев, бушевала подлинниками маринистов. Душила великолепием. Ровные: надраенная вставная челюсть, сочинский загар, ногти без заусениц выдавали в хозяине литературной студии застарелого перфекциониста.
- Э, нет, - завистливо присвистнул, - если ты и плелся в строю бессребреников, то некто быстро устроился в тебе с комфортом, сжал, как рычаг черепную коробку, переключил скорость.
Давид Павлович затрясся, повалился боком со стула, выдавил пастообразными устами пузыристые сгустки. Растительность, окружавшая лысину нимбом, слиплась от пота в терновый венчик. Хрипотнул:
- Поезжай в Кувырканск.
Мигом очутились рядом (прятались за портьерой?) испуганная, брови домиком, зрачки в расширку техничка Дарья, обмахивающая день за днем пыль с медноголовых канделябров, выпытывающая у посетителей «кудать», провожающая до асфальта и чахлый поклонник каннабиса молчун. Уселась на ноги содрогающемуся. Азиат затряс Давида за ворот, захлопал по щекам. Примадонов оказался плохим помощником. Воды не подал, сам выпил. Остатки нечаянно пролил на пол. На цыпочках пробрался к столу, сгреб стопу исписанной бумаги в рюкзак и был таков. Несясь в ночное, узнал в респектабельном душеведе прежнего горемыку-хохла.
2.2
Тогда макушка будущего выстроителя букв завязла в пышнейшем шатеновом облаке. Не помышлял о художествах. Живописал рельеф и залегание горных пород, протекание артезианских вод в профиль. Баловался портвешком, замолаживал повариху. Примадонов бегал у него в мальцах. Переносил консервы и прочие тяжести походного быта. Познакомились в геологической авантюре. Ремесленко после института отрабатывал по распределению в медвежьем углу, Митяя гнала из дому дромомания.
Искали голубую глину. Ми восемь зацепил пологий склон Путорана. Не спохватились, не забеспокоились. Обычно вертолеты запаздывали до недели, связь не к черту, полевому сезону кандец, им кантоваться до «белых мух», авось подберут, не забудут. НЗ растворился в крепких желудках провальной надеждой на дождь. Осень выдалась аномальной: жаркой, сухой. Туманы не навещали долину.Рассветы получались отрезвляюще ясными, контрастными образцами пейзажной фотографии, различающей малейшую прожилку, ложбинку, трещинку. Нехитрая тундряная снедь пожухла, зачервивела. Зверь от бескормицы углубился в тайгу. Спирта вдоволь. Не обменять. До ближайшего чума триста километров с гаком.
Копатель из коренных народов Остап (настоящее имя не выговорить, прижилось на русский лад) до детскоты коверкавший славянскую мову, поманил с пригорка:
- Болотцевая шмят.
Запыханные докарабкались до него. Ускакнул вепрем, поднятым с лежбища. Бегать горазд, не хуже заграничного шерпа. Пропал из виду. Двигались по турам. Поспели в топь к прободной ране над горизонтом. Продуктовая закладка квасилась под валуном в метрах четырех от устойчивой тверди.
Охотники и туристы на дальних расстояниях уподоблялись животным. Те прикапывали масолыгу, эти – сгущенку. Правило «спрячь подальше, возьмешь поближе» не срабатывало. Запас, известно, не скребет, надобен да редко крайне необходим. Схронами пренебрегали. Лишний раз искать лень. Для проформы плутанут, удостоверясь: левый шаг короче правого.
Собрались на круг покурить, поматериться. Лапти мочить никому не уперлось. Остап воткнул корягу в зеленеющую хлябь, прыгнул.
- Торпогете мну, - попросил он.
Ему передали альпинистскую сотку. Навязал петель, разделся донага, сунулся по шею, зацепил груз.
- Дез тащините.
Поднапряглись. Веревки натянулись. Нечто сдвинулось и поползло к берегу. Пахнуло гигантским нечищенным зевом и протухшим хозяйственным мылом. Отпрянули. Вонь пробралась под кожу. Невозмутимый энц мелькал офицерским загаром, собирал сушину, разводил костер.
Застрелял смолистыми брызгами листвяк. Остап оседлал северного оленя, очистил шкуру от грязи. Нацепил на нож желтовато серый ошмет. Кивнул оторопевшим, зажимавшим носы, пригласил набить животы тухлятиной.
Спать легли не евши. Инородца побили. Рубанул заднюю ногу, укрылся за перевалом. Поутру разбрелись на поиски съестного. Обшарили останки древних гор, выболевших за вечность в кариозные шпили. От железных трутовиков выкручивало животы, юрких пищух не поймать. Жирными бы каплями сочились вяленные на гольцах трилобиты. Интеллигентным бородачам с гитарами не пришлось бы лаяться из-за бычка без фильтра и горстки цикория. Они бы не пришпоривали локтями товарищей, а мудро ныряли на дно палеозойского океана, вытряхивали из панцирей мясистые комки, засаливали по-украински, начиняли чесноком и перцем, оставляли брезгливым эстетам нашего времени кромку голого побережья.
2.3
Опоздали! На толщу геологических периодов. Им невольно остается наращиваться и уплотняться культурным слоем, сгущаться почетным караулом дистрофиков возле падали. Из однородной, почти безликой цивилизованной команды продрались троглодитами, хромающими на разные ноги, получившими шрамы в стычке со враждебной средой, готовыми переломать ключицы и ребра, только бы выжить, чудом продержаться до прилета суеверных пилотов. Дикая пустошь при набитых поначалу вещмешках, прирученная хилым подлеском и буроватым мхом, выпряглась костлявой клячей третьего всадника. Всего-то, не хватило замшелого сухаря.
Из мыслящей белковой массы обратятся в гумус. Вклинятся питательной цепью в целесообразный, цикличный круговорот, обещающий воскрешение какому-нибудь шестипалому букану, не им.
Не сговариваясь, ринулись рвать тушу. Искры приличия высекали думу прожарить гниль, поюморить напоследок, обставить поедание мертвечины забавным приключением. Припадок настиг Ремесленко. Разлиновал зрение в сетку и мельтешение, нечеткость. Принудил впоследствии носить темные очки, слушать спиной насмешников, понукать жену-старуху с отдышкой и ожирением к вычитыванию «нетленок» своих подопечных губителей.
2.4
Я не успел примкнуть к ним. Заблудился среди одиноких холмов с мелким кустарником, ручьев, речушек, озерец. Добирал кем-то брошенные полусъедобные коренья. Спустя сутки выбрался из местности двойников на тропу к лагерю. Заприметил мстительного энца. Ворочал трупы Остап, что потухшие головешки.
- Кирманда! – позвал на помощь.
Домолачивала винтами криво посаженная вертушка. Меня уместили между окоченевшей геологиней Машей Труфановой, нашей общей любимицей и Давидом. Машина вздрогнула, побрела носом, приосанилась. Пятаки соскользнули с век окачура. Глянула укоризненно-сожаленно: не влился в коллектив, отщепенец. Геодезист в незрячем испуге запустил холодную щепоть под мою рубашку.
2.5
Варя надеялась заградиться показным участливым равнодушием от рвавшихся ядрами фраз. Мяла простыню. Узкие, журавлиные ладони лепили легковесные фигулины, растопыривались пятипалыми крылами. Невежливо, думала, перебивать голого мужчину под одним с ней одеялом в пять часов утра при романтическом изумрудном свечении отвергнутых статуэток. В эйфорическом настроении уместней беспредметная трепотня, смех, слова благодарности за нежность и нужность, намеки на продолжение. Вся та постпрелюдия, присущая жертвам дурновкусия и телевизионных сериалов.
Митяй грузит! Мне не до чужих проблем! Завтра-послезавтра разлетимся. Упорно закупоривает в опорожненные ими винные бутылки обрывки биографии. Капитан Грант, блин, нашелся! Поговори же со мной обо мне.
Не стерпела, буркнула:
- Прекрати, противно.
Примадонов поморщился. Замахнулся по давнему обычаю, спохватился: какой из магнитных сувениров на холодильнике удерживает его здесь, передумал, зачесался. Зажившие во младенчестве роднички зудели от распиравшей любви к бродяжничеству. Микроскопический барабанщик застучал по вискам «Фойер» Скутера. Особенно забирал со стороны селезенки – левша и немчура. Верный признак: пора уходить. Манила неразобранностью сумка. Забыл зубную щетку. У Кункиной двойной комплект посуды и туалетной мелочевки. Каждой твари утвари по паре. Запасливая. Совсем, как далекие предки энца, заклавшие вожака стада под магические вопли шамана. Знали толк в припасе. Сызмальства вкладывали в жадную, охочую до игрушки с молочным зубом пастенку, пахучий пробник с гнильцой. Прадед пропоет деду о зарытом «сокровище». Дед отцу, отец сыну. Сын отсчитает версты от особых знаков, надергает вершков, изготовит снадобье, выпьет противоядие. Пусть большерогий разлагается, размягчается, распускается на волокна, исплывает стеариновым жирком, точно свечной огарок.
Обладал чутьем кошки, которую куда не забрось, отыщет дорогу назад, продубленный северными ветрами, славный малый Оспатугедэт.
2.6
У Примадонова до встречи с Варварой на заднем плане мыслительных процессов плыл по розовой гряде электрических импульсов образ Зинаиды в стиле ретро. Фотокарточка с заретушированными под старину, будто бы истертыми годами и взглядами краями. Крупнокудрая пятнадцатилетка с глазастыми намерениями «влюблюсь во всякого» уставилась в мертвеющий заклепками объектив.
Пропал Митяй, раскачиваясь на веревках-ветвях перед раствором. Попался на соблазнительное постукивание чайной ложки о кубики сахара в глубине офисного межреберья. Лицо супружницы подернулось рябью, стерлось приливом отношений к новой чаровнице. Смонтированную целлулоиду прежде и черную накидку с торчащими оттуда ботинками фотографа, похоронил в рецепторах серого вещества. Взамен ментальному экрану холостые обороты проектора. Проскальзывающие зоотропно фигурки проституток и шлюх не в счет. Заполнители зазора между прошлой той и, возможно, будущей этой. Мысль нуждалась в образном воплощении. В нее, как в паровозную топку, бросай страхи, мечты, фантазии. Кинул. Предположил: у Вари от предыдущего хахаля, скажем, буйношерстного командировочного грузина, больно прыткого до «по самые гланды» сладко поет матка. Пора сматываться. Недоговоренность подзуживала остаться.
Засобирается, вопросы посыплются, опаутинят сознание дифтерийной пленкой. Он струсит, она разжалобит. Слягут на месяц в койку, дети пойдут, сожительствовать придется. Проще потянуть время разговорами, доведать о мытарствах во громном граде.
2.7
Первым делом по приезду прибился к солидному издательству «Прозаическая Страда». Заместитель нечетного наиглавнейшего редактора, он же, ответственный за отъем записей у населения, выдавал поведением голодного толстолобика, коего Примадонов, славный в давности рыбак, прикармливал и таскал с середины реки. С бордовым полукружьем родимых пятен на щеках вместо жабр, с жалобой на хроническое недосыпание, принял автора благосклонно, велел угостить и не налил. Общий вид посланника Ремесленко удручал не меньше наспех пролистанной мутовины. Светлый, с прической а-ля вертолетная площадка в миниатюре, голубоглазый ариец в пику патлатой творческой шпане.
- Давид Павлович в опале, - подавился воздухом рыбообразный.
Посоветовал написать о гастарбайтере:
1)успевшем поработать разнорабочим;
2)ночевавшем в подъездах;
3)обобранным до нитки за нелегальность;
4)избитым до полусмерти соплеменниками за карточный долг;
5)спасенным торговкой с рынка.
Раскупаемый сюжет. В ожидании якобы скорой публикации Митяй повторил паломничество иноземца, кроме последнего пункта. Побывал в шкуре рекламщика и копииста. Сбежал на малую родину, не выдержав конкуренции за жилищную квадратуру. Напоследок накропал фанфик «Договор дороже денег».
Варвара ляпнула:
- Чудаковатый!
Примадонов изготовился для пинка. Пересилил, порылся в сумке, вытащил листы, разгладил:
- Читай!
Зашевелила припухшим от поцелуев.
- Ну?
- Самобытно!
Несостоявшийся писарь зарделся. Нашел благодарного слушателя. Много не перечила, не назначала лекарств. Ему важно быть кем-то в текущий момент, покрасоваться, убедить в бумажном воплощении никогда и никем неопубликованного отказного материала.
Кункина споро раскладывала по полкам сорочки и галстуки.
- Донеси остальное от Зинки, - по-хозяйски приказала.
- Имы, - обреченно согласился.
Боролся с дилеммой: возлюбить или второе. Первое отдавало библейской затхлостью. С мебелью и бытовой техникой «воз» любить не получалось. Тащить, надрываться – да. Заменил на молодежное «чикнуться» - полегчало, воз несло. Налег на второе. Биточки с подливой. После раннего завтрака облачился в хламиду переживаний от вынужденного свидания с бывшей. Нараспашку нельзя. Сентябрь преждевременно холоден. Золото перелесков и рощ, чернота пашен, небес, мокрый снег. Соглядатаем присосалась Варвара. В открытую форточку иерихонским оркестром звенела городская канализация. Хоругвями рвались шарфы и фалды. Прохожий люд лег на крыло, погоду объявили нелетной.
3.0
Едва щелкнув ключом в замке, ступивши на лестничную площадку, до цели уж – двумя этажами выше. Поселок-то крохотен и впал, ссутулился на дне высохшего моря. На бульварах солонели бригантины, ржавели крейсера, отсчитывая вехи в развитии кораблекрушений и мореходства. Жители в распутицу пешеходили по балкам, мачтам и реям. Суховеи веяли, бури бурели, транспорт заносило песком. Обыватели, поистрепавшись, поизносившись, свыклись со стихийными бедствиями и трудностями передвижения.Ориентировались по галсам, румбам, склянкам. Откапывались, день ото дня веселели.
Варвара в том же куске материи, точнее, набедренной повязке, вылинявшей, обвисшей. Та же кавалергардная походка, переданная по наследству белогвардейским пращуром, брюнетом в звании корнета по имени Брут, любившем пригубить брют. Все то же, но вместо Чуланова Примадонов, потупивши рекший:
- Дальше я сам.
Зинаида вне досягаемости, вне удара, а получить в отместку от битого Талабайцевым, прежнего любовника Кункиной и теперешнего Примадоновой – запросто. Варя спала с лица, оборвала окатыш с юбки, кротко поцеловала в кадык, прощаясь, если не навсегда, то надолго.
Митяю бы начать восхождение с интеллектуальной морщиной на челе, лезла ж в голову всякая дрянь: с живым еще папашей удят рыбу на Салгире, трепят первый косяк, чугунные радиаторы в бараке для семей военнослужащих, мертвая крыса без хвоста, дружок из 5 «г», онанирующий на плакат Саманты Фокс. Надо бы сосредоточиться, собраться с духом, привести мысли к единому знаменателю, разумно выстроить предстоящий диалог. Не начинать же: соломинкой надувал лягушек, за куль карамели зырел у деревенской девчушки «пирожок», и не о том – в девять лет заботиться все равно о ком, главное, отдать накопленные за малостью лет душевные силы. Заводилось зверье. Подбирались лишайные псы, охромевшие голуби, запаршивевшие коты. Животные-неудачники. Им помогал, с ними возмужал в лузера и простодыра, обрекся на скитания и плеть. Давил бы, вешал со старшеклассником Рафаилом, глядишь, почивал бы в кресле начальника УФМС, выдворял восвояси соотечественников-мигрантов.
3.1
Разговор возбухал нешутошный. Позвонивши, словесные заготовки спрятал в карман. Оставил сугубо комплементарное.
- Сотрясающе выглядишь! – проворковал ненакрашенной, незавитой.
- Чуланов замутил с Людкой из сто двадцать второй, - обрадовала замороженным голосом.
- Воротится реванш надо мной взять, - успокоил зареванную.
Встал в боевую позицию, нанес по воздуху псевдобоксерский хук. Отвык бабу потчевать. Изменился. В кулаках терзалось и ерзалось. Настроение приподнятое, удалое. Зинаиде горестно. Сорвет на нем злость. Заголосит: гналась за домашним скарбом! Обставляла, облагораживала. Добилась неблизкого женского счастья без помощи мужчин. Они, будучи подвижной частью имущества, не вписывались в интерьер. Выпивали, волочились, пропадали. Их не зафиксировать у фикуса под цвет ковра. Блудили, путали, мельчили, мельчали, мямлили.
Наговоры, наветы! В корыстную стерву оборотилась не в один присест. Закрутили деву лирические омуты, сромантизировали гундосые признания, слюнявые клятвы. Куда делись? Испарились, поворотили русла. В сухом остатке свадьба, штампы, слабости с приставкой алко-, нарко-, порно-, графо-, клепто-… Ведется антропоз у них на поводу, миленький, пока не истончится, не истощится, не истеплится.
3.2
Примадонов хворал переменой мест. Сожалел о мелочности планеты. С недугом боролся. Отважился бы на лоботомию. Отрезать, вычистить, высверлить третий глаз, порубить на пятаки, освободиться от ноши.В парижских ночлежках объедался булками с повидлом, ночевал в лондонском метро и Риме, фасовал венесуэльскую дурь, голодал в Бужумбуре под эгидой Красного Креста. В чужестраньях считался свойским, нашенским, русским. Мыкаясь по родным просторам сник, сжался, сморщился шагреневой кожей. Осознал фантастическую заброшенность и никомуненужность граждан великой империи, сократившейся до куцей аббревиатуры.
Зинаида терпеливо ждала. Выезжала навстречу, на встречи, сочувствовала, участвовала, одалживала, высылала. Декабристка надорвалась в ней на втором году брака, Каренину задавило на пятом. Выдюжил ли кто дольше и больше одиночество при живом муже? Переезды, пересуды. Передачи через проводников дальнего следования. Огранилась в меркантильную матрону со здоровым инстинктом размножения и предохранительной спиралью. Рожать от Мити или какого-либо мудака – легкомысленное роскошество.
3.3
Утрясая, утрамбовывая шмотки, ожидал услышать подобную историю, истерию, истерику про мужика-козла и золотую рыбку. Ощетинилась виолончелью, запиликала: и мой курок со мною. Многие лета музыкальной школы сказывались. Предпочитала не мести попусту, а нажать и выстрелить. Митяй приладил ременную лямку, перекинул клетчатый баул за спину, увлекся к выходу. По пути зацепил на подкатном сервировочном столе у кухонного оконца подзорную трубу. Прильнул к окуляру, навел на Талабайцевскую халупу, где проживал временно со щедрыми на передок уличными леди. Быстро съехал к Варе. У нее обустроеннее. Шпионила, подглядывала, зараза! Не убила, ранила. Зинаиде поневоле приходилось овеществлять Митеньку, штопать для родственников и друзей легенду об очередном пришествии из экспедиций. Разбрасывала доказательства: трость после Эльбруса, заношенную до пропотелостей майку с переводной картинкой Брюса Ли, треснувший термос и засушенный эдельвейс. Свидетельствовала – Примадонов существует! Довелось побеседовать с Варварой Семеновной. Угрожала, убеждала из лучших побуждений бросить непутевого. У него семь бэ. Вялотекущая шизофрения, милочка, а не название рок-группы. Тоже мне, молодые ветра! Не веришь, спроси у Менжина.
3.4
Взялся проучить до смерти. Разломал увеличительный прибор. Охолонула вафля домашней готовки. Начиняют вареной сгущенкой, заворачивают в трубочку, вкушают, хрустит. Отличался набожностью, не в смысле – соблюдал, молился. Уважал молельные дома за старость и странность построек. Почитал архитектурные памятники. Креститься не умел, держал пальцы веером. Простецкое «Господи, помилуй» замещал языческим «чур меня». Выпадал из гнезда православной традиции напрочь. С детства мерещились в открытых нишах с одеждой, узорах тротуарной плитки противные рожи. Сведущие и поповатые обозвали бы ликами ада. В ястве, поджаренном геенной огненной, темнел клыкастый гидроцефал. Бросил съестное на пол, растоптал, отпрыгнул, отступая в прихожую. Нагнала торжествующая Зинаида. Хлестнула по скуле, оттолкнула, выскочила из квартиры мухой, дабы отстраниться, устраниться, обезопаситься. Запотоп в полушубках и полушалках, зипунах и тулупах, пуховиках и пальто. Не побили по-настоящему и ладно. Женщины делили Примадонова, что чемодан без ручек. Накручивали волосы и об колено. Биться за них считал низко. Вон их, сколько бегает: одиночек, одноночек, с детьми и без. Ни драчун, ни дрочер. Убегающий, отъезжающий. Транзит.
Приятливо, мягко возлеживать на шкурах, лебяжьем пуху и отрезках драпа, затороченных в подклады, вдыхать запах былых, бывших пенатов. Следить за полетом вихлявой моли, вырвавшейся из нафталиновой липи, стремившейся наверстать упущенное – наплодить всяческих червяков и выползков. Тревожили ноздри пыльный поролон и ватина в диванах, смешиваясь с прогорклостью пищи, пряным потом женских желез. Несло прелым бельем. На сквозняках погуливала дверь. Жаловалась на нерадивую хозяйку. Зарылся поглубже в Зинаидины меха, возжелав вернуться в прошлое совместное бытие.
3.5
Связывали с женой не школьные годы и встречи одноклассников, именно - запашистое дельце, грозившее судебным разбирательством. Дежурила на живом приеме при морге, другими словами «травмпункте», куда круглые сутки идут болезные и печальные горожане. Изнасилования и побои, погромы и разбои фиксировались, приводились потерпевшие и потерявшиеся, отморозки и отмороженные. Комичные случаи описывались во множестве, Митяй подглядел, уничтожая архив, как-то: «ужалила крупная оса в салупу», «запосщечила незнакомка», «ударился об угол шкафа при закруженьи лобной кости» и тому подобное. Он в литые девяностые выпускал под псевдонимом желтый независимый политиканский «Форбос», собирал слухи, скандалы, жарил новости. Был меценатом, редактором, корректором, журналистом в одном лице. Пробрался под видом санитара. Догадывался ли, возле ритуальной службы и ей сопутствующих много незаконной возни и подлога происходит, телевидения ли насмотрелся – неизвестно.
Кухня проста, как выпекание шаурмы. Обследуют повреждения утерпилы, пишут заключение. Влиятельный чин или обвиняемый при деньгах просит опера задержать акт. Тот обращается к дежуранту. За мзду последователь Гиппократа соглашается. Тянут-потянут золотой улов. Там либо стороны договорятся полюбовно, либо жертва впадет в кому, издохнет, (споткнется на поребрике и в клинч) либо передумает, диагноз слегка подправят и нет дела. Всем покойно и прибыльно.
3.6
Зинаида завязла в первом браке. С Примадоновым встречалась для оргазму. Первый муж Менжин – порноманистый скорострел. Митяй выпытал, вытряс сенсационный материал лаской эрогенных зон, радовался, подумаешь,сталкер, раздобывший дорогой хабар. После освещения событий пошли преследования, разбирательства, увольнения. Зинаида с Менжиным вывернулись, намекнув об утечке. Печатное издание прикрыли, Примадонова турнули. Наполнился Чайльдгарольдовской тоской, мыкался в поисках заработка и не примкнул, замкнутый, чокнутый. Применял парики и накладные бороды, менял походку, осанку, окраску. Поначалу удавалось да стиль не укроешь. Вконец разбрехался со всеми.
- Примадонов шалит, - тыкали пальцами в кривую продаж, лезшую вверх.
- Стараюсь во имя фирмы! - оправдывался разоблачаясь, срывая маски, дерюги.
- Поучись у Чуланова, - советовали ему, вписывая статью в трудовую. - В энном году всплеск покупательской способности спровоцировал, до сегодня на том выезжаем.
- Я стабильнее, мобильнее, прочнее!
Посыпался журналист, менеджер, равно как и другие воплощения, реинкарнации. Разослали указания по конторам: никуда не брать! Стыл на морозах персоной нон грата. По весне возобновил штурмы бюджетных и ЧП. Нащупал через Кункину шаткое пропитание, в дальнейшем – упрочит.
Им (Зинаиде с Менжиным) выгодно его держать на строгом ошейнике. Балбес, тешится, чего взять. Убрать с дороги, пусть живет на инвалидность,не высовывается. А сами – контролируют, наблюдают, оценивают. Боязнь наказания за прошлые грехи вяжет воедино чужаков крепче смерти.
3.7
Примадонова для виду боролась за семью. Наняла психолога. Раскладывал перед ним три куклы. Первая, говорил, Менжин, вторая – ты, третья – новый требарь. Поздоровайся со всеми по очереди. Подготавливал к существованию после брака. С третьим – наотмашь отказался. Подозревал, втыкали иглы в него, тряпичную копию. Иначе, зачем куклы шьются? Ему захотелось подняться, пройти на кухню, закурить. Расширение, а затем резкое сужение сосудов вызывало обманчивое прочищение мозгов, вроде коротеньких вспышек, сравнимых с зажиганием огня в избах. Срок лучины недолговечен, истечет и – чернота. Вредные привычки не брали его. Перепробовал многие стимулянты и симуляторы. По венам не гнал.Они хороши! Бугрились, пульсировали, обтягивали кожу ужами-пиявками. Врачи тихо радовались кровоточивому клиенту, практиканты экстазно ревели, старичье завидовало. Нюхал крэк, вдыхал кокаин, пыхал гидропонику, грел химку.Отваривал, отжимал, процеживал. Из любопытства, ради раскрепощения и приобщения к субкультурам. Неунывающий экспериментатор. Калейдоскопичность ощущений в приоритете. На фазе «подлечиться» бросал. Быть рабом фармацевтики стремно. Витать, витийствовать бесплотным духом меж страждущих. Освободиться от законов Ньютона-Эйнштейна. Не мечта ли, не подготовка к загробному новшеству? Можно не веровать, знать – изгрызет жучье, но где-то в закуте сознания слабо надеяться – материя бесконечна, незавершена. Несовершенна. Ее еще предстоит вскрыть, установить причину, заштопать, обмыть и выдать родственникам. Покрутить на кармическом гончарном круге, забальзамировать, поместить в мавзолей-запасник, отыскать, отскрести и насытить однажды таких же, как ты, голодных, утопающих в собственных жидкостях и скелетах. Примадонов спускался в притоны, помогал братьям-сподручникам, загоняющим в шахты вагонетки. Утягивал жгуты потуже, замирающим с баяном в руке. Стоило протолкнуть дальше, разорвать артерию и ек. Завис, заторчал - отлить, очухать, дать халвы. Оживить. Они в его власти. Здесь он был Христом и Хароном, чаще – коронером и плакальщиком. Митяй кайфовал от самой жизни, от многообразия положений и характеров. Как только подкрадывалась рутина и банальщина, остывал, метался. Таблетки Менжина переставали действовать, надо бы отказаться, заменить. В нем пульвизировала всеядная жадность до всеясущного, которую не извести синтетикой и завуалированностью. Если изъясняться, то матом, если по закону, то вышка, если эротика, то порнография, если правда, то истина, пусть относительная, местечковая, ничего, вскорости поглабалит. Буквализм и обнаженность. Мерзость. Табуированность – к черту!
3.8
Забавно разговаривать с наркоманом. Записывать бред. Он вроде бы рядом с тобой, но далеко; сидишь на одном рельсе в километре от приятеля или перекрикиваешься с ним с одного берега реки на другой, или задаешься вопросом, загадываешь книгу, страницу, строку, открываешь, читаешь ответ. Там - размазано, туманно. Из тысячи, один да угодит в мишень. Примадоновский трактат – обрывки шепотящих покойников, полуспящих морфиновых красавиц; полу-туда, полу-оттуда, не живых, не мертвых. Композиционный хэлф-лайв. На острие, на грани, где рассказчик, не защищен и нежен. Снаряд в одну воронку дважды не падает, творцу отвергнутых издателями экзерсисов и эрзацев на курсах писательского мастерства удавалось укладывать штабелями. Сообщники по перу не отставали, даром, находились в одном информационном поле. Подзадерживался Примадонов, спотыкался, тут же предложения, абзацы, персонажи перетекали в семантический стан противников. Корифеи утюжили классиков на гладильной доске постмодернизма. Выглаживали вялые каламбуры, жевали жмых из раннего неизбранного, собирали с юродивых по копейке за мелованную бумагу, латали ветхое, знакомились, корешились, корежились, коренились, тешились. Приветливой пустотой, удушающей затхлостью несло от них. Будущее задерживалось, забалтывалось, взрывалось аплодисментами в притушенных литературных кафе.
3.9
Меланхолический настрой нарушил господин в полицейском мундире. Стоя в проходе, словно на границе потусторонних миров, показался очумевшему от падения Примадонову, химерическим поводырем Фемиды, дозволяя разыгравшемуся воображению дорисовывать заднюю, самую мифическую часть тела. Просунулся весь, наваждение развеялось. Заурядный юноша не без амбиций, если судить по острым, как бритва скулам и подбородку, отливающим латунной гладкостью. Курносый, широколобый лабус. Стригся под полубокс, смазывал бриолином жидковатый чуб, надеясь придать простоватой внешности строгость и сомнительный шик.
- Вячюс Бякикус, - выговорил с легким прибалтийским акцентом.
4.0
С лица воду не пить. Начинать описание копа надо не с внешности, не с привязанностей,не с притязаний, особенностей натуры и среды под воздействием оной формировался чин, а с одного маленького стежка, штрижка, шажочка. Говорить и ходить начал поздно. В широкоштанном детстве таскал каштаны из огня, янтарь из прибоя, уничтожал вредных насекомых. Давил колорадских жуков, линчевал саранчу. Щелкал блох, выловленных из дред городского умалишенного. Не брезговал. Умел обвинить виновного, невинного завиноватить. Обладал необыкновенной способностью: чуял людей оговоренных, оговаривающих самих себя, воспитавших в себе комплекс вины и им же расплачивающихся. С ними легче сговориться, они покладисты, признавучи, подтвердят любые показания, подмахнут любой приговор. Быть ему палачом в Средневековье или слугой инквизиции, коли родился современником с такими задатка-замашками, маршируй в правоохранку. Вылупился,надысь, желторотый, мечтающий о подвиге. На допросах присутствовал, тренировался на бытовухе. Натаскали. Скомандовали фас, набросился.
4.1
Примадонова обвиняли часто и густо в черствости, бездуховности и хамстве. Он не отверчивался, не оправдывался, жил в миру соглашательством. По малолетству смешивал крупы, бил посуду, жестоко наказывался. Однажды прошил насквозь указательный палец иглой швейной механической машины. Заворожила упругая ходьба механизма. К удивлению, поощрили, осыпали конфетти, конфетами. Рефлекс закрепился, членовредительство участилось. Взрослея, яростно осознал: мазохистские наклонности укоренились, вошли в его сны и желания, стали необходимой потребностью, скользкой вершиной в пирамиде Маслоу, уродливыми и постыдными, родными, вскочившими на локте шипичками.Совестился, мучился, скрывал, ходил на прием к психиатру, собирал гроши на операцию по удалению центра удовольствия. Сдерживался месяц, милуя тело от порезов и шрамов. Захандрил, простудился. Завыламывало кости. Сплин. Прочитал про товарища Сталина бросавшего курить. На время. По настоянию медиков. Вождь начинал чихать и хрипеть горлом. Похожие симптомы. Не выдержал. Тот, кого прогоняли сквозь палошный строй, читал «Капитал»! Ганнибал по ограблению Тифлисских банков. Сделал знаменитый жест рукой, раскрошил Герцеговину Флор, открыл судебный процесс по врачам-убийцам. Раскурился. Митяю же казнить некого. Утратил часть харизмы и либидо. Опустел. Опустошился. Из энергичного, импозантного, эпатажного мужчинки окуклился в скучного ипохондрика. Оказывается, на худших человеческих пристрастиях держится набор добродетелей, как на могучих, израненных тяжестью плечах Атлантов небесный свод. Охочи передать груз, некому. Примадонов немыслим без истязания, Бякикус – без истязуемых. Отыскали друг друга, отрыли, обрели.
4.2
Полицейскому ясно до слез: преступник и мотив найден. В последнюю минуту жизни Давид Павлович находился один на один в помещении с Митяем, не считая дворника и уборщицы. Пойдут свидетелями. Слышали: спорили, ругались господа-литераторы. На творческой ниве убить – запросто. Высоким штилем даже вернее, чем, допустим, подсвешником или десятым сборником сетевых авторов. Детали обсудят, Примадонов признается, покажет. Вячюс увлекался японской философией и пытками. Митяя ждали карандаши. Вставляешь между пальцев и связываешь пальцы веревкой. Ведро с дырявым дном. Подвешиваешь - стук, постук по темени. На десерт – оголенный провод под напряжением и дверной косяк с широкой щелью для гениталий. Заверещит благим ором не страшно. Безутешный клик расшифрует, декодирует. Шаффинг – дипломная работа Бякикуса. С веселым набором инструментов, младенца оговоришь.
Японская поговорка гласила: хочешь удержать– отпусти. Полицейский без околичностей и апокалиптичностей объяснил суть уголовного дела. Пояснил, улик мало и Примадонова скорей отпустят, но ради приличия пройдут в отделение, уладят формальности. Митяй жарко запротестовал. Убийца – киргиз или казах! Бил Давида тыльной стороной ладони, вот так, вот так, вот так, вот так, вот так! Применяют в борицу. Помог порывисто отработать свежую версию. Болезненно до бессознания. Увлекся. Манекеном послужил Вячюс. Полицейский сполз по стене, дрожа в коленках и постанывая, словно недавно слез с Нинки из отдела по контрафакту. Примадонов присел над ним. Переволновался, вспотел, заскворчал сигаретой, вырученной из нагрудного кармана Бякикуса. Набрал в рот воды, опрыскал блюдодея законности. Вячюс, очнувшись, скрепил до рези в очах запястья Митяя наручниками. Ликовал: плюс дополнительная статья в срок. Вывел на улицу. Варя мялась на холодном углу, полуодетая, с осыпающейся на ресницах тушью и ярко намалеванным ртом. Украдкой Митяю махнула рукой, боясь привлечь внимание и показаться конченной лядью, призывающей завладеть ею прилюдно. Примадонов жестами, кривя лицо и морща лоб, дал понять, уходи, дура, повязали меня.
4.3
Нет нужды описывать судебное разбирательство, двадцать томов которого уместились у судьи на флешке. Заблаговременно приготовил Бякикус. Светлана Ивановна Метелкина, обличенная высокими полномочиями, облаченная в черный шифон мантии скучала, позевывала при опросе свидетелей, выстукивая атрибутом судопроизводства «мурку». Зинаида рыдала, порывалась освободить заключенного, и помятая охраной, выдворялась на центральную площадь символом французской революции. Варвара присутствовала урывками, все больше жертвовала телом, переспала со всеми полицейскими городка, включая гибэдэдэшников и мужа судьи, дабы скостить милому срок. Поняла: перестаралась. Слегла с нервным срывом. Менжин жонглировал пузырьками лекарств, подмигивал, мол, держись, в камеру пронесу, подогрею. Три раза объявляли: «Суд окончен!» И три раза Примадонов отказывался от показаний. Выпытали под давлением.Бякикус сбился с ног, лишился сна, штудируя учебники наказаний у коллег и по обмену опытом из разных стран, выписывал пособия из тюрьмы «Гуантанамо». Подозреваемый - непреклонен, закален. Для него наступили лучшие времена, казалось, канувшие в Ельцинские овражины.
4.4
Железные занавесы отверзлись. С шоппингом, католическими пастырями, проникали самозванные гуру, ролевые игры, экзотические увлечения. Разврат называли ласково: порнушка. В турбулентной трубе той эпохи, высасывающей души на раз, спешили подменять понятия. Переименуешь и не стыдно, не отталкивающе, а гордо, продвинуто. Английские термины техничны, точны. Эмоционально нейтральны. Вспомнились квартирники, где собирали по интересам оргии. Слесарь Василий висел на крюках вместо люстры. Расслаблялся. Выглядело диковато, диковинно, зато с выпивкой завязал. Изгалялись во что горазды. Извращениями пестрели частные объявления и сайты. Все ринулись в круговерть саморазрушения под прикрытием свободы, инакомыслия, поисков собственного «я». Пусть расцветают сто цветов. Половину из них, видит бог, не мешало бы выполоть. Вечерняя панель страшнее узилища пороков. Малиновые пиджаки и бычье уравнял пистолетный выстрел.
- Недоморили! –упрекали Вячюса в кулуарах власти.
Поднажал. У Примадонова вареньем налилось между ног. Ампутация правого яичка спасла от тюрьмы. С деликатной потери началось постепенное исчезновение Митяя по частям. Расчленение, усекновение тука.
4.5
Подняли амбулаторную карту оперируемого. Взбалмошный неподсуден. Ненормален, аномален, как гроза без грома, вулкан без жерла. Отправили на принудительное лечение. Бякикуса разжаловали, Менжина лишили врачебной практики, обвинили в продаже наркотических веществ. Отмазались на условно. Доктор размяк, подобрел, расслабился. Приносил сладости к чаю на посиделки, для себя припасал коньяк. Осиротели женщины, обескровились в дрязгах, сблизились, сдружились. Раньше их объединяла битва за холщевый очаг и соперничество, сейчас –одиночество, потеря, ожидание. Лишившись Митяя, потратили, выходит зря, силы, по исправлению, воспитанию, наставлению на путь истинный. Осознали нелепость притязаний, быстротечность, быстродействие жизни, значимость шизойда и простака. Он, все-таки, при всей одиозности, идиотичности и идентичности древнерусским причудам «дураки и дороги», привносил некоторую новизну, кривизну в наезженную колею однообразности, надоевшую, набившую мозоль на пятой точке. На ней загорали, распивали согревающие и горячительные, распевали прибаутошные и колыбельные, веселились и горевали, проваливались в зыбучие миражи, ими богат здешний край. Грезили царством небесным в отдельно взятой стране. И пришел Великий Быдл взять свое, в наказание за легковерность и беспечность. Заморочил, заворожил, лишил рассудка, обсмеял тотемы, обереги, осквернил святыни, перевернул праведников с ног на голову. Наводнил потаенные тропы беженцами и гонителями: Примадоновыми и Бякикусами. А снаружи: пристойно, престижно, гламурно. За пандусом дворцовых переворотов и депутатских ристалищ, шаром кати, скоморошество. Запустение и обман. От чего-то хочется искать прибежища у магов и колдунов, танцевать у шеста, на столе, на эстраде, звезденеть, фонареть, удариться в фэнтези, экстази и фантазмы, напоиться, напитаться соками скотомогильников, проживать, дожевывать накопления предков, ладно бы не работать чисто и честно на черноземе.
4.6
Вышел через двенадцать лет на свободу из психиатрической лечебницы. Не лучше обычной темницы, то же разделение на касты, та же администрация и дубаки, методы подавления изощренней и форма одежды белая. Говорят, в заключении сидят по-разному. Неволя везде одинакова, пусть первая на десять квадратных метров больше, с телевизором, сытным столом и доброжелательными сокамерниками. Вторая – теснее, злобивее и чахоточнее. Все одно – за решеткой. Примадонов поник, захирел, присмирел. Оставил рисковые лазанья по высотам и любовные похождения, жил в квартире Талабайцева на смешное пособие, чутко опекаемый прежней женой и любовницей. Завел знакомство с художником, худовато-мутноватым парнем, именующимся Генрих. Новый приятель обладал ускользающей неопрятной внешностью с йодными разводами на рукавах, представал в разных ипостасях, бывал то излишне подвижен, изрядно чесоточен, то ожесточенно сонлив.От него несло химикатами, чаще растворителем и бензином.
- Краски смешиваю, - пояснял стеснительно, - ищу универсальный колор.
- ?
- Философский камень в искусстве. Одной краской можно будет написать воздух и небо, море и чаек. Цвета выйдут разные, более естественные, выражающие самый цинус изображенных явлений, предметов, вещей.
Никто не знал, где, как и когда они познакомились. Поговаривали, будто лечились вместе, там и сошлись. По мнению Зинаиды, завелся сам. Заводятся же кровососущие твари. Зашуршал в одно прекрасное утро ватманами, как шуршат тараканы за обоями и плинтусами, засуетился, заехидничал.
- Тебе, Митрофан, нужно познакомиться с крокодилом, - умасливал Примадонова, распечатывая одноразовый шприц. – Он пестр, чешуйчат, вдохновенен. Любуйся, черпаю!
Показывал примитивные рисунки, казалось, принадлежащие руке малолетних токсикоманов, нежели дипломанту Международной Московской Выставки. Митяй не гнушался, не противился, покрылся разветвленной сетью отчужденности к миру, состоящей из мельчайших ранок. Задумал последний опыт. Притон заметили, разогнали. Генрих в бегах. Примадонова поместили в наркологию. У него тромбофлебит. Грозили гангреной. Ступни почернели, распухли. Точно такие же но обросшие курчавой шерстью, у реликта, спасли ему, голодающему в далекой тундре, жизнь.
4.7
В разных частях света его величали по-разному. Северные народы Таймыра почтительно – Качвачкаусом. Примадонов умирал на бесплодной, бесконечной, безлесной, волнистой равнине, Потерял жажду жить. Обезвоженный, обезноженный от усталости забился на одиночном холме в дыру, расширявшуюся в продолговатую пещеру. Несколько дней провалялся в полуобморочном забытье, восставал ползком подкрепиться остатками чьего-то щедрого пира из крови и парного мяса, да прильнуть к лунке огромного следа, ближе к медвежьему, с мутноватой водицей. Добытчику свежатины приходилось накручивать гекатомбы верст. Быструю, пугливую кабаргу раздобыть непросто. Слышал рык, обонял, чувствовал присутствие зверя. Предполагал: попал к исполинскому вымершему медведю. Встречались в пятидесятых годах прошлого века по Якутии и Сибири или к смешанному типу, получившемуся в результате скрещивания белого и бурого. Буйную фантазию бредившего припорошила реальность с незамутненным гипнотическим взором, повадками, внешностью и воздействием, похожую на контролера из компьютерной игры «Сталкер», гуманнейшему из гуманоидов. Митяй сдурил, вытянул шею вверх из праздного легкомыслия и любопытства. Местные верили, если посмотреть Качвачкаусу в глаза, станешь подобно наивному, непосредственному ребенку, с незамутненным догмами и установками разумом. Многие радости и знания откроешь, многие печали обретешь. Улучив момент, когда хозяин охотился, выбрался из логова, блуждал, лизал влажный сланец, жевал чертополох. Кому расскажешь, кто поверит? В обмене взглядами открылась прыткость и хваткость дикого собрата, превосходящего древностью вида, развитием и приспособленностью, несущимся в лапу со временем, добившимся нехитрой снеди и грубого, толкового жилья, гармоничности и соразмерности во всем.
4.8
В зраках мудрого мохнача отразилось будущее Примадонова. Он будет гнить заживо не под торжественные тамтамы и восторженные восклицания племени, а под едкие реплики консилиума. Ему будут отрезать конечности, одну за другой, одну за другой, не для того, чтобы спасти и накормить ими потомков, а по инерции ползучей инфекции. Из такого полена буратино не выстругаешь. Варвара обернет вологодским кружевом, понянчит, передаст Зинаиде и - по очереди, по кругу. Болезнь отступит, язвы затянутся. Приедут ободрить Менжин с Бякикусом. Скоро выписка! Неугомонный врач одарит успокоительными, следователь сигаретами. За грелкой спирта помянут добрую прошлую годину и гадину судьбу - не додала. Не подфартило. Не потрафила. Посетит Чуланов, подержит за нос, скажет: «Холодный. Молодцом!» Соберет портки, кальсоны, не пропадать добру! Навестит бухгалтерский отдел во главе с Шелкопрядовым. Устроят чтение годового отчета, игры в лото и бутылочку. Отдельно ото всех вечерком прокрадется администратор Просак. Выгонит на процедуры сопалатников, плотно закроет высокие больничные двери, выскользнет под утро умиротворенная. По коридорам тотчас разойдется терпкий аромат Принцессы Канди с бергамотом. В полночь следующей ночи явится дух Ремесленко. Поохает, повздыхает над изголовьем спящего, испарится под воздействием обязательного проветривания и ультрафиолета. Наконец, ворвется, провонявший салярой и ряпушкой Талабайцев. Замусолит в объятьях. Снарядит суставчатые искусственные протезы, пахнущие заводской смазкой. Пожалеет. Разрешит проживать у него вечно. Напоследок кольнет:
- Слабак, ты, Митя!
Останется Примадонову поскрипывать, повязгивать, позвякивать, полязгивать, повизгивать, заглядываться на небо, лишенное звезд, в чужие окна без света. Титаны расправили плечи. Дома под снос. И никогда эти страдания не иззябнут.
Июнь, 2011 – февраль, 2012 гг.