Сказка про собаку, всем недовольную

Людмила Лебедева
Жила-была глупая собака. И все ей было не так. Всем она была недовольна. И косточки у неё невкусные, а у соседских собак – вкуснее. И конура – не сравнить с соседями. И блохи её кусают чаще других. И хозяин оставляет желать лучшего.
Однажды взял её хозяин на охоту.
День солнечный, ясный. Птички поют. Сквозь кроны деревьев солнце просвечивает. Хорошо. А собака смотрит кругом да все вздыхает:
- Совсем не то, что в моей тесной конуре. Вот бы здесь поселиться.
Повздыхала-повздыхала, да и бросилась наутек. Только ее хозяин и видел. Забежала вглубь леса, стала оглядываться, место для жилья присматривать. Вдруг видит, белка на дереве сидит у дупла. Дупло большое, наверняка уютное. На ветвях припасы сушатся   все аккуратно на веревки нанизаны. А сама белка, нарядная такая, сидит себе, развлекается, чай попивает, да пряничком закусывает. Не то, что она, собака, - работает в поте лица, по лесу бегает и жилье ищет.
«Вот бы мне в этом дупле поселиться. А белка-бездельница мне бы прислуживать стала, - думает собака. - Припасы готовить да чай подавать».
Стала собака план придумывать, как белку себе в прислуги заполучить, да чтоб та ей в дупло сама подняться помогла. Села она под деревом, да давай причитать. Да так жалостливо!
- Эх, бедная я, несчастная. И жизнь-то у меня горемычная. Живу не в тепле да уюте, а в конуре неприглядной, кормлюсь чем попало. И никому-то меня не жалко.
Услышала белка эти причитания. Пожалела собаку. Спустилась к ней и спрашивает:
- Что случилось у тебя, бедняжечка? Могу ли я твоему горю помочь?
Собака на белку глазом коситься, а сама еще сильней причитает:
- Ох, живу сиротинушкой, кто бы меня пригрел, да приласкал.
Белка и говорит:
- Не плачь, горюшко. Жалко мне тебя. Хочешь, оставайся со мной жить.
Собака хвостом вильнула, зубы оскалила в собачьей своей улыбке. Отвечает белке:
- Конечно, хочу. Вон у тебя припасов сколько!
Удивил белку такой ответ, но собака вдруг снова скулить стала:
- А ты будешь обо мне, обездоленной, заботиться да сытно кормить? – и вид такой жалостный у нее стал, что белка тут же закивала.
- Буду-буду, не плачь.
- И теплым своим хвостиком в стужу меня укрывать?
- Тоже буду, - соглашается белка.
- А на дерево меня, в дупло в свое, поднимешь?
Белка оглядела собаку. Большая та, не по силам ей такую громадину на дерево втащить.
- А сама ты не влезешь? – робко предположила она.
- Как же я влезу, - говорит собака, смахивая слезинку. -  У меня и лапы по-другому устроены, и когтей таких, как у тебя нет. Так что придется тебе, белка, или самой меня в дупло затащить, или пропадать мне без любви и ласки.
- Я помогу, - быстро-быстро закивала белка, опасаясь новых рыданий. – Ты прыгай повыше, а я тебе лапку подавать буду. Глядишь, так и взберешься на мой сук.
Стала собака вокруг дерева скакать. И так, и сяк. По всячески прыгает, зубами щелкает   за лапку белку ухватить пытается.
Боязно белке. Вдруг собака по запальчивости лапку ей откусит. Но все же помочь горемыке пытается. Только зря все. Собака её как за лапку схватила, так и стянула на землю – тяжелая слишком.
- Нужен новый план, - говорит собака.   Давай-ка ты, белка, свои припасы грибные с веток отвяжешь, да мне веревку спустишь. Я по грибочкам, как по ступенькам, и поднимусь.
Белка уже на всякий план согласна. Лишь бы собаку быстрее на дерево затащить. Хоть и собирала она грибы все лето, да долго и аккуратно их на веревочку нанизывала, ради доброго дела их не пожалела. Отвязала грибные бусы с веток. Веревку собаке спустила. Та за неё хватается. Да вот незадача - грибы по веревке скользят, на землю падают, никак собаке не помогают. Чуть лапы об веревку не поранились.
Умаялась собака. Села под деревом, язык высунула. Жажда её морит.
- Эх, нехорошая ты, - говорит она белке.   Только о себе и думала, когда дом свой устраивала. А о гостях, которые к тебе прийти захотят, не позаботилась.
Стыдно стало белке. Не знает она, как вину свою загладить. Говорит собаке:
- Хочешь, я тебе чаю сделаю? Да пряничков к чаю дам. Ты поешь, силы свои восстановишь. Может, тогда ты повыше подпрыгнуть сможешь, да за сук зацепишься.
Собака обиженно надулась, но чаю все-таки соизволила.
- Давай, - говорит, - неси свой чай. Только чтоб пах всякими травами. Да погорячей. Я остывший не люблю.
Обрадовалась белка. Засуетилась. Самовар раскочегарила. Чай свежий заварила. Пряники на блюдо положила. И чашку на него же поставила. Стала по дереву спускаться. А собака лежит, поторапливает. Белка от волнения и оступилась. Поднос накренился. Горячий чай собаке спину ошпарил, а бублики весело по голове защелкали: «тук-ток-тук».
Собака от неожиданности и боли как подпрыгнула! И на суку оказалась. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
Только собака и теперь ничему не обрадовалась. Рычит недовольно да поскуливает, шерсть на ошпаренной спине дыбит.
Совсем белке не по себе стало. Приглашает она беднягу в свой дом. А та не благодарит, в дупло молча лезет. Но и там ей пришлось не по нраву. Потолочек в дупле низенький, места мало. Ни развернуться тебе, ни разлечься.
- И как мне эта хибарка приглянуться могла? – ворчит, не стесняясь.
Повернулась она в одну сторону – кресло белкино зацепила, сломала. В другую – стол ненароком под себя подмяла. Тут бы и вся мебель пострадала, только рыжая хозяюшка снова о собаке хлопочет, новый чай ей предлагает.
- Вот, собачка, чаёчек. Горячий, душистый, как ты любишь. Пей, отдыхай. Теперь твои треволнения закончились, - говорит она и чашку собаке подает.
Та сердито горячего напитка как хватила! То у неё спина ошпарена была, а теперь и язык облез. Взвизгнула собака, пробкой выскочила из тесного дупла. Еле сидит на суку да белку все ругает. Сук высоко, дупло тесное, мебель хлипкая, чай горячий, белка неразумная.
Тут вдруг ветер подул. Дерево закачалось. Собака стала за сук лапами цепляться. Да куда там. Не удержаться ей на суку без помощи. Хотела она, было, белку позвать, да все же стыдно ей стало. Прежде помощи надо было просить о прощении. Только собака решила, лучше упасть, чем признать себя неправой. И упала. Брякнулась на землю, да со всего маху-то огромную шишку себе на лбу набила.
Сидит под деревом. Шкура ошпарена, язык – обварен, шишка на лбу. Да еще лапы и хвост поушибла. Больно. Тут уж она так запричитала, как никогда прежде у неё не получалось. На весь лес слышно стало. Услышал её и хозяин. Пришел на собачий вой. Головой качает:
- Ах, ты! Незадачливая!
Поднял на руки, еле домой донес. Стал лечить. А чтобы собака в неприятности больше не попадала, он её на цепь посадил. И больше никуда не отпускал. Ни на охоту она не ходила, ни в лесу не гуляла. По ночам недовольно своей миской гремела, да всем завидовала.