Нюма Н. со своими откровениями Гл. 8 В одну сторон

Борис Биндер
                Глава 8. В одну сторону.

                Часть первая. Перелёт.

     - Хочу признаться, - объявил я как-то Нюме, - что я открыл главу с рабочим названием «Путешествие в одну сторону», и…
     - Это о кладбище, что ли? - тут же перебил он меня. - С чего тебя вдруг потянуло заглянуть в лучший мир, или ты хочешь познать ощущения человека, отправляющегося в «последний путь» и предлагаешь описать тебе, как в моём представлении выглядит байдарочное путешествие по реке Стикс с Хароном на вёслах?
     - Бог с тобой, что ты меня пугаешь? Просто мне в память запала занимательная история твоего переезда в Израиль - турпоездки «в одну сторону», и твои первые впечатления об израильтянках, полученные ещё на борту самолёта, ну и, если можно, пару слов о самом Израиле, а бога Аида и его «подземное царство мёртвых» оставь в покое.
     - А ты знаешь, - вдруг оживился Нюма, обрадовавшись  своему открытию, что «Аид» в переводе с идиша – значит  еврей. Но попасть в подземное царство к «Аиду» и попасть в государство евреев к «аидам», к счастью, не совсем одно и то же…. Так ты считаешь, что кого-то может заинтересовать история моего перелёта в Палестину?
     - Мне помнится, - сказал я, - ты в двух словах что-то рассказывал об этом эпизоде из твоей жизни, и, по-моему, то был довольно любопытный случай. Не откажусь, конечно, услышать о нём в подробностях.
     - Уверяю тебя: это было интересно исключительно потому, что всё происходило со мной  впервые в жизни, а замешана эта история вовсе не на «израильтянках», как тебе померещилось в приступе сублимации, а на «языке иврит», который я самостоятельно настойчиво изучал перед отъездом в Израиль.
     Мы сели в самолёт в аэропорту Шереметьево на рейс Москва – Тель-Авив с намеченной пересадкой в Бухаресте на другой, уже израильский, самолёт. До этого имели «весёленькую» ночку, а также эстетическое «удовольствие» пройти все допросы и оскорбительные обыски в аэропорту, после которых даже ранее сомневавшиеся в своём решении покинуть «Родину Октября» поняли, что сделали единственно верный шаг в правильном направлении. И хотя самолёт был венгерской авиакомпании «Малев», мы, оказавшись в нём, в каком-то смысле частично ощутили себя в Израиле. Дело в том, что нас обслуживало несколько стюардесс: молоденьких, невероятно похожих друг на друга, стройных и очень высоких, одетых в элегантную военную форму. Все как на подбор с длинными, чёрными, вьющимися волосами, яркие, красивые – просто модели и, хоть и формально улыбчивые, но явно слишком серьёзные, официальные, деловые и абсолютно не сексуальные. «Израильтянки!» - догадались мы. Гордыми пантерами расхаживали они по проходу в самолёте, как по подиуму, всматриваясь в наши лица в готовности помочь. В их сторону было даже страшновато смотреть, не говоря уже о том, чтобы к ним обратиться. Да и на каком языке? Все мы, советские еврейчики, моментально притухли и на их вопросы: «Are You OK?» и «Can I help You?» - скромно трясли своими головами: на первый вопрос утвердительно, на второй - отрицательно. Между собой они говорили естественно на иврите, и я с ужасом замечал, что, несмотря на то, что чуть ли не целый год до отъезда упорно изучал этот язык, разбирал в их речи не более одного слова из десяти, абсолютно не понимая при этом смысла сказанного …
     Самолёт не выглядел слишком новым или особо чистым, а предложенный обед с жалким кусочком тщедушной курицы и по количеству, и по качеству был рассчитан скорее на неразборчивую в еде кошку. Словом, всё было нормально и всё как обычно. Однако в какой-то момент на борту самолёта вдруг началось не совсем понятное оживление. Не то чтобы паника, но наши и без того серьёзные стюардессы стали ешё деловитей, о чём-то всех нервно и бесполезно расспрашивали, напряженно друг с другом переговариваясь. Однако сложно было испортить настроение нашему братцу-еврею, с надеждой смотрящему в светлое будущее. В атмосфере всеобщего веселья полились обычные, незамысловатые и безобидные еврейские хохмы, сопровождаемые искренним, добрым смехом:
     - Господа евреи! Я шо-то не понял, шо с нас хотят эти чёрные страуса?
     - Выпытывают, кто среди здесь умеет прыгать с парашютом.
     - Так «среди здесь» или всё-таки «между тут»?
     - А шо, не открылись все оба шасси?
     - Их вообще-то три, но из ихнего ТУ-154 вылезло только два!
     - Так третье же украл на ходу какой-то хмырь на свой «Жигуль» ещё в Шереметьево.
     - Такое дело – в России украли колесо. Пусть скажут спасибо, что тот гад не смог слить на ходу керосин для своего керогаза!
     - Об слить – не было речи. И шо там сливать? Я вас умоляю! Его ж никто туда и не заливал!
     - Чего так? Разве они недовольны исходом евреев?
     - Их раздражает мысль, высказанная в одностишье Владимира Вишневского, что «Исход семитов не всегда летальный»…
     И так бесконечно в том же духе. Наш лайнер опасно вибрировал от всеобщего смеха.
     Был, правда, и черный, злой юмор, страшные, пугающие людей шутки:
     - Они говорят, что по метеоусловиям Тель-Авива (и это в июле!) самолёт сделает вынужденную посадку снова в Москве.
     - По-моему, эти чёрные кобылки наконец-таки сообразили, что вместо Тель-Авива нас вообще везут в Биробиджан…
     Я, боже меня упаси, против шуток ничего не имею, но наши красотки действительно выглядели несколько напуганными. В конце концов старшая из них не выдержала, и, взяв микрофон, выдавила в него из себя нечленораздельный набор звуков, после чего явно вопросительно оглядела всё ещё улыбающуюся публику.
     Все тем временем  умолкли и начали переглядываться. Единственным, кто хоть что-то понял, был я. Но понял я не так уж много, а только то, что услышанный нами текст прозвучал, видимо, на иврите. Ну, не то чтобы понял, а скорее догадался.
     Итак, ответом ей послужила мёртвая тишина…
     Следующий текст звучал по-английски. Как я понял, она спросила, знает ли кто-нибудь хотя бы английский язык.    Учитывая то, что в самолёте летело 156 евреев и не менее 70% из них с высшим образованием, могу предположить, что кто-то знал пару слов на этом достаточно распространённом языке, но, видимо, сам уровень знания языка не позволил никому из нас нахально объявить себя переводчиком.
     Тогда девушка в отчаянии попыталась прибегнуть к языку жестов: она приставляла руку к виску, явно кому-то грозила и вытягивала руки в стороны, изображая самолёт. Тут же последовал комментарий:
     - Шо ей с нас надо?
     - Ясно, что!
     - Поверьте мне, что здесь нет ничего смешного! Она, бедная, отдала кому-то честь, а он, подлец, пригрозил ей и улетел на самолёте в Израиль…
     - О чём ты говоришь?! Это ж совсем не тот случай! Её хахаль улетел как раз таки из Израиля…. Вэйсмир (боже мой, - идиш)! Бросить одновременно и Израиль, и такую бабу! Как вам нравится этот идиот?!
     Тебе, Бэрл, конечно, смешно, но положение представлялось безнадёжным, что тут же невыгодно изменило роскошные лица экипажа. Нам всем в принципе было любопытно, о чём же таком интересном она хотела поведать…. Время шло. Через несколько минут я услышал умоляющий голос Милочки:
     - Признайся им, что ты немного говоришь на иврите! Ведь ты можешь это сказать?
     - Сказать не проблема, но я же ничего не пойму, если они, не дай бог, мне ответят. И какого чёрта они так грассируют букву «Р»? Ощущение, что вокруг тебя толпа газующих байкеров со снятыми с мотоциклов глушителями!..
     Через пару минут я снова почувствовал на себе умоляющий взгляд жены, отстегнул ремни, встал и пошёл сдаваться.
     После того, как я на красивом иврите объявил стюардессам, что немного говорю на их языке, взвод строгих солдаток тут же превратился в общество радостных улыбчивых девушек, буквально начавших вопить от счастья. Их восторг, однако, был явно преждевременным.
     Я даже не успел оглянуться на прощание в сторону жены, как шесть южных девушек затащили меня в какую-то тесную комнату по левому борту самолёта. Мой уход сопровождался завистливым мужским улюлюканьем. Последними выкриками, которые я услышал, были:
     - Мужик, узнай, не требуется ли им молодой человек, немного калякающий на французском!
     - А я французский не знаю, но по-французски - умею!
     - Могу только догадаться, чего он им такого сбрехал на ихнем иврите, шо они за нём поскакали як блудливые козы!
     Подобные комментарии, впрочем, как я узнал позже, продолжались на «радость» Милочке всё время моего отсутствия. Самолёт выл от хохота.
     А вот теперь тебе придётся включить своё воображение… Воображение, а не фантазию!
     Ты уже обратил внимание, что я не Сабонис, и все стюардессы были выше меня на голову. Я стоял в центре маленькой кабины и, закатив глаза наверх, крутил головой, с ужасом всматриваясь в похожие лица девушек, которые все одновременно, безостановочно и громко галдели, пытаясь мне что-то вдолбить на совершенно жутком языке, кошмарно рыча букву «р». Действительно - «страуса»! Нет, они своим карканьем скорее напоминали шесть увеличенных в размере знаменитых гигантских воронов из лондонского Тауэра, часть из которых, кстати, умеет разговаривать как попугаи, а один, что даёт ему явное преимущество перед израильтянками, даже говорит по-русски. Смысла их речи я не улавливал абсолютно, зато ощущал всю бредовость своей авантюры и, тут же перестав слушать, мысленно стал подбирать слова, чтобы доходчивей  и красивей объяснить им на иврите, что я переоценил свои возможности и, к сожалению, вынужден вернуться на своё место в салоне. 
     Большей глупости трудно было придумать! Вместо того, чтобы просто сказать что-то вроде «моя – твоя не понимай», я выдал фразу на таком высоком языковом уровне, что вызвал подозрение, а не являюсь ли я Элиэзером Бен-Иегудой - автором и отцом возрождённого иврита. Представь себе, что ты обращаешься к кому-то по-русски, и тот без акцента отвечает тебе такой, к примеру, фразой: «К моему глубочайшему прискорбию, уровень знания мною русского языка настолько ограничен, что практически сводится к той незамысловатой фразе, которую вы сейчас изволите от меня слышать». Причём он не врёт! Он сдуру, неизвестно зачем, идеально выучил только одно это предложение. Ни один нормальный человек ему, естественно, не верит, и все, ехидно улыбаясь, спокойно продолжают говорить с ним по-русски.
     Аналогичная история произошла и со мной. Меня не только не отпустили, но, наоборот, все сгрудились (слово уж больно подходящее к моменту!) вокруг меня ещё более плотным кольцом, не давая мне рухнуть в обморок от этой «интимной» близости, усиленной смешавшимся запахом их знойной парфюмерии. «Страуса» после моих слов с утроенным энтузиазмом подняли уровень громкости карканья, и ситуация казалась отчаянной.
     Вдруг, обернувшись, я обомлел. Одна из этих инопланетянок показалась мне определённо похожей на человека. Ну, конечно, вылитая Вика Каплан, которой я носил портфель в первом классе! Ты посмотри какая «гинекологическая» память! Наши предки разъехались по разным частям света 2-3 тысячелетия назад – одни в Африку, другие в Европу, а теперь более чем через сотню поколений мы собираемся вместе, даже не утеряв за это время парадоксального внешнего сходства!
     - Рэга!!! (момент! - иврит), – крикнул я.
     Все тут же замолкли, а я продолжил на иврите:
     - Если у меня что-то и получится, то только с этой девушкой!
     Остальные красотки, окрылённые надеждой, понимающе покинули помещение, и мысли их, между прочим, были чисты, в отличие, как я смотрю, от твоих.
     - Когда мы с девушкой остались, наконец, одни в тишине, то я сразу нашёл способ…. Ну, то есть, мы сумели приспособиться друг к другу…. Да что ты всё время ржёшь?
     - Просто я догадываюсь, - веселясь, ответил я, - что в самолёте это сделать не так уж легко.
     - Ну тебя к чёрту! Короче говоря, выяснилось, что я многое мог сказать, но почти ничего не понимал из того, что говорят. Словом, как собака, только наоборот. Способ же общения заключался в том, что говорила не она, а я, делая предположения, она же направляла мою мысль, подтверждая или отвергая мои гипотезы. В итоге, через четверть часа я идеально понял буквально всё, о чём они хотели мне рассказать, и о чём я должен был оповестить пассажиров. Гордый и серьёзный я вернулся в салон самолёта и был встречен радостными репликами неугомонных пассажиров.
     - Гибакик (взгляните, - идиш), товарищи евреи - наш «а гройсэр» (великий, - идиш) Казанова вернулся!
     - Вус эз гитун дохтн (что ты там делал, - идиш)?! Так застегнись вже (моя рука машинально проверила ширинку) и расскажи, как оно всё там было между вас, и стоит ли нам ехать в этот Израиль?
     - Нет, серьёзно, если тебе там не бог весть как понравилось, мы сейчас же заставим водилу нашего дирижопля развернуть оглобли взад!..
     И так далее без остановки, просто невозможно вставить слово. Не помогал даже микрофон…
     Всем известен приём, как моментально остановить группу негров, насилующих женщину… Нужно бросить им мяч…. Как остановить шумящих евреев?.. Нужно сказать, что они кому-то должны заплатить. Это вводит их в такой шок, что при наличии определённого опыта можно умудриться вставить не только слово, но даже пару коротких предложений.
     - Готовьте валюту, господа! – объявил я. Публика стихла. – Бухарест у нашего самолёта – конечная. Самолёт из Израиля  прилететь не смог и прибудет только завтра. Румынских виз у нас нет. Так что мы будем без вещей отправлены с эскортом  ночевать в специальную гостиницу. Там будет паршивая столовая, но хорошая охрана. И чтоб шнобеля никто ниоткуда не высовывал, если не хочет вместо Израиля оказаться в румынской тюрьме.
     - Щас! Я уже разбежался платить и лезу в карман за гомонком! – тут же обиделся главный хохмач.
     - Ша! Давайте что-то думать.
     - Об чём тут думать? Я шо им - валютная проститутка? Я даже не член (простите за грубое слово) ихнего политбюро. Максимум, пусть свяжут меня с Черновцами – я попрошу своего дядю Мотю, чтобы он открыл на моё имя счёт в швейцарском банке и положил на него по курсу те три рубля, которые он мне так и не вернул перед отъездом, а проценты с них я, так и быть, буду отстёгивать на содержание румынской компартии и лично товарища Чаушеску…
     - Вы, я вижу, такой добрый, что ваша щедрость прямо-таки граничит с расточительностью!
     - А что? Где-то он прав! У меня тоже чувство, что этот их Чаушеску действительно спятил от жадности.
     - Что вы такое говорите, его же с женой расстреляли ещё в прошлом году…
     - Не важно, так есть вместо него, слава богу,  кто-то другой, которого не успели ещё расстрелять, но который тоже мог спокойно спятить!
     - Я на них буду жаловаться в Сфатул-Церий, в Большой Хурулдан! – процитировал какой-то интеллигентный пассажир слова Остапа Бендера из «Золотого телёнка», сказанные им на румынской границе.
     - И почём, интересно, стоит их вонючая гостиница?
     - Всё: и гостиница, и еда – абсолютно бесплатно, за счёт Израиля, - гордо ответил я.
     - Так чего же готовить валюту?
     - Считайте, что я так пошутил. А чем я, по-вашему, должен был заткнуть ваш словесный понос.
     - Ну, и как тебе, Цилечка, понравилась эта хохма с долларами? – со слезами в голосе обратился «головной юморист» к своей жене.
     - Молодой человек, я вас умоляю, могли бы вы оставить, ради Бога, эти ваши дурацкие меркантильные шуточки: мой Изенька их не понимает. Пожалейте его слабое сердце, - скромно попросила меня Циля…
     - А нам всем показалось, что у вашего Изеньки, наоборот, гипертрофированное чувство юмора…
    
     Не успели мы обосноваться в гостинице, больше напоминающей старую советскую среднюю школу, и с отвращением проглотить по миске румынской луковой чорбы (суп из лука с рисом – б-р-р-р) в местной столовой, как снова в поисках меня вокруг забегали знакомые «страуса». Оказывается, самолёт из Израиля таки прилетел, и я должен был снова перевести публике с иврита на нормальный язык инструкции по безопасности. У меня быстро всё получилось с той же девушкой и тем же способом.
     - А что, мяса не будет?! – вконец расстроился интеллигент, обращаясь почему-то ко мне.
     Меня спас неугомонный Изя:
     - Они бы принесли тебе пару палочек шашлыка, но переживают, что у тебя с него будет изжога, - отечески успокаивал он огорчённого интеллигента, - вставай, и поехали уже в Израиль, там, наконец, по-человечески покушаем. Представляешь, там  в супермаркетах продаётся даже консервированная в стеклянных банках гефилте фиш (фаршированная рыба) – покушаешь с мацой! Тебе очень нужна эта их баланда из варёной цыбульки?!
    
     И вот мы снова в аэропорту впервые в жизни поднимаемся на борт новенького, потрясающего, колоссального красавца-аэробуса Боинг-Джамбо747, на корпусе которого гордо красовалась надпись израильской авиакомпании «Эль-Аль» и изображение бело-голубого флага. Что тебе сказать за самолет – так это был-таки космический корабль, прилетевший не с запада, а с другой галактики. Внутри же разница с Ту-154 была просто катастрофической. Этот колоссальный, светлый салон, эти мониторы! Сегодня к нему все привыкли, но в те времена, тем более у советского человека, его вид мог вызвать небольшой инсульт. А какой изумительно-несоветской была еда…. Зря ты ухмыляешься! Я и представить себе не мог, что так могут кормить  в самолётах. Сначала разносили напитки, включая вино и коньяк. Затем обед в виде заваленного едой подноса. Нет! Не чахлую ножку советского синего цыплёнка, зверски замученного в лагерях ГУЛАГа, а полноценную, изумительно приготовленную куриную четвертинку грамм на 400 с вкусными гарнирами, салатами, фруктами, десертом и прочим. А какая всюду упаковка! И везде гордая надпись: «Made in Israel». Была даже баночка израильского пива, которую, кстати, я также держал в руках впервые в жизни и которую, внимательно изучив, положил в ручную кладь, как сувенир.
     - А шо, - возмутился хохмач №1 - Изя, - луковой чорбы в меню нету? Тогда я отказываюсь от пистчи и объявляю бессрочную голодовку!
     - Начало неплохое! - подмигнул я Милочке, находящейся в шоке от этой порции…. Кстати говоря, между прочим, в восторге был не я один – уже через четверть часа все вокруг сидели с успокоившимися, довольными и лоснящимися рожами…
     А ещё через полчаса вышел вожак страусовой стаи с огромным, красивым полиэтиленовым мешком в руках и объявила по-английски (причём, что характерно, все до единого её сразу поняли!), что экипаж самолёта благодарит меня за помощь и преподносит мне этот скромный презент.   Она назвала меня  – Нахум, с ударением на первом слоге, так что я из литовского еврея Наумаса прямо на небесах в одночасье переделался в древнееврейского Нахума. Я, раздвигая в стороны потянувшиеся отовсюду любопытные носы и оставив только один – Милочкин, начал рассматривать содержимое пакета. В нём лежала бутылка красного сухого вина, огромная, полуторалитровая (!)  бутылка «Кока-Колы» (в Союзе я видел только по 330 мл, и попробуй ещё её достать!), шикарный пакетик миндаля в шоколаде и красивая пачка маленьких солёных сушек к пиву – всё израильского производства. Так что первый свой гешефт (дельце, - идиш) я состряпал уже в самолёте. Само собой, я тут же начал считать в уме, сколько умудрился заработать. В рублях, естественно. Итак: сам полиэтиленовый пакет – минимум 60 копеек, бутылка Колы, практически равнялась 4-ём с половиной наших  маленьких бутылок, это сколько будет?…
     Мою бухгалтерию прервал чей-то возглас: «Море!»
     Все прильнули к иллюминаторам. В лучах закатного солнца действительно блестело бесконечное Средиземное море. Мы, видимо, уже давно над ним летели, но увидели только сейчас, когда наш Боинг незаметно снизился. Прошло ещё несколько минут, и мы увидели какой-то огромный город.
     - Шо, сионисты вы недообрезанные, вже не признаёте ридного Тель-Авива? - в полной уверенности в своих знаниях укорил всех юморист-Изя.
     Самолёт летел так низко, что  казалось сейчас заденет крыши домов. Пилот, будто бы умышленно, наклонил левое крыло, чтобы мы увидели набережную, гостиницы, бесконечный пляж, купающихся людей, автомобили, цветы, пальмы, кипарисовые аллеи и дома, дома…. А потом - шикарный аэропорт, и плакат на русском языке: «Добро пожаловать в Израиль»…

                Часть вторая. Первые впечатления.
            
     - Здорово! – похвалил я Нюму. - Я получил колоссальное удовольствие! Спасибо огромное! Получается, что ты начал «эксплуатировать» иврит ещё до прибытия в страну?
     - Что значит «начал»? Это был едва ли не единственный случай, когда я вообще им воспользовался. Прожив пару недель в нашем русскоязычном городе, я понял, что здесь вполне можно обойтись «великим и могучим». У нас так: обращаешься к человеку по-русски (не важно к кому - к прохожему, продавцу, работнику банка или врачу), и если тот вдруг нагло заявляет, что не понимает тебя, ехидно спрашиваешь его на иврите: «Сколько лет ты в стране?», и, что бы он там тебе ни ответил, удивлённо продолжаешь: «И до сих пор не знаешь русского языка?!»
     - Поэтому, - предположил я, - когда «русским» всё-таки приходится общаться на иврите, перлы прут в невероятном изобилии.
     - Да, я сам мог бы стать соавтором многотомного издания, но, к сожалению, понятно оно будут исключительно людям, хоть немного владеющим ивритом. Со мною, кстати, вскоре после приезда произошёл весёлый случай, который, надеюсь, один из немногих будет понятен даже людям, не знающим древнееврейского языка. Я как-то увидел из окна своей квартиры, что какой-то местный парнишка лет тринадцати в окружении троих своих дружков не слишком вежливо разговаривает с двенадцатилетней девочкой, дочерью моего близкого друга. Недолго думая, я выскочил в подъезд и помчался вниз с четвёртого этажа. Я хорошо знал, что в Израиле никого, не приведи господь, нельзя тронуть пальцем, но орать можно сколько душе угодно, хоть охрипни. Однако одновременно с этим мне в голову пришла вполне логичная мысль: «А что именно я буду им орать?». Я с ужасом понял, что не знаю на иврите не только какого-либо «достойного» ругательства, но даже ни одного грубого или неприличного слова. Кошмар! Я не смогу назвать его даже «плохим парнем» (кстати, мерзкое, жутко раздражающее меня американское выражение, будто в английском языке не существует таких замечательных, прекрасных слов как: подонок, тварь или ублюдок!). Так даже и это сверхскромное выражение я не мог тогда употребить, ибо не знал слово «плохой». Знал, правда, слово «нехороший». Но подбежать к этому выродку и непристойно обматерить его: «Ты нехороший мальчик», было бы просто пошло.
     Всё это пришло мне в голову за те несколько секунд, пока я добежал до второго этажа, однако меня тут же осенило: я подбегу к этому козлу и злобно выкрикну: «Ма кара?!», что переводится примерно как «Что происходит?!», а пока этот придурок начнёт что-то мямлить в ответ, я сумею что-нибудь придумать дальше.
     Уже через мгновение я стоял перед ним и, максимально приблизив к нему своё лицо, искажённое такой устрашающей гримасой, какую я только сумел изобразить, я злобно выпалил ему в рожу заготовленный вопрос…
     Эффект был настолько потрясающим, что превзошёл все мои ожидания. Пацан и не попытался мне ответить. Я только увидел, как в ужасе искривилось его лицо и как он в искренней панике помчался от меня, словно я дал ему мощного пинка под зад, и за секунду оказался на другом конце улицы, как выражался О.Генри, «на двадцать футов впереди собственного визга». Вслед за ним пулями полетели все три его кореша.
     Мы остались стоять вдвоём вместе с девочкой, которая весело смеялась.
     - Что ты так веселишься? – удивился я. - Тебе понравилось, как они удирали?
     - Нет, мне понравилось, как вы ему сказали!..
     Оказывается в последнюю секунду я от усердия таки перепутал слова и вместо «Ма кара?» (что происходит?) я с собачей злобой, которую описал тебе выше, рявкнул: «Ма нишма?», что буквально обозначает «Что слышно?» и употребляется вместо «Здравствуй».
     За всю свою жизнь этот парень никогда не слышал, чтобы так здоровались, поэтому он сразу понял, что перед ним стоит настоящий «русский» душевнобольной из буйных, только что сбежавший из дурдома… 
    
     - И всё-таки, Нюмочка, расскажи, пожалуйста, в двух словах, что больше всего поразило тебя поначалу в этой стране.
     - О, я расскажу тебе, как приговорил 10 кг апельсинов там же в аэропорту в день приезда и как ещё, когда нас через пару дней повезли на экскурсию в израильский коммунистический колхоз (кибуц), я так обожрался в бесплатной кибуцной столовой, что едва в одночасье не повалил всю его экономику.
     - Только не это! – запротестовал я, - Всё, что угодно рассказывай, но только не о еде и не о снабжении в магазинах – это и так ясно, что с твоим аппетитом, попав из голодного СССР в продовольственный рай, ты испытал некоторый шок.
     - А жаль, это и было как раз таки самым интересным…
Впрочем, опишу тебе коротенький случай, который произошёл на следующий же вечер, после нашего прилёта.
     В Назарете, куда нас назавтра из аэропорта доставили на такси в гостиницу, меня ждал тот самый друг Марк, дочь которого я чуть позже так гениально спас от нападок местных аборигенов. После бурной встречи и непродолжительного отдыха он предложил мне прогуляться по городу. Я с удовольствием согласился. Мы пошли к центру маленькими улочками довольно бедного района, и в какой-то момент Марк присел на корточки вблизи телефона-автомата зашнуровать кроссовки. Я, дожидаясь его, стал рассматривать очень сложный на вид, необычный телефонный аппарат с кнопочным набором цифр (!), большим электронным табло (!), причём совершенно целый, в отличие от его советских собратьев, и, когда я подступил к нему совсем близко, тот вдруг
громко зазвонил, как звонят домашние телефоны. Я никогда раньше не слышал, чтобы городские автоматы звонили, и даже вздрогнул от неожиданности. Телефон тем временем продолжал трезвонить.
     - Ну, подними же трубку! - нетерпеливо воскликнул всё ещё сидящий на корточках Марк.
     - Я?! Я должен поднять трубку?
     - Ну а кто же? Ты же находишься рядом с телефоном!
     - И что с того? Они же спросят на иврите, что я должен буду
ответить?
     - Да подними же, наконец, трубку, там разберёмся!
     Он был так настойчив, что я нехотя подчинился, хотя прекрасно понимал степень совершаемой мною глупости.
     - Алло…
     - Ой, Нюмочка, дорогой, - услышал я радостный голос из трубки, - как вы долетели? Поздравляю вас с приездом!
     От жуткого потрясения я выпучил глаза и, насколько помню, едва не потерял сознание.
     - Кто это?!
     - Это Софа! Ты что меня не узнаёшь?
     Я действительно с трудом осознал, что разговариваю со своей двоюродной сестрой Софой, живущей в США.
     - Откуда ты звонишь?
     - Из Чикаго.
     В какой-то момент я подумал, что рехнулся. Я стоял как идиот, хлопая глазами, и не мог выдавить из себя ни слова. Всё, что происходило, было больше похоже на бред тяжелобольного, чем на пресловутую фантастику.
     Марк поднялся и, счастливо улыбаясь, извлёк из моей вялой руки трубку.
     - Алло, Софочка! Я Нюму немного разыграл, поэтому говорить он не может, так как находится в невменяемом состоянии от твоего звонка. Всё в порядке. Они прекрасно долетели. Пойду приводить его в чувство…
     Всё оказалось довольно просто. Все израильские телефонные автоматы имеют свой номер, указанный на корпусе, и Марк, зная дату нашего приезда, заранее договорился с Софой, чтобы та позвонила из Чикаго в определённое время, сообщив ей номер ближайшего от нас телефона. С другой стороны, попробуй себе представь, что ты в СССР идёшь по маленькой улочке захолустного городка, и тут на городской телефон-автомат (заметь – целый, что само по себе невероятно: не выдрана с корнем трубка, не оторван диск и не выворочен накопитель двухкопеечных монет) тебе звонит родственник из США. Здесь и без всякого розыгрыша лишишься чувств…
     Кстати, другой любопытный случай, произошедший со мной в Израиле через некоторое время и ещё глубже потрясший меня, был также связан с телефоном.
     Я был по делам в Хайфе и на обратном пути сел в маршрутное такси на переднее сидение рядом с водителем. Водитель был «двоюродным братом» - так «русские», т.е. евреи из бывшего СССР, не без иронии называют в Израиле арабов. Мне, естественно, хотелось скорее с ним пообщаться, чтобы ещё раз проверить свой иврит, но не тут-то было. Не успели мы выехать из Хайфы, как у водителя сработала, как я понял, рация - видимо ему что-то хотел сообщить диспетчер его таксопарка. Меня, помнится, поразила эта потрясающая рация: она не была связана проводом с каким-либо прибором, в ней не нужно было постоянно переключать положение на «приём» и «передачу». Фактически, он общался по ней как по телефону, причём говорил довольно тихо. Голос же его
абонента (его было немного слышно) шёл без помех, какие обычно наблюдались, когда советские таксисты отчаянно орали в свой микрофон, и им  в ответ надсаживался диспетчер, чей крик сопровождался такими шумами и помехами в эфире, что лично я никогда не мог разобрать ни единого слова. Мы проехали километров двадцать, а разговор всё продолжался. Ещё десять километров, ещё десять – мы ехали уже более получаса, но ничего не предвещало окончания этого бесконечного трёпа, и я потерял всякую надежду поупражняться в языке. Меня уже давно страшно раздражала, да что там, просто бесила тупая рожа нашего водителя, который за редким исключением, когда он вставлял слово, почти всё время молчал как манекен и только активно кивал
своей башкой так, будто диспетчер мог его видеть. Да и диспетчера этого поганого надо гнать палкой из таксопарка: неужели ему совсем уже не хрена делать – трындит на своём дурацком языке без умолку, срывая мне «урок» иврита! И вот ещё что поразительно: на какое интересно расстояние «бьёт» их рация? Ведь мы проехали почти 50 километров, а связь идеальная. Если его абонент когда-нибудь всё-таки заткнётся, я обязательно спрошу водилу об этом удивительном факте. Но как об этом спросить: я не знаю, как будет на иврите «рация», «бьёт» и даже «расстояние»? Не успел я сформулировать свой вопрос, как увидел, что их осточертевший разговор, наконец, слава богу, закончился. Ехать оставалось минут пять, а спросить уж очень хотелось.
     - Сколько километров? – спросил я на иврите, показав пальцем на трубку и затем указав тем же пальцем в неопределённом направлении.
     Водитель тупо уставился на меня, помотав головой, мол «не понимаю». Лицо его было, как любил выражаться Достоевский, «вполне идиотским».
     Ну, придурок! Что же здесь непонятного?
     - На сколько километров можно говорить? – подумав, откорректировал я свой вопрос.
     Реакция  та же – тупые, часто мигающие бараньи глаза. Нет, ну о чём говорить с этим кретином! С нашей образованностью, знаниями, умом, начитанностью, наконец, культурой, которую мы сюда привезли, мы остались в полном вакууме. Они же здесь ни хрена не понимают!..
     Может быть задать вопрос как-то иначе?
     - Ты с кем сейчас разговаривал? – догадался я подойти с другой стороны.
     - Со своим братом…
     ( Ах, так этот говёный диспетчер ещё плюс ко всему оказывается его брат-дегенерат!)
     - Хорошо. Сколько километров отсюда до твоего брата?
     - Не знаю.
     - Ну хоть примерно: 40, 50?
     - Клянусь своей мамой, не знаю. Я думаю, гораздо больше.
     - Ну, тупой, - закатив глаза, в отчаянии вслух произнёс я по-русски любимое выражение Михаила Задорнова в отношении американцев.
     Такси тем временем подъезжало к моей остановке.
     - Где твой брат сейчас находится? – с последней надеждой, выходя из такси, задал я заключительный вопрос и услышал сказанное обыденным голосом без тени юмора (с такой рожей шутить невозможно!) название достаточно всем известного населённого пункта:
     - В Сан-Франциско…
     Я, ничего не поняв, тем не менее искренне поверил ему, захлопнул дверцу, но у меня появилось весьма неприятное ощущение, что в данной ситуации если кто-либо из нас двоих и представлялся идиотом, то его это касается в меньшей степени. Несколько позже мне не без труда объяснили, что пока я в СССР двадцать лет безрезультатно простоял в очереди на обычный домашний телефон, на давно протухшем западе появилась потрясающая новинка – мобильник. В тот день я, как выяснилось, впервые увидел чёрную, огромную, почти килограммовую «Моторолу» едва ли не первого образца. Слава богу, «двоюродный» не понял, о чём я его спрашиваю. Это был бы натуральный позор!
     - Словом, как я понял, - сказал я, - кроме снабжения тебя поражали новинки технического прогресса. Но мог бы ты описать, каким представился тебе сам Израиль. Хотя бы вкратце.
     - Ты в своём уме? Как можно «вкратце» описать Израиль.
Он настолько разный, что понять, а тем более изобразить его в словах попросту невозможно. Даже прожив в нём много лет, не разберёшься, он изумительно хорош или невыносимо ужасен. Словом, прелесть, какая гадость! Если бы Тютчева звали не Фёдор Иванович, а, к примеру, Фима Иосифович, он непременно бы написал одностишье по-Вишневскому:
     Умом Израиль не понять…
     Это действительно страна контрастов, в которой тебе за три часа сделают фантастическую, уникальнейшую операцию на сердце, но ни профессору-хирургу, ни анестезиологу и в голову не придёт, что окна в госпитале не мыты с войны Судного дня 1973 года. Нет, война тут ни при чём! Просто именно в этом году была построена взятая мною в пример больница. А обрати внимание на палаты в той же клинике – это же ЦУП (Центр управления космическими полётами; прим. автора): всё забито диковинной электроникой, капельницы, оборудованные электронными дозаторами и также оповещающими о завершении вводимой жидкости, сплошные мониторы вдоль стен по 29 инч каждый, кровати, в которых положение больного регулируется пультом дистанционного управления, и тому подобное. Одновременно с этим в той же больничной палате не исчезающие ни днём, ни ночью бесконечные посетители до 15 родственничков одновременно на каждого больного, которые в атмосфере полной вседозволенности устраивают натуральные пикники, накрывая жратвой кровати и тумбочки, и даже, клянусь, варящие кофе в турках на принесённых из дома портативных газовых плитах. Такие плиты я видел здесь у многих – в сложенном виде они напоминают небольшой портфель-дипломат (я ещё удивился, как высок процент интеллигенции среди местного населения), но, узнав их назначение, я окрестил эти дипломаты «ближневосточным ноутбуком». Так что в волгоградской больнице, о которой я тебе как-то рассказывал, палата была рассчитана на 16, а здесь всего на 2-3 человека, но где скопление народу было больше – сказать затрудняюсь. Ну и, естественно, шумят, хохочут и громко разговаривают, мешая прочим больным. Нет, шумят не все. Некоторые посетители, обожравшись и притомившись, раскладывают прямо в палате на полу между кроватями коврики и натурально спят  на них(!), как беженцы на вокзалах. И никаких тебе карантинов, но, что удивительно, и никаких эпидемий, потому ли, что всё разовое, или потому, что всюду вдоль стен развешаны бутылочки со спиртом, которым посетители постоянно протирают руки и который, будь он развешан в России, тут же уходил бы на глубокую дезинфекцию организма среднего российского посетителя путём употребления его внутрь. Это страна, где в солидном учреждении на одном дверном косяке уживаются одновременно открывающий дверь современнейший прибор для идентификации личности по радужной оболочке глаза и древняя мезуза – маленький свиток пергамента с молитвой, запрятанный в футляре. И особо смешит то, что большинство местных евреев, особенно религиозных, заглядывая в первый, а потом посредством пальцев целуя вторую, заходят в помещение, будучи абсолютно уверенными, что дверь открылась именно благодаря второму действию. Ты понимаешь, Бэрл. Я не говорю исключительно о техническом прогрессе, но говорю о неоднородности местного населения.
     Израиль – это не просто соединение еврейского и разношёрстного арабского населения (арабы, друзы, бедуины). Сами евреи различаются здесь настолько полярно, что это невозможно себе вообразить – от ашкеназских высокообразованных евреев - профессоров, прибывших из Европы  и США, до диких евреев-негров, представляющих иудейские племена с татуировками на лбу из Эфиопии. Я как-то в шутку предложил одному моему знакомому, школьному учителю математики, озвучить в классе такую задачу: «Семья эфиопских евреев съедает одного ашкеназа за неделю. Посчитайте, какой интенсивности должна быть репатриация, к примеру, из бывшего СССР для обеспечения пропитания эфиопской общине Израиля, если известно, что последняя
насчитывает…?». И дальше в том же духе – евреи из Грузии похожи на грузин, евреи из Индии - чистые индийцы, а у их евреек-жён  –  накрашенные точки всё на том же лбу…. И тому подобное…
     Пойдём дальше. Размеры Израиля нам с тобой известны. Мало кого смешит здесь анекдот, когда один еврей спрашивает у другого, что тот собирается делать завтра, и, услышав, что он прямо с утра решил исполнить свою давнишнюю мечту – объездить весь Израиль на велосипеде, уточняет, а что тот в таком случае собирается делать после обеда. Несмотря на это, даже природа этой страны никак не вяжется с её размерами и разнообразна до полного неприличия: от снежных гор зимой и грибных лесов на севере до пустыни и моря, набитого кораллами на юге. Да-да! Страна, площадь которой составляет 0,9% от площади, к примеру, Красноярского края, имеет абсолютно не похожие друг на друга «север» и «юг». Отличаются они ещё и тем, что на юге тебя обстреливает из сектора Газа хлопчики из террористической организации Хамас, а на севере, с территории Ливана, – пацаны из Хизбаллы. Общим же является то, что ни те, ни другие никуда попасть не могут, т.к. первые обстреливают ракетами «Касам», палестинского производства, а они летят куда попало, а вторые обстреливают ракетами «Катюша» советского производства, но пользоваться ими не умеют, отчего те тоже летят куда попало…. Нет, мне это нравится – опиши ему вкратце Израиль! 
     - Хорошо, но что говорят о стране другие репатрианты? И о чём  вообще преимущественно говорят евреи, приехав сюда?
     - Об этом в основном и говорят. Не говорить же в конце концов о погоде. В этой стране трудно было бы придумать занятие более бездарное. Три четверти года она вообще практически не меняется. Если бы Пётр Ильич Чайковский был практичным человеком, он приехал бы писать свой фортепианный цикл «Времена года» на Ближний Восток, намного облегчив тем самым свой труд, ибо цикл состоял бы не из 12 пьес, соответствующих месяцам, а всего лишь из трёх:
     1. «С марта по ноябрь» - жаркое лето.
     2. «Декабрь» - дождливое лето.
     3. «Январь - февраль» - хреновое, холодное и дождливое …лето.
     Старожил - ватик (израильтянин со стажем) обязательно возмутится:
     - Что вы такое говорите? Это, по-вашему, называется «лето»?! Это - типичная зима! 12-13 градусов (тепла, разумеется, прим. автора), жуткие дожди, в квартире собачий холод – хорошенькое лето?!
     Репатриант, недавно перебравшийся сюда из Житомира, изображая из себя великого героя и решив напугать приехавшего в страну ещё в детстве и не знающего жизни неуча, начинает грузить его так, будто сам он прибыл не иначе как из Верхоянска – одного из самых холодных мест на Земле, полюса холода северного полушария, где в советские времена был выведен особый сорт таких как он морозоустойчивых евреев, поглядит вокруг себя на январский пейзаж: зелёные сосны, фикусы, пальмы, другие вечнозелёные деревья и цветущие кусты, искрящиеся под ярким солнцем, южные бугинвилии, свешивающие свои многокрасочно цветущие ветви, умытая дождём ярко-зелёная травка, синейшие небо и море - и с презрением ехидно произнесёт:
     - Типичная зима! Как вам это нравится? Да я готов положить сто шекелей, чтобы ты, шлимазл (несчастный, - идиш), оказался сейчас хоть на полчаса в моём родном российском городке. Чтобы ты по пояс в снегу постоял на улице и послушал бы завывание вьюги на 65-ти градусном морозе, от которого даже слёзы замерзают в глазах, вгляделся бы в кромешную «красоту» полярной ночи. Чтобы отморозил себе пальцы на руках и ногах, свой орлиный шнобель и прочие плохо обрезанные архитектурные излишества. Чтобы ты вернулся в свою обледенелую квартиру, где давно разморозило паровое отопление, и чтобы ты, наконец, навсегда разобрался и до конца твоих дней рассказывал своему малограмотному потомству, как выглядит настоящая зима.
     Затем он разворачивается и, демонстративно распахнув куртку, лёгкой походкой идёт как по летнему пляжу, обдуваемый ветерком. И  лишь зайдя за угол, быстро запахивается, дрожа всем телом и стуча зубами, и бежит в свою неясно с какой такой радости неотапливаемую квартирку (когда и какой, интересно, идиот придумал не ставить в израильских домах батарей парового отопления, считая, что здесь нет зимы!), на ходу отчаянно кляня последними словами местный зимний холод…
     Нюма продолжал вещать, а я смотрел на него и поражался -  до чего же он похож на Жванецкого: ему бы ещё листок в руку и поставить рядом на стол старый, потёртый жёлтый портфель…. Причём гарантирую, что он Михал Михалычу абсолютно не подражает хотя бы потому, что знает его, в отличие от меня, очень плохо: не бывал на его концертах, не имеет его записей, а телевизор почти никогда не смотрит. Наум тем временем продолжал.
     - Вот о чём точно не говорит репатриант в Израиле, так это о женщинах? Причём никогда! Почему? А у него их попросту нет. Там были, а здесь – нет! Там – сколько угодно, а здесь – хоть повесься. И не мечтай. Возможно, они ему не нужны? Да,
не нужны! Но, скорее всего, это он им как раз таки не нужен. Там были другие нравы плюс русские девушки, а здесь всё это не принято плюс еврейские дамы. Там одни понятия, здесь другие представления обо всём этом. Рассказывая о прошлой жизни, он постоянно повторяет, что «имел» в своём городе всех женщин, а об Израиле, наоборот, что его на производстве «имеет» всё его начальство. И хотя первая тема представляется слушателям намного интересней, он постоянно с завидным упорством скатывается исключительно на вторую…. И потом, любой приехавший сюда еврей боится здесь отрицательной реакции своей жены гораздо больше, чем там  положительной «реакции Вассермана». 
     Так о чём остаётся говорить нашему еврею в Израиле? Ну, естественно, о политике. Этакий групповой сионизм. Причём все, всё и обо всём знают, а количество мнений всегда превышает количество спорящих, ибо многим совесть не мешает иметь два противоположных мнения об одной и той  же проблеме. Достаточно тебе открыть рот, пытаясь поднять любую тему, как тебе тут же начнут противоречить, причём все говорят одновременно, но ты в этом гвалте прекращаешь свою речь не тогда, когда видишь, что тебя никто не слушает, это происходит практически  моментально, а тогда, когда сам из-за шума прекращаешь слышать самого себя. Тётя Броня, только что прибывшая в Израиль из Бобруйска, где она всю жизнь проторговала в парке газводой и не ступившая ещё на трап самолёта в аэропорту им. Давида Бен-Гуриона, уже в курсе всего и недовольна всем этим творящимся у них безобразием, ибо в отличие от этих идиотов в правительстве знает наверняка, как на основе хай-тека и нанотехнологий поднять экономику страны, как прижать арабских депутатов Кнессета, а заодно и их электорат, а также уверена в том, что все без исключения израильские политики гады и непременно сейчас же попытаются её изнасиловать, что желательно, но маловероятно, либо, как минимум, ограбить, что нежелательно, но тоже маловероятно, ибо воровать у неё нечего, хотя они, сволочи, всё же умудрятся…
     Хронологически основные темы разговоров вновь прибывших менялись так: первое время все говорили исключительно об отсутствующих деньгах, где их взять, и покупках в контексте того, где купить дешевле. Впрочем, всё это, равно как и политика, неувядающая тема. Потом все получили государственное жилье, и речь пошла исключительно о нём: как дёшево, но красиво, его отремонтировать. То и другое одновременно не выходило. Побеждало первое условие. От вечных разговоров о кафеле, керамике, сантехнике и шторах меня тошнило, как женщину на шестой неделе беременности. 
     Через пару лет все приобрели автомобили разных фирм. Они были одинаковыми по своей сути, но неразличимые по содержанию и цене. Может быть поэтому особых разговоров о них я не припомню. Зато потом пошла эра сотовых телефонов – все их приобрели, бесконечно тыкали пальцем в кнопки, но, учитывая бедность (не путай их с тем «двоюродным братом» из Сан-Франциско, о котором я только что рассказывал), не дай бог, кому-нибудь было позвонить – бешеный тариф за минуту разговора. Вернее звонить-то звонили, но поднимать трубку запрещали. И вот садятся за стол несколько здравомыслящих евреев, часть из которых с высшим образованием (ныне рабочих), и безответно звонят друг другу, очарованно слушая каждый свою мелодию. Конкретный мобильник обладал собственным омерзительным звуком.
     - Так что у тебя за «музыка»?
     - У меня (взгляд на экран) - Моцарт40.
     - А у меня (взгляд на экран) – Элис.
     Эти вопросы и ответы, ежечасно повторяющиеся рефреном, в итоге полностью вымотали мои нервы.
     - Да не говори же ты «Моцарт40», - умолял я уже не в первый раз, - скажи «Сороковая симфония Моцарта», или просто – «Сороковая Моцарта» или даже «Сороковая симфония» - знающие люди поймут, ибо больше симфоний сочинил только Гайдн. А у тебя пищит не «Элис», а «К Элизе» Бетховена – неужели так тяжело запомнить.
     Но выяснялось, что я требовал невозможного. Запомнить это они были не в состоянии, и уже на следующий день я слышал:
     - У меня «Сороковая симфония Бетховена».
     - Признайся честно, - выходил я из себя, - у тебя интеллект лошади Пржевальского или всё же ишака Семёнова-Тяньшанского?
     - Но ты же сам говорил!
     - Сороковая Моцарта!!! – в бешенстве кричал я. - Бетховен написал только девять!
     (Взгляд на экран) - А-а-а, точно – Моцарт40!
     Цикл закончен, всё можно начинать с начала…

     Ну, а потом всем  опостылело латать своё госжильё, и разговоры пошли об ипотечных ссудах и покупке собственных квартир…. И снова: кафель, керамика, сантехника, шторы. И снова эти темы стали сопровождаться у меня такой тошнотой, что впору было бежать в поликлинику, чтобы на всякий случай пройти-таки тест на беременность.
     Сегодня всё уже куплено, обставлено, люди нажрались и не то чтобы разбогатели, но не бедствуют. О чём говорят? Об автомобилях. Излюбленная, доложу тебе, тема. Нет, никто из них в автомобиле ни хрена не понимает, и речь не заходит дальше выяснения того, сколько он стоит, сколько в нём «лошадей», сколько этот «табун» парнокопытных жрёт на 100 км пробега и прочие никому не интересные и не нужные
сведения…. Уж лучше бы говорили о политике, ценах или …  кафеле…   
      - Ну, - Нюма с мольбой закатил вверх глаза, - у тебя есть ещё об чём меня спросить?
      - Да, последний вопрос всё об том же иврите. Возвращаясь к началу твоего рассказа, хотелось бы уточнить: с того момента, когда ты покинул  в первый день тот знаменитый Боинг, иврит действительно ни разу тебе не пригодился?
     - Чтобы ты не понимал всё буквально, придётся ответить тебе вопросом на вопрос: на каком языке, по-твоему,  ругались на советском базаре туркмен с узбеком? Ясно, что не на узбекском, ибо туркмен, не владея этим языком, попросту не поймет всей ювелирной тонкости обращённых к нему поэтических эпитетов. И не на туркменском, ибо в этом случае узбек недооценит всей прелести отпущенных ему туркменом художественных метафор. И хотя оба не умели толком говорить также и по-русски, они всё же предпочитали крыть друг друга матом исключительно на языке Пушкина и Толстого.
     Аналогичное происходит и в Израиле. На фабриках объединённые единым производством советские евреи и арабы, а кроме этих двух категорий населения в этой стране физически никто не работает, общаются  между собой на международном языке регионального значения - иврите, т.е. на языке, одинаково малодоступном и тем, и другим, причём плохое знание языка с обеих сторон намного в прямом и переносном смысле упрощает общение. Поправлять же их языковые перлы на производстве попросту некому, ибо «местный» еврей, как я уже отметил, не склонен отдаваться физическому труду и на завод его палкой не загонишь. Имеются, правда, попытки с обеих сторон изучить язык противоположной половины, чтобы общаться между собой без посредства иврита, но дальше овладения матом дело обычно не идёт. Хочешь маленькую, но весёлую историю на эту тему. Мне придётся употребить в ней пару нецензурных слов, но случаи эти не выдуманы мною, так что винить меня абсолютно не в чем. Часто случается, что араб, пополнив свой «словарный запас» очередным неприличным словом по-русски, заходит в цех на своём производстве и начинает закреплять свои «новые знания», заодно испытывая нашу («русских» евреев) нервную систему. Он приближается к первому же товарищу по работе и с почтительного (чем чёрт не шутит!) расстояния весело кричит тому: «Эй, долбоёб!».
     Но вся фишка в том, что «эй» по-арабски звучит как «йа», практически - «я». Поэтому реально он произносит: «Я - долбоёб!» Ему и в голову не приходит, что арабское «йа» - тоже нужно было перевести на русский язык. Как это для него ни удивительно, но бывшие советские евреи, как выясняется, обладают довольно хорошим чувством юмора, во всяком случае, никто из них с кулаками на него не бросается, больше того – все реагируют на его слова с почти искренней радостью. Нашего еврейца в отсутствии чувства юмора в такие моменты действительно не заподозришь. Вот и начинается перекличка:
     - Я – долбоёб! (имея ввиду: «Эй, долбоёб!») – пытается оскорбить он первого сослуживца.
     - Кто бы сомневался! Это ты ещё поскромничал…
     Увидев в качестве реакции ободряющую улыбку, этот араб переходит к следующему, желая глубже его задеть:
     - Я – долбоёб!
     - Нет двух мнений. И к гадалке не ходи…
     Следующий оппонент реагирует на его заявление более многословно:
     - Это ни для кого не новость - ты долбоёб, сын долбоёба и дети твои будут долбоёбами!
     И всё в том же духе. И все довольны…
     На следующий день сцена полностью повторяется, единственно меняется лишь само нецензурное слово, которому с утра пораньше научили его «русские».
     - Я – педераст! (Он выговаривает несколько иначе)
     - Это видно за километр! Все вы здесь такие!
     - Я – педераст!
     - Что, он взял у кого-то из нас 100 шекелей и не вернул?
     - Нет, он имеет в виду в «хорошем» смысле…
     И так далее…
     Вообще отношения с «двоюродными братьями» складываются достаточно терпимые, и, если бы ни их патологическое чадолюбие, меняющее в их пользу демографию во всём мире, ни их экологически опасная плодовитость, уступающая лишь плодовитости мухи дрозофилы, можно было бы смириться с их дикостью, безграмотностью, стадностью, абсолютной терпимостью к мусору, шуму, балагану и халтуре. Как-то раз я грустно пошутил, что, к всеобщему нашему сожалению, их настрой в области размножения подчиняется  девизу: «Каждому сперматозоиду – жизнь!».

     - Ну, ты ещё не проголодался? - Нюма устало откинулся в кресле. - По-моему, я достаточно подробно поведал тебе о своём переезде в Израиль, первых впечатлениях о нём, об игривом разнообразии населяющей его разношёрстной «человеческой фауны», а также убедил тебя в отсутствии смысла местного трёпа. Так что оставь философию! Вот уже третий десяток лет одна и та же пустопорожняя и поверхностная болтовня на такие никчёмные темы, что если бы я даже попытался выделить самые интересные из них, то их можно было бы пересчитать по пальцам одной култышки.
     - Двух.
     - Что «двух»?
     - Двух култышек.
     - Ладно, двух, не велика разница. Уговорил…