Плоды дерева Осаланга Марам трудно отличить от плодов Манго. Плоды Осаланга Марам содержат смертельный токсин.
* * *
Продюсер и сценарист Борис Максимов боялся умереть сорока пяти лет каким-нибудь членом судебной палаты. Он хотел дожить до таланта Льва Толстого и умереть в конце ноября (по новому стилю) на полустанке «Овражки». Или «Григорово».
Будет наглостью — умереть в ноябре на станции Астапово Липецкой области.
Борис знал, что уже первого декабря его жена Елена, актриса с мировым именем, сядет за вон тот желтый круглый столик, положит перед собой огромную синюю тетрадь и отрепетирует свой коронный козырь в кадре, - ее глаза потемнеют.
Она возьмет гусиное, нет, она возьмет любимую авторучку покойного деятеля искусств, обмотанную советской еще изолентой, и выведет заголовок: «Жизнь с недоношенным гением».
Но до ноября надо было еще дожить. Еще стелется дым костров из осенних листьев, горчит и ранит радостью.
Солнечный блик качался маятником на порфироносной портьере. Московское окно с видом на Кремль не могло не выглядеть царственно. Оно и выглядело. Но пахло от него то ли клопами, то ли отравой от клопов.
Вошла жена.
Борис сказал какую-то глупость, понимая, что оскорбил. По ее длинной щеке поползла слеза. Он думал о том, как театрально живет эта слеза на хитоновой щеке. Слеза, мутно подкрашенная тушью, ползет, нарочно мучая его.
- Ты несправедлив,- сглотнув ручей слез, начала говорить Елена. - Я не могу это выносить.
Она говорила грудным надрывным голосом, а ему слышался хриплый лай вместо слов. Три дня назад она выучилась делать нервный порочный рот с дрожащими уголками губ и закрепляла навык. Она видела в зеркале его напряженный профиль с застывшим яростным взглядом в стену и следила за своими ощущениями в вагоне трамвая:
- Господа, вы звери, господа.
Он не ответил. Она зевнула:
- Вчера, как обычно, вокруг меня были одни кони в платьях. Ты слышишь? Солнцева умерла вчера. Всю жизнь - девушка, а умерла бабушкой. Не слышишь что ли?
- Веленью Божию, о муза, будь послушна.
- Я говорю, как всегда одни кони в платьях. Никакой женственности. В женщине должен быть такой то-о-о-ненький холодечик, как у аппетитной курочки. А у нас что? Одно сплошное купание красных коней.
У нее был триллион разных голосов на любой случай. Надтреснутый, звенящий, прогорклый....
- Вы звери, - шурупом ввинчивала она своим сто третьим звенящим голосом.
В ее голове прыгали одни и те же кузнечики. Ни одной новой мысли. Максимову хотелось завизжать и ударить ее прямо в нос кулаком.
- Ты сегодня идешь на брифинг? - спросила жена.
Максимов стоял у окна. Стеклопакеты не впускали в дом колокольный звон.
- Я спрашиваю. Ты идешь на брифинг?
Максимов не счел нужным отвечать на дежурный вопрос. Конечно, он пойдет. Сегодня, на черт знает каком по счету брифинге, они, игроки на телевизионном рынке, будут вымучивать восемьсот вторую, восемьсот третью, четвертую и если получится (если придет много сценаристов) то и восемьсот двадцать вторую серию детектива. Несчастные авторы, потея под его ненавидящим взглядом, будут заглядывать ему в глаза и излагать прямую историю очередного грязного убийства. Если повезет, то придет тутовый шелкопряд Егор Федулов и тогда дело пойдет быстрее. Рекорд его прядения - двести серий процедурала на первом канале страны. Кокон тутового шелкопряда состоит из 4 601 100 метров нити, изготавливается за 72 часа.
С мертвыми диалогами, мертвыми, мертвыми, мертвыми.
Ненависть будет разрывать Максимова. К сценаристам. К шеф-редактору. К насмешливому режиссеру Парамоше. К самому себе - донору сериальной спермы, сдающему семя на глазах у всех, выжимающему из себя последние капли идей. И еще он будет делать вид, что это ему не осточертело давным - давно.
Как обычно он сядет в кресло полубоком, во главе длинного стола, в одной руке - чашка крепкого кофе, длинные ноги закинуты одна на другую, похожий на огромного стильного богомола:
- Кто убивец? Зачем у трупа вырезали почки? Нет, ну что это за мотивация - одиночество. Вот мотивация - пришла, увидела, что любовница мужа пристает к ее дочери, началась драка, любовница схватилась за нож. Откуда нож? Дрались на кухне. Схватила кухонный нож со стола. Вот такой тесачище. Кишки наружу. Убил за то, что хотела уйти от него? Чушь. От нас всех здесь сидящих уходили жены, мужья. Поднимите руку, кто из вас убил мужа - жену?
Тропические богомолы - умелые имитаторы. Привлекая насекомых, раскачивают яркими головами в унисон танцующим под ветром цветам.
Его стальная работоспособность в течение многих лет внушала ужас. И невольное уважение.
Профессионализм и ничего больше. Больше - ничего.
Борис Максимов уже лет двадцать как знал, что бабочки летят не на свет. Их влечет самое темное место, - непосредственно за источником света. Сценаристы, актеры, актрисы, зрители, режиссеры. Бабочки, бабники, бабеночки. Летели на тьму.
А потом перерыв на кофе, переговоры по мобильнику, откровенные взгляды очередных соискателей и соискательниц своего шанса.
Шанса не будет, только братская могила сценаристов, актеров, режиссеров, телезрителей. Но очередным хватателям удачи за хвост это еще не ведомо. Конвейер на большую дорогу.
- Бабеночки склонны очаровываться гадостью. Ах, погуби, погуби. И - в омут головой, - лениво смотрел Максимов вслед очередным старательным бедрышкам.
- Ей кажется, что она роковая жертва любви, - молодой еще режиссер Парамонов (Парамоша) стряхивал пепел от сигареты куда придется, - А ее просто грубо поимеют.
- И когда это до нее дойдет, - Максимов покосился на пепел, - то она же еще и возненавидит того, кому типа жертвовала. И станет мстить.
Парамоша захохотал. Благодаря мстительным бабеночкам он прослыл «армяном».
Максимову давно опротивели бабочки с их улавливанием шанса поучаствовать в групповом изнасиловании коллективного разума «телеаудитории». Все реже он разыгрывал из себя князя тьмы. Все чаще хама. Позволял себе ковырять в носу и катать в длинных пальцах шарик жука-навозника. Бабочки за улыбками пытались скрыть рвотные позывы.
Максимов опоминался, становился красив, переключал тумблер обаяния с нуля на полную мощность, вдохновлял, оплодотворял идеями идентичными натуральным.
Зрителей телеканала уже не вштыривали заурядные убийства. С каждой серией пахучее вещество, привлекающее насекомых, надо было увеличивать в разы. Вырванные глаза, перемолотые в блендере кисти рук... У непарного шелкопряда пахучего вещества больше, чем у тутового: для получения грамма требуется 2,5 миллиона бабочек. Но талантливых непарных на процедурале уже почти не было. В его распоряжении всего было две-три штуки незаурядных сценаристов. И Максимов их уже переварил, отрыгнул.
Одна из них была бабочка Набокова. И звали ее Евфимия Карпова. Она не заглядывала в глаза продюсеру. Неприкаянному злому ребенку. Среди кирпичных построений восьмисот серий ее пятнадцать фильмов были домиками со слюдяными окошками. Как в карете Петра Первого. Хотелось заглянуть в темноту кареты и встретиться с глазами царя. А потом уже изнутри сквозь блестящие чешуйки увидеть улицы Европы. И не ощутить свойственной веку вони.
В сценариях Карповой не воняло кровью. Лукавые голоса сытых писателей не могли повлиять на выбор ее сюжетов.
Жизнь ее была слепым дождиком. Чистая, радостная, короткая.
- Да что вы, - морщился шеф-редактор Пивин. - У нее был патологический ум. Па-то-ло-гический.
Все смешалось в голове Пивина, читающего по пятнадцать убийств в день. В отличие от Максимова Пивин кайфовал. На вручении телевизионной премии в его глазах искрились живые слезы. Он не считал, что обирает зрителей.
А Максимов понимал, что с каждой минутой яма под ним становится все глубже, он все дальше от своей мечты — снять полный метр по сценарию покойной Карповой. Ему почти уже не хотелось оторвать от мирового дерева свою пальмовую ветвь. А тем более ее взрастить. Ему было лень напяливать на себя смокинг: "К чему эти дешевые понты"? Комментировал награждения коллег на домашнем диване:
- Сокуров, ты думаешь волю Божию угадал? Нет, ты себя сломал. Художественная ценность равно рыночная стоимость.
- А ты сам разве себя не сломал? - подтачивая ноготок прозрачной пилкой, однажды сказала Елена.- Или ломать нечего было?
- Марья Маревна, прекрасная королевна, возьми меня с собой в свое государство талантов. Атлантов. Ахиллесовых пяток.
- Убитых царевичей Дмитриев.
- Убиенных. Димитриев.
- Соблаговоли не хамить. Я вот думаю, а, может, твое предназначение было офигенно унитаз драить? Вот мне, например, не дано.
- Все будет офигенно. Когда ты очень богатый, очень богатый, очень богатый... Я богатый? Богатый. Тебе офигенно?
- Гордыня человека выросла, - Елена потянулась, закинув руки за голову. - Теперь дьявол не возьмет на высокую гору, чтобы показать все города мира в их славе. Теперь нужно со спутника показать бесконечность вселенной.
Максимов очень хотел показать бесконечность вселенной Евфимии Карповой. Он - красивый, высокий, длинноногий, богатый, знаменитый, уговаривал ее уйти от мужа. От этого нищего поэта, готового здороваться с каждой лапой бурьяна.
Когда он впервые увидел Евфимию среди сценаристов, то удивленно хмыкнул про себя. Блондиночка с пергидрольными локонами, неумело подведенными черным светлыми глазами, розовощекая, розовогубая, с ручками-веточками. Ножки олененка. В дешевеньком платьице и дорогих сапогах-ботфортах. Ни дать, ни взять - начинающая проститутка, только что приехавшая с окраин и взявшая сапоги у своей опытной уже товарки.
Орать на нее было одно удовольствие. Чем больше она запутывалась от его крика, тем громче он орал. Она продолжала спорить и он так разошелся, что все замолчали и стыдились посмотреть в его сторону.
Максимов, наконец, перестал орать в потолок и посмотрел на жертву. Казалось, что она сейчас умрет вот здесь, за столом, с гордо поднятой головой.
- Вы же понимаете, что я не на вас кричу,- Максимову стало нехорошо, как-то гадко.- Ну нельзя же так непрофессионально, так не...
У нее дрожали губы.
- Кто следующий? - отвернулся.
"Дура какая-то. Овца".
Брифинг закончился поздно, в темноте он не сразу понял, что это она пробежала мимо джипа.
Он поехал за ней к метро и, чувствуя себя, "милым другом" спустился в подземку. Успел вскочить в лязгающее чудовище и сразу же увидел ее в соседнем вагоне. Он смотрел будто через увеличительное стекло с подсветкой.
Бедная девочка сидела как первоклассница за партой, узенькая, смотрела прямо перед собой застывшим взглядом. Максимов не мог точно определить что за чувство овладело им, но оно было острым, как весенний ветерок. Он ему обрадовался. Так давно его ничего не волновало. Может, давно не был в метро? Он огляделся. Нет, все те же надоевшие рожи как и везде.
- Черт, черт, черт! - Расталкивая людей, Максимов бросился на выход.
"Потерял, идиот! Нет, вон она цокает чужими ботфортами".
Он был уверен, что ботфорты чужие. Он проследил за ней, подсознание все твердило, что это приключение ему пригодится в работе, что вовсе он не чокнулся и не бесится с жиру, развлекая себя собственным всемогуществом. "Карл поднял великому Тициану кисть. Это не говорит о величии Тициана. Это говорит о величии короля".
Она жила в обычной пятиэтажке. Дворик из советского прошлого.
Максимов вернулся домой веселым, бодрым и попросил шеф-редактора переслать ему сценарии "той малахольной девицы". Оказалось, что ее "ведет" редактор Соня, одна из пассий Максимова. Короче, никто ничего не собирался читать.
На следующем брифинге Карповой не было и Максимов подумал, что она больше не придет. Ну и шут с ней. В их среде нельзя быть размазней, надо уметь держать удар.
Евфимия явилась через неделю. Надутая, но решительная. Он собирался сыграть с ней в поддавки и принять ее заявку на сценарий. Но она понесла такую чушь, что он вспылил, опять орал, даже вскочил и забегал вокруг стола. Когда опомнился и взглянул на нее, то внезапно понял, что не такая она и овца. Лицо ее было взволнованно, но она сосредоточенно бубнила свое, сердито сдвигая бровки.
- Хватит! - рявкнул он. - Не могу эту дурь слышать.
Вечером он просмотрел ее сценарии и рассмеялся. Это были отличные сценарии. Даже не верилось, что это ее работа. А, может, чужие как и ботфорты?
Он опять потащился за ней под землю. Она не заметила. У Максимова крепло подозрение, что она плохо видит.
Евфимия потопталась на месте, судорожно вздохнула и глядя перед собой, громко, дрожащим голосом сказала:
- Уважаемые пассажиры. Последнее предложение. Китайские зажигалки, шариковые ручки, календарики.
Максимов обомлел. Не знал куда деваться в первую секунду. Но он не ушел. Прячась за газетой, наблюдал как она села, достала из полиэтиленового пакета булку и, глядя перед собой, откусывала маленькими кусочками.
Он навел о ней справки. Оказалось, она замужем. Оказалось за поэтом. Оказалось, нуждается.
Поэт Карпов оказался большим. Рослым. Он подошел к джипу Максимова и рванул дверцу со стороны водителя:
- А хочешь я сейчас врежу вот этим своим святым кулаком по твоей медвежьей башке?
- Это ты кому? - изумился Максимов. - Мне?
- Ну не ей же, дурочке юродивой. Тебе, сволочь, тебе. Евфимия, на выход!
- Не надо, Юра, - не глядя на продюсера, попросила Евфимия. Борис меня только подвез. Пошли домой.
- Моя помощь нужна? - Максимов демонстративно вышел из машины и выпрямился.
Они были одного роста с ее мужем.
- Я тебе счас,- муж побагровел и задохнулся.
- Че ты мне, а? - Максимов уже справился с глупой растерянностью и желал реванша за "медвежью башку".
"Мужлан. Поставил в дурацкое положение. Перед ней".
- А что если я ее люблю? А? - Максимов задернул до самого горла молнию на куртке поэта и одной рукой взял его за грудки. - А? Что?
- Грабеж среди бела дня - вот что такое твоя любовь! - Карпов шагнул назад.
- А чего это ты мне тыкаешь!
- Я счас полицию вызову, - неожиданно сказал поэт. - Не приближайся!
- Шут гороховый, - Максимов коротко ударил снизу в челюсть.
Карпов удивленно посмотрел на него, прижал ладонь к месту удара, молча повернулся и пошел к дому.
И опять у нее был тот взгляд. Как в метро. Прямо перед собой.
"Бедный маленький подснежник".
- Уходи от него. Прямо сейчас. Я создам тебе все условия. Твори!
- Не трогайте меня.
- Не уходи,- он схватил ее за руки, пытаясь удержать.
- Не трогайте, - она выдернула руки и с омерзением отряхнула рукава, будто стирала мерзкие следы.
Она! Стирала его царские следы. Это было унизительно. Сдула со лба челку и пошла мелкими детскими шагами с повисшими руками.
- Я тебя уничтожу.
- Подлец!
Он улыбался пока она не свернула за угол. Свернула — губы свело в оскале:
- Эх, дра-да-лю-да-ля-да-ля! Дра-да-лю-да-ля!
Сунул руки в карманы и пошел от нее, будто в танце качаясь из стороны в сторону. Упор на правую ногу, на левую... «Рассиялась тут»!
На автопилоте доехал до дома, припарковался на клумбу, вошел в прихожую, упал на колени и заплакал.
Максимов много лет назад по влюбленности женился на одной из самых красивых актрис. Сначала он жил рядом, не замечая жены, но был доволен. Так увлеченный чтением человек машинально ест вкусную булку с маслом. Жена была булкой, работа - маслом. Он наблюдал за людьми молодым горячим умом и люди казались ему кривляющимися недоумками. Булка кривлялась пуще всех. Максимов уверился, что Елена нестерпимо глупа, но брат уверял, что это не глупость, а милая наивность. Брат — первостатейный простак, спорил:
- Она, как удивленный взгляд ребенка.
Максимов полюбил говорить слово «полноте».
- Она, как удивленный взгляд ребенка.
- Полноте. Она? Пластилин. Глина. Ты смотри кто перед тобой, что за человек. Ты думаешь, что она - окно в поле. А она - комнатная традесканция в коричневом горшке. Ты понял? Ты понимаешь? Ей не стыдно подъезжать на джипе к церкви. Наоборот.
Евфимию отпевали в церкви.
Максимов смотрел на задорный носик на юном лице и мучился сомнениями. "Самоубийц не отпевают. Их хоронят за оградой кладбища. Как и лицедеев. Несчастный случай?".
- Прости, Господи, - он не желал видеть лик Спасителя и смотрел прямо перед собой.
Вернулась с улицы еще молодая мать Евфимии Вера Андреевна. Дрожащими руками все поправляла и поправляла на дочери кружевной воротничок. От матери пахло пирожками, ванилью, мокрым песцовым воротником, сигаретным дымом.
Максимов отошел от нее и попробовал молиться.
- Прости, Господи. Спаси и сохрани, - Максимов просил для себя, а кто-то внутри него, за пазухой души, очаровывался ее, Евфимии, жертвой.
"Нет, нет, Ева плохо видела".
Она казалась такой живой.
"А, может,- я! Я - жертва? Что за чушь лезет мне в голову? Или не чушь?"
Рядом стоял поэт Карпов, от него пахло улицей, снегом. Выпал первый снег и было свежо.
- Недосказанная,- поэт наконец подобрал рифму.
Максимов уже мог испытывать к нему теплые чувства и даже участливо погладил по плечу.
В церкви было светло от снега за окнами и Борис почти успокоился, решил не ехать на кладбище, но что-то ему мешало. Он оглянулся. Мальчик лет семи жадно смотрел на него.
- Митя, поди сюда, - бабушка позвала внука и попробовала загородить его от взгляда Максимова. Но мальчишка вывернулся и громко спросил:
- А ее навеки зароют? Навеки? А она скоро превратится в скелета?
Мать Евфимии зарыдала:
- Боже мой, божже мой, у меня гипертони-и-я.
Максимов, осторожно ступая, вышел на воздух.
Конечно же, Евфимия тоже быстро надоела ему. Почти сразу. Он вспыхнул, почадил и утух.
А она поначалу как ослепла. Ходила счастливая, заливалась колокольчиком. А затем начала прозревать и этот ее новый взгляд задувал тление, которое он в себе искусственно поддерживал. Ему казалось, она видит, что его роскошный белый шарф поверх черного кашемирового пальто выглядит вафельным полотенцем официанта.
От ее взгляда Максимов наливался черной желчью. На брифингах рвал и метал:
- Кто убивец? Что это за мотив,- разочарование в любви! Да этот профессор уже столько баб за свою жизнь поимел. И каких! Какой к черту шантаж! Да он вместе с женой эти ваши записи, как он с вашей шантажисткой кувыркался, смотрит. Чтобы супружеский долг хоть как-то исполнить. Дайте мне настоящую драматическую историю, черт бы вас всех побрал! Кто убивец? Мотив? Слабый, слабый мотив. Ищите другой.
На пешеходном переходе Евфимия вышла под машину на красный свет. Несчастный случай.
Однажды, когда брат принялся Максимову выговаривать, что так нельзя, что жене надо уделять больше времени, что она страдает безмерно, что ее любит - обожает вся страна, и только он, ее муж, позволяет себе равнодушие, Борис не стал говорить «полноте», а назвал свою жену говном.
Брат давился словами, как будто они стали квадратными и застревают во рту. А Максимов с трудом подавил зевок, раздув ноздри и округлив глаза.
Борис хорошо помнил как нашел направление на аборт и пришел на кухню выяснять отношения с Еленой. Она поднимала на мужа глаза и лицо освещалось. Поднимала - освещалось.
- Аборт? Я не буду делать аборт!
Он знал, что она уже сделала. Он это точно выяснил в больнице.
- Почему-у-у?
- Аборт - это нонсенс,- ответил маленький карамельный рот.
- Нонсенс?
Елена молча подошла к салатнице и двумя ложками начала ворочать крабовый салат. Останавливалась, чтобы широко открыть рот, набить его полной ложкой и, как насекомое, жевала, ворочала ложками салат, набивала рот, жевала.
- Я сделала семь абортов. Четыре мальчика и три девочки,- облизала ложку и ослепительно улыбнулась.
- Ты что сделала?- опешил он.
- Ой, я все съела? Ой, - захихикала.
Самки богомола поедают своих партнеров, но не раньше, чем те успеют передать свои гены следующему поколению.
Максимов вышел из себя. Принялся обличать. Слюни полетели, глаза стали глупыми, бешеными. Он орал, приседая от натуги.
- Надо запомнить,- сказала она, - Вот так выглядит гороховый шут. А вот шутиха твоя не так выглядела.
- Какая шутиха?
- Карпова.
- Карпова?!
- Карпова, Карпова. Я ей говорю, ты посмотри на меня, а потом на себя. Пятачок за пучок в базарный день за таких как ты. Куда ты лезешь? Да знаешь ли ты, дура, говорю я ей, что таких как ты у моего, заметь, моего, мужа - вагон и маленькая тележка. Так эта дура выдернула из моей руки свой рукав, толкнула меня и вышла на красный свет прямо под грузовик. Анна Каренина!
У Елены Казимировой были умные глаза. У циничного глупого человека были умные глаза. Это было неприятно, но больше не запутывало Максимова. Он уже знал, что талант может изобразить гения.
С того дня она стала наказывать его памятью. Возвращала и возвращала чувство страдания и горечи. Потом горе истерлось, но она все трясла лохмотьями.
Максимов не был достаточно легкомысленным, он научился бледнеть ровно в девятнадцать часов. И ровно во сколько захочет. Но Елена не была проницательной и наслаждалась самобичеванием и его бледностью.
Но главное - ей нужна была его кровь самозванца. Ничего личного. Для главной роли в фильме "Осаланга Марам - дерево самоубийц".
Ну, и ладно. Жалко ему что ли? Скоро - ноябрь.