– Хасан, как ты жывёш после того, как от тибэ Софико ушла к маме? – спросил Гоги, зайдя как-то утром ко мне домой. Отодвинув ногой пустые бутылки, мой друг прошёл к телевизору и выключил его. Сел на край дивана, взял и из моих рук окурок и затушил его в банке из под килек. – Плоха виглядиш, дарагой, – неподдельно грустно вздохнул Гоги.
– Чито ты видумываиш? – проворчал я. – Чача кушаю скока хочу, курить на балкон нэ бегаю, как прежде. Вчера Анжэлка из саседний аул прихадиль, а пазавчира Кристинка… Жыву, как кум Абрамовича – сплю по двинадцать часов в сутки. Ну и… – я пожал плечами, отыскивая преимущества холостяцкой жизни. Но, почему-то не находил их. – В общим, свабодный чилавэк… Чиво ты привязался, в конце канцов? – вскричал я.
– Кум Абрамовича савсэм нэ свабодный чилавэк, Хасан: он тюрма сидит, – покачал головой мой друг и оглянулся по сторонам. – Комната пачиму нэ убираиш? У ишак твой, наверна, чище… Кушал чито, кроме чача? Кильки в томатный соус? Маладэс, кум Абрамовича, – Гоги решительно поднялся с дивана и достал из кармана телефон. – Как хочиш, дарагой, но я сичас Софико звонить буду. Пусть приизжаит, а то савсем прападеш…
Я отвернулся к стенке. «Пусть приизжаит… Чито мне с этай свабодой делать, ума нэ приложу»…