Глубокой осенью, когда окончены полевые работы, когда в погребах уже запасена хрусткая капуста, огурцы и помидоры, а у некоторых хороших хозяек еще засолены в бочках маленькие тонкокорые арбузы и приготовлены моченые яблоки, собирались у кого-нибудь соседи на праздник «вскладчину». Приносили кто что мог: сало, пироги, рыбу и самогон.
Сначала шли разговоры о заготовках на зиму. Хватит ли скотине сена, да суровая ли зима предстоит. Дальше больше - тары-бары. Разговоры громче, перебивая друг друга. В сущности, нет незнакомых тем и они как винегрет на столе: все сразу смешаны. Тут тебе и про депутатов, и про рыночные цены на овощи в районе, и про незаливные, как раньше бывало, луга, и про стыд потерявшую молодежь.
Потом гармонист, фасонисто поправляя на плечах ремни гармошки, пробегал грубыми пальцами по перламутровым клавишам, приноравливаясь к инструменту. Женщины тем временем незаметно прихорашивались, смахивали ладошками с губ крошки – петь готовились. Друг дружку подговаривали:
- Давай, ты.
- Нет-нет, лучше ты.
Стеснялись начинать. Наконец, одна из них, наиболее смелая, вдруг запевала грудным красивым голосом:
Под окном черемуха колышется,
Распуская лепестки свои.
За рекой знакомый голос слышится,
Да поют всю ночку соловьи.
Голоса других женщин постепенно вливались в грустный пересказ про обманутую любовь. Поют так, что представляется, будто каждая из них – та девушка.
За окном осенняя распутица.
Спи, мальчонка, ты не виноват.
Мне не жаль, что я тобой покинута,
Жаль, что люди много говорят.
Ну вот так и видишь молодую красавицу с роскошной косой, над которой насмеялся парень, поиграл и бросил. А она сыночка родила. Спит, посапывает малыш в колыбельке и не знает, что будет расти безотцовщиной. Все кругом будут на мать пальцем показывать, сплетничать, что в подоле принесла. Горька судьба такой деревенской девушки.
Даже мужики притихают, прислушиваются к пению своих жен. Заскорузлыми ладонями разгоняют дым папирос, вглядываются в своих, втайне сравнивают с чужими и понимают: «Моя самая лучшая. И поет лучше других. Хорошая баба все-таки мне досталась». Если бы кто-то мог мысли читать и наутро сказал кому из мужиков, ЧТО он думал с вечера, мужик, скорее всего, крепко бы выругался и напрочь отрекся от вчерашних мыслей.
Но сейчас бушует веселье. Столы ломятся от еды и питья. Нарядные женщины, такие все фигуристые, такие все интересные и голосистые. Вошли в раж. Уж и украинские пели. Только песни все про одно. Ну вот только бабам и живется тяжко. Хоть в «Посияла огирочкы блызько над водою», хоть в «Ой, летилы дыки гусы», хоть в «Цвите тэрэн».
Все, пора мужикам брать инициативу. Один картинно выставил руку, призывая ко вниманию, тряхнул чубом и, ни капельки не сомневаясь, что будет услышан и подхвачен, басисто зарокотал:
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны
Выплывали расписные
Стеньки Разина челны…
В точку попал! Пошла песня переливами, да с подхватами, да с передыхами. Эх и красиво получается. Ну хоть по радио выступай. Хором.
…Позади них слышен ропот:
Нас на бабу променял.
Только ночь с ней провожался,
Сам наутро бабой стал.
Это рядовые казаки завидуют атаману, что в очередной раз женился на юной княжне. Взбесился тут пьяный Стенька. Нет, чтобы пересуды пресечь и публично наказать плетками болтунов, так схватил ни в чем не повинную плененную девочку и бросил в реку.
Гармонист положил голову на гармошку и тихо так, ни к кому не обращаясь, сказал:
- Ну вот не скотина этот Стенька Разин, а? Мало того, что у отца-матери силком отнял дочь, так еще в угоду собутыльникам своим погубил дите… Гад, настоящий гад!
- Тэ-к! Тише на поворотах! Я не позволю казаков всяким плебеям обзывать! За это и схлопотать по мурсалам можно!
Местный пастух, Шурка, очень образованный и начитанный, такой всегда спокойный и рассудительный, сейчас весь разволновался, завелся. Похоже, что-то его сильно зацепило. А тут еще не так давно он прочитал книжку интересную про патрициев и плебеев. Очень названия богатых и бедных раньше были цветистые. И все как-то не было случая ввернуть заковыристое слово. Бывало, остановится с кем из селян доморощенный грамотей, о том, о сем покалякают. Начинает что интересное, историческое потихоньку вплетать, переводит разговор Шурка на книжное. Хочется же поделиться, рассказать про древнюю Русь или там про пирамиды египетские. У него много свободного времени. Пригонит, бывало, стадо на пастбище. Устроится на подстилке из веток или травы в холодочке и читает. Раньше не охота было читать. Но разворачивая из газетных оберток нехитрую снедь от нечего делать пробегал глазами по газетным столбцам. А потом втянулся. Уже книги с пожелтевшими листами в старых тряпичных переплетах стал с чердака доставать и читать. Книг было много. Теща на чердаке держала на растопку. Да с тех пор как газ провели, отпала необходимость топить дровами и углем. Зато Шурке раздолье: читай - не хочу. И вот странные люди! Серые! Все бы про своих гусей да свиней, про картошку и зерно долдонить им. А историческое прошлое не интересует. У каждого начинает рожа киснуть, шарахаются как от чумного: «Ой, мне некогда!»
- Не позволю! Потому как я сам потомок казаков. А казачий атаман – это все равно что патриций.
За столом все попритихли. Мудреное название казачьего предводителя на заморский лад, конечно, интересное дело. Но страшновато, вдруг прямо вот тут, за столом, взыграет вольнолюбивая кровь потомка казаков, а теперь деревенского пастуха, да начнет он порядки наводить и сортировать присутствующих на «плебеев» и «патрициев». Ясно, что в «патриции» захочется многим. И не обойтись тут без рукопашной. А значит, не только между собой у мужиков будут бои междусобойные, но достанется по горячим следам и мирному населению, т.е. домашним. Поутру будут некоторые молодки глаза, обведенные ядреными, неровной синевы тенями с багровыми бликами, отводить в сторону. А на настырные вопросы, что случилось, хотя и так все ясно, отговариваться, что споткнулась да о дверной косяк ударилась. И давно уже прослежена такая закономерность: чем пьянее с вечера муж, тем домашние косяки для жен все чаще на дороге попадаются.
Бабка Капа, а по полному имени-отчеству Капитолина Назарьевна, до этого тихо-незаметно прислуживающая у стола: квас на ядреном хреновом корне выдержанный подаст, жареным мясом блюда пополнит, ну то, сё по пустякам, вдруг строго приподняла бровь из-под нарядного платка, на Шурку строго рявкнула:
- А ну-ка остынь, хвостокрут! И мне тут грызню не затевай! А то я живо твое казачество раскрою. Небось и сам толком не знаешь, а туда же, «из казаков». Другие все – «по…беи», один он – герой.
Шурка поубавил пыл. Конечно, с бабкой не пободаешься. Да и как-то стыдновато стало, что прилюдно, как щенка малого, можно сказать, за уши оттрепали. Чтобы как-то выкрутиться, перешел на игривый тон:
- Да ладно тебе, баб Кап. Ну погорячился немного.
- Не горячись, компанию не порть. Ишь, умник! – В голосе уже не было той суровости -простила значит, - я всё знаю, КОЗАк!
Всем легче стало, что компания не распалась и до драки не дошло. Больше всех, ясное дело, Шурка да его жена рады. Примирительно потрепала его буйну голову:
- Ох и задира ты у меня, казак!
Пошло-покатилось дальше веселье. Шутки-прибаутки, первач с тостами. Если бы сбывались пожелания, подкрепленные количеством выпитого да съеденного на закуску, ох и счастья было бы у людей – немерено: и здоровья, и богатства, и любви!
Любовь – прямо над всем верховодит. Бабы на мужиков, мужики на баб масляно-масляно смотрят. И не всегда свои на своих. Чаще перекрестно. Так, чтобы другие не поняли и не догадались, кто с кем вперегляд играет. Да только все белыми нитками шито. Кровь бурлит, плясать хочется. А уж пляски да танцы с головой все тайное выдают. Что уж непонятного, когда чужой муж крепко сожмет в объятиях жаркое тело молодки, а та ответно ладонью плечо партнеру греет. Танцуют, глазами встретиться боятся. А если уж зацепятся взглядами, пронзительно, откровенно, до боли, до крови, до донышка… Эх, сейчас бы хоть на край света и будь что будет! Но все-таки даже через хмельную отвагу сильнее оказывается последняя капелька трезвости. Это она кричит: «Не смей, не моги!». И правильно делает.
Потом, после, как ни в чем не бывало при случайных встречах, постно поздороваются и мимо, мимо. Привиделось что-то, померещилось. Свят-свят! От греха подальше.
А тайну своего козацкого происхождения все-таки выведал Шурка. Лучше бы вовсе не знал. Все просто оказалось. Его отец, будучи еще мальчишкой, как-то с такими же огольцами на речку пошли. Родители справили ему обнову: рубаху штапельную в рубчик да штаны. Шел как жених, такой весь нарядный. Брюки хоть и жарковатые, плотные, зато как у взрослых парней. А чтоб совсем по-взрослому перед пацанами выглядеть, прихватил немного самосада, клочок газеты и спички. По пути немного душистой сухостойной травы сорвал.
На речке в кустиках разделись. А чтобы не мочить в воде трусы, да не ходить потом как описавшиеся, решили нагишом купаться. Благо, зашли в глушь, подальше от купальни, где любили нежиться на желтом песочке приезжие отпускники да визгливые девчонки. Так вот, перед тем как пойти искупаться, скрутили себе по козьей ножке и затянулись до головокружения крепчайшим табачком, сдобренным сенным запахом.
Потом уж признались друг другу, что ноги даже подгибаться стали, так ослабли от курева. Покурили и покурили. Деды курят, отцы курят. Ну и сами уже приложились. Противно, но раз надо для солидности и взрослости – значит надо! Побежали по берегу, прикрывая стыдные места руками. Потом кто-то придумал густой пластилиновой грязью намазаться так, словно в трусах. Придумка понравилась. И мальчишки усердно мазались, затем купались, заново тщательно наносили на тела вязкую черную грязь и снова превращались в африканцев. Жуть! Так до тех пор, пока кто-то не заметил легкий дымок – явный признак, что поблизости рыбаки уху сварили. И так уж заведено было, что никогда рыбаки не откажут пацанве, обязательно накормят. Глотая голодные слюни в скором предчувствии горячей похлебки рванули ребята на дымок. Каково же было их горе, когда на месте собственных в кучу брошенных одежонок обнаружили только обожженные лохмотья. Видно, на ворох барахла попала чья-то неосторожная искра от курева. Поревели-поревели голые мальчишки, а деваться некуда. Домой возвращаться надо. Дождались сумерек, прикрылись лопухами и огородами-огородами каждый тихонько к себе во двор юркнули.
В поисках пропавшего сына родители с ног сбились. Подумать боялись, что скорее всего утонул. Уже ночью Шуркиного отца обнаружили в сарае, возле козы. Прятался, боялся. Все-равно досталось на радостях, что жив, и от досады, что обнову сжег, как сидоровой козе, да и после поддразнивали: «козак!»
Большой огласки эта история не получила. Но видно Шурка когда-то все-таки услышал в адрес отца обидную семейную дразнилку, только понял по-своему. Вот и радовался-гордился в душе, что казацкого роду-племени. Видно, рисовались ему буйные казацкие набеги с пиками да саблями. Удаль, усы, чубы.
Лучше бы не знал, как все на самом деле было. Так приятно казаком-патрицием себя чувствовать!
Сейчас многие себя графьями да князьями чувствуют. Ох, не оказаться бы на месте Шурки-пастуха, не узнать бы им чистую правду про свое благородное происхождение!