Батюшка грустно возложил на шею епитрахиль, затянул поручи и твёрдой походкой направился к Престолу. Тяжело вздохнув, он истово перекрестился дважды, приложился к Престолу, ещё раз перекрестился и вышел на солею через диаконские врата, как солдат шагает во весь рост из окопа в штыковую атаку под вихрем пуль.
Стройная фигура отца игумена по стойке смирно замерла на амвоне. Прямой взор серых глаз глядел на запертые Царские врата и только грустный вздох вновь вырвался помимо воли из груди батюшки. Взяв себя в руки, он вновь совершил истовое крестное знамение и тихим, но чётким голосом, будто отдавая команду идти в атаку, раздельно произнёс дореформенный возглас:
- Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков!
В тот же миг, словно пуля снайпера, пробил сердце игумена голос чтеца с клироса ответствовавшего согласно новому часослову:
- Истинно так! Царь Небесный, - продолжал звонко на весь храм чтец, - Утешающий, Дух Истины, Тот, Который везде находится и всё собою Собою наполняет, Сокровище всяческих благ и Податель Жизни, прийди и вселись в нас, и очисть нас от всякой гадости, и спаси, Благой, наши души.
Словно под танковыми траками протащило отца игумена это исполнение молитвы Святому Духу, но ни один мускул не дрогнул на его мужественном лице. Спина его, видная народу, оставалась всё столь же прямой как у солдата на карауле и всё так же твёрдо впивались серые глаза в позолоту закрытых Царских врат. Отец взирал в сторону скрытого сейчас створками врат Престола, всем своим существом стремясь к невидимо Восседавшему на нём.
-Святой Бог, Святой Крепкий, Святой Бессмертный, помилуй нас! - продолжал выводить чтец.
Реформированное Трисвятое рвало душу батюшки. С каждым "Святой Бог", в его груди будто проворачивали острый нож. Благо Трисвятое повторяется всего три раза...но оно ли одно реформировано?!
- Сверхсвятая Троица, помилуй нас, Господь, очисти грехи наши, Владыка, прости преступления наши, Святой посети и излечи болезни наши, ради Твоего Имени!
Каменное лицо игумена ничем не выражало бурю отчаяния при словах о "Сверхсвятой" Троице и "преступлениях наших", но сердце болела не по-нарошку.
- Господь, помилуй нас! - звонко трижды произнёс чтец
"Господи, помилуй", - мысленно произнёс за ним батюшка и наложил твёрдое истовое крестное знамение. Сердце продолжало болеть.
- Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и сейчас и всегда и во все времена! - заливался чтец.
Отец игумен уже почти не слышал деталей. Он просто не хотел ЭТОГО слышать. Словно что-то омертвело в его сердце. Он ждал лишь окончания "Отче наш", чтобы подать возглас. Но вместо привычного его слуху "Отче" на весь храм разнеслось звонкое:
- Отец наш, Тот, Который на небесах, да прославляется Имя Твоё, да наступит Царство Твоё, да исполняется воля Твоя на земле точно так же, как и на небе. Хлеб наш, необходимый нам, дай нам сегодня, и прости нам грехи наши, как и мы прощаем обидивших нас, и не дай нам поддаться искушению, но избавь нас от всякого зла!
Чтец умолк, ожидая возгласа.
Отец игумен подобрался и неожиданно для себя громко, со льдистой сталью в голосе, воскликнул дореформенное:
- Яко Твое есть Царство и сила и слава, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков!
На тот краткий миг, пока батюшка чётко и размеренно произносил эту древнюю формулу, ему показалось, что он вновь оказался в таком ещё недавнем, но таком, как будто, далёком старом-добром дореформенном времени. Даже сердце отпустило на миг. Казалось, вот сейчас он услышит с клироса такой родной и знакомый ответ "Аминь".
Но реальность осколочным снарядом разорвала эту иллюзию.
- Истинно так!!! - донеслось с клироса.
Начиналось первое пореформенное богослужение отца игумена.