ИСКУШЕНИЕ У ВОКЗАЛА.
СВЕТЛАЯ СТАРИЦА:
КТО БОГУ ПОСЛУЖИТ.
ТРИ АННЫ.
ТЕРПЕНИЕ БЕЗ СМИРЕНИЯ
- КАТАСТРОФА.
Скорби и неудачи, высокие хотения и неожиданные провалы, радужные мечты и падения, ожесточение задетого самолюбия, – все эти состояния непрерывно чередовались в тогдашней жизни Анны. А ведь хотелось ей спустя два-три года после прихода к Духовнику встать на твердый, ровный путь, идти не спотыкаясь; хотелось вздохнуть и наконец-то подумать о себе с некоторым облегчением, что, мол, вот я стала другим человеком и живу теперь совсем по-другому… Казалось бы, естественное желание всякого человека, несколько лет пожившего под прессом сугубого, а порой и катастрофического покаяния, непрерывных искушений и обличений ожидать передышки, и наступления какой-то другой, новой жизни.
Анне казалось, вот-вот подойдет время, когда она, уже очищенная, воцерковленная, новая Анна займется каким-то благим делом Бога ради, будет приносить пользу, трудиться и у нее уйдет это чувство гонимого и недостойного и никчемного человека, и вот этого негласного требования каждый день чуть ли не умирать…
Возможно, такие мысли или ощущения и посещали кого-то из других монастырских знакомых Анны, кто в одно время с ней пришел в монастырь к Духовнику… Но этого Анна не знала. Откровенными ее новые товарки не были. И сравнить то, что чувствовала она, что ее постоянно тревожило, терзало приступами ропота и обид, непонимания и никогда не заданными, в том числе и в адрес Духовника, вопросами, вопросами, так и не отвеченными до тех пор, пока Анна сама не научилась на них отвечать, – у нее возможности не было. К тому же все эти сравнивания себя с другими святые отцы категорически не поощряли – это Анна хорошо знала, потому, что видели в этом действие гордости.
Но знать одно, а жить по знанию – другое. Сокрушаться умом о своем недостоинстве – это одно, а достичь того, чтобы сердце сокрушалось о собственной греховности – это совсем другое…
И в то же время Анна чувствовала, несмотря на трудности, что она переживает… лучшую весну своей жизни. Как это совмещалось? Не понять. Но она чувствовала даже и прилив телесных сил, словно с плеч ей удалось сбросить немалую тяжесть, и вновь стать легкой, молодой, радостной и пылкой. Анна часто слышала в сердце своем псаломскую строку: «Обновится яко орля юность твоя» (Пс.102:5), и в самой себе ощущала это чудодейственное обновление
.
…Однажды, как раз в те годы, стояла как-то Анна в универмаге где-то у стены в простой своей стеганой куртке, в платке и думала о чем-то своем, пока дочь ее покупала тетрадки. Вдруг к Анне подошла незнакомая женщина и сказала: «Простите меня за непрошенный вопрос: вы в Церковь ходите? – Да, – сказала Анна. – Хожу. – И любите Церковь? – Очень люблю! – А знаете, я сразу это поняла, глядя на Вас, я давно за вами наблюдаю… У Вас такое лицо… не могу слова подобрать, но я такие лица вижу только у церковных женщин, у монахинь, – те вообще красавицы в любом возрасте и с любыми чертами лица. Вот и у вас лицо такое светлое и глаза лучатся…».
Трогательно было это непроизвольное слово обычной женщины из очереди. Отозвалось же сердце ее, почувствовало что-то в Анне, что и ее сердца коснулось? Но что? Какую-то уже первоначальную духовную чистоту или только в Церкви даруемый дух тишины и внутреннего покоя, который сохраняет в глубинах сердца церковный человек даже и в те дни, когда вокруг него и под ногами бушуют волны житейского моря?
В первые годы Анна чувствовала, что за спиной у нее росли крылья, что влилась в нее какая-то мощная струя энергии, какой-то дивной силы… Тогда Анна не имела еще представления об аскетическом учении о первоначальной благодати, которая дается Господом подвижнику-младенцу, но со временем она скрывается, чтобы младенец возрос в борьбе с искушениями, окреп и возмужал, – был испытан в собственном произволении и силе, когда останется один на один перед искушениями .
Анна поражалась: от такой великой скорби пришла она к своему Батюшке-духовнику, а в сердце – то и дело нежданно-негаданно вспыхивала тихое пламя радости и какой-то особенной, беспричинной, которая тут же порождала желание всех любить и всем все отдать…
Захватит нежно сердце, и остановишься в изумлении: чему же я рада? Что такое случилось со мной? Вроде никаких радостных известий не получала, трудности житейские как были, так и остались, скорбь вечная на сердце, а я - чему-то радуюсь…
«Это Благодать, Анна, Благодать…» – говорил ей Духовник.
И вот однажды в такое чудесное время произошел с Анной еще один таинственный и неизъяснимый случай, который чему-то несомненно должен был ее научить, о чем-то предупредить…
***
Однажды возвращаясь вечером домой из монастыря после вечернего богослужения, Анна, не успев выйти из метро, услышала резкий женский голос, настойчиво выкрикивавший: «Исповедуйтесь! Причащайтесь!», «Исповедуйтесь! причащайтесь!»… Анна, тогда еще очень открытая и доверчивая ко всякому церковному голосу, к слову о Церкви, озадачилась и поспешила подойти к той женщине и узнать, что это она кричит и кого призывает причащаться поздним вечером у метро?
Женщина стояла при входе в метро и… агитировала. В руках у нее были какие-то газетки, листовки, по карманам рассованы иконочки, люди в смущении останавливались, она начинала их напористо и с пристрастием допрашивать – ходят ли они в церковь, причащаются ли? Рассуждала при этом «проповедница» довольно странно, но очень самоуверенно. Анна насторожилась и спросила: «А есть ли у вас благословение духовника или старца на такие публичные агитации?», на что та ей ответила уверенно: «Я сама себе старец!», и пошло – поехало…
Чем больше она рассказывала о себе и своих «деяниях» Анне, тем яснее для нее становилось, что рядом с ней человек невежественный, находящийся в духовной «прелести», а, возможно, и не совсем психически здоровый: грань-то тонкая и духовное уклонение от царского пути очень часто, даже как правило, непременно приводит и к психическим душевным расстройствам. Человек д у м а е т, что он в Боге и что у него все в порядке, и, даже более того – что он имеет какие-то особенные благодатные дары, а на самом деле он давно уже пляшет под дудочку бесов.
Страшно в духовной жизни человеку брать на себя то, что ему не Бог благословил, опасно дерзать на непосильное и преждевременное. Есть строгий и последовательный святоотеческий путь, на котором действует главное правило: все в свое время; одна ступенька, взятая в духовной жизни – ведет к следующей, каждая добродетель – мать последующей. «Всякое житие связано с предшествующим, – учил святой Исаак Сирин, – и у него заимствует себе приращение, и переходит в другое высшее. И если одно будет ниже самого себя, то и последующее за ним не может устоять и быть видимым, потому что все разрушается и гибнет».
Анна понимала, что духовная жизнь – это поступенное восхождение, что существует иерархия и степени духовного возрастания. А уж тем более учительство, просветительство, да еще к тому же женское, чего сподоблялись единицы в святой Церкви, равноапостольные просветительницы народов, какой была святая Нина, преподобные мужемудрые девы и старицы, испытанные долгими годами правильного подвига.
…Анна стояла рядом с «проповедницей», та говорила не умолкая, одновременно довольно бесцеремонно хватала за рукава прохожих, приставала к ним с якобы духовными разговорами, лезла в душу, многие люди терялись от неожиданности, обезоруженные словами о Церкви. Все это с каждой минутой становилось ужаснее…
Была поздняя осень, и Анна совсем замерзла. Ей хотелось бежать оттуда, – все уже было ей понятно, что эта «сама себе старец» была несомненной самозванкой, каких немало нынче в околоцерковной и даже церковной среде. Все, что она делала и говорила – было несомненно во вред и церкви, и людям. Но вот беда: Анна не могла от нее отойти – ее держала какая-то непонятная сила. «Вот странно! – испугалась Анна. - Словно ноги приросли к асфальту, и я как будто не могу справиться с собой…Действительно ведь: не могу!».
Тут Анна вспомнила, что надо молиться, что, вероятно, она попала в зону действий «духов злобы поднебесной», и начала перебирать четки в кармашке пальто. И вот тут – удивительное дело! – из толпы, вываливающейся из метро, вдруг отделилась просто одетая пожилая женщина и уверенно направилась прямо к Анне. «Проповедница» сразу попробовала взять ее в оборот. Но старушка эта как-то властно и с силой отстранила ее рукой, и сказала Анне: «Пойдем со мной». И Анна пошла с ней, причем совсем без усилий и послушно…
***
Пока они переходили через Садовое кольцо, старушка, оказавшаяся очень симпатичной, очень деятельной, с быстрым и легким шагом, несмотря на очевидно весьма тяжелую сумку, – охотно отвечала на вопросы Анны. Она сказала, что зовут ее Марией (Анна вздрогнула…), что ей восемьдесят лет, и она состоит в общине храма Державной иконы Божией Матери. Объяснила пораженной Анне, что в Церковь она пришла и крестилась лишь в семьдесят лет, - всего десять лет назад. Но ей повезло с батюшкой, и она укрепилась в церковной жизни, священник помогал ей работать над собой, и вот теперь, когда она уже сколько-то времени отдала духовному возделыванию собственной души, очищению, ей, наконец, дали церковное послушание. Мария ходит по больницам, узнает о тех, кого забыли люди, кого никто не посещает, и начинает опекать эти одинокие страждущие души. Причем ходит она преимущественно туда, где лечат алкоголиков. Если случай тяжелый, она уговаривает креститься, сама готовит человека к крещению, проводит оглашение, приводит священника, чтобы исповедовать и причастить умирающего.
Все это Мария рассказывала просто, быстро без затей, и даже голосок соответствовал тому ощущению свежести и легкости, которое она источала: какой-то детский, звонкий и чистый… Перед Анной был человек, которого Бог одарил благодатью утешения людей и более того, через нее Бог спасал эти скорбные, изуродованные и измученные грехом души. И эти, казалось бы, уже мало что понимавшие и совсем погибавшие «пьяненькие», люди со сломанными душами, слушались ее беспрекословно, тянулись к ней и доверяли ей себя как дети к матери. А ведь за каждым таким человеком стояли легионы бесов и они только и ждали, чтобы погубить эту бедную душу. А старушка Мария – им смело противостояла.
Вероятно, такова была ее внутренняя чистота – ее подлинное смирение, благодаря чему удавалось ей ее святое дело, потому что с такой чистой душой была дружна и благодать Божия, которая и творила через нее святые дела. Удивительная тайна духа была сокрыта в этом человеке, и только поэтому несчастные и безнадежные, казалось бы, души, оживали и уходили из этой жизни крещенными, причащенными, согретыми лаской и благодатью Божией, держась за руки Марии и глядя ей в добрые материнские глаза. А потом в церкви она же их и поминала как своих чад.
И сейчас сумка ее была полна банками с домашними вареньями – она на пенсию еще и подкармливать их умудрялась…
«Приходи к нам в храм, к Державной, - сказала Анне эта удивительно светлая старушка, будешь наша», - в это время кто-то одернул сбоку Анну, она ответила кратко на вопрос, повернулась к Марии, – но той и след уже простыл. А ведь отвернулась на несколько секунд…
Изумленная всем происшедшим Анна, возвращалась домой в полной уверенности, что ей в тот вечер был даровано не только очень важное и зримое назидание, ответ на ее переживания и сомнения о послушаниях. Урок, который она бы никогда не забыла. К тому же Мария появилась, когда Анна не на шутку устрашилась, почувствовав на себе воздействие темной силы, и начала молиться. Не успела она несколько раз сказать молитву, как возникла Мария, словно к Анне-то она и спешила, и сразу, властно взяв ее за руку, увела. Эта женщина как-то удивительно просто, красиво и несомненно по степени убедительности открыла Анне, что послужить Богу может не каждый и не во всякое время своей жизни человек, и не по своей собственной воле, а только когда Бог благословит, когда будет готов человек выйти на дело свое, как и сказано в Псалтири: «Изыдет человек на дело свое и на делание свое до вечера» (Пс. 103:23).
Не от себя должен действовать человек, потому что «не может человек ничего принимать на себя, если не будет дано ему с неба» , но очиститься от гордости и всего букета страстей, чтобы через него смогла действовать сила Божия. А еще Анна думала про себя, правда никому о том не сказав, даже духовнику (побоявшись быть осмеянной), что в лице этой восьмидесятилетней и очень светлой Марии с ней говорила, быть может, Сама Богородица, или вестник ее… Или же Матерь Божия послала Анне навстречу и на помощь эту Марию…
***
В тот год под зиму и появилась на горизонте Анниной жизни ничего еще не знавшая и не понимавшая в церковной жизни Лида, и началась многолетняя эпопея дружбы-вражды, сближений-разрывов, к которым примешивались и очень неприятные бытовые тяжбы и растущая уверенность Лиды, что ей уже поводыри не нужны, и в то же время привычка не обходиться ни шагу без помощи Анны, и тайная при этом ее непонятная зависть к своей помощнице, и вроде бы невинная ответная готовность Анны всегда оказывать помощь, – все это не сулило Анне ни легкой жизни, ни ответных благодарностей, ни утешений, а впоследствии обернулось тяжелейшим кризисом, подарившим Анне очень глубокий, бесценный по духовным последствиям урок.
Что ни делала теперь Анна и какие она ни принимала решения, – все для нее теперь начинались с вопроса: а как надо было бы поступить по заповеди?
Худо-бедно, зачастую ошибаясь, но все-таки именно так пытаясь принимать решения, Анна определяла тем самым себя в зону неоспоримого действия духовного закона: «Сотворивый заповедь, да ожидает от нее искушения. Любовь ко Христу противными искушается» (Св. Марк Подвижник IV век).
С первых мгновений, встретившись с Лидой, Анна хотела было уклониться от сближения (они ведь были знакомы раньше, и никаких взаимных симпатий никогда не испытывали), но Анна понудила себя не думать о прежних своих ощущениях, потому что в сердце ее вдруг вспыхнули слова: «Свет Христов просвещает всех», и она тут же ринулась навстречу Лиде… И с того дня стала ей помогать, начиная с разъяснения самых азбучных, простых вещей: как подойти на благословение, как руки сложить, как поклониться и т.д. Но очень скоро все это вылилось в огромную физическую и душевную нагрузку, забиравшую к тому же и массу времени, а потом, когда еще и пошли тяжелые конфликты… О них бы и не стоило здесь рассказывать, если бы эти события и искушения, этот драматизм человеческих отношений ничего бы не значил в духовном смысле. Но Анна даже в самом начале чувствовала, что история этой дружбы-вражды с Лидой, – это история борьбы двух душ за Заповедь Божию о любви к ближнему, борьба не друг с другом, а с самим собой.
Господь посылал Анне и другие встречи, которые становились для нее, как и неожиданное и короткое знакомство с восьмидесятилетней Марией, спасающей души алкоголиков, отрадой и утешением, глубоким поучением и часто многоречивым знаком, который еще нужно было разгадать…
Однажды в августе после литургии Анна вышла из монастыря, а напротив через дорогу – стоит бабушка. Сразу она не приметила ее – шла не одна, разговаривала. А бабушка та проходящей Анне начала что-то говорить, но понять, о чем, было трудно, так сбивчива была речь. Анна подала ей немного. Та начала благодарить, плакать, а благодарила она так: «Благодать вам от Господа!». Что-то подтолкнуло Анну спросить: «Откуда ты, матушка? – Из Грозного… – И вновь слезы ручьем… – Беженцы мы…». Подала еще. А бабушка все так же горько, по-детски плакала.
«Как зовут Вас, матушка? – Спросила Анна, и подала еще. – Анна».
У бабушки было милое, доброе, мягкое, до боли родное, русское старческое лицо, и только слезы, только боль, но не было в ней ни злобы, ни мести. Она напомнила Анне другую Анну – Михайловну (тоже ведь – все Анны ей встречались!), с которой дочка на днях в монастыре познакомила. Прибежала: «Мама, мама, смотри, бабушка Анна и у нее тоже сын Георгий умер!». Так и познакомились… Несколько лет назад Михайловна похоронила единственного сына. Совершенно одинока. И у нее какое было доброе, какое хорошее, чистое и просветленное лицо! Анна дивилась: Михайловна все молилась на храм и повторяла, словно для нее, Анны, специально: «Как милостив к нам Господь, как он нас любит с тобой, Аннушка!». И лицо у нее все время было радостное, спокойное, примиренное. А потом все целовала Анну и Машеньку и звала их к себе, одинокой: «Холодца наварю…».
А еще была встреча в монастыре на Первый Спас– все в одно и тоже лето! – бабушка лет девяноста, но шла сама с палочкой. Очки очень сильные, серьезная, собранная. Они с Машей решили угостить ее яблочком. А бабушка посмотрела на Анну так серьезно и долго и говорит: «Мне нельзя. У меня сын умер». Анна захолодела: «Почему нельзя, матушка?» – «А потому что до Преображения-то еще дни, а нарушать я не могу». Как известно, по старинной церковной традиции православные до освящения плодов на Преображение Господне ни яблок, ни груш, ни виноградов не вкушают, только ягоды можно. Ждут когда новый урожай осветит и благословит Господь.
Вот так Анне было сказано через этих матушек, что надо верить в любовь Божию, но и самой жить строго по церковному…
Никогда больше и нигде не встречала Анна тех бабушек, хотя обычно, навестив только раз Аннин монастырь, люди обычно начинали хаживать туда часто: такой службы, такой молитвенности, в особенности если служил сам отец Наместник, такого духовного и несравненного хора не было нигде.
***
Скорби и довольно серьезные искушения шли косяками, поддерживаемые частыми болезнями. Анна шутила: «Удивительно! Между болезнями и искушениями больше дня тишины и здоровья не бывает. Но денек дают обязательно. Я уже привыкла…». Однако самой большой скорбью для Анны были не болезни, а страдания от негладких отношений с близкими. Как-то не она сама (кто бы ей позволил!), а дочка, которую Духовник любил за ее детскую прямоту и отвагу, начала рассказывать старцу о некоторых семейных конфликтах с близкими родственниками. Маша переживала за мать, которая, как не билась, никак не могла погасить некоторые раздоры и снять внутрисемейное напряжение.
«Так надо больше любви! – сказал Духовник Маше. – «Там много любви», - ответствовала Маша, – «Значит, надо еще больше, еще больше…», – «Там еще больше…», – рискнула настаивать Маша, чуть не плача. Анне тоже больно было это слышать: она чувствовала, что делала все, что могла, но пробиться к сердцу тех, о ком шла речь, – не могла.
Возвращались домой они с Машей молча. У Анны саднила сердце обида на Духовника: «Вот и вся помощь», – приговаривала она про себя. – Действуйте, мол, как хотите…».
Но посылая искушения, трудности, не пошлет ли Господь и подсказку тому скорбному сердцу, которое изо всех сил бьется, чтобы их преодолеть Бога ради?
А вскоре, в те же дни, нашел на дочку дух сопротивления: близились ее школьные экзамены, а в учебных делах благополучия и порядка не наблюдалось. Анна пыталась увещевать дочку, предлагала помощь, да и делала, что могла, умоляла, ругала, Маша отпиралась, огрызалась, но толку от всего этого не было никакого. Дело у них однажды пошло на крик, кричала дочь на Анну, причем отчаянно и грубо, и самой Анне хотелось моментами ударить ее, только чтобы прекратить этот безобразный крик. Но вдруг сердце ее совершенно неожиданно пронзила острейшая жалость, словно ей кто-то показал на миг состояние машиной души во всей ее немощи, растерянности, беспомощности, даже жалкости…
Анна убежала к себе. Слезы из глаз так и хлынули у нее… А когда она вернулась к Маше, у них пошел тихий задушевный разговордвух самых близких людей. И Маша соглашалась, что мама права, что она, Маша, все понимает, плакала, что кается и пойдет в воскресенье на исповедь и все попробует поправить…
«По любви – скажи, по любви – промолчи…», – вспоминались советы отца Варсонофия. Легко сказать! Пока живо самолюбие, о какой любви к ближним может идти речь. Только та любовь, для которой интересы и польза ближнего важней собственных, – только та любовь и способна правильно подсказать: говорить или промолчать, поправить или не заметить.
Пока же самолюбие – это та тюремная решетка, разделяла Анну и Лиду, Анну и Настю, которая все настойчивее изъявляла желание быть к Анне поближе, общаться, дружить. Анну это не очень радовало и вот почему…
Настасья вела себя в монастыре уверенно. Она чаще и легче других попадала на прием к отцу Наместнику; не стеснялась прилюдно похвастать своими «дарами» –духовностью и смирением. Рассказывая о ком-то на своей работе, добавляла: «Она борется со мной, потому что не может стерпеть моего смирения».
Анну все эти высказывания ужасали. Она не понимала, почему никто из отцов, в том числе и духовник, не поправят Настю? Кто уже хоть понаслышке не знал, что смирение – Божественное свойство – «одеяние Божества», и ни у кого бы ни повернулся язык сказать о себе, что он, мол, смиренный. При этом – в качестве подтверждения зыбкости «смирения» Настя не могла слышать никаких замечаний, она тут же отбривала критика: «Это, мол, у тебя «свое, твое собственное», – то есть не я грешна или неправа, не мои ошибки ты замечаешь, а свои собственные.
Действительно: о подобном духовном дальтонизме часто учили святые отцы, объясняя, почему человеку запрещено судить и осуждать друг друга: из-за собственной греховности, которое не позволяет взирать на мир и людей чистым оком, люди видят в других не то, что в них есть на самом деле, а свое собственное, свою проекцию. Я подозрителен и недоверчив – вот и другие все мне кажутся недоверчивыми и подозрительными, и так далее… Но ведь и на замечания и укоры нам, не умеющим видеть себя во всей «красе» духовно, не имеющим смирения, неспособным терпеть укоризны, не позволено было так отвечать, как это обычно делала Настасья, - по принципу «сам дурак».
Для Анны тогда Настино поведение было искуссительно еще и потому, что Анна сравнивала, как к ней был строг духовник, и как вольготно жилось Насте. При этом Анна была в постоянных гонениях и унижениях, а Настя царствовала. Анне это было обидно, потому что несправедливо. А еще и потому, что растаптывались и путались правильные понятия и представления о должном и не должном. Анна помнила такие сильные строки у святителя Игнатия (Брянчанинова): «Чувством грусти и страха объемлется сердце от таких возгласов и суждений, в которых неведение попирает своими копытами драгоценнейшие первы Божественного предания и установления». Правда, вряд ли эти слова можно было отнести к Насте: она, как и Анна, была рядовая прихожанка, – две маленькие церковные песчинки. А до попирания священных понятий «копытами неведения» было еще далеко – лет десять…
Анна очень хотела избавиться от всех этих чувств. Но тут у нее ничего не получалось: Настя прибивалась к Анне все теснее, все время была рядом. Все подмечала за Анной, звонила каждый день не по разу, задавала вопросы, Анна старательно и подробно, как «купленный раб» отвечала, а в результате Настасья, все выслушав, высокомерно «срезала» ее: «Ну, мол, что там разглагольствовать, я все равно у Батюшки буду спрашивать, а ты многословна, многословна…». Анна возмущалась, но сделать с этим ничего не могла. Уже тогда она не решалась ничего резко сказать другому человеку, отчитать его, сделать строгое замечание. Получалось, что поссориться с Анной из-за нее было невозможно. Отношения длились бесконечно, но у Анны начинался внутренний раздор. Чем больше такой человек желал с ней общаться, тем труднее ей становилось его терпеть. И Анна не уставала повторять себе замечательные слова Духовника: «терпение без смирения – катастрофа».
Из-за этого тесного общения и Настиных «парадоксов», из головы своей Анна уже изгнать ее не могла. О внимательной молитве в таком состоянии и говорить было нечего. Анна все время пыталась понять, что это за загадка такая: почему у нее ничего не получается с Настасьей, разве только одно – не получается поссориться. А ссориться Анна не хотела, ведь ей же и пришлось бы первой просить прощения, потому что в молитвах ко Святому Причащению сказано ясно, что «Божественную же пия Кровь ко общению, первее примирися тя опечалившим», а это значит, что она меня опечалила, обидела, но я первый пойду и буду просить прощения как виноватый.
Анна всегда так и поступала: но далеко не всегда была уверена, да и не видела, чтобы тому «опечалившему» была от этого какая-то польза. Но стоило ли в данном случае думать о пользе другого, или же помнить только о своей пользе? Анна не знала ответа на этот вопрос. Хотя в том, что для нее это несомненное благо – не сомневалась. «Хотя бы сердце твое и не хотело поступать так, принуждай его: потому что одни насилующие свое сердце к исполнению Евангельских заповедей могут наследовать небо», – учил святитель Игнатий, ссылаясь на Евангелие: «От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф.11:12).
И все же в этой цепочке духовных рассуждений и мучительных поисков ответов на вопросы жизни чего-то не хватало, какое-то звено в цепи было упущено: отношения двух людей не выстраивались. Заповедь о любви к ближнему не исполнялась. Простыми и искренними эти отношения не становились, и Анна явственно ощущала отсутствие очень важного, и, возможно, ключевого звена.
Может быть, оно было сокрыто в том, что Анна прочувствовала в явлении старицы Марии? Сила Божия, действующая в очистившемся от страстей человеке?
Но ответы на такие вопросы «с соблюдением» не приходили…
Продолжение следует…
Фото Екатерины Кожуховой ©