Ещё один фанфик с феста - иное прочтение "Знака четырёх"
Я основательно испортил Уотсону настроение своим анализом личности его старшего брата. Он сидел подавленный, отчаянно стараясь не подавать виду, что расстроен, и рассеянно вертел свои часы в руках, каждое мгновение рискуя уронить и разбить.
Я понимал, о чём он думает. Он мысленно сравнивал себя со своим братом и не мог найти коренного отличия, позволяющего ему быть спокойным за себя и свой жизненный путь. Он служил в действующей армии, но не выслужил ничего, кроме пули в ноге и оскольчатого перелома ключицы, прервавших его военную карьеру в самом начале. Ему недавно исполнилось тридцать шесть, он на три года пережил Христа, но не мог пока похвастаться значительными успехами: практики нет, и перспектив на её покупку – тоже, жалование мизерное, научную статью об использовании окклюзионных повязок в полевых условиях «вежливо отклонили», семьи не маячит даже на горизонте. Конечно, он не пьяница, как его брат, но вот уже эксцентричный сожитель предлагает ему кокаин, и где гарантия, что в следующий раз ему не захочется попробовать?
- На земле ничего не осталось, кроме скуки, - сказал я вслух, сам не понимая до конца, чьи мысли выражаю – свои или его. Он, кажется, хотел заспорить, но нас прервало появление нового действующего лица.
Миссис Хадсон назвала её мисс Мэри Морстен. Это имя было написано на визитной карточке – простом кусочке картона без каких-либо узоров и витиеватостей. Чуть позже я понял, что это вообще её стиль: никакой вычурности, ничего лишнего, нарочитого. Она и говорила так же – точно, коротко, по существу. Не кокетничала, не набивала себе цену, не пыталась даже на йоту выглядеть лучше, чем есть.
Никто не назвал бы её красавицей – белокурая, худенькая, была бы невзрачной, если бы не глаза. Яркие, как весеннее небо, они светились ровным и тёплым светом. Мы встретились взглядами, и я вдруг почувствовал странное желание глубоко, всей грудью вдохнуть, как бывает, когда долго пробыв в душном помещении, впервые за много дней выходишь на свежий воздух.
Но тут она отвела взгляд и посмотрела на Уотсона.
Никогда раньше не замечал, что у моего соседа такая глупая беспомощная улыбка.
Всё время, пока она излагала своё дело, я разглядывал её из-под ресниц. Это очень удобно для меня – иметь густые ресницы. Они создают непроницаемую тень, из-за которой собеседнику кажется, что мои глаза закрыты. Он расслабляется, а я при этом могу следить очень внимательно.
Но мисс Морстен не было нужды расслабляться, потому что она и не напрягалась. Её эмоции отражались на её лице беспрепятственно – тревога и боль за пропавшего без вести отца, недоумение по поводу полученного подарка от неизвестного дарителя, тёплые чувства к её пожилой компаньонке мисс Сессил Форрестер, посоветовавшей ей обратиться к сыщику-консультанту Холмсу. Мне кажется, я впервые видел перед собой человека, которому совершенно нет нужды скрывать свои чувства, а то, что этот человек – женщина – делало ситуацию вдвойне необыкновенной.
Мне почти не пришлось задавать вопросов и вообще перебивать её – она рассказала именно то, что нужно и ровно столько, сколько было необходимо. Я уже сообразил, что неизвестный даритель, скорее всего, что-то знает о судьбе пропавшего капитана Морстена. Теперь он предлагал личную встречу. Что ж, следовало согласиться.
- Мы с доктором Уотсоном будем сопровождать вас, - сказал я безапелляционным тоном. – Условия это позволяют.
Она удивлённо посмотрела на меня:
- Но ведь вы не спросили согласия доктора Уотсона. А вдруг это помешает его планам? – и она перевела на него вопросительный взгляд.
Уотсон нежно порозовел и залопотал, что он-де почтёт за честь и особое счастье быть полезным, и у меня при этом слегка похолодело в груди, потому что я слишком хорошо узнал симптомы.
И, действительно, не успела мисс Морстен выйти, как он повернулся ко мне, сверкая своими кошачьими изумрудно-зелёными глазами от возбуждения:
- Какая очаровательная девушка, Холмс!
Это «очаровательная девушка» прозвучало так развязно, так плебейски, что я вынужден был выдержать паузу, чтобы скрыть раздражение и ответить совершенно бесстрастно:
- Очаровательная? Я не заметил.
- Нет, Холмс, вы не человек, вы арифмометр! – набросился он на меня. – Вы иногда просто поражаете меня!
Что ж, я и сам себя поражал сегодня. Правда, по другому поводу. И я мысленно вознёс небу хвалу за близорукость Уотсона – он ничего не заметил.
- Самая очаровательная женщина, какую я когда-либо видел, - сказал я ему, - была повешена за убийство своих троих детей. Ради страховки.
Мне показалось, он вот-вот лопнет от возмущения:
- Но на сей раз...
- Уотсон, - поспешно перебил я. – Вам когда-нибудь приходилось заниматься изучением характера человека по подчерку? Вот обёртки посылок, которые мисс Морстен нам оставила для изучения. Что вы об этом скажете?
- Это писал деловой человек с твёрдым характером, - уверенно заявил он, едва взглянув. – Почерк разборчивый и правильный.
Я покачал головой:
- Человек с твёрдым характером может писать очень неразборчиво, но высокие буквы у него, действительно, высокие. Здесь же они едва выступают над строкой – «d» можно принять за «a», а « l « за «e». Я не добавил «совсем, как у вас, Уотсон», но, видимо, он понял и, подняв голову, пристально посмотрел мне в глаза.
И я смешался под этим взглядом, как если бы он прочёл скрытые в моей душе и никому не предназначенные строки.
Следующие несколько часов я провёл наедине с собой, наводя справки по делу и заодно терзаясь такими вопросами, о существовании которых прежде даже подозревать не мог.
Я никогда не спешил с выводами – это было не в моих привычках. Я всегда скрупулёзно собирал факты, просеивал их через частое сито возможных и вероятных совпадений, плёл сеть причинно-следственных связей, и только тогда, отбросив всё лишнее, оказывался лицом к лицу с голой истиной, какой бы невероятной (и неприятной) она не была. Я попытался снова применить свой метод, и результат заставил меня мысленно отшатнуться от него. «У меня мало фактов», - малодушно решил я тогда, и, постаравшись принять бодрый вид, отправился, наконец, домой – до встречи с таинственным дарителем оставалось не так много времени.
Что ж, факты не заставили себя ждать...
Вечер выдался зябким и туманным. Накрапывал дождь, поэтому до «Лицеума» - назначенного места встречи с неизвестным – нам пришлось взять экипаж. Помогая мисс Морстен сесть, я протянул ей руку и, когда она опёрлась на неё, ощутил сильное тепло её маленькой ладони.
«Это иллюзия, - тут же одёрнул я сам себя. – Не может быть так велика разница нашей кожной температуры, чтобы ощутить её прикосновение, как горячее, через двойную ткань наших перчаток. Поздравляю тебя, Шерлок, ты заболеваешь опасной мозговой хворью».
Но тут сама мисс Морстен, слава богу, отвлекла меня, показав нам с Уотсоном странный документ, найденный среди бумаг её отца.
- Я не знаю, что это такое, - призналась она. – Похоже на какой-то план. Но поскольку бумагу бережно хранили, я подумала, что она может быть важной, и захватила с собой.
- Она, наверное, важная, - согласился я, хорошенько рассмотрев бумагу, - но пока я её связи с настоящей историей не вижу. С другой стороны, ваше дело, мисс Морстен кажется мне всё более и более... необычным, - с трудом подобрал я нужное слово, после чего надолго замолчал, погрузившись в свои пока полувнятные тревоги и сомнения. Должно быть, со стороны это выглядело как напряжённое обдумывание предложенной загадки.
Уотсон, понизив голос, принялся фонтанировать гипотезами, изредка косясь на меня с молчаливой просьбой не вмешиваться и не развенчивать его умопостроений перед «очаровательной девушкой».
Но я прекрасно видел, что мисс Морстен и сама едва ли принимает его всерьёз. То есть, она, конечно, слушала, и отвечала, и даже подхватывала его рассуждения, но вела себя, как старшая сестра с младшим братом - сознавая своё превосходство и, в то же время, щадя его самолюбие, насмешливо и откровенно любовалась им.
Наблюдая краем глаза за их оживлённой беседой, я впервые всерьёз задумался о достоинствах мужчины в глазах женщины, невольно сравнивая себя и Уотсона с этих позиций. И впервые мне вдруг сделалось больно в груди – той короткой и острой болью, которая никак не обусловливается состоянием сердечной мышцы или коронарных сосудов.
Стремясь отвлечься – и немедленно – я раскрыл на коленях записную книжку и, светя себе фонариком, принялся сопоставлять даты исчезновения капитана Морстена, смерти его лондонского знакомого майора Шолто и объявления в газете о розыске нашей клиентки, ещё раз проверяя себя. Картина получалась однозначная, так что я уже знал, что у третьей колонны слева нас будет ожидать наследник покойного майора.
Я оказался не совсем прав – нас ожидал посредник. Таинственный даритель предпочёл беседу на своей территории, и нас пригласили в экипаж – обыкновенный уличный кэб с не особенно чистыми стёклами. Возможно, их не привели в порядок нарочно, чтобы ухудшить для нас обзор, но могли бы и не трудиться – плотный туман и так затопил вечерний Лондон, как черничный кисель с редкими вкраплениями лимонных цукатов уличных фонарей.
- Я немного волнуюсь, - дрогнувшим голосом призналась Мэри Морстен, заняв своё место. – Как вы думаете, мистер Холмс, что всё это значит?
- Скоро узнаем, - стараясь что-то разглядеть сквозь плотную пелену, пообещал я.
- Уверен, вам не о чем волноваться, - бодро начал было Уотсон, но мисс Морстен покачала головой:
- Вы не можете быть в этом уверены, доктор. И вы сами очень волнуетесь по поводу этой нашей поездки в неизвестность. Вам лишь хочется утешить и подбодрить меня. Это очень по-доброму, я благодарна вам, - и она коснулась его руки.
- Доктор Уотсон участвовал в битве при Майванде, - сказал я. – И, конечно, после подобных приключений его едва ли может смутить поездка по вечернему Лондону – пусть и в неизвестность. Он очень храбрый человек, и с чистым сердцем.
Должно быть, я сказал это как-то не так – мисс Морстен чуть приподняла брови и посмотрела на меня не просто удивлённо, но словно бы даже осуждающе.
А Уотсон, которому я подал тему, воспользовался случаем, чтобы пуститься в военно-полевые мемуары. Большей частью выдуманные, полагаю, потому что я, сколько ни вслушивался, что-то ничего не услышал о тифозных бараках, вшах и чесотке, или о пленных, подвешенных на шест под палящим солнцем и облепленных мухами – словом, обо всём, о чём мне он рассказывал скупо и неохотно, беспрестанно потирая ноющую ногу, заикаясь и то и дело отпивая коньяк из бокала. Да и разговор-то тогда начался из-за моего вопроса, что именно ему снится такого, что заставляет его стонать и вскрикивать во сне.
Зато наконец-то я узнал всю правду о происхождении тигриной шкуры, служившей ему прикроватным ковриком. Правда, Уотсон, действительно, нервничающий из-за нашей поездки, то и дело путал представителей семейства кошачьих, примеряя в своём рассказе пресловутую шкуру на всех по очереди, но наша спутница слушала его рассказ безропотно и внимательно.
Позже, увидев нашего «тигра» воочию, мисс Морстен больше всего удивилась, мне кажется, тому, что шкура всё-таки имела место в реальности. Боюсь, до той поры она представлялась ей чем-то вроде шкуры Немейского льва.
Однако, рано или поздно кэб должен был остановиться, и он остановился перед загородным особняком, мрачным и тёмным, содержащимся, как я понял по виду слуги, впустившего нас, в псевдовосточном стиле.
Что касается мистера Таддеуша Шолто, оказавшегося, как я и предполагал, наследником покойного майора и неизвестным благодетелем нашей новой знакомой, он мне показался человеком, упивающимся своей ущербностью. Ярко выраженный невротик и ипохондрик, он раздражал постоянными попытками захватить всё внимание присутствующих и, собрав его, как линза, мощным сфокусированным потоком направить в одну точку – на себя. Он всё время подёргивался, поёживался, потирал ладони, и голос у него был неприятный – слишком высокий, писклявый.
Рассказывая о смерти капитана Морстена, он и не подумал щадить чувства его дочери, повествуя о своём собственном отце и его тайне, постоянно подчёркивал свои благородство и щедрость – в противовес наследственной прижимистости брата-близнеца. А сам при этом вынудил Уотсона на то, чтобы тот между делом попользовать его, как врач – бесплатно, разумеется. И то, что мисс Морстен сочла проявлением благородства и великодушия, я бы назвал иначе - скорее уж угрызениями совести, удержавшими мистера Шолто-младшего от присвоения чужого имущества.
Но, так или иначе, мы все вместе отправились в резиденцию покойного майора, а теперь его старшего сына – Пондишери-лодж. Было уже совсем поздно и темно, к тому же похолодало, и мне, надо признаться, порядком наскучил этот приключенческий роман с предсказуемым сюжетом. Если бы не мисс Морстен, я вообще постарался бы как-нибудь увильнуть от поездки. Загадка перестала быть загадкой, и я с трудом сдерживал зевоту.
Другое дело Уотсон. Я видел, что объявление стоимость сокровищ не лучшим образом повлияло на него. Он бросал на нашу спутницу такие красноречиво тоскливые взгляды, что перехвати она хоть один, она прочла бы в его сердце всё, что там написано, и даже между строк. Но мисс Морстен задумалась о чём-то своём – возможно, о печальной судьбе своего отца, похороненного без всякого почтения и без надежды быть оплаканным родными, словно он был какой-нибудь бродяга. Покойный майор не рассказал сыновьям, где и как они со слугой-индусом зарыли тело, и хотя я не считаю посещение могил хоть сколько-нибудь целесообразным, я готов признать, что многим натурам это важно и необходимо. Возможно, мисс Морстен – тоже.
«Нужно попробовать отыскать это место, - подумал я. – Может быть, тот старый лакей-индус жив ещё и расскажет мне, если его хорошенько убедить».
Таддеуш Шолто вертелся на сидении и приставал к Уотсону, настойчиво требуя всё новых и новых советов по поводу своего драгоценного здоровья, многословно рассказывая, чем и в каких дозах его пользовали прежде, и к каким это привело результатам. Уотсон еле отвечал, явно не особенно задумываясь – для этого он был во-первых, слишком погружен в себя, во-вторых, настойчивость Шолто начала его всерьёз раздражать. Мне даже показалось, что мой друг в ответ на очередную мольбу посоветовать самое действенное успокоительное пробормотал себе под нос что-то вроде: «Стрихнина, и побольше. Квантум сатис, чёрт возьми!» Надеюсь, впрочем, что наш вертлявый ипохондрик этого не расслышал.
Пондишери-лодж оказался мрачным роскошным домом, и мрачности было во много раз больше, чем роскошества. Весь двор упорные кладоискатели – братья Шолто – перекопали, как золотой прииск. Нас явно не ждали – тьма и запустение царили здесь, и было мрачно, как в склепе. Единственное тускло освещенноё окно казалось призрачным. А едва мы приблизились к крыльцу, до нашего слуха донеслись приглушенные женские рыдания, опознанные Шолто, как рыдания экономки – единственной женщины в Пондишери-лодж.
Услышав их, мисс Морстен испуганно вздрогнула и быстро посмотрела на меня. Я только плечами пожал – никаких фактов у меня ещё не было, не о чем было и говорить. Уотсон придвинулся ближе и покровительственно взял её маленькую ладонь в перчатке, совершенно утопив в своей крепкой хирургической пятерне.
- Вам не о чем беспокоиться, - шепнул он, а продолжение «пока я с вами» угадывалось само.
- Нам всем есть, о чём беспокоиться, - сказал я резковато. – Что-то произошло, и что-то плохое. Мистер Шолто, это в какой-то степени ваш дом. Во всяком случае, он совсем недавно ещё был вашим, - и пропустил его вперёд.
Пока он призывал плачущую экономку, пока объяснялся с ней, мы ожидали на крыльце. И снова Уотсон и мисс Морстен негромко переговаривались между собой, как давно знакомые люди, обсуждая странное состояние парка, а я с досадой ловил себя на том, что завидую их непринуждённости. И это при том, что обоих настораживала и подавляла мрачность окружающей обстановки, в которой я-то чувствовал себя, как рыба в воде.
- Они искали сокровища, - наконец, вмешался я. – Что тут удивительного? Странно ещё, что стены не разобрали по камушку. Смотрите: вот он, наш проводник по царству теней. Возвращается.
На лице маленького ипохондрика, выскочившего из дома с вытаращенными глазами, читались растерянность и страх.
- С братом что-то случилось! – взвизгнул он, притопнув ногой. – Что-то случилось! Он не выходил! Не отвечает на стук! О, господи!
Как все люди его склада, при малейшей тени опасности Таддеуш Шолто становился совершенно ни на что не годен – у него так тряслись колени и руки, что, как мне показалось, он вот-вот уронит фонарь. Я отобрал у него этот самый фонарь, пока он не разбил его и не оставил нас без света, а заодно и инициативу.
- Мы сейчас поднимемся туда и посмотрим. А вы, - я замялся, глядя на мисс Морстен и, в общем, предполагая, что мы можем увидеть, - пожалуйста, оставайтесь здесь, с этой несчастной женщиной. Постарайтесь её как-нибудь успокоить, хорошо?
- Конечно, - просто сказала мисс Морстен, и Уотсон с видимой неохотой, наконец, выпустил её руку.
Забавное наблюдение: как только контакт их рук прервался, Уотсон, как по волшебству, совершенно перестал хоть в малейшей степени раздражать меня, и я только тогда осознал, что это раздражение – и немалое – терзало меня всё время нашей поездки. Сейчас же, напротив, я нуждался в нём сильнее, чем когда-либо. Интересно, почему? Неужели и на меня всё-таки подействовала мрачность обстановки? Во всяком случае, поднимаясь по лестнице, я был рад слышать за спиной его чуть прихрамывающие, но при этом по-мужски уверенные шаги, а не мелкую трусцу Шолто.
Впрочем, заглянув в замочную скважину запертого кабинета хозяина особняка, я почувствовал, как холод основательно продрал меня по позвоночнику, и сорочка прилипла к спине.
В лунном свете передо мной висело жутко ухмыляющееся лицо мертвеца. Оно казалось отделённым от тела, потому что всё остальное тонуло в темноте. И только этот бледный блин, отвратительно схожий чертами с нашим спутником, царил над темнотой, отражая в открытых глазах все тайны, неведомые нам по эту сторону бытия – тайны, сопричастности которым я вдруг убоялся, как ребёнок, и даже голос изменил мне, когда я невольно сипло прошептал:
- В этом, определённо, есть что-то дьявольское!
Но Уотсон тоже нагнулся посмотреть, и его плечо коснулось моего, а дыхание шевельнуло мне волосы на виске, обдав привычным запахом табака – и наваждение развеялось.
- Нужно сломать замок, - сказал я, возвращаясь к действительности. - Давайте-ка, Уотсон, приналяжем.
Дверь уступила нашим совместным усилиям, и я, оставив мистику смерти, погрузился, наконец, в привычную среду: я вопрошал предметы, и они, для иных вовсе безъязыкие, послушно говорили со мной, повествуя о том, что произошло здесь, в этом мрачном кабинете. «По мне взобрался человек», - говорила верёвка. «И он наступил на меня своей деревянной ногой», - подхватил ковёр на полу. «А хозяин был уже мёртв к этому времени – он даже не попытался подняться с меня – он умер очень быстро», - добавил стул. Предмет - убийца помалкивал, и я сам нашёл его, внимательно осмотрев склонённую шею трупа. Отравленный шип кариуры – для Лондонского предместья прямо экзотика. Возле тела нашлась и записка – уже знакомый «знак четырёх», точь-в-точь, как на том листочке, что показала нам в экипаже мисс Морстен.
Вспомнив о нашей спутнице, я на миг отвлёкся на посторонние – совершенно посторонние – мысли, но тут же спохватился и, взяв себя в руки, возобновил осмотр.
Уотсон, как всегда, наслаждался процессом из первого ряда партера. Мне нравилось его присутствие, в котором я даже нуждался, как нуждается в зрителях выступающий на сцене актёр. Тем более, что Уотсон был благодарным зрителем – в меру восхищался, в меру удивлялся, в меру спорил, расшевеливая и провоцируя мой мозг, в меру аплодировал.
Я показал ему шип.
- Как вы его увидели?
- Искал.
- А почему догадались искать?
- По трупному окоченению. Смотрите, как сведены мышцы, и эта сардоническая усмешка, так напугавшая нас при первом взгляде сквозь замочную щель. Мысль о растительном яде приходит сама собой.
- И о змеином, - добавил Уотсон.
- Яд змей чаще парализует, а не спазмирует. Впрочем, неважно. Шип налицо.
- Как же ему воткнули в шею шип?
- Выстрелили вон оттуда, из потолочной дыры. Из какого-то примитивного духового оружия. Условно назовём его «плевалкой».
- Боже мой! - завопил вдруг почти забытый нами Таддеуш Шолто. – Ведь именно там были сокровища! Он достал их оттуда! Я помогал ему. А теперь их нет! Господи! Я же видел его последним, и теперь подумают на меня!
- Полицию всё равно звать придётся, - трезво рассудил Уотсон – чего-чего, а трезвости ему всегда было не занимать.
- Отправляйтесь за полицией, - велел я Шолто. – И чем меньше вы будете им демонстрировать свою нервозность, тем лучше для вас.
Трясясь и поскуливая, Таддеуш Шолто наконец убрался. Я продемонстрировал Уотсону верёвку и следы деревянного протеза.
- Их было двое. Тот, кто убил Шолто, помог забраться своему приятелю. Он скинул ему верёвку, а Шолто, конечно, был уже мёртв, не то он не стал бы спокойно наблюдать, как в его окно лезет тот самый одноногий тип, одна мысль о котором стоила его отцу здоровья, а вид в окне – жизни.
- А первый как сюда забрался? – спросил Уотсон.- И, главное, как выбрался? Окно-то заперто.
- Отбросьте всё лишнее. Дверь заперта, окно заперто, дымоход узок. Ну?
- Через вот эту дыру в потолке, - уверенно сказал Уотсон.
- Правильно. Держите фонарь – и полезли.
Мы обследовали чердак и увидели в пыли следы любителя плеваться ядовитыми иглами. Очень маленькие следы.
- Боже мой, - пробормотал Уотсон с чувством, близким к ужасу. – Неужели убийца – ребёнок?
- Вам отвратительна эта мысль, правда? – спросил я с улыбкой.
- Ещё бы!
- Дети – довольно жестокие создания, и мы напрасно их так романтизируем. Впрочем, успокойтесь. Это вовсе не ребёнок. А с моими умственными способностями сегодня совсем плохо – я ведь должен был догадаться, каков будет след. Зато фортуна нам благоволит – смотрите: он наступил в креозот. Этот запах теперь потянется за ним шлейфом, куда бы он ни пошёл. Так что мы его быстро поймаем. А сейчас спустимся вниз – похоже, сюда шествуют официальные власти. Вам не приходилось слышать одышливый топот стада бизонов, бегущих по прерии? Нет? Ну, так можете составить себе кое-какое представление об этом, прислушавшись к шуму, производимому полицейскими, прибывшими на место преступления.
Уотсон внимательно посмотрел на меня долгим взглядом.
- Вы сегодня как-то взбудоражены, Холмс... С вами всё в порядке?
- Со мной? – делано удивился я. – Должно быть, ещё утренняя порция кокаина не выветрилась до конца, мой дорогой Уотсон.
Мы едва успели спуститься, как в комнату по-хозяйски ввалился инспектор Этелни Джонс со своими присными. Таддеуш Шолто трусил следом за ними, как цуцик на верёвочке, и всё ещё трясся.
Джонс, как всегда, очень последовательно сначала выразил неудовольствие от моего присутствия, потом начал вызывать на откровенность в расчете выпытать мои соображения, а когда я ему эти соображения изложил, сделал вид, что не верит и поднял меня на смех, незаметно сделав, однако, запись в блокноте.
Энергии ему было не занимать: он кружил по комнате, совал нос во все углы и даже, задрав голову, обнаружил дыру в потолке. Правда, вынесенный им вердикт меня несколько обескуражил: он обвинил во всём несчастного Таддеуша Шолто и заключил его под стражу, так этим напугав, что бедняга почти лишился сознания, и его не столько вывели, сколько вынесли.
Все нестыковки оказались, естественно, искусственными уловками, предпринятыми «для отвода глаз».
- Позаботьтесь об алиби, если можете, - посоветовал я обмирающему Шолто. – А мы позаботимся обо всём остальном. Думаю, обелить вас не составит труда, вы только потерпите немножко.
И под скептичное хмыканье Джонса мы покинули мрачные апартаменты.
- Нельзя оставлять здесь мисс Морстен, - решительно заявил Уотсон. – Отвратительный дом, и, должно быть, ещё до убийства был отвратительным.
- Пожалуй, вы правы, мой гений интуиции, - усмехнулся я. - Пойду, взгляну, как она, и приведу её.
Я отправился туда, где мы оставили мисс Морстен, и нашёл нашу спутницу в обществе уже почти успокоившейся экономки.
- Вам теперь не будет страшно в обществе десятка полисменов, - заверил я заплаканную женщину. – И скучать вам, пожалуй, тоже не дадут. Последнему, впрочем, скорее можно посочувствовать, чем позавидовать. Пойдёмте, мисс Морстен. Уже очень поздно – вам нужно домой.
- Мистер Бартоломью Шолто умер? – спросила она, и голос её показался мне слабым и жалобным. Я только теперь сообразил, что с нами наверху она не была, и о том, что мы там видели, могла только догадываться по шуму, возне и топоту прибывших полицейских.
- Мистер Бартоломью Шолто убит отравленным шипом кариуры, - сказал я. – И, похоже, из-за тех самых сокровищ, третья часть которых принадлежит вам.
Она быстро прижала руку в перчатке к губам, словно испугалась. Но в глазах её был не испуг – какое-то другое чувство, более глубокое, более определённое.
- А ведь это ужасно, - помолчав, проговорила она.
- Что именно, мисс Морстен?
- То, что из-за мёртвых драгоценностей кто-то убивает живого человека, и причина такого убийства считается достаточно веской – в глазах полиции, например, или вот в ваших...
- Разве я так сказал?
- Да. Вы не сказали этого, но то, что вы сказали, вы сказали именно так – у вас концы связались с концами, и причина убийства легла в головоломку, как ещё один кубик, на своё место. И вы удовлетворены тем, как легко и правильно лёг этот кубик, разве нет?
Я посмотрел на неё удивлённо и с ответом не нашёлся. Мне ещё никогда не предъявляли подобных обвинений. От её слов мне сделалось не по себе, захотелось как-то оправдаться и, в то же время, было неловко и странно оправдываться без вины.
- Полиция заподозрила в убийстве Таддеуша Шолто, - после минутного замешательства проговорил я. – Абсурд, конечно... Но его взяли под стражу.
- Отравленный шип кариуры, - повторила она, не исказив незнакомого названия, - не совсем обычное орудие убийства для Лондона, правда? Мистер Таддеуш Шолто вряд ли воспользовался бы таким – полицейские должны это понимать.
- Они считают, он использовал то, что оказалось под рукой. В доме много восточных предметов, а полицейских, как детей, легко сбить с толку необычностью обстановки. Кстати, мы нашли ещё один «знак четырёх» - на клочке бумаги там, в кабинете.
Мисс Морстен вздрогнула. Вот теперь испуг явственно проступил в её чертах. Но когда она заговорила, мне показалось, что голос её стал даже спокойнее:
- Значит, всё это связано в одну цепь? И, наверное, может оказаться опасным?
- Вам нечего бояться.
И снова лёгкое недоумение смешалось в её взгляде с ещё более лёгким осуждением:
- Разве я говорю о себе? Опасность может угрожать вам и доктору... Уотсону.
Эта маленькая пауза перед его именем! У меня снова кольнуло в груди.
- Теперь я просто не имею права оставить так это дело, - тем не менее, стараясь говорить бесстрастно, ответил я. – Улик достаточно и чтобы оправдать мистера Шолто, и чтобы попробовать отыскать драгоценности. Но вам, мисс Морстен, следует отправиться поскорее домой. Доктор... Уотсон, - я нарочно скопировал её паузу, - отвезёт вас. И это будет совершенно безопасно для вас и для него.
Вот теперь её щёки порозовели, словно от стыда.
- Значит, доктор будет провожать меня, опекать и держать за руку? А вы тем временем...?
Я пожал плечами:
- Я попытаюсь преследовать убийц, пока след не остыл.
- И вы думаете, ваш друг на это согласится? Согласится оставить вас? Хорошенького же вы мнения о нём!
«Нет, не от стыда, - понял я. - От гнева, пожалуй – так вернее».
- Вы нуждаетесь в спутнике, поэтому он согласится, - сказал я. – И согласится охотно – вот увидите. К тому же, Уотсону, а не мне разумнее будет исполнить эту роль – в интересах дела.
Как раз в этот миг и сам Уотсон, которому наскучило ждать, присоединился к нам и с ходу вмешался в разговор с той твёрдостью врождённого упрямца, которая частенько нападала на него, коль скоро предоставлялась возможность сунуть голову куда-нибудь к чёрту в зубы:
- Я отвезу мисс Морстен, а потом вернусь сюда. И вы меня дождётесь, Холмс. За полтора часа ваш след не остынет, а я за полтора часа обернусь.
- Не обернётесь, - вздохнул я. – Потому что на обратном пути заедете к чучельнику Шерману на Пинчин-лейн три за собакой. Есть у него такой вислоухий специалист по аромату креозота. Привезите его – я вас подожду, - и, спохватившись, что, кажется, говорю тоном полководца, начавшего проигрывать важнейшее в своей жизни сражение, запоздало добавил. – Пожалуйста, прошу вас.
Уотсон щёлкнул крышкой часов и кивнул.
Я убил время, наблюдая за припадком бурной деятельности Этелни Джонса, который готов был арестовать всех в доме, включая кошку и канарейку, и ещё подумал про себя, что мисс Морстен вовремя уехала. Кто знает, какие бы мысли в воспалённом полицейском мозгу породило сообщение о том, что часть похищенного принадлежит ей. Потом я почему-то стал мысленно представлять, как она выглядела бы в индийском сари с бриллиантами, и эти фантазии завели меня в такие «terraе incognitaе» моей души, что я внутренне содрогнулся и поспешил отпустить в адрес Джонса колкость, от которой он немедленно вспыхнул и ввязался в перепалку, что меня отвлекло.
Наконец, полицейские убрались, захватив арестованных с собой, и я остался один. Труп тоже, слава богу, увезли. Я возвратился в кабинет и снова принялся перебирать вещи на столе. Убитый близнец явно много занимался наукой, отдавая предпочтение химии. Это почему-то задело меня, как если бы он без спроса узурпировал мою суверенную территорию. Клочок бумаги со «знаком четырёх» не заинтересовал полицейских – его просто отбросили в сторону, и я подобрал его и спрятал в нагрудный карман. Потом смочил в креозоте носовой платок и снова вышел на крыльцо – Уотсон запаздывал. Я прекрасно мог понять причины такой задержки – думаю, возьмись я сам сопровождать мисс Морстен домой, дело тоже бы затянулось.
Но сейчас мне это не нравилось, меня это раздражало, и я, пожалуй, впервые отчётливо подумал о Уотсоне, как о сопернике, тут же чуть не поперхнувшись этой со всех сторон дикой мыслью, которая привела меня в такой вопиющий разлад с самим собой, что я с силой стукнул кулаком по перилам крыльца и ссадил кожу.
Спас меня от дальнейшего членовредительства, как ни странно, сам Уотсон, выскочивший из подъехавшего кеба с Тоби на руках, весьма возбуждённый.
- Вы задержались, - заметил я. – Как мисс Морстен?
Его лицо затуманилось:
- Она плакала, - мягко сказал он. – Такое испытание для женщины, и всё за один вечер... Мне так хотелось её утешить, быть ближе, теплее...
- Воспользоваться её слабостью, - подхватил я.
Туман исчез. Зелёные глаза вспыхнули резко и остро.
- Вот именно! – отрезал он. – И я не стал. За что, наверное, буду себя теперь казнить.
- Не казнитесь, - посоветовал я примирительно. – Давайте лучше займёмся нашей историей. У Джонса тут был острый приступ активности, и он арестовал всех в доме, так что мы одни. Я сейчас попробую повторить путь нашего мелкокалиберного убийцы, а вы ждите здесь с собакой. Кстати, как ваша нога? Боюсь, что нам придётся побегать.
- В порядке моя нога, - отмахнулся он.
- Сниму обувь для чистоты эксперимента. Не откажите в любезности подержать, пока я буду изображать верхолаза.
Я пролез в потолочную дыру и чердачное окно и оказался на крыше. Проследить путь маленьких ног оказалось несложно – запах креозота так и шибал в нос, к тому же за трубой я нашёл плетёный кисет с отравленными шипами. Это меня весьма порадовало – не хотелось бы заполучить такую иглу в щёку или в шею, и, слава богу, едва ли у него есть при себе ещё.
Эту ночь назвать скучной у меня язык бы не повернулся. Тоби взял было след, но сбился и протащил нас с Уотсоном на конце поводка несколько кварталов без толку, потом снова взял, и мы бежали за ним через пол-Лондона до самой Темзы, где выяснили, что наши преследуемые предпочли водный путь сухопутному и сели на паровой катер.
Пока мы тратили время и силы на все эти изыскания, расспросы и беготню, ночная темнота начала бледнеть и мало-помалу рассеялась. Наступило утро.
Уотсон выглядел измученным, его хромота сделалась заметной, но пыл ничуть не угас – он рвался немедленно начать прочёсывать всю Темзу сверху донизу.
- Ерунда, - возразил я и постарался призвать его к здравомыслию. – Сами подумайте, сколько здесь причалов, шлюзов, лодок... Нам их и за несколько дней не обойти.
- Что же делать? Ведь мы обещали отыскать сокровища мисс Морстен! – воскликнул он.
«Сокровища мисс Морстен! - отметил я про себя. – Таддеуша Шолто он уже, похоже, в расчет не принимает. А это «мы обещали» вообще великолепно!». Но вслух я сказал только:
- Сейчас мы возьмём кеб и поедем домой. Это лучшее, что мы можем сделать. Позавтракаем, немного отдохнём. А потом я постараюсь мобилизовать дополнительные ресурсы.
- Что вы имеете в виду под «дополнительными ресурсами»? – подозрительно спросил он.
- Там увидите. Поехали.
В кебе я от души повеселился, наблюдая, как измотанный Уотсон пытается задремать, а Тоби, сидя на его коленях, стережёт момент, когда голова его склонится, чтобы, в который раз, чуть подпрыгнув, лизнуть в нос.
- Вам симпатизируют и собаки, и женщины, - вслух заметил я. Он ничего не ответил, только усмехнулся - устало и, по-моему, печально.
- Едва мы отыщем эти сокровища, - сказал я тогда, по-прежнему ни к кому не обращаясь, - мисс Морстен автоматически окажется на совершенно ином уровне социальной лестницы, чем мы с вами. Я прикинул годовой доход с такой суммы – хотите знать, сколько он составляет?
- Благодарю вас, Холмс, я ещё пока, слава богу, и сам не разучился считать.
- Ага! Вас это раздражает? – уличил я. - Не потому ли, дорогой Уотсон...
Но он не дал мне договорить, а, резко повернувшись и уставившись прямо в глаза, перебил:
- А вас почему раздражает то, что меня это раздражает, Холмс?
- Вы устали, Уотсон, - проворчал я, отворачиваясь. – В этом всё дело. Вы просто устали, и вам показалось...
Во время завтрака на Бейкер-стрит мы не возвращались больше к этому разговору, отдавшись обсуждению газетной статьи, восхваляющей Этелни Джонса. Я был едок и насмешлив в замечаниях по поводу всех этих восхвалений, как никогда. Моё расположение духа в то утро после бессонной ночи трудно было назвать хорошим, но с Уотсоном я старался обращаться, не вымещая на нём своих внутренних терзаний. Мне казалось, он вот-вот догадается о том, что творится в моей душе. А творилось в ней следующее: я высчитывал, какой уровень ежегодного дохода позволил бы мне просить руки владелицы половины индийских сокровищ, и какой позволил бы это Уотсону.
Меня отвлекло от вычислений появление моей беспризорной сыскной банды под предводительством Уиггинса.
- Вот они, мои «дополнительные ресурсы», - объявил я Уотсону, расставшись с пригоршней мелких монет, выданных юным джентльменам в качестве аванса. – Они вполне в состоянии обшарить Темзу сверху донизу, а у нас тем временем появится досуг, который я, например, хочу использовать для размышлений в тишине.
Я не сказал, что собираюсь размышлять о деле – тут уже практически не оставалось простора для размышлений. Белый человек на одной ноге - без сомнения, тот, чьё имя, Джонатан Смолл, возглавляло список из четырёх имён, конечно, был заключённым в каторжной тюрьме, где капитан Морстен и майор Шолто служили надзирателями. Сокровища, скорее всего, являлись объектом спорной собственности, и мы имели теперь возможность наблюдать процесс насильственного перераспределения материальных благ. Некоторый экзотический колорит ситуации придавал только босоногий крошка с отравленными стрелами, и я, устав намекать Уотсону на то, с чем мы имеем дело, просто развернул у него на коленях первый том географического справочника и открыл статью о пигмеях с андаманских островов.
Наукообразный текст, набранный, к тому же, мелким шрифтом, окончательно сразил моего утомлённого приятеля. Глядя в книгу осоловелыми глазами, он мучительно пытался понять смысл читаемого в пятый раз абзаца, но не похоже, чтобы преуспел.
- Ложитесь-ка отдохнуть, - посоветовал я, берясь за скрипку, и он с благодарностью последовал моему совету.
Что примечательно, едва он погрузился в сон, Тоби, до тех пор грызущий кость на коврике у камина, оставил своё занятие, осторожно подошёл к дивану, положил на него лапы и, тяжело подсигнув задом, устроился у Уотсона в ногах с длинным умиротворённым вздохом.
Звонок у входной двери вырвал меня из полудремоты, и я, вздрогнув, чуть не выронил скрипку.
- Мистер Холмс, - начала было миссис Хадсон, но, увидев, что доктор спит, понизила голос и прошептала нежнейшим пианиссимо. – Это та, вчерашняя посетительница. Мисс Морстен.
Этого я не ожидал. Я вскочил в смятении, торопливо поправил накидку на кресле, схватил зачем-то со стола газету, уронил её, снова подхватил, а кончил тем, что скомкал и бросил в камин – до такой степени был растерян. И застыл, вздёрнув голову, как солдат на плацу, понятия не имея, куда девать руки, оказавшиеся вдруг необыкновенно длинными.
Мисс Морстен была всё в том же неброском одеянии, но на этот раз ещё и в шерстяной накидке с беличьим воротничком.
- Как жаль, что я выбрала такое неудачное время для визита, к тому же не предупредив заранее, - пробормотала она, тоже заметив спящего Уотсона. – Так неудобно получилось...
- Тем не менее, нам придётся остаться здесь, в этой комнате. А вам - извинить нас за чересчур домашнюю обстановку. Пожалуйста, прошу вас ближе к огню, – предложил я, пододвигая кресло. - На улице, похоже, похолодало.
- Да, поднялся ветер, - она снова покосилась на Уотсона, продолжавшего безмятежно спать.
- Не беспокойтесь, если мы не будем шуметь, мы ему не помешаем,- сказал я. И, не удержавшись, добавил с проскользнувшей досадой. – Если вы, конечно, не к нему...
- Нет, мистер Холмс, я рассчитывала с вами поговорить.
- Вас, я полагаю, привело что-то важное?
- Ну, это как посмотреть, - усмехнулась она. – Я просто хотела изложить вам кое-какие соображения и спросить вашего совета. Дело, собственно, вот в чём: когда я шла сюда вчера, у меня была лишь маленькая загадка, и, решив её, я надеялась пролить свет на судьбу отца. Это было разумно и... извинительно. Но теперь обстоятельства переменились: я уже знаю, как умер мой отец, а история получила развитие, которого я не могла предполагать. Произошло убийство. Люди, неповинные в нём, арестованы. Сокровища украдены, а вы хотите преследовать похитителей... – она ненадолго замолчала, словно собираясь с мыслями. Я ждал, не перебивая её. Уотсон вдруг всхрапнул и завозился, и мы оба синхронно бросили на него взгляды.
- Неудобно... – снова сказала Мэри.
- Я даже не скажу ему, что вы здесь были, - ещё понижая голос, сказал я. – Он не проснётся, если мы не будем шуметь. Он очень устал.
- Он – очень хороший человек, - вдруг мягко сказала мисс Морстен, покачав головой. – Мы не слишком долго общались, но это бросается в глаза. Если хотите знать, я вам даже позавидовала – иметь такого партнёра, такого друга – везение.
- С этим не поспоришь, - хмуро сказал я, потому что с этим, действительно, нельзя было поспорить. И её справедливо могло бы удивить выражение моего лица – она ведь не знала, какого рода противостояние спровоцировали её синие глаза. Да что она! И Уотсон этого не знал пока, не догадывался, и только я должен был тащить на плечах весь груз противоречивых чувств. Ну что ж, я не отказывался, но и радоваться тут было нечему. Равносторонний треугольник – фигура устойчивая, а вот золотого сечения всё равно не найдёшь.
Между тем мисс Морстен снова вернулась к делу, по которому пришла. И прежде, чем она заговорила, в её глазах отразилась решимость настоять на своём, во что бы то ни стало.
- Я не хочу, чтобы вы продолжали заниматься поисками этих драгоценностей, - сказала она.
- Гм... – неопределённо хмыкнул я.
- Не хочу, чтобы вы подвергали себя опасности.
Я встал и молча прошёлся по гостиной раз и другой, что выглядело, кажется, не слишком вежливо. Растерянно поправил плед, которым был укрыт Уотсон.
- Я вас чем-то расстроила? – встревожилась мисс Морстен.
- Н-нет, не расстроили... Тут другое, - я привычно запустил руку в волосы, ероша их со лба к затылку. – Вы правильно сказали, сказали то, что должны были сказать. Я даже подспудно ждал от вас этих слов. Но... вы ведь знаете, что я отвечу?
- Убит человек... – полувопросительно произнесла она.
- Да, и это тоже. И то, что есть подозреваемые, хотя они, конечно, сумеют оправдаться и без моей помощи, а хоть бы и с моей помощью – всё равно. Но главное сейчас драгоценности.
- Что-что? – она посмотрела на меня ошеломлённо, почти гневно. – Вы говорите: эти индийские побрякушки – главное?
Я снова взъерошил волосы:
- Мисс Морстен, я – химик-любитель.
- Ну и что же? – не поняла она.
- Даже когда я предвижу, как должна пойти та или иная реакция, я всё равно беру ингредиенты и сливаю их вместе, а потом добавляю катализатор, чтобы получить наглядное представление об их взаимодействии.
- И под катализатором вы понимаете сокровища Агры?
Я кивнул.
- А под ингредиентами меня и... кого?
Я почувствовал прилив крови к лицу и знал уже, что краснею, отвратительно-некрасиво, неровными пятнами, вокруг которых моя бледная кожа кажется ещё бледнее. Если она будет сейчас настаивать на ответе, я просто захлебнусь этой прилившей к лицу кровью.
Но и щёки мисс Морстен тоже вдруг тронула лёгкая краска. Клянусь, она поняла гораздо больше, чем я сказал вслух.
- И ради вашей... химии вы готовы рисковать? И им, - кивок в сторону дивана, - тоже?
Я скосил глаза: Уотсон всё так же безмятежно спал.
- Он не простит мне, если я этого не сделаю, - тихо сказал я.
- Вот как? – она снова показалась мне рассерженной. – Значит, вы – естествоиспытатель, и без эксперимента на веру ничего не принимаете?
Я молча кивнул.
- Но, полагаю, хотите, чтобы другие вам верили?
-Я не могу их заставить.
- Заставить? Мне всё труднее вас понимать. Например, доктор Уотсон...
Проклятье! Уотсон, и не присутствуя сознательно, умудрился присутствовать при разговоре,. Причём, без всякого волеизъявления. Любопытно, каково было расположение звёзд при рождении этого человека?
- Я заметила, что вы очень расположены друг к другу. Неужели и его доверие для вас недостижимо простым естественным путём, каким сближаются все люди?
- Нет, - это я уже не сказал, а, скорее, прохрипел. – Ведь я его тоже кинул в пробирку.
- А себя? – остро спросила она и посмотрела так, что я снова начал захлёбываться собственной кровью.
А дальше произошло что-то совершенно непонятное и невозможное – какая-то дикость. Она поднялась, сделала два шага ко мне и вдруг провела ладонью по моей щеке – так легко и быстро, что я до конца не понял, произошло ли это или только почудилось мне. И тут же вышла, а я стоял – дурак дураком – и понять не мог- во-первых, что это сейчас было со мной, и во-вторых, о чём это мы между строк успели поговорить? Одно я знал: нашу квартиру на Бейкер-стрит только что посетила одна из самых проницательных женщин Лондона, а хуже всего то, что в своей проницательности она от души попрактиковалась на мне – сыщике Холмсе, которого Уотсон недавно назвал самым непроницаемым человеком в мире. В общем, проницательность Лондона побила непроницаемость мира, как ребёнка.
Слава богу, что к тому моменту, как Уотсон проснулся, я успел взять себя в руке. Но умалчивать о визите мисс Морстен мне было трудно, как трудно бывает в детстве умолчать на исповеди о том, что сосед за ухо вытащил тебя из куста малины. А сказать... Это тоже было выше моих сил.
- Вы так крепко спали, - пробормотал я. – А я боялся, что мы разбудим вас своим разговором...
Сейчас он спросит, кто это «мы», и мне придётся не врать. Но он, растирая замятую диванной подушкой щёку, спросил:
- Есть ли какие-нибудь новости?
И с этой розовой замятой щекой, взлохмаченный, полупроснувшийся, он вдруг показался мне настолько близким, почти родным, что я мысленно выплеснул из пробирки всё, что мысленно же в неё намешал.
- Никаких новостей, Уотсон. И это странно. Признаться, я рассчитывал, что Уиггинс и его головорезы будут расторопнее.
- А я могу чем-нибудь помочь?
- Нет, пока нужно только ждать. Делайте с собой, что хотите, я останусь здесь.
- Тогда я съезжу в Камберуэлл, навещу мисс Сесил Форрестер – вчера она просила меня зайти.
- Мисс Сесил Форрестер? – ехидно переспросил я, и мои ингредиенты сами собой шлёпнулись обратно в пробирку – с ума я сошёл, что ли, прерывать эксперимент, когда он в самом разгаре.
- И мисс Морстен тоже, разумеется, - вспыхнув, резковато проговорил он. – Я обещал ввести их в курс дела – полагаю, в этом нет ничего такого, что бы...
Я остановил его небрежным жестом:
- Воля ваша. Хотя на вашем месте я бы, пожалуй, промолчал. Женщинам никогда нельзя доверять полностью – даже лучшим из них.
Я знал, о чём говорю – моя щека до сих пор ощущала мимолётно-невесомое прикосновение ладони.
Он только плечами пожал и начал собираться. Он был уже почти в дверях, когда я понял, что если не скажу ему ещё хоть пару слов, у меня останется ничем не оправданное, но явное ощущение ссоры.
- Уотсон, - окликнул я.
Он обернулся вопросительно.
- Секунду, - я сорвался с места и ринулся в свою комнату. Сорвал с вешалки шейный платок – атласно-серый с изумрудной искрой - и вернулся с ним в гостиную. – Этот лучше подойдёт к вашим глазам. Позвольте... – и повязал ему со всем тщанием.
- Спасибо, - сказал он серьёзно, на мгновение придержав мою руку у своей ключицы и испытующе глядя мне в глаза.
- Да что вы, не стоит, - я улыбнулся так широко, как только губы раздвигались.
- Я вернусь часа через два, - сказал он. – Вы бы всё-таки отдохнули, Холмс, - и вышел.
Всё время, пока его не было, я изводил себя расходившимся воображением. Мне представлялся в деталях их разговор: Уотсон рассказывает о нашем расследовании - а он прекрасный рассказчик – и мисс Морстен так живо реагирует: она то вздохнёт восхищённо, то испуганно прижмёт пальцы к губам тем характерным для неё жестом, который я уже успел подметить, то улыбнётся, чуть опустив лицо, отчего улыбка получается лукавой. Я словно воочию видел всё это, и мне было досадно сознавать, что Уотсон при этом присутствует, а я - нет, что это его слова вызывают улыбку, и восхищение, и испуг, а мои вызвали, пусть мягкое, но осуждение, пусть осторожную, но отповедь.
В конце концов, я вынужден был честно спросить сам себя: отчего я так терзаю своё самолюбие, и что именно меня пленило в этой женщине? Неужели только внешность? Я не мог сказать, что она обладала какими-то выдающимися достоинствами – природная мягкость и женственность не в счёт. Я не видел проявлений блестящего ума или каких-либо необыкновенных талантов. Получалось, я просто иррационально, по животному, реагирую на неё, как самец на самку.
Это было досадно – более того, это было унизительно для меня. Это, наконец, вынуждало признать, что все мои заблуждения насчёт доминирования мозга над инстинктами, которого я якобы добился – просто полная чушь, и любая обезьяна-самец, исходящая похотью по красивой с обезьяньей точки зрения самке, ничем не хуже меня.
В конце концов, этими копаниями в себе я расцарапал свою душу до крови – так, как расцарапывают порой зудящий волдырь. Уотсона всё не было, известий о паровом катере тоже не было, и я извёлся от пустого ожидания до такого состояния, когда каждый скрип двери, каждый стук колёс проезжающего мимо экипажа отзывается в сердце болезненной экстрасистолой. Я задыхался в четырёх стенах, и когда Уотсон, наконец, вернулся, заявил ему, что больше ждать не могу и сам отправлюсь на поиски катера.
- Пойти с вами? – предложил он свои услуги.
- Нет, оставайтесь здесь. Могут поступить какие-нибудь известия. Если так и будет, действуйте по обстановке.
Уотсон кивнул, и тут я заметил, что он выглядит каким-то особенно задумчивым, словно взялся биться над непосильной задачей, уже истерзавшей его и продолжающей терзать. Но когда я спросил его, он встряхнулся, улыбнулся и сказал, что всё в порядке.
Поиски не заняли у меня слишком много времени. На всякий случай я дал объявление в газету – якобы от имени жены хозяина катера, обеспокоенной долгим отсутствием мужа, но это был, скорее, запасной вариант. Я уже сообразил, что надёжнее всего было бы не оставлять приметный катер на открытой воде, а поставить на время в какой-нибудь док для мелкого ремонта, где он подождёт - и не на глазах и, в то же время, готовый к выходу в любой момент. Полиция дня через два перестанет обшаривать Темзу, и сокровища можно будет вывезти без особого опасения.
В шестом по счёту доке мне повезло. Околачиваясь вокруг да около под видом старого безработного матроса, выпрашивающего даровую выпивку, я сумел увидеть не только катер, но и его хозяина. Фантастическое везение! Теперь я даже знал, на какое время назначен выход и мог привлечь полицию к решительным действиям. Оставив у выхода из дока постового беспризорника из ватаги Уиггинса, я отправился формировать группу захвата. Для этого нужно было дать телеграмму Джонсу, взять с собой Уотсона и захватить полицейский катер в качестве плавсредства.
«Итак, Мэри Морстен получит свои сокровища, - про себя усмехнулся я. – Вот уж неприятность для Уотсона! Не в этом ли кроется причина его сегодняшней задумчивости?»
Что до меня самого, я понимал, что, дойди до этого, разница в доходах меня не остановит. Зато остановит другое. Сам институт брака. Я не мог себя представить в рядах его приверженцев. Брак налагает определённые обязательства – притом, не внутреннего чувства долга, а формального плана. Брак переводит чувства из сугубо личного обращения в общественную категорию, делая их достоянием любопытствующей толпы. Я готов был хранить верность и хотел бы, чтобы мне хранила верность любимая мною женщина, но отнюдь не хотел, чтобы за этим имели возможность наблюдать сотни посторонних глаз. Да даже пусть и одни, но чужие. Объявления о помолвке, объявления о свадьбе на страницах газет заставляли меня скептически кривить губы и, в любом случае, я не мог себе позволить стать героем подобных публикаций.
«Возможно, мне стоит объясниться с мисс Морстен, раскрыть ей мою точку зрения, - думал я, быстрым шагом направляясь вдоль набережной, - хотя, возможно, она ни о чём пока не догадывается, и тогда я буду глупо выглядеть, да ещё и Уотсона, пожалуй, поставлю в дурацкое положение». Кстати сказать, попади Уотсон в её глазах в дурацкое положение сам, без моего участия, я, возможно, не стал бы протестовать. Эта мысль внезапно мелькнула у меня и, должен признаться, спокойствия моей совести не принесла. Я даже невольно поёжился, но, может быть, это было и просто от холода.
С Темзы дул пронизывающий ветер, и я озяб в своём старом бушлате, прекрасно годящемся для маскировки, но совершенно не подходящем к погоде. Наконец, замёрзший до дрожи, я нашарил в кармане несколько монет и свистнул кеб.
- Куда везти, отец? – весело спросил дюжий бородатый кебмен, и я вместо «Бейкер – стрит» отчего-то вдруг, как против воли, проговорил: «Камберуэлл».
Зачем я туда поехал? Ведь в таком виде я даже встретиться с ней не могу. Похоже, меня тащил за собой какой-то сумасбродный демон, вселившийся в мою душу так не вовремя.
У почтового отделения я велел остановить, расплатился с кебменом, вышел и отправил телеграмму, какую и собирался отправить: «Немедленно идите на Бейкер – стрит. Если я не успею вернуться, подождите меня. Следую по следам норвудской парочки. Если хотите участвовать в финале, можете присоединиться к нам». С последним «если» я, пожалуй, немножечко блефовал – без участия Джонса финал представлялся мне слабо: ни я, ни Уотсон собственными катерами не располагали – не гнаться же нам за «Авророй» по берегу в надежде, что где-нибудь она всё-таки пристанет.
Итак, я вышел с почты, убеждая себя, что только ради почты сюда и заехал, как вдруг мисс Морстен сама собственной персоной попалась мне навстречу. Разумеется, она меня не узнала, и я не смог побороть искушения – подковылял к ней, приволакивая ногу, и попросил ссудить старого немощного моряка какой-нибудь мелкой монетой, обещая отдать непременно, как только поправлю дела.
- Сегодня так холодно, - проговорила она, с сочувствием глядя на меня. – Вот вам немного денег – пальто на них, конечно, не купишь, но вы можете купить тёплый шарф, и вам станет хоть чуть-чуть теплее.
- Но шарф так дорого стоит, миледи, - набрался ещё большего нахальства я, хотя сумма была вполне достаточной.
Даже не переменившись в лице, она снова полезла в кошелёк, но вдруг задержала руку и стала пристально вглядываться в моё лицо. Я не стал отворачиваться. Мне просто не захотелось отворачиваться от этих внимательных синих глаз, и я позволил ей себя рассмотреть.
- А вы всё смешиваете вещества в пробирках, мистер Холмс? – не очень-то ласково спросила она. - Хотели посмотреть, каков предел моей щедрости, не так ли?
- Что именно меня выдало? – спросил я. – Это важно с практической точки зрения, мисс Морстен – от успеха маскировки порой зависит моя жизнь.
- Отсутствие запаха немытого тела. Вы – чистоплотный человек, мистер Холмс, и вам едва ли удастся достигнуть такого амбре, которое источает подобный субъект.
- У вас необыкновенно тонкое обоняние, - покачал я головой. – Надо будет впредь учесть.
- И у вас запоминающиеся глаза. Не хотите быть узнанным – не смотрите никому в глаза.
Я кивнул, и мы оба надолго замолчали.
Зайдёмте к нам, - предложила, наконец, мисс Морстен. Возможно, ей и не хотелось этого предлагать, но молчание стремительно перерастало в неловкость.
- Боюсь, мой вид...
- Мисс Форрестер нет дома, - перебила она. – Мы будем одни, и ваш вид как нельзя более кстати – меньше пересудов со стороны соседей, сойдёт за благотворительность. Зайдёмте, я вас угощу горячим чаем, не то вы продрогли.
Я согласился, и мы поднялись по лестнице в небольшую, но уютную квартиру, носившую на себе отпечаток как пожилой владелицы, так и её молодой компаньонки.
- Вы пользуетесь определённой свободой, вас никто не пытается стеснять, - заметил я.
- Мисс Форрестер ни разу не дала мне понять, что я занимаю зависимое положение, - вспыхнув, сразу расставила точки над «i» моя собеседница. – Она друг мне, а не просто хозяйка. И я плачу ей привязанностью, поверьте.
- Видимо, мисс Форрестер умеет расположить к себе, - заметил я. – Моего друга Уотсона она пленила с первой встречи – настолько, что он не мог дождаться возможности нанести вам обеим визит.
Румянец на её щеках стал гуще.
- Да, я заметила, что нравлюсь ему, - спокойно сказала она. – Он не так интересен и волнующ, не так восхитителен и экстравагантен, как вы, но он добр и надёжен. Да вы и сами это знаете не хуже меня. И он наивен. Ему, во всяком случае, не пришло бы в голову последовать сюда за вами, чтобы выпытывать, к чему привёл наш разговор.
Её прямота оказала на меня очень сильное воздействие – кровь бросилась мне в лицо так сильно, что на глазах выступили слёзы.
- Вы слишком хорошего мнения обо мне, - сказал я хрипловато, - если считаете, что все – абсолютно все - мои поступки настолько уж рациональны. Я сам не знаю, зачем оказался тут, и я, в любом случае, не мог предвидеть, что встречу вас на улице, а уж тем более, что мне удастся напроситься в гости.
- Но... – немного растерялась она, - мне кажется, вы сами поддерживаете такое мнение о себе...
- Сейчас – нет, - угрюмо буркнул я. Меня грызла досада – разговор наш что-то снова заехал не туда.
- Извините меня, пожалуйста, - она протянула руку и мягко коснулась моего предплечья. – Я, кажется, обидела вас, а ведь я совсем не хотела.
- Не извиняйтесь, мисс Морстен. Я привык играть роль бездушного и расчетливого арифмометра, меня и доктор Уотсон так называет.
- Не клевещите на доктора, - мисс Морстен как-то особенно мудро понимающе улыбнулась. – Он отзывается о вас совсем иначе. Да и я такого не говорила.
Я опустил голову. Молча. Не так важно, в конце концов, что о тебе говорят – важно, что думают.
- Если бы я была столь самонадеянна, - продолжала она, всё так же улыбаясь, - чтобы предположить, что могу на вас влиять, я сказала бы, что очень дурно на вас влияю, мистер Холмс.
- Вы не знали меня прежде, - возразил я, быстро вскинув глаза.
- Я слышала мнение вашего друга о вас. И по вашему лицу могу в какой-то мере судить о вашем собственном мнении о себе.
Я коротко рассмеялся, признавая справедливость её слов.
- Давайте пить чай, - сказала она, помолчав. – Довольно смущать друг друга словами и чувствами, которые всё равно ведут в тупик. Вы, конечно, любите крепкий, без сахара и сливок?
- Вовсе нет, не угадали. Я люблю сладкий чай со сливками. Я вообще сластёна. Почему то это удивляет, едва я честно признаюсь.
- Тогда попробуйте вот этих конфет, - сказала она, явно, твёрдо решив больше не поддаваться ни на какие провокации и просто быть любезной. С четверть часа мы пили чай, беседуя на отвлечённые темы – в частности, она рассказывала мне о своей жизни в Индии, где провела несколько детских лет, а потом я откланялся и ушёл с каким-то непонятным горьким осадком недосказанности и недопонятости.
Когда я вернулся на Бейкер-стрит, там уже громким голосом разглагольствовал о чём-то инспектор Джонс – я услышал его, ещё и не войдя, через дверь. Уотсон отвечал односложно и очень тихо. Громогласный полицейский явно подавлял его. Мне захотелось ещё разок проверить свой грим на них обоих, и я разыграл маленький спектакль, зорко следя за реакцией. Уотсон узнал меня чуть раньше, чем я раскрылся, и в его зелёных глазах острым огоньком вспыхнуло предвкушение забавы. Я не обманул его ожиданий, внезапно сорвав маску, и мы все трое некоторое время хохотали во славу моих актёрских успехов. Отсмеявшись, я спросил Джонса, что там вышло с его версией о виновности брата Шолто?
- Ничего не выходит, - с досадой пожаловался полицейский. – У него твёрдое алиби. И на весь день – по минутам. Пришлось выпустить эту птичку из клетки.
- Ладно, я поймаю вам парочку взамен, - я изложил свой план, и Уотсон нахмурился:
- Ожидать их у выхода из дока, на воде? А не лучше ли оставить засаду в месте предполагаемой высадки или перехватить, выскочив наперерез? Катер быстроходный – как бы они не ушли от нас...
- Предложение неплохое, - согласился я. – Но у нас нет твёрдой уверенности, что они направятся именно туда, куда бы нам хотелось. Всё-таки, мой план надёжнее, если, конечно, в распоряжении полиции найдётся достаточно быстроходный катер.
- Найдётся, - пообещал Джонс. – Дырявого хлама мы не держим.
- Но в благодарность за помощь вы должны выполнить три мои желания, как в сказке, помните? – улыбнулся я.
- Какие? – насторожился Джонс.
- Ну, во-первых, катер и команду вы предоставите в моё распоряжение. Дело это деликатное – не хочу, чтобы в последний момент всё рухнуло из-за неумелого руководства.
Джонс проглотил пилюлю молча. Только кивнул головой на бычьей налившейся кровью шее.
- Во-вторых, часть сокровищ, которые мы ищем, принадлежит некой мисс Морстен – вы, может быть, помните её, она была с нами в Пондишери-лодж. Я хочу, чтобы мой друг Уотсон лично доставил ей этот сундучок, и она первая открыла его. В дальнейшем можете забирать и совершать с ним все необходимые формальности.
Я покосился на Уотсона, проверяя, каково ему будет самому передать в руки мисс Морстен то, что он считает непреодолимым препятствием между ними. Уотсон благодарно улыбнулся мне. Чёрт! Он, действительно, чувствовал благодарность. Я, кажется, покраснел, но теперь тем больше у меня было оснований настоять на своём.
- Вообще-то это не положено, - замялся Джонс, но, видя решимость на моём лице, снова кивнул. – Ладно, будь по-вашему. А третье желание?
- Третье более безобидно. Пообедайте с нами перед тем, как приступить к военным действиям.
Задолго до начала нашей операции мною овладело лихорадочное возбуждение, и за обедом я разошёлся вовсю: спорил, болтал, шутил, поддевал то Уотсона, то Джонса, поднял им обоим настроение, а себя взвинтил куда больше, чем мне удавалось при помощи кокаина. В результате, когда мы вышли из дома, я не мог степенно идти, а размахивал тростью и все возможные препятствия вроде поребрика тротуара не перешагивал, а перепрыгивал.
С полицейского катера поснимали все опознавательные знаки, обезличив его, после чего мы поплыли к месту и обосновались возле Джекобсон-Ярд, курсируя среди целой стаи различных судёнышек так, чтобы не слишком бросаться в глаза. Взяв у полицейского сержанта бинокль, я нашёл моего соглядатая на своём посту – это означало, что «Аврора» в доке. Оставалось набраться терпения. Слава богу, приблизительное время отплытия уже было известно из пьяных речей хозяина, так счастливо встреченного мной в доке.
Нет ничего более изматывающего, чем ожидание. Бессонная ночь словно легла мне на плечи, сутуля их тяжестью. Джонс к такого рода развлечениям был привычен, а вот Уотсон нервничал и поминутно тянулся к биноклю – так что я, в конце концов, и совсем отдал ему этот бинокль в полное распоряжение, наказав следить за выходом из дока внимательнее. А сам присел на скамью вдоль бортика и, вытянув гудящие от усталости ноги, прикрыл глаза.
Сумерки сгущались, и становилось тише – только вода звонко плескала в борта, да время от времени вскрикивали голоса буксиров. Здесь, на воде, было светлее, чем на суше. К тому же, горело множество огней – фонари судов, бакены, береговые сигналы.
- Видите моего мальчишку? – спросил я на всякий случай.
- Вижу, - откликнулся Уотсон и вдруг возбуждённо схватил меня за плечо. – Сигнал, Холмс! Он машет платком!
- Интересно, - проворчал Джонс, - откуда у этого паршивца белый платок?
- Если вам и вправду интересно, я дал ему свой... – я поднялся на ноги. - А вот и «Аврора», смотрите! Полный вперёд!!!
Честно говоря, я не ожидал, что катер Мордекая Смита окажется настолько быстроходным. К тому же, мы сразу потеряли время, пережидая неуклюжий буксир, перерезавший нам дорогу. Наш полицейский катер был очень хорош, и команда укомплектована лучше, а всё-таки расстояние между судами сокращалось медленно – так медленно, что мы миновали Пул и Вест-индские доки, обогнули Дептфордскую косу и Собачий остров, а нас всё ещё разделяло не меньше ста ярдов. В бинокль я хорошо видел и рулевого, и нашего преследуемого – человека на деревянной ноге. Разглядел, наконец, и его экстравагантного спутника.
Но и нас, в конце концов, похоже, разглядели. Джонатан Смолл принялся что-то яростно орать, потрясая кулаками и указывая на нас своему дикарю.
- Если он только поднимет руку, стреляйте, - предупредил я, вспомнив про ядовитые колючки.
Джонс вытащил откуда-то мегафон и принялся громовым голосом уговаривать преследуемых не оказывать сопротивления и сдаться.
В ответ Смолл вытянул в нашу сторону руку со сложенным кукишем, причём позаботился расположить её так, чтобы в бинокль было хорошо видно.
Дикарь, копошившийся в груде какого-то тряпья, вдруг привстал и поднёс к губам нечто, напоминающее короткую ученическую линейку.
- Стреляйте! – крикнул я, и выстрелил сам. Над ухом содружественно рявкнул «бульдог» Уотсона. Не знаю, кто из нас попал, но попадание было несомненно – безобразный, как обезьяна, коротышка, взмахнув руками, с криком полетел за борт.
- Убит, - сказал Джонс с ледяным спокойствием, словно речь шла о карточном валете.
Смолл взвыл втрое громче и втрое яростнее. Катер его шёл прямо на мель, грозя вот-вот врезаться в заболоченный берег. Не дожидаясь этого, Смолл ловко махнул через борт и, ковыляя, побежал прочь, но деревянная нога тут же подвела его, провалившись в рыхлую грязь.
Полицейские, едва мы смогли пристать, кинулись к нему, выхватывая оружие. Уотсон в азарте, похоже, собрался присоединиться к ним, но я удержал его, схватив за рукав:
- Вам-то зачем это? Стойте! Неужели хотите даром костылём по голове получить?
Его охладило не предчувствие опасности, а, скорее, мой насмешливый тон. А потом – я даже сразу не понял, в чём дело – он вдруг внезапно покрылся синеватой бледностью.
- Смотрите, Холмс...
Я повернул голову. В крашеной переборке примерно на высоте моей шеи торчал тёмный шип кариуры. Выходит, дикарь успел пульнуть свою дьявольскую иголку прежде, чем наши выстрелы настигли его, и она пролетела точно между нами, а ведь мы с Уотсоном почти касались друг друга плечами. Я представил себе ужасную смерть в корчах – сперва свою, а после – Уотсона, и думаю, что и моё лицо побелело.
- Нам повезло, - сказал я. – После таких минут невольно переоцениваешь кое-что, правда?
- У меня, - задумчиво проговорил Уотсон, – было за последнее время слишком много поводов кое-что переоценить.
- Кое-что? Например, индийские сокровища? – понимающе улыбнулся я.
- Не только. Вас, например... – и, не ожидая моего ответа, направился навстречу полицейским, ведущим под руки Смолла. Да и едва ли я смог бы что-то ответить сейчас. Все мои мысли странно смешались, словно это видение шипа кариуры, вонзившегося в переборку, произвело в моей душе такую же встряску, которую проделывают с калейдоскопом, желая переменить картинку. Картинка переменилась, да так, что я сам пока с трудом могу разобрать, что на ней изображено.
Как и было уговорено с Джонсом, мы высадили Уотсона вместе с ларцом в Камберуэлле. Мне, однако, очень не понравилось выражение лица, с которым Джонатан Смолл проводил взглядом моего друга, уносившего ларец в дом его совладелицы. Похоже, нам следовало ожидать какой-то каверзы. Ключа он не отдал, заявив, что бросил его в воду, но это едва ли могло послужить серьёзным препятствием, и улыбался он, во всяком случае, не этому.
- Поехали на Бейкер-стрит, - предложил я. – Нам нужно согреться и выпить чего-нибудь, не то мы простудимся. Да и объяснения нашего красавца хотелось бы услышать. Расскажете, Смолл, что вас всех столько времени кружило вокруг этого бенаресского ларчика?
- Посмотрю ещё, стоит ли рассказывать, - проворчал человек на деревяшке.
- Ещё как стоит, - фыркнул Этелни Джонс. – На вас, между прочим, убийство...
- Пустое, это не я его убил, а маленький дьявол Тонга, - перебил Смолл. - Он убил Шолто, а вы убили его, и так всегда происходит в мире.
- Я берусь доказать, что Бартоломью Шолто был уже мёртв, когда вы влезли в окно, - сказал я. – В обмен на вашу историю.
- Это – другое дело, - с чувством собственнго достоинства кивнул Смолл. – Да, впрочем, скрывать мне нечего.
Мы прибыли на Бейкер-стрит, успели выпить грог и умыться, а доктора Уотсона всё ещё не было. Мне это показалось странным. Напротив, у меня были все основания полагать, что визит с передачей ларца не затянется. Передав сокровища мисс Морстен, Уотсон должен бы был, по моим соображениям, бежать от неё, как чёрт от ладана, покуда искушение не одолело в нём добродетель. Я знал, чувствовал, что намерения его могли бы быть в отношении мисс Морстен самыми серьёзными, но состояние в ларце исключало любые матримониальные поползновения с его стороны, и, как ни стыдно мне было бы в этом признаться, я капельку злорадствовал про себя. Мне казалось, в некоторых случаях стоит проявить дерзость, даже если за это могут косо посмотреть, и отказ Уотсона рискнуть мнением о своей персоне во имя любимой женщины я воспринимал, как слабость. Не знаю, возможно, я лгал себе, и на самом деле моё злорадство имело другие мотивы. Но в том-то и дело, что сам я никак не мог просить руки мисс Морстен. Одно только помышление об этом бросало меня в глубочайшую пучину депрессии. Дело в том, что я имел определённое мнение по поводу брака – заблуждение, быть может, но твёрже скалы: семейная жизнь ставит крест на всяческой индивидуальности – прежде всего, мужчины. Ибо женщины - то есть, не все, конечно, но лучшие из них - умудряются и в браке сохранить в неприкосновенности те автономные уголки души, которые мужчина позволяет своей половине бесцеремонно взламывать.
Я не мог представить себя сидящим за чинным семейным завтраком, отчитывающим за нерадивость прислугу или так же авторитетно пробирающим ребёнка за неуспехи в учёбе или порванную одежду. Я знал, что принятое обращение «дорогой» вызовет у меня челюстную судорогу, а ответное «дорогая» я не смогу выдавить даже под страхом смерти.
Мисс Морстен нравилась мне, и даже очень. Меня тянуло к ней, хотелось продолжить знакомство, беседовать, понимая друг друга с полуслова, возможно, даже флиртовать, возможно даже сблизиться до непозволительного – я чувствовал, что при определённых условиях и это возможно – расстояния. Но только не ценою законности отношений, института брака, полной потери и полного растворения себя в этом новом состоянии. Такую цену я не был готов платить. А другую, я понимал, она не примет.
В этом положении Уотсон, как товарищ по несостоявшемуся, был бы мне особенно ценен – вот и ещё мотив, по которому я с нетерпением ожидал появления его разочарованного лица и констатации того факта, что сокровища оказались, действительно, непреодолимым барьером на пути развития их с мисс Морстен отношений.
Однако, прошло ещё не меньше получаса прежде чем мы расслышали стук колёс подъехавшего экипажа. Смолл тоже услышал его и весь как-то странно подобрался.
Уотсон взбежал по лестнице торопливо, а на лице его вместо разочарования я увидел возбуждение. Глаза блестели.
- Джентльмены, - с трудом переводя дыхание, словно не приехал сюда в кебе, а прибежал, проговорил он, – содержимое сундука пропало. Он пуст. По весу мы этого не заметили, потому что ларец сам весьма тяжёл. Однако, уверяю вас, кроме шёлковой подкладки в нём не было ни одной, даже самой завалящей безделушки.
Уотсон ещё не успел договорить, а Смолл уже захохотал дьявольским смехом, раскачиваясь на стуле и стуча в пол своим костылём.
- Твоя работа? – свирепо обернулся к нему Этелни Джонс.
- Моя, а то чья же! Как я увидел, что вы нас настигаете, я понял, что от погони не уйти. Взял – да и выбросил сокровища в воду.
- Ты лжёшь, Смолл, - возмутился Джонс. – Если бы ты хотел утопить сокровища, бросил бы в сундуке – так скорее.
- Бросить скорее – и достать скорее, - резонно заметил Смолл. – Человеку, сумевшему нас выследить, под силу, полагаю, и сундук со дна выловить. Сейчас, правда, это будет ему потруднее: сокровища разбросаны в радиусе пяти миль.
- Глупо, Смолл, глупо, - рассердился Этелни Джонс. – Если бы ты добровольно отдал сокровища, а не чинил препятствия законной власти, это было бы учтено судом и пошло бы тебе на пользу.
- А почему я должен добровольно отдавать сокровища людям, которым они не принадлежат? – хмыкнул Смолл. – Что они сделали ради этого сундучка? Никакого отношения к нему ни Шолто, ни наследники капитана Морстена не имеют.
- Мы ведь ещё не слышали вашей истории и не можем судить, - сдержанно напомнил я. – Расскажите нам о том, как сундучок попал в ваши руки – ведь вы обещали.
- Обещал и не отказываюсь. Дайте мне только вначале горло промочить...
Всё время, пока Джонатан Смолл рассказывал свою историю, Уотсон был рассеян и, похоже, не особенно слушал. Я посматривал на него со всё возрастающей тревогой – причина его возбуждения угадывалась, и не сказать, чтобы эта догадка привнесла успокоение в мою мятущуюся душу.
Когда исповедь была завершена, и полицейские увели исповедника, а мы остались одни, я вдруг почувствовал, что тишина квартиры давит на меня – захотелось крикнуть, кашлянуть, вообще хоть как нибудь нарушить её.
- Ну что ж, - проговорил Уотсон, подходя к книжной полке и медленно, словно сожалеющее, проводя кончиками пальцев по корешкам книг, – вот и конец нашей маленькой истории. Боюсь, Холмс, что это в последний раз я имел возможность изучать ваш метод. Мисс Морстен оказала мне честь, согласившись стать моей женой.
Похоронным звоном прозвучали в моих ушах эти слова. Я прикрыл глаза и, как наяву, увидел перед собой лицо Мэри Морстен, её внимательные синие глаза, ощутил на щеке мимолётное, как крыло мотылька, прикосновение её пальцев.
- Я так боялся этого, - проговорил я, не открывая глаз. – Нет, я не могу вас поздравить.
Лицо Уотсона сделалось слегка обиженным.
- Вам не нравится мой выбор?
- Нравится. Мисс Морстен – очаровательная девушка.
- В таком случае, - его взгляд вдруг заострился и сверкнул изумрудной искрой, - может быть, вам не нравится её выбор?
«Туше», - подумал я.
- Нет, и её выбор мне тоже нравится. Это был лучший выбор. Вы, без сомнения, вполне достойны её, а она достойна вас.
«Просто из-за этого выбора я слишком много теряю, - додумал я про себя. – Собственно, я теряю почти всё».
- Но любовь, - вслух проговорил я, скорее, утешая сам себя, чем адресуясь Уотсону, - вещь эмоциональная и, будучи таковой, она противоположна чистому и холодному разуму. А разум я, как известно, ставлю превыше всего. Что касается меня, то я никогда не женюсь, чтобы не потерять ясности рассудка.
- Надеюсь, - рассмеялся он, - что мой ум выдержит это испытание. Но у вас, Холмс, очень утомлённый вид.
- Да, начинается реакция, - сказал я, радуясь возможности отговориться этой причиной. – Теперь я всю неделю буду как выжатый лимон.
- Периоды полной активности и полной пассивности так причудливо чредуются у вас, - заметил он, - что это достойно отдельной монографии.
- Просто так проявляется двойственность моей натуры, - нехотя откликнулся я.
Он снова прошёлся по комнате. Возбуждение его постепенно улеглось – теперь он выглядел даже грустноватым. Вдруг он остановился возле моего кресла и присел на подлокотник, слегка приобняв меня за плечи – очень тепло и по-дружески.
- Как несправедливо в этой истории распределился выигрыш, - задумчиво проговорил он. – Всё сделано вами, но жену получил я, а слава вся достанется Джонсу. Что же остаётся вам?
- Мне? – переспросил я. – А мне – ампула с кокаином, - и - без резкости, впрочем – осторожно стряхнул его руку с плеча.
The end.