У каждого человека в жизни бывает переломный момент, когда исчисление прожитого определяется как ДО и ПОСЛЕ. Такие моменты случались у всех, кто воевал. Как правило, это первый бой, первая смерть друга на твоих глазах, когда понимаешь, что вот еще мгновение назад ты курил с ним одну самокрутку и, вдруг, его нет. Нет, и никогда не будет, что такое же может случиться и с тобой. Сознание бессилия перед этим угнетает, вызывая страх неотвратимого. Этот страх живет с тобой, руководит всеми поступками и помыслами. Внешне человек бравирует, кажется не унывающим и бесшабашно смелым. И только бывалые солдаты, поборовшие в себе это чувство неотвратимости, ухмыляются, глядя на эту браваду и вспоминая себя.
Страх не уходит, он остается, но остается контролируемым и глубоко спрятанным. Это чувство напоминает какую - то безделушку в солдатском сидоре, которая неизвестно как попала туда, но места много не занимает, да и привык уже, сросся с ней, пусть себе лежит, не мешает и ладно. Страх, это обостренный до предела инстинкт самосохранения, заложенный природой в сознание человека. Без этого чувства человечество исчезло бы с лица Земли.
Первый бой, как и последний, это самое страшное в сознании солдата. Разница лишь в том, что в первом бою новобранец воспринимает страх на уровне животного, неосознанного, не успев ничего сделать, а в последнем бою бывалый ветеран воспринимает его уже как осознанный, как страх погибнуть после всего перенесенного, пережитого.
- Окапываться! Маскировать орудия. Наметить ориентиры, - привычно приказал командир взвода.
Команда была излишней, состав орудийных расчетов и так понимал, что от этого зависит не только успех боя, внезапность, их жизнь, но устав требовал, и лейтенант озвучил приказ.
Сначала окапывали орудия, маскировали бруствер подручными средствами. Зима в Ставропольских степях, в отличие от центральных районов, другая, может быть морозной, но без снега, и почти всегда дует ветер. Земля промерзла не очень сильно, поэтому окопали орудия довольно быстро. Дольше искали сухой бурьян в голой степи, покрытой небольшими островками снега, что бы хоть как то замаскировать стволы орудий. Снег задерживался только в местах, где сохранились остатки растительности, да на склонах небольших балок. Ожидали, что старшина доставит обещанные маскировочные сети, но надежды на это не было, поэтому старались, как могли. Закончив с маскировкой орудий, занялись обустройством ходов сообщений между ними. На войне не бывает бесполезной работы, и каким бы не казалось временное пребывание солдата в том или ином месте, он начинал обустраиваться, обживаться добротно и основательно. Если смотреть со стороны на это, то кажется, что здесь люди собираются жить навсегда.
Новобранцы, которым предстоял первый в их пока еще детской жизни, но уже взрослый настоящий, несущий смерть бой, участвовали в оборудовании позиций наравне со всеми. Лейтенант, не на много старше их, но уже понюхавший сгоревшего пороха, распределил молоденьких солдат по расчетам. В их обязанности входило подносить снаряды во время боя и, при необходимости, помогать пехотинцам, в боевых порядках которых располагались расчеты, в отражении атак пехоты. Приказ был строгий, огонь орудия должны открывать только в случае появления танков, а до этого себя не обнаруживать. К вечеру управились.
Горячий наваристый борщ и каша с мясом придали сил и подняли настроение, зазвучали шутки, смех. Вырытая яма, укрытая плащ - палатками заменяла блиндаж, туда набились, как селедка в бочку, все свободные от караула. Мало по малу, разговор перешел на предстоящий бой. Бывалые солдаты подготавливали, рассказывая новобранцам, что они переживали, впервые встретившись со смертью глаза в глаза, пытаясь передать свое ощущение страха и то, как боролись, когда можно было просто обмочиться от страха. Никто не смеялся над этими откровениями, потому что это были суровые реалии войны. Советовали обязательно сходить перед боем в туалет и не есть, не дай бог, ранение на полный желудок, это мучительно и почти смертельно. Эта доверительная откровенность, казалось бы, в постыдном, на самом деле действовала на молодых солдат ободряюще и сильнее, чем все призывы политрука: «Бить, фашистских гадов и отдать жизнь за Родину, и за товарища Сталина». Так под разговоры и шум ветра, который в степи не прекращался и ночью, уснули.
Утром всех разбудил приказ - не покидать блиндаж и прекратить хождение , высоко в небе летал немецкий самолет разведчик «Фокке-Вульф Fw - 189» или «рама», так прозвали его за спаренный фюзеляж. На фронте уже знали, что появление этого не большого самолетика предвещало большие неприятности. Сбить самолет из стрелкового оружия практически невозможно, он кружил очень высоко, а применять зенитные орудия и раскрывать позиции не стоило. Только стал затухать комариный писк моторов «рамы», как стал нарастать монотонный гул идущих на бомбежку «Юнкерсов». Артиллеристы быстро покинули блиндаж и заняли места, согласно боевого расчета. Слева и справа пехота занимала места в траншеях. Орудийные позиции находились чуть сзади от передних траншей, и с позиции хорошо было видно, как солдаты занимают стрелковые ячейки.
Лейтенант приказал расчетам занять индивидуальные ячейки, чтобы своим присутствием не демаскировать позиции орудий. Не зря накануне старшина настоял на том, что как бы не устали бойцы на оборудовании позиции, тем не менее, чтобы на плащ палатках стаскивали из низинок и чахлых кустарников наметенный снег. Казалось бы, бесполезное дело, но позиция преобразилась. Разбросанный снег скрыл свежий грунт, орудийные позиции, сделав их не заметными, сливающимися с окружающим ландшафтом.
Ваня, занявший свою ячейку укрытия, с любопытством смотрел на открывающуюся картину. Страха не было, было простое любопытство, что - то похожее на игру в войну, как в детстве. Ему приходилось попадать под бомбежку, но не воинских колонн, а когда эвакуировали колхозный скот. Тогда обезумившие животные разбежались от страха, и летчики просто поленились, видимо, гоняться за отдельными животными. Прошлись пулеметными очередями по разбегающемуся стаду и улетели.
Тогда впервые Ваня увидел убитого. Он потерял друга Генку, в которого попала одна из пуль. Бригадир Лукич и скотники из дедов непризывного возраста, сопровождавших стадо, вырыли могилу и похоронили Генку на берегу степной речушки. Ваня тогда не плакал, он не верил, что Генки нет, и никогда не будет. Вспоминал, как они с раннего детства дружили, как учились, впервые стали засматриваться на девчонок. И вот на укрытого чистой холстиной Генку упали комья земли, тело его засыпали нагретой солнцем землей. Только кузнечики стрекотали в высохшей траве, да жаворонок пел свою песню высоко в небе. С остатками стада он дошел до Пролетарской, там всех мужчин призывного возраста направляли обратно домой, а скот собирали в огромные стада и гнали дальше в сторону Астрахани. Потом повестка. Потом формирование, переформирование, отступление, и вот он здесь.
Монотонный гул летящих самолетов нарастал и вдруг его монотонность нарушил визгливый вой пикирующей на позиции пехоты первой волны самолетов, которые сбрасывали свой смертоносный груз. Огромная площадь покрылась фонтанами вздыбившейся земли, грибами дыма и сполохами огня. За первой волной пошла вторая, третья и так беспрерывно, как «чертово колесо», бомбовозы «Юнкерсы» сменялись «Мессерами», поливающими позиции из пулеметов и авиационных пушек. Казалось бы, в этом смерче смерти не выживет никто, но из окопов стреляли пулеметы и винтовки по самолетам. Страшно не было, было интересно, как в кино, когда сидя в зале, смотришь на белое полотнище экрана. Последняя волна бомбежки накрыла и их позиции, то ли что - то увидели немецкие летчики, то ли просто расслабившись от безнаказанности, просто промазали по линии окопов. Сразу стало жутко, когда уши заложило от воя бомб, каждая из которых, кажется, летит прямо в тебя. Закрыв голову руками, Ваня, съёжившись, насколько позволяло место, опустился на дно ячейки. Но налет уже кончился, самолеты улетели. Посидев еще немного, прислушался. Тихо вроде. Приподнялся, осторожно выглядывая из окопчика. Местность ожила, там и сям, мелькали спины пехотинцев.
- К орудию! – прозвучал голос лейтенанта.
Недоуменно, не понимая, зачем, тем не менее выбрался из такой уютной захоронки и побежал к пушке.
- Танки, - раздался голос, - бронебойным, заряжай!
- Снаряды! Снаряды мать твою, - прорычал наводчик Семен Петрович, - что стоишь, кулема.
Растерявшийся Ваня, забыв все, чему его учили, метался по позиции. Никому до него не было дела, каждый занимался своим, привычным. Ездовой Лукич выручил. Остановил, бросив:
- Пойдем, малец, за мной.
В десятке метров от позиции был оборудован временный склад боеприпасов для орудия. Лукич пояснил, что надо брать отсюда снаряды и подносить заряжающему, слушать внимательно и не перепутать, какой нужен снаряд. Указал на стопки зеленых ящиков, отсюда - к орудию, оттуда - пустые гильзы, чтоб под ногами не путались. Только все делать быстро.
- А пока, давай запас у орудия сделаем , - предложил он, берясь за ящик.
Так они отнесли несколько ящиков. Ваня все еще не понимал, где танки, за стелющимся дымом перед траншеями пехоты не было ничего видно. Да ему и некогда было смотреть. Страх отступил, он вспомнил все, чему его учили. Устыдился своей растерянности. Теперь-то он не оплошает. Они покажут фашистам, рассуждал он, слушая реплики солдат. Захотелось и самому посмотреть на танки. Он, стыдясь своего любопытства, нерешительно подошел к орудийному щиту и выглянул.
- Мамочки! - Ноги невольно подкосились, он едва устоял.
Все поле было усеяно темными фигурками людей, впереди которых двигались танки. Много танков.
- Они нас раздавят. Все, пропали. Да разве можно с ними справиться, - мелькали мысли в голове. Появилось желание бежать. Бежать слепо, не разбирая дороги, спрятаться где-то и сидеть там, затаившись, как мышь.
Подошедший старшина, ветеран трех войн, видимо, что-то увидел в облике новобранца и решил поддержать. Похлопал по плечам, потом, сжав плечи огромными ручищами, встряхнул.
- Ты, что Иван ? Никак испугался? Кого, этих недобитых фашистов? Прекрати, стыдно. Отец твой казачина, в конном строю на танки с шашкой ходит, не боится, вон десант вырубили в капусту, а ты? Негоже так сынок. Побьем мы их, вот сейчас дадут команду и побьем.
- Да я ничего, дядя Коля, - не по уставу ответил Ваня, - но дюже страшно. Подавят нас.
- Не подавят, мы им сейчас всыплем. Давай , возьми веревку и подтаскивать ящики со снарядами будешь, если нужда будет.
Вот эта занятость и спасает в первом бою. Человеку некогда бояться. Как - то буднично прозвучала команда «Огонь!», раздался выстрел, звонко лязгнул замок орудия, выбрасывая стреляную гильзу и принимая новую. Потом еще и еще, и загрохотало. Засвистели осколки от недалеких взрывов. Танкисты нащупывали огневые точки артиллеристов. Кто - то вскрикнул раненый. Звали санитара, стоял громкий мат. Поминали всех святых и Богородицу и самого Бога. Ваня не обращал внимания, занятый подносом снарядов, точнее подтягиванием ящиков со снарядами, и уборкой стреляных гильз и пустых ящиков. Стрельба, как-то враз, прекратилась. Выглянув за бруствер, Ваня увидел чадно горящие коробки танков и лежащих на поле немцев, живых или мертвых не понятно. Стрельба из окопов пехоты не слишком интенсивная, но велась. Видимо, в захлебнувшейся атаке немцев часть отступила, а часть осталась, прячась за горящими танками и за трупами погибших. В небе заунывно застрекотала «рама». Снова послышался нарастающий, давящий на барабанные перепонки, гул «Юнкерсов». Прозвучала команда: « В укрытие». Начинался ад. Раздался душераздирающий вой и свист, от которого хотелось бежать сломя голову. Сжавшись в комок, Ваня закрыл уши руками, все равно этот звук слышался, казалось, что его впитывают все поры тела. Он нарастал и заполнял все вокруг, поглощая близкие разрывы бомб и свист осколков. Казалось, падает бомба величиной, как сам самолет, вой и скрежет нарастал и тело, покрытое липким холодным потом страха, само вжималось в землю. Хотелось стать муравьем, букашкой, забраться в любую трещинку в земле и там спрятаться, пережить этот ужас. Страх и спас его, не дал подняться и бежать. Бежать прочь от этого всепоглощающего воя и скрежета, иначе его просто разорвало бы мириадами осколков, летящих во все направления от взрывов бомб. Раздался грохот, тарахтение и наступила тишина. Казалось, тело оживает. Разум, замерший в ужасе и сжавшийся до размера точки, обретал вновь жизнь, разворачиваясь до необъятных размеров вселенной. Нет, грохот стоял неимоверный, все вокруг взрывалось, грохотало, свистело, даже слышны были крики, не различимые, но слышны. Ад продолжался, но уже не кромешный. Исчез этот всепоглощающий звук смерти, парализующий и растворяющий в себе.
Потом уже Ваня узнал, что немецкие летчики, да и наши тоже сбрасывали, изрешеченные пулями, металлические бочки. Они то и наводили ужас издаваемыми звуками, от которого и у бывалых солдат мороз по коже пробегал, а впервые услышавший, совсем терял голову. Страх не прошёл, он держал в своих цепких, липких лапах, лишая воли, но разум уже работал. Различались звуки.
Бомбежка прекратилась, но редкие взрывы продолжались. Стреляли танки. Прозвучавшая команда: «К орудию», заставила еще сильнее сжаться, превратиться в пыль, только б не покидать такого уютного и ставшего родным окопчика, не видеть и не слышать этой жуткой какофонии войны.
- Живой? – Прозвучало, откуда - то сверху.
Ваня поднял голову, глядя умоляющим взглядом на старшину. Тот видимо понял весь пережитый этим мальцом ужас, улыбнулся ободряюще и сказал:
- Давай, сынок, вставай, надо работать, танки рядом, пехоту сомнут и нам не жить. Много наших полегло, а работать надо. Вставай, -уже жестче приказал он.
Наверное, обуянный ужасом разум уловил именно это слово «работать», не воевать, не стрелять, а именно «работать». Тысячелетний инстинкт мужчины сам заставил тело разогнуться, встать, что бы идти исполнять, пусть жуткую, несущую смерть другим людям, но РАБОТУ. Позиция была изрыта воронками, валялись ящики со снарядами, которые он заботливо устанавливал, чтобы заряжающему было удобно брать. Орудие наклонилось на разорванной шине.
- Заряжай. Бронебойный, - рявкнул старшина.
Ваня растерянно стоял, озираясь, не зная, что делать.
- Что стоишь, Иван, заряжай. Петровича ранило, кого убило, из расчета ты, да я. Не стой, работай, - почти взмолился старшина.
Это «работай» снова подхлестнуло Ваню, трясущимися руками он открыл ящик, выбрал снаряд, зарядил и отскочил, помня, как это делал заряжающий. Выстрел. Орудие подпрыгнуло, звякнула пустая гильза.
- Заряжай.
Выстрел.
- Заряжай.
Выстрел
Ваня делал все автоматически, страх не ушел, но он уже не владел разумом, разум владел им, он загнал его, этот липкий, лишающий воли страх, куда то в самые отдаленные закоулки сознания, чтобы не мешал «работать». Рядом взрывалось, свистело, позицию затягивало дымом от горящих танков, которые все же прошли через линию траншей, поутюжили пехоту, но были остановлены уцелевшими орудиями батареи. Вдруг, выстрелы прекратились. Ваня не сразу понял, что случилось, только увидав завалившегося набок старшину, испугался, бросившись к нему.
-Дядя Коля, дядя Коля, что с Вами? - Тормошил он старшину, лицо которого заливала кровь из раны на голове , сорванный кусок кожи со слипшимися от крови волосами едва держался. Но старшина был жив. Бинтом Ваня кое как обмотал голову, едва прикрыв рану, и попытался тащить грузное тело, но понял, что не сможет, да и куда?
Подняв голову, в разрывах дыма, увидел надвигающееся туловище железного монстра с качающейся в такт движениям пушкой. Казалось, это чудовище заполняет собой весь мир, хотя до танка было еще метров сто. Очнувшийся старшина, вцепился в рукав скрюченными пальцами и прохрипел:
- Ра-бо-тай, - и потерял сознание.
Сознание вновь прояснилось, разум снова загнал страх, мысли очистились. Став на место наводчика, как его учил Петрович, Ваня приник к панораме прицела. Холодная резина наглазника приятно освежала. В прицеле было чисто. Поднял голову от прицела, выглянул, танк упрямо двигался на него. Приникнув опять к панораме, закрутил маховичок наводки. Небо, в обратную - земля , вправо , влево. Танк. Не тот, этот горит. Выглянул. Правее, танк был уже рядом. Снова руки лихорадочно вращают механизм наводки. Откуда то изнутри вновь подымается страх, охватывая липкими жадными лапами сознание. Стоп. Есть. В прицеле двигался танк. Видимо, заметив движение ствола пушки, он тоже наводил свое орудие на позицию. Сознание вновь очистилось, осталась только ярость и злость. Руки сами делали все, как учил Петрович, не зря старшина втолковывал, что все должны быть универсалами, и наводчиками, и командирами, и заряжающими и ездовыми… никогда не знаешь, что может пригодиться.
Выстрел! И близкий взрыв. Сознание померкло.
В санчасти, куда попал с легкой контузией и ранением в бедро, Ваня узнал, что подбил выстреливший в него танк, что наши танки и пехота, пришедшие на помощь, отбросили немцев. Отступление закончилось. Началось движение на запад, медленное, но уверенное. В этом наступлении, уже полноправным обстрелянным солдатом, до самого конца войны, принимал участие Иван Игнатенко – Ермак.
- Впереди было еще много боёв, и более кровавых и менее, чем этот первый, в котором он стал солдатом. Бывало страшно, и терялась надежда , на то что выживешь, но такого жуткого всепоглощающего страха как в первом не было. Страх стал как та " безделушка в солдатском сидоре, которая неизвестно как попала туда, но места много не занимает, да и привык уже, сросся с ней, пусть себе лежит, не мешает и ладно...".