Девочка

Изабелла Валлин
Розе  двадцать Она живёт в маленькой комнате с сумасшедшей матерью и работает в маленьком цехе с сумасшедшей напарницей. Роза избегает, по возможности, лишних разговоров, но напарница и мать одинаково звереют от долгих пауз – им нужна подзарядка.
Начало восьмидесятых. Время выхода из социальной безнадёжности.
Дорохово. Лето. Вечер.
На остановке « Водохранилище Дорохово» толпился народ с пляжа. Подошёл автобус  на Москву, и все ринулись.  Толстая, лохматая коротышка  с силой пнула Розу в бок. «Не надо так толкаться» - Роза не успела закончить фразу. Лохматая образина завелась, как пожарная серена. На Розу пахнуло перегаром и  прогоркшими духами.  «Образина! Образина!» - кричала образина, тряся жабьим подбородком. Казалось – сейчас бросится. Роза заглянула ей в глаза –  там страх и бессилие.  Истерика – роскошь дорогая. А платить не чем. Несмотря на толчею, вокруг образины образовалось пустое пространство. Безумие заразно. Образина в измятом белом костюме, в потрескавшихся чёрных, лаковых туфлях на шпильках, явно не с пляжа. Она лет на двадцать старше Розы.
Автобус ехал. Народ абстрагировался и перестал обращать внимание. А образина всё кричала. Её обильно спрыснутые лаком патлы стояли дыбом, как шипы дракона. Грубый макияж стекал по обвислым щекам. Сквозь трещины морщин и складки  дряблого жира, были всё же видны слабые следы былой холености и красоты.
 « Вот такими нас, евреев, изображают в карикатурах» - : думала Роза 
Роза встречала два полярных типа евреев в синагоге и в филармонии.
Представители каждого полярного лагеря держались своих.
В филармонии два полярных лагеря сидели в противоположных концах зала: с одной стороны неопрятные люди с болезненными, словно полустёртыми лицами, одетые в невероятную рванину, с другой стороны холёные, сытые, с  чёткими, крупными чертами лица, шикарно одетые, аккуратные.
 В лагере нищих не смотрели по сторонам, стесняясь своей убогости. В лагере имущих тоже не смотрели по сторонам, избегая ненужных контактов. В синагоге,  в тесноте религиозных праздников, представители власти имущих с потрясающим искусством умудрялись смотреть сквозь не принадлежащих к клану.
Психопатка из Дороховского автобуса  была явно потерявшая статус , из класса имущих. Её изношенный и мятый белый костюм был не серийного производства, когда то шикарные  лаковые туфли  - остатки былой роскоши.
Через несколько лет Роза  встретила её дочь.
С тех  пор как Роза прибилась к группе уличных художников, её мир раздвинулся – туда хлынул поток  событий, звуков, образов.
Роза стала свободной. Она ушла от сумасшедшей матери и с проклятого завода. Раньше Роза избегала лишних разговоров, а теперь ей хотелось говорить с людьми.
С утра уличные художники собирались у Новодевичьего. Там до пяти шёл поток туристов – потенциальных покупателей популярных видов Москвы. Во второй половине дня уличные художники собирались  на пяточке у «России» там шёл поток туристов, которых уже не пасли  экскурсоводы.
Фрума с любопытством смотрела, как Роза  рисует. Трудно было  догадаться, что Фрума беспризорница – чистенькая, ни пьёт, ни курит.  На вид  не больше четырнадцати. Не накрашена, одета очень просто – тёмно-синие джинсы, широкая  майка – мудрый подход к вопросу о пригостиничной проституции. Фрума говорила скучным голосом, торопливо и слегка запинаясь, как будто боялась, что её оборвут на полуслове.  Она с детской простотой рассказывала, что «работает» в «России» и берёт за секс по стошке, и при всём при том  (элемент «как у людей») у неё есть мальчик, который в армии.
Фрума была копия матери – такая же маленькая, пышноволосая, с крупными чертами лица, только более типичная  - очень белокожая, у неё были серовато синие глаза, обрамлённые густыми чёрными ресницами .
Роза думала : «В какой же защищённой среде нужно было  жить, что бы дать ребёнку махровое еврейское имя Фрума?».
Не все узнавали в Розе еврейку.  Она об этом не распространялась.  Первый раз её назвали жидовкой в три года –  соседка - добропорядочная мать семейства.
Фрума часто подходила к Розе, стояла рядом часами, доверительно рассказывала о себе.  Ей неважно было, слушает Роза или нет. Фрума дала ей роль. Фрума всем раздавала роли, потому, что не могла строить отношения. И ещё ей хотелось хоть немного побыть собой. Необходимость навязала ей роль маленькой секс бомбы. Без этой роли она была не нужна и не интересна никому.
Фрума исчезла не попрощавшись.
В ежедневном мелькании жизни уличного художника Роза забыла о Фруме.
Но вот она снова стоит рядом, ужасно бледная, но счастливая, в компании смазливого финского рабочего: - «Нарисуй его портрет»
В середине  восьмидесятых Москву наводнили финские строители, которые, в основном пили, а между делом строили и реставрировали целый ряд объектов в центре Москвы.
Попав в  финское общежитие, Фрума пустила корни, как сети. Она не выходила оттуда два месяца, делила  койку с любимым, и была совершенно счастлива в этой стабильности.
Она даже боялась открыть окно в отсутствии друга.
 Будучи девочкой собранной, Фрума времени даром не теряла. За пару месяцем выучила финский.
 Фрума была далеко  не единственной женщиной, жившей в общаге таким образом. Подруги жильцов были актуальны администрации, пока жильцы за них доплачивали.
Но всё хорошее когда ни будь кончается.
Хмурым ноябрьским вечером Фрума опять появилась у этюдника Розы, прижимая к груди когда то нарисованный портрет любимого  финна, который уехал домой к жене и детям.
После его отъезда Фрума еще, какое то время пыталась удержаться в общежитии, отдавалась за ночёвку, в надежде прибиться к кому ни будь ещё.  В конце концом её выгнали.
У Фрумы с собой была небольшая дорожная сумка.
Усталая Роза мечтала только об одном – домой, в уютное одиночество, но ей стало жалко Фруму : - «Ладно уж, но только на одну ночь».
Одиночество Розы было относительным. Она жила в коммуналке. У неё было тринадцать соседей.
Придя домой продрогшие на ноябрьском ветру девчонки, молча пили горячий чай, закутавшись в пледы.
-Цветная капуста в сухариках со сметаной как? - спросила Роза
-Обожаю!
- С горячими бутербродами с сыром!
- Вкуснятина!
После ужина  Роза вспомнила, что у неё есть пуховик, который ей мал и по цвету не подходит. На Фруме он сидел как влитой. Фрума во что бы то ни стало хотела отблагодарить и всучила Розе все свои пожитки, сказала что очень обидится если та не возьмёт.
Фрума страдала клептоманией, поэтому ходила за Розой хвостом, чтобы побороть пагубную тенденцию. Даже когда Роза была в ванной, Фрума стояла под  дверью, монотонно, нервно тараторя.
Фруме очень хотелось задержаться подольше,  хотелось стать незаметной, спрятаться под письменный стол или в гардероб. Она давно мечтала об этом – попасть в дом к нормальным людям, которые не будут мучить обязательным сексом.  Ей хотелось стать домовушкой, выходить из убежища, когда никого нет дома, подъедать из холодильника то, что скоро на выброс, прибираться, мыть посуду, быть полезной.
Наутро Роза проснулась  совершенно измученная паническими импульсами Фрумы. Снова началось хождение хвостом.
Роза позвонила знакомому. Тот приехал купить накопившейся валюты, широким жестом пригласил девчонок в ресторан. А после ему на деловую встречу, Розе на свидание.  Фрума снова осталась одна.
Быстро стемнело. Ветер затих. Было необычно тепло для ноября. «Всё равно мне повезло»- : Фруме было уютно и легко в подаренном Розой пуховике.
Сон в электричке. Опустевший дачный посёлок, где она год назад была со своим придуманным мальчиком. Поздние яблоки. Дверь, которую удалось вышибить плечом. Колонка и теплушка во дворе. Нагретый  камень в постели. Старое шерстяное покрывало. На кухне банки с крупами, макаронами, чай и сухарики. Неделя райской жизни пока не выпал настоящий снег.