В конце семидесятых – начале восьмидесятых годов двадцатого столетия выпускники военно-морских училищ могли попасть в любую точку нашей необъятной Родины – от Анадыря до Калининграда. Многие хотели попасть на атомные подводные лодки, очень многие считали, что на море лучше всего смотреть с берега, и совсем немногие стремились на корабли. На атомоходах были льготы – выслуга, ускоренное присвоение воинских званий, на берегу нормированный рабочий день, на надводных кораблях – ничего. Тем не менее большинство выпускников моего факультета, не имеющих «лапы», были назначены на надводные корабли.
Я был распределён на Балтийский флот, попал на надводный боевой корабль, у которого были, мягко скажем, традиции с элементами жёсткости по отношению к молодым лейтенантам. Так, пока я не сдам на допуск к самостоятельному исполнению обязанностей дежурного по кораблю, не имею права смотреть кино в кают-компании, сход на берег мне также был запрещён, кроме того, прежде, чем сдать последний зачёт, я должен был, по традиции именно этого корабля, поставить бутылку коньяку старшему помощнику командира. Нас было шесть лейтенантов, сдружились мы сразу, выручали друг друга, прикрывая самовольные отлучки с корабля. Я на корабль пришёл последним, последним и начал сдавать зачёты, сдал всё, кроме последнего зачёта, довольно быстро. Последний зачёт я сдать не мог, не потому, что не знал, а просто не захотел ставить бутылку старпому, он у меня зачёт и не принимал. Я ходил к нему каждый день, сперва он даже задавал вопросы, которые по определению невозможно знать, типа: количество отверстий в каком-нибудь помещении корабля, а потом уже в открытую говорил: «Иди учи», даже не спрашивая. Мои товарищи, уже сдавшие на дежурного по кораблю, «проставились» сразу же и получили зачёт, я же не хотел поддерживать эту дурацкую традицию, денег было не жалко, просто мне было непонятно, почему я должен ни за что, ни про что ставить бутылку начальнику, и почему здесь так принято. В конце концов мои товарищи попросили меня не ерепениться.
– Народу дежурить хватает, – сказал мне самый рассудительный из лейтенантов, – но ты же понимаешь, что старшие товарищи вскоре начнут вой, т.к. вся нагрузка по дежурствам по кораблю должна лежать на них и на нас, лейтенантах, а ты ставишь во главу угла какие-то свои капризы.
– Не капризы, а принципы! – возразил я.
– Ну пусть принципы. – вздохнул он. – Но ты готов стать «белой вороной» со всеми вытекающими последствиями? Сейчас тебя гнобит один старпом, вскоре начнут старшие товарищи, а потом и мы, лейтенанты, начнём задавать вопросы, почему ты не сдаёшь зачёты. Психология толпы. Готов ли ты стать Джордано Бруно?
Поразмыслив, я пришёл к выводу, что нет, не готов. Тем не менее, взяв бутылку коньяку, я от берегового магазина нёс её в вытянутой руке до каюты старпома. Демарш, так сказать.
– Это что, взятка должностному лицу при исполнении служебных обязанностей? – спросил меня мгновенно повеселевший старпом.
– Так точно. – ответил я.
– Давай зачётный лист.
И, не глядя, расписался. В тот же вечер я заступил дежурным по кораблю.
Дежурство по кораблю прошло с приключением. На инструктаже старпом акцентировал внимание на соблюдении матросами распорядка дня, особенно утренней физзарядке и своевременном прибытии личного состава на приём пищи. «Как ты поставишь себя на этом дежурстве, так и матросы будут к тебе относиться, понял, лейтенант?». Я сказал, что понял.
На физзарядку вышли все, завтрак тоже прошёл без замечаний, а на обеде меня проверили на прочность. Я стоял в столовой личного состава и ожидал прибытия матросов строем, до начала обеда оставалось десять минут. И тут в столовую заходит здоровенный старшина первой статьи, ростом около двух, как мне тогда показалось, с половиной метров, впоследствии выяснилось, что в нём было немногим меньше – сто девяносто шесть сантиметров. Не говоря ни слова, он прошёл к столу, налил себе щей и стал пожирать их, громко чавкая и посвёркивающими глазёнками нагло глядя на меня. Я с интересом наблюдал за ним, а потом, наливаясь праведной злобой, не торопясь, подошёл к нему.
– Товарищ старшина первой статьи, немедленно прекратите нарушать распорядок дня и выйдите из столовой. – вибрирующим от скрытой ярости голосом сказал я.
– Чего ты, лейтенант! Годки жрали, жрут и будут жрать тогда, когда захотят, и не тебе устанавливать здесь порядки! Понял?
И тут я потерял над собой контроль. В бачке оставалась поварёшка, чумичка по-флотски. Я ударил ребром ладони по чумичке, часть горячих щей попала в лицо наглецу, я же трясущимися руками стал расстегивать кобуру.
– Застрелю, сука! – заревел я, доставая пистолет. Мысль была одна: убить гада! Он давно это понял и (я ещё не достал оружие) уже взбегал по трапу. Я метнулся за ним, и так мы пробежали полкорабля, пока я не осознал, что делаю что-то не то. Вернулся в столовую. Обед прошёл с высочайшей организацией. Позже я вызвал наглеца в рубку дежурного по кораблю, провёл среди него разъяснительную работу, он униженно извинялся. Впоследствии на моих дежурствах всегда была высокая организация службы. Не буду рассказывать о том, что мне пришлось перетерпеть от командования и политработников за мою несдержанность, но, как ни странно, от дежурств по кораблю меня не отстранили и оружие не отняли.
Вскоре корабль ушёл на боевую службу, но в суровых водах Северной Атлантики мы пробыли недолго, через два месяца нас вернули обратно. Я продолжал нести дежурство по кораблю, кроме того, три-четыре раза в месяц заступал дежурить по специальности, итого выходило около десяти нарядов в месяц. Все дежурства почти всегда были тяжелыми, правда, по специальности у меня были два очень толковых помощника – матросы третьего года службы, у которых я многому научился, за что низкий им поклон. И вот однажды, дежуря по специальности, я отлучился перекурить. Только начал предаваться пороку и вижу: ко мне с выпученными глазами несётся мой помощник.
– Товарищ лейтенант, у нас в КПСе (командном посту связи) начальник связи флота, вас вызывает!
– По дежурству или как?
– Не знаю, пришёл, сел в кресло и говорит: «Зови дежурного по связи!»
– У нас вроде проколов не было, или что-то случилось?
– Да нет, всё нормально.
Всё это я спрашивал уже на ходу.
– Ну, здравствуй, лейтенант! – сказал начальник, когда я представился ему. – Как у тебя дела?
– Да всё нормально, товарищ капитан первого ранга.
– Ты вроде холостяк?
– А какое это имеет значение?
– Хочу тебе сделать предложение: есть желание перевестись на Камчатку?
– Вы разрешите откровенно?
– Давай!
– На Камчатку попадают непростые ребята: двойной оклад, год за два… Чего это вдруг моя скромная персона заинтересовала столь высоких начальников?
– Нам надо усилить Тихоокеанский флот, часть офицеров перебрасывается со всех флотов туда, сам знаешь – Китай хулиганит, Вьетнам обижает…
– И при чём здесь Камчатка? С неё Китая не видно. Что-то мне кажется, что десятая ОПЭСК гораздо ближе, товарищ капитан первого ранга. (Десятая ОПЭСК – это оперативная эскадра надводных кораблей, и туда стремились немногие).
– Больно ты умный, лейтенант, рассуждать начинаешь!
– Вы сказали, что хотите мне сделать предложение. У меня есть выбор?
– Пока есть. Но ты сам понимаешь – отказ может вызвать негативную реакцию у командования, что бригадного, что флотского…
Это он себя имел в виду. Но я уже понял, что Камчаткой здесь и не пахнет. И отказался, добавив, что лучше мужской половой орган в руках, чем женский на горизонте. Начальник посмеялся, но обозвал меня сапёром, не желающим выходить на океанские просторы, сказал, что пошлют другого, а я на своей карьере могу ставить крест. За сим покинул боевой пост, даже не подав на прощанье руки. Я, конечно, расстроился, но не сильно. Успокоило меня и то, что старшие корабельные товарищи мой выбор одобрили.
Через две недели пришёл приказ Командующего Балтийским флотом о моём откомандировании в распоряжение Командующего Тихоокеанским флотом. И тут я растерялся. Если бы меня вызвали и сказали – езжай на ТОФ, сволочь,я бы подчинился и не пикнул. Зачем надо было спрашивать о желании? Горя негодованием, я записался на приём к командиру дивизии и попросил заступничества, наивно, по-лейтенантски, полагая, что командир дивизии сможет отменить приказ Командующего флотом. Командир дивизии торжественно пообещал, что я попаду на Камчатку. Что мне оставалось делать? И полетел я, зимним солнцем палимый, на ТОФ.
Вам знакомо чувство, когда вы приезжаете в абсолютно незнакомый город, где нет никого – ни знакомых, ни друзей, вокруг мороз и солнце, а впереди неизвестность. Управление кадров я нашёл быстро.
– Давно тебя ждём, – сказал мне цветущий капитан-лейтенант, – перед тобой тут был один старший лейтенант, дезертировал, вернее, вернулся к старому месту службы. Думал, что его на Камчатку направят, а мы его в десятую ОПЭСК!
– И меня тоже? – охрипшим голосом спросил я.
– А ты что думал? Наивные люди… На Камчатку попасть непросто.
– Но мне обещал мой командир дивизии, целый контр-адмирал…
– Мы его накажем – торжественно пообещал мне капитан-лейтенант.
– А что с моим предшественником, ну тем, кто уехал?
– Возбудили уголовное дело, наверное, посадят годика на три за дезертирство. Ты, конечно, тоже можешь сбежать..
– Некуда, – тоскливо произнёс я.
– Ну, вот и славно. Предлагаю тебе на выбор три корабля. Выбирай.
– Я могу подумать?
– Недолго, завтра я уже должен готовить документы о твоём назначении. Подходи завтра утром. Часикам к десяти. Лады?
– Лады. – настроение было хуже некуда.
Разместили меня на одном из кораблей, стоящих у пирса напротив штаба флота. Вечер прошёл в напряжённых размышлениях, кроме того, я проконсультировался у местных офицеров, куда идти, они мне дали массу советов, но красной нитью проходило одно – только не на корабль, базирующийся в Тихоокеанском – одном из посёлков Приморского края. Решение я принял, но этого не понадобилось.
– А мы тебе уже определили место. – таким «радостным» известием встретил меня кадровик. – Поедешь в «Тихас» ( я уже знал, что это Тихоокеанский).
– Ура, – сказал я, – а зачем вы вчера играли со мной в демократию?
– Сначала думали предоставить тебе выбор, доложили командиру эскадры, он принял решение.
Спорить я не стал. Зачем? Как говорится: «…если ты попал в дерьмо, то сиди и не чирикай».
Корабль, на который меня определили, только что вышел из дока и не отапливался. По прибытии я представился старшему помощнику, командира не было. Старпом принял у меня документы и направил в кормовую каюту, где жили командиры групп. Постучавшись, я вошёл в каюту, там сидели два чуть поддатых капитан-лейтенанта в шинелях и шапках, на столе стояла ополовиненная бутылка без этикетки, два стакана, они чистили в это время сушёную воблу, на газетных листах была гора очисток из-под рыбы. Памятуя о традициях моего предыдущего корабля, где капитан-лейтенант для меня был великим начальником, я по форме представился. Они удивились.
– Ты это чинопочитание брось, у нас это не принято, – сказал один, – меня Серёгой зовут.
– Меня Юрой. – сказал другой. – «Шило» будешь?
– Буду, – сказал я.
И впервые за долгие дни в этой холодной неухоженной каюте, где было минус три, где не было умывальника и спали в шинелях, я почувствовал человеческое тепло. В горле запершило и заблестели глаза. Много ли надо лейтенанту? Отнесись к нему по-человечески, и он будет благодарен тебе всю жизнь. Впоследствии у меня по-разному складывались отношения с сослуживцами, но этих двух я до сих пор вспоминаю с благодарностью.
Подойдя к половине стакана с ректифицированным техническим спиртом, я долил туда каплю воды и жахнул жидкость одним глотком, запивать водой не стал, отказавшись жестом и занюхав вяленой воблой
– Уважаю, – протянул Серёга, – теперь садись и рассказывай.
Вскоре по кораблю прошла команда «Малый сбор», что означало построение экипажа. На построении старпом представил меня личному составу, сказал, что прибыл я к ним с Балтийского флота. «Парень, я бы на твоем месте повесился» – донеслось из строя офицеров. Но следовать этому совету уже не хотелось.
Экипаж вскоре после дока привёл корабль в порядок, появилось тепло, но в умывальнике офицерского состава, единственном на всю кормовую часть корабля, ещё с месяц таял огромный кусок льда, занимавший всю палубу умывальника, т.к. когда-то там прорвало трубу пресной воды. Тем не менее мы именно там умывались, потому что деваться нам было некуда. Невзирая на скотские бытовые условия, я полюбил свой новый корабль, потому что отношения между офицерами не шли ни в какое сравнение с теми, которые были на моём первом корабле. И, странное дело, почему-то я свой первый корабль всегда – и тогда, и теперь вспоминаю с добрым чувством. Первый корабль – это как первая любовь.
Из нашего выпуска процентов пятьдесят попали на корабли, около тридцати – на подводные лодки, остальные разбежались по береговым должностям. Почти все выпускники распределялись на Балтийский, Северный и Черноморский флота, очень мало пошло на Тихоокеанский. Вот один из этих немногих, попавший на ТОФ, был распределён во Владивостоке на высокую береговую должность – будучи лейтенантом, занял должность капитана 3 ранга, что само по себе являлось прецедентом, хотя при учёбе в училище он не блистал, но человеку повезло, бывают в жизни моменты, когда везёт. Я об этом знал и сразу же предпринял попытки разыскать своего однокашника, родную душу. Разыскал я его быстро, мы часто звонили друг другу, но встреча состоялась только через месяц.
В самом центре Владивостока с дореволюционных времён стоял ресторан «Золотой Рог», вот туда мы сразу и направились. Я увидел перед собой абсолютно счастливого человека.
– Прихожу я на работу (заметьте, на работу, не на службу!) к девяти, но не всегда, иногда вообще не хожу, позвоню, скажу, что болею и продолжаю пьянствовать. В подчинении у меня два гражданских, которые знают всё, ибо уже тридцать лет на этих должностях, а я просто свадебный генерал, ношу ключи и надуваю щёки.
– А живёшь где?
– Да мне выделили служебную квартиру совместно с одним парнем, правда, далеко, часа полтора добираться, но, бывает, ночую у подруг, их у меня несколько. Думаю, вообще-то, квартиру снять в городе, надоело ездить.
Повезло мужику, здорово повезло. Я рассказал ему о своих мытарствах, он мне посочувствовал. Здорово поднабравшись в кабаке, мы заночевали на моём корабле. Утром я его с трудом растолкал и еле успел выгнать, т.к. мы опять вышли в море.
Встречи наши были не очень частыми, но всегда теплыми и радостными. Я мотался по морям, и друг мой мне даже завидовал.
– Счастливый ты. Вышел в море, и нет ни минуты свободного времени, а тут целыми днями дурака валяешь да по кабакам шастаешь. Тётки надоели, работа тоже.
– Давай поменяемся – предлагал я ему.
– Нет уж. – поразмыслив, ответил он. – Пусть будет как будет, это я с жиру бешусь, или бесюсь. Как правильно?
– Как хочешь, но у Пушкина бешусь.
Надо сказать, что друг мой был весьма рассудительным и на редкость спокойным человеком. На экзаменах в училище он своей неторопливостью выводил эмоциональных преподавателей из себя, начальники тоже были от него не в восторге. Он относился к этому с юмором, даже прочёл нам однажды стихи собственного сочинения: «А командир меня дерёт за всё, что есть на свете, а я стою, как бегемот, и думаю о лете». Словом «дерёт» я заменил другое, более соответствующее русскому фольклору, слово. Успех был бешеный, я часто использовал впоследствии этот шедевр для цитат. И вообще непрошибаемость моего друга вызывала у меня зависть. За вышеприведённые стихи и спокойствие он получил кличку «Бегемот», а звали его Михаилом. При любой ситуации он никогда не терял хладнокровия и рассудительности, я не сомневаюсь и сейчас, что при такой нервной устойчивости он вполне реально может достичь векового рубежа, а может быть, даже и перепрыгнуть его. Но в молодые годы о здоровье мало кто заботится, мы тоже об этом не думали и при встречах отрывались на полную катушку, с трудом вспоминая утром, что же было вчера. Я познакомил его со своими друзьями-сослуживцами, и он часто приходил к нам на корабль, и даже ходил с ними на сходы, когда я дежурил. «Хорошо тут у вас». – говорил он, мы, конечно, соглашались, ибо корабельная служба дарит нам особые, практически родственные, отношения между офицерами, и на корабле сразу видно, что ты за человек. Вскоре мы засобирались на боевую службу, за день до выхода ко мне зашёл Мишка, мы хорошо посидели на прощанье, и он рассказал мне, что дня три назад он чуть не женился.
– Была у меня одна подруга, – начал рассказ Бегемот, – даже мыслей о женитьбе на ней у меня не возникало, да и с её стороны вопросов не было. Мы обычно топтались на её территории, предки куда-то исчезали, и я их ни разу не видел. И вот недавно прихожу, а меня всё семейство во главе с папашей встречает. И стол накрыт приличный. Батя у неё компанейский, я с ним сразу же нашёл общий язык, короче, наш человек. А как дерябнули с ним по четыре стопаря, захотелось мне сделать ему что-нибудь приятное. И вот я, ты представляешь, этаким гоголем вьюсь около него и в здравом уме и, правда, не совсем трезвой памяти, говорю, дескать, уважаемый Пётр Николаевич, прошу руки Вашей дочери. И, ты знаешь, такое у меня чувство, что я всю жизнь только об этом и мечтал.
– Эк ты завернул, – сказал я, – наверное, врёшь, что четыре стопаря принял, это обычно можно нести только после литрухи.
– Да нет, чётко помню, что начал всё это после четвёртого подхода, грамм сто пятьдесят принял. Ну, папаша ещё налил, и ещё, маманя подбежала, я и с ней хряпнул. И тут меня понесло. Стал гнать сценарий нашего бракосочетания, откуда взялось красноречие – куда там Демосфену и Цицерону! Сказал, что у меня во дворце бракосочетания есть знакомые, я их попрошу посодействовать, чтобы нас сразу же, без испытательного срока, расписали. В общем, нёс херню, за которую до сих пор стыдно. Завтра же, сказал, поедем за кольцами. Они меня хотели оставить ночевать, но я сказал, что только после подачи заявления смогу принять их приглашение. Видал, какой благородный?
– Это у тебя инстинкт самосохранения сработал, ведь если бы ты остался, они бы тебя вряд ли бы выпустили из своих лап. Промашку дали.
– А у меня тогда была такая сила убеждения, что вряд ли бы они чего-нибудь сделали. Маманя прослезилась, батя ещё налил. Я, как дворянин, на прощанье поцеловал маме и «невесте» ручку, обнялся с батей и сказал, чтобы не сумлевались, завтра к десяти ноль-ноль буду у них, как штык.
А вот встав утром, полностью осознал старую русскую поговорку «Утро вечера мудренее». До одури не хочу ехать, вспоминаю вчерашний вечер – стыдно, что хорошим людям лапшу на уши вешал. Но делать нечего – собираюсь как можно медленнее. Ну не появляется у меня даже намёка на желание жениться. Но всё равно, одеваюсь, иду на улицу, упираюсь, но к остановке иду. И посоветоваться не с кем – ты в морях, на работе стыдно про это рассказывать. В общем, подхожу к остановке, смотрю, стоит один знакомый мужик.
– Чего это у тебя вид такой смурной? – спрашивает.
– Жениться еду…
– Да брось ты! Поехали пиво пить.
И тут, он даже ещё фразы не закончил, я говорю:
– Поехали! – и всё, наваждение кончилось, мы с этим мужиком тут же залили шары, я ему, пока ещё в соображении были, рассказал эту историю, прослезился, обнял его, назвал спасителем моим. Ну, а что? Правда ведь спаситель?
– Правда. – сказал я. – А совесть не мучит?
– Абсолютно. Я теперь в обиде на неё: не предупредила, предкам подставила, дура-баба!
– Искать тебя не будут?
– А смысла нет, что они мне могут предъявить? Да к тому же она даже фамилии моей не знает, так что я по-прежнему холост и свободен!
И Мишка изобразил нечто среднее между лезгинкой и чечёткой. Распрощались мы с ним только рано утром, ибо вот-вот должны были сыграть на корабле приготовление к бою и походу, означающее начало боевой службы.
После упомянутого мероприятия, которое длилось без малого восемь месяцев, мы с Мишкой встретились не сразу, потому что мой корабль пришёл в точку базирования – посёлок Тихоокеанский, и только к началу весны встал на ремонт во Владивостоке. Встречу мы назначили в одном из кабаков славной столицы Приморья.
– Тучи надо мной сгущаются. – сообщил Мишка. – Я за период твоего отсутствия несколько раз «залетал», брали меня с опозданием на службу, «выхлопом» в рабочее время, могу потерять должность, а охотников на неё море.
– Ну и завязывай это грязное дело. – сказал я. Переезжай ко мне на пароход, я буду оберегать тебя от паскудства.
– Ты что, сдурел, что ли? Я сейчас за копейки снимаю квартиру, живу, как король, а ты мне предлагаешь в концлагерь по пропускам входить и выходить!
Что правда, то правда – на «Дальзаводе» была очень жёсткая система пропуска и выпуска с территории, которая была обнесена глухим, почти четырёхметровым, забором, так что самовольно проникнуть на территорию завода было практически невозможно. Впуск и выпуск людей осуществлялся только через три контрольно-пропускных пункта, где стояли бдительные и неподкупные стражи – представители военизированной охраны, преимущественно пенсионеры.
– А если ещё раз залетишь? При такой жизни залёт неизбежен, как крах империализма, вопрос времени…
– Это точно, – сказал Бегемот, – но я фаталист, к тому же знаю, что в худшем случае меня снимут с майорской должности, найдут капитанскую на берегу. На корабль меня точно не пошлют, и эта мысль меня греет.
Вот гад! Я притворно обиделся и дал ему подзатыльник. Мы заночевали на корабле, а через некоторое время побывали у него в квартире с сослуживцами. Квартира, по нашим понятиям, была идеальной – светлая, недалеко от центра и с окнами на юг, словом, живи и радуйся. Однако беспокойство за Мишку меня не покидало. Когда мы были вместе, я за него не беспокоился – всегда вовремя его будил и отправлял на службу, он меня безропотно слушался. Но как-то раз получилось, что где-то в течение месяца мы не виделись.
– Товарищ лейтенант! – проснувшись, я обнаружил, что меня трясёт за плечо рассыльный дежурного по кораблю. – К вам друг пришёл!
– Какие друзья в четыре ночи. – пробормотал я, взглянув на часы.
– Да точно вам говорю, только он в одних брюках и носках…
– Что, больше ничего нет? – Я уже одевался.
– Рубашка есть, на дворе март месяц…
Кто бы это мог быть? На территорию завода без пропуска проникнуть невозможно, может быть с соседнего корабля какой-нибудь знакомый припёрся, выпив больше, чем мог, но меньше, чем хотел?
– Здорово! – завопил абсолютно пьяный Бегемот, он сидел в рубке дежурного по кораблю в брюках, рубашке и … носках.
– Он что, в таком виде сюда заявился? – спросил я дежурного. Тот, тихонько хохоча, кивнул.
– Ты как сюда попал? – спросил я Мишку, но тот глупо улыбался и заплетающимся языком нёс что-то нечленораздельное. Понимая, что от него ничего не добьёшься (мы в разных весовых категориях!), я отнёс его в каюту. Взвалив Бегемота на нижнюю койку, я забылся на верхней тревожным сном. Утром, после подъёма флага, я взял в кают-компании хлеб с маслом и стакан чаю, принёс всё это в каюту. Мишка уже сидел на койке и сосредоточенно думал.
– Как я у тебя оказался? – спросил он. Я минут пять набирал в себя воздух.
– Ну, ты даёшь. В четыре часа меня вызвали в рубку дежурного, где ты сидел в непотребном даже для меня виде. Больше ничего не знаю.
– И я не знаю. Помню какую-то угольную кучу, на которой очнулся. Оказалось, я в «Дальзаводе». Тут и до тебя недалеко, ну я и пошёл.
– А начинал-то где?
– В «Челюстях» (ресторан «Челюскин»), сидел и тупо жрал водку. Помню, подошла ко мне какая-то девица… Больше ничего не помню. Слушай, позвони мне на работу и скажи, что я заболел.
На Мишкиной работе меня знали, я довольно часто звонил и говорил, что он приболел и сегодня на работу не придёт. В рубке дежурного по кораблю был городской телефон, я быстро дозвонился до Бегемотовой службы. Трубку взял мой знакомый, старый капитан второго ранга в запасе, которого мы звали Фомич.
– Фомич, - сказал я, – Мишки сегодня не будет, он заболел.
– Слава Богу! – дрожащим голосом сказал Фомич. – Живой он.
– Да что с ним сделается!
– Так на берегу Амурского залива нашли его тужурку с личным номером, доложили Командующему флотом, что, предположительно, утонул, сейчас вся дежурная служба ищет его, водолазов вызвали, те уже погружались, ничего не нашли.
Вот это номер. Если это так, надо пинками гнать Бегемота на службу.
– Фомич, срочно доложите, что жив и здоров, я сейчас его отправляю, максимум через полчаса будет.
– Давайте скорее! – сказал Фомич. – Я немедленно докладываю.
– Прыжками на службу! – Я передал Бегемоту, что мне сказал Фомич, и, как ни странно, на него это не произвело никакого впечатления.
– Всё-таки что вчера было? – задумчиво протянул он, прихлёбывая чай. – Может, на работе скажут?
– Гад ты, оказывается, Костя Федотов! – процитировал я эпизод из «Республики ШКИД». – Там уже всех трясут, тебя ищут. Одевайся и дуй, сволочь!
– Да успею, не суетись. Какую же мне версию выработать? В общем, так. Скажу, что меня стукнули по башке, ничего не помню, что само по себе является правдой, очнулся у тебя на корабле. Сойдёт?
– Очнулся – гипс. Хорошо излагаешь, собака! Иди сдавайся! Да не забудь сожрать лавровый лист!
Бегемот, не торопясь, оделся в мою старую зимнюю форму, сунул в пасть здоровенный кусок лаврового листа, вылил на себя почти всю мою парфюмерию, и мы двинулись на выход. Я проводил его до КПП, дал свой пропуск, по которому он прошёл, затем через дырку в заборе получил пропуск обратно. «Вероятность выпутаться у него есть, – размышлял я, возвращаясь на корабль, – только вот за предыдущие залёты ему точно настучат в торец. Посмотрим…».
На корабле, как всегда, было много дел. Я с головой погрузился в повседневную рутину, но через два часа меня вызвали в рубку дежурного по кораблю. Там находились два старших офицера – капитаны третьего и второго рангов. Я, как положено, представился.
– Мы – представители штаба флота. Ваш друг на службу не прибыл, вы можете сказать, где он сейчас? – с таким вопросом обратился ко мне капитан второго ранга, предварительно они мне назвали свои фамилии.
И тут я мгновенно, по-ознобному, вспотел. Наверняка что-то случилось,не с ума же он сошёл.
– Не знаю, – голос у меня был осипшим, – где-то около девяти я проводил его до КПП, он собирался ехать на службу.
– А как он у вас оказался? – доброжелательно поинтересовался капитан третьего ранга.
– Да пришёл ночью, мы часто встречаемся, он, бывает, и ночует у меня на корабле.
– Вам ничего не показалось странным в его поведении?
Стоп. Это может оказаться ловушкой. Надо быть очень осторожным и тщательно подбирать слова.
– Пьяным он не был …
– И где он может быть сейчас, как вы думаете?
– Даже предположить не могу.
– И вам ничего не рассказывал.
– Ну как же, сказал, что его по голове стукнули, не заметил, кто, а очнулся он у меня в каюте, больше ничего не помнит.
– Его надо найти. Мы сейчас зайдём к вашему командиру, попросим его, чтобы он отпустил вас на поиски вашего друга, а вы уж постарайтесь.
Вскоре меня вызвали к командиру, кэп сказал, чтобы я к вечеру был на корабле и в дальнейшем ответственнее подходил к выбору друзей. Я вихрем помчался по всем злачным местам, где мы были с Мишкой раньше. Вскоре в одном захолустном пивном баре я обнаружил скучающую рожу Бегемота. Честно говоря, сильно, непреодолимо хотелось его убить, но огромным усилием воли я сдержал себя.
– Что же ты, гад, делаешь! – я изо всей силы сжал его загривок.
– А семь бед – один ответ! – мило улыбнулся Бегемот. – Вот сижу в гордом одиночестве, осмысливаю ситуацию, пока съел только кружку пива.
Удивительно, но он был практически трезв, и следов вчерашней пьянки на лице почти не было. Я не стал разбираться, схватил его за шиворот, вытащил на улицу, запихнул в автобус, по дороге рассказал всё, что произошло после его ухода с корабля, довёл до КПП штаба флота и позвонил Фомичу.
– Встречайте! Мы на КПП…
Бегемот в это время уже проходил через вертушку, к нему уже бежал Фомич, мгновенно преодолевший трёхсотметровое расстояние. Я решил не препятствовать встрече начальника с подчинённым и удалился.
Как ни странно, но прошёл месяц, начался другой, и про Бегемота как будто забыли. Сам он вёл себя прилично, часто ночевал у меня на корабле, мы с ним вели душеспасительные беседы, казалось, гроза миновала.
Однажды вечером, заявившись ко мне на корабль, Бегемот со словами: «Полюбуйся!» – вручил мне два письма. Одно было лично ему,второе – командиру части, где он проходил службу.
– Захожу сегодня в строевую часть, – начал Мишка, – а там два письма лежат, причем кто их принёс, мой корешок, начальник строевой части, не знает. Но пришли они не по почте, кто-то подбросил, поэтому пока не зарегистрированы. Сказал, написаны одинаковым почерком, забирай оба.
Я с интересом раскрыл письмо командиру части. «Здравствуйте, уважаемый командир в/ч…! Пишут Вам девушки, которых избивал лейтенант (далее следовала фамилия Бегемота) у ресторана «Челюскин» (указана дата, совпадающая с приходом Бегемота ко мне на корабль в носках). В драке он сорвал золотое кольцо стоимостью восемьдесят рублей с пальца моей подруги. Когда мы дали ему отпор, он постыдно бежал, оставив у нас в руках пальто и тужурку с ключами и документами – удостоверением личности и пропуском в штаб флота. Пальто и тужурку мы выбросили, а документы забрали. Если Вы в течение двух недель после получения письма не примете мер к Вашему подчинённому, мы обратимся в политотдел ТОФ, а вещественные доказательства у нас имеются. Пусть он вернёт кольцо моей подруге или выплатит ей восемьдесят рублей, тогда мы вернём документы и ключи». Дальше сообщалось, что адрес они сообщили Бегемоту. Второе письмо было написано Мишке, где его срамили и запугивали. Девица писала, что только письмо от матери, находящееся среди брошенных Бегемотом на поле боя документов, смягчило жестокие сердца амазонок. И поэтому они выдвигают те же требования – возврат золотого изделия, либо выплата компенсации в размере восьмидесяти рублей. В конце письма была нарисована подробная схема с адресом, куда надо было прийти Бегемоту для расчётов с разгневанными фуриями. Кроме того, она требовала, чтобы на встречу он пришёл один.
– Однако! – пробормотал я. – Серьёзные девицы! Ты что, действительно кольцо реквизировал?
– Да не помню я ни хрена! – поморщился Бегемот. – Вряд ли я был в состоянии махать конечностями, да ещё с бабами. Ты же меня знаешь. Есть такая категория ресторанных девиц-вымогателей, наверное, я на них налетел. Вытащили документы…
– А пальто с тужуркой?
– С пьяного в дым снять пальто с тужуркой – не проблема.
– А для чего?
– Чтобы спокойно пошарить в карманах, у меня там рублей сто было, эти шакалицы их и позаимствовали.
– А ботинки ты где оставил?
– Да чего ты ко мне привязался! Ботинки я мог потерять, перелезая через забор «Дальзавода». Не знаю, может, они привели меня к себе домой, хотели ограбить, да я сбежал!
– Если бы они хотели тебя ограбить, не писали бы письмо…
– Резонно. – сказал Бегемот. – Но, видимо, что-то ей, или им, от меня надо. Пойду завтра на встречу.
– Мишка, – сказал я, – меня завтра посылают в командировку. Я с тобой пойти не могу.
– И не надо. Я сам разберусь.
– Да нет, возьми Юрку на всякий пожарный.
Юрка – это мой сослуживец, с которым у Мишки сложились неплохие отношения. Он с удовольствием согласился сходить с Бегемотом на дело.
Я уехал в командировку, приехал через месяц, сразу же побежал к Юрке узнать, как дела.
– Дело он, по-моему, уладил, я даже не участвовал ни в чём. Он попросил меня подождать, зашёл, выбежал через полчаса, сказал, чтобы я шёл на пароход, дело на мази. Глаза его подозрительно блестели, и он был премного доволен. – сказал Юрка. – А после этого я его не видел, не заходит твой корешок.
Мы договорились с Бегемотом встретиться при первой же возможности. Голос его по телефону был не очень весёлый.
– Сдаю дела и должность, сняли меня с понижением. – сообщил мне Мишка при встрече. – Теперь поеду под Владивосток, где живу, как говорится – нет худа без добра, буду подальше от соблазнов. Дежурить теперь буду – сутки через двое или трое.
– Сняли то за что? – спросил я.
– Грешен, батюшка. С козой блудил. – съязвил Бегемот. – Что, мало у меня грехов было? За несоответствие занимаемой должности.
– И яко же ты скота возлюбил?! А тот вопрос как решил?
– Через половой акт старого японского самурая с гейшей. Даже денег не взяла, так ей понравилось.
– Ничего хоть баба-то?
– Нет некрасивых женщин, есть мало водки.
– А выяснил, что было?
– Она сказала, что я с ними дрался, но кольцо не срывал. Оставив на поле боя пальто с тужуркой, скрылся в неизвестном направлении. Ну, а как у тебя оказался без ботинок, про то, наверное, никогда не узнаю.
Так Мишка потерял хлебную должность. Теперь виделись мы с ним гораздо реже. Я мотался по морям, он служил на берегу, вскоре женился и стал примерным семьянином. В дальнейшем он переехал к другому месту службы, и я о нём почти ничего не слышал, но дружба с ним и наши весёлые похождения я никогда не забуду. Спасибо, Мишка, тебе за всё, и будь здоров и счастлив!