Марчелло Мастроянни, Никите Михалкову и дружбе между народами.
Ранним январским утром 1986 года, когда вся страна отходила от новогодних праздников и опохмелялась, чем Горбачёв послал, в моей квартире зазвонил телефон. Нехотя высунув руку из-под одеяла, я дотянулся до телефона. В трубке зазвучал озорной фальцет Никиты Михалкова, который сообщил мне, что он приехал в Ленинград и не один, а со своей женой Татьяной.
Пауза была недолгой и я не успел испугаться, что придётся придумывать какие-нибудь развлекушки, Никита сообщил, что привёз ещё и Марчелло Мастроянни показать ему картины Эрмитажной коллекции. А в три часа пополудни он привезёт Марчелло в Дом кино и, что меня он тоже приглашает. Сон как рукой сняло. Я даже мог не умываться, но привычек нарушать не стал. В Театральном институте, где я служил доцентом, шла зимняя сессия и у меня расписание было свободное. От неожиданной радости тряслись руки и я с трудом заваривал утренний кофе, предвкушая встречу с кинокумиром моей юности.
За праздники еду в доме подмели так, что нечего было приложить к кофе и я пил его, прикусывая чёрными сухарями, присыпанными солью. Но полученное известие превратило соль в сахар. Такого новогоднего подарка я не ждал даже от Деда Мороза. Радость хотелось с кем-то разделить, но под рукой никого не было. Дети на каникулах в Репино, а жена уехала навестить свою маму. Образы из фильмов Федерико Феллини проплывали перед глазами, затмевая одного другим. Гвидо Анселми! Я увижу Гвидо Анселми! «Восемь с половиной», «Сладкая жизнь»! Какая сладкая жизнь!
Я сидел, как на иголках. Пересмотрел все книги и журналы с фотографиями Мастроянни и Феллини и даже решился вырезать некоторые, чтобы оставить на них автограф Марчелло.
Отпарил брюки, почистил ботинки и одел всё самое лучшее. Взглянул на градусник за окном и разглядев красный столбик на уровне двадцати, решил одеть свою доху, которую Винокуров скроил мне из тулупа. Но потом, чтобы не ударить в грязь лицом перед итальянцами, всё-таки вынул из шкафа демисезонное канадское пальто, купленное по случаю в комиссионке. К нему никак не катила моя ушанка из облезлого полуголодного волка, которого подстрелил сосед по даче. Пришлось надеть кепарь. Он тоже был фирменный, но тонкий. Из тоненького шотландского твида. Когда я трусцой бежал до метро «Горьковская» я пожалел, что выбрал «семисезонный» гардеробчик. Мороз пробирал до костей, а северный колючий ветер обжигал уши. И чего я так вырядился? Что, Мастроянни на меня на улице пялиться будет? И оценит элегантность моего пальто на двадцати градусном морозе? Какие, подумает, советские люди элегантные! Ещё за сумасшедшего примет?! Придурок я всё-таки. Ничему жизнь не учит.
В Доме кино народу ещё было немного. Да никто особенно и не рвался дотронуться до Мастроянни. Перезревший фрукт. Другие кумиры его затмили на советском небосклоне. Начиная с 1982 года, под траурные марши у кремлёвской стены, звёзды мирового кино зачастили в Россию. Приезжал Жан-Поль Бельмондо на премьеру своего фильма «Профессионал» в Колизее, запросто жал руки своим поклонницам Роберт Редфорд. Так что появление Марчелло Мастроянни перед питерской киноэлитой вызвало быстро затухающие аплодисменты. В ленинградском Доме кино любили смотреть запретные новые фильмы и «Джинджер и Фред», прошедший по экранам, не вызвал ажиотации. Когда начался показ фильма и фойе опустело, из-за кулис появилась итальянская делегация во главе с Никитой Михалковым. Потом в баре накрыли лёгкий фуршет и все потянулись туда, чтобы поднять рюмку водки за встречу, новый 1986 - ой год и счастье в жизни. Антиалкогольная кампания Михаила Горбачёва полыхала по стране эпидемией белой горячки и рюмка водки была в СССР уже на вес золота.
Наступая себе на горло и подавливая совковое стеснение я, нащупав в кармане фотографии, начал протискиваться к Марчелло. Мэтры ленинградского кинематографа, опрокидывая рюмки и заглатывая в один приём бутерброд с килькой, пожимали Марчелло руку и, похлопывая его по плечу, незаметно исчезали в сигаретном дыму. Марчелло Марчеллой, а к Михалкову отношение у питерских снобов было тогда очень прохладное. Когда, собрав в кулак всю свою каскадёрскую храбрость, я готов был броситься к моему кумиру меня обнял за плечи Никита Сергеевич и, отведя чуть в сторонку, доверительно шепнул, что хочет пригласить Марчелло ко мне на тёплый и сытный домашний ужин. Я остолбенел от неожиданно свалившегося на меня счастья. В голове мелькнуло видение, как мы втроём посидим у моего камина и побеседуем о прекрасном. Но Никита остудил мой пыл, сказав, что принять нужно всю делегацию.
- Эти козлы все свалили от жадности. А у тебя же большая квартира.
Кивнув и тупо уставившись в пол, я думал, что нужно готовить еду на пятнадцать человек и, самое страшное, доставать где-то водку. Прочитав мои мысли, Михалков, похлопав меня по плечу, сказал, чтобы я не выпендривался и попросил жену сварить борщ и нажарить котлет. Оказалось, что Марчелло обожает домашние котлетки. Но котлетки нужно делать из мяса и запивать водкой, а это стоит денег. Но, самое главное, в магазинах не стало ни мяса, ни водки. Водку доставали с боем, выстаивая в очередях часами. Никита подбодрил меня ещё раз и подтолкнул к выходу. Фотографии остались без автографа.
На выходе из Дома кино я позвонил домой и попросил жену сварить борщ и нажарить котлет на пятнадцать человек. Мяса нужно было взять по блату у моего знакомого мясника. Восторга и воодушевления в ответ я не услышал. Имя звезды итальянского кино на спутницу жизни не произвело никакого впечатления, а непредвиденная растрата семейного бюджета повергла её в транс. Она уже отложила деньги себе на кофточку. К тому же понять женщину, перемывшую гору посуды с хозяйственным мылом после празднования новогодних посиделок, было легко. Но искусство требует жертв.
Выскочив на мороз, и пожалев ещё раз о своём необдуманном решении облачиться в летние одежды, я судорожно стал соображать, где бы достать водки. К вечеру очереди в винные магазины не позволяли к ним даже приблизиться, а мне нужно было уложиться в час. Ну полтора. Это было нереально. Я метнулся на Моховую, где в рюмочной возле родного Театрального института я рассчитывал выкупить водочки. Горбачёв со своей перестройкой не только распахнул границы, но и опустошил прилавки. Вовсю старались его конкуренты по коммунистической партии, которые устроили сговор с ворами. Водку продавали по талонам с дикими очередями и ограниченное количество бутылок в одни руки. Точнее было бы сказать - одну бутылку в две руки. Если не инвалид однорукий,конечно.Отказ в рюмочной я получил резкий и решительный. И дело было не только в наценочной стоимости, но и в желании иметь достаточно товара для обслуживания прикормленных к рюмочной посетителей.
Вылезая из полуподвала питейного заведения, я наткнулся на калоши своего коллеги Кирилла Чернозёмова, который шаркал мимо со своей неизменной авоськой. Взмолившись, я уговорил его одолжить мне до завтра его авоську, чтобы сложить в неё предполагавшуюся добычу. Кирилл Николаевич был человеком отзывчивым и добрым и, засунув в карман пальто свои ноты, отдал мне сетку. В молодости он хлебнул с этим горюшка и помнил об этом всегда. Советские люди с таким пониманием относились друг к другу , если неприятности были связанны с пьянством, будто бы они вынимали своих боевых товарищей из фашистской петли.
Добежав до гастронома возле цирка, зайдя со двора, где жила моя подруга Юля Готлиб, я уболтал её знакомого грузчика вынести мне пару бутылок. Получив одну пол-литру «Московской», я был счастлив. С почином! Я бросил пол-литровку в авоську, как подсечённого карася, и полетел в Елисей. В Елисее у такого же грузчика Валеры, знакомого со времён фарцовочной юности, я получил ещё одну пол-литру «Столичной». На углу Садовой и Ракова народ бился у гастронома на смерть. К дверям магазина было не подойти. Снова двор, снова чёрный ход, снова грузчик и снова – успех! Так рывками и перебежками я добрался по Невскому до Петроградской стороны, набив авоську пол-литровками. Подсчёты и прикидки показывали, что огненной воды с лихвой хватит, чтобы чопорных итальянцев, приученных к спагетти и чинзано, угостить традиционным русским борщом и рюмкой русской водки.
Прохожие с пересохшими глотками после трёхдневных новогодних попоек, рыскавшие по пивным ларькам, косились на мою сетку, набитую пол-литровками, глазами голодных питерских львов.
- Где брал, товарищ?! - то и дело раздавались мне вслед жалобные возгласы прохожих.
Редкие ячейки чернозёмовской авоськи бесстыдно обнажали перед народом мои несметные сокровища. Идти по улице без охраны было небезопасно. До дома оставалась пара шагов, но я рискнул заглянуть в винный магазин на Зверинской, где директором был мой приятель Миша. Постучав кодированным четырёхтактным стуком в дверь служебного входа, я увидел его измождённое лицо. Посмотрев искоса на мою сетку, Миша удивлённо поднял свои еврейские брови. Задохнувшись от бега по глубокому снегу питерских улиц я смог произнести только два слова – Михалков и Мастроянни. Миша не стал спрашивать, где я был и что делал. Видимо догадался.
- Поздно пришёл, Коля. Всё разобрали. Вот, только чекушка осталась.
-А портвешку?
- Портвешок выпили вчера.
Я взял чекушку из принципа и пошёл домой. Выставив на стол пол-литровки, я стал пересчитывать добычу – раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. И чекушка. Должно хватить.
Борщ доходил на плите, котлетки томились в латке, а на сковороде шкворчала картошка с салом. На столе в салатницах уже белела квашеная капустка, сопливились солёные грибочки и зеленели, цветом бутылочного стекла, солёные огурчики. На кухне тёща, тихо роняя свои безутешные слёзы, тонко резала лук и посыпала им селёдку.
Когда раздался звонок в дверь, я был спокоен и готов ко всему. Никита ввалился с шумной толпой итальянцев и, побросав пальто в прихожей, начал рассаживать всех за стол. Марчелло, Сильвия д*Амико, Таня, жена Никиты, фотограф Микола Гнисюк, Вася Горчаков, переводчик и мой старинный приятель каскадёр, журналист Марио со своими двумя сыновьями и Никита, не сводя глаз с угощения, рассаживались за столом. Камин трещал берёзовыми поленьями. Жена и тёща разносили тарелки с борщом.
-Сто лет не пей, а под борщ - выпей! - многозначительно продекламировал Михалков.
Дежурная шутка Никиты была воспринята с невиданным воодушевлением, как только что открытая истина. Вот он, единственно верный путь к счастью!
Я открыл и выставил восемь бутылок водки, а чекушку поставил на комод. Какая-то чужеродная она была на этом празднике жизни. Может сгодится на сувенир для Марчелло?
Пили без тостов, по деловому, хрустели капустой, огурцами, прихлёбывали борщ и снова пили. Бене, бене, бене смакуя борщ, постоянно бормотал Марчелло.
Я пытался завести разговор о прекрасном, но вставить слово было некуда и некогда. Едва закусив рюмку водки наливали другую. Когда хозяйка принялась за перемену блюд, Никита попросил Миколу сделать несколько наших фотографий и шепнул мне, что уговаривает Марчелло сняться у него в фильме по Чехову. Никита уже шесть лет ничего не снимал и заметно волновался. Сильвия обещала дать на фильм денег.
Котлетки с картошечкой вызвали восторг изголодавшихся туристов. Со вчерашнего вечера они ничего не ели. Поезд, Эрмитаж, Дом кино, Питер, мороз. Когда на столе водка закончилась, Марчелло протянул руку и достал с комода, показавшуюся мне лишней, чекушку.
- Коза э*куэсто? - спросил Марчелло.
- Сувенир! На память о России! – быстро нашёлся я и машинально посмотрел на приготовленных к дарению, матрёшек. Они смиренно смотрели в пространство, готовые ради дружбы народов на всё.
Предвкушая милую послеообеденную беседу о прекрасном я подбросил в камин пару поленьев и пододвинул кресла. Мне так хотелось услышать рассказ о творческих терзаниях синьоров Феллини и Мастроянни при создании их фильмов.
Никита взял у Марчелло чекушку и профессиональным жестом сорвав с неё «бескозырку», разлил "память" по стопкам. Приподняв стопку, Марчелло поднёс её к губам и залпом выпил. Буониссимо! Мольто бенэ! Мольто граци!
Сообразив, что обед закончен, все стали собираться на вокзал. Там их ожидал экспресс "Красная стрела". Разговаривать о прекрасном было некогда. Да и незачем.....
* * *
Пост скрип. Для полноты ощущений публикую здесь воспоминания об этой поездке в г.Ленинград фотографа Мыколы Гнисюка , побывавшего в составе этой делегации и у меня в гостях на Петроградской стороне г.Ленинграда / пр.М.Горького дом 61/28 кв.32 ныне проспект называется Кронверкским пр/ 5 января 1986 года.
МРАЧНЕЛЛО НАСТРОЯННИ В РОССИИ
Впервые Марчелло Мастроянни приехал в Москву, когда его старшей дочери исполнилось 18 лет, и он, выполняя свое обещание, подарил ей эту поездку. Это вообще был его первый приезд в Россию. Я, тогда еще совсем молодой, работал в «Советском экране». Мы узнали, что американские журналисты будут брать у него интервью, и присоединились к ним.
Пришли в гостиницу «Националь», где он жил. Марчелло был открыт и радовался всему, что происходит. Накануне вечером он побывал в ресторане (то ли «Арагви», то ли «Узбекистан» — не помню) и был потрясен, что его узнавали, оказывали разные знаки внимания. Прислали на его стол даже мандарины, не зная, видимо, что в Италии они растут на каждом углу. Его завалили подарками, и он был счастлив, ведь наступило католическое Рождество.
Дочь я так и не увидел, она еще спала. Мы попросили Мастроянни выйти на балкон, так как в номере было темно. И он вышел, в курточке, без разговоров, хотя на улице было минус восемнадцать.
Эта фотография не делает мне чести как фотографу. Она обычная. И дорога мне только тем, что была самой первой моей фотографией итальянского актера. А еще тем, что именно на ней Марчелло Мастроянни оставил мне свой автограф: «Миколе, прекрасному фотографу и интеллигентному человеку»…
Однако до этого автографа было еще семнадцать лет! Мастроянни приезжал в Москву на фестивали, я снимал его, но это были чисто репортажные съемки для журнала, мы не общались. Пока Никита Михалков не пригласил его на картину «Очи черные».
В Доме кино был новогодний вечер, на котором присутствовал и Марчелло. Вдруг он чуть ли не с гневом набросился на меня: «Что ты все снимаешь и снимаешь!» Я не растерялся и ответил: «А что ты все кривляешься и кривляешься!» Но тут же добавил: «Ты актер, и кривляться – твоя профессия. Точно так же, как я фотограф, и моя профессия – снимать».
На следующий день перед поездкой в Питер я подошел к нему на перроне и протянул пачку сделанных мной фотографий. Он быстро их просмотрел, вытащил одну (как раз ту самую – первую) и написал те самые слова.
Потом он рассказал, почему воспринял меня в штыки. Фотографы были его врагами, они постоянно лезли в его личную жизнь. А когда он увидел мои снимки, то очень удивился, что я не подлавливаю его, а рассказываю о нем. В Питер мы поехали уже как бы приятелями.
Марчелло полностью мне доверял. Иначе не появились бы эти снимки, которые я назвал «Подражание Шарику». Мы шли по улице и увидели, как у стены дома сидит собака и грызет кость. Марчелло тут же встал рядом и стал, как она, грызть – но только яблоко. А я стал снимать. Это была удача, рожденная, с одной стороны, доверием Марчелло – ведь я мог запечатлеть его безобразно гримасничающее лицо, а с другой – моей всегдашней готовностью к случаю.
Тогда же в Питере с нами приключилась история. Мороз градусов двадцать, ветер, ночь. Мы возвращались из гостей, с Петроградской стороны в гостиницу «Астория», и попали к разведенным мостам. Забыли, куда надо вернуться, и, имея поллитра водки, пошли гулять. Я достал свирель, которая, как и фотоаппарат, всегда была со мной, и стал учить его играть. Было очень холодно, он снял шарф, обмотался им, как немец под Сталинградом, я накинул на голову капюшон, и так, дудя в дудку, мы подошли к Исаакию. И тут из аэропорта прибыл огромный «Икарус», в нем оказался симфонический оркестр французского радио. И когда они узнали в «пленном немце» итальянского актера, в четыре утра играющего на дудке с каким-то человечком, такой вертеп начался! Пляски, съемки, смех…
В тот его приезд я сделал целую серию фотографий, которую, перефразируя, назвал «Мрачнелло Настроянни в России». Увы, эту игру слов не сумел ему объяснить…
Опубликовано в «СК-Новости» № 11, 2016
И ещё одно вопоминание об этом визите Марчелло Мастроянни в СССР от Сергея Параджанова
Магда Кешишева
Сергей Параджанов -homo ludens - человек играющий
В жизни Параджанова - увлекательной, провокационной и порой опасной - было много хаотичного, но в образе мышления - никогда! Всё, что он придумывал или советовал, поражало своей новизной.
Летом 1986 года в Тбилиси приехал Марчелло Мастрояни. Наслышанный о Параджанове, он первым долго зашёл к нему. Пришёл он поздно, после спектакля театра им. Руставели и, естественно, угощения. Было уже около полуночи. Сергей с друзьями ждали гостя с накрытым столом, сюрпризами и подарками.
Мастрояни, уставший, через мгновенье включился в параджановский карнавал. Параджанов был облачён в причудливый костюм, рассказывал какие-то байки, сопровождая их соответствующими жестами. Марчелло умолял отпустить его в гостиницу, но веселье продолжилось до трёх часов ночи. Лето. Жара. Все спят с открытыми окнами.
Наконец Параджанов идёт провожать гостя. Неожиданно Сергей останавливается у открытого окна на уровне тротуара и стучит в ставень. Все пытались его остановить, но это невозможно. Если он что-то задумал, спорить с ним бесполезно. Наконец зажёгся свет и в окне появилась голова - седые волосы в ржавых бигудях. Старушка узнала Сергея и стала ворчать что-то о безобразной манере будить порядочных людей среди ночи по всяким глупостям. И тут Сергей произносит:
- Маргарита, вот ты спишь, так и мечту свою проспишь! О чём ты мечтаешь? Ты же мечтала увидеть Мастрояни. Вот он перед тобой! Живой, настоящий!
В то время в городе во всех кинотеатрах демонстрировали "Брак по- итальянски", и зрители бредили этим артистом.
Маргарита сперва рассердилась нелепой шутке и даже попыталась закрыть окно. Затем, вглядевшись, онемела, а потом издала такой вопль, что разбудила всю улицу. Сдирая бигуди, она стала накрывать на стол прямо на уличной лавке. И тут началось такое! Кто-то притащил огромный штоф с молодым кахетинским вином, кто-те всякую еду, столы, стулья. Затянули застольную песню в пять голосов. Люди в окнах подхватили её. Гуляла вся улица.