Воспоминания инженера - 2

Геннадий Юрьев
8. Музыкальное отступление
В нашем домике в Кишинёве, где мы жили перед войной вместе с семьёй Павловых, была индивидуальная ванна, но один раз мы с отцом посетили городскую баню. После бани отец повёл меня в клуб ДТО (клуб дорожно-транспортного отдела). В пустом зале клуба уже никого не было, а на сцене стоял рояль. Отец присел к роялю и стал подбирать одним пальцем мелодию из популярного только что вышедшего на экраны страны фильма "Семеро смелых":

Ну-ка, чайка, отвечай-ка
Друг ты или нет.
Ты возьми-ка, отнеси-ка
Милому привет!

Милый в море, на просторе,
В голубом краю.
Пусть он любит, не забудет
Милую свою.

Чайка взвилась, закружилась,
Унеслась стрелой,
В море тает, улетает
Мой конверт живой!

До этого случая я и не знал, что отец умеет играть на фортепиано. Дома у нас такого инструмента никогда не было, и я был потрясён тем, как отец довольно быстро и уверенно подобрал мелодию одним пальцем, а потом ”нащупал» соответствующие аккорды левой рукой и песня зазвучала в полную силу! Несмотря на то, что я был свидетелем чуда (возникновение полноценной мелодии прямо на моих глазах), я этого чуда тогда не осознал. Происходящее казалось обыкновенным... Подумаешь, чего тут странного, человек сел к инструменту и подобрал мелодию, которую всё время мурлыкал себе под нос, напевал.

В нашей семье собственное пианино марки ”Берлинер” появилось только после войны, где-то в 1945-ом году в Кишинёве в некотором смысле неожиданно. Зная о музыкальных способностях моего отца, его начальник Пётр Мордовец предложил ему купить в рассрочку пианино марки ”Берлинер”. Как только у нас появилось пианино, родные решили обучить меня музыке. Мама меня отвела в музыкальную школу для определения наличия у меня музыкального слуха. Проверка констатировала – слуха нет! Оказывается не все способности передаются по наследству напрямую. Но мои родные были настойчивы и нашли для меня частного преподавателя музыки: Надежду Илларионовну (тёщу сослуживца отца Георгия Брянцева).

Брянцев вёл какие-то записи во время службы в органах. На вопрос отца: “Зачем тебе эти записи?" Он отвечал: «Уйду на пенсию и тогда напишу книгу о подвигах наших чекистов”.

Действительно так и получилось: после выхода на пенсию Георгий Брянцев в Казахстане написал книгу» Конец осиного гнезда”. Но это просто отступление, к слову сказанное.

Итак, в 1945-ом году Надежда Илларионовна согласилась обучать меня музыкальной грамоте. Отец при ней сел за пианино и проиграл несколько популярных мелодий, используя всю клавиатуру инструмента... Надежда Илларионовна была поражена таким искусством игры и не могла поверить, что мой отец не знает нот!

И я решил: "Если изучу нотную грамоту, то наверняка перещеголяю своего отца!". Занятия начались с элементарных понятий об основных гаммах, нотной транскрипции и первых лёгких упражнений из сборника Майкопара. Понимая мои недостатки по слуху и по солидному возрасту для этих занятий, Надежда Илларионовна давала мне облегчённые, адаптированные вещи, типа вальса Ивановичи "Дунайские волны", аккорды для левой руки упрощались до безумия. Но, несмотря на облегчённые упражнения и лёгкие задания, почему-то никаких успехов у меня не наблюдалось... Помню, что за полгода я бросал занятия музыкой два раза! Во время музыкальных пауз, Надежда Илларионовна занималась со мной французским языком, этот язык преподавали в школе.

В конце концов, музыку пришлось бросить окончательно. Нотная тетрадь с записью адаптированных музыкальных произведений где-то у нас хранится до сих пор. Я и сейчас ещё могу назвать ноту, если увижу нажатую клавишу, могу сыграть одним пальцем "чижика-пыжика", пару тактов вальса Ивановичи или проаккомпанировать частушки тремя аккордами, которые показал мне отец. Вывод: музыкальные способности передаются по наследству на генетическом уровне очень сложным образом и, вероятно, не напрямую от родителя к сыну, а только через поколение, а может быть ещё более сложным образом...

9. Продолжение рассказа о предвоенном Кишинёве

Вернёмся в предвоенный Кишинёв. Родные мне выписывали два детских журнала "Мурзилка" и "Пионер", так что я был уже достаточно политически подкованным.

Родные, конечно, баловали меня ещё и на Дальнем Востоке. Отец встречал московские поезда, заходил в вагон ресторан, и обязательно покупал для меня плитку шоколада или алма-атинское яблоко сорта Апорт.

В Кишинёве для нас фрукты стали обыденным делом, но шоколадка осталась лакомством, и родные иногда угощали меня шоколадом. Однажды, когда очередная плитка шоколада была съедена, оставшуюся обёрточную фольгу я скрутил в форме стержня, а потом согнул подковой и воткнул в электрическую розетку. Зачем?

Наверное, мне хотелось поскорее всё узнать и руководило мной постоянное любопытство.

В результате "эксперимента" произошло короткое замыкание и электрический свет погас во всей квартире... перегорели предохранительные пробки. Отец заменил на электрощитке перегоревшие пробки и свет опять загорелся. А я с перепугу промолчал, наверное, побоялся наказания. Током меня не ударило, наверное, потому, что я ничего ещё не знал про законы электричества, это было моё первое знакомство с электричеством.

Помню замечательную книгу, которую родные мне подарили по поводу какого-то праздника, а может быть и в честь дня моего рождения. Книга называлась "История артиллерии".

Картинки были рисованные и чёрно-белые, но книгу я читал с большим интересом. Книга подробно рассказывала о постепенном совершенствовании оружия от примитивной пращи до совершенной гаубицы. Это была первая, прочитанная мной книга на техническую тему. Исторический прогресс в развитии идей вооружения в книге рассматривался как результат постоянной борьбы между снарядом и щитом, как результат соревнования между средствами нападения и защиты (другими словами: полная диалектика!). Много лет спустя я хотел купить аналогичную книгу для сына, но, к сожалению, на Арбате в магазине "Военная книга" нашёл "Артиллерию" академического издания с портретом Генералиссимуса ...для сержантов, что-то вроде учебника или наставления.

В кишинёвской школе в первом классе у меня появились первые друзья. Мы были ребятами своего времени и игры наши были всесоюзного масштаба. Ещё до школы мы играли в челюскинцев и папанинцев, следили за перелётами наших отважных лётчиков, знали о событиях на Халкин-Голе и на озере Хасан... Но самыми популярными из военных были тогда в стране танкисты. О них сочиняли песни и создавали кинофильмы. В первом классе я создал из своих друзей «Союз трёх танкистов». Главной причиной и стимулом к созданию такого союза был набор резиновых штампов с изображениями танков, пушек, танкистов, солдат, который мне купили родные в Москве, когда мы там были проездом с Дальнего Востока в Кишинёв. Макнёшь штамп в чернильную губку и печатай на бумаге фиолетовые картинки! У меня был ещё заводной танк камуфляжной окраски на резиновых гусеницах, который при движении жужжал низким голосом. Если я направлял танк на нашего котёнка, то котёнок вначале шипел, дыбился, пятился к стенке, а в последний момент отпрыгивал в сторону.

В нашем союзе было не три танкиста, а четверо: Генка Юрьев, Олег Кульчицкий, Лёня Вершигора и Юрий П.(фамилию забыл). «Танкисты" дружили между собой, ходили друг к другу в гости, иногда собирались у кого-нибудь все вместе и играли: "штамповали" боевые картинки. Я часто заходил в гости к Олегу Кульчицкому. У них во дворе росли два дерева шелковицы: белая и чёрная. Мы залезали на деревья и ели сочные ягоды, но почему-то всегда наши рты были синими, очевидно чёрные плоды шелковицы были вкуснее!

К Лёне Вершигоре я попал в гости, очевидно, под Пасху и увидел плоское блюдо с крашеными яйцами, обрамлёнными зелёными ростками овса. О религии я и понятия не имел и поинтересовался: "Что это такое?". Лёнина мама объяснила, что у них такая семейная традиция встречать весну в апреле.

Может быть только я один, а может быть и все "танкисты" внезапно весной влюбились в одну девочку из нашего класса. Звали девочку Эмма Костина. Мы, ребята, всей "танковой командой" провожали её из школы домой на улицу Гоголя. Конечно, мы сопровождали Эмму на значительном расстоянии, в метрах десяти от неё, чтобы сопровождения не было заметно.

Если она оглядывалась – мы приостанавливались. … Наверное, Эмма была моим первым увлечением.

Перед самым началом Великой Отечественной войны я со своими родными был 1-го мая 1941 года зрителем на кишинёвском торжественном представлении в честь праздника. Мы сидели на зрительских трибунах напротив Соборной площади. Праздник был грандиозный, с большим размахом. После прохода колонн демонстрантов с плакатами и цветами, представление продолжилось проездом легендарной тачанки с Чапаевым, Петькой и Анкой-пулемётчицей – кишинёвскими артистами.

После этих событий, на сцене появился танцевальный молдавский ансамбль. Мужчины были в чёрных бараньих шапках (кушмах), в белых вышитых рубахах, на ногах были лапти (пастолы). Меня поразило то, что вместо тёмных шаровар танцоры были в белых … кальсонах!? Я тогда не знал, что у молдаван такая праздничная одежда для танца – белые брюки, стянутые подвязками у щиколоток... Брюки, похожие на … кальсоны!

10. Война разбудила меня рано утром

Безмятежное детство моё закончилось внезапно 22-го июня 1941года "ровно в четыре часа", как пелось потом в народной песне о начале Великой Отечественной Войны:

Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа,
Киев бомбили, нам объявили,
Что началася война...

Мы с мамой были дома, а отец был в командировке. Нас с мамой разбудила соседка криком: "Варя! Вставай, это землетрясение!" Я уже говорил, что наш дом был расположен на площади рядом с железнодорожным вокзалом. Спали с закрытыми изнутри деревянными створчатыми ставнями на окнах. Было ещё очень темно, когда соседка своим криком разбудила нас.

"Это не землетрясение, а война" – ответила на крики соседки моя мама, она реальнее представляла сложившуюся международную ситуацию даже в кромешной утренней темноте.

Мы наскоро оделись, выскочили во двор и встали у деревянного забора. Я был в зимнем пальто и меховой шапке, в сандалиях на босу ногу. Стая немецких бомбардировщиков летела высоко над нами на восток в сторону Киева. Бомбили лениво, бросали одиночные бомбы на железнодорожные пути и вокзал. Правда, позже говорили, что мальчишку из соседнего дома очень сильно ранило осколком бомбы в ногу.

В небе появились наши самолёты, истребители-бипланы И-16, прозванные в народе ”ишачками", которые легко сбивали немецкие истребители-монопланы, сопровождавшие стаю бомбардировщиков. Немецкие истребители обладали большим превосходством в скорости. Я видел, как был сбит один наш истребитель-биплан. Он уходил от погони немецкого истребителя, карабкаясь по крутой траектории вверх, но его легко догнал противник и расстрелял в хвост...

Для меня всё виденное было страшным ударом. Почему? Ведь об этом ничего не говорили? Я ничего не мог понять... Ведь во всех газетах и в журнале "Пионер" писали, что "...от тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней!» Когда бомбёжка прекратилась, мы вернулись в дом, но налёты на город повторялись примерно через каждые полчаса и поэтому мама не отпускала меня от себя, обходя какие-то учреждения, оформляя документы на выезд из Кишинёва в Москву. Помог сосед Сергей Павлов. На второй день войны поздно вечером мы уезжали в Москву. Мама взяла с собой только один набитый вещами чемодан и эмалированный таз, с заводным танком и мешочком муки, всё это было аккуратно завёрнуто в простыню. Когда мы садились на поезд, был уже вечер, но бомбёжки периодически продолжались, верхняя часть города горела...

Ехали в плацкартном вагоне, я расположился на второй полке и в альбоме для рисования карандашом изображал т трехтрубные кораблики, все события для меня были безобидными приключениями, трагедию случившегося я не осознавал...

Вскоре наш состав попал под бомбёжку на станции Раздельная. Поезд остановили, пассажиров высадили из вагонов и предложили спрятаться в кюветах. Когда после бомбёжки мы вернулись в вагон, то наш таз с танком и пакетом муки исчез – украли. Хорошо хоть чемодан остался. Я очень сильно переживал пропажу танка – это была моя самая любимая игрушка. Таких именно танков я в своей жизни больше никогда не видел.

Часть вторая. Эвакуация

1. Москва-Сходня

После приезда в Москву мы с мамой остановились, как обычно у Медведевых (Шмитовский проезд дом №8). Я уже говорил, что это была семья, знакомая моим родным ещё по Дальнему Востоку, семья железнодорожников. Моя мама сразу отметилась в домоуправлении о нашем прибытии (такие были введены военные правила), и мы поехали с ней, для дальнейшего определения маршрута нашего путешествия, на Лубянку. У входа в это серьёзное учреждение стояла охрана из двух молодых солдат по стойке смирно с аккуратными карабинами, к стволам которых были прикреплены не трёхгранные, а плоские ножевидные штыки, ярко отполированные и блестевшие в лучах солнца. Нас пропустили в приёмную и мама показала дежурному все свои документы.

"Куда собираетесь ехать?" – спросил дежурный офицер.
"В Смоленск к своей сестре Бабичевой Марине Петровне" – ответила мама.
"В Смоленск ехать нельзя, опасно, надо ехать подальше на Восток" – посоветовал строгий дежурный.

Мама растерялась, Смоленск ей казался надёжным местом, масштаба войны мы и не представляли, а на Лубянке, очевидно, всем уже была понятна суровая опасность и трагические последствия внезапного нашествия фашистов.

Но куда на Восток? К кому? Ведь необходимо было указать точный почтовый адрес и фамилию тех, к кому мы собирались ехать. В это тяжёлое военное время перемещение семей чекистов контролировалось в централизованном порядке. Нам разрешили временно пожить в Москве с обязательной регистрацией в домоуправлении каждую неделю.

К нашему удивлению и радости, буквально через несколько дней у Медведевых появился мой отец! Он возвращался из командировки и зашёл к Медведевым, как на своеобразную "конспиративную" квартиру.

Уже на следующий день мы с мамой провожали отца с Киевского вокзала в Кишинёв...

Было очень тревожно. Пассажирский состав подали к платформе, военный духовой оркестр играл бодрые марши. Я запомнил марш "Прощание славянки" Агапкина. Началась война, только несколько дней назад мы с мамой убежали из горевшего от бомбёжек Кишинёва, а отец возвращается туда, в пекло, для того, чтобы забрать документы кишинёвского НКГБ!?

Помню аэростаты заграждения, которые перемещали по улицам Москвы девушки в военной форме, это были действительно защитники неба столицы. Но всё-таки некоторым немецким бомбардировщикам-одиночкам удавалось прорваться сквозь сеть аэростатного заграждения, сквозь огонь зениток и уйти от преследования дежурных истребителей. О возможном начале бомбёжки москвичей предупреждали по местному радио и мы прятались в подвале дома, в бомбоубежище. От стрельбы своих зениток трескались и вылетали из рам оконные стёкла. Вскоре стёкла научились скреплять наклеиваемыми по диагонали газетными полосами на мучном клейстере.

Срок временной регистрации у Медведевых на Шмитовском проезде вскоре закончился. Пришлось перебазироваться на станцию "Сходня", ближнее Подмосковье, там Медведевы снимали с кем-то на паях на лето часть дачи. На "Сходне» меня поразила и запомнилась книга по рисованию, которую мне показали соседи по даче. Это была книга в форме учебника по рисованию. В самом начале в книге представлялось в небрежных карандашных рисунках поэтапное возникновение на пустом месте объёмной табуретки. А на последнем окончательном изображении табуретка представлялась объёмным полноценным предметом мебели.

2. Пенза

Наш "дачный" сезон закончился где-то в середине августа и Лубянка настоятельно потребовала, чтобы мы переехали из Москвы подальше на Восток.

Нужно было только указать новый адрес, но, к сожалению, знакомых на Востоке у нас не было... Когда ситуация с переездом обострилась предельно, мама вдруг вспомнила, что у Сергея Павлова, с семьёй которого мы жили перед войной в одном доме в Кишинёве, родные проживают в городе Пенза! Они приезжали к семье Сергея Павлова в Кишинёв перед войной погостить. Была и переписка до и после визита. Моя мама передавала приходящие письма из общего почтового ящика Павлову, но прочесть и запомнить обратный адрес даже и не догадывалась, это было бы излишним любопытством, так казалось маме, и поэтому запоминать полный почтовый адрес родных Павлова даже и не собиралась – запомнила только название города: Пенза.

Для московских чекистов такой информации оказалось достаточно, и они выписали нам разрешение на поездку в Пензу. В Пензе соответствующие контролирующие органы власти, может быть, дали нам точный адрес стариков-Павловых... Помню только, что мы с мамой пошли по незнакомому городу, казалось наобум. Проходя мимо одной из школ, превращённой в военное время в госпиталь, мы вдруг неожиданно столкнулись с самой Павловой, она работала в школе-госпитале санитаркой. Павлова обрадовалась встрече и привела нас к себе в добротный деревянный дом на окраине города, рядом с домом был сад-огород и огромная пчелиная пасека. И, напрягая сегодняшнюю старческую память, я почти уверен, что улица эта называлась Песчаной или Овражной, ведь рядом был овраг.

В этом доме жили родители Сергея Павлова и две его дочки: Люда и Мила, которых он успел эвакуировать из горящего Кишинёва.

Вскоре наступил сентябрь, и я пошёл во второй класс. В Пензе я проучился очень мало времени, не больше недели, поэтому не помню ни учительницы, ни ребят.

3. Актюбинские "университеты"

Мой отец после командировки в Кишинёв нашёл нас с мамой, с помощью своих друзей, прислал за нами своих представителей, которые перевезли нас в Актюбинск, где было пока место его постоянной работы.

С нами отец пробыл в Актюбинске меньше года, в конце 1942 года он был направлен на фронт. Подробности своей деятельности на фронте отец никогда не рассказывал - такова специфика работы.

В Актюбинске мы жили на пересечении двух улиц: Некрасова и Фрунзе. Почтовый адрес был примерно такой: г. Актюбинск, улица Некрасова-Фрунзе дом 12/13 (точный номер не помню). Дом был большой деревянный одноэтажный и многоквартирный. В нём жило несколько семей. Абрамовы занимали самую большую квартиру, а лишнюю однокомнатную сдавали нам. Семья Абрамовых состояла из четырёх человек: отца, его жены Раисы, сына Сергея (чуть моложе меня) и старенькой одноглазой бабушки. Далее в длинном одноэтажном доме располагались семьи татар и казахов. Вход в каждую квартиру, включая и нашу, был отдельный с высоким деревянным крыльцом ступенек семь (для защиты зимой от наметаемых бураном снежных заносов). В нашей "однокомнатной" квартире была ещё кухня с плитой, которую топили углём, и большие холодные сени, на полках которых зимой хранились замороженные предварительно в тарелках "диски" молока.

В комнате было всего два окна, выходивших на улицу Фрунзе и смотревшие на восток, и одно окно было на кухне, выходившее на улицу Некрасова и смотревшее на север. Все окна снаружи закрывались на ночь деревянными ставнями. Наружные ставни служили зимой, очевидно, для защиты от снежных заносов, а летом от песчаных бурь.

Моя кровать стояла у побелённой стены напротив окон, на ночь закрывавшихся ставнями, и каждое утро, пока ставни были закрыты, по стене как по экрану передвигались изображения прохожих, правда вверх ногами. В ставнях было одно отверстие от выпавшего сучка и комната превратилась в настоящую камеру-обскуру. Но тогда я не имел понятия о таких названиях и оптических явлениях. Фотолюбителем я стал уже после войны, когда мне было лет тринадцать. Соседями по границе нашего двора был дом семьи Филоновых. Мальчишками мы общались между собой не через калитку на улице Фрунзе, а напрямую через боковой разбитый забор, сооружённый из глины и камней.

Семья Филоновых состояла из отца, матери, двух сыновей: Льва, который был старше меня года на два, и Бориса, которому в то время было года четыре. Отец Льва лечился в больнице от туберкулёза, мать работала, Лев учился в школе, а Борис ещё ходил в детский сад.

Я восхищался Львом, он для меня был очень большим авторитетом. В сарае у него был порох, гильзы для охотничьих патронов, свинцовая дробь, тиски, медные трубки, разнообразные инструменты... Лев освоил изготовление "поджигалов", почти настоящих пистолетов. К деревянному корпусу, имитирующему контур пистолета (рукоятка и ложе) прикреплялась медная трубка (ствол) c одним расплющенным концом. В задней части трубки делался сверху пропил, в который помещалась сердцевина от охотничьего капсуля (детонатор). Перед установкой детонатора, в ствол насыпалась порция пороха (заряд), вставлялся пыж и вставлялась свинцовая пуля. "Боёк" Лев изготавливал из двухмиллиметровой стальной проволоки Г-образной формы. Собственно, отогнутая часть проволоки и была настоящим бойком, в начале "процесса" прижатая к капсулю красной резиной. Поворотный курок приподнимал "боёк" над капсулем, потом, при дальнейшем движении курка резко его "отпускал", тот ударял по капсулю и происходил выстрел. "Поджигалы" Лев изготавливал в сарае-мастерской, там же производились опытные выстрелы в бревенчатую стенку сарая.

Мы узнали, что у наших хозяев, Абрамовых, была за городом своя бахча. В самом начале войны мы всей семьёй помогали им убирать урожай. Тогда я впервые попробовал арбуз с жёлтой мякотью. Ничего особенного – просто вкус ”специфический”.

В Актюбинске, пока отец был с нами, я успел досконально изучить наставление по пистолету ТТ. Днём отец пистолет с собой на работу не брал. Я, очевидно, в школу ходил во вторую смену и днём всегда был дома один. Мама работала в военной цензуре, расположенной в здании городской почты, на работу уходила рано. Продолжительное время до школы оставался дома один. Я успел довольно основательно изучить пистолет ТТ и мне захотелось из него произвести выстрел. Стены дома добротные, бревенчатые, но через стенку находятся соседи Абрамовы, которые могут услышать выстрел. Я решил уменьшить в патроне: вынул пулю из патрона, отсыпал порох, чтобы уменьшить звук выстрела, затем поставил пулю на своё место в гильзу, таким образом, я собрал патрон с уменьшенным зарядом пороха. Патрон с ”облегчённым» зарядом загнал в патронник и выстрелил почти в упор во внутреннюю стену дома. Звук выстрела действительно получился слабым, но где пуля? Внимательно прощупал всю стенку – пули нигде нет! И только когда отвёл затвор пистолета и посмотрел в ствол напросвет, то увидел: пуля застряла в самом начале своего пути, успев пройти всего каких-нибудь пять миллиметров! Пули для благополучного пролёта сквозь всю длину ствола не хватило ”облегчённого " заряда...

По глупости я пытался шомполом от пистолета протолкнуть застрявшую пулю через весь ствол наружу, по направлению полёта. Но пуля застряла намертво и не двигалась с места.

Вот тогда я натерпелся большого страха...

Вдруг отец возьмёт пистолет с собой на ночное дежурство? К счастью всё обошлось. Рано утром я побежал ко Льву Филонову за консультацией. Он чётко и спокойно объяснил как надо действовать: не заталкивать пулю, а выталкивать! Дал длинный шомпол, которым я легко выбил пулю назад, против направления полёта! Я, наконец, успокоился, страх прошёл. После этого случая я стал считать себя большим "специалистом" по пистолету ТТ, но больше никаких экспериментов с пистолетом проводить не хотелось.

Мой отец вскоре уехал на фронт. Мы с мамой остались одни. Сначала я учился в начальной школе (второй и третий классы), потом перешёл в среднюю школу (четвёртый класс). В школу всегда ходил пешком, обе школы были расположены близко от нашего дома. Лица одноклассников практически не помню, запомнились некоторые ребята, с которыми общался из-за их необычных фамилий: Козовая, Кузуб, Женя Железняк и Володя Беленький (его старший брат работал в НКВД Актюбинска). Я с этими ребятами дружил, но основным моим другом и учителем был, конечно, уже упомянутый мной парень из соседнего двора Лев Филонов, он был старше, умнее и опытней меня. Лев мне давал читать учебники по физике, которую он уже изучал по школьной программе для старших классов.

Конечно, моё самостоятельное познание окружающего мира было примитивным, а представления часто ошибочными. Моему общему образованию помогали работники детской библиотеки, эвакуированные из восточных городов Союза, которые легко "раскусили" меня и поняли мои интересы, предлагая именно те книги, которые были мне нужны. Это касается и художественной и технической литературы. Из произведений художественной литературы помню следующие книги:

"Три мушкетёра", Александра Дюма;
"Последний из могикан", Фенимора Купера;
"Приключения Тома Сойера и Геккельбери Финна”, Марка Твена;
"Похождения бравого солдата Швейка", Ярослава Гашека и др.
Фантастика захватила меня книгами Жюля Верна ("Из пушки на луну","80 тысяч лье под водой"), Алексея Толстого (“Аэлита", ”Гиперболоид инженера Гарина") и др.
Из научно-технической литературы запомнились следующие книги:
"Занимательная химия", Рюмина,
"Занимательная физика", Я.И. Перельмана, состоявшая из несколько отдельных выпусков на различные темы этой науки.

Но главным интересом для меня была физика. Хотелось скорее всё узнать и я брал учебники по физике у Льва Филонова, о котором я уже рассказывал. Где-то я прочёл о ракетном двигателе на твёрдом топливе, наверное, из книги Рюмина, и начал "химичить". Топливом у меня была смесь марганцовки (марганцовокислый калий) с серой, которую возили по нашей улице Фрунзе на открытых телегах на пороховой завод. Куски серы иногда падали на дорогу, а мы, мальчишки эти куски подбирали на всякий случай, «про запас". Корпус "ракеты" склеил из газетной бумаги, набил "топливом", подвесил к печной дверце плиты на нитках и поджог. Сопла не было, я тогда ещё и названия такого не знал. Никакого эффекта движения не получилось. Смесь лениво горела, но тяги не было-отсутствовало сопло...

Конечно, моё самостоятельное познание окружающего мира было достаточно примитивным, а возникавшие представления часто оказывались просто ошибочными. Незнание элементарных основ физики, химии и других наук приводило к неизбежным казусам. В актюбинской детской библиотеке мне предложили прочесть книгу, в которой подробно рассказывалось не только о биографии известного английского физика Майкла Фарадея, но и о некоторых проводимых им экспериментах по теории электричества и магнетизма. Прочитав книгу, я решил соорудить гальваническую батарею в стакане с электролитом. Электродами послужили две чайные ложки из разнородных металлов: одна ложка была железная, другая медная. А вот с электролитом произошла загвоздка. Я понятия не имел о соляной кислоте, а в тексте ударение не было поставлено, да и на разные буквы "я" и "ё" я не обратил никакого внимания. Я подумал, что электролит это раствор обыкновенной поваренной соли (солёная кислота!). Опустил в "электролит" ложки-электроды, коснулся их одновременно языком – вроде защипало...

Когда читал "Одноэтажную Америку" Ильфа и Петрова, то под упомянутым там «холодильником” я понимал погреб наших хозяев Абрамовых, вырытый во дворе, в нём всегда было холодно и зимой и летом.

Когда прочёл в книге Джинса Джеймса Холвуда "Движение миров" о расширяющейся Вселенной и бесконечном пространстве, то я ничего не понял, точнее, не мог эти понятия осмыслить, и успокаивал себя мыслью о том, что всё непонятное сейчас – пойму, когда повзрослею и поумнею. К сожалению это не так! Я повзрослел, может быть даже немного поумнел, но многие сложные вопросы остались непонятными мне до сих пор.

К нам в Актюбинск приехали и жили около месяца мамина сестра Марина Петровна и мой дядя Георгий Ефимович Бабичевы. Были у нас проездом, приехали к нам из Канска, где навещали своего сына Евгения, который учился там на офицерских курсах "Выстрел". Дело в том, что ещё в школе Евгений занимался парашютным спортом, а когда началась война он пошёл добровольцем на фронт и его взяли в десантные войска и сбросили под Минск с целью окружения немцев, но наши солдаты чуть сами не попали в немецкое кольцо, еле вырвались из окружения. Часть расформировали, а Евгения направили в город Канск на офицерские курсы «Выстрел”.

Дядя подарил мне огромную книгу-трилогию Марка Твена: "Приключения Тома Сойера, приключения Геккельбери Финна и жизнь на Миссисипи".

В этой толстенной книге, отпечатанной на тонкой бумаге в два столбца (журнальная форма печати), одни и те же события рассматривались с трёх различных точек зрения. Отдельное прочтение этих же книг думаю, что такого сильного и "объёмного" впечатления не создадут. Больше я никогда в своей жизни такого сборника не видел. Очевидно, во время войны в Актюбинске собралось очень большое количество эвакуированных людей, которые были вынуждены продавать на "барахолке" раритетные произведения, чтобы на вырученные деньги покупать себе продукты питания. Трилогия Марка Твена о Миссисипи и приключениях Тома и Гека меня поразила своей правдоподобностью, а особенно тем, что подруга Тома Сойера Бэкки Тэчер чем-то напоминала мне мою кишинёвскую одноклассницу Эмму Костину, за которой ухаживали все "танкисты" в классе. Ещё в самом начале войны родные успели купить мне шахматы, а чтобы понять сходу шахматную теорию, я написал письмо своему первому учителю Евгению Бабичеву в Канск. То, что он мне ответил про шахматы я не понял, а запомнил приведённую им в письме цитату Иосифа Виссарионовича Сталина: "Помните, любите, изучайте Ильича нашего учителя, нашего вождя. В своих делах никогда не останавливайтесь на малом, ибо из малого строится великое!".

С шахматной теорией я разобрался в конце четвёртого класса, когда прочёл книгу Майзелиса и Юдовича "Шахматы для начинающих". А цитата, присланная мне Евгением, наверное, помогала мне в учёбе быть впереди многих.

В Актюбинске где-то в третьем, а может быть и в четвёртом классе, мне поручили ходить по классам школы и агитировать ребят на хорошую учёбу. Речь была простой: « Мы ещё очень малы и помочь фронту можем только учёбой. Старайтесь, учитесь, как завещал нам товарищ Ленин!". Ходил я с какой-то своей одноклассницей, в этих походах нас всегда сопровождала классная руководительница.

Часть третья. Окончание школы

1. Послевоенный Кишинёв

Ещё в августе 1944года для меня с мамой закончилась эвакуация. Отец вернулся с фронта за нами в Актюбинск и его направили работать в Кишинёв. Ехали в Молдавию со всем нехитрым скарбом: столом, стульями, одеждой, шкафом, сундуком и прочим, поэтому нам отвели целую теплушку. Шла война и нашу теплушку часто приостанавливали, отцепляли и снова прицепляли к попутным поездам. Зелёная улица была открыта только для составов с военным грузом, идущих на запад к фронту. Поездка сильно затянулась.

В Саратове нас ожидала очередная длительная перестыковка и отец взял меня с собой в город, чтобы показать своим родственникам. Родственников не помню, их было слишком много, запомнил только папину сестру, для меня, тётю Катю. Визит в Саратов был слишком коротким, зато я побывал на своей малой родине, которую покинул в полугодовалом возрасте!

После Саратова мы оказались в Харькове, где нашу теплушку задержали на несколько дней. Наконец нас прицепили к нужному поезду и мы оказались в Кишинёве. Отец остался в городе, здесь была его новая работа, а меня с мамой он на некоторое время отправил в город Сороки, километров на сто пятьдесят севернее Кишинёва, подождать пока весь город очистят от мин. К середине августа мы с мамой переехали в очищенный от мин город.

Жильё нам дали на улице Щусева 105 на втором этаже двухэтажного дома, квартира состояла из двух комнат, кухни, ванны и туалета, из большой комнаты был выход на огромный квадратный балкон. Вплотную к балкону давно кем-то был посажен грецкий орех, дерево преклонного возраста, достигшее своими ветвями крыши нашего двухэтажного дома.

Рядом с нашим домом, на следующем квартале находился дом-музей архитектора Щусева. Кажется, что именно он проектировал в Москве здание Киевского вокзала, но я, к большому сожалению, в это время был озадачен какими-то другими, более важными для меня проблемами и ни разу не заглянул в этот музей.

Судьба сложилась так, что я долго жил и учился в Молдавии и даже после окончания института приходилось бывать в Кишинёве во время очередного отпуска. В городе Сороках в Молдавии стали жить мои родные после ухода отца на пенсию.

Через некоторое время улица Щусева была переименована в Леовскую, по названию ближайшего к городу села Леово. Первое переименование произошло в 1948 году после нашего переезда из Кишинёва в город Сороки, а в последние годы, когда началась перестройка в стране, молдаване, наверняка, придумали более прозападное название этой обычной улице.

Вернёмся к событиям в Советской Молдавии. Шёл 1944-ый год, еще гремела война, но уже чувствовалось неминуемое приближение победы. С первого сентября 1944-го года в Кишинёве я должен был поступить в следующий, пятый класс, но в какую школу? Вместо смешанных школ в стране появились мужские и женские школы. Я хотел учиться только в мужской школе, хотя рядом с нашим домом находилась смешанная школа имени Пушкина. Мужская школа, в которую поступил я, находилась довольно далеко от дома, примерно в получасе ходьбы, на пересечении трёх улиц: Садовой, Армянской и Котовского, которая, удаляясь от города, переходила в Ганчешское шоссе.

Помню, что первым директором школы был раненный в ногу офицер-танкист. Он постоянно ходил в обыкновенной фронтовой шинели без знаков различия и всегда опирался на палку. Фамилии его не помню. Примерно через год директором стал гражданский педагог по фамилии Сафонов, который руководил школой продолжительное время. Семья директора жила в небольшом домике на территории школьного двора. Его сын Андрей, лет на шесть моложе меня, бегал во время большой перемены по двору школы и путался под нашими ногами.

Очевидно, проживая на территории школы, он считал школьный двор своим собственным.

Небольшое отступление от хронологии. Дело в том, что много лет спустя в Москве (я уже работал инженером в КБ-82), на одном из перекуров я стал вслух вспоминать прошлое рассказывать кому-то из сотрудников о своих школьных годах в Кишинёве. Я сказал, что учился в школе №3.

"Которая находится на углу Садовой и Армянской?" – вдруг вклинился в наш разговор какой-то молодой белобрысый специалист.

"Да, но откуда об этом знаешь ты?" – удивился я.

"Знаю, потому что директором школы был мой отец, Сафонов, а я бегал во дворе школы как в своём – мы жили на территории школы" – уверенно ответил молодой Сафонов.

Первые четыре класса я закончил отлично, с похвальными грамотами, а с пятого класса стали иногда появляться четвёрки. Был круглым отличником, пока мама контролировала мою учёбу.

В Кишинёве я проучился в пятом, шестом, седьмом и частично в восьмом классе, до начала четвёртой четверти. Но вернёмся к текущим событиям того сложного и радостного времени.

Девятого мая 1945-го года наша страна разгромила фашистскую Германию, закончилась победой страшная война. Город ликовал! Из окон домов доносилась музыка, слышались песни, а на улицах раздавались праздничные выстрелы, что-то вроде салюта, военные ещё не расстались со своим оружием.

Отец разрешил мне выстрелить из своего именного парабеллума с нашего балкона, правда, на всякий случай, он держал мою руку с пистолетом в своей руке.

Где-то ещё в четвёртом классе в Актюбинске я прочёл стихи Маяковского и его работу "Как делать стихи". Я попытался писать сам, но ничего не получалось... Советоваться со взрослыми стеснялся, не до стихов – шла тяжёлая, беспощадная война. Первые примитивные стихи стали получаться в Кишинёве, когда я учился уже в шестом классе. Например, такие:

Сижу я на окошке
Второго этажа,
Со мною наша кошка
На стуле пол-лежа.

Во дворе же курица
Машет мне крылом,
Тётя Ксеня старая
Вылезла с ведром.

Вот Нарцисс промчался,
Повертев хвостом,
Под зелёным скрылся
Он кустом!


Короче говоря, писал то, что видел, примерно так, как писали казахские акыны, видимо сказалось влияние актюбинского климата!

Вскоре написал и гражданские стихи с призывом к одноклассникам подтянуться физически, почему-то в каком-то греческом стиле:

Дышит каждый из вас тише рыбы,
Но ведь вы земноводные твари!
Почему же для вас очень трудно
Поглощать кислород атмосферный?

Наше поколение не было спортивным, сказались последствия войны, пережитые в раннем детстве стрессы, недоедание и другие невзгоды. Но я в то время этого не осознавал, у меня лично было всё хорошо.

Первые четыре класса прошли легко, просто я получал каждый раз похвальные грамоты за отличную учёбу, а с пятого начались выпускные экзамены... Первые стихи об экзаменах я написал в шестом классе:

Класс украшен зеленью, цветами,
На столе билетики лежат.
Все подходят, не своими голосами
Номера билетов говорят.

Сели думать. Некоторые быстро,
Не додумав толком до конца,
Ясно всё: озёра, реки, числа,
Прошлое - старинное, года.

Ассистент с учителем довольны –
Ставят "пять" с улыбкой на лице,
И уходит ученик сей вольный
Отдыхать всё лето налегке!

После окончания шестого класса меня отправили на лето в пионерский лагерь под городом Ларга, на севере Молдавии. По поводу этого события я написал стихи "Пионерский лагерь":

Летом делать нечего –
В лагерь уезжаю.
Мама до машины
Меня провожает.

На машину сели все,
Заревел мотор.
Прокричал чего-то
Боевой шофёр.

По дороге пыль столбом
Машина подымает,
Папироска шофера
Горит, не угасает.

Вот и лагерь, ворота,
Плакат: «Добро пожаловать!"
Просим, дети, отдыхать
И не баловать!

Кишинёв--Ларга,1946г.

Там я познакомился с Игорем Павловым (сыном сослуживца моего отца, Ефима Павловича Павлова), а также с Геннадием Долгополовым, который был года на четыре моложе меня. Его отец был офицером-пограничником, а мать, Надежда Алексеевна, преподавала в моей кишинёвской школе русский язык. Учила очень хорошо, некоторые правила помню до сих пор: оловянный, деревянный, стеклянный (с двумя буквами "н"), но серебряный; играть роль, иметь значение, а не наоборот! Надежда Алексеевна любила нам повторять: «Ищите опечатки в рекламе!". В послевоенном Кишинёве ещё сохранились каменные тумбы, на которых расклеивались афиши и объявления.

Забегая вперёд и нарушая хронологию, я должен сказать, что Геннадий Долгополов закончил школу в Молдавии в городе Бельцы с золотой медалью, поступил в Московский Авиационный Институт, учился отлично и получил красный диплом, и был направлен на работу в НПО "Энергия", где вскоре стал начальником отдела. При встрече с ним в Москве Геннадий признался мне, что выбрал МАИ под моим косвенным влиянием. Мы с ним после Кишинёва ещё встречались в городе Бельцы во время моих каникул после второго курса. Наши отцы в это время оба работали в Бельцах...

2. Увлечение фотографией

Однако вернёмся к событиям 1945-го года. В пионерском лагере в г. Ларга мне крупно повезло, там я впервые получил возможность изучать фотографию на практике. В фотокружок я поступил вместе с Игорем Павловым. Кружок вёл Вахулин, профессиональный фотограф органов безопасности! Он нам читал лекции примерно по книге Микулина "25 уроков по фотографии", но самое главное проводил практические занятия по проявлению отснятых фотопластинок.

Пластинки проявлялись при красном свете и поэтому мы, слушатели, наблюдали волшебный процесс постепенного появления негативного изображения в ванночке с проявителем. В самом начале практических занятий Вахулин аккуратно доставал из кассеты отснятую пластинку. На сухой пластинке в начале была ровная и чистая эмульсия, никакого изображения не было. Потом пластинка опускалась в ванночку с проявителем, эмульсия постепенно набухала и на ней возникало негативное изображение отснятого объекта. Именно этот процесс появления изображения воспринимался нами как настоящее чудо. Последующие процедуры: первая промывка, закрепление, окончательна промывка и сушка пластинки никаких эмоций не вызывали.

После окончания курса теоретических занятий по фотографии и наглядного показа процесса получения негативного изображения, нам вдвоём с Игорем было поручено снять самостоятельно отчётный снимок. Мы вооружились "Фотокором", кассетами с пластинками и деревянным штативом, и пошли искать натуру. Пейзаж нас не интересовал потому что дело было 8-го августа в день моего рождения. Решили запечатлеть меня на фоне главного лагерного здания. Фотоаппарат установили на штативе, Игорь долго мучился под чёрной накидкой, пытаясь навести на резкость перевёрнутое изображение на матовом стекле при установленной для съёмки диафрагмой! Выдержку заранее определили по таблицам из книги Микулина. Но снимок получился почему-то нерезким... Нерезким был фон (здание) и я на переднем плане... Однако, несмотря на такую катастрофическую неудачу, я вскоре стал заядлым фотолюбителем! Позже мы разобрались с допущенными ошибками при съёмке. Надо было наводить на резкость по "имениннику» на переднем плане с полностью открытым объективом (чтобы ярким было изображение на матовом стекле), а потом вставить фотопластинку, установить необходимые диафрагму и выдержку, фон получился бы резким за счёт глубины резкости.

После пройденных фотокурсов и возвращения домой, я прожужжал уши моим родным: «Хочу стать фотолюбителем!" Родные не выдержали и купили мне зеркальный двухобъективный фотоаппарат "Комсомолец". Фотоаппарат работал на широкой фотоплёнке с квадратным кадром 6х6 см. Размер кадра позволял контактную печать, но мне хотелось получить снимки покрупнее, хотя бы 12х12см.

Поэтому я решил смастерить самодельный увеличитель из подручного картона, но не вертикальной, а горизонтальной ориентировки. Корпус увеличителя был квадратного сечения, под ширину фотоплёнки, и лежал на кухонном столе. Напротив "лежащего" увеличителя на стене я закрепил картонную рамку, в которую вставлялась перед экспонированием фотобумага. Слабенький однолинзовый объектив светосилой 1:9 дал мне одноклассник, Юра Поволоцкий. В увеличителе была использована 100-ваттная лампа, укреплённая с помощью патрона в окидывающемся отражателе. Отражатель имел форму усечённой пирамиды. Внутри отражателя была фольга, конденсатором служила промасленная бумага! При большой экспозиции из моего увеличителя начинал валить дым... Конструкция увеличителя была за гранью пожарной безопасности. Элементарных знаний по технике безопасности у меня не было, поэтому отсутствовал страх перед возможным пожаром.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

http://www.proza.ru/2012/02/02/12