Черновики. Вампилов и Чехов

Людмила Иванова
 
Эпиграф :
Но Чехов играл, понимая исчерпанность этих образов, этого жизненного уклада. К чему шел Вампилов, – увы, мы никогда теперь не узнаем…
Валерий Бондаренко

Сопоставление Чехова и Вампилова напрашивается само собой. Мысль об эстетическом родстве этих драматургов лежит на поверхности. Читая Вампилова, прежде всего вспоминаешь Чехова. Почему ? Может быть, потому, что за внешней фабулой – не редко мастерски закрученной, почти водевильной(а  иногда   детективной) проступает то, что принято называть фоном действия. И фон этот – сама жизнь. События , поначалу  кажущиеся личным делом каждого и, из персонажей, вдруг оказываются  фатально  предопределенными. В сюжете проступает нечто античное - роковое, не зависящее от личной воли персонажей. Герои Чехова и Вампилова вынуждены принять условия игры, диктуемые им обстоятельствами, часто  не ими самими созданными. Смириться или взбунтоваться ?   И если бунт, то он   окажется сиюминутным, нелепым, ни к чему в итоге не ведущим. Экзистенциальным, как легко мы выговариваем сегодня. Но в эпоху Чехова к   "философии жизни"  только подбирались лучшие умы Европы    , а в эпоху Вампилова об экзистенциализме ( уже во всю распространенном  в мире философском течении  ) в нашей стране – бывшем Советском Союзе – не принято было даже   и заикаться . Чехов исторически вписался в ту эпоху, которая напрямую поставила вопрос о свободе личности и невозможности этой свободы добиться.  Вампилов, находясь в рамках "социалистического лагеря"  как бы предчувствовал "перестроечный" философский прорыв к идее свободы. Прорыв к настоящему творчеству из идеологического «прокрустова ложа»  марксизма – ленинизма.
Какие произведения Чехова и Вампилова прежде всего просятся к сопоставлению и почему ? Необходимо сразу заметить, что есть несомненное сходство самих художественных феноменов  : «театра Вампилова» и «театра Чехова». Общее между ними заключается в том, что в пьесах изображается ,как правило, удаленная от Москвы  и Петербурга ( столичных городов) «провинциальная реальность». Персонажи Чехова томятся духом и изнемогают сердцем в маленьких средне российских городах. Отсюда и этот ставший визитной карточкой чеховского театра возглас измученных  скукой обыденности  «трех сестер» : «В Москву, в Москву!». Вампилов изображает сибирские медвежьи углы. Самым ярким выражением их становится гостиница «Тайга» ( «Провинциальные анекдоты») ,в которой жильца из Москвы, да еще по профессии таинственного метранпажа, воспринимают как "столичную штучку" и невидаль – со страхом и трепетом. «Провинция» Чехова и Вампилова – это расцветшая махровым цветом «пошлость пошлого человека», но в то же время и заповедное  сосредоточие наивного восприятия бытия . Парадоксально,но имеющая место быть в "провинции"   узость кругозора, позволяет  людям быть , если угодно, нравственнее, занимать  порой принципиальную  позицию в вечном споре «добра» и «зла». «Провинция» - хранительница вековых  моральных устоев, в ней люди с рождения до смерти могут быть привержены раз и навсегда принятому с окружающей их среде укладу жизни. «Провинция» в отличие от европейских (и мировых) центров предельно консервативна и по сути большей частью своей духовно «мертва». Но жизнь в ней (на чисто физическом ) уровне тем не менее продолжается. Люди рождаются, взрослеют телом, устраивают свою личную жизнь, делают карьеру в пределах предоставляемых провинцией  возможностей, болеют, старятся, умирают. Жизнь их ,на первый взгляд, наполнена даже каким-то содержанием, они выполняют свои обязанности на службе, поддерживают домашний обиход, но все их действия    не имеют оформляющего и меняющего их судьбу  смысла. И зачастую просто абсурдны. Думающие люди рано или поздно прозревают эту «ловушку»  повседневности   и поначалу начинают противостоять ей поиском бурной деятельности . Или желанием испытать сильное эмоциональное состояние. Они – эти провинциальные «гамлеты» и "дон кихоты" - подчас нешуточно надеются и  страдают. Но в результате – устают от тщетных попыток устроить свою жизнь не по общепринятым лекалам , смиряются, падают духом.  Пошлость берет над ними верх.  Вчерашние правдолюбцы или страстные влюбленные тихо спиваются.  Иногда заметно повреждаются в рассудке. Или даже   даже «самоубиваются».  ( У Чехова - Треплев ( «Чайка»), Иванов («Иванов») ; у Вампилова - суицидальные настроения Зилова ( "Утиная охота", Шаманова "Прошлым летом в Чулимске")  . Люди обыкновенные – обыватели к своему счастью и покою просто не замечают губительного «провинциального» застоя. В мелких развлечениях и мелочных заботах они проживают свой век. Иногда доживают до глубокой старости. И тогда являются воплощением житейской мудрости. Она заключается в следующем :  соответствуй предъявляемым к тебе  провинциальным обиходом требованиям и не ропщи.  Таков   рабски послушный  Фирс из «Вишневого сада». Таковы бесчисленные нянюшки, тетушки, старушенции ("Дядя Ваня", Иванов", "Три сестры" и др. ) . Они ,знай , себе, поигрывают в картишки , да по привычке крестят лоб. В пьесах Чехова персонажи либо справляются с самой выпавшей на их долю  «жизнью» - проживают весь отпущенный человеку срок, либо соскакивают с облучка этой пушкинской  - помните ? -  «телеги жизни». Соскакивают  те,  у кого  не выдерживают нервы. Они то слишком амбициозны или избыточно рассудительны, то не к месту чувствительны...Или просто честны пере самими собой ? Чехов устраивает для своих персонажей испытание обыденностью, в которой на какое-то мгновение вспыхивает пленительный огонек иллюзий – жажда деятельности, порыв к взаимности чувств, надежда  на осмысленное трудовое служение. Надо ли говорить о том, что все эти устремления чахнут и вянут уже на корню, ведь  хорошо в «провинции» приживается только один вялый цветок – цветок скуки. Все так или иначе упирается в известное некрасовское : «суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано». Спасением от трагизма существования ,впрочем, становится житейская глупость. А интеллигентные - по определению умные люди -   после ряда неудачных попыток вырваться из рамок обыденщины на свободу тоскливо жалуются, клянут свою житейскую неустроенность, губят здоровье алкоголем, растлевающее влияние оказывают на юношество. «Провинция» Чехова больна. И готовится умереть. «Без божества, без воскресенья». В лучшем случае, интеллигенция  уездные доктора и учителя ( Астров в «Дяде Ване», Медвеко в "Чайке" ) просто аккуратно исполняют свой профессиональный долг. И заботятся о том, чтобы «не быть хотя бы смешным».
То же самое наблюдаем мы и в пьесах Александра Вампилова. Действительность в них как будто иная. Прошел почти век, произошла социалистическая революция, оставили свой след в истории России индустриализация и коллективизация, прогремела Великая Отечественная, сменились политические лидеры, подарила свои радужные надежды «оттепель». Полным  ходом, казалось бы, развернулось по всей территории СССР продекларированное на ХХ съезде КПСС  «строительство коммунизма»… И что ? А – ничего. Читаем и видим, что вампиловскую "провинцию" как будто совсем не коснулись эти социальные перемены. Или коснулись очень слабо, поверхностно. Людям в  таежной глухомани  или областном центре ,как и в чеховские времена , просто  некуда себя деть. Их духовный, душевный, человеческий потенциал оказывается и не востребованным, и не растраченным . Да и есть ли он – этот потенциал ? Насколько хватает жителям таежных городков и поселков живительной энергии мечтать, верить , надеяться ? Воплощать в реальность жизненные планы, творчески реализовывать самого себя ?  По сравнению с миром  комедий Чехова мир вампиловских пьес справедливо может показаться скудным, убогим.  У Чехова   все-таки еще что-то происходит ! Причем,  на уровне таких человеческих понятий ,как любовное страдание, товарищеское  предательство, творческий поиск , предельное отчаяние взбунтовавшейся против серости личности. В пьесах Чехова женщины по-настоящему привлекательны, мужчины порою остроумны и начитаны, молодые люди заинтересованы в изменении собственной судьбы. Пьесы Вампилова созданы на социально - бытовой почве, разрушенной прежде всего исторически. И потому персонажи его произведений могут быть милыми, симпатичными, но они априори  бессодержательны, поверхностны.  В них- даже интеллигентных людях -    нет, как правило,  ни мучающей их сознание идеи, ни рокового чувства, ни стойких, доходящих до фанатизма иллюзий. Герои Вампилова – это «рыцари до лампочки» ( Зилов из «Утиной охоты» - олицетворение суеты), погрязшие в быту неудачники, люди «из очереди» . И мы узнаем их, между прочим,  до сих пор. Как самих себя ! Они нам родные. А для того, чтобы   осознать наше онтологическое  родство с чеховскими персонажами , необходимо, признаемся,  некоторое умственное  напряжение. Важно  иметь в виду, что Чехов написал как бы конечную остановку в деградации "провинциального" русского обывателя , дальше которой – только духовная смерть. И это при том, что жизнь во всей ее возможной полноте  так и не случилась, не произошла. Ничего толком не сбылось ни у Войницкого, ни у Иванова, ни у Тригорина... Жизнь их лишена смысла, смерть – пафоса.  Да и  наоборот. Жизнь – пафоса, смерть – смысла.
Показательно ведь , что в советской школе ,порицая на уроках литературы персонажей «Вишневого сада», учителя на полном серьезе говорили о том, что преобразить жизнь чеховских усадеб с их обитателями могла бы только революция. И Петя Трофимов – вечный студент, болезненно слепо мечтающий о вишневом саде , поспешно записывался в революционеры ,становился будущим спасителем судьбы и  духа России. А между тем в пьесах Чехова царило просто умирание, чуть подкрашенное радужными акварельными красками ностальгии – по молодости, по предчувствию счастья, по несбыточности мечты.
Но жизнь взяла свое и всех оставила ни с чем. Вспомним "Вишневый сад". Раневская – без России. Ее брат Гаев – без вишневого сада. Варя – без надежды на взаимность и приближающееся старение. Петя – без средств к существованию. Если говорить о других пьесах, то Нина Заречная – без личного счастья, Тригорин – без былого таланта.("Чайка")  Все "три сестры"   – без Москвы. Иванов ("Иванов")  – без жизни как таковой : он ведь «самоубивается» в первом варианте финала, то есть, по собственному решению выбирает «нежизнь». Так же ,кстати, ощутив полное творческое и человеческое банкротство, поступает и декадент Треплев. Чехов именует «Чайку» комедией. Литературоведы и критики исписали тонны бумаги, объясняя этот жанровый выбор драматического русского гения. И, может быть, только сейчас ,на рубеже ХХ и ХХ1 веков нам уже весьма отчетливо представляется причина этого смеха автора. Абсурд!  Смешна, то есть глубоко несостоятельна и несовершенна сама жизнь человека, его амбиции и иллюзии. Смешно в захолустье чувствовать в себе порывы гениальности, реформировать сцену, искать "новые формы". Смешно потому ,что эти усилия творческого духа  и еще здоровой (пока еще!) молодой воли заранее обречены на провал. Персонажи Чехова бьются ,как рыба об лед. И смешно то, что сами они наивно  недопонимают, что лед этот никогда этой рыбе не пробить. Рыба, скорее,  смешна в этих своих спазматических телодвижениях. На страже  любых форм проявления живой жизни в «провинции» всегда будет находится «мертвая зона» житейской пошлости и нутряной ужас реальной смерти. Почему так ?   Такова жизнь! Особенно тогда, когда в силу исторической  "застойности"  в ней нет откровенного повода для проявления чистого героизма. Или нет «продвинутых» цивилизованных условий для реализации настоящего таланта, природного дара. И Чехов, и Вампилов пишут про неподвижную точку быта ,про остановившуюся культурную жизнь, духовный догматизм или откровенное невежество.  Фактически – уже про давно наступивший всеобщий "сон разума", порождающий,как известно чудовищ и так похожий на фактическую физическую смерть.    Персонажи и чеховских, и вампиловских пьес  в своем большинстве  подозрительно статичны. Их передвижение  - это физическое перемещения , например, из комнат на улицу. И обратно. Не более того.
Никто никуда не уедет, не уйдет. В лучшем случае отправятся с дачи обратно в город – восвояси, как напуганная всплеском эмоций дяди Вани чета Серебряковых ("Дядя Ваня"). Показательно, что мы так и не увидим Зилова на утиной охоте "Утиная охота") Он только дает согласие ехать на нее. Но нет гарантии ,что через минуту (после закрытия занавеса) Виктор Александрович"  не застрелится-таки. Не приведет в полное соответствие форму и содержание. Ведь история с венком пробудила в нем осознание того, что он давно  не живет по-настоящему, а только прикидывается пошловатым бодрячком, кокетничает и лжет. И единственной формой  жизненного "триумфа"  стал для него роковой скандал в кафе "Незабудка" , повлекший за собой  острое - живое! -  отвращение к себе, перемешанное с почти детской обидой на  бессердечных друзей. Зилов жив бунтом. Как жив скандалом и выстрелом в своего некогда знаменитого брата дядя Ваня. Как по-мальчишески ранен   родной матерью Треплев накануне первой  попытки убить себя. Так истерично  жива  болезненно   изменяющая "мертвецу"-мужу Маша в «Трех сестрах». К какой-то взбалмошной, неустроенной парижской  жизни из обреченного на гибель русского "вишневого сада" рвется   Раневская. Пусть -да! -  в очередную иллюзию, но в душевную заботу о том ,кого, как ей кажется, она  жертвенно и порочно  любит. В мире Чехова жизнь выражает себя в отдельных «толчках» отчаяния, страсти, почти безумия. И провоцирует эти состояния любовь. Причем, может быть, прежде всего любовь "провинциала"  к самому себе. Человек чувствует, как постепенно – минута за минутой- уходит его жизнь, а он еще и не жил, не наслаждался жизнью, не любил, не страдал, не мыслил…И тогда он идет на отчаянный шаг разрыва со сложившимися обстоятельствами. Рискует репутацией,  статусом, покоем. Это бунт! Бунт  экзистенциальный.  Ведь в итоге он ни к чему так и не приведет - круг повседневного существования не разомкнется,ничего по сути не изменится . Но  риск , привнесенный в однообразие прозябания  принесет "бунтарю"  хотя бы минутное удовлетворение. Человек почувствует себя, а то минутно и станет тем  , кем он себя интуитивно  предчувствовал  - счастливым, свободным, творческим.  В ситуации бунта проявится его свободная воля персонажа " быть самим собой". И здесь пьесы Вампилова и Чехова приближаются к своему лирико-трагическому содержанию. Вот-вот и возникнут мотивы подлинности. Но комедии остаются комедиями. Они - о несовершенстве жизни как таковой. И потому бунты по форме выглядят  – нелепо, по эмоции – отчаянно, по эстетическому наполнению  – трагикомично. Ничего нельзя изменить в принципе. Можно только сиюминутно  заявить о себе: несуразным поступком, душераздирающим воплем,  стоном отчаяния ,   хохотом проигравшего .  Так выражает себя бунтарство шутовское,  демонстрационное, истеричное, больное . А дальше ? «Дальше – тишина». Да, есть что-то во всех этих бунтарских коллизиях от знаменитого «Гамлета». Ведь амбивалентный заглавный герой Шекспира ощущал себя живым («быть») только тогда , когда  нес в мир  свою сверх- миссию – уничтожение (моральное и физическое)  того, что не служит  жизни и потому заранее мертво .  Бунтуя против лицемерия, ханжества, преступной зависти, лакейства Гамлет еще  по-настоящему живет!  И став окончательно живым(решившись на самое главное убийство - убийство вероломного Короля)  – умирает от яда в крови.  Погибает.   
Вампилов тоже пишет своих персонажей в экстремальных ситуациях риска жизнью . Ради чего ? Ради острого ощущения, что «ты еще жив!» Ради проявления живого инстинкта самосохранения. Ради испытанной истерики после испытания себя на прочность – жив или уже мертв ? Только еще живой может вызвать на дуэль и всерьез стреляться ("Прощание в июне"), только живой может дразнить обезумевшего от ревности мальчишку с пистолетом в руке ("Прошлым летом в Чулимске") , только живой способен очертя голову врать с три короба чужим людям про то, что он их родной сын и брат ("Старший сын"). И этим своим живым враньем пусть минутно, но вовлекать других в ритм настоящей жизни,  спасать  их самих и души  души от лжи, застоя, привычки к покою, равнодушия. И Чехов , и Вампилов хорошо представляя себе "провинциальный" омут ничего и ни с кем не происходящего привносили в него элемент живой эмоции . На грани истерии – да. Душевного разлада. По сути даже болезни раздвоенности сознания. Но это привнесение хоть на мгновение заставляло проснуться от небытия и «житейского» сна остальных. И прежде всего – зрителей.
 

И т. д..