Культурно-исторические способы...

Максим Гуреев
Культурно-исторические способы морально-политической кодификации новгородцев.

          В советские и постсоветские годы создано достаточно большое количество аналитических и исторических трудов по общей истории Великого Новгорода, по его археологии и архитектуре, по иконописи и политике, но до сих пор так и не рассматривался отдельно, в рамках самостоятельного научного дискурса вопрос о морали новгородцев. Отдельные косвенные упоминания о ней и её особенностях можно увидеть в трудах признанных профессоров и академиков, занимающихся новгородикой, но системного анализа конкретных проблем новгородской морали разработано так и не было. Мы постараемся в определённой степени восполнить данный пробел и предложить некоторые основания для нового системного изучения проблем морали новгородцев (от древности до современности), исходя из её взаимоотношений с общественными сферами политики, экономики, религии, искусства и т.д.

          Прежде всего, разделяя взгляды современного специалиста в области этики Р.Г. Апресяна, отметим, что мораль представляет собою относительно целостный, но внутренне существенно неоднородный феномен. В своём социокультурном функционировании и развитии она по-разному обнаруживается (то есть, это её феноменальная характеристика) как, во-первых, ценности и представления, выражающие моральный идеал, возвышенный и абсолютный; во-вторых, ценности и представления, связанные с жизнью конкретного человека, самоопределением и самоосуществлением его личности; и, в-третьих, ценности и представления, связанные с жизнью сообщества, его самоуправлением и проводимыми в нём политиками, а также как соответствующие ценностям требования и осуществляемые в соответствии с ними практики. Соответственно, если рассматривать мораль как совокупность ценностей и норм, то необходимо отдавать себе отчёт в том, что ценности и нормы, которые формулируются в ответ на определённые ценности, предметно разнородны. Одни ценности выражают идеал, другие соотносятся с жизненными, личностными задачами, третьи ценности и представления связаны с жизнью общества, политиками или практиками. Характерно, что на уровне живой моральной речи, живых моральных проблем, на уровне практик проследить неоднородность морали сложнее всего [1].

          Диалектика морали и нравственности, а также противоречия, возникающие между ними, весьма актуальны и для кодификации поведения новгородцев. Мораль, как сфера общественных нравов, и собственно нравственность, как проявление индивидуального нрава, имеющего своё частное мнение по изучаемой проблематике, так или иначе периодически приходят в определённый диссонанс, когда дело касается политического дискурса.

          Достаточно чёткие сравнительные критерии, характеризующие морально-политическую кодификацию, обозначает в своих исследованиях А.А. Гусейнов, высказываясь о том, что «среди тех феноменов, в сопряжении с которыми выявляется своеобразие морали, особое место принадлежит политике» [2]. Это обосновывается тем, что легитимность политики как рода деятельности в принципиально большей мере, чем любого другого рода деятельности, держится на моральных аргументах. В частности, искусство может быть ценным как искусство даже помимо его потенциальных и реальных нравственных следствий; это же относится и к науке. На вопрос же о том, имеет ли политика самостоятельную ценность за вычетом её нравственно умиротворяющего воздействия на общество, само собою напрашивается отрицательный ответ. В то же время политика практикует такие способы деятельности и такие формы отношений (насилие, ложь и т.д.), которые несовместимы с моралью [3]. Исключительная напряжённость отношений морали и политики связана с тем, что политика ищет морального оправдания, прежде всего, в тех своих проявлениях, которые менее всего этого заслуживают.

          Вопрос не в том, что в политике совершаются вещи, которые в логике морального сознания нельзя охарактеризовать иначе, как преступления (такого рода вещи происходят и в других сферах жизни), вопрос в том, что она (в отличие от других сфер жизни) желает считать эти преступления поступками, если и не геройскими, то, по крайней мере, вполне оправданными, терпимыми. Например, в науке случается плагиат, но ни самим учёным, ни тем, кто говорит от их имени, не приходит в голову объявлять плагиат делом допустимым. Политики же могут пытаться уничтожить тысячи, десятки тысяч людей, разрушить целые города как, например Александр Македонский уничтожил Фивы, Тахтомыш – Москву, Иван Грозный – Великий Новгород, президент США Г. Трумэн – Хиросиму и Нагасаки, считая, что они действуют правильно, справедливо, богоугодно [4].

          На Руси в целом, и в Великом Новгороде в частности, морально-политическая кодификация редко обходилась без своего религиозного наполнения, если обходилась когда-либо вообще. Что характерно, временами смыслы, образы и ценности христианской морали обозначались не через иерархов церкви, а непосредственно людьми из простого народа. Согласно летописям, когда Иоанн Грозный, уже разоривший Тверь и Новгород, подошёл к Пскову, чтобы и его разорить дотла, то навстречу ему вышел простой нищий и поднёс ему кусок сырого мяса. «Я не ем мясо в пост», – сказал ему царь. «Ты хуже делаешь, ты пьёшь человеческую кровь!» – отвечал юродивый. Так сила христианской морали остановила руку И. Грозного, занесённую над городом. По оценкам ряда экспертов-религиоведов, все христианские злодеяния у нас на Руси совершались не в силу христианской морали, а именно вопреки ей. Сильные мира сего безнаказанно творили свои злодеяния лишь тогда, когда моральное влияние Церкви было слабо и недостаточно. «Побойтесь Бога!» – эта фраза всегда была на устах простых людей, когда необходимо было оказать моральное воздействие на кого-либо из власть держащих, ведущих неразумную деструктивную политику. Тем самым христианская религия и гуманистическая мораль практически сплетались в одно [5].

          Одна из берестяных грамот даёт достаточно наглядное представление о средневековых нравах богобоязненных новгородцев (брат пишет письмо мужу своей сестры): «Я в прошлом году её наделил [т.е. выделил ей какое-то имущество в надел] и теперь бы я её надел и послал. А теперь я слышу, что сестра больна. Если её Бог приберет, то пришли сына ко мне, пусть он побудет у меня за сына, и я им утешусь, а потом отошлю обратно в город. Если же не исполнишь того, то я предам тебя Святой Богородице, перед которой ты приносил клятву» [6].

          Изучая специфику морально-политической кодификации новгородцев, невозможно не отметить определённые проблемы источниковедческого характера. Это связано, прежде всего, с тем, что сохранившиеся до наших дней летописи говорят об избрании князей и о войнах, о смене епископов и избрании митрополитов, а не о повседневной жизни того времени. Кроме того, данные документы, полученные историками в распоряжение, – достаточно позднего происхождения; ранние списки практически не сохранились. Например, известная «Повесть временных лет» создавалась в начале XII века. От описанного в ней расселения славян автора отделяло столько же времени, сколько нас от Х. Колумба. Ещё хуже обстоит дело с так называемой историей повседневности, почти не отражённой в летописании [7]. До сих пор во многом открытыми остаются вопросы: что ели и пили простые и знатные люди Древней Руси? во что одевались, как трудились, отдыхали, какими глазами смотрели на мир? какими моральными категориями и нравственными понятиями описывали свой быт и жизнь своих предков?

          Новгородская археология известна, в первую очередь, благодаря берестяным грамотам, находка которых стала одним из важнейших событий в российской исторической науке. С тех пор, как была произведена первая находка (1951), зазвучала прямая речь людей Средневековья, в том числе тех, кого историки-медиевисты называют «безмолвствующим большинством»: неэлитарной части общества, социальных низов и даже женщин. В берестяных грамотах обычные люди обращаются к своим возлюбленным (XI в.), законным супругам, родственникам, должникам и т.д. Раскопки берестяных грамот показали высокую степень грамотности рядовых граждан, а, следовательно, наличие развитой системы школ и образования (горожане обучались азбуке с детства и сами писали свои письма, грамотны были и женщины; 90 % грамот написаны вообще без единой ошибки).

          Эти бесценные материалы предоставили исследователям возможность установить особенности новгородского диалекта, выдвинуть новые гипотезы о социальной структуре и системе управления новгородского общества, о взаимоотношениях князей и боярства, начиная, как минимум, с Рюрика. При этом, как неоднократно отмечал в своих выступлениях В.Л. Янин, грамоты изучаются не сами по себе, а в контексте других находок. Когда осуществляются раскопки какой-нибудь усадьбы, одинаково важно и то, как выглядит мир вещей в этой усадьбе, и то, что написано в грамоте, найденной неподалёку. Что касается данных экспериментальной археологии, то руководитель одного из раскопов 2007 года М. Петров отмечал, что её научное направление в городе развито недостаточно, а так называемые реконструкторы, объединённые в клубы, скорее показывают шоу (иногда очень качественное), чем занимаются настоящей реконструкцией. Лёгкость материально-прикладных построений при наличии богатой фантазии отнюдь не всегда компенсирует недостаточность документальных находок прошлого. Кроме того, часть мифов создают сами историки, когда дело касается определённого социально-политического заказа, который, по мнению М. Петрова, присутствует всегда [8].

          Нравы новгородцев тяготели и к определённой доле скрытности. Как отмечает действительный член РАН, лингвист А.А. Зализняк, несмотря на воздействие пожаров, войн и тому подобных факторов, «основная причина того, почему до нас доходят обрывки, а не целые грамоты, – совсем другая и по-человечески в высшей степени понятная. Адресат, получив письмо, так же, как мы с вами, в большинстве случаев не хотел, чтобы оно, валяясь на земле, попало в руки соседа или кого угодно другого, который прочитает всё, что вы получаете. Поэтому громадное большинство полученных берестяных писем, как мы сейчас понимаем, человек немедленно уничтожал. Если он был около очага – бросал в огонь, и было всё в порядке. Если нет, то чаще всего резал или рвал, если рядом был нож, то брал нож и резал им, некоторые разрезаны ножницами» [9]. Кроме того, кажущаяся простота обывателей, массового люда на поверку может оказаться при более конкретном рассмотрении и сравнении исторических документов лишь неким наносным элементом. Вся разница между, условно говоря, политической элитой общества и всеми остальными, по существу, не в уровне грамотности, а в том, что первые пытались познавать глубины нравственности разумом, а вторые – всё больше сердцем.

          Интересен нюанс, связанный с элементами погребальной морали. Археологи-гробокопатели рассказывали в 2007 г., что «не все рядом лежащие кости соответствуют друг другу, некоторые скелеты сборные: от одного человека череп, от другого руки. На основании обнаруженных данных раскопок был сделан вывод о том, что новгородцы не особенно церемонились с мертвецами. Погребая новопреставленного, разбрасывали старые кости, потом укладывали кое-как, не очень заботясь о соответствии. Образно говоря, на одну Офелию приходится три бедных Йорика» [10]. Однако, данные других раскопок свидетельствовали о совершенно обратном, что не даёт нам права делать поспешные обобщения морального плана.

          В первые века письменной истории Великого Новгорода люди много пишут, но существует необычайно жёсткая цензура и самоцензура. Не официальная политическая цензура, а именно моральные представления членов общества о том, что должно предавать записи на пергамене, а что не должно. Представление состоит в том, что должно предавать записи на пергамен только высокое, а всё, что касается бытовой жизни, семейных отношений, торговых дел и пр. – всё это низкое, всё это не входит в зону, предназначенную для вечности. Соответственно, практически во всех древнерусских документах XI-XIII вв., мы почти ничего не находим о том, как люди жили. Как уже было отмечено, мы видим записи в летописи о событиях с князьями, архиепископами, о войнах, о мирах, но решительно или почти ничего о материальной стороне дела, о том, что они ели, какие были праздники, обряды при рождении, на свадьбе или на похоронах – всё это совершенно отсутствует в древних документах [11].

          Берестяные грамоты оказались прямой противоположностью летописей. Это – записи, касающиеся ровно той части древней жизни, которая всегда скрывалась официальной литературой, всегда считалась недостойной фиксации. Это – простейшие записки внутри семьи или от хозяина дома к домочадцам, или к зависящим от него людям, которые живут на его усадьбе, или ремесленникам, которым он заказывает изготовить какие-то предметы или что-то продать, что-то купить. Иначе говоря, главным содержанием этих писем являются обстоятельства текущей жизни. Кроме того, это – подробности семейной жизни, отношения между людьми, ссоры, угрозы, судебные дела и т.д., – всё то, что занимало людей на уровне ежедневного существования, а не на уровне официально-праздничного бытия. Формы же изложения могли быть самыми разными: наказы, наставления, советы, бытовые просьбы и т.д.

          Данный исторический нюанс послужил причиной того, что при огромной массе литературы в чисто физическом измерении, несмотря на десятки и сотни тысяч документов, по этой части не было почти ничего. В берестяных же грамотах один за другим идут факты, которые открывают именно эту сферу, причём в очень живой драматической форме, непосредственно с именами людей, с отношениями, которые там обозначаются и датируются историками XI-XIV веками.

          Следует также сделать отдельный акцент на том, что «представление древнерусского человека о том, что такое “писать”, было гораздо более серьёзным, чем сейчас. Сейчас нам кажется, что это одна из самых простых бытовых акций: чиркнул, бросил. Древнее писание было гораздо более связано с понятием сакрального, с понятием священной акции. Многие письма начинаются со знака креста» [12]. В результате многолетних исследований стало ясно, что этот крест есть не что иное, как письменный аналог крестного знамени, которым осенял себя охотник, отправляющийся на охоту, человек, отправляющийся в длинную дорогу, на опасное приключение и т.д. Примерно так же относился к делу человек, который брал кусок бересты небольшого размера, брал писало и начинал записывать свои две-три строчки; потом ставил знак креста. Это сильно отражается на том, что сами тексты написаны очень аккуратно, как правило, без ошибок; и в результате иногда получались почти шедевры русского текста. Правда, имеется одно обстоятельство, не красящее нашу русскую историю. Процент грамотных женщин от XII в. к XV в. не увеличивается, а падает; это сейчас совершенно точно установлено. Письма XII в. вообще в самых разных отношениях отражают общество более свободное, с большим развитием, в частности, женского участия, чем общество ближе к нашему времени [13]. Крест был символическим отражением возвышенного отношения к Слову; древние и средневековые новгородцы более ответственно относились к своей письменной лексике, чем современники.

          Из интересных особенностей древнего письма, с моральной точки зрения, бросаются в глаза высказывания некоторых новгородцев, которые специфическим образом кодируют с помощью символов формулу отречения от родства в качестве угрозы, которая неминуемо должна реализоваться, если родственный человек ведёт себя непорядочно. К одной из таких граней непорядочности люди причисляли, например, науськивание третьих лиц, излишнюю огласку внутренних конфликтов в патриархальной семье. На основании изучения берестяных грамот у исследователей складывается картина древней жизни, совершенно непохожая на то, что они раньше могли себе представить по жалким обрывкам, которые до них доходили. Из этих писем ясно, что, по крайней мере, в XI-XIII вв., положение женщин в целом было неизмеримо более свободное и достойное, чем в века, которые мы, как нам представляется, лучше знаем. Печально для русской истории, но факт: движение в этом отношении тоже было регрессивно, что, однако, нисколько не волновало правящую элиту новгородского общества [14].

          Кроме того, мораль новгородцев (и других близких им по географии и менталитету россиян) была детерминирована и её взаимоотношениями со сферой экономики. В начале XVIII столетия глубинные конфликты русской жизни по-прежнему мешали развитию торгово-промышленного сектора экономики. Жёсткая зависимость от произвола начальства лишала людей инициативы, способствовала развитию служилой бюрократии, за которой следовали актуальные по сей день беды России: взяточничество, казнокрадство, коррупция. На этом фоне, как ни странно, наиболее деятельной частью населения становились репрессированные ранее Петром Великим старообрядцы. Их приверженность христианской морали, трудолюбие и предприимчивость сыграли свою решающую роль и были по достоинству оценены этим царём; особенно он благоволил выходцам из Выговской пустыни на новгородском Севере. Выговцам удалось найти общий язык с царём-реформатором и получить свободу вероисповедания и богослужения, взамен старообрядцы платили двойную подать и снабжали рабочей силой Олонецкие заводы.

          Среди выговцев были так называемые рудо-знатцы и литейщики, сыгравшие большую роль в открытии и разработке месторождений полезных ископаемых в Карелии, на Урале и в Сибири. Со временем Выгореция стала не только экономическим, но и культурным центром: здесь хранилась богатейшая библиотека из редких печатных и рукописных книг. В Выговской пустыни занимались иконописью и художественными промыслами. Русское старообрядчество с его строгими моральными заветами, культом трудолюбия, умеренности и трезвости фактически стало своеобразным аналогом протестантской этики, вызвавшей к жизни капитализм. Однако, при общих имперских устремлениях власти и колониальном характере экономики активная деятельность старообрядцев, остававшихся “по ту сторону” официальной религии, приравнивавшейся к идеологии, разумеется, не смогла стать альтернативой эффективного развития страны [15].

          Неоднозначное моральное отношение новгородцев к инновациям проявляется, в частности, в архитектуре той эпохи, как то явствует из «Записок русского дипломата И.А. Желябужского 1682-1709 гг.»: «А Новгород и Псков в том же году делали, рвы копали и церкви ломали, полисады ставили с бойницами, а около полисад окладывали с обеих сторон дёрном, также и раскаты делали, а кругом окладывали дёрном … А башни насыпали землёю, а сверху дёрн клали» [16].

          Что касается других особенностей политического дискурса развивавшегося города, то, как отмечал в своей книге «Господин Великий Новгород» В.Н. Крылов, «для решения дела на вече требовалось единогласие всех граждан, или – по древнерусскому выражению – “одиначество”. Но, конечно, никогда не бывало, чтобы все граждане думали одинаково. Всегда находились люди, несогласные с мнением большинства. Хорошо, когда недовольных было немного – тогда на них и внимания не обращали; всё равно, мешать они не могли. Если бы они вздумали перечить, их можно было бы усмирить. Недовольных иной раз прямо кидали в Волхов!.. Ну, а когда, бывало, всё вече разделится на две большие стороны, дело доходило до крупной драки. Одна сторона заставляла другую смириться и принять своё решение силою. Действительно, раздоры и усобицы были нередки в Великом Новгороде» [17].

          Из общих современных особенностей новгородских нравов, выделяющих их на общероссийском уровне, следует выделить контекстуальную жёсткость в принятии решений, прагматичность, склонность к консерватизму и сохранению культурных традиций при одновременном рациональном подходе к инновациям.

          Особый предмет морально-политической гордости для новгородцев составляет так называемая культурно-историческая память, тем более, в свете научных исследований последних десятилетий. Подводя итог своему анализу, изложенному в нескольких книгах («Отец городов русских. Настоящая столица Древней Руси», «Россия, которой не было» и др.) и немного иронизируя, современный интерпретатор позитивистской истории А.М. Буровский утверждает, что отнюдь не Киев, а именно Великий Новгород с полным на то правом можно называть Отцом всей Руси, в то время как Ладога может быть истолкована как её «бабка» [18].

          В силу того, что юридическая жизнь РФ в данный момент времени напрямую обусловлена влиянием политических ветвей власти (чего в идеальном демократическом обществе быть вообще не должно), то можно рассматривать эту сферу как одно из проявлений политического дискурса. Однако, на будущее заострим внимание на том, что обществознание актуально нуждается в том, чтобы разграничить политическую и правовую сферы жизни общества точно так же, как термин «духовная сфера жизни общества» давно должен быть заменён на «культурная сфера», ибо, помимо духовности, культура включает в себя и часть материально-предметной реальности, и в то же самое время не все проявления многообразной человеческой духовности правомерно характеризовать как истинно культурные. Несомненно, данный терминологический аппарат требует дальнейшего научного прояснения, в том числе и с исторической точки зрения, которая постоянно имеет дело с динамикой социокультурных процессов и смыслов.

          Когда мы изучаем современные реалии взаимодействия житейско-бытовой (практической) и формализованной (теоретической) морали, то находим достаточно много противоречий в их взаимоотношениях, что вполне естественно в силу специфики самой сущности той и другой сторон. Достаточно бурный общественный резонанс вызвало уголовное дело 2007 года против Антонины Мартыновой (Фёдоровой), обвиняемой по пункту «в» части 2 статьи 105 через часть 3 статьи 30 УК РФ в покушении на убийство своей дочери Алисы 2 лет 7 месяцев [19]. Суть не в том, что многие обстоятельства этого скандала и его конкретные итоги до сих пор полностью неясны, а в самих процессе и фактах реагирования на ситуацию «гражданского общества», всё ещё находящегося в стадии становления.

          Дискуссии по этой теме, помимо основного вопроса о виновности А. Фёдоровой, затрагивали ряд сложных аспектов морально-психологического, социального и политического плана, таких как: о допустимости оставления маленьких детей без присмотра даже на короткое время; о необходимости предварительного заключения лиц, не представляющих общественной угрозы; о достаточности показаний одного несовершеннолетнего свидетеля для начала уголовного преследования по тяжкой статье; о допустимости воздействия на органы государственной власти, в частности на следствие и прокуратуру, посредством привлечения общественности через Интернет; о несовершенстве существующей в современной России системы обеспечения прав детей; об общей криминальной ситуации в Новгородской области; о расхождениях между «обычной процессуальной практикой» и УПК; о неконституционности отдельных положений УПК; о взаимоотношениях между прокуратурой, судом и защитой; о соблюдении конституционных принципов открытости и равенства сторон в российских судах; о допустимости применения полиграфических экспертиз со стороны защиты на суде; о российском суде присяжных и его отличиях от судов присяжных в других странах и другие.

          Как отмечает один из активных блоггеров «Живого Журнала» Егор Холмогоров, «у человека есть врождённое и социально укреплённое чувство справедливости, в которое включено, в частности, сочувствие к невинным страдальцам, к женщинам, детям, слабым, тем, кому сложно самих себя защитить. Это чувство находится вне политики – в том смысле, что находится в фундаменте всякой политики, в фундаменте человеческого общежития. Люди, у которых нет этого чувства, являются моральными уродами, от которых глупо ожидать искреннего патриотизма, верности, жертвенности и т.д. Скорее всего, они симулируют эти чувства из корысти или честолюбия. В случае “новгородского дела” даже предварительные данные о нем взывают к этому чувству, – обвинение в детоубийстве по отношению к матери слишком чудовищно, чтобы в отношении него могла действовать “презумпция виновности”. До того момента, когда не будет железно доказано обратное, общество, основанное на здоровой морали, попросту не может допустить мысль, что мать могла бы совершить с ребёнком такое. Уже поэтому – заключение под стражу по подозрению представлялось жестокой и общественно опасной мерой» [20].

          Новгородцы, исконно вольные в князьях, проявляют вполне здоровую гражданскую тенденцию и к тому, чтобы быть вольными в интерпретации всех сложностей переплетения предельно формализованного права и живой морали. Правовая система РФ давно обнажила свои многочисленные погрешности, постоянно усугубляющиеся также намеренными злоупотреблениями представителей всех основных ветвей и побочных ответвлений светской власти. Провинциальные «местечковость» и панибратство зачастую также являются отягчающим фактором для развития диалектики моральной и правовой сфер общественных взаимоотношений Великого Новгорода.

          Подводя предварительные итоги по затронутой нами, системно практически не разработанной в научном дискурсе проблематики, отметим, что «общественная мораль, в отличие от морали индивидуального совершенствования, глубоко контекстуализирована, культурно и исторически. Далеко не все расхождения в структуре общественных институтов или традиционных практик могут быть проинтерпретированы в свете их большего или меньшего отклонения от единообразного и неизменного общественного идеала. Этот идеал слишком неконкретен и поэтому моральная оптимальность определённого сообщества всегда будет оптимальностью в рамках его собственного исторического пути» [21].

 

 


[1] Апресян Р.Г. Феномен общественной морали // Актуальные проблемы современности сквозь призму философии [Текст]: [сб. докл.] / [Новгор. гос. ун-т им. Ярослава Мудрого]. – Великий Новгород : Изд-во НовГУ, 2007. – (МИОН. Научные доклады; Вып. 4). – С. 59.

[2] Гусейнов А.А. Мораль и политика: уроки Аристотеля [Электронный ресурс] // Ведомости. Вып. 24: Политическая этика: социокультурный контекст. – Тюмень: НИИ ПЭ, 2004. – Режим доступа: http://www.guseinov.ru/publ/moral_polit.html. – Дата обращения: 18.07.2010.

[3] Там же.

[4] Там же.

[5] Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий). Наука и религия [Электронный ресурс]. Глава седьмая. Христианское учение о борьбе со злом. – Режим доступа: pilotchart.narod.ru/text/Luka1/L_7.htm. – Дата обращения: 15.07.2010.

[6] Цит. по: Зализняк А.А. Новгородская Русь по берестяным грамотам [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.polit.ru/lectures/2006/11/30/zalizniak.html. – Дата обращения: 12.06.2010.

[7] Ермольцев Д. Берестяной ковчег [Электронный ресурс] // Online-журнал «Русский репортёр». – № 21 (21). – 25 октября 2007. – Режим доступа: http://www.rusrep.ru/2007/21/novgorodskaya_ekspediciya. – Дата обращения: 30.06.2010.

[8] Там же.

[9] Зализняк А.А. Новгородская Русь по берестяным грамотам [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.polit.ru/lectures/2006/11/30/zalizniak.html. – Дата обращения: 12.06.2010.

[10] Ермольцев Д. Указ. соч.

[11] Зализняк А.А. Указ. соч.

[12] Там же.

[13] Там же.

[14] Там же.

[15] Аксенов С. Годы 1696-1702. Прощание с «бунташным веком» [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://culture.natm.ru/tree4.html?id=10918. – Дата обращения: 14.08.2010.

[16] Цит. по: Аксенов С. Годы 1696-1702. Прощание с «бунташным веком» [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://culture.natm.ru/tree4.html?id=10918. – Дата обращения: 14.08.2010.

[17] Крылов В.Н. Господин Великий Новгород [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.reglib.natm.ru/book/book_11/ (сайт НОУНБ). – Дата обращения: 19.09.2010.

[18] Буровский А.М. Отец городов русских. Настоящая столица Древней Руси [Электронный ресурс]. – Режим доступа: lib.rus.ec›Книги›186636/read. – Дата обращения: 25.08.2010.

[19] Новгородское дело [Электронный ресурс] // Википедия. – Режим доступа: – Дата обращения: 23.07.2010.

[20] Холмогоров Е. Мораль по новгородскому делу [Электронный ресурс]. – Режим доступа: holmogor.livejournal.com/1880368.html. – Дата обращения: 24.07.2010.

[21] Прокофьев А.В. Мораль индивидуального совершенствования и общественная мораль: исследование неоднородности нравственных феноменов [Текст]. – Великий Новгород: НовГУ им. Я. Мудрого, 2006. – С. 279.



© М.В. Гуреев, автор публикации «Культурно-исторические способы морально-политической кодификации новгородцев», 2010.
© Новгородский государственный университет, 2011.
© Д.Б. Терешкина, составление сборника, 2011.


ББК 63.3(2 Рос-4Но)
Н72


Впервые опубликовано в:
Гуреев, М. В. Культурно-исторические способы морально-политической кодификации новгородцев [Текст] // Новгородика – 2010. Вечевой Новгород: материалы Международной науч.-практ. конф. 20-22 сентября 2010 г. Ч. 3 / сост. Д. Б. Терешкина. – Великий Новгород, 2011. – 300 c. – С. 224-235.