Менты
МЕНТЫ (Отрывок из романа «Грешники»)
Валентин Шажков уж и не помнил, когда в последний раз был в милиции. Наверное, лет пять тому назад, когда он, возвращаясь подшофе после встречи с другом Фелинским, был остановлен на входе в метро Площадь Восстания (причем при задержании Валя машинально дёрнулся, поцарапав палец сержанту), и препровождён в «обезьянник», где провёл несколько часов в компании двух алкашей. У Шажкова не было в правилах предлагать деньги без особой надобности, но в тот раз надобность как раз была, только вот денег не было. Валя честно сообщил об этом сержанту, извинившись попутно за поцарапанный милицейский палец. Сержант с задумчивым видом ушёл в дежурку советоваться с напарником.
В результате Шажкова продержали до полуночи, лениво попугивая вытрезвителем, потом отпустили, протрезвевшего уже самостоятельно, оформив предупреждение. Валентин не чувствовал ни злости, ни обиды на этих парней (в конце концов он и впрямь был навеселе), и они это видели, может быть, потому и отпустили.
Вообще Шажков, как, наверное, любой обычный российский гражданин, относился к милиции с осторожностью и по возможности старался с ней не пересекаться. Но не настолько, чтобы терять разум и ожидать подвоха от каждого парня в милицейской форме. Эти парни чаще вызывали сочувствие, чем страх.
Поэтому Шажков с болью смотрел, как молниями пронзает ненависть, смешанная со страхом, пространство московских или питерских улиц, когда горстка не глупых и не трусливых, в общем-то, людей, именующих себя «несогласными» или ещё кем-то в этом роде, собирается на очередной под кривым предлогом запрещённый властями митинг и получает по лихим головам и согнутым в защитном движении спинам дубинками от деревенских парней, наряженных в маски и одетых в чёрную униформу ОМОНа. Иногда Валентину приходило в голову, что это - обычная (забытая, но живучая) классовая ненависть, перемешанная со страхом, настоянным на нехорошей исторической памяти и вопиющем невежестве и той и другой стороны в отношении друг друга.
При этом с обеих сторон - от руководства ли, или от духовных вождей - виделась какая-то скрытая усмешка, указывающая на наличие игры, правила которой известны только её участникам, но в которую обе стороны старались втянуть через радио, телевидение, прессу множество людей, тут же деля их на своих и чужих. Шажкову претило участие в деятельности, ведущей, как он полагал, к разжиганию взаимной ненависти и страха.
А ведь он с юности сочувствовал диссидентам, завидуя их внутренней свободе, упрямству и смелости. Прощал зашоренность и отсутствие интереса к людям не их круга. По закваске диссиденты были для Вали людьми герценовской формации, унаследовавшими и романтизм, и разочарование, и ненависть той эпохи. В молодости он сам активно участвовал в крамольных политических дискуссиях, а потом в уличных акциях, митингах и пикетах.
Не занимайся Валя музыкой, он вполне мог по молодости сделаться уличным политиком. Повзрослев, Валентин стал пытаться ставить себя на место других, и с удивлением (да и не без досады) обнаружил, что он может представить себя как на месте борца-диссидента, с бесстрашным презрением идущего под удары резиновых дубинок, так и на месте парня в маске, получившего приказ «пресечь беспорядки» и не имеющего возможности поступать по собственному усмотрению. В этой компромиссной позиции была своя логика и даже своя сила, но она не давала ответа на вопрос, как избежать столь чуждой и противной Шажкову ненависти между гражданами одной страны.
Районное ГУВД размещалось в отдельно стоящем двухэтажном здании, снаружи покрашенном в весёленький розовый цвет. Внутри оно было поделено на две неравные части, которые Шажков условно обозвал про себя: «хозяйская» часть и «службы». «Хозяйская» часть была отремонтирована по доперестроечным стандартам - не модно, но аккуратно. Может быть, только перегружена фанерой, которая должна была напоминать столь популярные раньше в присутственных местах деревянные панели на стенах до пояса, отстроченные трогательными лакированными реечками.
Кабинет № 105, куда пригласили Валентина, находился в «хозяйской» части, однако сначала Валя повернул, было, направо, за дежурку, и как будто окунулся в детективные сериалы 90-х, где в декорациях несвежих стен, сломанных стульев и прожженных сигаретами столов по протоптанному до бетона линолеуму ходили в разномастной одежде курить на лестницу простые российские парни - опера. С лестницы тянуло холодом и кислым запахом размокших окурков.
Валентина быстро развернули обратно в «хозяйскую» половину, и вскоре он оказался в небольшом светлом кабинете с двумя сдвинутыми столами, за одним из которых сидел молодой человек в штатском, рыжеволосый, белокожий, с россыпью веснушек вокруг носа, и, насвистывая, быстро набирал на компьютере текст, вглядываясь в экран пузатого монитора. Через секунду открылась дверь, и в кабинет вошёл лейтенант, постарше и поплотнее штатского, темноволосый с внимательными, несмеющимися глазами. Он указал Шашжову на стул, а сам отошёл к окну и первый прервал молчание.
- Старший оперуполномоченный лейтенант Бородюк, а вы, стало быть, Шажков?..
- Валентин Иванович.
- Хорошо, Валентин Иванович, давайте не будем терять время. Вы знаете, зачем вас пригласили?
- Думаю, да.
- Тогда садитесь вот здесь и напишите, что с Вами произошло в зелёной зоне вечером 9 марта.
- Разрешите я дам устные свидетельские показания? Мне ещё больно напрягать глаза.
- Вас не как свидетеля пригласили, а как потерпевшего. Или вас не били?
- Ударили два раза.
- Ну вот. И на лице у вас это нарисовано. Вы прошли медицинское освидетельствование?
- В больнице справку получил.
- Давайте.
Валентин передал бумагу. Лейтенант заглянул в справку, потом бросил взгляд на Валю и отвернулся к окну. «А на щеках царапины, вроде, свежие?» – не поворачиваясь, спросил он.
- Я вчера попал в аварию, - чуть запнувшись, объяснил Шажков.
Обдумывая, как себя вести в милиции, Валентин решил просто: не врать и не крутить. Скрывать ему было нечего, а если посотрудничать, то была, хоть и не большая, вероятность того, что «врагов» (Валентин по-прежнему именно этим словом про себя именовал тех отморозков) найдут и накажут. В общем, интерес у него с этими двумя операми (или следователями, как их там) был общий.
- Выехал на своём автомобиле и перевернулся, - в ответ на недоумённые взгляды объяснил он, - никто не пострадал, кроме автомобиля, естественно.
- Что это с Вами, Валентин Иванович? – с нарочито сочувственной интонацией протянул лейтенант Бородюк, видимо обдумывая неожиданную информацию, - ГАИ-то хоть вызвали?
- Да. Я не в форме ещё по здоровью. Не надо было выезжать.
- Ну ладно, если потребуется, мы к этому вернёмся. Рассказывайте пока по нашему делу, только подробно, ничего не опуская
Шажков рассказал. Его спросили, смог бы он опознать преступников. Волчье лицо главного Валя запомнил хорошо. Остальных - так себе. Удовлетворённо кивая, тот, что в штатском, добил протокол, распечатал его и дал Валентину ознакомиться и подписать. Порадовавшись технической оснащенности современной милиции, Шажков быстро прочитал полторы страницы плохо отформатированного текста и, убедившись, что всё изложено в целом правильно (хоть и упрощённо), подписал каждый листок. На этом первое общение с органами внутренних дел закончилось. Выйдя на улицу, Валя на мгновение замер, несколько раз глубоко вдохнул влажный весенний воздух, как будто хотел напиться им, и быстрым шагом пошёл вдоль розового здания, направляясь к проспекту, чтобы сесть в маршрутку, доехать до метро, а потом уже на метро добираться до больницы.
Как только Шажков вышел за дверь, милиция со своим допросом и протоколом переместилась на периферию сознания, а её место заняла Лена. Валентин решил перед тем, как ехать к ней, позвонить и в шутливом тоне рассказать про вчерашнюю аварию, а также предупредить о том, что на его лице добавилось царапин. Он сам относился к происшедшему спокойно, и ему, как показалось, легко удалось убедить и Лену в незначительности события. Однако Валин вид вызвал в палате всеобщее сочувствие. А хохотушка справа, игриво поглядывая на Шажкова, высказалась в том смысле, что Валю надо бы оставить на ночь в палате, а то как бы на следующее утро его не привезли в инвалидной коляске. Валентин шутку оценил, подняв вверх большой палец, но соседки юмора не поддержали, и самая старшая в палате, к которой все обращались «тётя Тоня», продемонстрировала девчушке-хохотушке немаленький кулак.
Лена выглядела лучше, чем вчера: лицо порозовело, а волосы были аккуратно расчёсаны. Шажков сел у неё в ногах и стал рассказывать подробно (где с театральным драматизмом, а где с юмором) про все последние события. Её лицо ожило и по ходу рассказа демонстрировало гамму выражений: от детского испуга до робкой, как бы зарождающейся на лице и тут же улетающей куда-то улыбки. В смешные моменты Лена крепче сжимала тонкой кистью руку Шажкова и, поднимая голову, заглядывала ему в глаза.
Про себя она рассказывала неохотно. Шажков видел, что каждое слово отдавалось в ней внутренней болью, и не тревожил её расспросами. Про случившееся же в парке ни говорить, ни слышать Лена не могла. Если Шажков, хоть вскользь, касался этого, выражение её лица менялось, рот искривлялся в гримасе, она начинала заикаться, а глаза замыкались в себе. Валентин выводил Лену из этого состояния лёгким поглаживанием, улыбкой и терпеливым ожиданием, когда она тоже в ответ чуть заметно улыбнётся. В остальном же Ленина реакция была быстрой и предсказуемой, гораздо более быстрой, чем накануне. Лена самостоятельно прошла по палате и, воодушевившись, попросила Валю помочь ей помыться. Банный день назначили на завтра.
Из больницы Шажков поехал к себе на Васильевский. Оказавшись дома, он смог, наконец, немного расслабиться и начать приводить в порядок растрёпанные мысли и чувства. Головная боль прошла ещё в перевёрнутой машине, постепенно отпускала и тошнота.
Авария, случившаяся с ним вчера, подвела черту под событиями последних месяцев. А может быть - и под определённым периодом его жизни. Почему-то именно авария, а не происшествие в парке. Погрузив (без сентиментальной жалости) искалеченный автомобиль на эвакуатор и отдав быстрому худому шофёру техпаспорт,
Шажков ощутил себя другим. Во-первых, ушло горькое чувство вины, мучившее его два последних дня. Оно не исчезло полностью, а влилось в другое, более сложное и новое для него чувство, в котором, как в странном коктейле смешались любовь, ответственность, что-то ещё из категории долга, и над всем этим довлела потребность действовать. Именно действие казалось теперь Шажкову вершиной и мерилом всего. Не внутренняя гармония, не полнота чувственной и умственной жизни, не вера как душевное состояние, а конкретные действия, снимающие конкретные проблемы или помогающие конкретным людям.
Если бы за то, что мужчина не смог защитить женщину, сажали в тюрьму, первым своим действием в новой жизни Шажков протянул бы руки, чтобы на них надели наручники. Но за это не наказывают. Он и чувствовал себя ненаказанным - ронином, известным персонажем из японской традиции и истории. Ронин - самурай, не сумевший защитить своего хозяина, то есть не выполнивший своего единственного предназначения на этой земле. Выброшенный из общества, объект всеобщего и собственного презрения ронин приобретал невиданную внутреннюю свободу и мог позволить себе много больше, чем другие. Свобода, впрочем, всегда имела свою цену, но в том-то и дело, что ронин был поставлен в положение, когда он готов был за неё платить. То, что Шажков ощущал сейчас, было очень похоже на эту отчаянную и вынужденную свободу ронина. И Валентин был готов за эту свободу заплатить. Дорого заплатить.
С пугающим его самого холодом Шажков ставил себе задачи.
Прежде всего - Лена.
Он видел, что Лена сейчас подранок, и подранком останется в ближайшие месяцы, если не годы. Потому что её душа не просто расстроена, как музыкальный инструмент, требующий настройщика. Она надломлена, и ей нужна не просто поддержка и защита, ей нужен костыль до тех пор, пока там, в неведомых глубинах женской души всё не срастётся, не придёт снова в гармонию, а скорее всего не создастся новая - неведомая ещё - гармония. Таким костылем мог и должен был стать для неё Валентин.
Потом - «враги». Или их найдёт милиция, или он сам. А лучше делать это параллельно.
Была ещё и работа. Как всегда нежданно подоспевшую ежегодную международную конференцию Шажков «скинул» на Настю Колоненко, которая этой весной стала преподавателем и рвалась чем-нибудь себя проявить. Неожиданно активное участие в подготовке конференции принял и Рома Охлобыстин. Организовав этот дело, Валентин выступал теперь в роли консультанта. Очных занятий у него не было, а дипломников Валя консультировал по электронной почте. В общем, никого он своим лицом не шокировал, даже непосредственного начальника - профессора Климова. Тот позвонил Вале и без обиняков спросил:
- Что, фотография совсем плоха? На заседании кафедры сможешь присутствовать?
- Не стоит народ пугать, Арсений Ильич, - твёрдо ответил Шажков.
- К Окладниковой-то ходил? Навестить её можно? Маркова спрашивает, да и все интересуются.
- Она пока слаба, Арсений Ильич. Я сам с Марковой поговорю.
- Ну-ну. Давай, если что - звони, не стесняйся. Здесь чужих нет. Поможем чем сможем.
- Спасибо, Арсений Ильич.
Профессор Климов мог помочь только административным ресурсом - организовать перевод в другую клинику, найти врача. А этого сейчас не надо было. В остальном же он в таких ситуациях вёл себя как слон в посудной лавке - много и неуместно шутил, «строил глазки» (считая, что таким образом поддерживает больного) и в конце концов начинал красоваться, петушиться, оказывался в центре всеобщего внимания, только что на больничную койку сам не бросался. Потом в течение нескольких дней рассказывал коллегам, не всегда точно передавая детали.
Через несколько месяцев эти рассказы превращались у него в анекдоты, которые он повторял на банкетах, не сообщая, впрочем, фамилий участников. Но все и так знали и шептали в уши новичкам: «Это он про декана Конторовича, когда тот с аденомой лежал». Надо отдать должное, что навещая больных, равно как участвуя в праздничных мероприятиях, Климов табель о рангах не соблюдал. Мог каждый день навещать в больнице своего аспиранта и забыть (или не захотеть) навестить декана. Такое легкомыслие прощали не все, но вынуждены были считаться с его неофициальным статусом «одного из основоположников питерской школы современной политологии».
Милиция побеспокоила Шажкова вторично в восемь часов утра на следующий день. Валентин ещё лежал в постели, когда загудел мобильный телефон, и очередной незнакомый голос, представившийся на этот раз капитаном Заварзиным, без обиняков объявил: к Вале домой выехал оперативник, чтобы показать фотографии предполагаемых преступников. У Валентина спросонья застучало сердце, но он быстро взял себя в руки и, сам даже не поняв как, уговорил капитана на том конце отменить милицейский визит, обязавшись самому явиться в отделение в течение двух часов.
- Ладно, - пробурчал в трубку незнакомый Заварзин, - нет худа без добра, тогда сразу и опознание проведём.
- А что, поймали? - с надеждой спросил Валя, почувствовав себя героем гайдаевского фильма Семёном Семёновичем Горбунковым в исполнении Никулина: «Поймали? - Поймали! - И кто он? - Лопух!» (гомерический хохот в зале).
Но на том конце не засмеялись, а серьёзно сказали: «Приезжайте, увидите».
Через час с небольшим Валя вошёл в знакомое уже отделение милиции и сразу повернул к кабинету № 105.
Что-то изменилось в настроении оперативников. Не было той вялой атмосферы, которая пронизывала всех и вся вчера. Опера ходили молодцами, не скрывая кобур на ремнях под мышками, пересмеивались, и вид у них был уверенный в себе, боевой и в целом положительный.
Увидев в коридоре Шажкова, лейтенант Бородюк с несмеющимися ещё вчера глазами неожиданно заулыбался, по-товарищески протянул Вале руку и увлёк в кабинет. Туда вслед за ними вошли ещё двое молодых оперативников и один постарше, который и назвался собственно капитаном Заварзиным. В помещении стразу стало тесно. Перед Валентином на столе как игральные карты разложили фотографии. Шажков кинул на них первый поверхностный взгляд, и у него внутри ничего не ёкнуло. Лица на фотографиях не показались ему знакомыми.
- Надо посмотреть внимательно, - решил Валя и наклонился над столом.
- Смотрите, не торопитесь. Можете сесть, взять фотографии в руки, - как будто услышав Валины мысли, сказал Заварзин.
Валентин сел и, стараясь не обращать внимания на стоявших за спиной оперативников, стал внимательно рассмотреть фотографии - по одной. Главаря шайки, того что с волчьим взглядом, на фото не было - это он определил сразу. Что касается остальных, то здесь уверенности у Шажкова было меньше. «Маленького» бандита, который держал Лену, а потом пырнул её ножом, Шажков в лицо запомнил плохо, но ему в память врезался нервно-напряжённый изгиб его жилистой фигуры и профессионально исполненный залом руки, заставивший Лену согнуться в поясе. А также взгляд - нервный и нетерпеливый. На одной из фотографий Шажков увидел похожее лицо, но изображённый мужик казался постарше, и острый неприятный взгляд его отражал упорство и жестокую силу. Бандит, которого Валя назвал про себя «квадратным», мог походить на любого из двух крепких мужиков, изображённых на следующих фотографиях, а четвёртого «врага», Шажков не запомнил совсем.
- Ну как, узнал? - добродушно-бодрым голосом спросил Валю Заварзин, и до того стоявшие молча, опера задвигались и разом заговорили: «А как же? Такие характерные морды - и не узнать?»
- Ну? – уже серьёзно поддавливал Валентина Заварзин.
- Сейчас, - ответил Валя, - дайте подумать.
- Ну, думай, только быстро. Вон тот, - и Заварзин указал на фотографию мужика, претендовавшего на роль «маленького», - я вижу, тебе приглянулся.
- По описанию всё сходится. – вступил в разговор Бородюк. - Он ножом поработал, а? Валентин Иванович?
- Что-то есть, но лицо я плохо помню. Вот фигуру его, особенность движений запомнил хорошо.
- Дадим, дадим мы вам сегодня и на фигуру, и на движения его посмотреть.
- Вы его поймали?
- Мы его поймали, а вы его опознали, так ведь?
- По лицу на сто процентов не могу сказать. Да и тот вроде помоложе был.
- Правильно, он в жизни моложе выглядит. Да вы сами всё сейчас увидите. Подпишите пока протокол в том, что вы опознали по фотографии того, кто ударил ножом Вашу подругу Окладникову Елену, как отчество-то?, причинив ей телесное повреждение средней тяжести. Зовут негодяя Шилов Дмитрий Сергеевич по кличке «Шило», уголовник-рецидивист, мастерски владеющий холодным оружием. Его взяли вчера с поличным при попытке совершения вооружённого ограбления в том же парке.
- Я подпишу, но прошу письменно отметить, что я не на сто процентов уверен, - твёрдо сказал Шажков
- Как угодно. Допишите это сами, - равнодушным голосом произнёс Заварзин, - только быстрее, а то на опознание опоздаем, и все понятые разбегутся.
Валентин сделал приписку и подписал бумагу. Заварзин быстрым движением забрал у него листок, убрал в папку и сказал, обращаясь к лейтенанту: «Объясните потерпевшему его обязанности и потом приходите к нам. Не задерживайтесь». Он вышел из кабинета, и с ним вышли двое незнакомых оперативников, закрыв за собой дверь. В кабинете остались только лейтенант Бородюк, рыжеволосый парень в штатском и Валентин Шажков - как на первом допросе.
- Валентин Иванович, - обратился к Шажкову Бородюк, и тон его показался Вале вкрадчивым, если не заискивающим, - мы только что провели процедуру опознания по фотографии подозреваемого, совершившего преступление против гражданки Окладниковой Елены Владимировны. Он опознан Вами.
- С оговоркой, - вставил Валентин.
- С оговоркой, - подтвердил Бродюк, - и это отражено в протоколе.
- Да.
- Теперь, - продолжал Бородюк, как и накануне отойдя к окну и стоя в профиль к Валентину, - вы должны опознать преступника лично. Это ответственная процедура, и я предупреждаю вас о том, что вы несете полную ответственность за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний.
- Даже несмотря на то, что я потерпевший?
- Разве это даёт право на дачу ложных показаний?
- Нет.
- Ну вот. Тогда объясняю процедуру. Вам покажут троих людей, одним из которых будет искомый преступник. Вы должны его опознать в присутствии понятых и расписаться в протоколе. Вопросы есть?
- А если…?
- Что «если»?
- Ничего. Всё понятно.
- Приятно общаться с понятливым человеком. - усмехнулся Бородюк. - Пошли.
Среди трёх представленных Шажкову людей «маленького» бандита не было. Если, глядя на фотографию, ещё можно было в чём-то засомневаться, то, глядя на живых людей, - нет. И Шажков, посмотрев последовательно на каждого из троих, точно уяснил для себя, что опознавать здесь некого. Капитан Заварзин, видя заминку, задал наводящий вопрос, но Валентин молчал. Процедура затягивалась, и Заварзин обернулся к лейтенанту Бородюку: «Вы предупреждали товарища об ответственности за отказ от показаний и за дачу заведомо ложных показаний?»
- Так точно, - отчеканил Бородюк и сделал страшные глаза в сторону Шажкова.
И тут Валентина разобрала злость. Он понял, что никто здесь «врагов» искать не собирается, а всё валят на этого Шилова. Бандит он или не бандит - не имеет значения. Главное, что это не он ранил Лену, и не с ним Валентин жаждал встречи, и не ему пророчил страшное наказание. И не этого Валентин ждал от родной милиции.
- Я не знаю никого из этих людей и никогда с ними не встречался, - в звенящей тишине наконец произнёс Шажков хриплым голосом.
- А вот Ваша подруга однозначно опознала Шилова, - напряженным голосом ответил ему капитан Заварзин, - и опознает его при очной процедуре. Привезите на процедуру опознания гражданку Окладникову, немедленно, - приказал он лейтенанту Бородюку, и тот кивнул головой, но остался стоять на месте.
- Вы были в больнице? - спросил Валя, доставая из кармана мобильный телефон.
- Отставить! - сорвавшись на фальцет, крикнул Заварзин, и стоявшая рядом средних лет женщина, приглашённая в качестве понятой, вздрогнула и недовольно поморщилась.
- Отдайте телефон лейтенанту и следуйте за мной, - сдерживаясь, почти спокойным голосом сказал Валентину Заварзин. - Не заставляйте меня применять силовые методы.
Шажков отдал мобильник подскочившему Бородюку и, подталкиваемый незнакомым оперативником, вышел вслед за Заварзиным в коридор. Его провели из «хозяйской» части УВД в «службы», и через пять минут он оказался в антураже сериала про «ментов» - в темноватой неприбранной комнате со столом, пепельницей, настольной лампой и огромным коричневым сейфом у стены. Заварзин куда-то ушёл, а с Валей остался сопровождавший его оперативник.
- Зря вы так, - сочувственным тоном заговорил он с Шажковым. - Опознайте, подпишите, ещё не поздно. Он ведь настоящий бандит, и если вы его опознаете, получит длительный срок. А так - выпустят.
- Но это не тот.
- Да ладно вам - тот, не тот. По фотке-то вы опознали.
- С оговоркой.
- Но опознали же.
Открылась дверь, и в помещение вошёл капитан Заварзин - спокойный и даже расслабленный, как будто это не он пять минут назад кричал фальцетом «Отставить!».
- Ну что, подумали? - мягко, но настойчиво спросил он у Шажкова. - Второй раз такого прокола мы допустить не можем.
- Не он это, - глухо сказал Шажков. - Это другой человек.
- Так, Семёнов, - обратился к оперативнику Заварзин. - А мы ведь можем так же, как и этот молодой человек, заупрямиться. И из терпилы переквалифицировать его в обвиняемого. Можем?
- Можем, товарищ капитан, - по-советски отрубил опер.
- Вы в припадке ревности, а скорее всего - и в состоянии алкогольного опьянения, - обратился к Шажкову капитан, - ударили ножом свою сожительницу, потом испугались, её в больнице бросили, сами в милицию не обратились, затаились. Мы по собственной инициативе расследование начали. Как вам эта версия? Сплошь и рядом такое случается. Если хотите знать, - Заварзин подошёл вплотную к Шажкову, - эта версия имеет самый большой шанс на прохождение в суде – хоть с присяжными, хоть без. А мы здесь с Вами цацкаемся, бандитов ищем. «Вор должен сидеть в тюрьме» и всё такое. Если вы не хотите нам помочь, так почему мы должны вам помогать?
- Мне не надо помогать. Я сам найду этих бандитов и вас к ним приведу.
- Нашёл один такой! А этого что - выпускать?
- Не знаю.
- А мы ведь и нож можем найти. Наверняка нож остался на месте происшествия. Пяток солдат пошлём, они слой снега снимут и найдут орудие Вашего преступления, а?
- У меня есть свидетель, который подтвердит, что всё было не так.
- На каждого свидетеля всегда найдётся другой свидетель, правда ведь? Детективы по телевизору смотрите?
Шажков молчал. Он почувствовал, что его лицо окаменело и потеряло способность к мимике. Во рту пересохло. Говорить больше было не о чем. Заварзин поглядел на него, покачал головой, потом выразительно посмотрел на опера. Тот пожал плечами и усмехнулся.
- Ладно, - наконец с некоторым усилием произнес капитан, - подумайте ещё. Мы вас вызовем повесткой, поэтому никуда не уезжайте.
- Это подписка о невыезде?
- Устная договорённость о невыезде. Такая договоренность со мной равнозначна подписке.
- Хорошо.
- Отведите его к Бородюку, - сказал Заварзин оперу, развернулся и быстро вышел из комнаты.
Лейтенант Бородюк с сочувствием поглядел на вернувшегося в сто пятый кабинет Шажкова.
- Надо было сразу сказать, что не опознаете, до начала очной процедуры. А вы что ж? Видите, что получилось? Бандиты над нами смеются, в зоне рассказывать будут, как менты облажались.
Шажков молчал.
- Вижу, напуганы вы.
Шажков молчал.
- Распишитесь в получении мобильного телефона и идите. Вас вызовут, если нужно…
- Спасибо, - еле размыкая пересохший рот, не к месту прошамкал Валентин, забрал телефон и вышел из кабинета.
Улица встретила солнышком и смехом детей. Шажков купил в ларьке через дорогу бутылку пива и, сев на скамеечку напротив входа в отделение милиции, с наслаждением стал пить из горлышка. Ему почему-то захотелось борзануть, но эффекта не получилось: никто не обратил на него внимания. Страха Валентин не чувствовал, неприязни - тоже, только равнодушие. И потребность действовать, теперь уже самому.