Через коренастые сосняки, мимо озер с болотами целых семьдесят километров кривилась грунтовка от станции до поморской деревни.
-Приехали!- подмигнул мне водитель и достал из кармана мятую пачку «Примы».
Знакомая с прошлых лет картинка - избы, сельсовет, трелёвочный трактор впечатывалась в скалы. Вдоль залива настилом из горбылей, пружинила единственная улица. Над водой с надрывом голосили чайки...
Перед магазином сидела рыжая собака и охраняла чей-то велосипед.
- А мы тебя только к вечеру ждали,- улыбается Паша.
Добрые серые глаза на загоревшем лице, обрезанные по щиколотку резиновые сапоги на босу ногу.
-Попутку быстро поймал.
-А я смотрю, вроде ты,- он надевает солнцезащитные очки в пластмассовой оправе.
-Красавчик.
-Воскресенье – жизнь в розовом свете!- смеётся помор.
-Тебе,- протягиваю пачку «Винстона»,- остальные в рюкзаке.
Повертев пачку, Паша вытряхивает сигарету, закуривает, глубоко затягивается.
Ветерок сносит облачко табачного дыма в сторону.
Рядом с заколоченной Никольской церковью, как и год назад, серые комья овец щиплют траву. Сосновые брёвна, сваленные у магазина, пахнут смолой.
Грубоватая поморская повседневность.
Помню, как первый раз пытался узнать у «местных» название храма.
- Как церковь называется?- улыбаюсь тётке в галошах на толстые шерстяные носки, развешивающей во дворе, рядом с церковью, бельё.
-Церковь.
-Вижу, что церковь, а называется как?!
-Я же тебе говорю – церковь!– удивляется тётка.
-А название у церкви есть?!
-Глухой что ли - говорю ж тебе говорю, церковь!- никак не понимает моей бестолковости тётка.
-Пошли в избу, мама рыбников напекла,- прервал воспоминания Паша.
Под ногами всё время радостно мешалась собака.
-Твоя?
-Моя, ещё прошлой осенью, как ты уехал, сестра с Петрозаводска привезла,- Паша ласково потрепал собачий загривок.
-Как столица?
-Осваивает бюджет.
-Как жизнь, Паша?
-Это только у матросов нет вопросов, а у нас их навалом,- смеётся в ответ.
Он с матерью жил в большущей избе. Если верить табличке на стене, дом охранялся государством как памятник архитектуры второй половины девятнадцатого века.
Как и прошлой осенью на шершавых брёвнах сидит заряженный Олег с дурацки серьёзным лицом, рядом роняет голову на грудь Максим – оба в тельняшках и броднях – вчера вернулись с тони. Курят что-то с фильтром, разговаривают в полголоса.
-Привет, Москва! Опять к нам?!
К моему приезду готовились - пахло чистотой. Младшая сестра, приехавшая домой в отпуск, вышаркала до блеска всю избу. На подоконнике, рядом с горшком герани, лежала пушистая кошка и смотрела на меня умными желтыми глазами. За окнам, как рубанок по дереву, через ультрамариновый залив скользила колхозная дора. На краю стола пыхтел электрический самовар, на тарелке лежали свежепосоленные сиги, рядом - миска сиговой икры с кольцами лука, и подрумяненный рыбник. Я усилил натюрморт бутылкой водки. Евгеша с Пашей быстро обрезали треть бутылки, и вышли покурить, я следом.
-Удачное было лето?
-Уловистое. Хорошо попадало,- раздумчиво дымили братья «Винстоном».
За огородами на косматых водорослях лежали обсохшие карбасы. Море откатило, обнажив грязноватое, скользкое дно.
Как будто и не уезжал – вокруг та же картинка, те же лица, те же разговоры.
-Слышь, Вадим,- дымит Паша в мою сторону,- в ту среду ночью в Сонручье на тоню заходит какой-то мужик и с порога спрашивает: Рыба есть?
Олег спросонья: Скока надо?
-А у тебя много?
-Да пять рыбин!
-Давай всё!
Олег пихает ноги в сапоги, бежит на улицу, приносит припрятанную сёмгу.
Интересуется у мужика: Взвешивать будем?
-А как же, обязательно будем!- и тут мужик вытаскивает корочки рыбнадзора. А, остальные, суки, притаились у избушки! Составили протокол, рыбу забрали, Олега штрафанули, пообещали билет отобрать, если будет рыбу налево продавать.
-Лёгок на помине,- смеётся Евгеша.
-Паш! Кредитни бензинчику- завтра на тоню, а у меня бак пустой,- чавкает к нам броднями по обсохшему дну Олег.
-Так в колхозе выдавали в начале месяца,- щурится Евгеша.
-Выдавали,- не спорит Олег,- так, что с того – уже нету. Паш, ну чё ?!
-Ладно, подходи утром.
-Слышь, корреспондент, сфоткай меня!– залип перед моим носом общительный Олег.
-Фоткалку ещё не распаковал, в рюкзаке лежит.
Деревенские, за то, что я всё время фотографировал, прозвали меня «корреспондентом».Олег перекурил с братьями и зашлёпал по няше в конец деревни. Где-то во дворе булькало на костре рыбное варево для собак – вечер неотвратимо заполнялся ароматом ухи. Пейзаж густел вечерними тенями. С моря тянуло прохладой.
-Ну, что, Вадим, завтра из сёмги ухи похлебаем, если попало что за выходные,- лыбится Евгеша,- помнишь свою первую поморскую уху?!
Ну, как такое забудешь…
В тот первый приезд меня ошеломило буквально всё – неразбавленный ультрамарин моря, лобастые валуны, наваленные повсюду, сизый плавник по берегам. Коты, дожидавшиеся рыбаков на причалах; рыбацкие сети на вешалах; чайки над заливом и церковь на скале.
Стоило отойти от деревни - ни звука не доносилось ниоткуда. Так печально-хорошо было. Перед глазами плыли, наслаивались картинки. В душе творилось что-то неповторимое.
Жил я в колхозной общаге, соседи не донимали. Целыми днями снимал море, камни, вечерами непривычно длинные закаты с обгоревшей окалиной облаков. А ночью битым стеклом мерцали на небе звёзды. Время вязло и останавливалось, хотелось, что бы это никогда не кончалось.
По выходным в деревне стоял пьяный бубнёж поморов, которые всё лето и до поздней осени ловят рыбу, шкерят рыбу, солят рыбу, едят рыбу, говорят про рыбу.
По всему колхозному берегу от Сухой губы до Лобской, в немногочисленных избушках-тонях, рыбаки варят уху и пьют крепкий чёрный чай под байки про все ту же рыбу. На выходные они возвращаются в деревню, парятся в бане, пьют водку и опять разговаривают про рыбу. Даже собак кормят рыбным варевом из трески, пинагоров, зубаток. Рыбе подчинена вся здешняя жизнь.
За неделю исходил окрестный берег, излазил скалы, обогнул крохотные заливчики, даже позагорал. Пару раз встречал шумного мужика с весёлым взглядом в офицерской рубашке. Когда опять увидел его у сарая, подошёл, поздоровался и с ходу попросил взять меня на тоню, посмотреть, как ловят сёмгу.
-Это будет тебе дорого стоить!- выпятил мужик живот, который и без того уже вываливался из рубашки.
-Готов нести расходы.
-Магазин знаешь?
-Сколько брать?
-А скока унесёшь!
-Ну, я за топливом?
-Валяй, пока я не передумал.
Так я познакомился с Евгешей.
Затарившись двумя поллитровками, уселся возле сарая. Под навесом сохла прорезиненная рыбацкая куртка оранжевого цвета – рокон и такие же штаны-буксы.
-Помогай!- помор нёс к воде сумку с домашним хлебом, топор, ведро картошки.
Погрузили всё добро в карбас, сверху мой рюкзак.
-Греби, давай к доре!- уселся он на корму.
Я послушно зашлёпал вёслами по воде. Перегрузили всё в стоявшую на рейде колхозную дору. Евгеша проворно выбрал якорь, обтёр руки ветошью, запустил движок, терпко запахло соляркой. Бутылочного цвета вода побежала назад, за нами увязались чайки. Выскользнули сначала в узкий неглубокий проход между деревней и островом Лесоватый. Слева по борту остались два маленьких изломанных заливчика. Далеко впереди высокий, словно литой, скалистый берег, мысом заползавший в море.
-Тоня Большая,- показал Евгеша пальцем на две избушки у самой воды,- первая по этому берегу, потом будут - Пурнаволок, Крестовая, Сонручей и наша Шаромбуги.
Незнакомые названия приятно будоражили воображение. Холодный ветерок забирался под куртку. Голый каменистый остров ненадолго накрыл нас своей тенью. Дору слегка покачивало, как на ухабах. Ветер рвал на мачте выцветший флаг. От воды тянуло холодом, но в рубке было тепло; пахло соляркой, рыбой и водорослями.
-Фотографируй!- расщедрился Евгеша,- места у нас красивые,- всё художники с Ленинграда раньше приезжали рисовать.
Почти сорок минут мы шли до дальнего мыса, дора лениво переваливалась с волны на волну.
-Пурнаволок!- Евгеша ткнул пальцем в сторону двухэтажной блочной коробки с паутиной антенн, мачтами. К деревянной вышке прирос часовой с автоматом. Поодаль несколько бойцов вяло пинали мяч на фоне «наглядно» выцветшей агитации. Два офицера в зимних бушлатах укладывали сети в моторку. Один из них помахал нам рукой.
-Связисты,- прокомментировал Евгеша.
Впереди блестела на солнце мятая каменная глыба с парой больших деревянных крестов на макушке.
-Что за остров?
-Карбас Луда, здесь треска хорошо попадает, вояки всегда у острова сетки ставят.
-А, что за кресты?
- Не знаю, давно стоят. Ещё отец мой с мужиками ставили на месте погнивших.
Евгеша сделал большой крюк, обходя остров со стороны открытого моря, чтобы я смог поэффектней сфотографировать.
За Пурнаволоком берег стал ниже. Топорщился скелетами горелый лес с лиловыми пятнами иван-чая.
-Байдарочники лет семь назад костёр оставили незагашенный, так потом мы с вояками три дня пожар тушили.
Наконец дора зашла в большой залив и встала на якорь довольно далеко от берега.
-Конечная! Шаромбуги!– Евгеша наслаждался произведённым на меня эффектом,- мы с Пашкой сей год тут рыбачим.
Рядом с избой на вешалах сохли сети. Загорелый парень в тельняшке и оранжевой робе сноровисто погрузил в карбас несколько серебристых поленьев сёмги, сел на вёсла и стал выгребать в нашу сторону.
-Паша, давай быстрей! Надо успеть рыбу сдать на склад, а то Ванька закроется скоро.
-Сбегаешь ещё разик со мной в деревню? А потом сюда вернёмся,- весело предложил Евгеша.
-Конечно!
Евгеша торопился, дора сноровисто прошла мимо Карбас Луды в сторону деревни. У засиженных чайками камней покачивалась на волне «казанка» -офицеры-связисты ставили сети.
Перед самой деревней мы вильнули в залив. У раскрытой двери сарая курил широколицый мужик в кроличьей шапке.
-Чё так долго, я уже уходить собрался!– недовольно крикнул кладовщик Евгеше.
-На таком движке не больно разгонишься! Давай принимай!
Мужик ловко поймал разлохмаченную чалку, намотал её на лом, вбитый между камнями. Евгеша быстро перетаскал рыбу в амбар, кладовщик взвесил, записал в тетрадку.
-Щас по-быстрому смотаемся в деревню – надо родственников забрать, и обратно на тоню - чай пить,- Евгеша с налипшей к сапогам перламутровой чешуёй, снова встал за штурвал.
Минут через пятнадцать отшвартовались напротив Никольской церкви.
-Подожди, я скоро!– Евгеша, стуча сапогами, ловко перескочил в карбас, который всю дорогу болтался у нас за кормой на толстой верёвке.
Оставшись один на доре, я с упоением снимал из заливчика Никольскую церковь, телят и деревню с банями и карбасами на переднем плане.Наконец на берегу появился Евгеша. Матерясь тенорком, он вывел на берег двух пьянющих мужиков в зимних офицерских бушлатах. Под Евгешины матюки мужички, долго и бестолково грузились сначала в карбас, а потом пересаживались в дору. Наконец Евгеша встал за штурвал. Вода под смолёным носом доры зажурчала и запенилась. Деревенька потихоньку удалялась. Родственнички мешались, где только могли. Второй - Вова, вскоре захрапел на корме, а здоровенный Вася, с ручищами как чайники, втиснулся в рубку и все порывался рулить. Евгеша визгливо выставил родню на свежий воздух.
Вася, не долго думая, растолкал Вову, вдвоём они по-быстрому подрезали пол бутылки водки и через какое-то время, уже в открытом море, долго писали мимо борта прямо на палубу и на собственные сапоги.
-Што ж, вы так нажрались?! До тони дотерпеть не могли?!– раздражённо морщился Евгеша.
-Сынки!!! Дембель неизбежен!!!– горланил Вася, когда дора проходила мимо воинской части.
Вова семафорил бойцам пустой бутылкой. Те грустно провожали нас с берега.
Дору покачивало, поскрипывали деревянные борта. Пьяные Евгешины родственники поднадоели, хотелось побыстрей добраться до тони.
Наконец бросили якорь. От избушки отвалил карбас с Пашей. Ещё через несколько минут мы стояли на берегу. Паша остался у воды шкерить сёмгу на уху; мы вчетвером пошли в избу. Евгеша сноровисто растопил печку, достал из сумки домашний хлеб, чай, сахар. Я вытащил две бутылки водки - Вася с Вовой повеселели. Евгеша взял ведро и отправился за водой.
-Ну, москвич, щас попробуешь настоящую поморскую уху!– пообещал Вася,- это тебе не ваш рыбный суп!
Евгеша опустил в кипящую воду сёмужью голову, жабры, немного печени и бросил щепоть соли.
-Клади больше!!!– прогремел шебутной Вася.
Схватив миску, он неожиданно вывалил в воду всю печенку.
-Не многовато?
-Да, ты, чё-ё?! В самый раз!!!
-Это у вас там в Москве - наложат картошки, специй всяких и думают, что уха! А это - рыбный суп, а не уха никакая!– громил Вася в моём лице всю «рыбную самодеятельность» столицы, - а мы - поморы настоящую уху варим просто - из головы, плавников с жабрами и печени! А рыбу уж отдельно! И едим после ухи, понял?!
Скоро в избе тошнотворно запахло расплавленным рыбьим жиром. Печка душила дымом из многочисленных щелей, на столе соляркой чадила коптилка. За мутными стёклами выдыхался закат.
Паша громко расставил миски, положил алюминиевые ложки на грязную клеёнку, нарезал хлеб. Евгеша водрузил в центр стола закопчённый котёл с ухой. Янтарный блин рыбьего жира покачивался на поверхности, из-под него таращила вываренные глаза раздувшаяся рыбья голова.Бригадир Евгеша разлил по кружкам. Мужики с оттяжкой кинули водку в рот. Без водки уху хлебать было нельзя – организм категорически отказывался принимать рыбий жир.
-Ты, чё-ё, москвич прибздевши?!- давил меня взглядом Вася.
Бригадир разлил по второй.
-Ничего ушица, наваристая,- шмякнул пустую кружку на стол Вова.
-Бункеруй, не жалей!!!– Вася пододвинул миску за добавкой.
Судя по ощущениям, уха с водкой распределились в организме слоями: толстенный слой рыбьего жира и где-то глубоко под ним тонюсенькая прослойка водки.
В избе стало жарко и накурено; пьяный разговор перескакивал с темы на тему.
Мысли бестолково разбегались, водка ударяла в голову.
Разговорились. Вася с Вовой, оказались неплохими мужиками: Вася строил жилые дома в Петрозаводске, про него даже писала республиканская газета. К поморам Вася никакого отношения не имел – он родился в Ленинградской области на реке Оять, в лесном краю. После армии пошёл работать на стройку, женился на Евгешиной с Пашей сестре, с которой они родили двоих детей. Вова тоже человек не поморский, служил старшиной-сверхсрочником гарнизонного оркестра в Петрозаводске – барабанил в барабан. Работа - не обременительная: до обеда он отбывал воинскую повинность на репетиции, а потом бомбил по городу на своей «четвёрке» или халтурил на похоронах.
Женат он был на другой сестре Евгеши и Паши. Деревенская родня Вову ценила - он снабжал их разнообразным вещевым имуществом с распродаваемых армейских складов. Евгеша с Пашей щеголяли в офицерских полушерстяных брюках с красным кантом, форменных рубашках. На случай дождя они были экипированы прорезиненными костюмами химзащиты. Зимой в деревне братья красовались в бушлатах с цигейковыми воротниками и новеньких офицерских ушанках.
Евгеша любил поскрипеть в клубе хромовыми офицерскими сапогами.
Вася шумно дохлебал уху, Вова вяло шкрябал ложкой по дну миски.
Паша принёс отварную бледно–розового цвета сёмгу.
-Слышь, москвич, у тебя ничего не завалялось?!– буровил меня взглядом неугомонный Вася.
-Паша! Давай неси чайник!- распорядился бригадир.
Ни водка, ни деликатесная отварная сёмга, ни крепкий чай так и не смогли отшибить вкус васиной ухи – меня мутило...
-Ну, чё-ё, москвич, теперь знаешь, что такое настоящая поморская уха?!
-Теперь знаю.
Казалось ещё чуть-чуть и моя собственная печень взорвётся, а рыбий жир ручьями хлынет из ушей.
-Детям будешь рассказывать!- шумно допил Вася из миски остатки.
Покончив с чаем, Вася завалился на нары и захрапел, с других нар ему вторил Вова.
Я, было улёгся рядом с Пашей, но понял, что поспать не получится – мешали протестующие внутренности.
Сидеть в накуренной избе, выходило плохо, и я подался на свежий воздух.
Следом появился Паша, он насобирал топляк здесь же на берегу, и через несколько минут костёр уже потрескивал искрами в ночи.
-Ты как?- поинтересовался я у Паши.
- Мутит,- признался он.
-Меня тоже. Ну, Вася...
-Что-то не спится,- сообщил Евгеша,- вы как, мужики?
-Не очень,- вздохнул я.
-А где родственничек?- грустно поинтересовался Паша.
-Храпит. Что б я ещё раз доверил ему кашеварить!- Евгеша прикурил от головешки.
Мы втроём сидели у костра, пока на востоке не зарозовело. Ветерок натащил откуда-то облачков и немного раскачал море.
-Как бы шторма не было,- забеспокоился Паша.
-Не должно, днём подтихнет,- успокоил старший брат.
Я хрустел сапогами по прибрежной гальке. Грязноватой полосой в сторону Пурнаволока уходил берег. Три жёлтых пятна прожекторов напоминали о дислоцированной неподалёку воинской части. Походив по берегу, вернулся к костру.
-Выпить не осталось?!- дверной проём избушки заклинил мощный силуэт Васи.
-Охерел совсем! Водка в магазине, магазин в деревне!- выкрикнул Евгеша.
-Пашка! Днём сплаваем в деревню?!
-Бензину дашь, сплаваем.
-Ты б лучше крыльцо сделал, помор херов, давно ведь обещал!– громко злился Евгеша на родственника.
-Где тут у тебя пила, молоток, гвозди?- как ни в чем ни бывало спросил Вася.
-Ищи, были где-то. Топор, точно помню, из деревни привозил.
Кто б подумал?! За пару часов Вася приладил к избушке крыльцо с навесом. Работал весело, споро, изредка выкрикивая: Пашка! Держи! Давай!
Пашка держал и давал. Крыльцо вышло на все пять. А то и с плюсом.
Костёр трепыхался бледными языками пламени почти у самой воды. Громадным одеялом морщинилось море. Шёл прилив. Морская синь ломила глаза как безыскусный детский рисунок. Тихо, безлюдно.
Сейчас, спустя почти двадцать лет, мне немного грустно обо всем этом вспоминать. Грусть – часто подсказывает развязку, а я... я смотрю на свои поморские фотографии той осени - на них ещё живые Евгеша и Вася. Иногда мы перезваниваемся. С Пашей... Он женился и перебрался с женой и детьми в райцентр. Последние лет шесть, как умерла мама, в Гридино он не приезжал.
Евгешу схоронили на деревенском кладбище. Васю – в Петрозаводске...
Вот такой конец у этой веселой истории.
Впрочем, такой же, как и все остальные концы.
Январь 2012 года.
фото автора. Евгеша, тот самый августовский вечер 1996 года