Изба чужая пахла по-иному. Иначе. Нет, не хуже. Просто по-другому. Этот дух ощущался даже в холодной половине. В домах отапливали только переднюю. Когда меня бабушка забирала в гости, то мы проходили холодную часть всегда в потемках. Потому запах запоминался особенно. Затем мы попадали в освещенную переднюю. С выскобленными добела некрашеными полами. Очень нарядную. С развешанными вышитыми рушниками, высокими подушками горкой, кружевными оборками по краю постели. Лишь одно полотно было фабричное, рисованная набивка на стене: Иван-Царевич с Еленой Прекрасной на руках, скачущий на Сером Волке. У которого из пасти свесился алый язык. Творение художника Васнецова, кажется.
Казалось, это сказочная картина скрывает под холстом проход в другую страну - страшную, серую и грязную. И я не представлял себе, как может заснуть рядом. На безупречной постели с горкой подушек. Возможно, на них они никогда и не спали. Потому что за печкой был хозяйский топчан, а вдоль одной из стен тянулись бесконечные полати. Я не видел, чтоб на них спали, но можно было догадаться. Иногда на полатях оставалось скатанное одеяло. И даже не одно. Навряд ли я ошибался. Но то было зимой, на посиделках.
Лето я тоже помню отчего-то как по картине. Называется она «На жатве»: молодая женщина возится со снопами желтой пшеницы, а малыш играется посреди поля. Венецианов. Все очень жизнерадостно и светло. Примерно такие же солнечные ощущения я сохранил в своей памяти. Видимо, моя молодая еще мама забирала меня с собой в поле, когда убирали рожь. И я вижу себя сидящим посреди колкого жнивья, радующегося неизвестно чему. То ли тому уголку пожелтевшего поля, то ли тому, что вижу маму рядом, то ли еще неизвестно чему. Кто знает, чему порой радуется ребенок. Вот и я был просто рад.
Мама прибежала помогать бабушке, которой выделили в колхозе обязательный надел для уборки. Надо было жать серпом, вязать снопы, их скирдовать. И все это вручную. Ради хлеба. Отчего-то я помню и близкую стену еще зеленого леса, высокую и таинственную. Возможно, я чувствовал внутри опасение из-за лежащего поблизости кладбища. На самой опушке теперь уже родного леса. Но откуда был во мне тот детский страх?
Ведь тогда на этом кладбище я еще никого не знал. И все тогда были живы и здоровы: и мой отец, и моя бабушка. Которая брала меня когда-то на посиделки к соседкам. Все они теперь лежат по соседству. Рядком…