Я сено выложу гуртом,
до синь-небес,
до самой крышки.
И мы с тобою с этой выши
глядим на мир открытым ртом.
Тревожны запахи и звуки,
и ползновения цыкад.
И, как слепые,
всё подряд
твои пощипывают руки.
И среди этого "всего"
вдруг подвернулась
честь дивичья.
И поняла я, в чём отличье,
твоих телес от моево.
Пел жаворонок в вышину,
внизу скучали грабли, вилы...
И ты поклялся
до могилы
любить меня, а не жену.
Потом у нашева сельпы
вслед языки мне
долго цыкали.
А ты другую в мотоцыкале
катил сквозь поднятую пыль.
Ах, Колыматушка - река!
Сижу на камешке - Алёнка,
и тру из памяти
подонка,
и сердце рву на два куска.
Облакочусь на ясен - пень,
и постелю заботу в сердце.
И форс-бемолем
выдаст скерцо
скрипач, усевший на плетень.
Укрой меня, туман, в ночи,
да от предвзятого укора.
Коль от полуденного
вора
никто не смог уберегчи..
Я, камень - синь приобнимя,
пойму, как правы были люди;
во поле скошенном
не будет
второй тропинки для тебя.
Паду надломлена бедой,
на шёлком вышиты подушки.
И им, полуночным
подружкам,
всплакну прозрачной чередой.
С наседки закричит петух, -
и вновь зерно скирдуют люди.
И знаю я,
как трудно будет -
им уберечься от прорух.