Одно обидно – обманул. Слово свое не сдержал. Зачем было обещать, если не было уверенности?
Зиму пережили. Весна юностью и озорством наполнила просторы от чистой синевы небесной до самых отдаленных закоулочков землицы. Все кругом ликовало и звенело от будоражащей красоты так, словно молоденькая жена, полная любви и нежности, не в силах уже таить от посторонних любопытных глаз свое скорое предстоящее материнство. Самой еще в диковинку это непонятное, тревожное ощущение силы зародившейся в ней жизни. Вот так и весна. Совсем еще недавно были надоевшие холода и слякоть, а тут вдруг сквозь прошлогодние травы уже пробиваются крепкие зеленые стрелочки новотравья. Веселым ковром манят посидеть на холодной пока еще земле одуванчики. Не листвой, но волнующей дымкой лопнувших почек окутаны деревья и кустарники. Целыми днями звучат роскошные переливы и рулады прилетевших из теплых краев пташек.
Люди стремятся в огороды. Свежевскопанные грядки маслично поблескивают на теплом солнышке богатым черноземьем. Приятно взять в руки горсточку влажной землицы, вдыхать неповторимый живительный дух, разминать и наслаждаться таким простым, но таким непостижимым чудом. Все кругом напоено силой жизни. Солнечные зайчики, озорно скачущие по воде, ароматы весны, что распирают ноздри полынными запахами, пробуждающаяся природа – всё дарит надежду.
Старики постелили на бревнышко старую телогрейку. Чинно, как прилежные школьники, сидели, смотрели на все вокруг и верили, что невозможно, нельзя сейчас умирать. Дед Николай, по характеру своему сдержанный, а скорее даже суровый, не мог скрыть полноты нахлынувших чувств. Его выцветшие, когда-то васильковые глаза, наполнялись слезами. Он промокал их платочком и в оправдание непривычной своей слабости бормотал:
- А ветерок… свежеват. Аж это… глаза слезятся…
Заскорлузлыми от тяжелой работы руками, дед пытался поухаживать за женой, укутывая в шаль:
- Ты пока не сильно-то раскрывайся. Может продуть.
Григорьевна понимала своего старика как никто другой. Поддакивала:
- Да! Тянет холодочком еще. Тут же, упуская из виду, что противоречит сама себе, в тихой задумчивости говорила:
- Какая же теплынь стоит! Травинка не шелохнется. Какая же благодать!
Она тоже сдерживается, но непонятные слезы застилают глаза. И чтобы оправдать свою плаксивинку, Григорьевна говорит:
- Уже мошкары полно. Так и норовит в глаза залезть…
Только оба они знают, что на самом деле нет ни мошкары, ни ветра. Просто жизнь уже измеряется не годами, а прожитыми денечками да часочками. Умирать не боятся, но пожить охота.
- Слышишь, как пташки поют?
- Я то слышу. Вон как пиликают да чирикают. Скоро на гнездо сядут, птенцов высиживать будут.
- А мы с тобой, бабка, уже высидели своих. Разлетелись из родительского гнезда.
- Ну не век же возле нас сидеть! Живут, слава Богу, все благополучно. Квартиры у наших детей в городах. Не хуже других. Все хорошо, а нам радостно.
- Да ладно! Мы с тобой тоже еще немного поскрипим. Я тебе обещаю, что до осени не умру.
- Это как же ты определил?
- А я загадал. И как только соловушку услышал, понял, что лето мне еще подарено, поживу.
- Поживем! Куда нам деваться? Сколько отмеряно, столько и протянем.
Поговорили так старики между собой, подышали свежим воздухом и в дом пошли, друг на друга опираясь – гулять устали. Дед Николай даже есть не стал – сразу в постель лег. Видно, от воздуха опьянел. Вечером совсем Григорьевну встревожил – снова есть отказался. Присела она на краешек его кровати, пошли какие-то воспоминания из их совместной долгой жизни. Много чего пережить пришлось. Голод страшный. Войну. Проводила летом 41-го мужа на фронт. Сама с четырмя мал-мала-меньше осталась. В эвакуации довелось поскитаться. Но ведь и муж на войне не медом баловался.
После войны нужды тоже по горлышко было. Правда, какое-то время за боевые награды небольшие деньги платили. А потом перестали. Подросшие сыновья просили отца свои медали показать.
Немножко огорчались, что с войны отец медали, а не ордена принес. Спрашивали: «Батя, ну почему у тебя ордена нет ни одного?»
Отец не обижался. Отшучивался, что некогда было орденами заниматься – воевал. Да и не хватало на всех солдат орденов. Не о наградах тогда думали, а о том, как фашистов победить, да живым бы с войны вернуться. Это самая высокая награда! Живыми вернуться!
Только не понимали тогда дети малые слов отцовских. Считали, что можно же было бы и повоевать геройски и чтоб вся грудь в наградах. А то – всего несколько медалей. Да и те потом куда-то запропастились. Остались в сундуке только удостоверения пожелтевшие. Позже, конечно, поняли многое. И даже то, почему отец как к цацкам относился к юбилейным медалям, поняли. Он говорил, что это просто отсчет десятками лет, сколько осталось по стране солдат.
Тихо умер. В ночь с 7-го на 8-е мая. Григорьевна из своей комнаты с открытой дверью услышала несколько глубоких вдохов. Поняла все! Но верить не хотелось. Подошла к мужу, зажала ладонью свой рот, чтобы не закричать. Все!
Хоронили деда Николая 9-го мая, в День Победы. В честь праздника на все село звучала музыка по радио из громкоговорителя, установленного на высоком столбе возле магазина. Песни призывали: «Фронтовики, наденьте ордена!» А старого солдата Великой Отечественной медленно опускали в желтый могильный песочек. Отвоевал свое.
Прощаясь, целуя венчик на холодном челе мужа и густо орошая горячими каплями, горестно прошептала Григорьевна: «Ты же обещал! Ты же мне обещал, что будем вместе еще до самой осени!»
Написано 27.04.2009
Накануне родительского дня
http://www.youtube.com/watch?v=tEWQkQTCC4Q