Дирижабль Союз

Олег ЗОИН



Дирижабль “Союз”

The Airship “Soyuz”




Роман














2012




























ISBN-13: 978-1475220452
ISBN-10: 1475220456







Олег ЗОИН


Дирижабль “Союз”

Airship “Soyuz”

Роман

Семидесятые годы... Застой, запой, загул – как начало летальной гангрены Союза...

Книга первая

Часть 1-я. Полёт в никуда

1.

Расторопный “Як-40” с бортовым номером 88144  уверенно крутанулся на 16-й стоянке и, вырулив с включёнными фарами и мигалками на рулёжную полосу московского аэропорта Быково, одолел её, переждал полминуты, пока мимо по ВПП пронесётся, по-стариковски отдуваясь после нелёгкого полёта и затормаживая, видавший виды, какой-то грязный и зачуханный “Ан-24”.
Пробежав налево по ВПП до упора, “Яшка” ещё раз развернулся на 180° и занял стартовую позицию, горяча себя всё более мужественным рокотом двигателей. Мельчайше дрожа надёжным дюралевым телом, самолёт вдруг взвыл и взоржал тысячами нетерпеливых лошадиных сил, рвущихся из плена турбин в понятном нетерпении, и враз ринулся вперёд, убыстряя бег, покуда через считанные мгновения не вонзился в небо.
Семён Серба не успел досчитать и до десяти, как лёгкий толчок под салоном дал знать, что шасси убрано под фюзеляж, после чего командир корабля плавно заложил первый вираж вправо. Ожерелье огней в левых иллюминаторах ушло под брюхо машины, в круглые зрачки окошек вползла абсолютная чернота ночи, а возникшие в правых иллюминаторах огни рассыпались сказочной алмазной россыпью.
Семён Станиславович устало обмяк в кресле и прикрыл глаза. Добрую сотню раз за десять лет работы на ТопАЗе взлетал он над Москвой или над Топтунами, но всегда короткий миг отрыва от ВПП воспринимал, как прощание с Землёй. Воспринимал, как космонавт, направляющийся в Неведомое. Не то, чтобы он боялся грозы, например, или не верил в экипаж. Нет. Он знал, что, взлетая, самолёт отдаётся на откуп случаю. А случай непредсказуем.
Однако, чутко подрёмывая в ожидании приземления в родном Тетёркине, можно и повспоминать всласть, а то бы когда ещё время нашлось на такое никчёмное занятие.

Вот, например, как его занесло на ТопАЗ.
В начале семидесятых окончательно разрушилась непрочная времянка семейной жизни Семёна с Маней. Не судьба.
Сколько раз расходились-сходились, а, выходит, всё зря. Тогда ещё, после первого скандала под новый, 1963-й год, не надо было мириться. А он, дурак, поддался и к тому же  усложнил жизнь тем, что согласился, чтобы Маня ещё раз родила. Так появилась прелестная Ксеня. Но даже две дочки не укрепили союз бестолковых родителей.  Сходились-расходились.
В итоге более десяти лет личной жизни коту под хвост. А Ната и Ксеня? Им-то за что такая канитель?.. И, как человек решительный, Семён предпочёл начать жизнь с чистого листа…

Ехал он, конечно, не в Москву. Когда человек решает начать жизнь ещё раз, он её редко начинает в столице, это удел немногих счастливчиков. Настроение его в те дни было таково, что любая окраина, любой медвежий угол были бы по сердцу. Поэтому, обдумывая свои жизненные планы, Семён наметил для начала два варианта. Одним из них был ТопАЗ, Топский автомобильный завод, о строительстве которого за Уралом, как и о КамАЗе на Каме, распинались газеты, а вторым – нефтяная целина тюменского Севера.
Кое-какие сведения о нефтяном Эльдорадо у него имелись. Внимательно просмотрел он и карту Западной Сибири. Такие городки, как Сургут, Нижневартовск, Мегион, Самотлор, Уренгой или Нефтеюганск крепко засели в голове. Звучные названия явственно пахли романтикой, свободой, возможностью начать следующий этап жизни по-новому.
О ТопАЗе Семён знал гораздо меньше, буквально в общих чертах, но, во-первых, ехал он, всё-таки, проработав два с половиной года на Запорожском автозаводе, и имел поэтому кое-какой опыт и некоторые знания структуры автомобильной промышленности, что, считал он, на ТопАЗе могло пригодиться.
Во-вторых, Семён имел рекомендательное письмецо одного своего приятеля, Саши Родзина, к Л. М. Эйнгорну, начальнику управления оборудования ТопАЗа, в котором Родзин жутко привлекательно расписывал своему бывшему сослуживцу Леониду Моисеевичу достоинства подателя сего письма. Естественно, полагал Семён, такое письмо могло стать поводом к первоначальному разговору насчёт работы, и это придавало ему храбрости. А то, что в старших классах своей родной 23-й школы он учился с Ритой Эйнгорн, могло пригодиться в разговоре с Л. М. Эйнгорном… И Семён решил оставить добычу нефти и газа в качестве варианта № 2, а начать с ТопАЗа.

Уезжая из Запорожья, билет Семён взял до ближайшей к ТопАЗу станции Метельная, наивно полагая вместе с А. Родзиным, что Сашин друг Л. М. Эйнгорн сидит со своим управлением в Топких Колтунах, что за Медвежанью, и в поте лица трудится над расконсервацией прибывающего из десятков загнивающих капстран оборудования. Однако, провожая Семёна, Саша обмолвился, что в Москве ТопАЗ имеет небольшое представительство – Московскую дирекцию, куда стоит зайти и уточнить, что и как. Адреса этой конторы он не знал. Сказал только – ищи где-то то ли в Армянском переулке, то ли за Птичьим рынком.

Когда в двенадцатом часу дня 20-го июня безработный Семён Серба вышел на привокзальную площадь Курского вокзала в Москве, то первым делом направился к киоску Мосгорсправки. Затем, сдав свой нетяжёлый чемодан в камеру хранения, свободный советский человек Серба поехал по добытому адресу в Армянский переулок.
Москву он знал довольно хорошо со студенческих лет и, пообедав в пельменной на углу улицы Горького в проезде МХАТа, направился к метро Проспект Маркса. Эта станция на его памяти переименовывалась дважды: одно время она называлась Охотный ряд, а ещё раньше, до 1956 года, - "Им. Л. М. Кагановича".
Лазарь Моисеевич считался созидателем метро, хотя, если по правде, то Иосиф Виссарионович просто проявил немереное кавказское радушие и широту натуры, разрешив такое святотатство, – всем было известно и понятно, что Московское метро построено под руководством великого товарища Сталина, ибо и дураку ясно, что никакой ни Лазарь, ни Моисеевич, ни оба вместе не могли бы задумать и осуществить столь эпохальное дело…

Выйдя из павильона станции метро Кировская и отирая пот со лба, гость столицы, нетерпеливо расталкивая прохожих, шагнул было через проезжую часть, но, поспешно и постыдно крутонув задом перед наглым серым Москвичом, привычно тормознул у Главпочтамта. Взглянув на градусник, показывавший +32 в тени, купил Эскимо, а затем  обратно перешёл улицу Кирова, бывшую Мясницкую, чтобы зайти в магазин Чай, ибо хладнокровно пройти мимо этой архитектурной бонбоньерки было не в его силах.
Всегда, бывая в Москве, он, если случалось оказываться поблизости, непременно на пару минут заходил в сей мавзолей купеческого чревоугодия и благопития. Постоял минутку у кофейного отдела близ кофейных мельниц, окунувшись в облако благородных тропических ароматов, вдыхая впрок волнующие запахи заморских снадобий.
Медленно перешёл в чайный отдел, чтобы постоять ещё и у прилавка, где продавали чай на развес. Там тоже было чего пообонять и чем насладиться всласть…
Вздохнув, Семён вышел на залитую беспощадным солнцем улицу, вновь перешёл её и побрёл в сторону Лубянки. Армянский должен был быть где-то неподалёку, с левой руки.
Соскучившись по Москве, Семён жадно глядел по сторонам, медленно поспешая. И часа в три дня достиг намеченной цели, случайно наткнувшись на искомый переулок. Пройдя во двор двухэтажного купеческого особняка, каким-то чудом сохранившего со стороны переулка следы былого архитектурного щегольства, он внезапно очутился у железной, крашеной суриком двери с простенькой фанерной табличкой над входом – Дирекция строящегося Топского автомобильного завода (ТопАЗ).

На втором этаже (ему показалось, что четвертый, – такими затяжными оказались подъемы по старинным, чугунного литья, ступеням) он разыскал-таки таинственную дирекцию. На двери маленькой каморки его ожидал сюрприз – табличка Управление оборудования ТопАЗа.   Л. М. Эйнгорн. Ещё не веря своим глазам, Семён робко постучал.
Леонид Моисеевич, только утром прилетевший из Зауралья, принял его лично.  Вспомнил Сашу Родзина и их с ним молодые годы на Горьковском автомобильном заводе. Повздыхал. Похвалил Сенькин порыв. Посетовал, что Магнитку строили отцы, а ТопАЗ, как и КамАЗ, – алиментщики. Полистал трудовую книжку. Установил, что Семён никогда в жизни никакого отношения к закупкам оборудования не имел и поэтому ему никак не годится. Вспомнил, что в Управление смежных производств (УСП) требуются разного рода снабженцы и позвонил куда-то на Таганку Рабиновичу.
- Дима, привет, - сказал он в трубку, - тут  один кадр подъехал из Запорожья, с ЗАЗа. Его мой старинный приятель рекомендует…
Да я бы взял, но он в моих делах не копенгаген. Подъезжай, он, кажется, на ЗАЗе резиной занимался…
Оказалось, большая часть управлений и производств ТопАЗа уже перебралась с Армянского переулка в здание бывшей церкви где-то за Птичьим рынком близ Таганки. Так что пока ещё неизвестный Рабинович, выходит, располагался уже в том здании и, насколько Семён понял из разговора, обещал вскоре приехать. И действительно, минут через сорок в кабинет Эйнгорна, где Серба расселся и разомлел, рассматривая шикарные каталоги с оборудованием, без стука широко распахнув дверь, вошёл высокий смуглый человек с жирными курчавыми чёрными  волосами с проседью, крупными миндалевидными глазами и орлиным взором. Правда, эту орлиность несколько смягчали огромные очки в карикатурной черепашьей оправе, как у Райкина.
- Этот, что ли? – Спросил он, кивнув в  сторону претендента на должность и пожимая Л. И. Эйнгорну руку.
- Он самый. – Улыбнулся Эйнгорн, приглашая гостя присесть на единственный свободный, до крайности ободранный венский стул. – Кажись, это по вашей епархии…
Рабинович критически оглядел Сербу с головы до ног. Они познакомились, и он углубился в чтение рекомендательного письма и трудкнижки.
- Поехали! – Наконец подытожил Диамат Тевиевич, чьё отчество Семён затем разучивал месяца три.

Они погрузились в потрёпанный, когда-то зелёный служебный Москвич, за рулём которого сидел молчаливый то ли ханты, то ли манси, невесть откуда взявшийся в Москве, и понеслись по чудесным улицам летней столицы, где уже несколько спала жара, поскольку день клонился к шести часам.
Вот и Птичий Рынок, вот ещё два правых поворота и тормознули у храма божьего, конечно, бывшего, но хорошо сохранившегося. Даже купола нагло пялили в небо некогда благочестиво-скоромные сисястые формы, хотя и лишились  в своё время вычурных крестов и медных листов кровли. Про колокола и всякую начинку в виде икон и прочей мракобесной утвари можно и не упоминать – опиум для народа партия большевиков изничтожила навечно!..
И, к счастью, Рабинович и Серба ещё застали начальника отдела кадров Войтенко (у Сеньки сразу же шевельнулась мысль, не родня ли он запорожскому мэтру национальной украинской прозы Володымыру Войтенке, но побоялся спросить у солидного дядьки), который дал ему заполнить личный листок, автобиографию и ещё какие-то бумаги (к  счастью, торопясь со службы и поглядывая на часы, Войтенко поленился потщательнее посмотреть  документы претендента и беспечно не попросил предъявить военный билет, иначе Семёну ТопАЗа, несомненно, было бы не видать…).
Принят он был на должность начальника бюро формовых резино-технических деталей отдела резино-технических изделий (РТИ) с окладом 135 рублей без всяких премий и коэффициентов, но с обещанием сразу же дать ему отдел РТИ, как только в штатном расписании появится должность начальника отдела РТИ и если он будет хорошо себя вести, что, по правде говоря, ему в жизни удавалось редко.
Хотя тот же Войтенко при этом вручил новому первопроходцу Автопрома направление в общежитие, но предупредил, что появиться в нём следует только завтра из-за каких-то там ещё посторонних обстоятельств, так что проблему предстоящего ночлега Семёну предстояло решить самостоятельно.
Из отдельных замечаний новых начальников Серба начал постигать, что в Топкие Колтуны ему пока ехать не придется, а с годик или даже несколько лет надо будет провести в Москве, так как, пока там, на берегу чистой таёжной реки Топи, будет строиться автогигант и город при нём, надо будет, сидя в Москве, вести подготовку производства тяжёлых автомобилей. Обстоятельство, весьма поднявшее Семёну настроение!
Пожелав новоиспечённому топазовцу завтра не проспать к началу первого рабочего дня, Рабинович и Войтенко заспешили домой…

… Наскоро перекусив в какой-то  забегаловке около кинотеатра Таганский на одноименной площади, Семён перешел её и спустился в метро на кольцевую линию. Прошедший колготной день очень утомил его и, несмотря на то, что было ещё по московским понятиям довольно рано, не более 23-х часов, он поехал в сторону Курского вокзала. Добраться до Курского от Таганки – дело не более десяти минут.
Конечно, можно было созвониться с Галкой Хлопониной-Жаровой и напроситься на ночёвку, но он не стал спешить с визитом, потому что был неготов и к нелёгкому разговору, неизбежному при “разборе полётов”, и к сюсюканью с её приставучими детьми…
Купив в вокзальном киоске несколько экземпляров нераспроданной утром Правды, он подыскал в одном из  залов свободную скамью и с удобством устроился, сняв туфли и подложив под голову жёлтый кожимитовый портфель. Заснул,  как убитый, потому как сказалось напряжение последних недель…
… Утром, умывшись и побрившись, подобно тысячам других дорогих гостей Москвы, в вокзальном туалете, жадно проглотив буфетную холодную котлету, ещё позавчера надежно зацементированную в тесте, запив затем котлету стаканом безвредного для здоровья ячменного кофе, Семён поспешил на работу и к девяти часам уже подходил по чисто подметённому тротуару к бывшей церкви, пятиглавое красно-кирпичное тело которой, обласканное утренним солнцем, возносилось красиво и монументально над окружающими её вековыми липами в глубине аллеи. У входа в храм, где Семён побывал накануне вечером, толпился немногочисленный народ провинциального пошиба.
Семён прямиком двинулся  к Д. Т. Рабиновичу, который стоял неподалёку, покуривая в обществе довольно разговорчивой блондинки, коей оказалась, как  Сенька потом узнал, Вера Неваляева. Рабинович понял, что Семён мысленно просит его  стать гидом, и повёл новичка на третий этаж в апартаменты УСП (Управления смежных производств), состоявшие из одной большой трапезной под тяжёлым сводчатым потолком, где сидело в невероятной тесноте более 20-ти человек, и небольшого алькова в конце трапезной – площадью эдак метров на десять, отделенного от основного народа фанерной стенкой с фанерной же дверью. В алькове сидели начальник УСП Антонов Никифор Витальевич и его замы – Д. Т. Рабинович, Костя Шершнёв и Ким Маратович  Загогулин. Диамат Тевиевич, а может быть, Товиевич или Тевьевич (помните, Тевье-Молочник  у Шолома-Алейхема?), – кто их разберёт, – ввёл Сербу в альков, плотно прикрыл  дверь и представил Н. В. Антонову, которого, таким образом, поставил перед фактом, поскольку вчера Антонова почему-то не было и получалось, что Д. Т. принял Сербу на работу без согласования с ним.
- Ну ладно, принял так  принял, - миролюбиво сказал начальник управления, стирая с красного, как столовая свёкла, лица щедрый пот огромным клетчатым платком. Галстук был им очень фривольно ослаблен, верхняя пуговка рубашки расстегнута, пёстрые подтяжки впивались в архиерейско-пивной живот.
Рабинович вывел новичка в "залу" и подсел с ним к коллективу. Познакомил его с заместительницей начальника отдела РТИ, то есть с непосредственной руководительницей, Клавдией Михайловной Сашамур, не забыв сказать ей мимоходом, что новобранца вскоре переведут начальником отдела. Это, естественно,  вызвало на длительный срок соответствующую дружескую реакцию со стороны Клавдии Михайловны. С милой молодящейся бабулькой, несмотря ни на что, Семёну доведётся проработать более шести лет, до самой её смерти в декабре 1978 года.
Неподалеку сидела, углубясь с утра в какие-то невероятно громоздкие расчёты, добрейшая Лидия Германовна Аистова, на долгие годы ставшая для него надежной помощницей, энциклопедией всяческой цифровой информации по РТИ.

Прошло некоторое время и Семён, где самостоятельно, где с помощью Л. Г. Аистовой, "освоил" весь состав управления. Вон сидит Борис Иосифович Сигнал, про которого ходили настоящие легенды вроде того, что он всю тысячу наименований крепежа на автомобиль ТопАЗ знает наизусть, и что с ним насчёт этих железок советуется даже замминистра известный умник  Е. А. Башинджагян.
Далее расположился Гриша Александровский, эрудит и технарь, начальник технического отдела. А вон там, у окна, благодушествует Толя Куроедов, начальник отдела электрооборудования. Тут же, на виду у всех, расположились Костя Костенко-Красный, замначальника отдела пластмасс, далее Инга Изотовна Афонина, замначальника отдела внешних сношений, за ней личный секретарь шефа Алла Подребрикова, ещё дальше Галка Бочонкина и ряд других, более или менее ярких личностей. Всем им придётся дать, по возможности, подробные характеристики в своём месте.
В общем, хороший, здорово спаянный коллектив, несомненно, способный за сравнительно короткий исторический срок провести подготовку производства автомобилей ТопАЗ по закреплённой за ним номенклатуре.

Итак, 21-го июня 1972-го года начался первый рабочий день Сербы на ТопАЗе. Сейчас уже не вспомнить подробно сумятицу первых дней. Но если итожить их шутя, (а серьёзный читатель понимает, что то, о чём придётся далее сказать в начатой фразе, – итог полуторагодовой согласованной работы десятков институтов, главков, министерств, Госснаба, Госплана и, конечно, Совмина, а также почти сотенного коллектива тогдашней дирекции ТопАЗа, а вначале, разумеется, Московской дирекции ТопАЗа, специалистов, пришедших в эту богоугодную трапезную ранее Семёна), то, имея в виду первые три дня, можно сказать так: 21-го июня  Семён осмотрелся, 22-го – подготовил проект постановления Совмина СССР о ТопАЗе, 23-го – подписал и выпустил в свет это постановление под № 472.
И оно оказалось настолько удачным, что в последующие годы трудовых побед и свершений  90-тысячный коллектив ТопАЗа не реализовал и половины из намеченного тогда Сербой и его соратниками в этом постановлении…

Как Серба вскоре убедился, жизнь в Московской дирекции ТопАЗа била кипящим ключом. Бывший храм божий, превращенный безбожниками в улей для трудолюбивых инженеров, должен был по замыслу руководителей Минавтопрома объединить в едином трудовом порыве сотню-другую специалистов со всех концов необъятной нашей страны. Но оказалось, что свезённые со всей безразмерной советской округи инженеры, имея за плечами разнокалиберный, несопрягаемый  опыт и привыкнув на своих родных заводиках к тихой кабинетной работе, не смогли мгновенно оценить задачу и сплотиться в единый монолит.
Да и цели, внутренние причинные, движущие  пружины их мотиваций очень  не совпадали. Одни приехали за карьерой (фу, как по-капиталистически…), другие напролом лезли в загранкомандировки (внутренняя гнильца, замешанная на низкопоклонстве перед гнусным Западом…), третьи надеялись на быстрое решение квартирной проблемы (рвачи-шкурники…), ещё одни сбежали на ТопАЗ с любовницами (разложенцы, открыто похерившие нравственные идеалы светлого будущего…), некоторые делали большой бизнес на неразберихе первых лет (махеры-комбинаторы, обреченные в будущем на длительные сроки общественно полезных работ на северах…), даже попадались и такие, кто искренне думал, что строит коммунизм и тем сюрпризом осчастливливает всё прогрессивное человечество, – в общем, единства порыва ну никак не получалось.
Но, тем не менее, каждый старательно играл выбранную им самим роль, играл так же прямоугольно, как играют в разъездных драмтеатрах – что с ними, зрителями, станется, от некуда деться  похлопают! Знаете, есть такие театры. Их названия часто вводят в заблуждение неискушенного. Например, Московский областной драмтеатр. Собственно, в Москве этот "театр" бывает от силы неделю в году и играет в каком-нибудь Доме офицеров Московского округа или Доме культуры слепоглухонемых. На провинции же его часто по незнанию принимают за московский, столичный, то есть за классный театр. Они же рыщут из города в город, выступая в любом выделенном им сарае, и довольствуются жиденькими аплодисментиками школяров, коих по плану расширения кругозора в области отношений полов привели на "Валентина и Валентину" заботливые классные руководительницы…
Пятиглавый облупленный советский балаган в задрипанном сквере  близ Таганки был полон высоконравственного гула. Но выступал в нём не Театр на Таганке, а его младший брат – самодеятельный коллектив автомобилестроителей, наскоро составленный из добровольцев-любителей. История поручила этому разношерстному люду сыграть задуманный "наверху" спектакль "Автоград на Топи".
Семён вступил в эту труппу, когда оркестр окончил играть  увертюру и занавес, щедро отряхивая полувековую пыль славной истории Союза,  резко пошёл вверх…


2.

… Недельки через две, в начале июля, Семёна снарядили в первую командировку в Топкие Колтуны на предмет осмотреться на месте. Прождав часа три на грузовом дворе аэропорта Быково, он, наконец, забрался в военно-зелёное алюминиевое чрево старенького "ИЛ-14", ходившего тогда по арендованному маршруту Москва – Топкие Колтуны.  Буднично-благополучно взлетели. А ещё через три часа изнурительно-блевотного полета сели на грунтовую полосу местного аэропорта Тетёркино.
С невероятным трудом добрался Семён на попутном ГАЗ-53 до посёлка Мостоотряд 18 на окраине райцентра Топкие Колтуны, в просторечии новосёлов Колтуны или даже чаще почему-то - Топтуны, и разыскал там дом 3/11, блочную 3-х этажку, где жил зам. генерального директора ТопАЗа по оргвопросам Н. Н. Кислощеев.
Рабинович, отправляя Семёна в путь, рекомендовал, на случай, если не будет мест в гостинице "Топь", обратиться к Николаю Никитичу, который непременно поможет. Вечерело, когда Сенька установил, что гостеприимной гостиницей в городе сибиряков, возводящих автомобильный гигант, и не пахнет. "Топь" была забита до отказа.
Дом, где обычно останавливалось руководство и где обитал таинственный Кислощеев, 3/11 – располагался неподалеку от "Топи", стоит лишь перейти улицу Автомобилестроителей. Разыскать апартаменты Кислощеева оказалось несложно, его здесь знала каждая собака.
На робкий звонок Семёна из двери шумно выгромадился дебелый упитанный восточный человек с густыми насупленными бровями. Хотя, как Серба узнал позже, большой начальник был крещёным татарином, на что явственно указывало русское фио, но облик его показался гостю из Москвы несоответствующим фамилии.
Мрачно выслушав Сенькины пояснения, Николай Никитич, густо уснащая свою эмоциональную речь чисто русскими идиоматическими выражениями, дал понять, что заниматься на ночь глядя вопросом Сенькиного ночлега он считает неподобающим для руководителя своего ранга, и посоветовал не отвлекать его от дел поважнее. Дверь он захлопнул перед самым носом Сербы таким образом, что у того пропало всякое желание сунуться к нему ещё раз.
Уныло побрёл Серба ещё по одному адресу, а именно в общежитие к Володе Евграфову, который работал в одном из отделов УСП уже в составе Топской дирекции ТопАЗа. Хотя они и увиделись впервые, прием Евграфов оказал гостю из Москвы более спокойный и достойный, чем Николай Никитич. Накормил ужином, раскупорив банку тушёной говядины и ещё какую-то банку овощных консервов. Нашлось и по сто граммов водочки. Да ко всему этому и поговорили по душам. Однако приютить Семёна на ночь он тоже не мог, комната была крайне переселена.
- Не расстраивайся! – Сказал Семёну Володька. – Есть идея! Наш Загогулин сейчас в Москве, квартира пустует, туда и пойдёшь ночевать. Ключ наверняка у соседей, постучи,   объясни, в чем дело, и не может такого быть, чтобы не пустили…
Сказано – сделано! Через пару минут от дежурной по общаге Володя уже названивал в справочную по городу. Момент – и сослуживцы уже обладали адресом Загогулина, и Серба пошёл его разыскивать, с сожалением оставив гостеприимного Евграфова размышлять о смысле и преимуществах холостяцкой жизни.
Добрался до будущего проспекта Брежнева, а пока что улицы Командарма Уборевича, в ту пору жутко разрытой бульдозерами, перебрался через неё (благо, над котлованом возводимого проспекта горели десятки  временных фонарей), спустился к гастроному (городишко полого спускался к речке Гусиной, притока Топи), обошел его с тыла и разыскал нужную пятиэтажку. И вот уже поздний гость обречённо позвонил в дверь, которая к его изумлению открылась. Семён до сих пор не знает, почему не позвонил соседям и не попросил ключ. Открыла ему молоденькая якуточка, очень плохо говорившая по-русски. Семён зашёл. Она подтвердила, что Загогулин живёт именно в этой квартире, но сейчас его нет, он на охоте и вернется через дня три. Семён объяснил ей, что он друг и сослуживец Загогулина, и что тот не против, если Семён поживёт у него пару дней. Она радостно и согласно закивала.
Показала пришельцу две комнаты Загогулина и свою – малосемейку, то есть комнатку в этой трёхкомнатной квартире. Почему-то в Колтунах стеснялись называть такое уплотнённое  расселение и проживание нескольких семей в одной квартире добротным  советским словом "коммуналка"…
Вскоре пришел муж этой молодой черноглазой газели, тоже какой-то нерусский. Познакомились, жена мужу чего-то долго и быстро, но дружелюбно тарахтела, видимо, по-якутски, после чего он улыбнулся и сказал, что друг Загогулина – значит, его друг.
Оказалось, что молодая парочка действительно якуты и припёрлись на всесоюзную стройку ТопАЗа из Якутска.
Семён спросил, разве не было поближе какой-нибудь большой стройки, но они рассмеялись и ответили, что им хотелось перебраться в Европу, и вот они выбрали ТопАЗ… Правда, то, что Топкие Колтуны находятся в Зауралье, а это ещё Азия, их не смутило, по их понятиям всё, что  западнее Красноярска, это уже Европа…
Он умылся, громко фыркая в ванной. Затем молодая хозяйка позвала мужчин в кухню и усадила за стол. Втроём поели пельменей и выпили по рюмке водки, которую хозяева называли почему-то по-своему – арыгы. Ну, подумал Семён, арыгы так  арыгы! Усталость брала своё (да и было далеко за полночь), и он, наскоро помывшись в ванной, устроил постель в большой комнате на диване и заснул безмятежным сном.

Утром Серба разыскал вагончики УСП (здесь многие службы и целые заводские коллективы располагались покудова в вагончиках) и горячо поблагодарил Евграфова за дельный совет. Тот тоже обрадовался, что Серба разыскал Загогулина  и нормально отдохнул. Но, по первому разу, никого из работников Топской группы УСП не запомнил. Единственное знакомство – Володя Евграфов. К нему Семён и обращался по каждой мелочи.
На следующий день московский гость поехал автобусом посмотреть строительство Нового города. Лето выдалось дождливым, с утра прошёл ливень, дорога № 1 представляла собой печальное зрелище. Техника шла по шоссе сплошными потоками в оба конца, подминая под себя и кроша новую бетонку, покрытую основательным слоем липучей грязи. У въезда в "новый город" по направлению будущего проспекта 50-летия СССР расположились пресс-центр, столовая  и масса вагончиков строителей. Семён вышел из автобуса прямо в вековую грязь и ошалело огляделся. Идти дальше не имело смысла – сплошное море размокшего глинистого грунта, в котором беспомощно барахтались панелевозы. Внушительная траншея будущей транспортной развязки напоминала карьер. Практически никакого города ещё не было. Стояли отдельные дома по Московскому "проспекту", где-то в районе будущего 29-го комплекса, и дома 4/06, 4/07, и, кажется, в какой-то стадии готовности дом 4/08. Дальше, в сторону ещё не построенного кинотеатра, его назовут "Ермак", хотя по проекту он должен был называться "Сатурн", виднелись одни лишь котлованы. Но несомненно, что из наполненных дождевой водой котлованов вскоре возникнет проспект Ермака. По крышам готовых домов бежала бодрая неоновая надпись: "ТопАЗу быть в 1974-м году!".

Так или иначе, но наступило Сенькино третье утро в Топких Колтунах.  Он тепло попрощался с подселенцами Загогулина и в переполненном автобусе поехал в аэропорт Тетёркино, прислушиваясь, как клянут и Топтуны, и ТопАЗ те, кто уже вкусил от автомобильного пирога и, разуверившись, бегут в более обильные и удобные для жизни места.
Для своих коллег-москвичек, сотрудниц УСП в Московской дирекции, Семён вёз по их заказу несколько палок отличного топтунского "сервелата", каковой к тому времени в Москве уже невозможно было достать. Местный мясокомбинат десятки лет делал и делает отличные колбасы по проверенным, надёжным рецептурам…

Когда же Семён начал в прокуренном церковном коридоре рассказывать, как провел время в Топтунах, кто-то обратил внимание на его повествование о прекрасных свойствах дивана общего любимца Загогулина. Поскольку  самого К. М. Загогулина Семён в лицо знал плохо, то, естественно, не обратил внимания, что тот стоял рядом и внимательно слушал, тихо улыбаясь.  Семён уверил коллег, что записал адрес Загогулина на тот случай, если кто днями полетит в Топтуны и будет в затруднении, где остановиться. Все согласно закивали, давясь смехом…
На следующее утро к  Семёну подбежал кто-то из сотрудников, кажется, Костя Костенко-Красный, и взволнованно сообщил, что его разыскивает топтунская милиция, что уже неоднократно звонили, якобы его обвиняют в ограблении квартиры в Топтунах. Семён рассмеялся, назвав это неумной шуткой. Но тут подошел человек, к которому Костя обратился, назвав его Кимом Маратовичем, и Серба понял, что перед ним сам Загогулин. Он улыбался. Семён рассказал ему о глупой шутке, но Загогулин вдруг помрачнел. Спросил, по какому адресу Семён ночевал в его квартире. Серба назвал и описал поиски дома.
- Я так и знал! - Ещё более помрачнел Ким Маратович. – Я живу совсем в другом доме, - и он назвал свой настоящий адрес в Топтунах.
Семён ответил в порядке защиты, что тот адрес ему дала справочная служба, на что коллега пояснил, что фамилия Загогулин в Топтунах то же, что Кузнецов в Москве – их не одна сотня наберётся...
Семён теперь понял всё и очень перепугался. А вдруг кто-то ограбил того, чужого Загогулина, а всё падёт на  него?

Он очень переживал, пока не выяснилось, что эта история всё-таки добротный розыгрыш. Однако расстроился.  Как же ему не бросилось в глаза то, что квартира оказалась против ожидания плотно заселённой, тем более что реплика соседки о том, что Загогулин на охоте, прямо указывала на несоответствие данных – топазовский Загогулин заведомо был в Москве…
До сих пор Семён с трепетом вспоминает этот случай и не может себе представить, какое у него было бы лицо, если бы его среди ночи стянул с дивана хозяин квартиры, возвратясь с охоты на день раньше…
… Долго ещё мужики из УСП подтрунивали надо ним, вспоминая этот удивительный случай, а больше всех посмеивался Ким Маратович. Но однажды он перестал улыбаться, а через некоторое время коллеги узнали, почему. На этот раз героем романа оказался он сам.

Подведем некоторые итоги обустройства Сербы в Москве.
Первые дни на ТопАЗе оказались самыми тяжёлыми в плане выживания. Вот примеры записей в дневнике Семёна в июле.

01 июля 1972 года
 Состояние кошелька:
Остаток денег на утро = 13 руб. 65 коп.
Приход                =  3 руб.         (сдал стеклопосуду).
Расход за день              =  1 руб. 10 коп.
Остаток на вечер         = 15 руб. 55 коп.

02 июля 1972 года
 Состояние кошелька:
Остаток на утро        = 15-55
Расход                =  1-22
Остаток на вечер      = 14-33

03 июля 1972 года
Состояние кошелька:
Остаток на утро       = 14-33
Расход                =  1-24
Остаток на вечер     = 13-09

04 июля 1972 года
Состояние кошелька:    
Остаток  на утро      = 13-09
Расход                =  2-48
Остаток на вечер     = 10-61

05 июля 1972 года
Состояние кошелька:
Остаток   на утро     = 10-61
Расход                =  2-45
Остаток на вечер     =  8-16

06 июля 1972 года
Состояние кошелька:
Остаток  на утро      =  8-16
Перевод                = 25-00  (перевод от мамы)
Расход                =  2-16
Остаток на вечер     = 31-00

07-08 июля 1972 года
Состояние кошелька:
Остаток        = 31-00
Расход          = 13-20
Остаток        = 17-80

09 июля 1972 года
Состояние кошелька:
Остаток        = 17-80
Зарплата       = 77-07
Расход           =  4-67
Остаток         = 90-20

10 июля 1972 года
Состояние кошелька:
Остаток        = 90-20
За квартиру  = 75-00
Остаток        =  15-20…

В августе к школе он забрал Наточку. Снял неплохую сухую и тёплую комнату в четырёхкомнатной квартире на улице Нижегородской, совсем недалеко от работы (несколько остановок троллейбусом). Школа тоже через дом. В этой коммунальной квартире кроме их с Наткой живут ещё две семьи. Одна одинокая женщина и ещё одна бабёнка - парикмахер по распространенному имени Татьяна, кажется, Байбакова, с двумя дочерьми 10-ти и 18-ти лет (у них аж две комнаты).
Через неделю после заселения Семёна и Наты из поездки в Юрмалу вернулась старшая дочь соседки Татьяны Ирка. Она оказалась милой компанейской девчонкой, в меру симпатичной, наивной, ласковой и приятно сисястой.
Уже через пару недель у Семёна с ней заполыхал нешуточный роман. Общая крыша и расположенные рядом двери их комнат быстро привели к торжеству инстинктов, и вскоре она взяла за правило далеко за полночь тихонько пробираться к Семёну в комнату, где они прямо на полу на стареньком ватном матрасе битый час решали извечную мировую  проблему, кто кого любит сильнее… К счастью, их тайна каким-то чудом  удержалась в тайнах, и никто  их развлечениям не помешал. Главное, что Ната ни разу не проснулась, а то бы всё горело синим пламенем…

Младшая сестра Ирки Стэллочка - жирная и ленивая,  но для Наты всё-таки какая ни есть, но подружка. Вечерами все жители коммуналки часто чаевничали вместе, по-коммунистически,  на кухне.
Однажды поздним вечером, когда Ната и Стэллочка играли в комнате Байбаковых, а взрослые пили чай на кухне, девчонки выбежали со страшным криком. Оказалось, что Ната нечаянно села на диван, на котором лежали небольшие ножницы, и они вонзились ей в попу. Так с ножницами она и появилась на кухне, ревя в три ручья. Конечно, ножницы были извлечены, но Семён перепугался, ведь возможно заражение. 
Он кое-как  одел ребёнка, накинул пальто, подхватил доцю на руки и помчался куда-то за три улицы в дежурный травмопункт, где сделали соответствующий укол. Ната ревела, но хирург, осмотревший ранку, её успокоил. Он сказал, что сесть на ножницы, невелика беда. Вот у них как-то был случай, когда невнимательная девочка такие маникюрные ножницы проглотила, вот это – да! Пришлось им, врачам, изрядно повозиться, пока извлекли…

На работе все считали Семёна ответственным отцом и ставили другим мужикам в пример. Недавно, всё-таки,  пробили должность начальника отдела РТИ, и  оклад Семёна теперь составляет 140 рублей, да и звание высокое…
Ещё у них с Натой было приключение с хомячком. Пошли как-то с ней на Птичий рынок (он здесь, на Нижегородской, недалеко), и она уговорила отца купить хомячка.  Серба не устоял, и зверь поселился в их комнате. Через день он исчез, хотя вроде спрятаться было и негде. Но по ночам хомяк выбирался из своего убежища и съедал приготовленную ему пищу. Так прошло недели две.
Ситуация нерешённости с дурацким хомячком выводила Семёна из себя. А тут ещё бурная страсть Семёна и Ирки стала угасать. Охлаждение их отношений началось так же внезапно и необъяснимо, как и вспышка неодолимой тяги друг к другу месяц тому назад…
Однажды Семён затеял стирку и вынул из шкафа накопленную грязную одежду. В общей куче барахла скомканно лежала и его новая капроновая импортная рубашка, которую недавно купил и которой очень гордился. Итальянская! Развернул её и обомлел. Она вся была в дырах! Оказалось, что хомяк устроил в ней своё зимнее гнездо. Семён захлебнулся адреналином, схватил объявившегося поганца-хомяка и на глазах изумленной Наты вышвырнул его в форточку (они жили на четвертом этаже). Дочь побежала вниз искать друга,  но вернулась в слезах – хомяк исчез, как в воду канул…

Как-то друг Сербы Виктор Лях, всего две недели как переметнувшийся с ЗАЗа на ТопАЗ следом за Семёном, позвал друга оттянуться в воскресенье за городом. Вроде как жест благодарности Сербе за то, что показал дорогу на ТопАЗ, где действительно масса возможностей для карьерного роста и самореализации.
– Не беспокойся, я при деньгах, мне Светка, когда в Москву снаряжала, пятьсот рубликов дала на мелкие расходы. Так что выпивон и закусь – с меня!..
Но вот в какую сторону податься? Семён, как больший знаток Москвы и Подмосковья, предложил смотаться в Вешняки. Он отлично помнил восхитительные дни и ночи, проведённые там в далёком 57-м с Ниной.
Быстро составили компашку. Семён, естественно, собрался уговорить Ирку, а у Виктора были виды на  Верунчика Неваляеву из отдела агрегатов. Статная Вера, ещё далеко не старая двадцатипятилетняя шатенка-разведёнка с Брянского автоагрегатного завода, сразу положила глаз на видного мужской статью, с тяжёлым нельсоновским подбородком бывшего моряка-тихоокеанца.               
В воскресенье Ирка сказала мамке, что идёт к подруге за книгой, вышла первой на троллейбусную остановку. За ней минут через пять щёлкнул дверным замком и Семён. В подошедший троллик 16-го маршрута Семён и Ирка вошли как будто совершенно незнакомые люди, безмятежно улыбаясь и глядя в окна. Стоя и незаметно ласково прикасаясь друг к другу, парочка добралась до Таганской площади, где и нырнула в метро. Вся компашка собралась  на Казанском вокзале  в 11 часов.
Быстро перезнакомились и отоварились в ближайшем от вокзала продуктовом магазине. Виктор, оправдывая имя, самовыдвинулся в лидеры. Так что без обсуждения взяли три бутылки “Столичной”, кило “Докторской”, полкило костромского сыра, кило превосходных астраханских помидор, дыню, два свежайших батона, полкило “Мишек на Севере”, две бутылки лимонада и бутылку тархуна.
Ирка, правда, попробовала настоять на портвейне хотя бы для женской фракции, но Виктор пресёк её происки в корне.
– Какой портвейн, детка?.. Мы же на природу едем. Там в лесу не то что водочка, спиртяга сойдёт за нектар моей бабушки!..
– Но я же ещё маленькая, мне водку пить мамка не велит… – Сопротивлялась Ирина.
Виктор слышать ничего не хотел, и добил дитя неразумное циничным доводом.
– Водку пить, так маленькая, а с Семёном на диване кувыркаться, так вполне взрослая! Не буди во мне зверя!.. Ремнём отлуплю!..–  Как бы шутя, нахмурил брови дядя Витя, и комсомолка Ирка отскочила от него, как от чумы, прижавшись к Семёну.
Сербу цинизм Виктора тоже покоробил, и он даже пришёл на помощь Ирке, прошептав ей в ушко:
– Может, ну его к чертям сегодняшнее мероприятие? Что мы, обязаны Виктора с подругой развлекать? Сходили бы в кино… Айда?..
Но Ирка уже оправилась от хамства дяди Вити и, возможно, даже отнесла  его паскудные нравоучения к чертам мужественности, как некое достоинство…
Она как-то быстро погасила румянец стыда на щеках и, успокоившись, чмокнула Семёна в щёчку.
– Ладно, проехали! Знаю я этих мареманов, хамить мастера. В Таллине я на таких насмотрелась за две недели!.. Пусть покупает, что хочет, мне просто подышать свежим лесным воздухом давно охота. А нам с тобой и так скучно не будет, да, милый?.. 
Вера, в планы которой не входило возвращаться с полпути, тоже встряла в разборку.
– О чем тары-бары? Кто не хочет пить, будет жевать колбаску. Нам больше достанется…  Но надеюсь, что мы все притрёмся друг к другу. Иначе, зачем бы нам переться чёрт знает куда на эту московскую природу. Тоже мне называется лес! Какой здесь, под Москвой может быть лес? Лес – это у нас, на Брянщине, а здесь – заросли бузины и клёна…
Короче, инцидент исчерпался и, закончив покупки по плану Виктора, народ  с авоськами и сумками потянулся к перронам пригородного сообщения.
Погрузились в электричку, следовавшую до платформы “47 км”. И понеслись сквозь шикарный осенний денёк искать приключений на свои бестолковые головы.
Когда выгрузились на платформе Вешняки, сердце Семёна забилось. На него нахлынули воспоминания о милых осенних встречах с незабываемой Ниночкой в далёком 57-м. Никакие Ирки не могли идти ни в какое сравнение с Ниной…
Ну да ладно! Жизнь продолжается!..
Семён по памяти провёл компанию через Вешняки и вывел на окраину Кусковского парка. Выбрали чистое сухое место под старой берёзой. За много лет сотни кампашек крепко утоптали вокруг берёзы суглинок, даже следы кострищ виднелись то там, то тут. 
Девочки под руководством Виктора готовили настоящий пикник на обочине. Оказалось, что практичный Виктор притащил в своём объёмистом рюкзаке простое “солдатское” одеяло. Ничего такого Семён с Иркой из дому вынести не могли. Но и Вера не опростоволосилась – из большой хозяйственной клеенчатой сумки она извлекла не только ещё одно похожее грубошерстное одеяло, но и небольшую льняную скатёртку, а также всякие прибамбасы, вроде ложек-вилок и стаканов…
Само собой, лес, даже если он в ранге парка, всё-таки не ресторан “Арбат” или  “Берлин”, и даже не “Арагви”.
Семён оценил проделанную работу и рассмеялся над пришедшим на ум воспоминанием. Кто-то когда-то рассказывал ему, что в Сибири летом шашни крутить очень непросто – комара и прочего гнуса – видимо-невидимо… Так местные любовники приноровились, уединяясь в лесу, натягивать шалашик из марли. И в нём уже относительно вольготно делать свои приятные дела. А эти шалашики любительницы острых ощущений  загодя шили дома, и они были тем хороши, что в сложенном виде занимали совершенно незначительный объём, так что незаметно помещались в любой женской сумочке… Из-за этого таких практичных любовниц и зовут по сию пору шалашовками, что, конечно, абсолютно неприлично…
И хотя с милым рай и в шалаше, даже в марлевом, но с удобствами да в мягкой постели как-то лучше…
Серба хотел было рассказать вспомнившуюся скоромную байку приятелям, но, будучи ещё трезвым, решил, что как-то неудобно, могут не понять, принять за пошляка, ну и всё такое прочее…

Народ, однако, уже довольно проголодался, и вид разложенной в художественном беспорядке снеди генерировал изрядные аппетиты.
– Ура-а-а!!! – Одновременно вскрикнули Ирка и Вера, когда Семён закончил кромсать батоны на огромные куски, а Виктор откупорил первую бутылку водки и стал наливать её в стаканы. Мужик опытный, он разлил на четверых идеально поровну. Но возник ропот, и главный виночерпий поправил ситуацию. Оставил дамам по сто грамм, а себе и Семёну долил до 150-ти.
В единственной Вериной эмалированной кружке пенился тархун на запивку водки,  кружку собирались передавать по кругу.
– Так выпьем за дружбу народов! – Осклабясь, возгласил Виктор, поднимая стакан и держа в левой руке дольку помидора.
Все без препирательств выпили до дна, потому что очень проголодались и хотели поскорее чего-нибудь съесть. Даже Ирка не стала возникать, а, запив водочку парой глотков тархуна и передав кружку Вере, уверенно потянулась к хлебу и колбаске.

… Через час компания выглядела очень неприглядно. Верка, нежно обнимая соседнюю берёзу,  пыталась очистить желудок, а заодно и удобрить Кусковский лесопарк.
Семён был в отрубе, и Виктор его бережно по-товарищески уложил на куче ещё прошлогодних листьев, покрытых сложенным вдвое одеялом.
Затем Виктор переместился ко второму одеялу, где сидела, очумело оглядываясь вокруг, Ирка. Виктор присел рядом и стал её страстно обнимать и целовать. Удивительно, но она тоже завелась и прилепилась к нему, распатланная и готовая на всё. Естественно, мужик не растерялся и занялся объектом любви основательно. Не прошло и минуты, как с молодой москвички слетела блузка, а лифчик вообще не оказал существенного сопротивления. Одна рука бывшего маремана крепко обнимала Ирку за загривок, а другая нышпорила у неё ниже талии, пытаясь стащить трусы… Ирка страстно мычала, отвечая Виктору хищными засосами.
Семён услышал шум баталии, и у него аварийно прояснилось в голове. А когда ещё и глаза увидели мерзкую картину, хмель на минуту покинул полудохлое тело, и оно как бы грозно зашевелилось.
– Бля-я!!! Виктор, сволочь! Ты чё творишь, сука?! – Возник Серба, пытаясь встать хотя бы на карачки. И это ему почти удалось. Но победа над всемирным тяготением оказалась мнимой. Серба пошатнулся и упал на спину к подножию ближайшей старой ели на  подстилку из опавшей прелой хвои, шишек, полусгнивших сучков и сломанных зимними ветрами ветвей.
Один из сучков неудачно выпрямился и воткнулся Семёну под левой лопаткой… Семён перевернулся на живот, а на спине  у него по рубашке начало расползаться алое пятно.
– Ой! – Завопила Верка, возвращаясь, наконец, от спасительной берёзы.
Ирка очнулась от гипноза низменных чувств и, резко оттолкнув Виктора, схватила валявшиеся у её ног лифчик и блузку и отвернулась, пытясь приладить на своём бесстыдно оголённом теле причандалы порядочной молодой женщины.
Виктор тяжело встал и молча потопал к Семёну, над которым уже склонилась кудахчущая  Верка.
– Ни хрена себе!.. – Удивился Виктор, нагибаясь у раненому. – Давай, Верунчик, вытащи аккуратно сучок. И сразу забинтуем…
Вера поняла задачу и резким движением выдернула сучок из раны. Оказалось, что он проник в ткани на два-три сантиметра. Рана кровоточила, но кровь не струила, значит, крупные сосуды не повреждены.
Лях довольно проворно стащил с себя белую выходную рубаху,  тотчас стал умело рвать её на широкие длинные ленты. Верка брала ленту за лентой, вешая себе на левую руку. Одну ленту смяла и затампонировала рану, а другие, связывая по две, применила как бинты. Виктор усадил коллегу, и Вере удалось дважды обмотать потерпевшего самодельными бинтами.
– Полундра! – Скомандовал Виктор. – На этом представление заканчивается! Давайте, девочки, собирайте барахло, а я отнесу мусор…
Он снял с ветки свой пиджак и одел его на голое тело. Завернул объедки и пустые бутылки в газеты и направился к мусорному баку, стоявшему неподалёку у развилки дорожек. Сделал доброе дело и вернулся к дамам и всё ещё тупо сидящему Семёну.
– Ну, ты как, моряк, дойдёшь сам до пирса или тебя отнести?..
– Дойду… – Пробормотал Семён, поднимаясь с помощью Ирки и Верки.

Хорошо ещё, что электричку долго ждать не пришлось. Взвыв на семафоре голодным волком, к перрону подвалила ржавая-прержавая голутвинская.
Народу в ней оказалось немного, так что даже сесть получилось. Правда, девки нашли места в середине вагона, а Семёна Виктор усадил прямо у поминутно шаркающих дверей.
Электропоезд шустро устремился к Москве. Вот уже и Храм Успения Пресвятой Богородицы промелькнул, и последние одноэтажные вешняковские дачи канули в небытие. 
– Живой? Щас на вокзале в медпункт зайдём, забинтуем по-людски. Болит?.. До свадьбы заживёт!..
Серба, однако, разговора не поддержал, надувшись за Викторовы подвиги. Хотел было высказать всё, что кипело в голове, но тошнота затуманила мозг и ноги сами понесли тело в тамбур, на свежий воздух.
Виктор легко схватил друга подмышки и повёл-потащил не просто в тамбур, а в переход между вагонами. Там, крепко держа Семёна под руки со спины, он наклонил страдальца в просвет вагонной сцепки, и тотчас из отравленного организма Сербы стала извергаться мерзкая блевотина… И опять… И опять… И опять, выворачивая кишки наизнанку…
Но зато тотчас Семёну стало легче. Он почти самостоятельно выпрямился, а Виктор вытер ему губы и подбородок своим большим носовым платком. Что-что, а платки у него всегда, по флотской привычке, идеально чистые и наглаженные.
Как только вернулись и сели, голова у Семёна склонилась на плечо Виктору, и он отключился на десять минут, остававшихся до конца поездки…
Когда выгрузились  на Казанском вокзале, Виктор повёл Семёна в медпункт, а девочки терпеливо ждали за дверью. Оказалось, что кровотечения нет, и медсестра высмеяла незадачливых гуляк, утверждая, что эта царапина заживёт вообще без шрама и какого-либо следа.
Зайдя в метро, решили разойтись – Виктор и Вера отчалили в общагу на Красных Командиров, а Семён с Иркой  на Нижегородскую.
Серба и его спутница ехали молча, не разговаривая и не глядя друг на друга. Семён чувствовал себя отвратительно, хотелось спать и оставить  все выяснения отношений на завтра. Ирка тоже не знала, о чём говорить. Вроде и оправдываться ни к чему, ничего предосудительного ведь не произошло, Виктор не успел добиться хоть каких успехов. А его действия завтра можно будет объяснить Семёну тем, что друг действовал по пьяни. А известно, что пьяному закон не писан.

 В таких проблемах и радостях шустро пробежало полтора месяца. Царапина под лопаткой, слава богу, за неделю зажила, больничный брать не пришлось.
Виктор убедительно отбрехался перед Семёном за неприятный эпизод в Кусковском лесопарке.
– Сень, не суди меня строго! Сучка не захочет, кобель не вскочет… Хоть и по пьяни, но я ведь, ты знаешь, никогда не позволю ничего подобного, если знаю, что у друга серьёзные намерения и тэ дэ. Надеюсь ты не собираешься жениться на этой ненасытной прошмандовке?
Тебе ведь дочь надо ещё воспитать и человеком сделать. Надеюсь, я понятно излагаю? Эта плоскодонка тебе не пара, понял?..
Завязывай, мой тебе совет! Я переговорю с Шефом, чтобы тебе выделили в нашей общаге на Самаркандском комнату, как отцу-одиночке…
Семён молчал, не зная, чем крыть. А Виктор продолжал.
– Ты думаешь, чем она занималась две недели в Юрмале? Долбилась с курортниками, как мартовская кошка. По ней же видно!.. Надеюсь, тебя ничем не наградила?.. А то сходи, проверься про всяк случай!.. Кавалер хренов!..

Конечно, по логике жизни, надо бы с Виктором порвать отношения, очень уж по-хамски вёл себя во время пикника. Но ведь и Ирка, как ни крути  и не оправдывай, оказалась постыдно слаба на передок.
К тому же, с Виктором ещё работать и работать, и если рассобачиться с ним по-крупному, значит, вдруг какой завал по линии кадров и запахнет увольнением, то не к кому будет обратиться даже за символической помощью и поддержкой.
Так что пришлось замять вопрос для ясности…

А вот с Иркой как поступить? Она делала вид, что ничего не произошло. Улыбалась. По утрам так же корректно при маме здоровалась с дядей Сеней и также страстно целовалась с ним, когда удавалось хоть на минуту остаться наедине…
Но Семёну уже стали претить её показное внимание и телячьи нежности. Часто по вечерам, засыпая, он вспоминал Валюшу, Нину, Ирину – женщин, с которыми был счастлив. Трагическая гибель Иришки перед самой свадьбой прямо-таки стояла перед глазами. Десять лет не стёрли горестные воспоминания.
Он думал, гадал, как сложилась бы его жизнь с Иринкой, если бы не роковое несчастье. В любом случае не пришлось бы возвращаться к Марии, не пришлось бы тратить ещё столько лет на доказательство того, что ничего не получится…
И вот, как в насмешку, судьба подсунула другую Иринку. Но, выходит, Иринка да не та…

Постепенно Семёна стала тревожить внешне беззаботная, не поддававшаяся на разбор полётов Ирка. Получалось, что если его шашни с ней, не приведи господь, откроются, то надо будет жениться, что почему-то не казалось Семёну логичным.
А тут ещё и мама Таня, одногодка Семёну, стала плотоядно поглядывать на него и слишком часто приглашать попить на кухне чайку… Но на-фига козлу баян, козлы лабают на фоно… Так что Семён пришёл к выводу, что пора менять квартиру и сматывать удочки. И стал искать варианты.

С середины июля и до середины августа вокруг Москвы горели леса и торфяники, и вся столица была затянута пеленой едкого всепроникающего дыма. Даже видимость на улицах была такой, как будто сел сказочный ядовитый туман. Все кашляли и боялись, что в городе начнутся пожары. Но через месяц, слава Богу, прошли, наконец, дожди, и ситуация нормализовалась…
Сентябрь же, против ожиданий, оказался чудесным – тёплым, тихим, ласковым, настоящее бабье лето…
В такую погоду тянет на улицу. Пройтись, куда-нибудь сходить. Как раз в кинотеатре “Зенит” начали крутить “Солярис”. Обе серии сразу, одним сеансом. Естественно, Семён предложил девчонкам смотаться в кино.
Часов в пять вечера, когда уроки были сделаны и школьная форма на завтра у Наташи и у её подружки Стэллы приведена в порядок,  удалось всех примирить и выйти из дома.
Так они  и пошли пешком вдоль по Нижегородской в сторону Таганки к “Зениту”. Слабый ветерок гонял по асфальту жухлые листья рябинок, обречённо издыхающих вдоль загазованной улицы, окурки и стаканчики из-под мороженого.
Ситуация создалась деликатная. Вроде Семён и Ирка уже насытились друг другом, и их “развод” как бы состоялся. Они не избегали друг друга, но и не искали, как в первые дни, возможности побыть наедине ценой любой хитрости.
Но вот когда кинолюбители медленно и шумно пошли по тротуару, галдя и толкаясь, со стороны могло показаться, что идут люди, связанные семейными узами.
Когда девчонки убежали немного вперёд, Ирка не преминула воспользоваться моментом.
– Сень, а вот представь, что мы – муж и жена, и так красиво, по-буржуйски идём с детками в кино!.. Картинка!.. Что скажешь?..
Семён даже остановился на мгновение. Но нашёл, как ему показалось, вполне охлаждающий ответ.
– Неа, не могу представить… Ты такая молодая, у тебя всё впереди. Зачем тебе такой, как я? Нет уж, умерла, так умерла… Давай не будем гадать, если бы да кабы. Проехали!..

Когда подошли к кинотеатру, то оказалось, что культпоход под угрозой срыва. Вторая серия заканчивается в половине десятого, а детям моложе 12 лет посещать кино после 21 часа не велено…
Спасибо, в кармане нашлись красные корочки ещё от “Коммунара”, и после душещипательного рассказа Семёна администратору, как ему одному тяжело воспитывать дочку да ещё и ТопАЗ ведь надо строить, ответственный товарищ сдалась и разрешила провести Наташу в виде исключения. Но чтобы никакого безобразия!.. При этом она почему-то внимательно посмотрела на Ирку, смутив девушку…
И хорошо, что пошли! Фильм очень понравился Семёну и Нате, меньше Ирке и Стэлле – всё-таки, порода другая!..

Обещание Виктора оказать содействие в получении отдельной комнаты в общаге для совместного проживания с дочерью оказалось довольно легко выполнимым, потому что так уж сложилась практика в Московской дирекции ТопАЗа, что многие специалисты, тормознувшиеся в Москве на период подготовки производства ТопАЗа, то есть на год-полтора-два выбивали право на отдельную комнату в общаге и привозили в Москву семьи в ожидании получения квартиры в Топтунах.
Жильё в Топтунах строилось бурно, и многие получали квартиры буквально за считанные месяцы, и их семьи, не успев насладиться Москвой, мчались, сломя голову в Топтуны, чтобы заселить заветные гнёздышки…

3.

Люди завистливы. Семён часто замечал, что стоит ему добиться хоть небольшого успеха, как за ним обычно увязываются знакомые. Ну, вроде он знает рыбные места на берегу. И только закинет удочку, как они со своими снастями тут как тут.
В начале 73-го года в УСП ТопАЗа уже собрался целый взвод запорожцев с "Коммунара". Виктор Лях, Миша Красивчук, Фима Шумахер, Юра Фиксанов заняли приличные должности и ожидают выделения квартир, чтобы перевезти семьи. Пока же в общаге на Самаркандском бульваре закипела холостяцкая жизнь. По выходным пьянки с вечера до утра, всевозможные любовные геометрические фигуры с участием бабья, как с этой общаги, так и с общаги на улице Красных Командиров.
Как-то в апреле Семён приехал к нашим в гости. Они все собраны в одной трёхкомнатной квартире (топазовские общаги квартирного типа). Витя сварил эмалированное ведро картошки с тушёнкой, нарезал два кило "докторской" колбаски, пару буханок хлеба и тарелку помидор. Пять бутылок "московской" охлаждались-дожидались в холодильнике.
Был вечер субботы, выходной, но Миша со вчерашнего вечера уединился в спальне с подругой и всё не выходил.
- Жрать будете? Или вам кофе в постель подать?– Воспитанно спросил Виктор, предварительно громко постучав в дверь.
- Угу, - донеслось из-за двери.
- Тогда просунь взнос, надоело вас раскармливать на халяву, - нравоучал Лях.
Из-под дверей выпорхнула мятая трёхрублевка…

В мае Семён отправил Наточку в Запорожье на каникулы. Мама обещала встретить и всё организовать. Предполагается также, что Мариины требования дать ей возможность повидать ребенка будут удовлетворены.
К этому времени отношения с Иркой-соседкой разладились, так как их программа оказалась исчерпанной. Жениться  на ней, само собой, Семён был не готов, а её мамаша стала, видимо, наконец,  подозревать очевидное и провела со старшей дочуркой соответствующую политработу.

Клавдия Михайловна, его заместительница, давно предпринимала усилия женить Семёна на москвичке. Как-то в мае, как раз перед Наткиными каникулами, она и Инга Изотовна, начальница отдела внешних сношений, имели с ним долгий разговор "по жизни". Они настоятельно просили Семёна обратить внимание на инспекторшу первого отдела N., высокую, рыжую, довольно циничную бабищу, которую мужики нашего управления прозвали Длинной Лошадью. Он послушал-послушал умных и заботливых общественниц и решил сходить на переговоры. Как говорится, за спрос в лоб не бьют…
Между прочим,   Семён на неё и внимания, собственно, не обращал, на эту дылду, даже, кажется, не здоровались толком. Но в интересах ребенка… В этом случае и брак по расчету допустим.
Короче, в половине третьего  к  Семёну, как всегда, приехала после школы Ната, она села за свободный стол Аркадия Исаааковича делать  уроки.
В конце работы зашла Длинная Лошадь, уже подготовленная Клавдией Михайловной, и  втроём поехали к ней домой на переговоры. Жила она на Кутузовском проспекте чуть наискосок от дома Брежнева. Зашли в гастроном, в который якобы ходит жена генсека, как божилась N. Семён купил пару бутылок портвейна, кажется, “Пэрлыну стэпу”, дама взяла батон варёной колбасы, пакет замороженной картошки ломтиками, сказала, что хлеб имеется.

У неё действительно оказалась неплохая трёхкомнатная квартира с высокими потолками, так называемая сталинка. Дома гостей встретили дикарскими криками двое детей дамы, мальчик лет десяти и девочка лет восьми. Ёщё один мальчик находился в годичном интернате. Была пятница, а, по словам N., дети  бывают дома только на уик-энд, в будни же кантуются на продлёнке.
– Я ведь допоздна работаю, а им нужен уход…
В большой комнате стояла обшарпанная довоенная топорная несдвигаемая мебель, делала вид, что растёт, засохшая пальма и висело большое потемневшее зеркало в дубовой раме.
Длинная Лошадь стала рассказывать про свою тяжёлую московскую жизнь. Дважды была неудачно замужем. Оба мужа платят приличные алименты, один кадровый военный, офицер, другой – лингвист. Недавно побывал в Африке, написал книжку про какие-то местные языки, так, сволочь, хотел скрыть от бывшей жены. Но она не дура, и плюс подсказали добрые люди, что делать. Так что припёрла его через издательство и вырвала-таки положенную ей в счет алиментов часть гонорара – вышло неплохо, девятьсот рубликов…
У Длинной Лошади была широченная, как из морёного дуба, корма, такие у коров на ВДНХ бывают. Она так и сказала, что, мол, смотри и смекай, я ещё двоих запросто рожу, вон бёдра какие…
Семён и хозяйка быстро охмелели с духовитого портвейна,  и разговор пошел о том, как мать-одиночка, если не последняя дура, может неплохо прожить, надо только с профкомом дружить. Ведь имеются десятки неотменённых постановлений ещё ленинского Совнаркома, да и при Иосифе Виссарионовиче таких было много, по которым к каждому красному листку календаря матерям-одиночкам много чего положено. Правда, начальники эти льготы держат в большом секрете. А так, смотри, к каждому празднику то ботиночки, то пальтишко деткам, то деньгами мамочке…
Дети вроде и перезнакомились, но Ната сидела тихо, очень настороженно. Она не понимала смысла затянувшегося визита.  Семён ведь ничего ей не успел объяснить. Но папу положено слушать, а поэтому дурацкое гостевание приходилось терпеть.
А дети Длинной Лошади резвились, как сумасшедшие. Они бегали по комнатам, прятались, подбегали к столу и бесцеремонно таскали куски колбасы, как будто видели её в первый раз.  Большенький мальчик вдруг стал тормошить гостя и требовать встать и развести руки в стороны. Пытаясь сохранить непринужденность, Семён встал, а N. развалилась на обшарпанном стуле, счастливо улыбаясь и довольно икая.
Мальчик сказал Семёну, что тот теперь пальма, а он должен нарвать орехов. Дьяволёнок стал взлезать на гостя, держась за обшлага пиджака, а те жалобно затрещали. Юный туземец  забрался  дяде на грудь и принялся остервенело крутить ему уши, воображая, что это кокосовые орехи. Дядя еле отодрал его от себя, пальмолаз оказался таким тренированным…
– А другие дяди любят быть пальмами, - протянул малец разочарованно.
Семён пригубил приготовленный к тому времени Длинной Лошадью чай и дал знак Наточке собираться. Её не пришлось уговаривать. Они выскочили на улицу, как ошпаренные, и побежали в сторону метро "Смоленская".
В понедельник Семёновы сватьи спросили, как ему понравилась рекомендованная ими дама, хороша ли, как хозяйка.
Семён давно так не смеялся. Стать третьим бывшим мужем-алиментщиком этой достойной матроны, несомненно, способной родить ещё не одного пальмолаза, он был не готов. Его сватьи обиделись и поджали губки, мол, сам не знаешь, чего тебе надо. В дальнейшем он к Длинной Лошади ближе, чем на три метра, не подходил…

В июле выпала командировка в Минск, вернее, в Жодино, на МАЗ. Целую неделю Серба с Рабиновичем прекрасно провели в Минске, появившись в Жодино на Минском автозаводе всего два раза - в день приезда и в день отъезда. Повод для поездки (обычный для деятельности их управления в те годы) – размещёние заказа на поставку оснастки для последующего изготовления на ней на заводах Миннефтехимпрома топазовских резиновых и пластмассовых деталей.
Утром (в понедельник, с поезда) представители ТопАЗа проехали встречающей машиной МАЗа на завод, за час напечатали и подписали договор поставки оснастки без споров и крика, потому что был на руках приказ министра, к нему график и разнарядка, где всё недвусмысленно фигурировало в строке "задание МАЗу". Нам честно сказали, что оспаривать приказ неэтично, но оснастки, мол, вы не получите, потому  что себе не успевают делать. Распили бутылочку коньяку и разошлись друзьями. Они же  посоветовали спокойно отдохнуть недельку от топазовской нервотрёпки в гостинице, которую они любезно забронировали топазовско-московским коллегам.
Та же "Волга", которая встречала гостей на вокзале, быстро домчала до относительно новой многоэтажной гостиницы "Турист", где гости и окопались в неплохом двухместном номере на шестом этаже. Гостиница оказалась забита москвичами – завтра в Минске должен был открыться Всесоюзный съезд детских композиторов. Что это так, Серба и Рабинович убедились вечером, когда после прогулки по городу, основательно проголодавшись, отправились в ресторан на первом этаже, чтобы спокойно поужинать.
Ещё издалека, от лифтов, они увидели, что вход в ресторан блокируют рукастые молодые люди, бесцеремонно отпихивая одних и пропуская других претендентов на ужин. Плакат у входа в кабак с приветом участникам съезда детских композиторов всё объяснил, ставя крест на желании автомобилистов уютно и культурно посидеть.
Диамат приуныл и предложил ограничиться буфетом для плебеев на третьем этаже.  Семён, однако, в голодном состоянии бывает способен на экспромт. Твёрдо взяв уже весьма седовласого Тевиевича под руку, он устремил его к желанному входу.
- Просто интеллигентно молчи, я всё устрою, - прошептал он Диме, продолжая буксировать высокого костлявого интеллигента. Метра за два до цели на них уставились стражи порядка.
- Композитор Рабинович и музыкальный критик Серба, - доложил Семён, не тормозя, а устремляясь в душный общепитовский оазис.
К ним подбежала раскрасневшаяся от важности администратор заведения. Семён бесстрастно повторил ей легенду. Порывшись в списках, она там Сербу и Рабиновича не нашла.
- Вы, наверное, только что подъехали? Откуда вы, гости дорогие? – вопрошала разговорчивая хозяюшка.
- Из Москвы, Московское отделение Союза композиторов эРэСэФэСэР, - вдохновенно продолжал сочинять Семён эфемерную повесть.
- Ну и отличненько, располагайтесь за 18-м столиком, там у нас резерв.
Композиторы с достоинством прошествовали по указанному проходу, их столик, хотя был и несколько в стороне от главного прохода, но зато располагался недалеко от оркестра и, стало быть, от танцевального пятачка.
Столик сервирован на четверых, и его съедобное убранство выглядело очень аппетитно. Салаты, рыбное ассорти, буженина по-партизански, две бутылки грузинского коньячка московского разлива "КВ", бутылка "Советского шампанского" (конечно, брют), флакон 0,7 муската "Узбекистон", минералка и графин апельсинового сока. Приятели посмотрели друг на друга и молча выразили согласие с организаторами ужина.
- Ты сколько выписал под отчёт? У меня всего сто рублей, - заныл Рабинович.
- Так это же халява, за счет Союза композиторов. Разве ты ещё не осознал? - Успокоил Семён осторожного Диамата.
- Невероятно, но всё равно прекрасно, - согласился Диамат Тевиевич с коллегой и поправил на носу свои высокодиоптрийные окуляры. Интеллигенты приступили к трапезе.
В процессе поглощения пищи выяснилось, что они за столиком так и остались одни, других опоздавших композиторов и музыкальных критиков не нашлось, однако оно и к лучшему.
 Оркестр оглушал делегатов съезда бесстыжими децибелами. Местные меломанки добросовестно крутили задами и выглядели очаровательными охмелевшими бестиями. Семён от танцев отказался наотрез, а Диамат, как пожилой горный козёл, зажигательно выпрыгивал нечто быстрое и непотребное.   
Принесли жаркое "Землянка", обильно приправленное грибами и зеленью. Сеня с Димой уверенно распечатали вторую бутылку "КВ".
К ним подсела уже знакомая администраторша. Ей жутко хотелось пообщаться с москвичами, но будучи в конгломерате родного коллектива, она не решалась откровенно заарканить какого-нибудь столичного кадра.
По тому, как Дима  активно подливал ей коньячок, чувствовалось, что эта дамочка лет сорока понравилась пьяненькому Диамату. Не зря она для верности подождала, пока музыковеды немного набрались. Но для натуральности чёрт дернул её спросить Сеню, как ему нравится почти западный репертуар ансамбля, нет ли каких замечаний.
Но тот нечаянно  заставил её разочароваться.
- Прекрасный ансамбль, но ведь у нас съезд детских композиторов, а не стиляг. Тлетворные вопли саксофона могут негативно повлиять на создание детскими композиторами добротных, высоконравственных произведений, - задумчиво произнес Семён, насупившись для строгости.
Рабинович злобно зыркнул на него сквозь окуляры. И тут, вместо того, чтобы рассмеяться, официальное существо женского пола решительно подняло рюмку коньяка, от которой только что манерно отказывалось, хлопнуло её, не закусывая, и секундным извинительным жестом приложив руку к надёжно задрапированной груди, рысью рвануло на сцену и принялось что-то убедительно говорить саксофонисту, сопровождая свою речь нервными жестами. К несказанному удивлению гостей, музыкант, пятясь  задом, удалился за кулисы, крепко сжимая саксофон, а лабухи вдруг неуверенно заиграли польку-бабочку.
Раскрасневшаяся партизанка вернулась к столу, с ходу  пытаясь втолковать прохиндеям, что уже с завтрашнего  дня репертуар будет ещё раз согласован с райкомом партии.
- Только ничего не публикуйте в центральной печати о наших недоработках, мы всё исправим…
Семён понял, что непродуманной шуткой может испортить Диме вполне работоспособный вариант.
- Зина, - сказал Семён (кажется, дитя картошки звали Зиной), - я неудачно пошутил. У вас хороший ансамбль и клёвый саксофонист…
Администраторша долго всматривалась ему в глаза, ища на дне их подтверждение розыгрыша.
Только когда допили коньяк и перешли к мускату, подняв тост за нерушимую дружбу белорусского и русско-советского народов, Зина поверила и повела стеснительного Рабиновича танцевать. Всего лишь одним сатанинским взглядом за кулисы дамочка мигом вернула на сцену опального саксофониста-подпольщика, и с её благословения вальс-бостон оборвался на полуноте и полумрак ресторанного зала завибрировал от сумасшедшего рок-н-ролла, а затем в томном развратном танго Зина начала страстно поджаривать на своём немалом бюсте и без того уже изрядно разгоряченное выпивкой  командировочное сердце Рабиновича. В конце концов, парочка исчезла. Семён честно досидел до конца мероприятия и видел ещё немало пикантных мизансцен из ресторанной жизни.

Вернувшись в номер, который оказался незапертым, Семён увидел громко храпящего Диму, легкомысленно раскинувшегося в своей, подвергшейся разрушительному воздействию урагана любви, кровати. На его волосатой груди алели импрессионистские цветы, образованные помадой партизанки Зины, которая, чувствуется, основательно истерзала интеллигентного москвича. Коллега прикрыл его торс, заросший густым, но уже, увы, наполовину седым волосяным покровом,  серой гостиничной простынёй и выключил свет…

В августе в Балакове, что под Саратовом, отмечали двадцатилетие Балаковского завода РТИ. Из Топтунов приглашали генерального Борисова и начальника УСП Антонова, но никто не поехал, для счёта послали от имени ТопАЗа Сербу.
Между тем, мероприятие,  умело организованное директором БзРТИ Поджигаевым, тянуло на всесоюзный масштаб. Были приглашены как руководители "Главрезинпрома", так и директора и главные инженеры всех заводов РТИ этой всесоюзной отрасли, то есть человек сто. Ну и, само собой, нужные партийные и советские чиновники городского и областного уровней.
Пир в Дворце культуры гидростроителей шёл до глубокой ночи. Горы снеди и выпивки поразили Семёново не избалованное в этом смысле воображение. Но когда занесли на соответствующих блюдах полсотни молочных поросят и расставили с таким расчетом, чтобы один поросенок пришелся не более чем на четверых гостей, он выпал в осадок, как и его сосед по гостиничному номеру и столу, генеральный директор МПО "Каучук" (увы, забылось имя-отчество). Тот заметил с умудренной улыбкой повидавшего жизнь совдиректора:
- Мы в Москве тоже не дураки выпить и закусить, но такой растраты, как сейчас демонстрирует Поджигаев, я в своей директорской жизни ещё не видел. И. конечно, сам не допускал ни  разу. Плачет, плачет по нему партконтроль…
Но через три месяца Поджигаев попал не под партконтроль, а занял пост первого секретаря горкома партии… Директором же БзРТИ, спешно преобразованного в ПО "Балаковорезинотехника" ("Главрезинпром", соответственно, теперь, по-новомодному, "Союзрезинотехника") стал его заместитель  милейший Голев Лев Витольдович.
На этой грандиозной пьянке, продолжавшейся три дня и три ночи, Серба познакомился с директорами основных заводов РТИ, готовящих поставку комплектующих изделий ТопАЗу, что немало помогло ему в последующие годы работы на ТопАЗе.


4.

Вернувшись из Балаково, Семён взял на три дня больничный по гриппу и залёг в общаге с головной болью и ломотой в членах. Выйдя в следующий понедельник на работу в Московскую дирекцию, он, словно июльский отпускник, не торопясь поднялся на второй этаж в апартаменты родного управления.
В плотно уставленной канцелярскими столами  трапезной гудел интеллигентный люд. Лишь один стол оказался неожиданно пустым и незадействованным в творческом процессе управления. Покрытый солидным толстым стеклом, двухтумбовый, под бук, он уверенно держал оборону в правом - красном – углу помещения.
На стекле одиноко стояла вазочка-карандашница под Гжель с десятком идеально отточенных толстых (“сталинских” – для руководящих резолюций) цветных карандашей, стопочка чистой бумаги формата А-4 и табличка для дикарей с напоминанием – “ТопАЗ. Гольдберг  Аркадий Исаакович, технический директор”. В самом нижнем уголке справа мелким шрифтом была подробность для дотошных посетителей, она же помета для посвящённых – “УСП”…
Несведущие командированные из глубинки с заводов-смежников, а то и директора этих заводов, иногда забредавшие в трапезную УСП, конечно, и не догадывались, что Гольдберг всего лишь замначальника технического отдела Управления смежных производств ТопАЗа, одного из десятков управлений ТопАЗа…
И принимали его за технического директора всего ТопАЗа, а то и Минавтопрома! Что очень льстило Аркадию Гольдбергу.
Именно за этим столом Ната так любит делать уроки.
Самого “технического директора” на месте не было, и Семён уселся на его место в обитое мерзким коричневым кожимитом бюрократическое кресло фабрики “Красный рассвет”.
На прошлой неделе, когда Семён организовал Гольдбергу, как коллеге по ЗАЗу и земляку, изготовление в переплётной мастерской за “Балчугом” сотни дефицитных визиток, они чуть было не поссорились. Дело в том, что Семён не утерпел и заложил в тексте визитки дружескую шпильку. Ну, натура такая противная – хохмить семь дней в неделю! Отчество технического директора наборщик с подачи Семёна набрал с тремя “а”. Получилось - Исааакович… 
Вначале обрадованный Гольдберг ничего не заметил. Скрипя сердце, рассчитался, со вздохом отдавая десятку. Визитки-то превосходны. Твёрдый глянцевый полукартон, в два цвета,  фон – “кофе с молоком”, текст – “шоколадный”… Но кто-то из бескорыстных доброжелателей открыл техническому директору глаза, и Аркадий Исааакович при первой же встрече схватил Семёна за галстук.
– Блин, что ты напечатал на визитках, шлемазл?..
Семён вытаращил глаза на технического директора.
– ??????????????…
– В отчестве три “а”! – Продолжал возмущённый коллега. - Министр меня засмеёт!..
Серба отвоевал галстук и рассмеялся. Все знали, что Гольдберг невероятно честолюбив и чёрт-те что о себе воображает.
Коллеги давно смирились с гонором и амбициями Аркадия Гольдберга и лишь подтрунивали над ним иной раз. Семён ухмыльнулся. Он знал, что Аркадий к министру Полякову не вхож, туда допущены лишь генеральный Борисов, поскольку он в ранге замминистра, технический директор ТопАЗа Плакин и руководитель Московской дирекции ТопАЗа Басаев… А товарищ Гольдберг вхож лишь к Кларе Соломоновне, секретарше замминистра Б.
– Ну и что, – рассмеялся  Семён, – так ведь даже лучше, гораздо солиднее, значительнее…
Гольдберг подумал, вынул из карандашницы превосходно заточенный толстый красный – директорский – карандаш, повертел его в руке и поставил обратно.
– Пожалуй, ты прав, пся крев, лишняя буква будет работать на результат. На этот раз я тебя прощаю. Но смотри, со мной свои хохмочки брось!..
– Это ты брось зажимать премию за находчивость. Где бутылка армянского коньяка? Ты же обещал! Ну, пусть не армянский, если тебе не достать, так хотя бы грузинский тащи!
Гольдберг призадумался. Расстаться ещё с четырьмя рублями и с 12 копейками для него было невыносимо. Вдруг он заулыбался, как майское солнышко.
– Семён, а что если я рассчитаюсь натурой?..
– Это в каком смысле? – Не врубился Серба.
– Ну, ты это, холостякуешь ведь, да ещё и дитя таскаешь по ТопАЗам. Нехорошо это, не по-коммунистически… Женщина тебе нужна, подруга, а лучше жена… И как раз есть у меня одна на примете, вполне для тебя то, что надо. Она тебя в приличный вид приведёт и в Москве пропишет, у неё, знаешь, какие связи…
Семён уже устал от попыток сослуживцев и особенно сослуживиц женить его и создать для не всегда причёсанной Наты сносные условия жизни. Поэтому он последнее время стал довольно покладистым в этом отношении, терпеливо выслушивал нотации и поучения, соглашался даже на смотрины, как те, что  недавно были с Длинной Лошадью. Понимал он и то, что найти подходящую женщину ему, уставшему от десятилетней тягомотины с Марией, будет непросто. Спросил, как можно более безразлично:
– А что, она не твоя подшефная?..
– Ну, что ты, что ты, мы с ней просто дружим… Она – большой человек, у самого Евгения Артёмовича референт!..
– Как, первого замминистра?..
– Ну да! Я тебе жизнь в светлую сторону поверну, может быть…
– А зовут-то хоть как? Не Клара Соломоновна случайно?.. – Скривил кислую рожу Семён.
Исааакович чуток стушевался, но быстро взял себя в руки:
– Ты угадал. Я тебе абы что не посоветую. Женщина самостоятельная, и квартира шикарная однокомнатная  на Малой Бронной!..
Семён молчал, не зная, как отвертеться  от Аркадия. Не скажешь ведь, что бабцы типа крепко за тридцать после знакомства с Длинной Лошадью очень обесценились в глазах отца-одиночки. Не видя энтузиазма в глазах Семёна, Гольдберг осуждающе покачал головой.
– Ты вроде современный человек, а сам себе враг. Даже предположить не мог, что имею дело с антисемитом. Фу, какая гадость!.. Отчество ему, видите ли, не нравится. Ты хоть слыхал когда, кто такой Соломон и какова его роль в создании современной цивилизации?..
Тут уже Семён, вдумавшись в гневную отповедь правоверного ленинца Исаааковича, не выдержал и облегчённо рассмеялся. Уж чего-чего, а интернационализма у Сербы выше крыши. Была бы женщина по сердцу, а то, что она Соломоновна да хоть бы и Исаааковна, имело бы второстепенное значение…
– Ну, ладно, только для тебя сделаю исключение из моих последних правил… И как ты предполагаешь нас познакомить?..
– Нет ничего проще. Я уже всё продумал. Завтра с утра мы едем с тобой в Минавтопром, последний раз ты закажешь разовый пропуск, и я заведу тебя к ней, вроде чтобы попросить оформить тебе постоянный министерский пропуск. Будешь ходить с красной корочкой, как белый человек…
У тебя фото 3х4 есть? Если нет, то сбегай с утра сфоткайся…
– Есть у меня, – засмеялся Серба, – за обложкой паспорта всегда ношу…
– Ну, тогда ты к борьбе за дело Ленина-Сталина готов... Будь здоров, до завтра!..

Сказано – сделано! На следующее утро, а оно выдалось в ту последнюю декаду сентября тёплым, тихим и ласковым, Семён Серба и Аркадий Гольдберг убедили начальника Управления, что им неотвратимо нужно податься в Минавтопром, в холле которого их якобы будут ждать командированные с Медвежанского завода РТИ для согласования технических условий на производство уплотнителя лобового стекла на автомобиль ТопАЗ.
Никифор Витальевич то ли поверил, то ли сделал вид, что верит. Вальяжный Антонов часто отпускал подчинённых полетать по Москве в самостоятельном полёте, так как не всегда с утра готов был загрузить их хоть какой работой. А так, побегают, расширят кругозор, да и день быстрее пройдёт.
Начальник он, в-общем, был хороший, не жлоб и не зануда. Просто глубоко несчастный человек. Ну, в самом деле! Зачем-то припёрся из Кременчуга с туповатой да мужиковатой любовницей Тосей, хотя и в Управлении, и вообще на ТопАЗе доступного бабья, как голубей у Белорусского вокзала. Но назад хода нет, и придётся ему этой почти сорокалетней образине пробивать квартиру и держать при себе секретаршей.
С другой стороны, всё руководство ТопАЗа, целые бригады из управлений Главного конструктора и Главного технолога и даже его коллеги, начальники “Металлоснаба” и “Техснаба”, регулярно ездили в командировки в Штаты, Францию, Италию, ФРГ и даже в Японию, а он, поводырь всей внешней кооперации ТопАЗа, нигде ни разу пока что не был.
А ведь коллеги не просто ездили подышать  миазмами загнивающего Запада, но и по приезду “Волги” покупали в “Берёзках” и, даже страшно вслух сказать, делали там, в загранке, неплохие капиталы на контактах с инофирмами, жаждущими заключить контракты с ТопАЗом на поставку оборудования и технологий…
Так что гуляйте, мужики, пока Никифор Витальевич полдня курит трубку и строит планы облагораживания личного благополучия…

Аркадий, как всегда, панически боялся застрять в лифте и потащил коллегу на допотопную когда-то мраморную лестницу. Запыхались, покуда добирались до нужной двери на третьем этаже. Вначале миновали солидную дубовую дверь-портал в обиталище замминистра. А следующая – то, что надо.  Над дверью кабинета скромная табличка золотом по чёрному фону – “Референт”…
– Клара Соломоновна, привет, дорогая! – По-свойски потрепав приятельницу по загривку, Аркадий Исааакович подтолкнул оробевшего провинциала к столичной даме. – Вот тот джентльмен, с которым мы до ТопАЗа много лет вкалывали на ЗАЗе. Знакомься, его зовут Семён! А ещё лучше – Сенечка!..
Семён внимательно посмотрел на женщину. В прошлом, несомненно, миниатюрная, к сегодняшним 35 уже довольно перекормленная. Однако борется за место под московским солнцем, красится, штукатурится, завивается…
– Клара… – томно проворковала хозяйка небольшого, квадратов восемь,  кабинета на третьем этаже здания Минавтопрома на улице Дзержинского, то есть Большой Лубянке, по-мужски протягивая для знакомства правую руку с двумя золотыми перстеньками с камушками. Пальчики, полноватые для молодящейся фемины, оканчивались не по-пролетарски длинными ногтями кричаще алого цвета.
– Семён… – негромко ответствовал Серба, пытаясь выглядеть независимо и осторожно пожав протянутую ручку.
– Присаживайтесь, гости дорогие. Пока у меня шеф в отъезде, мы можем спокойно поговорить. Так что, Аркаша, если я тебя правильно вчера поняла, ты просишь сделать Семёну удостоверение МАП со вторым допуском?..
– Ну да, он у нас начальник серьёзного отдела и повседневно околачивается в Минавтопроме. Опять-таки, в Миннефтехимпром часто ходит, там тоже пока бумажку выпишешь, день и прошёл… Неудобство, да и дело страдает… Ему, как воздух, необходим постоянный пропуск в Минавтопром!..
Впрочем, если не можешь сделать постоянный пропуск сюда, сделай ему пропуск в своё сердце… Имей в виду, он мужчина неженатый и очень положительный!..
Клара Соломоновна улыбнулась, слушая трёп своего приятеля. Охладила его  порыв.
– Ты меня, Аркадий, уже который раз втягиваешь в нарушение установленного порядка. Знаешь ведь, что от ТопАЗа имеют удостоверения МАП с постоянными пропусками лишь первые лица – Генеральный, замы, главный инженер, главный технолог, главный конструктор, руководитель Московской дирекции…
Гольдберг перебил Клару Соломоновну.
– Ну, Кларочка, ну, не будь такой противной. Ты же вчера обещала…
– Аркаша, не гони лошадей! И с каких это пор ты стал верить женским обещаниям?.. Ох, опять надо вступать в сделку с совестью. Доведёшь ты меня до того, что меня вытурят из МАПа. А заодно и из партии. Ты будешь тогда меня содержать?..
Ладно, уговорили! Семён, давайте паспорт и фотку. Я быстренько сделаю то, что вы хотите…
Семён достал паспорт в красной ледериновой обложке с ярким гербом СССР, из-за обшлага обложки извлёк блок своих фотографий 3х4, оставшихся ещё с прошлого года, когда фотографировался на Топазовское удостоверение при поступлении на работу. В блоке осталось три его физиономии, но Клара Соломоновна отрезала две, а оставшуюся по-свойски положила Сербе в нагрудный карман пиджака.
– Сейчас я вас, мальчики, покину на пять минут, а вы покуда полистайте аморальные журнальчики. – Она вытащила из недр книжного шкафа три номера Плейбоя. – Вчера только мужики из Лондона прилетели и, когда командировки отмечали, оставили мне для расширения кругозора. Такая гадость, между прочим. Как вас, мужиков, только и тянет на подобную похабность!..
Клара Соломоновна вышла, а Семён с Аркадием с немалым любопытством погрузились в изучение  тлетворной буржуазной журнальной продукции. Но основательно разобраться с забугорным маразмом не успелось. Клара Соломоновна вернулась, как и обещала, через пять минут, неся двумя руками удостоверение Минавтопрома для ответственных, руководящих кадров.  Она вручила корочки Сербе так торжественно, как Леонид Ильич поздравляет и награждает космонавтов. Даже обняла Семёна так же крепко и тепло, разве что не поцеловала взасос, как обычно практикует Генсек… И это было что-то. В смысле – корочки!
Тяжёлые тёмно-красные, почти вишнёвые створки удостоверения с тиснёным золотом гербом Союза, уверенно распахивались, являя миру солидное нутро, внушающее уважение строгим оформлением.
Серба, не веря своим глазам, вчитывался в чеканные буквы:

Министерство автомобильной промышленности СССР
УДОСТОВЕРЕНИЕ № 149
 Предъявитель настоящего удостоверения
тов. Серба Семён Станиславович
является начальником отдела ПО ТопАЗ
Действительно по 31 декабря 1978 г.
Заместитель министра Ннннннннн

На правой стороне удостоверения красовалась физиономия Сербы формата 3х4, освящённая сложной печатью МАПа, две матрицы вида “Срок продлён по “  “ ……. 19___ г.  Начальник хозуправления _________” и, главное, табличка из четырёх ячеек.
В первой ячейке  красовался лиловый штамп в виде контура пятиконечной звёздочки, внутри её чётко просматривалась цифра “2”, что, как оказалось, означало второй уровень доступа в здание МАП и его подразделения в других местах Москвы и Союза.
Во второй ячейке расположился оттиск, напоминающий эскиз энцефалитного клеща. Клара Соломоновна пояснила, что это штамп “вездеход”, позволяющий обладателю удостоверения беспрепятственно посещать все заводы Минавтопрома…
– Ну, мальчики, такое удостоверение надо обмыть, иначе оно может потеряться или ещё что… Понимаю… Вы не предполагали такого поворота дела и не подготовились должным образом… Не расстраивайтесь, я приду на помощь.
Она открыла холодильник “ЗИЛ”, скромно стоявший в углу, и извлекла из него початую бутылку коньяка и полпалки уже редкой  тогда “Брауншвейгской”… Очистила от тошнотворных служебных бумаг половину своего письменного стола и пригласила гостей придвинуться теснее к месту действа.
Аркадий, чувствовалось по его уверенности, здесь бывал не раз, потому что без подсказки нашёл вилки, нож, полбатона вчерашней халы и фужеры.
5-ти звёздочный “Арарат” Семён ещё в жизни в рот не брал, хотя за годы работы в торговле довелось много чего перепробовать.

Когда ехали на метро в Минавтопром, Аркадий Исааакович подробно просветил Сербу относительно выдающихся женских качеств Клары Соломоновны.
– Не будешь знать никаких проблем. Дочку воспитаете лучшим образом, потому что у Клары своих детей пока нет, а она очень хочет создать нормальную советскую семью…
Опять-таки, её связи. У неё божественные связи! Не мне тебя учить, но не забывай, что блат выше Совнаркома!.. Тебе не надо будет ехать на край света в задрипанные Топтуны, Клара решит вопрос на-раз, и ты вскоре, на зависть всяким Ляхам и Красивчукам, станешь номенклатурой МАПа… Ты же не дурак, голова светлая, сможешь сделать хоть какую карьеру…
Гольдберг так нахваливал Клару Соломоновну, что Сербу едва не стошнило, и он вполне мог психануть и устремиться, выходя из метро на “Дзержинской”, не в сторону “Детского мира”, а к Политехническому музею, например…
Вообще, прошёл едва год, как Семён освободился от семейной каторги с Марией, и снова вешать себе на шею почти сорокалетнюю прохиндейку не было никакого энтузиазма.
Но с другой стороны, интересы дочки вроде бы диктовали необходимость некоей отцовской жертвы, так что придётся, видимо, познакомиться с протеже Аркадия поближе…

Кабинет Клары Соломоновны был хотя и тесноват, зато имел приличную дореволюционную лепнину на потолке и камин, сгоряча заложенный большевиками в первые годы строительства нового общества простым бурым кирпичом и всё ещё по недосмотру обрамлённый чудными изразцами типа Гжели.
Да и само слово кабинет в данном случае имело неприлично-фривольный смысл, ибо во времена царя Гороха милое здание, возведённое по заказу Страхового общества в 1905—1906 годах архитекторами Л. Н. Бенуа и А. И. Гунстом в свободном неоклассическом стиле,  было не что иное, как большой доходный дом, а попросту говоря, публичный дом, в коем кабинеты использовались по весьма приятному назначению…
Да, подумалось Сербе, вот здесь на месте холодильника и несуразного фанерного шкапа наверняка красовалась шикарная железная кровать с латунными шарами в изголовье и горой затейливых нескромных подушек. А на месте письменного стола тёмный дубовый трельяж с овальным зеркалом и целым выводком всяких о-де-колонов, духов и пудр…
Чуть дальше у камина, конечно, стояло затейливое кресло с бесстыжей пунцовой обивкой, а рядом легкомысленный комод типа “бабушкины тайны”. На развратной кровати, даже не надо включать воображение, возлежала аппетитная дореволюционная Клара, улыбаясь очередному клиенту в сногсшибательной форме морского офицера…

Грустные размышления, честно сказать, не добавляли Сербе энтузиазма.
Клара Соломоновна, очевидно, поняла смятение Сербы и взяла инициативу в свои холёные руки.
– Ну, мальчики, познакомились и будет. Мне пора за работу. Надо разобрать почту шефа, он завтра прилетит из Куйбышева и может прямо с утра коршуном налететь…
Сеня, а что Вы делаете сегодня вечером? Не сходить ли нам в кино?.. Считайте, что я приглашаю. От нынешних мужиков инициативы не дождёшься!..
Серба не ожидал такого бурного порыва руководящей дамы и только молча обречённо кивнул.
– Вот и отлично! Встречайте меня в пять часов у памятника этому малахольному Воровскому!.. Договорились. Тогда все условно свободны… Ха-ха!..
    
Когда Семён и Аркадий выбрались на площадь у МАПа и остановились у памятника действительно беспокойному в первые советские годы рукастому Вацлаву Воровскому, расстроенный Семён спросил Аркадия:
– Ну и что мне теперь делать? Как мне оставить Нату на целый вечер? Я же никогда её в Москве саму надолго не оставляю…
Гольдберг потащил его за рукав в сторону Кузнецкого моста, тараторя успокоительные доводы.
– Не оставлял, так сегодня оставишь. А если Клара, допустим, тебя к себе домой пригласит, а там, как говорится, слово по слову, аргументом по столу, и может оказаться, что метро уже не ходит… Думай! 
Семён, конечно, мог позвонить с работы на Нижегородскую и попросить соседку Татьяну Байбакову накормить Наташу, проверить уроки и уложить спать, так как он, возможно, придёт сегодня поздно…
Стыдобушка великая, понятно, просить о чём-либо соседку, тяжёло переживающую несбыточность её планов относительно Семёна… Тем более, это будет знать и его недавняя страсть – Ирка…
Пожалуй, лучше попросить секретаршу шефа Галку Бочонкину съездить на Нижегородскую и переночевать с Натой, но тогда всё Управление будет завтра знать о его похождениях, а это совершенно нежелательно. Да и после того, как случился облом с Длинной Лошадью, товарищеские отношения с Галкой весьма потускнели – ведь она так хотела тогда сосватать Семёна за свою практичную подругу…
Ещё можно отвезти Нату в гости к Галке Хлопониной, та давно ждёт их на фирменные оладушки. Но это невыполнимо из-за нехватки времени, потому что надо тащить Нату через всю Москву с двумя пересадками на метро. Цейтнот…
И тут Семёна осенило. Ведь есть одна-единственная добрая душа в Управлении, кому можно доверить такую деликатность. И эта душа – Людмила Германовна… Главное, вызвать её из трапезной и исповедаться наедине, так, чтобы заместительница Клавдия Михайловна ничего не заподозрила…

Когда Семён с Аркадием Исаааковичем зашли в Управление, за канцелярскими столами кипела работа.
Наташа уже приехала со школы и сидела за столом Гольдберга, делая уроки. Она радостно вскочила и побежала навстречу папе.
– Наталья, – строго сказал папа, – Аркадию Исаааковичу надо поработать! Собирай тетрадки и пересаживайся за мой стол, я пока пообщаюсь с Людмилой Германовной… Ты уже обедала?..
– Да, папа, – доложила дочка, – Людмила Германовна водила меня в буфет, там ещё оставались котлеты с макаронами. И компот яблочный…

Присев к столу Людмилы Германовны, Семён сначала минут десять расспрашивал её о том, как подвигается работа по выверке номенклатуры резино-технических изделий, закреплённых за отделом. Людмила Германовна доложила, что сегодня с утра приходили ребята из Управления главного конструктора и принесли дополнения к перечню манжет армированных на двигатель. Так она, не будь дурой, послала их по назначению в технический отдел Управления…
– Говорю им, мол, вот вы отнесите свои чертежи и бумаги сначала в наш техотдел. А уже он нам передаст их официально с сопроводительным реестриком…
– Правильно, – похвалил её Серба и перешёл к главному вопросу, – Людмила Германовна, завтра выходной и, между нами, у меня вроде намечается что-то по линии личной жизни… Вы не поможете отцу-одиночке?..
– Семён Станиславович, что за вопрос? Надо за Натой посмотреть? Нет проблем! Я её забираю, и сегодня у нас переночует. А завтра утром умою, причешу, накормлю и отправлю в школу… Всё будет, как надо, не беспокойтесь…
Впрочем, если надо, то пусть после школы едет к нам и уже тогда гостит до понедельника. Вдруг ваши личные дела затянутся… 
Семён облегчённо вздохнул.
– Спасибо, Людмила Германовна, не знаю, как мне Вас и благодарить…   Вот возьмите десять рублей на проезд и прочее…

Серба обычно человек пунктуальный. Без десяти пять он уже околачивался у памятника малахольному наркоминделу. 
Клара Соломоновна возникла из министерского парадного тоже довольно точно – в три минуты шестого…
– Сеня, – предложила референт Заместителя Министра, мягко взяв Семёна под руку и разворачивая его в сторону Кузнецкого Моста, – я подумала, что сходить в кино мы всегда успеем… Пошли-ка ко мне домой, попьём кофейку, посмотришь, как живут самостоятельные москвички… Лады?..
Семён тупо кивнул, не решаясь, из известных только ему финансовых соображений, предложить ресторан, как того вроде бы требовал ответственный момент знакомства…
Погода баловала последними тёплыми осенними деньками, поэтому не торопились, просто гуляя и наслаждаясь ничегонеделаньем. Безоблачное небо отражалось в витринах и подкрашивало мрачноватые стены старинных зданий в более мягкие, пастельные тона… Когда выбрались на  улицу Горького, Семён  предложил даме заглянуть в “Елисеевский”, чтобы взять торт и бутылку чего-нибудь крепенького.
– Вот этого не надо делать! Это мои места, и меня здесь многие знают. Не хватает ещё, чтобы меня увидели в “Елисеевском” в винном отделе!.. У меня дома всё, что душе угодно, есть, поэтому идём прямо ко мне, не переживай!..
Беседуя, парочка дошла до Пушкинской площади и там перешла Горький-стрит. Получилось, что добрались до Малой Бронной по людным московским улицам менее чем за час.

Дом, где обитала Клара Соломоновна, был ухожен и солиден. Он уверенно стоял в глубине двора, засаженного довольно старыми липами.
– Согласись, – похвасталась Клара, – место у меня здесь божественное, – рядом Патриаршие пруды.
В подъезде, как в Париже, за фанерным столиком с чёрным телефоном сидела седая бабулька-консьержка, довязывая очередную варежку. Об этом мелкобуржуазном пережитке, то есть о консьержках, Семён только читал у Золя да Бальзака.
Итак, Малая Бронная, дом 19, 3-й этаж 6-и этажной кирпичной сталинки. Общая площадь - 34 кв. м., жилая площадь - 24 кв. м., кухня - 6 кв. м., окна - во двор, санузел - раздельный, Хороший двор, отличный, чистый, со свежим воздухом  подъезд…
Старинный лифт в коробе из стальной сетки, жизнерадостно окрашенной в горчичный цвет, услужливо дожидался на первом этаже.
– Я избегаю московских лифтов, – заартачился Серба.
– Хозяин – барин, – засмеялась Клара, – я тоже иногда заставляю себя размяться. Пойдём ножками, дело полезное…
– Входи, не бойся, собаки нет, я за неё, –  Клара Соломоновна хрипло хохотнула, справилась с двумя замками и распахнула обитую тёмно-синим дерматином дверь, – можешь не разуваться, тапок гостевых не держу, а пол паркетный, дубовый. Чем больше по нему ходют, тем больше блестит…
Квартира оказалась приятной планировки, довольно просторная. Комната действительно практически квадратная,  с высоким, в 3,20, потолком. Центром мира здесь была, несомненно, шикарная диван-софа “Лира”, скорее всего болгарского производства.
Над этим восхитительным лежбищем одинокой женщины висел настоящий старинный ковёр “2х4” азербайджанского, а может быть, и турецкого ручного ткачества. Узор не нашенский, какая-то геометрическая абракадабра, но достаточно мило, главное, глазу приятно. Слава богу, подумалось Семёну, не базарные “Лебеди на пруду”…
Разумеется, большой круглый стол, покрытый вязаной скатертью типа вологодских кружев – сиреневые цветы на белом фоне. Над ним вроде бы старинная бронзовая пятирожковая люстра. И два невыдающихся кресла современного убогого рационального дизайна… Да, и ещё три неплохо сохранившихся венских стула, скорее всего из бабушкиного наследства…
На столе в вычурной стеклянной вазочке навечно засохли три когда-то красные розы. Розы, как и два невымытых хрустальных фужера показались Семёну покрытыми несегодняшней пылью…
Слева у стены располагался тяжёлый дубовый платяной шкап довоенной, скорее всего ещё нэповской выделки. Дальше за ним, за тяжёлым тёмно-вишнёвым плюшевым ламбрекеном угадывался выход на балкон. Клара хвалилась по дороге домой, что с её балкона видны Патриаршие пруды. Значит, квартира находится в торце дома.
По правую руку от стола на изящной тумбочке проживал телевизор. На нём потемневшая деревянная дореволюционная рамочка с вычурной резьбой, сохранившая до нашей космической эры карточку неведомых, мещанского облика, дедушки и бабушки, возможно, предков Клары и трудяга будильник "Витязь" с зайцем на циферблате.
Казалось бы, обычная советская квартирка, каких на просторах Союза десятки миллионов, впрочем, что-то отличало её от привычного облика. В ней нехватало чего-то непременного, жизненно-важного. Семён задумался, но вдруг, сообразив, рассмеялся.
Недоставало, по крайней мере, трёх почти обязательных сущностей городских жилищ – этажерки  с книгами, комнатных цветов и кошки!..
 
– Садись, располагайся, – проворковала Клара Соломоновна, – можешь снять пиджак, будет жарко, потому что проверяют отопление и батареи почти горячие…
Прости, мне надо переодеться, я тебя на пять минут выселю в кухню. Пойдём!..
Небольшая, но уютная кухонька выходила окном во двор, то есть на Малую Бронную. За окном вечерело. Был смутно виден похожий дом на противоположной стороне улицы. В большинстве окон уже горел свет.
Семён осмотрелся.
Холодильник “ЗИЛ”, гэдээровский кухонный гарнитурчик из ДСП, такие же табуретки, 4-х конфорочная газовая плита завода Брестгазоаппарат.
Клара налила воды в трёхлитровый эмалированный чайник, разрисованный под Гжель, включила правую конфорку газовой плиты и поручила Семёну посматривать, пока она будет в комнате переодеваться к ужину.
Конечно, пять минут плавно растянулись на пятнадцать, но ведь за это время Клара и в ванную, и в туалет успела наведаться, и несколько раз проскрипеть тугими дверцами платяного шкапа, выбирая подходящие одёжки.

– Ну, вот, я и готова! – Вошла Клара, умывшаяся и густо намазюканная по случаю гостя в доме. Розовый, коротенький не по возрасту, шикарный шёлковый халат был фривольно завязан таким же кушаком. – Ты, молодец, даже чайник выключить сумел. Некоторые современные мужчины боятся подойти к газовой плите…
Пойдем в комнату! Пировать будем там. Хотя нет, сначала сходи, куда надо, а в ванной не поленись, прими душ, пока я накрою на стол!..
Семён  действительно давно хотел посетить туалет, но, по глупости, стеснялся. Но если случай представился, то надо воспользоваться.
Потом подался в ванную, где обнаружил горячую воду в кране, и с наслаждением ополоснулся, отметив, что мыло обыкновенное “Детское”, а зубная паста у хозяйки неплохая – “Жемчуг”…
Какое благо сполоснуться под душем после напряжённого трудового дня!..
Однако полотенце показалось Семёну не совсем свежим. Ну, да ладно, не будем мелочными! У него самого с дочкой тоже с полотенцами напряг…
На стеклянной полочке под настенным зеркалом кроме мыла и зубной пасты стоял обыкновенный гранёный стакан с несколькими зубными щётками, толпились всякие баночки-скляночки с разными мазями и обтираниями, бритвенный станок, духи “Красная Москва” и одеколон “Шипр”… Но если “Шипр”, то, значит, у хозяйки бывает в постоянных гостях мужчина…

Когда Семён вернулся в комнату, там уже царил праздник. Поверх  кружевной скатерти улеглась бежевая льняная. Исчезли, быть может, навсегда, засохшие розы, а немытые фужеры или вдруг быстро отмылись, или заменены на чистые…
С бутылкой превосходного портвейна “Массандра”, 1969 года, соседствовала бутылочка коньячка “Варцихе”, а рядом парочка приземистых коньячных бокальчиков перемигивалась с двумя хрустальными фужерами…
С ужином, правда, Клара Соломоновна подвела – лососинка, половинка копчёной курочки, сыр костромской, колбаска твёрдо-копчёная “Советская”, масло вологодское в забавной деревянной маслёнке, батон нарезной, к счастью, свежий… Но ничего горячего, домашнего, на что надеялся гость.
– Готов? Только давай без телевизора! – Приветствовала Семёна Клара Соломоновна, приглашая к столу. Она шагнула к телеящику и щёлкнула выключалкой, вырубая программу “Время”. – Не люблю этот шум и гам. Одни старперские рожи. За день насмотришься их до тошноты на работе…
Сень! Садись и открывай бутылки! Что будем пить?..
– А может быть, без спиртного? – Попробовал изобразить трезвенника гость.
– Нет уж,  зашёл в гости к незамужней женщине, так не изображай пионэра. Я предлагаю портвейн оставить на потом. А немного отведать коньячка. “Варцихе”, надеюсь, тебе не повредит. Впрочем, и мне тоже. Открывай, а то ведь допоздна  засидимся, а завтра коллегия Министерства, мне надо будет быть в хорошей форме…
Семён распечатал бутылку, налил вначале в бокал дамы, затем себе. Слава богу, вспомнил, что вначале себе положено наливать лишь вино, если бутылка запечатана корковой пробкой…
 В бокалах качнулись озёрца тёмно-янтарного цвета с золотистыми тонами. Нос ощутил сложный, экзотический букет, умягчённый тонами легкой ванили, тонкими кофейными нотками и едва распознаваемой тёрпкостью.
– Ну, за встречу двух одиноких сердец! – Предложила хозяйка.
Семён кивнул, соглашаясь с тостом, и медленно выпил превосходный коньяк до дна. Если честно, то такую прелесть ему посчастливилось попробовать впервые.
– Ну, как? Оценил? Это мне Гога с Тбилисского авторемзавода привёз ещё летом. Но не с кем было продегустировать…
Мне часто ребята командированные привозят с юга то коньячок, то винцо. И я перед ними не в долгу, всегда могу командировочку на пару дней позже отметить, чтобы человек успел и свои дела в столице отрешить… Так и живём…

Ужин шёл своим чередом. Клара Соломоновна довольно быстро, на третьем тосте стала запинаться и очень громко смеяться.
Семён же, напротив, почему-то не хмелел. Он всё более досадовал на самого себя. Зачем пошёл к этой курице Кларе в гости? А отдал Наточку в чужие руки, – разве так поступает хороший отец?
Вообще, к чему весь этот балаган? Ясно же, что дамочка танком прёт, чтобы выйти замуж, ведь скоро сорок, а там уже и песенке конец…

– Сень, хочешь, я тебе расскажу, как мне удалось отхватить эту квартирку?.. После гибели родителей в автокатастрофе в 1970 году, я и сестра Фая оказались без всякой поддержки, и мы жили на одну мою зарплату и её стипуху, а это, как ты знаешь, копейки…
К тому же, хотя комната в коммуналке у нас с ней была не маленькая, восемнадцатиметровка, и на двоих нам, без родителей, вроде бы хватало, но вдруг Фае подвернулся случай выйти замуж. Но не жить же нам с ней втроём?..
Семён слушал вполуха. Он думал о своём. Значит, так. Пошёл на поводу у  Аркаши, а надо было прислушаться к самому себе. Представим, что с Кларой будет заключён брак по расчёту. Ей нужен муж для показа белу свету, а ему нужна надёжная баба, чтобы воспитать дочь и самому не опуститься до “Тройного” одеколона.
Семён представил, как через полчаса Клара раздвинет и застелет диван, и ему придётся изображать африканскую страсть и удовлетворять похоть абсолютно чужой женщины, к тому же в немалых летах, не уродки, но и не во вкусе Семёна.
Он ведь за свою неорганизованную жизнь разбаловался в основном на девчонках значительно моложе себя. Лишь три, – Валюша, Нина и Мария,  были ему ровней, и, вероятно, только Нину, свою по-настоящему  первую женщину, он любил и любит настоящей плотской любовью…
Однако девчонки, а их было немало, своей непосредственностью и неподдельностью чувств  оставляли всякий раз в душе Сербы долго неостывающий жар доверия душ и тел… Взять хотя бы ту же Сонечку Вольскую, продавщицу из магазина, где Семён был завмагом. Ей тогда ещё, кажется, и восемнадцати не было. А у него уже был самый мужской возраст, возраст зрелого Иисуса Христа, 33…
Или Маринка, красивая и добрая, настроенная на долгую, счастливую семейную жизнь?.. Но не получилось. Нелепая случайность убила такую славную птаху…   
Приятно было вспомнить и несколько чудных денёчков, проведённых с двоюродной племяшкой Любаней, когда та приезжала погостить после седьмого класса. Тогда Семён бросил все свои заводские дела и длинные командировки, взял на “Коммунаре” неделю отгулов и, не обращая внимания на косые взгляды Марии, водил славную девчушку и по городу, и на пляж, и даже в кино.
Сердце Семёна замирало от нежности и желания, но малолетство Любани защитило её от возможного развития их отношений по неправильному пути.
Всё ограничилось парой настоящих взрослых поцелуев и долго нерасцепляемых сумасшедших объятий в последнюю минуту в вагоне, когда она уезжала в свою пыльную глубинку – Лозовую – с небольшого старинного вокзала Запорожье-II, или, в просторечии, с Екатеринки…
В предельно растрёпанных чувствах возвращался тогда Семён с Екатеринки, и воспалённый мозг рисовал и рисовал запретные картины того, что могло бы быть у него с Любаней, случись эти развратные поцелуйчики не в последнюю минуту перед отправлением поезда, а в первый день её приезда…
И, странное дело, годы идут, а память об этой девочке так свежа и сладка…

А вот последний амурный опыт с Иркой Байбаковой, соседкой по квартире на Нижегородской, получился не вполне удачным, но ведь никто и не обещал, что все такие связи должны оканчиваться счастливым концом…
Хотя как смотреть! Ведь могло по-всякому обернуться.
Например, Ирка могла мамочке с перепугу рассказать. Или младшая сеструха Стэлла могла маме Тане донести. Или у самой мамаши однажды могли глазки открыться. Вполне тогда самое малое – грандиозный скандал с сообщением на работу и вполне возможными оргвыводами начальства, то есть конец карьере на ТопАЗе, крест на квартире, на возможности вырастить Нату вольно и по-своему…
Или мамочка могла так всё повернуть, что пришлось бы жениться на Ирке, а это вообще маразм. Жить впятером в двух комнатках коммуналки без всяких перспектив зацепиться в Москве – подвиг, на который Семён уже был неспособен. Лет так десять тому ещё мог бы по пьяни влезть в подобную петлю, и, было дело, выбросил на Марию именно десять годков, а сейчас вроде перерос, как-то остепенился, а может, обленился…
И вот, итожа весь этот странный вечер у Клары Соломоновны, анализируя прошлое и прогнозируя возможное будущее с жаждущей официального брака мегерой, Семён, наконец, решился.
Он наколол на вилку колбаски, отправил в рот, старательно жуя превосходную продукцию комбината имени товарища Микояна и тем самым перебивая запорожские воспоминания и анализ своих московских похождений, и начал обрубать концы.

– Клара, что-то я загостевался… Пора и честь знать!. Побегу-ка я на  метро, пока не закрылось… Спасибо за такой сердечный приём!..
Но Клара Соломоновна была не промах и действовала прямо-таки по Аркашиным предначертаниям.
– Ой, Сенечка, посмотри на часы – первый час. Никакое метро тебя уже не увезёт, потому что пока добежишь до ближайшей станции, будет второй час ночи… Понял? А такси ночью вообще  прут только в парк…
Оставайся, не стесняйся, мы же взрослые люди.
Софа достаточно широка и рассчитана на двоих. Если я тебя смущаю, могу себе постелить на полу…
Семён без стеснения облегчённо вздохнул. Надо же! Клара Соломоновна поняла его состояние и решила отложить добивание жертвы до лучших времён.
– Что за разговор? – Запротестовал Семён. – Это как раз я могу переспать на полу. Дело привычное, много лет пришлось жить в неописуемой тесноте… Стели, в самом деле, мне на полу. Лучше у телевизора, чтобы тебе через меня не переступать, если что…
Клара Соломоновна усадила Семёна на стул у шкапа, но затем заставила передвинуться так, чтобы можно было открыть в нём левую дверцу, а сама принялась готовить постели. Застелила чистым льняным бельём “Лиру”, затем, бросив на пол одинарный стёганый матрасик, сохраняемый на антресоли как раз для друзей и родственников, соорудила лежбище на полу у телевизора.
Сбегала в ванную, затем шумнула водопадом туалетного бачка, проверила цепочку и замки на входной двери…
Наконец, погасила свет и легла на своё законное место.
– Всё, дорогой! Спим, хотя завтра можно будет и подольше поспать…

Семён  долго крутился, безуспешно пытаясь укрыться коротковатым стёганым одеялом, потому что из-под балконной двери изрядно тянуло ночным осенним холодом, и он, всю жизнь избегавший  сквозняков, скрючился в позе эмбриона, чтобы согреться.
Хотя, казалось бы, чего мудрить. Залезай на софу “Лиру”, а там горячая Клара в момент и согреет, и приголубит… Но... Но, нет!..
Клара тоже то и дело шумно поворачивалась в широкой постели. Семён вдруг представил, сколько мужиков резвилось с Кларой на гостеприимной “Лире”, и ему стало противно до тошноты. Как хорошо, что удалось отвертеться от практичной москвички.
И хотя его давно уже тянуло на сон, однако поспать не пришлось. Вертлявая хозяйка своим нервическим дёрганьём так растрясла несчастный диван, что он исторг из своего чрева несметное количество пыли высшего московского качества.
А Серба с пелёнок страдал дурацкой болезнью, неподвластной врачам. Глотнул пыли и – конец света!  Ну, то, что деды называли сенной лихорадкой или весенней немочью. Недавно, правда, советская медицина согласилась с насквозь прогнившей западной и признала аллергию самостоятельной болезнью.
“Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!” взывал в известные годы агитплакат. Но назвать детство счастливым, когда вы неделями маетесь с соплями по пояс, трудно.
И каждый раз мама Анна бегом тащила его к врачам, эскулапы шли навстречу настойчивой мамочке и охотно признавали у дитяти то воспаление лёгких, то бронхит. И всякий раз долго и тщательно просвечивали рентгеном. Сенечка в те годы получил такие дозы рентгеновского облучения, какие Жолио Кюри с супружницей Марией и не снились…
Однако Сенькина степная порода оказалась крепче достижений советской медицины, и он не сгинул от лучевой болезни. Возможно, Создатель выпустил его на белый свет для решения каких-то необычных задач и до выполнения поручения оберегает от мирских напастей…
Но вот от аллергии Создатель Сербу не ограждает. Или это ему в наказание за бестолковость, неумение организовать личную жизнь, бытовую неустроенность?..

К счастью, порывшись в кармане пиджака, висевшего рядом на спинке венского стула, Семён нашёл носовой платок и тихохонько, чтобы не разбудить Клару, попробовал облегчить нос, но как это сделать, не хрюкая?..
Дискомфорт нарастал, и Семён плюнул на приличия и поплёлся в ванную, где и высморкался на свободе, и ополоснул лицо холодной водой.
Немного полегчало, но это оттого, что выбрался из запылённой зоны. Стоило вернуться в комнату и лечь, как опять сковало удушье и нестерпимое желание чихнуть и высморкаться. Получается, надо что-то делать. Ни о каком сне уже не могло быть и речи.
Семён встал и вышел на кухню. Открыл форточку, и поток ночной прохлады постепенно успокоил его. Так он и задремал, полулёжа на кухонном столике.
Проснулся, изрядно продрогнув. Старательно закрыл форточку. Стараясь не шуметь, наведался в комнату, забрав пиджак, брюки и рубашку. Выходя, всмотрелся, напрягая зрение, в будильник. В отсвете уличных огней удалось прочитать время – начало шестого.  Вернувшись на кухню, оделся, чтобы согреться.
На его возню и шум проснулась Клара Соломоновна.
– Сеня, что случилось? Куда ты собрался, ночь на дворе?!
– Какая ночь, уже полшестого!.. Пока добегу до метро, всё заработает. Прости, но я, во-первых, не в своей тарелке, похоже простудился… Во-вторых, надо и совесть знать. Дочка у чужих людей, надо пораньше забрать, чтобы не обременять. И добраться ещё домой, покормить и переодеть к школе… Суббота ведь для детей не выходной. Прости!..
Спасибо за чудный вечер и так далее!.. Вообще за все хлопоты!..
Клара зябко куталась в халат, с трудом сдерживая досаду и зевоту.
– Ну, если так надо, тогда беги!.. Дорогу найдёшь?..
– Шутишь! Я тут всё знаю. Щас за пять минут до “Маяковской” добегу… Прости, что я такой беспокойный… Но я исправлюсь…
Хозяйка уже важно шла к двери, чтобы поколдовать с запорами. 
У порога Клара Соломоновна ещё нашла в себе остатки гостеприимства и хладнокровия, чтобы чмокнуть Семёна в щёку холодными и бледными ненакрашенными губами.

Конечно, бегство от Клары Соломоновны едва не стоило Семёну дружеских отношений с Аркадием Исаааковичем. Не успел он появиться на работе в по-утреннему бодро гудящей трапезной, как ощутил на себе кинжальный взгляд Гольдберга. Аркадий поманил его жирной рукой в рыжих волосках и с тяжёлым золотым перстнем-печаткой.
Пришлось идти к своднику и объясняться, почему невеста не подошла.
– Аркадий, пойми, Клара Соломоновна не виновата. Я как посмотрел её берлогу, так сразу понял, что это не мой вариант.
Не получилось бы у нас ничего. Я простой советский служащий, да ещё и с ребёнком, тем более девочкой, а за девочкой глаз да глаз нужен, не то, что за пацаном…
Оно ей надо?..
Да и, честно сказать, она не в моём вкусе…
Аркадий не смог больше молчать.
– Ах, не в твоём вкусе? Всем расскажи, к каждому столу подойди и растолкуй, что референт первого замминистра не в твоём вкусе!.. Не во вкусе  начальника отдела резиновых изделий на затерянном в отрогах Урала ТопАЗе…
Скажи это Клавдии Михайловне, Инге Изотовне, Киму Маратовичу, Лидии Германовне, Борису Иосифовичу, Диамату Тевиевичу… Кому ещё бы рассказать? Уборщице тёте Моте?.. Позор, как ты мог меня так облажать?.. Это что, у тебя наследственное?..
Семён стоял у стола Гольдберга чуть ли не по стойке “смирно”. Было и стыдно, и одновременно легко, как будто пробежал с разгону по грязной луже и не поскользнулся, не упал, а только туфли промочил и штанины замарал. Чепуха! Отмоется и отстирается!
– Всё, Аркадий! Сатис! Успокойся! Передай ей мои извинения. Я не должен был к ней переться. Необдуманные поступки неизвинительны. Давай всё же останемся друзьями… Мне что, может быть, министерский пропуск сдать?..
– Ну, ты даёшь! – Рассмеялся Аркадий Исааакович. – Что, по-твоему, Клара такая мелочная, что станет аннулировать твой вездеход? Да к тому же он уже везде зарегистрирован и внесён, куда надо…
Ходи, как белый человек, и всегда помни, кому ты обязан такой честью… Иди, гуляй, бесстыжий!..
   

5.

Как раз на Рождество мама переслала Семёну последнее письмо отца.
Они переписывались нечасто, по нескольку раз в году, так что каждое письмо для мамы было важным событием мирового значения, и она большинство отцовых писем пересылала сыну из педагогических соображений.
Семён с удовольствием читал отцовы письма и в свой адрес, и мамины. Даже перечитывал не один раз, пытаясь за шутливым трёпом изгнанника увидеть нечто важное, предназначенное им с мамой, что отец скрывает за беспечным трёпом из соображений конспирации, так как то, что письма перлюстрируются и тщательно изучаются там, где надо, не было никаких сомнений – конверты часто приходили похабно разорванные и перевязанные наспех грубым почтовым шпагатом для посылок...


“09.12.72
Дорогая Анна Николаевна!
Получил твое письмо и, как всегда, спешу ответить ещё в этом году, ибо по всей вероятности, в следующем писать не буду. Первое и  главное, это выношу большую благодарность за твою откровенность. Она мне открыла глаза. Я даже недоволен, что ты получила посылку, ибо она попортила тебе представление обо мне.
Ты думала, что здешние пенсионеры, если они живут в капиталистическом государстве,  тоже капиталисты. Ошибаешься, в капиталистическом государстве бедности и даже нищеты гораздо больше, чем где-нибудь в другом месте, а пенсии даются по имущественному принципу, т. е. нуждающимся и бедным. То, что тебе посылка не понравилась, нет ничего удивительного, и избавиться от неё очень просто, - выбросить в сорный ящик. Не знаю, получила ли ты всё, ибо отправлял и паковал не я, а компания (польская). Прилагаю здесь оригинал фактуры, где ты увидишь, что только пошлины Внешпосылторгу и пересылка мне стоит 57 долл. Это не включая стоимости посылки. То, что ты любишь нейлоновые рубашки, говорит о твоей отсталости, ибо они очень негигиеничны и даже вредные, и производство их уже давно прекращено. Полезнее коттон, т. е. хлопчатобумажные.
То, что Вы одеваетесь красиво и хорошо, очень рад, ибо пора уже, слава Богу, 55 лет… Теперь и мы уже надеемся хорошо и со вкусом скоро одеваться. У нас в прошлую субботу, 2.12.72, происходили выборы правительства. Большинством примерно 3/5 прошла в правительство Австралийская рабочая партия (лайбор парты по-английски - С. С.), так что и мы не останемся в хвосте, а будем догонять Вас. А пока я не только посылки, а вообще ничего посылать не буду.
Да, что касается Лозовой, то смотри там сама, как тебе удобно, но лично я не советую тебе ехать в гости. Мои сёстры уже старые, больны и уделить тебе должного внимания не смогут, а что касается  молодёжи, то и они, по всей вероятности, ещё одеваются некрасиво,  так что тебе будет неинтересно.
Погода сейчас чудесная. Лето в разгаре. Температура днем 20-29° Цельсия выше нуля. Ночью 10-15°. Ожидается засуха.
Новогоднее поздравление послал недавно. К сему, С. С.”

9 января 1973 года. Вторник. Сегодня у брежневской власти траурно-праздничный день, потому что 9 января 1905 года вошёл в советскую историю как "Кровавое воскресенье". У Семёна была пятёрка по истории, он знал от исторички МарьИванны, что мирная демонстрация петербургских рабочих, шедших с наивной верой в царя-батюшку к Зимнему дворцу, была беспощадно расстреляна царскими войсками. Вроде бы при этом погибло то ли 130, то ли 200 гегемонов. Царя с подачи большевиков в отместку стали звать “Кровавым”.
Иосиф переплюнул Николая в сотни тысяч раз. Так как теперь звать его? Людоедом?..
Но Семёну не до исторических молений.
Дело в том, что на днях Семён получил на общежитие долгожданное письмо из "Внешпосылторга". Папа давно уже написал, что отправил 100 австралийских долларов, и Семён с понятным нетерпением ждал поступления денежной помощи из-за океана… И вот оно, славное письмецо.

ВСЕСОЮЗНОЕ ОБЪЕДИНЕНИЕ
"ВНЕШПОСЫЛТОРГ"
Москва, 121200, Смоленская-Сенная, 32/34
Телегр. Адрес: Внешпосылторг - Москва
Телефон: 243-03-45
=========================================================
№ 70-26469                26.12.1972 г.

Гр. Серба Семён Станиславьевич.
Настоящим извещаем, что на Ваше имя на счет В/О "Внешпосылторг" поступило 51-40 австр. долл., что по официальному курсу Госбанка СССР составляет 98-68 рублей.
Советским гражданам, постоянно проживающим в СССР и получающим в качестве подарка от своих родственников из-за границы свободно конвертируемую валюту, представляется возможность получать сертификаты В/О "Внешпосылторг" без отличительной полосы для приобретения в специализированных магазинах (список прилагается) имеющихся в наличии товаров, за исключением автомобилей.
Поскольку цены в специализированных магазинах при отпуске товаров на сертификаты на 35 % ниже цен прейскуранта В/О "Внешпосылторг", утвержденных для продажи товаров иностранцам в качестве подарка их родственникам в СССР, выдача сертификатов производится в размере 65% от фактически поступившей на имя получателя суммы иностранной валюты, пересчитанной в рубли по курсу Госбанка СССР. Исходя из указанных условий расчета, Вам причитается сертификатов на 64-14 рублей.
Поступившая советским гражданам из-за границы в качестве подарка свободно конвертируемая валюта может быть использована ими для приобретения автомобилей, если зачисленная на счет В/О "Внешпосылторг" сумма достаточна для оплаты выбранного автомобиля. Автомобили на сертификаты не отпускаются, а вручаются получателям в автомагазинах  только по нарядам В/О "Внешпосылторг".
Сертификаты не именные, срок действия их не установлен. Полученные сертификаты на иностранную валюту не обмениваются.
В/О "Внешпосылторг" и специализированные магазины не доставляют товары в адреса получателей. Все претензии покупателей, связанные с отпуском товаров на сертификаты и по нарядам В/О "Внешпосылторг", рассматриваются администрацией магазина.
Для приобретения товаров через В/О "Внешпосылторг"  Вам необходимо заполнить и направить в наш адрес приложенный бланк заявления.

Всесоюзное Объединение
"ВНЕШПОСЫЛТОРГ”

– Ну и сволочи, – чертыхнулся Семён, перечитав манускрипт дважды. – Хамская сия бумага в комментариях не нуждается. К тому же и отчество переврали…
Семён даже рассмеялся, ещё разок перечитывая писулю.

Вчера он потратил почти целый день, чтобы получить сертификаты "Внешпосылторга" на 64 руб. 14 коп. валютных рублей в счёт пересланных отцом в качестве презента  100 австралийских долларов. Его страдания выразились в торчании в огромной очереди в невентилируемом помещёнии ВПТ на Ленинградском проспекте, недалеко от Белорусского вокзала.
Отпотел, отстоял, получил заветные бумажки. Вышел на морозную улицу и сразу продрог. Почти бегом, вприпрыжку, понёсся к метро “Белорусская”. Летние ношенные-переношенные туфли и продувное демисезонное пальтецо советовали не притормаживать…
Вскочил в метро, откупившись пятаком. На эскалаторе продолжал быстро спускаться по ступеням, расстегнув пальто, чтобы поскорее нагреться в тёплом восходящем потоке воздуха, настоянного на людском поте, жжёных рельсах и машинном масле из-под метропоездов…
Народ играючи внёс его в первый же поезд в сторону “Таганской”. Толпень не только зажала в хвосте последнего вагона, но и дополнительно по-свойски обогрела. Вагон мотало, как хвост дворняги, клянчащей подачку. Люди молчали, а поезд мчался сквозь мрак туннеля.
Завтра надо ехать в какую-нибудь "Берёзку", чтобы поучиться отоваривать эти сертификаты и что-нибудь уже конкретно купить.

Но наступило завтра, а чтобы ехать за покупками, нужно как-то вырваться с работы. Не зайдёшь ведь к шефу и не брякнешь: – Никифор Витальевич, мне бы во “Внешпосылторг” за долларами смотаться… Я быстро, за полдня управлюсь!..
Тут бы сразу такое началось! Шеф определённо пристроился бы к раздаче…
Пришлось просить помощи у Аркадия Исаааковича, благо, он с утра почему-то нарисовался на работе и к появлению Семёна уже важно, как орёл на царском гербе, восседал за своим руководящим столом, медленно вертя головой туда-сюда, ну прям, как тот самый двуглавый…
– Аркадий, будь другом, вырви меня на полдня из этого ада, очень надо!..
– Вообще-то ты не заслуживаешь моей помощи, как придурок, не оценивший моего сватовства для тебя в виде бесподобной Кларочки.
Но, так и быть, в знак того, что мы оба из славного Запорожья, помогу.

Но оказалось, что вырваться с работы – полдела. Когда Семён, изрядно побродив вокруг Таганской площади, расспрашивая прохожих и  чертыхаясь, добрался-таки до Гончарной набережной и разыскал там Берёзку промтоварного профиля, был уже полдень.
День выдался весёлый, тихий, с лёгким морозцем. Дворники так азартно сгребали выпавший ночью снежок, что хотелось подойти и попросить лопату помахать и кровь разогнать…
В Берёзке встретили довольно культурно и быстро обслужили новичка. 
Семён взял югославский, практичного серого цвета свитрик для Наты, себе итальянскую цвета кофе с молоком капроновую рубашку взамен съеденной хомячком и коричневые польские туфли из свиной кожи, потому что ходить в старых запорожских не только стыдно, но и опасно, они могут развалиться в любой момент, а поскольку на кожимите, то ремонту не подлежат… 

"20.01.1973
Дорогой Сеня!
Итак, первое основательное письмо в 1973. От Вас всех получил поздравления, пожелания и т. д. Чувствительно за всё и всем благодарный.  Сейчас умираю от жары, вчера температура была 42°С. Позавчера 39° и сегодня прогноз на 43°. Страшная жара, большие пожары, миллионные убытки. Погибло от недостачи воды миллионы овец, скота и др. животных. Также погибло много деревьев, в т. ч. в ботаническом саду редкостные и очень дорогие. Употребление питьевой воды ограничено, под вопросом стоит выполнение поставок СССР пшеницы и сахару, которые В/государством закуплены в большом количестве.
Да, получил от мамы Анны Николаевны чувствительное и очень продуманное письмо, которое мне открыло глаза. Короче, она осталась недовольна полученной посылкой. Она, как и Мария Александровна (все женщины одним мирром мазаны),  считала, что я миллионер и, конечно, ожидала "Волгу", а не пятикилограммовую посылочку. Она выпустила из виду, что я пенсионер, а здесь пенсия выдается по имущественному цензу. Богатым пенсию не дают (да они в ней и не нуждаются). Мама писала мне, что, мол, вы там "красиво и модно" одеваетесь и т.д. Очень рад, и я ей написал (больше писать не буду), что, слава Богу, что ведь за 55 лет уже пора красиво и модно одеваться и что, мол, и мы скоро последуем В/примеру.
У нас 2.12.72 было перевыборы  правительства. К власти, волею большинства избирателей, пришла Австралийская рабочая партия, так что уже и сейчас намечаются пути, и есть значительные сдвиги к тому, что и мы скоро начнем одеваться и красиво, и модно.
Я выслал тебе $ 120-00. Курс доллара и рубля почти одинаков (разница - несколько копеек, 2 или 4). О махинациях нашей переводной конторы и Внешпосылторга не сомневаюсь, но мешаться не собираюсь - надоело. И даже если они все заберут, то пусть, когда-нибудь наберутся, а мне это только полуторамесячная пенсия.  С. С.”

Перевод оказался очень кстати. Потратив пару дней, Семёну удалось получить сертификаты на сумму 78 сертификатных рублей. Значит, можно будет немного отовариться в “Берёзках”…


6.

В конце-концов, Серба с помощью Виктора выхлопотал для себя с дочкой изолированную комнату в трёхкомнатной квартире общаги на Самаркандском. В другой отдельной комнате жила семья из трёх человек, а в проходной - двое безвредных мужиков-пьяниц из Управления главного конструктора.
Правда, долго скучать ему одному не пришлось. В июне в Москву приехала с подругой Томкой его двоюродная племянница Любаня. Её мама Ольга – дочь папиной сестры Прасковьи Степановны, то есть его тёти, и ему приходится двоюродной сестрой. Девчонки закончили  школу,  и их потянуло в Москву. Они настроились попытаться поступить в Тимирязевскую сельхозакадемию.
Семён с приятностью вспоминал приезд Любочки в Запорожье ещё 1970 году, когда ей только стукнуло пятнадцать. Тогда они, прощаясь в день её отъезда, обменялись парой далеко не родственных жарких поцелуев, но на этом дело, слава богу, и закончилось.
Впрочем, когда он, усадив девчонку в поезд до Лозовой, возвращался в жаркий июльский вечер со станции Запорожье-II, то пожалел, что с этих поцелуев не началось их знакомство неделю тому, в день её приезда. Это были бы незабываемые денёчки, хотя можно было и срок приличный и незабываемый отхватить…
Да и Мария как бы закрыла тогда глаза на совершенно немотивированный приезд невесть откуда взявшейся племянницы. Семён ведь с двоюродной сестрой не то что не виделся девять лет, но даже писал всего раз-два... И вдруг – такой сюрприз.
А поскольку Семён с Марией после рождения Ксюши жили как кошка с собакой, и не раз уже сходились-расходились, то он считал себя вправе вести себя совершенно отвязанно.
Семён взял недельный отгул в счёт переработок во время безразмерных киевских командировок и все эти славные денёчки посвятил племяннице-очаровашке. Причём, даже маме Анне Николаевне ничего не сказал и Любаню не предъявил. Показывал ей Запорожье, даже разок на пляж сводил на Хортицу, причём переплывали Днепр не на извозчичьих лодках, а на шикарном речном трамвайчике, раз в два часа гордо, как крейсер “Варяг”, пересекавшем Днепр.
Получилось разок и в кино сходить.
Даже Мария под конец Любаниного гостевания прониклась гостеприимством и наварила в пятницу большую миску отличных вареников с вишнями, на что она была отличная мастерица… А то все дни борщи да макароны с фаршем по-флотски…
Но не подумайте плохого, жёлтые ботинки… Того, что вы, возможно, предположили, не произошло. И хотя Любаня нежилась во внимании взрослого Семёна, а он сам ощутил себя счастливым старшеклассником, платонически влюблённым в девочку из своего класса, любимый город мог спать спокойно –  никто никого не обидел. Так вышло. И хорошо, что вышло именно так.
Осталось для Семёна непонятным, как его двоюродная сестра Оля запросто отпустила Любаню за двести вёрст в Запорожье. Но такие были времена, потому что такие были доверчивые люди тогда…

Сейчас же девочка выросла, стала ещё симпатичнее, прям конфетка, но, увы,  всё время бывала со своей подругой Томкой, так что они постоянно по субботам и воскресеньям гуляли по Москве втроём. Семёну было стыдно при Томке ухаживать за племянницей, а постоянные встречи привели к тому, что постепенно он увлёкся Томкой, поскольку в этом случае не мешало табу родства.
Но с этой Томкой дело ограничивалось горячими поцелуями и обжимоном по вечерам при расставании у общаги Тимирязевки, так как для большего не было никаких условий. Люба постепенно освоилась в Москве, и у неё пошли отдельные от Семёна с Томой свидания с молодым человеком.

Нынешнее лето не такое жаркое, как прошлое, когда весь август горели леса и в Москве было не продохнуть, но и, слава создателю, не холодные-голодные лета военной поры…
Занимаясь устройством Любы в Москве, Серба старался откручиваться от командировок, находя десятки предлогов оставаться в Москве.
А тут, кстати, заместительница Сербы Клавдия Михайловна Сашамур попросила отпуск за свой счёт для ухода за престарелым отцом, – врачебный прогноз оставил старику день-два на завершение мирских дел.
Ну, и остался Серба в отделе втроём с новым заместителем – Мишей Аносовым и верной планировщицей Людмилой Германовной. Какие теперь командировки, успеть бы втроём на телефонные звонки отвечать…
Для личной жизни самое то, – Наточка в Запорожье на каникулах у бабушек, а Семён каждый вечер мотается в общежитие Тимирязевской сельхозакадемии на свиданья с Любой и её одноклассницей Томой, сдающими вступительные экзамены…
Клавдия Михайловна отсутствовала две недели. Один раз  позвонила Семёну, сообщив, что отец умер, а она занимается похоронами.
Но когда вышла на работу, повязанная по-старушечьи чёрной косыночкой, то вокруг неё тотчас образовался как бы кружок пламенных революционерок. Женская часть Управления, бросив техусловия, договора и визжащие телефоны, сгрудилась вокруг Клавдии Михайловны, благоговейно внимая рассказу о её  страстях египетских.
Краем уха слышал рассказ и Семён  Серба.
– Вы же помните, девочки, какая жара стояла в Москве в начале месяца? Воробьи и голуби издыхали от жажды… А что творилось в квартирах, сами знаете, парилка в Сандунах прохладнее.
Так вот, отмучился мой батяня по полной программе. Неоперабельный рак желудка. А умер утром, прошептав единственное слово – “Устал…”
И вот, представьте, началось. Родных никого уже не осталось, сын в загранкомандировке на Кубе, соседи, как всегда, не помощники…
Пока пришла участковая удостоверить смерть, потом полдня ждала участкового тоже бумажку написать, а когда я кинулась звонить, чтобы забрали в морг, так те отказали, ответив, что забирают или подлежащих вскрытию или бичей вокзальных. А у вас, мол, участковая оснований  для вскрытия не усмотрела, значит, хороните из квартиры, как все нормальные люди…
Спасибо, сестра Рита приехала из Рузы. Подключилась…
Ну, и утром начали обзванивать знакомых, кто знает, что делать и как. Вроде договорились насчёт места на Троекуровском, оттуда же прислали плотника снять мерки для гроба.
Правда, плотник приехал быстро, к часу дня. Но, осмотрев покойного, ничего измерять не стал, а выругал. Говорит, что же вы зря меня пропариться в метро заставили, а сами покойника не подготовили. Он же у вас взорвётся, того и гляди. Смотрите, как распёрло бедолагу!
И действительно, на отца было страшно смотреть – живот на полметра горбом встал, так вспучило…
Но пожалел нас плотник  и дал телефончик добрых людей, помогающих в таких случаях.
Я позвонила, и два спеца появились мигом, в течение часа.
– А, – говорит главный, – запущенный экземпляр, чистить надо основательно. Вы, что, – выговаривает мне, – смрада не слышите?..
И вправду, запах тления уже слышался вовсю, хотя мы с сестрой вроде и внюхались…
– Давайте таз и пару полотенец на выброс, – сказал санитар, – чистить буду. Крючьями и скребками через анус. Каждый таз – 25 рублёв!.. И за заказ 400. Зато выпотрошенный трупик будет загляденье и в любой гроб уляжется по стойке смирно.
Не понял?  Платить готовы или сами почистите?
Я чуть в обморок не упала.
– Начинайте! – Говорю, а сама вспоминаю, сколько денег в доме. Прикинули  с сестрой, вроде рублей семьсот  набирается. Для начала, похоже, хватит… Завтра с утра в сберкассе можно будет снять, вдруг не хватит.
Дали потрошителям большую миску эмалированную и два стареньких махровых полотенца, а те развернули принесённые с собой пакеты. Внутри оказались действительно какие-то длинные, с полметра, медицинские никелированные крючья и скребки.
И вот, представьте, эти живодёры стали через задний проход из отцового тела извлекать кишки и всякие другие органы и отходы.
Я не выдержала и побежала к комоду налить в рюмку валерьянки и выпила, без счёту, капель тридцать, не разводя водой. Затем накапала сестре…
Хорошо, что эти спецработники не заставили меня выносить миски с их добычей. Один из них накрыл миску полотенцем и отнёс во двор в мусорный контейнер…
И так он ходил четыре раза…
– Всё! – Сказал, наконец, главный специалист, зверски улыбаясь. – Жених, как огурчик! Я ему в зад для гарантии двадцать грамм марганцовки засобачил! Можете прямо сейчас  обряжать. Подотрите только под жопой, сквозь полотенце малость просочилось… Где здесь инструмент помыть можно?..
Я уже не плакала, было нечем плакать. Но что ещё доставало, так это мерзкие голодные мухи, неизвестно откуда взявшиеся, быть может, из мусоропровода за лифтом, потому что дверь была постоянно туда-сюда…
Короче, обошлась эта дикая услуга в 500 рублей, но я бы и больше отдала, если бы  потребовали…
И вот как ушли эти шустрые с крючьями, так всё стало  более или менее делаться путём. Не прошло и часа, как появился кладбищенский плотник и молча замерил рост и размер груди. Также несложно получилось договориться с Москоммунхозом и насчёт катафалка…
– Как же вы потом обряжали, куда положили? – Спросила Галка Бочонкина.
– Куда-куда… На две табуретки положили снятую с петель кухонную дверь. Хорошо, что сплошная попалась. Сосед дядя Кирилл  снял дверную ручку и вообще даже помогал тело одеть и побрить…
А уже часам к четырём, когда солнце так повернулось, что заглянуло в окно, луч упал на отцово лицо, осветил нос, щёку, добрался до губ. И мне показалось, что на его губах, мученически скривленных, вроде затеплилась улыбка…  И я, а за мной и сестра, разрыдались!..
– Клавдия Михайловна! А попа звали?– Поинтересовалась Грета Зиновьевна. – Я, когда тесть помер, звала. Но  очень дорого взял, разбойник…
– Ну что ты, Грета, какой поп? Мой папа кадровый чекист. Попов  с лица земли сводил, а ты – звать…
Короче, на третий день весь этот ад закончился тем, что мы с сестрой пригласили наличных соседей, да двоюродный брат с женой пришли. В таком составе посидели, поплакали, повспоминали маму, деда и бабулю. Дед погиб при обороне Москвы в 41-м, а бабуля тогда же, надорвалась и простудилась на рытье окопов в Химках.
Вот так я и похоронила отца родного, и эти три жутких дня будут мне сниться до конца моего века…
– Клавдия Михайловна! – Нарушил тишину незаметно подошедший Рабинович. – Зря вы нам никому не позвонили, общественность не подключили… Но хотя бы теперь мы не должны остаться в стороне. Я решу с Антоновым. Полагаю, полтора-два оклада сможем оформить, как материальную помощь по такому случаю…
Баба Клава не выдержала, припала к плечу Диамата Хацкелевича и горько разрыдалась…

Прошёл месяц. Закончились экзамены. Томка поступила, а Люба не набрала нужных баллов, не прошла по конкурсу. Поэтому Тамара уехала домой в Лозовую собираться к переезду в Москву, а Люба домой не поехала, стыдно было вернуться с неудачей. Семён с Любой побегали по Москве, и её взяли в одно ПТУ, готовившее штукатуров, с предоставлением общаги. Какая-никакая, но всё же учёба, получение рабочей профессии и статус “лимиты” после трёхмесячного образовательного напряга…

От Томки Семён получил пару тёплых писем, но когда она приехала на учебу в сентябре, то встретились всего раза три, затем "новопризванных" студентов отправили на картошку в Подмосковье.
Серба съездил разок проведать её там, разыскал в какой-то первобытной деревеньке, но увидел совсем другого человека, едва ли не враждебно говорившего с ним. Он понял, что новый коллектив ей понравился, она нашла в нём более молодого и "перспективного" партнера и охладела к  топазовцу. Семён немного расстроился, загрустил. Но он привык вычёркивать из жизни без сожаления предавших его, и в этот раз поступил так же, поплакавшись Любане и дав себе зарок никогда даже не вспоминать бестолковую Томку.
Любаша пожалела его, сказав, что Томка полная дура, если повела себя, как мартовская кошка.
– Да ей надо было держаться за тебя двумя руками и замуж выходить, детей рожать. В Тимирязевке ведь можно учиться и заочно, а ты в Топтунах вот-вот получишь квартиру, и все девки на ТопАЗе будут твои…

Когда на следующий день Семён встретился с Любой, то пригласил её к себе в общагу. Она пришла к ним с ночёвкой (кажется, это была пятница – под длинный выходной), сварила борща, постирала кое-что Наткино и его, выкупалась. И получился небольшой милый пир с бутылкой вина.
В этой комнате стояло две кровати, получилось для Любы и Наты, а для себя Семён постелил на полу казённый стёганый матрас. Ната уснула, а они с Любой долго шушукались в темноте. 
Вот он протянул руку, и его рука встретила в темноте Любину горячую и ласковую. Слова закончились, и начался разговор рук. Они, похоже, быстро договорились, потому что вскоре Люба оказалась в объятиях Семёна.
Она переживала, что Семён всё ещё расстроен разрывом отношений с Томкой, и утешила его по-женски, сказав после жаркого поцелуя, что ещё в 1970-м году была  готова к такому повороту событий…

Утром встали рано, чтобы Нате не опоздать в школу. И чтобы скрыть следы ночных забав. Слава богу, что двое холостяков-конструкторов  из проходной комнаты уже успели улетучиться.
Когда Семён вышел в туалет, то дверь в кухню была настежь открыта, и соседка Марфа Павловна, грудастая красномордая баба из Управления главного конструктора, уже жарила в большой сковородке  хек для вечно спешащего к конструкторскому кульману Ильи Кузьмича, сорокалетнего полностью лысого пегого человечка, отличавшегося, как все хиляки, постоянным чувством голода и невероятной прожорливостью.
 – Ну, Семён, у тебя хороший вкус! Жена не узнает? – Осклабилась конструкторша. В розовом байковом халате с дурацкими голубыми цветиками в разброс и десятком фантастических алюминиевых бигуди на ядовито-рыжих волосах она смахивала на марсианку, отставшую от космолёта и, от некуда  деться, вышедшую замуж за безропотного  аборигена-землянина.
– Какая жена, я давно в разводе… А насчёт твоих намёков, так смотри, хек пригорит, слышь, как воняет!.. Это же моя племянница, понятно?!!
– А то как же, понятно, что племянница. Вот только уж молода больно! Восемнадцать хоть сполнилось?..
Семён в сердцах крепко грохнул дверью туалета, уединяясь буквально на минутку. Ну и сволочь же, прямо мегера какая-то! Что с неё взять – овца неразумная… Завидует, небось…
Пока Семён остепенял соседку, нарисовалась и Люба, кивнув мегере и проскользнув сначала в туалет, а затем в ванную. Семён молча, не раздувая прения, наливал воду в чайник и отодвигал соседкины кастрюли и сковороду с хеком, освобождая конфорку.
Ната пронеслась в туалет Тунгусским метеоритом, Люба ждала её у дверей ванной со свежим полотенцем…
С тех пор у Семёна с Любочкой африканская страсть, они бросились в любовь, как в омут…

Однажды Семён полночи проговорил с Любой, рассказывая ей свою жизнь перед переездом на ТопАЗ…
Как едва не согрешил, когда она приезжала в Запорожье в семидесятом. Она рассмеялась своим серебристым волнующим смехом.
– Ну и чего же ты не согрешил? Надо было грешить… Адам, попы говорят, не растерялся, когда Еву встретил… А ты такой случай упустил!.. Эх, ты, правильный мой!..
– Да? Так ты тоже тогда об этом думала?.. Вот уж я дурак, так дурак…
– Не говори так, Сенечка! Дело поправимое. Ведь сейчас ты вполне исправился… Иди, я тебя поцелую! – И Любаня крепко обняла счастливого Семёна.

Эти Сенькины трёпы Любочке о том, как он жил до поступления на ТопАЗ, продолжались несколько месяцев во время их нечастых встреч в общаге Семёна. Так получалось, что длинными пятничными вечерами, после ужина, когда укладывалась спать Ната, Семён и Любаня, лёжа, естественно, в разных, хотя и недалеко находящихся одна от другой, постелях, иной раз несколько часов вели тихие разговоры, пока не убеждались, что ребёнок капитально уснул. Тогда, конечно, Семёнова исповедь прерывалась, и любовники бросались друг на друга, сжигаемые  страстью,  накопленной за пять дней одиночества в будни…

Бесконечные Сенькины рассказы носили характер исповеди, потому что ему хотелось рассказать Любане, как он оказался на ТопАЗе, почему так нескладно сложилась личная жизнь и что делать дальше…
Ближе к зиме Семёнова повесть подошла к концу шестидесятых годов, к тому, как он вылетел из системы советской торговли.
– Да что я тебе всё это рассказываю, вместо того, чтобы тебя послушать, как ты росла в своей Лозовой. Ты же большая девочка и можешь сама почитать мои дневники в свободное время.  Вот тебе одна из моих тетрадок. Здесь 1969-72 годы. Я в те года много записей сделал… В долгих командировках делать вечерами было нечего…
Почитай на досуге, когда я буду в отъезде…
Любаня сунула толстую общую тетрадь в дерматиновом переплёте под подушку и крепко обняла беллетриста. Не прошло и минуты, как к чёрту полетели Сенькина пижама и Любанина ночнушка…




14.

Итак, вот уже полтора месяца – с 3-го марта – Серба  в Топких Колтунах. Перевод к постоянному месту работы затянулся – в Москве пришлось провести без 3-х месяцев три года. И в самом деле "пришлось", так как Семён всякими правдами-неправдами старался ускорить отъезд в Топтунишки. Дело в том, что ещё в мае прошлого года он получил трёхкомнатную квартиру и с большим трудом обставил её за год так, что она стала условно пригодной для жилья, а в августе перевёз на новое место Наталью, поручил Людмиле Германовне записать Нату в школу и попросил, чтобы она пожила у  Аистовых до его перевода в Топтуны. Но перевод всё отодвигался, и приходилось клянчить командировки в Топтуны, чтобы повидать ребёнка.
Семён упорно стремился к дочке и к своей крыше над головой. Это, конечно, не свой дом, как в детстве у дедушки Калистрата, но жить можно. Да и есть где начать новую жизнь с Любаней… Он уже почти убедил Любашу рискнуть на такой нестандартный брак, но ведь ещё надо как-то пробиться к душе будущей тёщи. Впрочем, смешно даже подумать об Ольге в таком качестве, ведь она всего на три года старше будущего зятя… 
И вот теперь, когда, казалось, начнётся спокойная, безмятежная жизнь, пришло неожиданное письмо от матери, в котором она сумбурно и непонятно сообщила, что к ней едет (каким образом, ведь у него там вроде другая семья?) отец, которого Семён не видел, кажется, не менее 33-х лет. Но ему тогда было едва семь и поэтому вспоминать почти нечего.
Письмо пришло 16-го, но до сих пор никаких разъяснений от родителей не поступило. То ли папахен решил приехать в качестве туриста, то ли возвращается навсегда. В любом случае ему сюда забираться будет легко, а вернуться, случай чего, в Австралию – никогда. Да и его судьба, как перемещённого лица, очень будет много вопросов вызывать здесь – Родина заманивает своих чад обратно не для вручения наград, а для поедания. Семёну, правда, потерей "карьеры" это не грозит – он сам выбрал, как и отец, нелёгкую судьбу изгоя и, похоже, гордится ею. Ниже пасть, чем его бросила жизнь, считает Серба, невозможно…
Хотя, как смотреть… Ведь, если честно, Семён последние два года откровенно и бесстыдно счастливый мужик. Ему даже успешные партпроходимцы завидуют.
В самом деле, работа смердючая, но уровень начальника отдела на Топазе – мечта тысяч совслужащих, застрявших на должностях старших инженеров и начальников секторов в старых, переполненных чиновным людом городах.
Опять же, получить отличную трёхкомнатную квартиру в новом доме в новом городе – ну разве не везение?..
И третье, но самое главное. Люба. Два года полноценного мужского счастья. Ну не к чему придраться!.. Красива? Бесспорно! Влюблена? Ещё как! Не глупа? Та ещё полтавская галушка! И весела, и за словом в лифчик не полезет… А если жениться? Пожалуй, можно рискнуть…

В апреле пришли интересные новости – Поляков, бывший генеральный ВАЗа, назначен исполняющим обязанности Министра автомобильной промышленности, а официальный пуск ТопАЗа перенесен с 74-го (срок давно проворонили) на 24 февраля 76-го – "в подарок" ХХV съезду партии. Учитывая множество нерешённых проблем стройки ясно, как славно придётся потрудиться для достижения намеченной цели.
Вслед официальным новостям прошелестела сплетня. Вроде руководство МАПа и ряд директоров заводов так крупно проворовались, что следствие просит разрешить аресты до суда. Что-то в этом есть, потому что Тарасов не только лёг на обследование, но и сдал временно министерство Полякову… Временно ли? И одним ли Одесским авторемзаводом дело ограничится?..   
Сегодня улетели в Москву (на "ЯК-40" с руководством) шеф Н. В. Антонов и Виктор Лях, друг Сербы и, как говорится, соратник. Вчера получили из Москвы Витин контейнер, в нём прибыл и новый холодильник ЗИЛ Семёна, купленный с помощью Инги Изотовны. Работает вроде неплохо.
Распределение квартир для "москвичей" пока не закончено. Сейчас ясно только, что твёрдо отказано Юре Фиксанову, поскольку как раз в дни распределения пришло частное определение запорожского суда об отказе ему в разводе и с просьбой к партийной организации (а он, на свою голову, из "когорты") о помощи в укреплении распавшейся семьи. Правда, о каком укреплении может идти речь, если он с Валей Балашихиной уже почти два года на ТопАЗе и до того в Запорожье "стаж" их отношений составлял не менее 5-ти лет?
Но, формально рассуждая, дать ему сейчас квартиру, значит поддержать его стремление уйти от жены и 2-х детей. Если говорить честно, Семён стал недолюбливать Валю за то, что она, будучи лучшей подругой Юриной жены, "другом дома" в классическом варианте, унизилась до браконьерства. Хотя, если честно, встречая её три-четыре года назад на ЗАЗе, ему, как и многим, было приятно  и притягательно созерцать её полногрудую фигурку, порхающую по заводскому двору. Чего уж там!
Теперь же пришло время переоценки многих ценностей и, на своем личном опыте основываясь, Семён мог бы сказать, что когда-то Маня тоже применила запрещённый прием, но это тонкий интимный вопрос, к которому надо будет как-нибудь вернуться.

Вчера был 105-й день рождения Ленина, и по этому случаю ТопАЗ преподнёс стране трудовой подарок – сдали под монтаж оборудования главный корпус прессово-рамного завода.
Первым оповестил широкую публику на утренней планёрке Андреев Юрий Андреевич,  зам. генерального директора по производству.
– Вот вы тут сидите, в зубах ковыряетесь, а вчера на митинг по сдаче главного корпуса прессово-рамного не пришли. Интеллигенты хреновы!.. Так вы и запуск главного конвейера прозеваете и просрёте, козлы! Ладно, разбёремся, как у нас в среднем звене с дисциплинкой, сделаем выводы…
А теперь к делу! “Металлоснаб”, доложите о ходе выгрузки вагонов с прокатом! Кто сегодня от “Металлоснаба”, встаньте, представьтесь и  доложите!… И не надо зевать, … твою мать! Недоспал, что ли?.. Или не опохмелился?..
Семён сидел рядом с Борисом Зильберштейном из “Техснаба”, начальником отдела тканых материалов и ширпотреба. Тот хихикал ему в плечо.
– Вот выпустят на свежий воздух, я тебе, Сеньк, расскажу, как там отмитинговали, настоящий уписон!..
Когда вырвались на свободу после планёрки, Борис гордо поведал Семёну, что вчера лично списал на обслуживание митинга в прессово-рамном заводе только одной “обкомовской” ковровой дорожки полтора километра, как “затоптанной сапогами строителей и монтажников”, хотя реально было потрачено 15 метров – шесть вдоль импровизированной досчатой трибуны и девять перпендикулярно ей.
– И куда вы её теперь девать будете? – Поинтересовался у товарища Сеня.
– Куда, куда… Разойдётся по китайцам, да и у меня родня не должна по холодному полу ходить. Тебе могу пару метров отрезать. Заезжай как-нибудь с коньячком!..
“Обкомовская” или “кремлёвская” дорожка, шикарная, чистошерстяная, шириной метр сорок, благородного, красного-коричневого окраса, мечта каждого новосёла. Урвать бы два-три метра, так как бы преобразилась любая квартира!.. Если честно, то мечтал о такой и Семён. Постелить бы в зале. А к дорожке бы гэдээровскую стенку да диван хотя бы белорусский. Как заулыбалась душа, мысленно купаясь в тепле домашнего уюта… “Дурэнь думкою богатие…”, – говаривала в таких случаях бабушка Фрося.
 

1 мая 1975 года:

Приятно было получить открытку от мамы.

"Дорогие мои дети! Поздравляю Вас с днем Первого Мая, праздником весны и радости и счастья. Пусть этот день будет залогом для Вашего счастья.
Целую крепко, МБ  24/IV-75 г."

6 мая 1975 года

Спасибо, Люба не забывает писать теплые письма:

"2 мая.
Здравствуй, милый Сеня!
Вот наступили праздники, а я одна. Ты знаешь, как мне скучно без тебя. Хожу, как неприкаянная, и всё вспоминаю последнюю встречу с тобой. Как мне хочется тебя снова видеть, так грустно и одиноко без тебя. А сегодня ты мне приснился. Я пошла на почту, думала, что от тебя что-то есть, но ничего не оказалось. Я сразу тебе не написала. Прости, нечего было писать, но теперь вот собрала немного новостей. Ты знаешь, брала билет на 1-е мая во Дворец спорта, и мне ещё всучили билет в театр. Взяла на спектакль "Как стать главным инженером". Думаю, посмотрю, что мы с тобой не увидели. Оказалось, что он о стройке и о молодом инженере. Вообще, неплохой спектакль.
Вчера ходила на концерт. Очень понравился. Но одной везде скучно. Думала, вот бы ты был со мной. Как мне тебя не хватает, мой любимый. Приезжай поскорей. Я в квартире осталась одна. Вечером даже страшно становится.
Ну, вот пока и всё.
Целую бесконечно.
Твоя Люба".


В Семёнов день рождения, 20 мая 1975 года, Анна Николаевна получила письмо из Австралии, вот оно:

"Дорогая Аня, здравствуй!
Ну, кажется, вопрос с адресами мы уже, хотя и с трудом, уладили. А знаешь ли ты, сколько я имел неприятности с теми адресами. Несколько писем вернулось обратно, а сколько их затерялось? Посылка, которую я высылал к Сениному дню рождения, после долгих мытарств и длительной переписки (на нашем Главпочтамте целое "дело" с нашей и Вашей служебной перепиской, из которой я убедился, что виной явился только адрес и адресат). Знаю, что у Семёна туго с деньгами в связи с обстановкой новой квартиры, но тоже через неточный адрес я не смог выслать ему пару сот наших долларов, а теперь, не зная причины его молчания, и потом не могу, ибо разные мысли лезут в голову. Если бы я знал, что у него всё в порядке и без всяких сомнительных вопросов, то может он  не писать не только полгода, как он делает сейчас, но и не писать вообще, меня это не особенно трогает, я никому никогда не навязываюсь. Моя песня уже спета и ведь так или иначе на могилу мою он не придёт, а, следовательно, чернить своё имя перепиской со мной ему не следует.
Дорогая Аня! Спасибо тебе за беспокойство по вопросу моей болезни диабетом (сахарная болезнь). Я не принимаю уколов инсулина. Вот уже девять лет я принимаю по две таблетки в день "Phenformin" 25 mg.
То, что ты прислала название таблеток, никак воспользоваться не могу. Если бы было написано по латыни, другое дело, а по-русски нет пока ещё ни в каких медицинских справочниках. Что касается грыжи, то я пришел к выводу, что отправляться в космос всё равно с грыжей или без грыжи, а потому не беспокою медицинский персонал Австралии. Одним словом, у меня очень большая апатия к жизни, а поэтому я ничего не предпринимаю к сохранению, хотя бы временно, своего пошатнувшегося здоровья.
В Австралии Первое мая празднуется всегда в первое воскресенье мая, т. е. в этом году 4.5.75. Бывают и демонстрации и манифестации, хотя не такие шумные, как на Родине, но всё же должно отмечается этот день. Также 4.5.75. попала православная Пасха. Так что было одновременно два праздника. На манифестацию я, конечно, не ходил, смотрел с телевизора, а вот священник Украинской Автокефальной пр. Церкви принес 2 пасхи и сам он делал украинские домашние крестьянские колбасы, так и мне принес одну, ну а бутылка "харьковской" водки была (цена 0,7 лит. 5,25 долл.), так что и выпили и закусили по-домашнему. Вспоминали прошлое, горевали за прошлым, а были такие, что и порядочно "всхлыпнули", а потом переключились на подкидного.  Играли на русских картах "Юбилейные" (1817-1967) Ленинградской фабрики. Но какая ужасная цена? За 56-ти листовый пакет 3 руб. 50 коп. Выходит, что средний рабочий должен работать почти один день на одну колоду карт, а здесь одна колода стоит около один доллар, а рабочий должен работать на них около 20-25 минут. Ну, это между прочим, если дорого, пусть не играют, это не необходимость, а роскошь и буржуазная наследственность. Мы здесь пенсионеры "режемся" в подкидного и другие игры, ибо здесь пенсионеры работать не могут, пенсию отберут и так безработица ужасная.
Ну, Аня, я уже "разболтался". Сворачиваюсь.
Посылаю, согласно твоего совета, заказным, но обрати внимание, как это дорого, больше одного доллара, а у Вас только 28 коп.
Пиши.
Привет Семёну и Наточке.
Целую всех крепко, Стась."

Вчера в тесной комнатке заводской гостиницы ПО "Медвежаньрезинотехника" Серба отметил свое 40-летие. Вот она, заслуженная советская старость! Как писал ему отец о себе, правда, тогда 60-летнем, пора ехать с ярмарки…А тут всего сорок, а усталость и беспросветность полная. “К чему всё это, коль сердце не согрето?..”
Но такая тоска-нудьга объяснима. Если бы сейчас в этот мерзкий медвежаньский вертеп вдруг по нечаянному волшебству зашла и нарисовалась в дверях Любаня, то мир бы тотчас вспыхнул залпами праздничного салюта! Но она далеко, а в Медвежани сидеть ему ещё по первое июня. И не факт, что в итоге удастся прорваться ней в Москву…

Итак, Семён Станиславович сидит уже вторую неделю в очередной беспросветной командировке в Медвежани. Вчера утром приехал начальник УСП Антонов, днём Семён таскался с ним по заводу, были на приёме у гендиректора Голева, который Лев Витольдович, тепло побеседовали с главным инженером Лавочкиным (Владимира Павловича Семён знает ещё по Курскому заводу РТИ с 1971 года), лазили по цехам с замдиректора завода милейшим Шмелёвым Иваном Николаевичем, слушали бодрые заверения (завирания…) цеховиков в том, что если надо, так они…

Вечером шеф спросил Сербу, чего это он накупил колбасы и жарит омлет. Семён объяснил Никифору Витальевичу, что у него сегодня день рождения да не простой – сорок лет.
Поскольку у толкача Сербы нашлись также две бутылки "Столичной" и хорошая минералка, то изумлению шефа не было предела. Сидели до глубокой ночи, обсуждая пути ускорения запуска ТопАЗа. Много раз его, собаку, за вечер запустили.
На следующее утро шеф с трудом оторвал голову от подушки, а возлежал он в гордом одиночестве в соседней комнате, и скромно попросил крепкого чаю. В 11 утра Семён упаковал его, возвращённого к жизни чефиром, в арендуемый ТопАЗом московский самолет, и он растаял в майском небе, аки ангел.

Семёну грустно. Он волнуется, как дела у Наточки, он её оставил под присмотром милейшей Лидии Германовны. Решил, что после возвращения возьмёт пять дней в счёт отпуска и отвезёт Нату в Запорожье к бабушке Ане. Конечно, её потащут и к старой цирковой лошади – М. А., что ему совсем не нравится. Но куда денешься?..
Хочется поскорее повидаться и с Любаней. Вот уже почти два года их отношения идут на уровне горячей плотской любви, и они даже начали поговаривать о возможном браке. Но поскольку она Семёну двоюродная племянница и разница между ними двадцать лет, "общественность" Топких Колтунов и Лозовой, скорее всего, такого разврата не позволит. Но они пока плевать хотят на все преграды.

Дневник. 25 мая 1975 года.

Пришла открытка от мамы:

"Дорогой Сеня!
Поздравляю тебя с днем рождения, желаю тебе здоровья, счастья, благополучия, радости и спокойствия.
Целую крепко  -  Мама
20/V-75 г."

Дневник. 04 июня 1975 года

Вновь получил милое письмецо от Любы. Будет ли в моей жизни ещё такая полоса, когда любимая девушка или женщина напишут мне такие, пусть бесхитростные, но сердечные письма? Останемся ли мы с Любой вместе, или нет, время покажет, но сейчас нам, кажется, обоим хорошо. А что ещё советскому человеку надо? Если есть возможность порезвиться внутри железного занавеса, то надо ею пользоваться… Цинично, но жизнь живых существ, увы, построена на цинизме, тут уж ничего не попишешь…

"31 мая, вечер.
Любовь моя, здравствуй!
Всего несколько дней, как мы расстались, а мне кажется вечность. Как будто это было давным-давно. Когда же нам выпадет хоть немного больше счастья. Да, вот ещё несчастье. Сегодня начала смотреть цветной телевизор (как ты говоришь). Если бы знать наперёд, что такое может случиться, то хотя бы одна наша единственная ночь прошла по-человечески. Теперь остается только жалеть. Ну, ничего. Всё равно наши победят.
Теперь с нетерпением буду ждать следующей нашей встречи, хотя она будет нескоро, но в начале июля обязательно приезжай в Москву. Ведь целый месяц не будем видеться, а может и больше. Я тогда умру от тоски. Так что не дай умереть молодой жизни.
Когда буду в отпуске, обязательно туда напиши о себе, а если сможешь, приезжай.
Целую тебя, моя единственная любовь, тысячу раз. Твоя Любаня.
P.S. Смотри у меня, поменьше простуживайся и ешь хорошо. Привет Наташе."

Из дневника.

01 июля 1975 года

Ну что за напасть такая? 27 июня умер Тарасов Александр Михайлович, министр автомобильной промышленности. Человек тяжело болел, но ещё больше сломался под грузом позора и возможной немалой уголовной ответственности. И его первый зам Пётр Лисняк не задержался на грешной земле. Их убил страх.
Уже известно, что министром станет Виктор Николаевич Поляков, генеральный ВАЗа. Да он уже с апреля реально исполняет обязанности министра, мотаясь из Тольятти в Москву и обратно буквально через день.
Я только утром прилетел в Москву и, пообщавшись полчасика в Московской дирекции и пообедав с Рабиновичем, Ингой Изотовной и Клавдией Михайловной  в “Балчуге”, где всегда вкусные и дешёвые – по 1 руб. 30 коп - комплексные обеды и чистые скатерти, попёрся  в Минавтопром узнать, куда ветер дует.
В холле большой, в траурном крепе, портрет Тарасова в орденах и медалях, гора цветов и венков. Был – работал – ушёл…
Леонид Золотарь, помощник Лисняка, весь бледный и помятый, как использованное изделие № 2, даже пива попить со мной не осмелился. Говорит, могут в любую минуту забрать. А оттуда, мол, не выходят, сам знаешь…
Знаю, как же проходили. Но пройтись по Горького я его всё-таки уломал.
Медленно проталкиваясь, – хотя и вторник, но народ всё равно штурмовал магазины, - побрели от Манежной к Белорусскому вокзалу.
– Давай, Лёнь, расскажи что случилось, легче на душе станет! – Предложил я университетскому другу.
– Не могу я тебе всего сказать. Да и сам всего не знаю. Так, догадываюсь. Похоже, что и Толстяк, и мой шеф Лисняк влипли в колоссальную международную аферу. Вероятно, сделали себе за бугром состояния. Но прокололись.
Толстяком Лёня звал министра Тарасова, а Лисняк – первый зам Тарасова…

Направив Золотаря в портал метро на Белорусской, я вздохнул с облегчением и пристроился к нескольким жаждущим попить из автоматов. Четыре автомата, исцарапанных до неприличия, стояли рядком у поворота с привокзальной площади на улицу Горького. На всех остался один стакан.
Получив заветную тару, сунул пятак в  прорезь под надписью “Грушевый”, потому что из наблюдения за предшественниками установил отсутствие других объявленных сиропов – “Яблочного” и “Вишнёвого”. Автомат захрипел недорезанным бараном и выплюнул неполный стакан мутной тепловатой влаги, облагороженной капелькой грушевой эссенции. По краю стакана чётко просматривалась алая полоска помады… Повернув стакан так, чтобы помада ушла из поля зрения, я опорожнил стакан, сразу же хищно выхваченный у меня из рук следующим гражданином.
Начало июля да ещё в Москве – испытание для пешехода, даже если он не торопится, а  просто прогуливается по столице. Единственный, кого не достаёт июльская жара, – Ильич в мавзолее…
День сложился так, что уже не успеть на Каширскую, чтобы попытаться встретить Любу с работы. Да и сначала надо бы смотаться на Красных Командиров и удостовериться, что Тамара Андреевна на месте и решит проблему достойного местопребывания на последующие пару ночей… Так что с амурными делами надо потерпеть до завтра.


Только с 21 июля Серба опять в Москве. К Любиному дню рождения пробить командировку не удалось. Сигнал – поц. Натуральный. А ещё строит из себя чуткого человека…

Газеты всего мира на первых полосах помещают исторические сообщения о выдающемся событии в истории освоения космоса – стыковке и совместной работе советского и американского космических кораблей. Этой же новостью забиты и новостные выпуски радио и телестанций планеты.
Вот, например, сообщение ТАСС.
“17 июля 1975 года в 19 часов 12 минут по московскому времени осуществлена стыковка советского космического корабля «Союз-19» и американского корабля «Аполлон». Впервые в истории космонавтики в совместном полете одновременно принимают участие исследователи космоса двух стран: советские космонавты — Алексей Леонов и Валерий Кубасов и американские — Томас  Стаффорд, Вэнс Бранд и Дональд Слейтон.
Для выполнения стыковки в результате двух коррекций траектории корабль “Союз-19” был переведен на расчетную монтажную орбиту. За два витка до стыковки экипаж с помощью ручного управления выполнил орбитальную ориентацию, после чего сближение проводилось последовательным маневрированием американского корабля. С расстояния 10 метров ориентация и причаливание корабля “Аполлон” выполнено американскими учеными и специалистами.
В течение последующего двухсуточного совместного полета космических кораблей “Союз-19” и “Аполлон” их экипажи совершат взаимные переходы из одного корабля в другой и проведут совместные научные эксперименты.
В соответствии с договоренностью между советской и американской сторонами во время переходов космонавтами будет произведен обмен национальными флагами…”

Семён, всю сознательную жизнь мечтавший о расселении человечества хотя бы в пределах Солнечной системы, ходил эти дни в праздничной приподнятости. Надо же, не только освоили застратосферные орбиты, но и, преодолев идеологическую вражду и несовместимость, решились на объединение усилий на исторически важнейшем направлении развития человечества!
Вообще, если честно, такой пример прямого сотрудничества с врагом № 1 заставил задуматься. Не означает ли это перерождения большевистского режима в более демократичную форму власти? Ведь прошлогодний “Хельсинкский акт” тоже можно отнести к признакам потепления. Двенадцать лет, как Леонид Ильич у власти, и ему хочется остаться в памяти человечества великим человеком…Правда, “гуманитарную корзину” не хочется применять в жизни, но как ещё повернётся история…

Семён подождал, пока Гольдберг переговорил по телефону и уставился в окно, считая облака, и с газетой в руке пошёл на технического бога.
– Аркадий! Читал? Стыковка в космосе! Наши пойдут в гости к янки, а те к нам! Эх, не дожил Циолковский до славных дней! Или Цандер…
–  Что-что ты сказал? Кто к нам в гости? Ну-ка, дай газету! – Гольдберг быстро пробежал сообщение ТАСС и аккуратно сложил “Известия”. Умно сверкнул очами за стёклами модных очков и солидно ответил на восторг Семёна. – Знаю, знаю… Ещё вчера говорили в МАПе, я забегал к Башинджагяну, а у него как раз мужики из Байконура.  Просили  десяток тягачей топазовских отправить без фондов, много чего им там приходится тяжёлого таскать по ракетодрому…
Между прочим, сегодня у нас будет новый министр, а ты и не знаешь. Не всё бывает в газетах, надо знать, где самые важные новости!..
Семён рассмеялся.
– Опять у Клары секретов набрался? И кто же этот счастливец?
Аркадий Исааакович зашептал так, словно выдавал межгалактическую тайну:
– Поляков, Виктор Николаевич, генеральный ВАЗа!

Серба сделал вид, что поверил брехне Исаааковича, и  вернулся к космическим новостям, потому что собрался накидать Аркадию ещё вопросиков в развитие темы.
Тем более, что был к идеологической схватке готов. Вчера совершенно случайно в Книжном Мире на Кирова встретил Кима Михайлова – однокурсника по юрфаку МГУ. Кимушка типичный представитель идейно мотивированной советской молодежи, составлявшей тогда большинство тогдашнего активного поколения. Их потом назовут “шестидесятники”. Ким стал профессором, преподаёт в МГИМО. Состоялся. Остепенился. Женился. Забурел, одним словом.
– А ты как, Сеня? – Наконец, вдоволь наговорившись, спросил Ким, критически оглядывая видавший виды пиджачок Семёна.
– Я что, простой толкач, работаю на ТопАЗе, в Тмутаракани, хрен знает где… В Москве бываю только в командировках, и то, как говорится, пролётом…
– Что так жидко? – Посочувствовал Ким, пытаясь снизойти до когда-то близкого друга. В Коммунистической аудитории на Моховой часто сидели рядом, вместе с Виктором Месяцевым, Олежкой Горбуновским, Сашкой Решоткиным до сумасшествия сражались на диспутах, семинарах и коллоквиумах по диамату и римскому праву.
– Так сложилась жизнь…– Только и смог ответить Семён. Он теперь сторонился успешных одногодков, потому что довольно хорошо изучил хитроумную породу пробившихся наверх комсомольцев.
Ребята шустрые, не промах. Разумеется, очень неглупы, не верят ни в какой коммунизм, к КПСС относятся скептически, скорее даже с презрением, Сталина-Хрущева-Брежнева ненавидят, потому что прекрасно понимают, что почём.
Однако при этом в них есть какая-то иррациональная вера в справедливость, как равенство для своего круга, вера в государство, как общий их дом и общий ядерный зонтик, вера в то, что у  нас человек успешный должен хотя бы на словах больше думать о других успешных, чем о себе. Ну, а на деле…
Вера в подобную сверхидею делает и простых работяг  дисциплинированными и уравновешенными – они честно стоят в очередях, верят в жизнь на зарплату, как уверены и в том, что каждый человек должен работать на благо общества в лице начальника цеха, директора завода, генерального секретаря. Ненавидят «фарцовщиков и спекулянтов», хотя и вынуждены время от времени пользоваться их услугами.
С антипатией относятся к кавказцам, считая их торгашами, и откровенно недолюбливают за стремление к потребительству.
– Да… Тебя, помнится, после второго курса перегнали в финансовый… Так что ты у нас бухгалтер… – Продолжал Михайлов. – Прям по Райкину… У отца было два сына. Один – умный, а другой – бухгалтер… Ха-ха…
Потом Ким вспомнил, что красавица писаная и общая любовь всего курса Людка вышла, дура, замуж за лысого тридцатилетнего препода, доцента кафедры теории государства и права Панкратова, а Марина, заклеймённая сплетнями, как секс-рабыня Лёшки Рарина, всё-таки дожала охламона и женила его на себе.
– И представь, живут замечательно… А ты женат или, как я, холостякуешь?..
Продолжая трёп, друзья вышли из “Книжного мира” на свежий воздух, но какой он свежий на чекистской площади, где тысячи машин целый день крутятся вокруг памятника дяде ФЭДу, отчаянно газуя и дудя в клаксоны?
Не задерживаясь в сизом облаке выхлопа на площади, Михайлов и Серба спустились вниз по Охотному ряду до улицы Горького, перешли её у Националя и оказались, не сговариваясь, на Моховой у родного университета. Нашли свободную скамейку. Продолжили разговор.
Много интересного рассказал Семёну словоохотливый Михайлов. Такого, о чём Серба даже не задумывался. Не то, чтобы ничего не знал. На коротких волнах вражеские голоса что-то такое говаривали. Но в цельную картину фрагменты не складывались. Или было просто некогда сложить эти намёки воедино. Или ума не хватило.
Оказывается, как только 1 августа 1975 года завершилось проходившее в Хельсинки совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе, в котором принимали участие главы всех европейских государств (за исключением твёрдолобой Албании), а также США и Канады, в Москве объявились некие правозащитники, а попросту, антисоветчики, в течение года сколотившие так называемую Московскую Хельсинкскую группу по контролю, не более не менее, за выполнением обязательств СССР в рамках так называемой “гуманитарной корзины”.
В МХГ вошли: Людмила Алексеева, Елена Боннэр, Александр Гинзбург, Петр Григоренко, Александр Корчак, Мальва Ланда, Анатолий Марченко, Виталий Рубин, Анатолий Щаранский. Кучкуются негодяи на квартире академика Сахарова.
Если про большинство упомянутых правдоискателей Семён не раз слышал по Радио “Свобода”, “Голосу Америки” и Бибиси, то о таких, как  Юрий Орлов, Андрей Амальрик или Валентин Турчин, честно сказать, услышал впервые.
– Ты-то сам как насчёт политики? Не влез в эту грязь? – С озабоченностью комсорга спросил Михайлов.
– Ну что ты! – Успокоил его Серба. – Я дочь воспитываю, мне нельзя в азартные игры играть!.. Я же не Лёня Золотарь…
– Да-да, не повезло  Лёньке, – тотчас переключился Ким на ещё одного бывшего сокурсника, – он очень неплохо был устроен в Минавтопроме. Но, как говорится, красть надо меньше, а пахать – больше. Хотя он там был на побегушках и ему, кроме как партбилетом и местом, ничем жертвовать  не придётся…
– А что ты об этом знаешь? – Спросил Семён, не подавая виду, что в курсах.
Ким рассмеялся.
– Это я у тебя должен спросить о подробностях! Разве ты, бывая в  Минавтопроме, с Леонидом не общаешься?..
– Ну, кто я такой сегодня для Леонида, простой толкач с безвестной станции Метельная… У нас в Московской дирекции что-то говорили в курилке о крупной афёре при  закупках оборудования для ТопАЗа и КамАЗа… Но вряд ли такое может быть правдой. Клевета, чтобы опорочить  руководство отрасли. Хотя, ты-то, наверное, больше знаешь?
Михайлов хитро улыбнулся, не торопясь с ответом. Обдумывал объём допустимой утечки информации. Лучше бы, конечно, вообще ничего не говорить, отделаться намёками, но воспоминания о давней дружбе разрешили козырнуть осведомленностью.
Да и сам узнал вполне случайно. Один студент–старшекурсник никак не мог сдать курсовую по международному праву. Ну, слово по слову. Оказалось, отец его в  Первом главном управлении КГБ  курирует Минавтопром, и как раз оно раскрутило многолетний змеиный клубок: министр – замы – генеральные гигантских автокомплексов – инофирмы… Разговорить пацана было делом даже не техники, а лёгкой разминки ума.
– Они там на контрактах со всякими  Фордами и Фиатами состояния сделали… Не по одному миллиону зелёных спрятали в Швейцарии…
– Кто “они”? Не темни! Я же – могила, ты знаешь! И потом, Фиат – это же ВАЗ, а ты упомянул ТопАЗ и КамАЗ…
Кимушка хохотнул. Мимо прошла парочка премилых студенточек. Судя по свежести розовых щёчек, скорее всего, первокурсницы. Михайлов плотоядно посмотрел им вслед.
– Вот настоящие сокровища. Обрати внимание, какие аппетитные попки! А тебе министерские сплетни подавай. Фу, как грубо!..
Но если настаиваешь, изволь. Расскажу для науки. Может, как-нибудь и ты приобщишься к источнику всемирного зла, и сам заработаешь во время загранкомандировок свою пачку баксов хотя бы на Волгу.
Слушай. Схема проще пареной репы. Началось давно, со строительства  ВАЗа. Эти козлы, имею ввиду Тарасова, его зама Лисняка, главных вазовских спецов, ну, ещё начальники всяких главных управлений Минавтопрома, генеральные директора новых автомобильных комплексов, когда шастали по Америкам и Европам, заключая договора на поставку оборудования, то могли выбирать. Мол, не хочу с Фиатом, а хочу с Даймлер-Бенцом…
Ну, а каждая фирма тянула одеяло на себя, не стесняясь в средствах. Наших пердунов хватали и волокли в кусты, предлагая баснословные суммы за контракт. И тарасовы не устояли. Скурвились, как шлюхи подзаборные. Но хотя и подстраховались, вроде как через всякие там “Автопромимпорт” да “Союэавтозагранпоставку”, но рога вылезли, внешняя разведка отработала на пятёру…
Теперь, чтобы не схлопотать вышку и не опозорить семьи, надо проявить встречную инициативу и уйти с арены жизни естественным путём…
– Ну и как, я тебя впечалил, ты этого не знал? – Спросил Михайлов.
–  Не знал, но немного догадывался. Обратил внимание, что наш Генеральный Борисов больше по Европе и Штатам рыщет, чем занимается подготовкой производства дома, в Топтунах. Наверное, неспроста.
Один приятель из Управления главного конструктора говорил, что когда весной главный технолог Баклажанский полетел в Италию выбирать фирму для поставки автоматической линии обработки штанги толкателя и агрегатных станков для изготовления коромысла клапана, то Борисов ему тотчас позвонил и велел ждать его прилёта, а до того запретил вести с кем-либо переговоры. Через день Марк Моисеевич появился в   Турине, – Борисов по всем европейским машиностроительным фирмам зачем-то лично мотается.
И в Турин к Баклажанскому из Германии прилетел, а после решения вопроса в Америку отправился. Хотя принято, чтобы советские технические руководители функции, связанные с зарубежными поставками, поручали “Автопромимпорту”.
Но это не про Марка Моисеевича. Он всё сам лично контролирует. Вот и в этот раз указал оторопевшему Баклажанскому конкретную фирму “Маранда”, с которой и заставил подписать договор, при том, что были фирмы и посильнее, и поизвестнее.
И хотя на зарубежных партнёров приезд руководителя в ранге замминистра произвёл очень сильный эффект и контракт был подписан буквально за полчаса, но осадок у Баклажанского и его команды остался, о чём мне и рассказал один из участников того случая…
– Ну, вот видишь, круги по воде расходятся всё шире… Но твоего шустрика не посадят,  потому что надо достроить и запустить ТопАЗ, а вот старпёры из МАПа своё отыграли…

На прощанье Михайлов сообщил, что наиболее устроенными и успешными  из их группы оказались Виктор Месяцев, окопавшийся в юрслужбе Совмина, и Ольгерд Кутафьин, давно уже доктор наук, профессор – и т. д. и т. п. 
Договорились восстановить отношения,  и Ким взял слово с Семёна, что тот, бывая в Москве, будет звонить и  выкраивать время для встреч. Надо же, и визитку дал, что такая редкость даже у крупных партийных бонз. Большинство нормальных людей записывает телефон на клочке бумаги, в лучшем случае в записную книжку.
Это в Московской дирекции ТопАЗа развелось баловство с визитками, но только потому, что много технарей съездило в загранку, где и набрались показушной коросты в инофирмах…

Вечерело и Семён, расставшись с  Кимом, решил утолить голод в Сраме на втором этаже над театром Ермоловой, где можно не только скромно перекусить, но и предаться минорным воспоминаниям о былом.
Марс действительно не подвёл. Свиная отбивная и на сладкое свежайшая булочка с марципаном и чашечка кофе умиротворили Сербу. Кажется, вот только протяни руку, и она наткнется на мягкий, нежный локоток Нины, а затем раздастся её серебристый смех…Но чудес не бывает, и пора уходить.
Семён вышел на вечернее гульбище у “Интуриста” и “Националя”. Тусовка уже началась. Толпы важных, набриолиненных южан фланировали волнами вдоль и поперёк, решая задачу толково провести ночь.
Между солидными мужами юрко резвились аски, нахально выпрашивая свой пятак или гривенник. В те годы аскать было в моде у московских шалопаев, потому что народ у нас отзывчивый и дать мальчику на метро пятак никого не напрягало. Так этот мальчик за час-два сшибал десятку, а то и двадцатку, чтобы затем просадить в Арагви или в Москве, а домой подвалить на таксо. А уж на пиво и сигареты по-любому набегало. И каких только одёжек на недорослях не увидишь! Шныряют среди порядочных людей, как тропические птицы. Толкаются, ржут, как лошади, общаются на непонятном слэнге, поминутно ныряют в подземный переход, где у них тусовка…

Но главным магнитом славного уголка у Националя был и есть шанс поймать шалаву…
Семён знал, как расцвела в Москве проституция, как прогнили нравственные устои общества, понимал, что главным мотором разврата была золотая молодёжь, сынки и дочери власть имущих. Ну и что, что понимал? А как сделать, чтобы общество очистилось от гнили? И всё чётче доходило, что только отстранение от власти преступного правящего класса может дать надежду на выздоровление…
И тогда то, чем занимаются люди, бросившие вызов системе созданием Московской Хельсинкской группы, получается, правда, и фрондёры, выходит, правы?..
Но, впрочем, тотчас ловил себя сам на демагогии и пустозвонном критиканстве, потому что никаких реальных рецептов, как вернуть стране достоинство, у него не было. Да и личные цели дальше, чем  вырастить Нату и жениться на Любе, не простирались.

Дойдя до проспекта Маркса, завернул вокруг Националя, но дальше по Моховой, простите, по проспекту Маркса, не пошёл, а стал, разинув рот, как пацанёнок, пялиться сквозь зеркальные окна отеля на инопланетную жизнь. В окна первого этажа был отлично виден ресторан, и вечерняя оживлённость столующихся умиляла, а сам степенный, размеренный ритм ресторанного быта напоминал жизнь в хорошо обустроенном аквариуме.
Стало стыдно за свою ничтожность на Земле, и Семён обернулся к площади. Теперь площадь носит имя 50-летия Октября. Но кто это празднует? Манежная она и в Африке – Манежная!..
На здании Исторического музея холодным мертвецким неоновым светом  нервно светилась, поминутно наполовину угасая, мантра “Миру – мир!”
Зато Кремль смотрелся великолепно.
Красные звёзды струили благодатный рубиновый свет на всё прогрессивное человечество, одновременно выжигая родимые пятна капитализма на каждом прохожем в радиусе до бордюра тротуара у Националя. На тех, кто прогуливался по тротуару, лечебные лучи уже не действовали, поэтому у Семёна ничего не выжглось.
Серба плюнул в знак протеста и подался на бульвар Красных Командиров решать вопрос ночлега и однокомнатного рая на ближайшие двое суток…


Дневник.

27 июля пришло маленькое письмецо с важным решением от Любани:

"23/VII – вечер.
Сенечка, милый, здравствуй!
Ты улетел, а я все эти дни думаю о тебе и о нашей судьбе. Наверное, нам суждено быть вместе. Я всё-таки решилась – выхожу за тебя замуж. Я тебя очень люблю и готова идти на всё ради нашей любви. Ты знаешь, как у меня на сердце плохо было, когда ты задавал свои дурацкие вопросы.
Да, но как быть с моими родными? Мне им страшно сообщать об этом сейчас. Может, как-нибудь намекнуть. Свадьбу, я думаю, сделаем осенью.
Ну, что ещё написать? Никак не соберусь с мыслями. Да, ты с Натой поговори, от неё многое зависит.
Ну, всё. Больше ничего не могу писать.
Целую, мой дорогой, миллион раз.
Твоя Люба".

Это письмо я получил после того, как утром вернулся из Балакова арендованным топазовским "Яшкой".

30 июля 1975 года

Новое письмецо от Любы:

"Сенечка, здравствуй!
Пишу тебе на скорую руку. Сейчас пришла на телеграф, получила телеграмму. Нату, конечно, встречу. Думаю, что всё обойдется нормально. Своим я ещё ничего не сказала. Мама сейчас отдыхает на Азовском море. Приедет числа 20-25. Так что скоро ей напишу. Решение я, конечно, приняла твёрдое. Думаю, что на своём настою. У меня всё по-прежнему. На работе всё нормально. Конечно, все мысли заняты только тобой и нашим будущим.
До скорой встречи.
Целую крепко.  Люба".

Папино письмо маме. Мама присылает мне все папины письма, а я для неё  сберегаю все его письма ко мне, чтобы, когда она приедет в Топтуны, дать перечитать...

"29.7.75
Дорогая Аня! Добрый день!
Ваше письмо получил. Как всегда, благодарный. Я думаю, тебе необходимо изменить квалификацию (хотя нам с тобой уже поздно менять, а могила сравняет все квалификации). Ты столько в одном письме выдвинула против меня обвинений, Что, по правде, я ещё в жизни в одно время не имел столько обвинений. Я думаю, что из тебя был бы неплохой (а может быть, и хороший) ПРОКУРОР. Замечательно, женщина прокурор. В зарубежных странах (по отношению к СССР) для женщины это очень редкая должность. Попробую (не знаю, удастся ли мне это) немного "отбиваться" от твоих обвинений. Первое. На Семёново темпераментное поздравление я сразу же ответил, даже помню, как начиналось это письмо, а именно: Дорогой Сеня!
Хотя ты и бухгалтер, а удивительно, с бухгалтерской точностью телеграмма пришла в день, час моего рождения. Даже больше. Когда мои друзья, приятели пришли поздравить, я, конечно, прочитал им телеграмму (немного скорректированную), они удивились и "пришили" мне дело. Дело в том, что телеграмма из Москвы и подписана "Семён". Они посчитали, что я получил от Будённого. Отказываться, за стаканом, было некогда. Откуда я, мол, его знаю? Говорю, он воевал в наших местах в Гражданскую, и я там рос, встречались. Я, мол, когда красная конница проходила через Александровск, так тогда называлось, кто помнит, наше Запорожье, я, 15-летний мальчонка, ему воды из доброго колодезя принёс попить…  Так Семён Михайлович, выходит, вспомнил и поздравил. Ну, это всё, конечно, между прочим…
Семёна я, к сожалению, поздравить не мог, ибо домашнего адреса не было, а из Москвы, до востребования, письма возвратились. Во-вторых, поскольку он  прекратил переписку, у меня уже шли в голову дурные мысли, ибо он и я писали "неосторожные" письма, и я думал, что он получил взыскания за переписку с заграницей. Хорошо, что у него была какая-то другая причина, но я не имел от него письма ровно полгода. Это было первое в этом 1975 году.
В отношении ценообразования меня это особенно не интересует. В каждой стране есть особые специфические условия и каждая делает так, как ей лучше. Я сейчас не экономист, но замечу, что эта отрасль или, вернее, наука очень интересная. Возьмем, например, хлеб. Несмотря, что СССР покупает в большом количестве пшеницу от Австралии, Канады, Америки, хлеб у Вас самый дешевый в целом свете, а вот возьмем Австралию. Она в большом  количестве производит пшеницу, продает её в СССР и многим другим странам (например, много продает Китаю, Англии, Чили и т.д.), а то и так отдает голодающим странам - Индии, Индокитаю - десятками, сотнями тысяч тонн, а хлеб стоит в Австралии очень дорого. 1 кило стоит примерно полдоллара. Спрашивается, почему? Специфические условия. Здесь очень высокая заработная плата (примерно 3 долл. в час), а выпечка хлеба очень трудоемкий процесс. Хлебозаводов нет, только кустарные мелкие пекарни. Хлеб пекут только ночью и каждый день, включая воскресенье. Хлеб продают только свежий. Вчерашний хлеб не продается, а возвращается пекарням, которые за копейки продают на откорм свиней или просто выбрасывают. Самый дешевый продукт питания здесь это сахар. Килограмм сахару в розничной сети стоит 23 цента, т. е. 4 кэгэ за один доллар. Обратно, почему?  Ибо нарубили сахарный тростник (он растет сам, его не обрабатывают), напрессовали, прочистили и готов сахар, мало затрачено на рабочую силу. А вот возьмем конфекты (так и мама Аня писала всю жизнь, вместо конфет),  которые делаются почти только из сахара, то их килограмм стоит (обыкновенных) примерно два доллара. Это я написал между прочим и меня оно не трогает, ибо мне уже не до того. Состояние моего здоровья очень плохое. Сейчас больше недели шатаюсь по докторам, по госпиталям, по специалистам. Кроме моей основной болезни (которая меня не очень трогает), есть ещё какая-то серьезная болезнь, лечение которой - безнадежное. Откуда я заключаю, что серьезная, это то, что ни врачи, ни мои родные, которые имеют связь с этими врачами, не говорят, в чем дело и не дают мне диагноза. Всякие дурные мысли приходят в голову, даже все чаще и чаще приходит мысль о самоубийстве. Да, стоит вопрос, зачем же жить? Все уже потеряно, и какая разница, закончим ли сегодня  или завтра. Вот такие дела, Анечка.
Однако, несмотря ни на что, пиши.
Целую крепко, Стась".

Такое же тёплое письмо пришло и мне:

"29.7.75

Дорогой Сеня!
Наконец, ты отозвался. Я уже думал, что у тебя непредвиденные неприятности, а потому и решил тебя не беспокоить. Живу по-прежнему, шляюсь по докторам и госпиталям.
Интересного в жизни нет абсолютно ничего. От такой бесцельной жизни, чтобы забыться, играю в "конычкы" (races – скачки). Впрочем, играю не только я -  играет вся страна.
Играю во всевозможные лотереи. Конычкы бегают почти каждый день (бегают даже собаки), а лотереи примерно раз-два в неделю. Ну, конычкы ещё ничего, иногда и выигрываю, а вот с лотереи ещё никогда. Да, по правде, я и играю не для выигрыша, а чтобы убить время.
Да, I am very sorry, что по целому ряду зависимых и независимых причин не смог участвовать в В/новоселье. Постараюсь исправиться.  (Лучше позже, чем никогда). А потому напиши, что для Вас всех лучше – выслать ли посылку или пару сот Ав. Долларов. Если Вам желательно первое, то черкни, что бы хотели в первую очередь. Посылка идёт 3-4 месяца, не меньше. Доллары скорее, да и удобнее. Одним словом, пиши, не стесняйся.
Да, мой приятель, такой же пенсионер, как и я, который часто приходит ко мне за подкидным убить время, имеет в Москве сына-инженера. Раньше он имел с ним переписку, посылал ему посылки и т. д. Сейчас более двух лет переписка по неизвестным причинам прекратилась.
Его адрес:
Москва. Люберцы. Октябрьский переулок, № 60 кв. № 40
Фрояниной У. А. (или Трояниной)
Для Лагутина Валерия Ивановича.

Отец – Лагутин Иван Игнатьевич. Если будет полчаса свободного времени, черкни ему и скажи, что отец просит обратно наладить переписку. О результатах просьба сообщить мне.
Ну, кажется, пока всё.
Целую крепко тебя, маму и Наташечку.
Да, думаю, что когда была у Вас Ксеня (Зайка), то сделали, конечно, групповое фото. Пришли снимок. Тато".

Работы в Московской дирекции всё прибавляется. Недавно Аркадий Гольдберг и Костя Костенко-Красный слетали в командировку к чёрту на кулички в Киргизию, в город Ош. Там вроде намечено строить один из первых автосервисных центров ТопАЗа. Дескать, неподалёку в горных долинах большие контингенты “карандашных” частей, предполагается использовать наши тягачи, ну и, понятно, сразу ремонт и техобслуживание экстракласса…
И Аркаша, и Костя долго откручивались от командировки,  – кому Турин или Марсель, а нам какой-то Ош… Обидно, в самом деле… Но пришлось лететь.
Зато когда вернулись, вся Московская дирекция смеялась неделю.
В Быково ребят встречал  Ким Маратович Загогулин, сам человек-легенда. И он не станет врать, как встречал. А встречал у трапа, потому что арендованные самолёты ТопАЗа базировались на Быково, и там нас считали за своих, выпуская прямо на поле.
Ребята загодя дали телеграмму из Оша, прося встретить с бортовой машиной. Чем очень удивили начальство. Кроме различных служебных бумажек в виде протоколов и актов согласования, никакого багажа у командированных не предполагалось. И на тебе – встречайте с машиной, да ещё и грузовой… Верблюда, что ли купили по дешёвке?..
Антонов покачал головой, но разрешил сгонять в Быково на “ГАЗ-53”. И даже своего зама Загогулина не пожалел на такое дело.

Из “Як-40” первым, как и положено, вышел командир  корабля и пилоты. Они, весело переговариваясь, нетерпеливо удалились в аэровокзал. Не задержались и несколько пассажиров явно киргизского розлива, потопавшие гуськом за экипажем.
Ленивое белёсое московское солнце нехотя заглянуло было в иллюминаторы самолёта, но, не найдя ничего интересного, закрылось лёгким облачком.
Из чрева ЯК-40 показалась стюардесса и призывно махнула рукой Киму Маратовичу. Он понял так, что нужен внутри салона для какой-то помощи, и тотчас поднялся по трапу.
Через полминуты Загогулин спустился на землю с огромным, но явно лёгким тюком кубической формы, покрытым мешковиной. Следом спустились Гольдберг и Костенко-Красный, на-пару неся такой же тюк…

Когда командированные вернулись в родной коллектив, то тайна тюков раскрылась сразу, как только Галка Бочонкина не утерпела и проделала карандашом дырку в мешковине.
– Ура! Одеяла!!! Верблюжьи!!!
Коллеги тотчас сгрудились вокруг тюков, положенных в углу трапезной у стола Гольдберга. Начался дружеский допрос.
Оказалось, командированные ребята не растерялись в предгорьях Памиро-Алая. Когда добрались до пункта назначения и отметили командировки, им показалось, что в бедном городке, затерянном в мире гор, не только делать нечего, но и на память ничего не подобрать. Однако экскурсия на базар изменила их мнение об Оше.
Чудные, настоящие, ручной работы верблюжьи одеяла нежились стопками на солнцепёке, вызвав непроизвольное слюноотделение у непрошенных гостей из Москвы.  Шикарные, двуспальные, два на два метра, с заумными инопланетными узорами, они величественно возлежали под ультрафиолетовым солнцем Киргизии.
Когда Костя и Аркадий узнали цену – 30 рубликов за штуку, они тотчас переглянулись и стали торговаться. Удалось сбить цену до 25 рублей. Каждый приобрёл по 10 штук!
– Налетай! – Пригласил Костя. – По двести пятьдесят, как коллегам, отдам!
Грета Зиновьевна, как правнучка дворянки-неудачницы Веры Засулич, разбиралась в хороших вещах, и к ней всегда обращались за советом, если что брали друг у друга с рук.
– Не дорого – по двести пятьдесят? – Спросил Грету Зиновьевну Диамат Тевиевич. Он тоже собирался взять одно, потому что у его давней пассии приближался день рождения. А такой интимный подарок будет очень кстати.
– Что вы, Диамат Тевиевич, – успокоила его и других взволновнных покупателей Грета, – такие одеяла в комиссионке дешевле, чем по 320-350 не найдёте…
 
И – налетели. Понятно, что после Диамата Тевиевича, как старшего по званию. Ким Маратович хапнул два. Одно для московской дочурки, другое – в законную семью в Топтуны…
Люди толкались, лезли без очереди, договаривались друг с другом, кто кому сколько одолжит до получки… И никто не предложил коммерсантам  снизить цену хотя бы для своих друзей…
Не прошло и часа, как все одеяла разошлись в Московской дирекции, и счастливые командированные сели писать отчёты по замечательной  командировке, а не менее радостные покупатели терпеливо заворачивали покупки в чертежи ТопАЗа…

Вот написалось, что Загогулин хватанул два одеяла, но любопытные читатели, уверен, расстроились – зачем Киму Маратовичу такой расход да и о какой московской дочурке печётся образцовый семьянин Загогулин. Придётся рассказать историю падения Кима Маратовича хотя бы кратко.
Ещё в 72-м, когда Московская дирекция ТопАЗа только разворачивала свою бурную деятельность, многих топазовцев прикомандировали к ней на два-три года, пока не завершится подготовка производства автомобилей, а в Топтунах не построят город и комплекс заводов.
Так появился на Таганке и Ким Маратович Загогулин, заместитель начальника управления, моложавый, спортивный, весёлый, перспективный. Конечно, он оставил в Топтунах, как местный кадр, жену и двух пацанов, о которых поминутно рассказывал москвичкам, работавшим под его началом. И очень даже имел среди них успех, как интересный рассказчик и редкостно порядочный человек.
И Татьяна Дрюкова, симпатичная женщина лет 35-ти, заслушивалась монологами Кима. Ну, вы же понимаете, – вначале было слово.
Однажды выпало, что с работы Ким и Татьяна пошли вместе. Вместе постояли на остановке в ожидании 16-го троллейбуса, вместе нырнули в метро на Таганской.
Татьяна жила на Волгоградском. На этом же направлении располагалась и общага Кима. Естественно, джентльмен он и на Волгоградском проспекте джентльмен.
Провёл Татьяну до подъезда, а она, в свою очередь, не будь дурой, пригласила воспитанного мужика на чашечку кофе. Так, без всяких там пошлых намерений. Просто отблагодарить хорошего человека за его любезность в троллейбусе и метро.
Жила она в приличной двушке на шестом этаже ещё новой, брежневской девятиэтажки. Одиноко и скромно. Родители где-то в Калуге, а она вот, после филфака МГУ, осталась в Москве, вышла замуж, но не сложилось. Оказался гуляка, да и к тому же не хотел обременяться детьми. Но зато оставил квартиру и всё барахло. Встал и ушёл. Такие вот в наше время муженьки. И приходится одной пробиваться по жизни…
Время пролетело быстро, и Ким Маратович, чтобы не заявляться в общежитие неприлично поздно, засобирался отчаливать домой.
– Спасибо, Тань, за бесподобный кофе и приятный разговор. Ты интересная, умная женщина, и у тебя всё ещё наладится и образуется!.. Какие твои годы!..
Татьяна собралась уже было отпирать дверь, чтобы выпустить гостя, как вдруг её лицо озарилось какой-то сильной внезапной мыслью.
– Ким, а что если я попрошу тебя о небольшом одолжении? Сделаешь, не пожадишься?
– Таня, что за вопрос! Если это в моих силах, то для тебя – сделаю! Потому что тебя уважаю! Так в чём проблема, говори, а то мне уже пора бежать на метро.
– Знаешь что, Ким, сделай мне ребёнка!..
Ким оторопело уставился на хозяйку.
– Как это, Таня? Ты в своём уме? Подумай, что говоришь! Я ведь женат, у нас дети и живём отлично…   
– Ну и что! Я же не призываю тебя изменить жене или разойтись с ней. Я вообще ни на что не претендую. Просто я хочу родить ребёнка. Мне ведь уже 35. Бабий век короток.
И хочу иметь ребёнка не от московского пьяницы или хулигана, а от умного, красивого, порядочного человека.
Рожу, и к тебе никаких вопросов, никогда и ни при каких обстоятельствах, понял? Только помоги, будь человеком!..

И Ким не устоял. Он остался. И помог бедной Татьяне…
Конечно, Татьяна не Брижит Бардо, но и уродиной её не назвать. Всё при ней в разумных пределах. Разве что язычок тот ещё, но язвительность объясняется дружбой с Иркой Длинной Лошадью.

Ким неделю ходил, как в воду опущенный. Сгорал от стыда за свою минутную слабость. Случайный каприз Татьяны больше не повторился, провести её после работы как-то не складывалось, да, если честно, Ким старался и не попадаться ей на глаза лишний раз, чтобы не попасть снова на кофеёк.
Татьяна вела себя так, как будто между ними ничего не произошло. И Ким успокоился, посчитав, что, кажется, пронесло, и никакой беременности не последовало.
Но через пару  месяцев по Управлению прошёл слух, что  Дрюкова беременна и ждёт не дождётся малыша. Ким испереживался, но Татьяна молча проходила мимо него при встречах, никак себя не выдавая ни словом, ни взглядом перед другими сотрудниками. И даже при редких встречах наедине лишь осторожно улыбалась, ничего не говоря.
Природа неумолима, и через восемь месяцев Татьяна ушла в декрет и в положенный срок родила весной 74-го года прелестную дочурку. Назвала Оленькой. Коллеги тепло поздравили счастливую маму, а Ким Маратович находился в странном волнении.
Вроде и не касалось его Танино  материнство, но и какая-то гордость от тайной сопричастности к событию имелась. И не маленькая.

Прошло несколько дней. Однажды Длинная Лошадь затронула Кима Маратовича на выходе из трапезной.
– Ким Маратович, у меня для вас хорошая новость. Вы включены в список допуска для возможного оформления  загранкомандировок в капстраны.
Если не трудно, захватите завтра с собой паспорт, вдруг мне понадобится уточнить анкетные данные…
– Ирина Ивановна, без проблем. Паспорт, партбилет и военный билет  у меня всегда с собой.
– Вот и отлично! Хотя это я для перестраховки. Вряд ли понадобится что-то уточнять, ведь список уже не раз проверялся в Минавтопроме…

 Следующее утро одарило отличной июньской погодой. Москва смотрелась городом из сказки. Ким Маратович, упруго шагая по Таганской улице на любимую работу, напевал “Утро красит нежным цветом стены древние Кремля..” и, как ребёнок, смотрелся в свежевымытые витрины магазинов, подмигивая собственному отражению.
И нисколько не обиделся, когда ему хлестанула по ногам тяжёлая струя из-под машины-поливалки. Он только шутливо погрозил кулаком водителю, отряхнул штанину и, продолжая напевать, ускорил шаг.
Антонова ещё не было, и вся интеллигенция управления дружно осела в курилке под столетней липой, наслаждаясь кто первой, а кто и не первой сигаретой. Тары-бары-растабары… Костя Костенко-Красный что-то вычитывал во вчерашней Вечерней Москве. Инспектор Первого отдела Ирка Длинная Лошадь о чём-то крепко спорила с Гретой Зиновьевной. Народ ещё толком не проснулся и шевелил плечами, разминая их в потягушечках.
Галка Бочонкина подошла к Загогулину, улыбаясь от уха до уха.
– Ким Маратович! Через две недели нашему Управлению исполняется два годика! Юбилей. С Вас статья в стенгазету! Лучше – к концу дня. Самое крайнее – завтра!..
– Сделаем. Вот прямо сейчас, до планёрки, сяду и накатаю! – Пообещал Загогулин, направляясь ко входу в бывщий храм господен. Он курил редко, раз в году, своих сигарет в карманах не держал, и поэтому интереса для курильщиков никакого не представлял.
Когда он поднялся в трапезную, там ещё почти никого не было, одна Инга Изотовна подбирала какие-то материалы для доклада Антонову.
Ким Маратович отпер кабинет в алькове, где он обретался с Антоновым и Рабиновичем, и уселся за свой письменный стол, намереваясь достать из тумбы бумагу и начать сочинять заметку.
Зазвенел телефон и пришлось взять трубку.
– Доброе утро! Ким, ты очень занят? – Спросила трубка  голосом Татьяны Дрюковой.
– Ннет… А что случилось?..
– Ничего не случилось. Сегодня я несу регистрировать Оленьку. Ты не мог бы мне помочь дотащить её до ЗАГСа, а то коляски ещё нет, а я боюсь, справлюсь ли. Это недалеко от меня, два квартала… Постоишь у ЗАГСа, пока я зарегистрирую…
– Что за вопрос! Я сейчас подъеду. Напомни номер твоей квартиры.
– 59-я. Шестой этаж. Но тебе не надо никакого номера, я буду ждать у подъезда. Хорошо?
– Да, выходи через полчаса. Я уже иду. Доберусь  тролликом и на метро…

Когда Загогулин добрался до дома Дрюковой, она уже ждала его у подъезда с нарядным конвертом из розового байкового одеяла, опоясанным широкой красной лентой. Внутри что-то слегка попискивало и робко шевелилось.
– Хочешь посмотреть на своё произведение? – Спросила Татьяна.
– Покажи! – Покраснел Ким.
Татьяна приоткрыла уголок конверта, и Ким увидел миленькую розовую мордашку.
– “А ведь моё!..” – С некоторой гордостью подумалось Киму.
– Похожа? Или не узнал? – Засмеялась Татьяна. – Держи! Осторожно!!! Ты что, никогда младенцев в руках не держал? Кто же так держит! Вот так надо! Левую руку под дитя, а правой придерживай! Пошли, а то опоздаем!..
Идти получилось, действительно, недалеко. У ЗАГСа никакой очереди не оказалось. Ким приготовился отдать ребёнка маме. Она было потянулась к конверту, а затем, виновато улыбнувшись, тихо сказала:
– Ну, вот, зайду я сейчас, как дура, одна с дитём… Одноночка лимитная да и только. Стыдобушка! Может хотя бы зайдёшь и подержишь девочку, пока я бумаги оформлю?
– Конечно, пошли! Что за вопрос?
Зайдя внутрь учреждения и разобравшись, в какой кабинет надо обращаться, Татьяна и Ким очутились, наконец,  перед регистраторшей, толстой бабой свирепого вида.
– Давайте бумаги и паспорта! Мне на планёрку пора бежать…
Татьяна подала пачку бумаг, а регистраторша  стала в них разбираться, заполняя какой-то журнал.
– Так. Кто у нас отец? – Строго спросила она парочку, не поднимая глаз.
– Я… – Робко ответил Ким Маратович.
– Понимаю, что вы, а не Аркадий Райкин. Паспорт давайте!
Ким Маратович крепче прижал дитя и, изловчившись, достал из внутреннего кармана пиджака паспорт.
– Так. Подождите на диване. Я заполню бланки…
– Только, пожалуйста, – попросила Татьяна, –  напишите Олечке мою фамилию. Мы с Кимом Маратовичем не расписаны…
– Вижу, не слепая,  – парировала регистраторша, – вот же у него штамп о браке с другой дамой!..  Да и детей успел настрогать!..
Ким и Татьяна дисциплинированно присели на обитый коричневым кожимитом диван. Татьяна прижалась к плечу Кима, уткнувшись лицом в рукав пиджака от “Большевички”. Из дивана разило дустом, а от недавно вымытого линолеумного пола пахло помойным ведром и хлоркой.
– Готово! Подойдите и распишитесь в получении Свидетельства о рождении Ольги Кимовны Дрюковой. Поздравляю!..

Когда Ким и Татьяна вышли на улицу, мир опять принял их в ряды всего прогрессивного человечества. И солнце опять засияло ласково и справедливо.
– Ну, вот, а ты боялся… – Улыбнулась Татьяна, забирая конверт с Оленькой у своего подъезда.  –  И никто никогда не узнает, как ты меня выручил… Беги на свою любимую работу, а то мне уже пора её кормить…

Следующие дни навалились на Кима Маратовича бесконечными заседаниями, командировками, небывалой жарой в июле и августе, что очень тяжело переносилось в Москве белокаменной.
Однажды из Топтунов до Кима Маратовича дозвонилась жена и срывающимся от гнева голосом велела ближайшим самолётом лететь домой.
– Зачем? Что за спешка? У меня же дел непроворот! – Попробовал  отложить Ким, но жена была непреклонна, и он договорился с Антоновым, что завтра с утра полетит арендованным самолётом выяснять, какая муха укусила жёнушку.
Но лишь только Загогулин вошёл в квартиру и увидел жену, идущую на него в атаку с какой-то бумажкой в руке, как сердце намекнуло на самое худшее, на такое, чего никак не может быть…
– Так вот как ты строишь ТопАЗ! Скотина непутёвая! Развратник! Собирай свои кальсоны и трусы, и чтобы я тебя больше не видела! Лети в свою Москву и наслаждайся жизнью с профурами!..
Полина зарыдала и упала на диван, содрогаясь от обиды.
Ким поднял с пола бумагу и быстро пробежал глазами текст. Это был исполнительный лист, обязывающий его ежемесячно выплачивать на содержание   дочери Ольги Кимовны Дрюковой 25 процентов заработка до достижения ею 18-летия…
Но ведь Таня обещала, что ни одна живая душа… никогда… ни при каких обстоятельствах…
Какое предательство! И он, Ким Загогулин, действительно скотина неблагодарная. Хорошо, что сыновья в школе и не видят этой мерзкой сцены!..
Значит, так. Мужчина должен позор принимать молча, по-мужски, в лицо. Объяснения излишни, Полина не заслуживает извинительного скулежа и неискренних утешений. Любые слова будут ложь и словоблудие.
Ким молча принёс из кухни табурет и достал из антресоли старенький фибровый чемодан. Сходил ещё раз и вернулся с мокрой тряпкой. Протёр. Открыл. Проверил замок.
Из платяного шкафа достал, сколько рука взяла, трусов и маек, с плечиков снял выходную рубашку и летний, кофейного цвета, вельветовый костюм. Пару неодёванных капроновых носков с фабричным ценником, подарок Полины ещё на 23-е февраля, сунул в карман на крышке чемодана. Туда же пошли и несколько галстуков с навечно завязанными узлами.
Полина недвижно сидела на диване, изредка всхлипывая и шмыгая носом.
Ким закрыл чемодан и поднял его правой рукой. Всё. Это – конец счастливой, дружной жизни. Конец планам и ожиданиям. Конец всему. А впереди партком, профком, товарищеский суд, и карьера наперекосяк…
– Ну… – Выдавил из себя Ким. – Прости меня, Полечка! Так вышло…
Он повернул к двери, чтобы сделать последние шаги в своём доме и первые в неведомое одиночество.
– Ким, погоди! – Остановила его Полина. – Ты же не рассказал, что случилось? Тебя охмурили? Как было дело? Говори, я всё пойму…
Она подошла к Киму, отобрала чемодан и усадила мужа на диван. Села рядом, как бывало всегда, когда он приходил, истерзанный хамскими планёрками или партийными разборками. Как ребёнка, прижала его к груди, ласково обняла.
И он начал свою исповедь, плача и  глотая слюну обиды и подлости. Честно всё рассказав, уткнулся лицом в тёплое, родное тело жены и замолк.
– Знаешь, Ким, я, конечно, знала, что ты романтик, джентльмен, глубоко порядочный человек, иначе я бы за тебя не вышла.
Но что ты такой простодушный дурак, никогда бы не подумала…
Мой руки и иди на кухню. Я как раз пельменей наделала, пока умоешься, и обед готов будет. Да и мальчики скоро из школы нагрянут. Давно отца не видели…   

Вот так и получилось, что Полина простила своего бестолкового Кима, и теперь у него две жизни. Одна в Топтунах – там он воспитывает двух сыновей, а другая в Москве, где растёт очаровательная Оленька.
Татьяна Дрюкова даже разрешает Киму раз в полгода видеть дочку. И такие дни для Загогулина – праздник.
Общественность и Московской дирекции, и Управления в Топтунах поначалу бурно обсуждала нестандартный сюжет, даже некоторые осуждали коварную Татьяну, но большинство оказалось на её стороне, дескать, а как бы вы на её месте поступили? Дитя ведь надо растить, а мужик должен был понимать, на что подписывается!..
И в курилке самостоятельные мужики тоже долго смеялись. Надо же, на какую дорогостоющая, прости господи, даму нарвался Ким Маратович. Всего одну ночь пощупал, а 18 лет будет платить, как миленький…
Сам Ким сделал выводы из романтической истории, посвятив себя жене и сыновьям. Он и до того практически не пил и не курил, а теперь так вообще начал вести спортивный образ жизни, экономя на всём. Даже стригся “под ноль”, как зэка.  Короче, заработал сдвиг по фазе.





V. 30.04.2012

Уважаемые читатели!
Вы прочли несколько глав из первой, "журнальной" версию романа. Полностью прочитать роман в бумажной форме можно, приобретя его в международной торговой сети "АМАЗОН"
www.amazon.com  Срок доставки - 10 дней.
Полную электронную версию романа можно приобрести, написав Автору на zoin007@mail.ru Спасибо!