Улочки городка прожарены насквозь. Кажется, что двухэтажные каменные дома обесцвечены беспощадным солнцем. Народа почти нет – не каждый любит обливаться потом на жаре.
Впрочем, улицы обезлюдели не только из-за полуденного жара, но и из-за смутной тревоги. Тревогой дышат и светлое лазурное небо, и редкие перистые облака, и крыши добротных домов, и окна в уютных квартирах. Ощущение, что воздух звенит не столько от зноя, сколько от напряженности. Настороженная собранность, заливающая городские проспекты и переулки, скоплена в груди мужчины, который шагает по тротуару в ритм с подростком лет двенадцати. Подросток не ведает о состоянии старшего спутника, он слишком счастлив тем, что может просто идти вдоль домов, не вздрагивая от вида синей формы и фуражки с лаковым козырьком.
При мысли о синих фуражках вздрагивает отец. Казалось, он сделал все для того, чтобы его семья была в безопасности – потихоньку отправил жену с дочерями из города и сейчас копил деньги на их совместное будущее, – и мог бы теперь вздохнуть спокойнее… Но тотчас же ему на голову свалился этот мальчишка, чьи родственники, как и многие другие, бесследно сгинули, и главе семейства, только-только немного расслабившемуся после постоянного напряжения, ничего не оставалось, как приютить бродяжку.
Поворот, еще поворот – один родной переулок сменяется следующим. Каждый кирпичик может рассказать множество историй из жизни семьи - детей и родителей, дедов и прадедов. Вот с этого крыльца девятилетним мальчишкой упал его дед и сломал ногу – хромота осталась на всю жизнь. В том окошке с голубой рамой на дне рождения друзей познакомились его родители. Здесь, возле булочной… да, здесь он в последний раз видел свою старшую дочку, в одиночестве исчезающую в утреннем тумане; чтобы не привлекать лишнего внимания, ему нельзя было даже проводить ее на вокзал… И у этой же булочной спустя три дня после отъезда – а проще говоря, бегства из города жены с младшей дочерью, – он столкнулся с малолетним оборвышем, попросившим купить ему самый дешевый батон. Покупкой хлеба дело не ограничилось; страдая от тоски по семье и движимый неосознанным желанием помочь кому-то, чтобы умилостивить судьбу ради жены и дочерей, он позвал парнишку домой, за наскоро состряпанным обедом узнал невеселую историю маленького беженца, и с тех пор мальчуган поселился в их опустевшей квартире. Нельзя сказать, чтобы такое решение пришло само собой – напротив, оно стоило бессонных ночей, долгих колебаний и сомнений, но первый импульс сыграл свою роль, и отчасти он просто не смог выставить за дверь ребенка, вновь обретшего какой-никакой, но дом.
К слову, раз речь зашла о доме – вот и дверь в их обиталище. По моде последних десятилетий многие сносили стены в квартирах, убирали коридор и делали из получившегося пространства одновременно жилую комнату и гостиную, в которую можно попасть прямо с улицы. Их семья не исключение, поэтому, переступив через порог, отец с приемным сыном очутились в комнате, за последние три недели принявшей вид берлоги: трата времени на уборку мужчинам сорока и двенадцати лет казалась глупостью. Привычный взгляд на телефон, просмотр пропущенных звонков… Плюхнувшись на диван, сын боролся с ленью для того, чтобы оторваться от подушки и достать из холодильника бутылку кваса, и не сразу понял, зачем отец бросился к шкафу, с треском выломал заклинившую дверь и, разбрасывая старые матрасы, извлек на свет два потрепанных, набитых под завязку рюкзака.
– Быстро надевай, и пошли, – отец взломал еще один тайник, выхватил оттуда сумку-термос и взялся за дверную ручку, не заботясь о развороченных шкафах, которые даже непосвященному ясно рассказывал об опустевших тайниках.
– Да, папа, – мальчик легко принял такое обращение: может быть, потому что родного папу он не помнил.
– Центральный вокзал, Березовское направление, Листьевка, – отец почти беззвучно напомнил маршрут на случай, если они вдруг разминутся. По той же причине он сунул в нагрудный карман мальчишечьей куртки несколько купюр; сын оказался парнем не промах и по пути к выходу сгреб с призеркальной тумбочки горстку мелочи. Отец одобрительно подмигнул мальчику и сделал каменное лицо; сын понял и постарался справиться со своей обезьяньей мимикой, чтобы не показывать волнения прохожим на улице. Еще шаг, жаркое объятие полуденного солнца на крыльце, до боли знакомый щелчок захлопывающейся двери… Вот и все.
* * *
– Ты пиво взял?
Ровный стук колес.
– Угм. То есть зачем? Ты еще мал.
Двустворчатые тамбурные двери от движения электрички равномерно стучат друг о друга резиновыми подушками.
– А что, твой брат разве не придет?
В глазах под мохнатыми бровями – удивленное восхищение: надо же, брата какого-то придумал. Вот что значит бродяжья жизнь, и не такая находчивость разовьется. Ладно, мало ли чьи уши рядом: на всякий случай надо поддержать липовую беседу:
– Нет, он предупредил, что занят.
– А шоколадное яйцо для Чижика?
«Гм, надо будет обязательно спросить, кого он имеет в виду под Чижиком. Может, кто-то из его прошлой жизни?»
– Взял, – приходится напрягать мозг и вспоминать, какие коллекции игрушек есть в этих шоколадных яйцах; его девчушки интересуются феями, но ведь должно же быть что-то мальчиковое? – Взял, взял… С гоночной машиной…
– Ха, у него почти все машины есть, – смертная тоска в глазах: Чижик, видимо, не придуман.
– А такой нет, я уверен, это новый выпуск. И вообще, спи давай, еще долго ехать, – на самом деле ехать не очень долго, но неизвестно, будут ли они спать ночью.
Парнишка – золото, понимает все с полунамека: пристраивается на его плече, подсовывает ладошку под локоть и задремывает. Вот нервная система, кто-то научается отключаться в любой момент после упорных тренировок на военной службе, а кому-то такое умение дается даром…
Стук колес. Пыльная зелень за окном. Безлюдные полустанки. Чем дальше в глубь страны, тем меньше шансов быть замеченными синими фуражками и их вежливым начальством. Деревянные домики у перрона. Семафоры… Перегоны… Вагонное радио, объявляющее остановки… Какая-то Листьевка… Важная станция почему-то… Интересно, почему?..
– Папа, проснись! Выходим!
* * *
Как в кошмарном сне, едва успели увернуться от шипящих дверей. Кроме них, на платформе никого. Поезд отходит и открывает обзор на поле по другую сторону от рельсов. Их ориентир – две рощицы вдалеке. Подумать только, почти месяц назад здесь так же стояли его девочки и, наверное, тоже размышляли, когда лучше отправиться в пешее путешествие до загадочного безопасного леса – днем или вечером.
– Бутерброд будешь?
Молчаливый кивок в ответ; не глядя, разворачивает промасленную бумагу, жует хлеб с колбасой, а серые глаза цепко оглядывают местность. Не скажешь, что этот взгляд принадлежит мальчишке – скорее, разведчику или ребенку-маугли. Отец посмеивается своей находке:
– Маугли, я буду звать тебя Маугли.
– Пожалуйста, – в зрачках зажигаются веселые желтые искорки, – подержи мой рюкзак, пойду мусор выброшу.
– Цивилизованный Маугли, – отец смотрит вслед своей гордости, видимо, пожелавшей размяться после долгого сидения на лавке и пританцовывающей в направлении урны около здания вокзала. Но куда это он? Рыбкой нырнул в дырку между прутьями ограды и исчез за углом. Из-за другого угла в тот же момент показалась синяя фигура… Пока страж порядка смотрит в противоположную сторону и с ленцой – от дневной жары – поворачивает голову, есть время сделать два-три шага, невзначай уронить детский рюкзак в траву под перрон и отчаянно надеяться, что сейчас его там не найдут. И с самым неторопливым видом, но скорее, скорее! – подальше от импровизированного тайника, с надеждой избежать любого контакта. Но вот оно, проклятое, любезно-официальное:
– Ваши документы.
– Пожалуйста. На ваши тоже не отказался бы взглянуть.
Насмешливая улыбка морщит гладко выбритую губу:
– Вот-с, ознакомьтесь, - еще издевается, подражает говору слуг прошлого века. – Цель Вашей загородной поездки?
– Пикник.
– Прекрасно, хорошего вечера, – возвращает паспорт, забирает свое удостоверение. Неужели обойдется? Сердце выпрыгивает из груди. – Маленькая формальность, я должен связаться с начальством. Пройдите со мной, пожалуйста.
– А здесь подождать нельзя? – глупо так выдавать себя, но, может, он воспримет вялое сопротивление как нежелание идти в душный вокзал накануне чудесных посиделок с друзьями.
– Увы, формальность, формальность. Не имею права. Я бы с радостью, но, понимаете, участились случаи бегства. Вдруг я в вашем лице упущу занесенного в список? – Фуражка интеллигентно смеется, радуясь своему чувству юмора. По правде говоря, дежурство на этом сонном полустанке любого доведет до ручки, и поневоле начнешь хохотать над собственными шутками.
Да, конечно, сейчас он сообщит данные в центр и узнает, что такому-то гражданину запрещен выезд за пределы города, потому что он еще не явился по повестке в участок. Думай, голова, что делать, вспоминай приключенческие книжки и кино. И забудь о том, что мальчишка удрал; вообще о нем не вспоминай, чтобы нечаянно не выдать словом или взглядом.
Распахнутая дверь приглашает укрыться в зале ожидания от садящегося солнца, но для несостоявшегося беглеца она все равно что вход в тюремную камеру. Даже захлопывается с таким же грохотом… Уже хочет запереть задержанного? Но откуда здесь Маугли? Мальчик быстро просовывает в ручку железный прут, и отцу видно, как дрожат его тонкие ободранные руки.
– Давай в эту дверь, потом в окно, – шипит, как встревоженный кот.
Уши разрываются от того, что постовой долбит каблуком в металлическую дверь. Топот ног, свисток и крики «стоять, вы арестованы». Запах ржавчины и страх, что железный бочонок, куда ухитрились влезть взрослый мужчина и ребенок, сейчас зазвенит и выдаст их укрытие. Двадцать минут жуткой игры в прятки… Полчаса… Час… Мальчик осторожно выглядывает в щелку между грязной крышкой и утробой спасительницы-бочки. Жестами рисует маршрут. В подсобке уже полумрак, на улице – тоже. Можно крадучись покинуть помещение, куда в поисках беглецов уже заходил постовой, но его замыленный глаз не заметил бочонка, годами служившего стулом.
Нервное вылезание в окно… Отец принимает на руки мальчишку, который предпочел бы, несмотря на всю опасность ситуации, лихо спрыгнуть самостоятельно, но ради родительского спокойствия сдерживает желание покрасоваться. Вечерний стрекот цикад, колючие стебли травы… Путь ползком по остывшей земле… Вихрь от проносящегося мимо поезда, взгляд назад, щебенка железной дороги под кроссовками и тишь полей – кажется, выпутались.
* * *
С колотящимся сердцем она вынырнула из кошмара и замахала руками, чтобы прогнать остатки сна, еще плавающие вокруг постели. Перед глазами вспышками прошли ужасные сцены: постовой на полустанке, направляющийся к мужу; вот ее супруг роняет голову, в бессилии опускаясь на лавку в станционном обезьяннике; вот его грубо запихивают в легковушку, выворачивая закованные в наручники запястья… До жути реалистичный и одновременно бредовый сон: в нем было еще что-то про какого-то бездомного, которого для спасения мужа надо было непременно поселить у себя, ни в коем случае не мыть его и не делать ему замечаний. Сновидение прервалось на том моменте, когда она одной рукой закрыла себе рот, чтобы не дать сорваться с языка едким комментариям по поводу внешнего вида бродяжки, а другой указала оборванцу на диван девочек, который отныне поступал в его распоряжение; бездомный с довольным видом хлопнулся на чистое покрывало и потянулся к холодильнику за квасом...
* * *
– Знакомьтесь, наш сын и ваш брат. В высшей степени находчивый парень, – улыбка, за которой, как хорошо знают домашние, скрывается облегчение после непростого жизненного эпизода. – Если бы не он, неизвестно… когда бы мы встретились. Пока я глупил в обществе постового, он нашел способ избавить меня от синей фуражки и показал, как надо прятаться, чтобы тебя не нашли дяди в форме.
– Хех, опыт, понимаете, – мальчик нарочитой бравадой пытается прикрыть стеснение от знакомства со своей новой семьей. По рассказам отца сестер он представлял себе по-другому, но в жизни они оказались лучше, чем в фантазиях – такие милые, живые, похожие друг на друга и на отца, только короткой бородки не хватает. А это… Это его мама?.. Какая она красивая… Почему она так непонятно смотрит на него, как будто они уже раньше виделись?
– Сынок, как ты относишься к умываниям?
Изумленный и радостный взгляд отца: оригинальный вопрос для первой беседы.
– К умываниям?.. – мальчик растерян. – Хорошо отношусь… Я очень грязный, да?
– Не в том дело, дорогой. А ты никакого обета, связанного с гигиеной, так сказать, не давал?
Откуда она знает? Не про гигиену, а про тайное общение, данное самому себе однажды ночью, когда было особенно одиноко и так хотелось найти родную душу…
– Сестры тебя проводят к роднику, если не возражаешь. Ты, думаю, парень самостоятельный, но купаться сегодня не рекомендую – накануне шел дождь, и вода вся черная от песка.
Три голоса, звенящих счастьем:
– Да, мама! Мы скоро придем!
Топот трех пар ног, шелест травы. Наконец после зыбкой разлуки – рука в руке. Ласковая насмешка над собой:
– Многодетные папаша с мамашей. Вот это да.
– Он отличный парень.
– Я знаю. И еще что-то знаю, потом расскажу. Вас предупредил твой друг?
– Да. Мы увидели, что он звонил нам от своей матери…
– Да, да, я помню – это как сигнал: бегите, они скоро придут.
– Так и было. Сразу схватили припасенные вещи и удрали. Твоя сумка-термос – гениальное изобретение. Сейчас вернутся дети, и я расскажу им, какая у них предусмотрительная мама.
– Папа, ма… мама! Смотрите, какой жучок! Мы выловили его из родника!