ВСЕМ ВАМ.
Предисловие.
Всех этих людей я встретила в разное время своей жизни, но каждый осел во мне в силу своих причин и ассоциаций. Имен я не меняла, нарушен лишь хронологический порядок встреч.
Почему-то, я ему никогда не верила.
Иногда без укора он замечал:
- Мир, не ставь кружку на подлокотник, разольешь…
Я сдавленно хихикала, в отрицании махая перед его лицом ладошкой, а кружка с кофе летела на пол…
Заботливо надевая на мою голову капюшон, он говорил:
- Мир, береги себя, ушки застудишь…
Я фыркала, толкая его и встряхивая головой, а потом месяц мучилась с отитом…
По-собачьи заглядывая в глаза, он просил:
- Мир, не ешь столько сладкого, зубки заболят…
Я кривилась и с ехидной улыбкой распаковывала очередную конфету, а спустя неделю он вел меня заплаканную в стоматологическую клинику…
Целуя мои ноги, он шептал:
- Мир, я люблю тебя больше жизни…
Я смеялась, запрокидывая голову, а через два часа врачи «скорой» делали ему промывание желудка, показывая мне пустой пласт от таблеток снотворного…
Позавчера я сказала ему, что ухожу.
Он с криком швырял мои вещи и истерично повторял:
- Мирка, если ты уйдешь, я погибну!...
Я пафосно смерила его ледяным взглядом и хлопнула дверью…
А вчера он умер – сердце не выдержало…
Глеб, прости меня, если сможешь…
Почему-то, я ему никогда не верила…
Почему-то мне всегда нравилось, когда он дарил мне ворованные вещи.
И безразлично было – новые ли это сережки, украденные только что из магазина, серебряная ли зажигалка, взятая аккуратными пальцами из кармана прохожего или замшелая книжонка, стянутая у поэта-алкаша.
Все эти вещи удостаивались ярчайшего внимания, бурных эмоций радости, и любовно укладывались на резную деревянную полку над компьютерным столом.
Чем дольше мы были знакомы, тем интереснее и необычнее были его подарки. А однажды он предложил мне загадывать то, что я хотела бы заполучить, и тем занимательней был поиск и добыча, чем сложнее и исключительней был желанный предмет. Первой такой вещью стал лифчик лесбиянки, второй – кость динозавра из палеонтологического музея, третьей – дорожный знак «stop», четвертой – барный стул из популярного паба в центре города, пятой – волосы длинной 30 см, отстриженные ночью у знакомой гламурной блондинки-тусовщицы.
Этими подарками, как и странными знаками внимания, он на протяжении пяти месяцев добивался моего расположения, но больше дружбы я ничего не могла предложить взамен, в силу того, что была одержима нездоровой влюбленностью в общего друга.
- Да что ты хочешь от меня? – кричала я, разводя руками.
- Тебя.
- Я тысячу раз говорила, повторю еще – мне нравиться Максим.
- У вас все несерьезно.
- Это не тебе решать.
- Ладно, не мне, - он помолчал, а потом добавил шепотом, - а что ты хочешь получить за секс?
- Что за пошлости, ты в своем уме?
- Нет, правда, давай поиграем.
- Я не собираюсь играть в идиотизм.
- Можешь загадать что угодно.
- Ах, ну конечно.
- Серьезно.
- Отвали.
- Я абсолютно серьезно.
- Я не верю тебе.
- Попробуй.
- Уходи, мне надоела инфантильная перепалка.
- Мир, ты можешь загадать что угодно.
- Ладно, сука, подари мне сердце Максима!
- Так поэтично, прям как в легенде про Фаберже - он едко ухмыльнулся.
- Да, так, ну что, поиграли?
- Я подарю.
- Проспись.
- Вот увидишь, - он произнес это и пошел обуваться.
Через несколько месяцев молчания я напрочь забыла о неприятном диалоге, голова моя была занята болезненным расставанием с Максимом по причине страха влюбиться сильнее. И дни я проводила в унылой обстановке перед компьютером с опухшими от слез глазами. Очередной такой вечер был прерван яростными звонками в дверь.
- Кто?
- Король воров, открывай.
- Сваливай, я занята.
- Я с доставкой.
Я провернула ключи, дверь резко распахнулась.
- С какой доставкой?
- Пошли трахаться, дорогуша, - он засмеялся и привалился к стене.
- Это все очень интересно, но жаль, что тебе пора.
- Держи, - и он вручил мне плоский черный пакет.
- Что за цирк?
- Загляни, посмеемся вместе.
Я развернула пакет и увидела огромный бумажный конверт горчичного цвета.
- Смелее, - потешался он.
Разорвав конверт с правой стороны, я вытащила большие темные листы, похожие на рентгеновские снимки.
- Что это за херня?
- На свет посмотри.
Я встала так, чтоб лампочный свет падал на меня, подняла снимки над головой и увидела грудную клетку с засветленным неровным овалом посередине.
- Что это?
- Это?
- Да, это, дебил.
Он помолчал несколько секунд, разжигая во мне раздражение еще сильнее, а потом победно выдал:
- Это сердце Максима. Пошли трахаться, дорогуша.
Почему-то мне всегда нравилось, когда он дарил мне ворованные вещи…
Почему-то, он никогда не хотел признавать свое ничтожество.
Он был двадцатипятилетний, высокий, молчаливый и требующий к своей персоне огромное внимание молодой человек… и работал моделью. Он бесподобно получался на фотографиях – мужественно, независимо, строго и абсолютно неприступно… я даже смотреть на него стеснялась… Правда, в реальной жизни он оказался антиподом тех образов, что являла камера…
Я аккуратно переступила порог его съемной квартиры в старом бараке, надела заботливо предложенные тапочки, прошла по кривому полу в темную кухню и села на шатающуюся табуретку…
- Почему ты снимаешь квартиру именно здесь?
- Как почему, здесь удивительный вид из окна на Амур.
Я подошла к окну, выглянула из-за занавески и увидела покосившиеся деревья, такие же старые бараки и виднеющийся между ними кусок реки.
- Мм…
- Мне нравиться, к тому же, я здесь совершенно один, и могу делать то, что захочу всего за 6 тысяч в месяц… Хочешь, сыграю тебе на гитаре, меня девчонки постоянно просят сыграть?
- Сыграй…
Целый час он старался вызвать у меня положительные эмоции своей бездарной игрой и потугами к пению, а я молчала и поигрывала тапкой… Он рассказывал о свои детских и нынешних комплексах, а я хмурилась и ковыряла ногтем в зубах… Он наливал мне горячего чая, и намазывал масло на печенье, напоминая мне мою бабушку, а я смотрела на отслоившиеся обои, вспоминая жуткий вид из окна и думала: «Боже, как скучно…» Он говорил, что после старта модельной карьеры, его самомнение взлетело, ведь он такой «красавчик», а я кривилась, вздыхала и поджимала губы…
Помолчав еще 10 минут, я решила уехать домой и вызвала такси… за свой счет…
Сидя в машине, я думала, что ненавижу игру на гитаре, и о его глупом нежелании замечать очевидные вещи – отвратительную квартиру, с ее гадким видом за окнами, собственную бесталанность и никудышность, и абсолютную иллюзорность мировосприятия…
Почему-то, он никогда не хотел признавать свое ничтожество…
Почему-то, она всегда прощала мне все мои выходки.
- Ты думаешь, она ничего не понимает? Думаешь, она настолько глупа?
- Нет, ну я не могу говорить точно… А если понимает, почему терпит? -Спросила я, приподняв брови.
- Вот это другой вопрос… Видишь, скорее всего, это вызвано желанием быть одобренной. То есть, представь, собаке напяливают на голову шляпу. Животное не воспринимает правильно происходящее и, в общем-то, не разделяет мнение хозяина, но терпит, зная, что за смирение получит лакомство. Это безусловный рефлекс, который ты вырабатывала у нее ни один месяц.
- Но я ж не всегда ее поощряю…
- Но надежда умирает последней.
- Ты думаешь, ложась в постель с К. , после всех моих заверений, что так будет лучше и, что в принципе, он неплохой парень, она надеется… надеется на что? Одобрение?
- Да.
- И только?
- Почему «и только». Одобрение - это внимание. А внимание – это жизнь. Весь мир борется за внимание. Неважно со знаком плюс или минус. Если нас никто не любит, мы выходим на улицу и делаем так, чтоб окружающие нас ненавидели. Все просто.
- Просто…
- Конечно просто. Ты сильнее, красивее, счастливее, ярче… Желание получения одобрения от сильных мира сего становиться смыслом жизни для многих людей…
Я хотела превратить ее в шлюху, хотела видеть ее страдания, хотела сделать ее несчастной, хотела искалечить ей жизнь.
Я доводила ее до истерик, сводила с ума фантазиями, подкладывала под мужчин, уговаривала делать гнусные вещи… а она…
Линочка, прости меня, если сможешь…
Почему-то, она всегда прощала мне все мои выходки…
Почему-то он никогда не пускал меня в свою квартиру по средам.
Странный пятиэтажный дом, стоящий на одной из самых таинственных улиц нашего города, он всегда привлекал меня своими слишком большими окнами и слишком обшарпанными стенами.
Так уж сложилось, что здесь жил он, так уж случилось, что он ответил на вопрос «есть зажигалка?».
Мы проводили вмести по девятнадцать часов в сутки и большую часть этого времени благополучно пытались сойти с ума, называя свой противоестественный досуг эпохой меланхолии и обреченности. Практически каждый вечер мы нанюхивались и, надрываясь, он во весь голос читал мне стихи Симонса и Доусона «Тому, кто в бедламе», пока я танцевала в нижнем белье на его подоконнике, поливая себя вином из бутылки. В промежутках между дикими плясками мы рисовали гуашью на ватманах психоделические цветы и грустных розовых женщин в широкополых шляпах, забывая вставлять листы в рамки, а на утро пытались продать наши картины на центральном рынке по цене 10 рублей за штуку. После чашки свежемолотого кофе со сливками мы по обыкновению вели пылкие полемики о существовании высших сил и о значении веры в человеческой жизни. Туманными вечерами, когда нам было грустно, мы красили губы красной или темно-вишневой помадой в подобие клоунского рта и ныряли во влажный успокаивающий, приклеивающийся к истонченной коже воздух, петляя по пустынной набережной. Глупо хихикая и оборачиваясь по сторонам в ожидании облавы после каждой затяжки, мы торжественно раскуривали косяк на лестнице перед центральным входом в районное отделение милиции. Сжимая подушки и повторяя как заведенные фразу «до этого не дойдет», мы плакали в унисон навзрыд, после нескольких затяжек тушили и вновь подкуривали очередную сигарету, пересматривая «Кэнди» и «Реквием по мечте»…
И этот бред тянулся шесть дней в неделю, с маниакальной постоянностью избегая всех сред. И что бы я ни делала, как бы ни ухищрялась, в этот день дорога в его квартиру-сумбур мне была заказана…
Иногда он спрашивал меня страшные вопросы, на которые я не отвечала. Иногда мы давали друг другу страшные обещания, которые забывали спустя несколько часов.
Но одна клятва была написана пером на вымоченной в кофе бумаге, висела на кухне над обеденным столом и касалась обоих:
«не колемся».
А однажды, я даже помню, это был вторник, он спросил меня, нервно улыбаясь и обнимая себя:
- Мир, слушай, а доза не ежедневно, а раз в неделю является нарушением клятвы?...
Почему-то он никогда не пускал меня в свою квартиру по средам…
Почему-то она всегда ассоциировалась у меня с запахом горелых спичек.
Сколько ее помню - она всегда была чрезмерно милой… абсолютно во всех своих проявлениях: во внешнем виде, в тихом голосе, в способе выражения своих мыслей, в выборе одежды, в просьбах, в ярости, в депрессии и даже заблеванная и пьяная в кашу…
Я получала безграничное удовольствие, просто за ней наблюдая. За движениями ее тела, за подрагивающими ресницами, за, будто извиняющейся, улыбкой… во всем этом вырисовывался гнетущий трагизм и непонятое одиночество…
Меня удивляло, как в этом маленьком человеке (ее рост 152 сантиметра) концентрировалось столько глубокой доброты, веры в самое лучшее и непритворной заботы.
Утром она готовила мне вкусный горячий шоколад, вечером коричный Глинтвейн и тосты, а ночью гладила своей маленькой рукой по моим вспотевшим волосам и шила странных кукол, словно списанных с картин Пикассо «розового периода» или же Модельяни…
Ее квартира неизменно наталкивала меня на образы некоего эмоционально-статичного убежища с совершенно сухим, холодным воздухом, и рождала в голове безумные слайды с липкой жижей, в которой она теплично формировалась и крепла.
Иногда я звонила ей и надсадно рыдала, путаясь в словах и интонациях, иногда признавалась, что мне больно, иногда говорила ехидные гадости…
Мне хотелось облить ее собой, будто обжигающей лавой, заполнить каждую клеточку своим иррациональным для нее миром, ошеломить своим дуально-колким естеством. Хотелось, чтоб у нее закружилась голова, зазвенело в ушах, и началась рвота, как это обычно случается при резком переходе из одного состояния в другое…
- Наташа, Наташа!!! – взывала я.
Она тщетно пыталась меня понять, обещала, что мы вместе обязательно совершим что-нибудь безумное и сводящее с ума. Но эти слова запутались и замерли в спокойствии окружающей ее среды…
Она погрязла в рутине житья-бытья с менеджером мебельного магазина, завела черепаху, растолстела, перестала шить куклы и, когда я видела ее последний раз, глаза ее постарели лет на 30…
Но она горела! Пыталась! Там, за безумными стенами Джиновой квартиры, с улыбкой радости и страха перемен…. Не долго, но все же…
Почему-то она всегда ассоциировалась у меня с запахом горелых спичек…
Почему-то я всегда любила его любить на расстоянии.
Кто-то говорит, что я сука, кто-то, что неблагодарная дрянь, а кто-то нарекает глуповатой. Говорят, что все мои поступки или холодный расчет, или недалекость ума. Кто-то называет неземной, немыслимой, фантастической, а кто-то заявляет, что я слишком импульсивна… А помнишь какое определение дал мне ты? Он сказал, что я слишком оторвана от реальности.
Он вплыл в мою жизнь четырнадцатого февраля: я допивала третий стакан водки с персиковым соком, планируя заказать еще. Когда он представился, я ответила, что буду называть его другим именем, так как его ему не подходит. Он интересовался, как я себя чувствую, а я, удивляясь тому, что он голубоглазый брюнет, светила телефоном ему в глаза, пытаясь определить степень этой голубизны. Он просил не грызть ногти, а я заявляла, что у меня нечего грызть и демонстрировала короткие ногтевые пластины. Говорил, что «Миллионер из трущоб» - замечательный фильм, а я фыркала и безапелляционно сообщала, что это один из самых глупейших фильмов. Он предложил вдвоем встретить утро чаем с лимоном. А я по-глупости променяла все на ночь с псевдолюбовником, к которому привез меня он, сам того не зная…
Я подшучивала над ним и говорила, что он мужчина моей мечты, когда он назвал себя циником, и с недоверием читала его смс, в которых он спрашивал о моем состоянии, принимая все за сарказм.
Я звала его с собой пить пиво в подъезд, что казался мне страшным и будто выдернутым из фильма ужасов, и думала, согласится ли? А когда мы стояли на предпоследнем этаже, сжимая ледяное пиво и слушая Энигму, он выключил фонарь и спросил «боишься?»
Я бредила им, боясь даже говорить при нем, а он думал, что я издеваюсь и повышаю свою самооценку за счет него.
Я спешила к нему на такси, задыхаясь от перегара, поднималась по лестнице, путаясь в фиолетовом платье, шубе и собственных ногах, потому что быть с ним трезвой было просто невыносимо.
Я сидела в его трусах около входной двери обдолбаная, когда он приготовил мне ужин, и спрашивала - бесят ли его монотонные звуки?
Я до ужаса хотела встретится с ним еще и еще, но не отвечала на его звонки, пытаясь быть ледяной и недосягаемой.
Я плакала, когда впервые поцеловала его и ужасно расстроилась, увидев его небольшой член.
Я поменяла свое отношение к сатанизму благодаря нему, и стала видеть больше, чем видела.
Я болела им несколько лет, ожидая, как знамения, его резких вклиниваний в мою жизнь раз в несколько месяцев.
Но, не смотря на все это, я любила его любить и главное, чтоб он был как можно дальше. Но болезнь моя прошла резко, как и началась, после слова «очнись».
Почему-то я всегда любила его любить на расстоянии…
Почему-то однажды она решила переспать с шестью отвергнутыми мной мужчинами.
- Мир, включи погромче! – крикнула она из спальни, когда услышала, как я включила Enigma - Age Of Loneliness (Jam & Spoon mix).
- Да пожалуйста, - сказала я и прикурила сигарету.
- Вот почему ты всегда такая? – спросила она, заходя в зал с горящим косяком.
- Какая? ****ь, ну я же просила не курить это в квартире, иди на балкон!
- О-о-о, это только подтверждает твое занудство, - протянула она и захихикала.
- Не беси меня.
Я встала с кресла, прихватила пепельницу, коллу, взяла ее за руку и повела за собой.
- Я совсем идти не могу, дай посижу,- захныкала она.
- Ну тогда иди сидеть в подъезде, я же говорила, что в квартире потом воняет!
- Ладно, тогда лучше балкон.
- Умница.
Когда мы сели на диван, я сладко вытянула уставшие ноги, закрыла глаза и подставила солнцу лицо.
- У тебя ж солнечная аллергия… - протянула она зевая.
- Чуть-чуть - не страшно.
- Давай съездим на пляж?
- Потом… как у тебя дела с твоей затеей? – спросила я и пристально на нее посмотрела.
- Здорово. Если честно, я понять не могу, почему ты такая привередливая к мужскому полу? Они классные, правда, классные.
- Их много, а я одна, - засмеялась я.
- Да ты просто ни с одним мужиком ужиться не можешь из-за своего характера дрянного. Так и одна останешься.
- Тебе обсудить нечего? Я ненавижу, когда говорят о моем будущем! – разозлилась я и подошла к перилам.
- Да я не хотела тебя обидеть, я так… - пошла она на попятный.
- А что тогда?
- Все норм. Завтра с Ремом в кино идем, - она улыбнулась, сделала последнюю затяжку и кинула косяк в баночку с водой.
- С Ремом? Он не очень хороший, настоятельно советую его пропустить.
- Да вроде нормальный. Кстати, а кто он по национальности?
- Не знаю, помесь какая-то,- изрекла я и засмеялась.
- Вот. Вот оно отношение к людям. Все говно, а я Мэри Поппинс.
- Отвали. И с Ремом не общайся. Ничего хорошего с ним не словишь.
Мы замолчали. Я посмотрела на ее руки, сцепленные в замок, снова на соседний дом и подумала, что ужасно от нее устала.
- Мир?
- Мм?
- Я переспала с ним…
- С кем, с ним? – я обернулась.
- С ним… - шепнула она.
Догадавшись через несколько минут, кого она имела в виду, я почувствовала, как глаза наполнились слезами, а ощущение собственного бессилия уступило место едкой обиде и ярости.
- Пошла вон, - процедила я.
- Я не хотела, я просто…я пьяная была…, - начала всхлипывать она.
- Зачем? Ты объясни – зачем? – я схватилась за голову руками, - Мы ж говорили только о тех, с кем у меня ничего не было… Он здесь каким боком?... – я села на корточки.
- Мируня, я не специально, я ж знаю, как ты к нему относишься до сих пор. Я просто дура пьяная, - она кинулась меня обнимать.
- Пошла вон отсюда, - толкая ее, крикнула я, - и сотри мой номер, сука! Прям сейчас! Ненавижу тебя, ****ь! Ненавижу!
Она медленно встала с пола и, прикрыв рот рукой, вышла с балкона.
Минут 20 я сидела, прислушиваясь к звукам из прихожей и наматывая волосы на палец, затем встала, пошла умылась, закрыла за ней двери и подумала, что плакать я поеду к сестре.
Прошло две недели. На ее смс и телефонные звонки я не реагировала. На вопросы знакомых о ссоре ничего не отвечала, единственное, чем я интересовалась стабильно – спит ли подруга с Ремом. Через месяца полтора я получила ответ и позвонила ей сама.
- Привет.
- О, Мирка, привет, как дела?
- А как у вас с Ремом дела?
- Как-то не очень, мы не общаемся последнюю неделю…
- Знаешь, почему у меня с ним ничего не было?
- О-о-о, ну скажи…
- У него сифак, иди проверяйся, - ответила я и кинула трубку.
Лиль, прости меня, если сможешь…
Почему-то однажды она решила переспать с шестью отвергнутыми мной мужчинами…
Почему-то нас всегда привлекала меланхоличная обреченность наших отношений.
С упоением перманентной депрессии мы упивались этой безысходностью, светившейся в общем воздухе, наших зеркальных отражениях, остывшем кофе, сигаретном дыме, в готовых замороженных овощах, в моем алкогольном угаре и в пристрастии к наркоте.
И каждый день на протяжении года мы бредили друг другом, стенами квартиры, заменившей окружающий мир, и каждодневной пятичасовой полемикой. Бредили страшно и самоуничтожающе.
Апофеозом абсурдной реальности стал страх, банальная усталость от нехватки секса и его путь к финансовому разорению… Я сбежала без предупреждений.
Никогда не забуду тот декабрь… его ошеломленный ступор при виде собранных сумок, ночь, его слезы, просьбы, стеклянные глаза и то, как он шел в одной рубашке на голое тело, будто зомби, за машиной, увозившей меня со всеми моими вещами…
И лишь сейчас я могу точно сказать, что роман с ним был некой сублимацией длинною в год. Его импотенция – плата за безумную голову. Но при всем этом, я благодарна ему за каждый прожитый вместе час. Ведь далеко не каждый мужчина будет потакать сумасбродным идеям «злого гения», а по совместительству – любимой. И далеко не каждый смог бы вынести осатаневшую от недосыпа, алкоголя и кофе девушку, не моющуюся уже вот так неделю, не встающую со стула перед ноутбуком и справляющую малую нужду под себя в период яростного вдохновения.
А он не терпел, он получал больное удовольствие.
Нам нравилось разыгрывать друг перед другом несчастных, утруженых непониманием жертв. И этот спектакль породил истерично-искренний рассказ и странную логическую цепочку: сублимация – дрожжи гениальности; гениальность – бремя, а бремя тождественно равно меланхолии…
Джин, прости меня, если сможешь…
Почему-то нас всегда привлекала меланхоличная обреченность наших отношений…
Почему-то мне всегда нравилось дарить ему иллюзорное счастье.
Со стороны все в нем было замечательно – как в анкете: высокий загорелый, обеспеченный брюнет, работник Газпрома, с чувством юмора, отдельной жилплощадью и авто.
Я готовила ему самые лучшие свои блюда, застилала постель самым лучшим постельным бельем, наливала самый лучший чай, дарила самые лучшие улыбки и эмоции, выглядела лучше всех прежних подруг, льстиво врала, восхваляя и приумножая во сто крат плюсы и мнимые достоинства. Я делала все, чтоб он был счастлив, я даже изображала увлечение его любимой игрой – пулом, которую терпеть ненавижу, и радостно хлопала в ладоши, когда он в очередной раз загонял шар в лузу. Я стала для него «девушкой мечты». Ему завидовали тайно и в открытую, беспрестанно хуля меня и называя «непарой», нашептывая мерзопакостную чушь. Я говорила, что секс с ним - это блаженство, совместная бытовая деятельность – блаженство, разговоры – блаженство. Все блаженство. ****ое блаженство и ебаная ложь. С ним было все ебаное, кроме разговоров. Их я буду ценить всегда.
Я была безупречна, но прокалывалась только в одном, женщина всегда прокалывается именно в этом – я никогда не засыпала у него на плече и всегда отворачивалась. Полагаю, если б он захотел, он бы это заметил, но ему, и глупо в этом винить, нравилось быть окрыленным.
Он говорил, что вместе мы завоюем мир, заработаем денег, уедим в другую страну, родим детей и поженимся, что любимой жене можно подарить новую «fairlady», в ответ я кивала, обнимала его и спрашивала, не хочет ли он еще чая, ведь мне так нравится ухаживать за ним.
Он говорил, что с завтрашнего дня он завяжет с дурными привычками, перестанет общаться с дурными друзьями и откажется от дурных поступков, в ответ я засовывала подальше вертевшиеся на языке едкие и скептические фразы и говорила, что верю в него, как ни в кого.
Он говорил, что мечты сбываются, что любит меня больше всех на свете и засыпал, обнимая мои ноги, мне становилось тошно от этой искренности, и я отвечала, что тоже безмерно люблю его.
Я не знаю, зачем начала все это, зачем переехала к нему, готовила ему и спала с ним. Я получала удовольствие от этой суеты лишь, когда видела его безоблачную улыбку от созерцания и ощущения того, что я умею, в остальное время я была подавленной, раздражительной, злой.
Однажды, уходя от него, я заявила, что самый лучший секс в его квартире у меня был в ванне с душем. С тех пор я появлялась в его жизни фантомно, на короткие сроки, без секса, но цели и глубины происходящего не меняла, не смотря на возникающие вспышки отношений с другими мужчинами.
Это была игра моего самолюбия. Игра в «Миру мечты».
Под новый год мы «серьезно» заговорили о свадьбе, он был пятый мужчина, с которым я «серьезно» обсуждаю это мероприятие, а в итоге паскудно сваливаю, в пьяном угаре я даже явилась инициатором темы и бессовестно ляпнула о красивой дате 11.11.11. Наверное, счастливей, чем в эту минуту он не был ни разу в жизни. Надо было доиграть до этого момента.
И сейчас по закону жанра я должна выбирать свадебное платье и думать, куда захочу поехать в медовый месяц, ведь в новом году у нас столько дел – нужно устроить несколько вечеринок, что потрясут наш город, целенаправленно заняться промодеятельностью, сделать несколько диджеинговых привозов и слетать на клубный форум в Сочи. Ах, да, еще мне нужно переехать обратно к нему.
И вот он пишет мне смс: «Ну правда, Мир… Мне кажется, что ты недополучила в жизни счастья, а мне хочется, чтоб у тебя был счастливый передоз. Ты моя королева», я читаю ее, передергиваясь от омерзения, что уничтожаю его мечту, пакую вещи и лечу в другой город с другим мужчиной, не сообщив об этом ни слова. Конец.
Я, правда, любила его, но очень странно и, ни как мужчину.
Саш, прости меня, если сможешь…
Почему-то мне всегда нравилось дарить ему иллюзорное счастье…
Почему-то я всегда чувствовала за нее ответственность.
Я была старше ее на пять лет и была ее преподавателем танцев. Она высокая, с клеевой грудью и длинными волосами. Еще она была недотепой, и это просматривалось абсолютно во всем, но у нее хватало ума иронизировать, пусть и с толикой грусти, над собой. О том, что я интересна ей как личность, мне стало понятно практически сразу, но сближаться с ней в тот же момент я не планировала (на тот момент мои мысли занимала моя сногсшибательная высокая загорелая брюнетка с вечно грустными глазами).
Но когда время пришло, она прочитала все мои стихи, все рассказы, просмотрела все фотографии и была влюблена в меня по уши, и я решила, что освящу ей все стороны своей «другой» жизни.
Когда я звала ее пить кофе и рассказывала о Джине, она улыбалась и молчала, я не думала, что она глупа – просто, скорее всего, считала, что ее информация не будет столь интересной и мне станет скучно. Тогда у меня возникла идея накурить ее.
Мы приехали к моему лучшему другу Сёме, забили огромный косяк, включили медленный dubstep, ночник, расположились на диване и стали курить. Было ужасно забавно смотреть на ее попытки затягиваться, если учитывать, что и сигарет до встречи со мной она не курила.
- Ты вдыхай в себя медленно, чтоб горло не обжечь, дым ведь горячий, - учила я со знанием дела,
- Угу, - кивала она, странно держа косяк двумя пальцами и едва касаясь вытянутыми в трубочку губами кончика.
- Подержи дым в себе, пусть он медленно заполнит твои легкие.
- Угу, - улыбалась она.
- Торкает? – спросил Сёма.
Она снова улыбалась и пожимала плечами.
- Так. Тебе нужно задуть «паровоз» , - решила я, отняла у нее косяк, перевернула его, сунула уголечком в рот и придвинулась к ее губам.
- Вдыхай, - скомандовал Сёма.
Она тщетно пыталась следовать инструкции, но большая часть дыма шла ей в лицо, а не в рот.
«****ь. Ну и *** с тобой, - подумала я, - накурюсь сама и выдам»
Затянулась я раз пять, потом косяк перешел к Сёме, снова ко мне, пара «паровозов» обоим, и мы с Сёмкой блаженно закрыли глаза, растягиваясь на диване.
Потом я пошла танцевать, вытягивать руки к потолку, плавно извиваться и расслаиваться под любимую музыку. А Сёма просто лежал, иногда на меня посматривая красными накуренными глазами и идиотской улыбкой. Не помню точно, какой укуреный бред я несла, но ей точно все происходящее и тем более сказанное мной нравилось. Нравилось настолько сильно, что казалась – она иногда забывала дышать, предпочитая быть молчаливым атрибутом сей обстановки, боясь что-либо нарушить чем-то неуместным.
На прощание мы с Сёмой решили подарить ей зайца, склеенного из ракушек, которого она благополучно разбила, обуваясь, напоминая тем самым, что она все та же недотепа Настя.
После этого мы укуривались перед тренировкой в туалете ее общаги, глупо смеялись, обнимаясь и каждая, зарываясь в волосы другой. Много разговаривали, я плакала, жаловалась, истерила по поводу девятимесячного ожидания Самойлова, знакомила ее с Королевым, Санчоусом, Лехой, Джином, пыталась соблазнить, напивалась, и мы рыдали с ней, срываясь на вой от безысходности моего отъезда с Самойловым, постоянно накуривалась и несла полную бессмыслицу, а временами делилась сокровенными тайнами.
Но все ж апофеозом наших отношений стал секс без секса в Джиновой квартире, когда в соседней комнате лежал мой долгожданный и понимающий Самойлов. Почему я называю это секс без секса? Просто как такового проникновения палец в нее не было, она девственница, и я не решилась брать на себя такую ответственность. Хотя в ином случае и с другой девственницей бессовестно бы разорвала своими пальцами девственную плеву. Да и сексом я это назвать не могу… мы занимались любовью… вернее – я занималась, а она училась получать удовольствие, я показывала ей неопытной в этом деле вообще, какое наслаждение может дарить тактильное восприятие друг друга – облизывала ее тело, шею, ноги, внутреннюю сторону бедер, пальцы на ногах, аккуратно ласкала клитор, и радовалась, когда она, молча, не шевелясь, страшась ощущений, текла мне на язык. Потом я заставила ее встать с постели и голой пройтись передо мной.
- Настя, ты очень красивая, - говорила я, - гладя ее по спутанным волосам, - посмотри на себя. У тебя очень красивые ноги, попа, грудь, ты очень-очень красивая.
Когда я уезжала, мне было легко и невыносимо одновременно… Эти ее огромные любящие глаза, полные слез… Я обещала, что когда-нибудь заберу ее к себе, и я обязательно это сделаю, ведь…
Почему-то я всегда чувствовала за нее ответственность…
Почему-то я всегда была уверена, что его преследует жестокий фатум.
Я разговаривала о душах, о новой расе будущего, о библии, о Люцифере, о звездах и судьбах, о политике поведения в современном социуме, о нигилизме и дизориентированности, о себе, о межличностных отношениях между разными людьми, рассказывала детские сказки, и все эти темы он приветствовал, восторженно вслушиваясь в слова и интонации. Но лишь только я поднимала вопросы, касающиеся отношений между матерью и ребенком, как молниеносно натыкалась на яростный антагонизм с его стороны.
Я просила поделиться проблемой, но вместо ответа слышала шутки, пыталась зайти издалека, но встречала резкий поворот разговора в другое, более удобное для него русло. Мы решили, что как-нибудь он расскажет все сам. И открыться он решил мне осенним вечером сидя на обрыве перед рекой и смотря, как вдалеке деревья пожирают закатное солнце.
- Я люблю ее. Может даже очень, но она постоянно требует. Требует, понимаешь? Неважно чего: уборки, денег, хорошей учебы, посещаемости лекций, прилежного поведения, помощи, отчета действий. Она не просит, но требует.
- Ты единственный ребенок, тем более, у нее нет мужчины.
- Она во всем обвиняет меня, давит на меня, - сказал он и лег головой мне на колени.
- Ваша история напоминают мне книгу «Сердца в Атлантиде», хочешь - дам прочитать?
- Хочу, чем там все заканчивается?
- Я не могу ответить однозначно.
Он поднялся, отряхнул травинки с джинсов и, посмотрев на мост, прикурил сигарету.
- Она обвинила меня, что я убил деда… - он выпусти несколько колечек из дыма.
- Боже! Почему?
- Ну, ему типа, рассказали, что я ухожу в академ, и у него случился инфаркт.
- Это бред.
- Расскажи это ей.
- Но так нельзя.
- Она ненавидит всех моих подружек, кроме тебя…Хотя и ты ее раздражала по началу.
- Я переживу это. Хотя она очень милая, когда я прихожу.
- Она всегда милая при посторонних.
- Тебе нужно найти какую-то тему, которая будет сближать вас…не знаю, может на дачу съездить вместе, она же любит это дело.
- «Тебе нужно», опять мне нужно, опять я должен… Мы ездим, только все попытки бесполезны… ладно, не хочу это обсуждать.
Он протянул руку, помогая мне встать, вытащил еще зеленые листья из моих волос, застегнул мне куртку до горла, улыбнулся, повел провожать и взять обещанную книгу. После разговора мы не общались 2 года, и почему-то я решила позвонить ему 8 марта.
- Привет, бля!
- О, Мир, так неожиданно… я очень рад тебя слышать.
- Я люблю быть как снег наголову, - я засмеялась.
- Как всегда, - он вздохнул.
- Чем занимаешься?
- В комп играю.
- Где мои законные поздравления?
- Я хотел, ты перебила.
- Не оправдывайся.
- Ладно, Мир, поздравляю тебя с 8 марта, желаю быть всегда такой же красивой и умной…
- Че за банальщина?
- А чего ты хотела?
- Новаторские пожелания.
- Я даже слова такого не знаю.
- Знаешь, не придуривайся.
- Ты как?
- Нормально, приходи в гости?
- Когда?
- Сейчас.
- Прям сейчас?
- Ну да, тебя что-то останавливает?
- Нет.
- Тогда я жду.
Спустя 40 минут в домофон позвонили.
- Это меня, не трогайте, - крикнула я и кинулась к трубке.
- Кто?
- Я.
- Пароль?
- ****ь…не знаю…
- Подумай.
- Рыба-меч?
- Точно, - я засмеялась и нажала кнопку.
Пока он поднимался в лифте, я разлила свежий кофе в маленькие чашечки и высыпала на белое блюдце печенье, облитое шоколадом.
- Всем здравствуйте, - услышала я из прихожей и обернулась.
- Приве-е-ет! – я кинулась обниматься и повисла у него на шее, - Напомни свой рост?
- Метр девяносто три вроде.
- Охренеть, ты вроде подрос? – засмеялась я.
- Ага.
- Ой, кто к нам пришел, - из зала вышла улыбающаяся мама.
- Лариса Ивановна, - шепнула я ему на ухо.
- Лариса Ивановна, с праздником, по-больше вам улыбок, счастья, здоровья…
- Спасибо, - мама улыбнулась ему сильнее, - за стол сядешь?
- Да нет, я так…
- Мам, мы на кухне.
- Хорошо, но если что – присоединяйтесь.
- Спасибо, - ответил он и прошел за мной.
- Садись, - велела я, ткнув пальцем на стул.
- А где Димка?
- В зале, поздороваться хочешь?
- Потом.
Я залезла к нему на колени и уткнулась носом в шею.
- Ты такая худенькая…
- Ты просто давно меня не видел, - засмеялась я, - я не похудела ни на один килограмм, к сожалению.
- Тебе не нужно.
- Ладно, рассказывай, где работаешь, чем занимаешься?
После этого мы прообщались еще несколько дней, за которые я узнала, что он прочел книгу, его уволили с работы, посмотрели фильм «Все умрут, а я останусь» - что вызвал у него бурю эмоций, отношения с мамой у него не улучшились, наверное, поэтому фраза «Я пойду гулять до ночи, а вы папа и мама идите на ***» - стала его любимой, и он мог монотонно шепотом повторять ее раз по тридцать, и вот тогда я догадалась - с головой у него явно что-то произошло. Он рассказывал мне, что хочет кого-нибудь убить, и что ему надоела эта тупая жизнь, что он постоянно слышит шумы, и мог беспрестанно издавать какие-то звуки, а еще на груди под курткой он носил двадцатипятисантиметровый топор, привязанный к веревке. «Мой талисман - гордился он, - знаешь, как мне он греет душу, когда я еду в автобусе».
Мне напоминало это шизофренический психоз, и чем дальше мы с ним общались, тем больше я в этом убеждалась. На все разговоры про черные полосы жизни он молчал. Но на просьбу расклеить по комнате листки с фразой «жизнь прекрасна» и « у меня все хорошо», он совершил нечто маниакальное. Да, он расклеил эти чертовы желтые стикеры…по всей комнате…и даже на потолке…каждый сантиметр его комнаты был желтый… Вот тогда мне стало страшно по-настоящему… и я пропала на месяц…
Он объявился сам, срок в срок – восьмого апреля около часа ночи – с фразой – нам нужно встретиться.
Если быть до конца честной, в ту секунду, когда, обрывки этой фразы достигли всех завиточков в моих мозгах – я знала, ЧТО произошло.
Я никогда не забуду места, где мы встретились и изречения, вместо приветствия.
- У меня мама мертвая дома лежит.
- О, боже, нужно вызвать скорую, - я изобразила изумление и неожиданность слов.
- Ей не нужна скорая. Я убил ее, и теперь она лежит мертвая, - он сел на корточки и забарабанил ладошками по земле, - пампарам-парам-пам-пам…
Я не боялась его, но его состояние очень пугало меня. Он был похож на классического психа, сбежавшего из клиники, каких показывают в фильмах – глаза быстро вращаются, тело конвульсивно вздрагивает, на губах безумная улыбка, волосы всклочены, а рот автономно, будто ему не принадлежит, поет «пампарам-парам-пам-пам»
- И что ты собираешься делать? – я провела рукой у себя по лицу, стараясь быть спокойной.
Тут он вскочил, подпрыгнул ко мне вплотную и, схватив за плечи, затряс меня:
- Я убил маму, понимаешь, убил свою маму, маму убил, ты понимаешь, свою маму, маму свою? И что же мне делать – он затряс меня еще сильнее – что же делать? Да ничего, помнишь мой амулетик? – им ее и убил, пойду сейчас гулять до ночи и убивать всех, кто попадется мне на пути. Пампарам-парам-пам-пам.
- Стасенька, милый это страшно и глупо…
- Да, ты права, ты, конечно, права, - он отпустил меня, зашагал вокруг,- это глупо, – он замолчал.
Я ошалело вытащила сигарету, предлагая ему закурить.
Затянувшись пол сигаретой, он выпустил густой клубок дыма, что медленно взвился вверх к ночному небу, медленно растворяясь в воздухе, я зачарованно наблюдала за этим.
- Ты конечно права, - серьезно заявил он, - я сейчас пойду ее расчленю, распихаю по пакетам, выброшу на помойку, мы там все помоем и будем жить вместе.
- Что? – я не верила своим ушам, мне хотелось плакать – он совершенно не понимал, что несет.
- Будем жить вместе, а что? У меня двухкомнатная квартира. А летом мы поедем отдыхать к моей бабушке. Знаешь, какая она замечательная? И пироги вкусные печет, я в деревне всегда толстею, она меня так откармливает… - он громко засмеялся, а я истерически зарыдала, дав волю всем чувствам, а главное страху, что он совсем обезумел.
- Ну чего ты плачешь? – он снова схватил меня за плечи и затряс, - не хочешь – не поедем в деревню, все лето в городе просидим, хотя тут и духота… - продолжал рассуждать он.
- Стасеньааааа, - завыла я, - ты что говоришь? Ты маму убиииииил, - я начала скулить…
- Да, я убил мамумамумамумамумамуууууууууууууу….. – он тоже стал визжать, будто возвращаясь в жуткую реальность.
- В милицию надо,- всхлипывала я, - ты не понимаешь, что говоришь…
- В милицию…в милицию…вмилициювмилициювмилицию…. – он заплакал, - я так хочу спать, Мирочка, я так сильно хочу спать, у меня очень болит голова, не плачь, пожалуйста, очень болит, спать хочу. – Он плакал, утыкаясь носом мне в шею и снова опускаясь на корточки…
В милицию он пришел сам, после того, как я туда позвонила. Мне долго отказывались верить и не хотели даже слушать, но, тем не менее, все закончилось, как закончилось.
Если кто-нибудь спросит меня – «любил ли он ее» - я отвечу «очень, может быть даже слишком сильно».
Но фразу милиционера, выезжавшего на квартиру Стаса, я помню слово в слово.
«Я такого никогда не видел, он устроил кровавое месиво, топором рубил, просто кошмар, все стены в крови, ужас - голова, шея, тело, да что там… ее мозги висели на люстре…»
Почему-то я всегда была уверена, что его преследует жестокий фатум…
Послесловие
…И в конце я хочу сказать лишь одно, кого я люблю – тех люблю до сих пор, та же ситуация с теми, кого презираю, но у всех я прошу прощения. Эта моя первая исповедь перед всеми вами. И самое страшное, что кто-то ее прочтет, а кто-то уже нет…