Иногда мне представляется, что я не живу, а иду, пробираюсь и продираюсь сквозь заросли чертополоха. Хотя нет, я не права. Это тоже она, жизнь… И поначалу это восхитительное отталкивание от упругого травянистого батута и твои бодро-философские суждения по ходу, твои кожно-нервные переживания от соединения с «природой», твои прикидки и твои планы – там, за четополохом, сделать что-то полезное, например, напоить водой встретившегося путника. Или просто прилечь на лужайку… Но этим цепким зарослям не видно конца, а миновать их нельзя, невозможно. Колючки впиваются в твою одежду, не пускают тебя, тянутся со всех сторон, липнут и обессиливают тебя. И мыслей у тебя всё меньше, а раздражения всё больше, а темя накалилось от полуденных лучей, а колени и локти горят от высокой двудомной крапивы…
Однажды еще девчонкой я ходила к роднику. Меня тянуло к нему, таинственно и тихо сочившемуся под двумя ивами и сухими и камышами, в целомудренно скрытом от глаз людских месте. Моей мистически настроенной натуре нравилось заворожено приникать к круглой и живой тишине, здороваться со струйкой алмазной воды, пробившейся из планетарной толщи, увидевшей дневной свет и искренне радущейся этому. И радующей тем самым тебя – склонившегося к блестящему зеркальцу, молчаливого и внимательного… Этот родник стал моим другом. Наперсником, как раньше говорили…
Но в тот раз меня предупредили деревенские женщины, что дорога к нему заросла. Мол, долгие дожди сделали свое дело, и выкосить траву на дорожке к роднику никто не успел. Тем не менее, не думая долго, я с двумя жбанами упрямо отправилась по знакомому пути. Спустилась в ложбинку, я ее называла для себя «предчувствием», окунулась в аромат кашки и чабреца, каких-то еще неведомых трав. Легко несли меня ноги, блаженно щурились веки, и притекала из пространства безмятежного и теплого большая волна – любви божьей, наверное, а чего же еще?
Однако вскоре и без того еле заметная тропка уперлась в стену из болотной травы – глухую, выше головы моей непокрытой. На несколько секунд я замерла, а потом решила всё же одолеть её, преграду эту живую, пресекшую мой славный путь к роднику.
И вытянув руки вперед, я рванула… Так кобылки молодые делают, здоровые, хорошо кормленные да дурные... Заросли обдали меня банной духотой, не на шутку сопротивляясь плотными стеблями, ноги в шлепанцах соскальзывали по корням и мокрым листьям, по сырым кочкам и подворачивались. Но остановить меня было невозможно. Ведь цель поставленная маячила, звала, и что-то во мне не сдавалось дебрям, отчаянно двигало сквозь… Дальше!
…Я дошла тогда до родника и вернулась с водой – потная, ободранная, обожженная крапивой и раздражённая. Всё платье мое пестрело шариками чертополоха, но не это было самым страшным. Эти проклятые колючки застряли в моих волосах. Причем намертво. После напрасных и болезненных до слёз попыток отцепить их от моей пышной прически бабушке ничего не оставалось, как вырезать целый клок с правой стороны головы. Большими железными ножницами – почти до самой кожи. Выходить из дому без косынки в это лето мне уже было нельзя.
… Иногда жизнь представляется мне чертополохом. В который мы упорно лезем сами, руководимые собственным мнением, упрямством или привычкой. Мы боремся с препятствиями - где надо и не надо. И тогда на нас остаются болезненные следы и метки, царапины и ожоги, а местами - обезображенность. А еще остаётся память, остаётся «образ" от жизни… Или образ жизни?
И может быть, от этого впечатавшегося образа уже много позже сложились такие стихи:
"Я одно - с вьюнком и подорожником
И с чертополохом - чем же плох?
С дождиком - бродягой и художником,
С воздухом, которым дышит бог..."