Из цикла "Мой друг Вася"
Я, помнится, как-то раз вам рассказывал, как мой друг Вася приобщился к театральной жизни. Сначала он с опричниками царскими подрался, приняв их за самых настоящих сатрапов, к тому же оскорбляющих его человеческое достоинство. А это оказалась всего лишь театральная постановка. И самого главного опричника, артиста, то есть, его играющего, Вася тогда очень сильно вывел из строя, минимум – спектаклей на восемь. Вот ему режиссер и предложил тогда – либо Вася сам этого опричника играть будет, пока тот артист вновь в строй не ввернется. Либо будет отвечать по полной программе за хулиганство в условиях всей строгости нашего отечественного законодательства. Вася ему: какой, дескать, из меня артист. А режиссер: ничего, мол. Роль то все равно без слов, а вот морда лица у Васи, по словам режиссера, донельзя для этого гнусного дела подходящей оказалась – никакого грима не надо.
Ну Вася и согласился – а куда денешься?! А потом попривык, знаете ли, и вообще в театр перебрался. Друг же у меня сантехник. А сантехник, он ведь и в Африке не пропадет, не то что в провинциальном культурном заведении.
А вот как его отлучили от театра, про это я вам, кажется, еще не докладывал.
Друг ведь у меня какой человек. Не он приключений ищет, так они сами к нему слетаются, как мухи на варенье. Вот как-то раз отмечали в нашем театре закрытие сезона. А это, надо вам сказать, весьма традиционный театральный праздник. И по завершению последнего сезонного спектакля каждый год в их коллективе устраиваются долгие посиделки за полночь. Артисты с режиссером, естественно, сами по себе, постановочная часть – на особицу. Вася, он, хотя вроде как артистом в последнем спектакле выступал, а все же постановочный цех ему, как сантехнику, конечно, родней и ближе. Так он тоже с ними праздновал. Тем более что все вскоре разъезжались на гастроли а он оставался в театре, охранять вверенные его попечению водоснабжение и канализацию.
А по случаю скорого отъезда, монтировщики не стали закрывать сзади за сценой кассету, в которую одежду сцены складировали: кулисы, там, падуги, задники всякие. Все равно ведь поутру к гастролям готовиться, все это барахло перебирать. А кассета – это, вроде, траншея такая вдоль всей сцены. И закрывают ее обычно щитов десять-пятнадцать. К слову сказать, размещался еще в кассете вот уж года два просторный такой гроб. Из одного спектакля реквизит. Или мебель – бог их, театралов, разберет. Главное дело, что он такой объемистый был – на лифте в мебельную комнату запросто не отволочешь. Вот и пристроились его там прятать. Так Вася – чудак человек – приспособился в этом гробу ночевать иной раз, когда домой лень идти. А чего? Старый задник постелет для мягкости, кулиской укроется для тепла – полный ажур. Вот и в этот раз Вася домой не пошел, тихонько направился на свое привычное спальное место. А остальные к часу ночи стали собираться по домам.
И вдруг на весь театр раздается отчаянный женский крик. Прямо как в детективе, который совсем недавно еще в постановке был. И проносится этот вопль со сцены и аж до подвала, где мужская раздевалка. Но когда бригада монтировщиков, вооружившись монтировочными молотками, примчалась на сцену, оказалось, что крики, а точнее – теперь уже хрипы какие то, доносятся аккурат со стороны той злополучной кассеты. А свет на сцене уже выключен, осталось лишь дежурное освещение. Это такие синие не очень мощные лампы, при свете которых за кулисами и даже по сцене можно перемещаться, если, конечно, осторожно, а вот из зала сцена кажется при этом непроглядно темной.
И вот, покрепче стиснув свое профессиональное оружие в побелевших от напряжения пальцах, монтировщики, во главе со старшим машинистом сцены, дружно подскакивают к открытой кассете, а там…
Бутафорская комната в нашем театре расположена так, что от места посиделок до нее пройти можно только за сценой. Ну, Валька - бутафорша и пошла без страха и сомнений. И в неверном синем свете оступилась прямо в открытую кассету. Упала, впрочем, на мягкое и вовсе не ушиблась. Но приземлилась совсем рядом с упомянутым гробом, основательно его качнув. И в ответ на этот жест из гроба стал тихо и медленно подниматься уже придремавший там Вася. Каково? Свет вокруг мертвенно-синий, а морда лица у Васи и без синего света ситуации вполне соответствует, когда он со сна. И вот встает он из своего гроба плавно и неторопливо словно Вий какой. Здесь Валька и заорала, конечно, дурноматом. А когда прибежали все – она уж и кричать выдохлась, только тихо поскуливала как замерзший щенок под дверью. И Вася тут еще столбом в гробу стоит лишь головой вертит туда-сюда, не проснувшись еще окончательно…
Нет, тогда его, конечно, из театра не выгнали. Случай сам по себе пустяковый. Еще не хватало из-за всякой ерунды сантехника лишаться, которые, как известно, если на дороге когда и валяются, то только в состоянии полной профнепригодности.
А вот как-то раз взяли его на гастроли – монтировщиков недобор тогда был, а Васе и самому было интересно посмотреть – с чем же эти гастроли кушают. И был тогда в репертуаре нашего театра спектакль «Олеко Дундич». Это про известного героя гражданской войны прошлого века. Суть постановки в том, что два приятеля-серба остались в России и пошли воевать друг против друга: один за красных, другой за белых. Это, значит, наш человек, красный герой Дундич и его бывший друг, белый негодяй Ходжич. Пьеса увлекательная, полная всяких там потасовок, фехтования и прочих штучек, что всегда вызывают симпатию у зрителей. А тут, как на беду, у того артиста, что Дундича играл, случился приступ ревматизма. То есть, ему бы только свою роль отговорить, желательно, сидя. А уж о фехтовании и речи никакой нет. Но у него с Ходжичем в одном месте такая рубиловка поставлена – без нее хоть вообще спектакль снимай. Так, чего? Опять режиссер к Васе на поклон. Ты, мол, там, порубись за нашего Дундича, а уж мы тебя не забудем, когда премии станем раздавать. Фигуры у вас, мол, одинаковые, сцену мы затемним, грим сделаем – никто из зрителей подмены и не заметит.
Вроде как театральный каскадер из Васи получился. И действительно вполне натурально все выходило. Уж очень Вася шашкой махал самозабвенно Так что от сабель такие снопы искр во все стороны сыпались, что чрезмерное затемнение самой сцены во время боя всеми воспринималось как искуснейший сценический прием. А за боем по ходу спектакля следит с мостков–декорации какой то там революционный матрос. В бою, по задумке автора, Дундич тяжело ранит бывшего своего друга и соплеменника, взваливает его на плечо, а матрос говорит: «Ну, теперь самое время нести его в госпиталь». «Я так и сделаю» - отвечает Дундич и уходит со сцены со своей ношей.
И все в общем шло просто замечательно. Но раз в каком то поселке городского типа сцена оказалась очень маленькой – размахнуться саблями негде. Ну вот артисты скрестили свое оружие – и попросту застыли в таком положении. Вправо-влево махнешь – половина декораций к черту с катушек свалится. Назад Дундичу отскочить – обязательно мостки с матросом со сцены сшибет. А Ходжичу вообще деваться некуда – он к заднику намертво приперт. Вот же, застряли, что называется. И тут у Васи мужской инстинкт, понимаете, сработал. Он внезапно вскидывает коленку и того, другого, в самое нежное место этой своей коленкой - хлоп. На полном, значит, автоматизме. Тут же спохватился, конечно, подхватил его, травмированного, на руки. А матрос с мостков свою реплику как по нотам пускает. Мол, самое время теперь твоего друга в госпиталь нести.
Вроде, зритель ничего и понять не должен был бы – все очень естественно получилось. Но тут и матроса того и помощника режиссера и всех, кто за кулисами находился, возмутительный хохот одолел в ответ на Васину финальную реплику… Только Васе, да актеру, играющему Ходжича, было почему-то совсем не смешно. Словом, срочно закрыли занавес и продолжить смогли лишь минут через сорок. Впрочем, больше этот спектакль по плану на гастролях не шел, без артиста, игравшего Ходжича, можно было в других постановках обойтись и Васю тогда, конечно, увольнять не стали.
Уволили его позже, лишь через три дня.
Был потому что в репертуаре театра еще и спектакль «Щит и меч» про советского разведчика среди немцев. Он там по сценарию попадает в плен якобы к русским, а на самом деле это ему немецкие контрразведчики проверку делали. Но наш герой не дурак. Он, улучив момент, берет табуретку и бьет, главного немца, который так неумело под русского косит, по глупой немецкой башке. Потом, значит, выхватывает у него пистолет, расстреливает еще двоих немецких подручных и убегает. Вот такой эпизод. По спектаклю к нему полагалась специальная табуретка с поролоновым сиденьем. А за сценой удар озвучивался другой табуреткой, настоящей. Ею помреж ударял синхронно по старой деревянной болванке, на каких парики делают. Очень убедительно выходило. И шел этот спектакль на ура уже больше года и весь постановочный штат театра про этот фокус знал.
Кроме Васи, конечно. Он ведь в монтировщики лишь на эти гастроли попал. А про хитрость с мебелью его предупредить совсем забыли. Он и поставил на сцену вместо поролоновой табуретки настоящую. А бутафорию помрежу подсунул. Так что гастроли пришлось срочно сворачивать. Артист, который играл того главного немца и еще несколько серьезных ролей в других спектаклях, оказался временно не очень трудоспособен. Это, к слову сказать, может случиться с каждым, если ему смаху врезать табуреткой по голове. Но на нем ведь дело не кончилось. Актер, играющий разведчика, от такого неожиданного результата сам запаниковал. Вдобавок стартовый пистолет в его дрожащей руке стал давать осечки, одну за другой. А поскольку два еще не обезвреженных немца продолжали по инерции к нему приближаться, он чисто машинально, в состоянии полнейшего мандража одному из них заехал увесистой стартовой железякой по кумполу. И лишь тогда оставшийся целым артист, чтобы избежать печальной участи коллег, сориентировался и проворно нырнул под стол – так только и уцелел.
Зато помреж в состоянии полного расстройства уселся на поролон – и провалился в табуретку по самые подмышки. Причем, о нем вспомнили лишь тогда, когда артистов увезла скорая помощь. Вот все это Васе и вменили в упрек. Несправедливо, я считаю. Потому что во-первых, Вася ничего не знал о назначении облегченной табуретки, а во-вторых, к печальной судьбе артиста, изувеченного стартовым пистолетом по голове, был совсем уж непричастен. И режиссер изо всех сил пытался его оставить в коллективе – ведь лучшего опричника он по его уверению никогда в жизни не встречал.
И все же Васе пришлось покинуть театр. Артисты – народ очень суеверный. И некоторые просто отказывались выходить на сцену, если Вася дежурит на спектакле. А те, кто и выходил, все время бледнели, заикались, запинались и поминутно оглядывались за кулисы туда, где про их мнению в этот момент мог находиться Вася. Так что в конце концов режиссеру пришлось заявить, что хотя Вася ему и друг, но искусство, конечно же, дороже.
Впрочем, сам Вася особенно не переживал разлуку с храмом Мельпомены. Ведь он и сам несколько раз чувствительно пострадал от искусства. Но это уже совсем другая история, о которой я вам как-нибудь расскажу.