Опубликована : М.,ЗАО «Московские учебники-СиДипресс», 2010,-528 с.
ISBN 978-5-8443-0076-9 ББК 84(2Рос=Рус)6-4 Хлу60
Издательская программа Правительства Москвы
Тираж 3 тысячи экз. В продажу не поступала. Имеется в 5 библиотеках г. Москвы и у частных лиц (подарены автором). Пока больше нигде не обнаружена.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Солововы.Постройка хирургической лечебницы (Роддом №7 им. Грауэрмана)
Дневник Ксении Солововой, 1919-22г
Хлудовы
Дневник С.В.Хлудова, 1918 г.
Б.А.Петровский «С.В.Хлудов, каков он есть»
Экспедиции в Баренцово море. Дневник К.П.Солововой, 1930-31г
Друзья С.В.Хлудова
Отношения между моими будущими родителями
1935 - 1936 годы
Мое рождение
Довоенные 1937-1941 годы
Смерть П.Д.Соловова
Война
Мишкино
От Москвы до Иркутска
1942г
1943
Возвращение в Москву
Жизнь на Арбате
Школа. Конец войны
Тетя Вера и ее друзья
С.В.Михалков
Музыканты
Вермели
Наши соседи
Развлечения
Нахабино
А.П.Соловов
Воробьевы
Берта Васильевна и Тася
1950 год.Задонск
1953 год
Москва - Озеры
Госпиталь - 57
Последний год жизни отца
Жизнь продолжается
А.В.Хлудов
Ю.В.Яковлев
Отьезд с Арбата
Наш шестиэтажный дом на углу Арбата и Староконюшенного переулка виден почти с Арбатской площади. Стоит только миновать первый, небольшой изгиб Арбата, и дом целиком открывается на границе следующего поворота, увенчанный башней - головой с двумя круглыми окнами-глазами и крышей, как шапка Мономаха. В детстве дом казался мне живым существом, которое молча, но доброжелательно, смотрит, как я приближаюсь к нему, и сердце мое переполнялось радостью ожидания и гордостью. Дом казался мне необыкновенным, непохожим ни на какие другие. «Наш дом - с глазами», - отвечала я на вопрос, где я живу, но никто из собеседников не догадывался, о каком арбатском доме речь, пока не скажешь, что в нем магазин «Детский мир». Тогда раздавались радостные возгласы: «Как же, конечно знаю!», и начиналось обсуждение достоинств магазина, как этого, так и других арбатских. Мне же казалось обидным, что никто не замечает главного в доме - его башни.
CОЛОВОВЫ
Мои родственники со стороны матери – дед Петр Дмитриевич Соловов. Бабушка Мария Брониславовна, урожденная Гротто-Слепиковская. Прабабушка Варвара Андреевна Чуйкевич.
Первым из нашей семьи поселился на Арбате мой дед со стороны матери - Петр Дмитриевич Соловов. Он родился в 1875 году в уездном городе Сапожок, Рязанской губернии, в обедневшей дворянской семье. Столбовые дворяне Солововы (по-старому Соловые), записанные в шестой части «Бархатной книги», когда - то были богаты. В ХУ1 веке Параскева Соловая была одной из жен старшего сына Ивана Грозного, убитого отцом. Николай Иванович Соловов был первым рязанским предводителем дворянства, жил широко и в своем поместье, как говорили в те времена, «принимал всю губернию», но у его потомков уже ничего от былого богатства не осталось, прадед был мелким чиновником.
Дед окончил с серебряной медалью классическую гимназию в Рязани, где изучал латынь, греческий, немецкий и французский языки; затем поступил на Медицинский факультет Московского университета. Учась на первом курсе, дед был так беден, что зимой ходил на лекции, накинув на плечи плед, подаренный ему более богатым другом и сокурсником Петей Раевским. Затем деду назначили специальную Леденцовскую стипендию - 25 рублей в месяц, это были большие деньги. Жил дед по обычным студенческим квартирам, в частности, в Козихинском переулке, облюбованном студентами в конце Х1Х века.
На старших курсах дед сблизился со своим однокурсником и земляком Петром Ганнушкиным, который был страстно увлечен психиатрией и решил приобщить к ней и деда. Привожу рассказ деда о посещении психиатрической клиники, куда его привел Ганнушкин. Кафедрой психиатрии заведовал профессор Кожевников, а ассистентом у него был Сергей Сергеевич Корсаков, активный приверженец нового метода непротивления больным («но ристрейн»)- тогда с больных впервые сняли цепи, которыми ограничивали их свободу. Сергей Сергеевич, в окружении студентов, своей внешностью и светлым, «потусторонним» голосом был подобен Иисусу Христу, окруженному учениками. Вошли в отдельную палату, где, забившись в угол, на полу сидел мрачный, обросший волосами мужчина. Сергей Сергеевич приветливо спросил его: «Как вы себя чувствуете, больной?»- «Да плохо!» - густым басом последовал ответ, как из глубины бочки» -«Что же вас беспокоит, больной?» - «Да все голоса слышу» - прозвучал снова густой бас. «Что же они говорят, эти голоса?» - небесным голосом спросил Сергей Сергеевич. - «Да все по -матерному ругаются!»
Открыли дверь в женское отделение, где за длинными столами на таких же длинных деревянных скамьях сидели больные и ели кисель из оловянных мисок. Сергей Сергеевич участливо обратился к сидевшей с краю больной. Та молча подбросила миску вверх и кисель облепил все лицо и бороду Сергея Сергеевича. Реакции с его стороны не последовало. Служащие его обтерли и все перешли в мужское отделение. В большой зале находилось человек пятнадцать, кто стоял, кто сидел. Внезапно один из больных, подбежав к Сергею Сергеевичу, повалил его, оседлал и начал выдирать волосы из бороды. Сергей Сергеевич сопротивления не оказывал. Непросвещенные служители, не знакомые с методом «но ристрейн», его отняли.
Петр Дмитриевич Соловов предпочел стать хирургом.
*****
В 1898 году дед получил звание «лекаря с отличием» и был оставлен при университете в должности ординатора Госпитальной хирургической клиники. Работая там в течение четырех лет, он зарекомендовал себя хорошим практическим врачом и какое-то время регулярно пользовал на дому Л.Н.Толстого. «После несложных медицинских процедур, - вспоминал дед, - Лев Николаевич нередко приглашал меня завтракать. Дело было летом. Нравы были простые. Проходя через одну из комнат, Лев Николаевич доставал из холодной печи белый фаянсовый горшок, мочился в него, то же делал я, горшок убирали обратно, и шли в столовую. За длинным столом я сидел обычно на конце Льва Николаевича вместе с разными странниками и другими «демократическими» лицами. В противоположность этому на конце Софьи Андреевны, кроме детей, сидели ее гости, например, блестящие гвардейские офицеры. Постоянно бывал Джунковский - позднее московский генерал-губернатор». Однажды за обедом с дедом произошел казус. Подали зеленые щи, а в них - целое вареное яйцо. Увлеченный беседой, дед нажал ложкой на яйцо, пытаясь его размельчить, и оно, выскочив из тарелки, пошло гулять по белоснежной скатерти, оставляя зеленые пятна. Дед был очень сконфужен, хозяева сделали вид, что ничего не случилось.
В 1902 году на протяжении нескольких месяцев дед работал врачом в семье купцов Третьяковых (Павел Михайлович уже умер), где имел свою комнату и питание. Скопив 500 рублей, он уехал за границу для усовершенствования знаний в лучших клиниках Западной Европы. Вернувшись, дед вместе со своим другом А.Г.Русановым оставил клинику в Москве и уехал на работу в земство, считая это своим врачебным долгом. Оба друга вместе и порознь в течение нескольких лет работали в различных губерниях, выезжали на эпидемии холеры. В селе Саксогань Екатеринославской губернии дед проработал хирургом более пяти лет, вплоть до 1909 года. Там же он познакомился с моей бабушкой, Марией Брониславовной Гротто-Слепиковской, с которой и обвенчался в 1905 году. Через год у них родилась старшая дочь Ксения (моя мать), затем сын Александр («Шурик ») и еще две дочери - Мария и Ольга.
*****
Бабушка не была дочерью польского дворянина Бронислава Гротто-Слепиковского. Ее настоящим отцом был представитель дворянской семьи Алексеевых (имя осталось неизвестным) , гвардейский офицер, член общества «Червонный валет», действовавшего в Москве и Петербурге в 70-х годах прошлого века. Среди прочих дел этой шайки светских авантюристов - попытка продать дом московского генерал-губернатора. Красавец Алексеев сумел вскружить голову моей прабабушке, Варваре Андреевне Лутковской, молодой богатой вдове, украинской помещице. Знакомство с Алексеевым обошлось ей в сорок тысяч рублей и ребенком в проекте. Спасаясь от преследования полиции, Алексеев уехал в Швейцарию, влюбленная женщина последовала за ним, но в живых его уже не застала: Алексеев повесился. Возможно, это было убийство, а самоубийство было инсценировано – для гвардейского офицера такой способ маловероятен. Тут в Женеве в октябре 1874 года и родилась моя бабушка, там же была крещена. Чтобы спасти девочку от позорного клейма незаконнорожденной, в Швейцарию была срочно вызвана сестра прабабушки, Софья Андреевна, она и была записана в метрике в качестве матери, а отцом вместо Алексеева - муж тетки, польский дворянин Гротто-Слепиковский. В течение многих лет пра бабушка не видела свою дочь, которую невзлюбила. Бабушка была отдана на воспитание в Белостокский институт для благородных девиц, одно из передовых женских учебных заведений своего времени, и закончила его с золотой медалью. Кроме французского языка, который она знала в совершенстве и до 1902 года преподавала в Смольном институте для благородных девиц в Петербурге, бабушка свободно владела немецким и итальянским языками, знала латынь, окончила курсы кулинарии. Только с семнадцати лет бабушка стала бывать в поместье у своей матери, которая к тому времени вторично вышла замуж за соседнего помещика, дворянина Александра Федоровича Чуйкевича. Прабабушка Варвара Андреевна и Александр Федорович полюбили друг друга, будучи совсем молодыми людьми, но надменная генеральша Чуйкевич запретила сыну жениться, считая брак с небогатой девушкой мезальянсом. Тогда Александр объявил матери, что не женится вообще, бросил карьеру и дал обет безбрачия в церкви. Варенька погоревала, но все же вышла замуж за Лутковского, от которого имела сына и дочь. Овдовев и пережив неудачный роман с Алексеевым, Варвара Андреевна вернулась в свое поместье на Украине. Генеральши уже не было в живых, чувства Александра Федоровича остались неизменными, но возникло новое препятствие - данный в церкви обет безбрачия. Чтобы его снять, по совету священника, Александр Федорович должен был ползти на коленях по соседней деревне и в каждой избе просить прощения, как клятвопреступник, на что ему отвечали: «Бог простит!». Обет был снят. Александр Федорович был нрава кроткого, очень любил детей Варвары Андреевны, а затем и внуков, которые ежегодно летом гостили у них в Дарьевке вплоть до Октябрьского переворота.
*****
Переезд семьи Солововых в Москву. Строительство Хирургической лечебницы Петра Дмитриевича Соловова
Еще работая в земстве, дед защитил диссертацию в Московском университете на степень доктора медицины и год спустя, в начале 1909 года, переехал с семьей в Москву. Сначала он поселился у Арбатской площади в доме Брискорн (угол Нижне-Кисловского и Калашного переулков), а затем, около 1913 г - на втором этаже только что выстроенного дома на углу Арбата и Староконюшенного переулка (доходный дом Трындиной), где и прожил до конца своих дней.
Дед получил звание приват-доцента Московского университета, у него четко определилась специальность как хирурга-уролога и образовалась обширная частная практика. Ежедневно у Петра Дмитриевича в квартире бывало по 30 - -40 больных, которых он осматривал в двух приемных - мужской и женской, перед которыми находились комнаты для ожидания. Все это осложняло жизнь большой семьи в условиях не приспособленной для этого квартиры. Кроме того, многие больные нуждались в квалифицированном стационарном лечении, которое Петр Дмитриевич им предоставить не мог. Все это навело деда на мысль о необходимости построить собственную хирургическую лечебницу. Он взял деньги под залог, занял у многих родственников и знакомых и, купив в 1913 году участок земли на Большой Молчановке под №5, начал строительство четырехэтажного здания по проекту архитектора Н.Жерихова. На верхнем этаже располагалась операционная со стеклянной крышей, второй этаж занимала квартира для семьи, так как в те времена было принято, чтобы врач жил рядом с пациентами. Была даже предусмотрена винтовая лестница, ведущая непосредственно из кабинета деда в приемный покой на случай доставки срочного больного. При закладке здания был совершен молебен, и в каждый угол фундамента, по обычаю того времени, заложили по золотому. Строительство закончилось в 1914 году, за границей было закуплено новейшее оборудование, инструменты и белье. Семья готовилась к переезду, но тут грянула война. Как лечебницу, так и личную квартиру дед предоставил под госпиталь. Содержать госпиталь он не мог, и в дальнейшем он существовал на средства Московского бегового общества.
Во время войны деда мобилизовали, он имел чин подполковника, но в действующую армию не попал, т.к. имел четверых детей, а работал хирургом в эвакуационном госпитале в Москве.
Бабушка Мария Брониславовна в 1914 году вступила в члены благотворительной организации под названием «Московское общество жен врачей для оказания помощи лицам медицинского звания, пострадавшим от военного времени», и меньше, чем через год стала его председателем. Поступив на работу в Московский губсовнархоз, возглавлявшийся Инессой Арманд, она очень быстро стала ее помощницей. За что бы бабушка ни бралась - во всем добивалась успеха.
Воспитание детей
Дети подрастали. И перед дедом и бабушкой встала задача - определить для них школу. Читать и писать дети научились дома очень рано - уже в четыре-пять лет, немецкий выучили одновременно с русским сначала под руководством родителей, а затем- с 1911г - немки-гувернантки, фрейлен Берты. Берта Васильевна Круземан родилась в Латвии, была круглой сиротой и воспитывалась у тетки. Мария Брониславовна нашла ее в специальном приюте для тех, кто искал работу, и они сразу понравились друг другу. В семье любили рассказывать, как встретил новую гувернантку Шурик, ставший ее любимцем. Берта приехала ночью, мальчик, сонный, сидел на горшке, но первое, что спросил по-немецки, было: «Есть ли у вас собой книжки?» Между собой дети говорили исключительно по-немецки, только младшая сестра Оля оставалась до двух лет на попечении русской няни. Через два месяца после того, как она стала общаться со старшими детьми, она уже свободно говорила по-немецки. Учили французский. Школьный курс в объеме подготовительных классов проходили на дому с приглашенными для этого учителями. Дополнительно брали уроки музыки, а по воскресеньям приходил учитель танцев, балетмейстер Большого театра Домашев. В эти дни в гостиной арбатской квартиры собирались 10 - 12 знакомых детей, включая дочь Домашева, ученицу балетной школы. За роялем сидел профессиональный тапер во фраке. Девочки делали успехи в музыке и танцах.
В дошкольные годы дети занимались также ритмической гимнастикой по системе некоего Жака Далькроза в специальной студии на Тверском бульваре и обучались ручному труду в школе Россолимо на Большой Никитской. Девочки занимались вышивкой ришелье, в то время очень модной, Шурик - столярным делом; Мария Брониславовна - резьбой по дереву, причем достигла в этом деле высокого художественного совершенства.
В соответствии с личными вкусами родителей старшую дочь, Ксению, отдали в 1917 году в женскую Алферовскую гимназию в 7-м Ростовском переулке, на Плющихе, куда пешком было более получаса ходьбы («чтобы девочка лишний час гуляла»). Мужская Медведниковская гимназия находилась на расстоянии квартала тут же, в Староконюшенном переулке, но когда Мария Брониславовна пришла туда с сыном, им навстречу по перилам скатился мальчик, и школа была отвергнута.
Некоторое время Шурик учился в школе - интернате на станции Голицыно, где преподавание велось на английском языке. В школе царил строгий режим, дети спали при открытых окнах, в дортуарах был собачий холод. В связи с начавшимися продовольственными затруднениями кормили детей очень посредственно. Избалованный мальчик упросил маму оставить его на недельку дома и в результате стал свидетелем большевистского переворота в Москве.
Октябрьский переворот в Москве
В отличие от Петрограда, октябрьский переворот в Москве сопровождался кровопролитными уличными боями. В ночь на 25 октября 1917 года Петр Дмитриевич и Мария Брониславовна были на спектакле в Малом театре. Отправив жену домой на Арбат на своем постоянном извозчике, дед пошел в госпиталь, решив навестить нескольких тяжелобольных. Госпиталь находился неподалеку - в Камергерском переулке. Однако домой дед попал лишь через несколько дней, т.к. в госпиталь уже ночью стали поступать раненые и кругом шли бои. Телефоны бездействовали, и только на вторые сутки Петру Дмитриевичу с трудом удалось сообщить жене о своем местонахождении. Арбат был занят юнкерами Александровского военного училища. В подъезде нашего арбатского дома стоял самовар и местные дамы поили юнкеров чаем. По Староконюшенному переулку к военному госпиталю в Серебряном переулке на грузовиках подвозили раненых. Винтовочная стрельба шла непрерывно, изредка с Ходынки прилетали и рвались артиллерийские снаряды. У Никитских ворот на месте современного комплекса ТАСС трое суток горели два дома, и огромное зарево видно было даже на Арбате. Ксения и Шурик вместе с матерью наблюдали этот пожар из квартиры А.А.Санина, режиссера МХАТ, жившего двумя этажами выше. Александр Акимович был женат на чеховской Лике Мизиновой, она смотрела на пожар вместе с остальными и сохранилась в памяти Шурика как «очень красивая, эффектная, роскошная женщина».
После того, как бои закончились, дети пошли осматривать разрушения, старшие подбирали стреляные гильзы. Несколько снарядов попало в принадлежавшую Петру Дмитриевичу клинику на Большой Молчановке, где помещался военный госпиталь. Оба дома у Никитских ворот сгорели полностью. Потом были братские похороны - по Арбату по направлению к центру несли открытые гробы.
* * * * *
Несмотря на начавшиеся послереволюционные трудности, день 12 (25) января в семье по-прежнему торжественно отмечался. Это был знаменитый «Татьянин день», и одновременно день рождения и именин Петра Дмитриевича, поэтому в доме собиралось много гостей, иногда до 40 человек. В 1918 году о приглашении, как раньше, официанта из «Праги» не могло быть и речи, и помогать в обслуживании гостей за ужином родители поручили старшим детям Ксении и Шурику, чем они были весьма горды.
В течение ряда лет дед поддерживал дружеские и деловые связи с известным биологом профессором Кольцовым, профессором М.П.Кончаловским; лечил Г.В.Чичерина, М.Ф.Фрунзе, родителей Троцкого, художников Б.М.Кустодиева и М.В.Нестерова; был в дружеских отношениях с В.И.Качаловым, В.О.Турчаниновой, академиком Н.Н.Лузиным, академиком Н.Д.Зелинским, с братьями Весниными и многими, многими другими известными людьми. Позднее наиболее близкими его друзьями были: Михаил Александрович Скворцов (патолого - анатом), его жена профессор Екатерина Андреевна Кост, Алексей Карпович Дживилегов (филолог, специалист по итальянскому Возрождению), Мария Андреевна Шуберт, Вера Николаевна Пребстинг(врач), А.И.Яковлев (историк), А.И.Абрикосов (патолого - анатом).
В тот раз гостей собралось множество, было шумно и весело, кроме постоянных друзей, пришли и более редкие гости - Константин Аркадьевич Тимирязев и Александр Богданович Фохт. К.А.Тимирязев подарил Петру Дмитриевичу целый ряд своих книг с авторскими надписями, но пробыл недолго и ушел раньше других. После его ухода разговор сразу принял общий характер, и тон гостей по поводу общественно-политических взглядов Тимирязева, который одним из первых приветствовал Октябрь, был недоумевающее - осуждающим.
Февральскую революцию П.Д. и М.Б. Солововы приняли с огромной радостью. Как и большинство русской демократической интеллигенции, они презирали царскую чету и ее тупоумное окружение - бездарных царских генералов, предательство и продажность высших чиновников; безоговорочно отвергался бюрократический и репрессивный аппарат царизма. Однако отношение к Октябрьскому перевороту было критическим. Голод, отсутствие отопления, воды, электричества, трамвайного движения, неудачи на германском фронте, гражданская война, уплотнение «буржуев» и экспроприация имущества - все это было очевидным результатом Октября и не могло их радовать. Однако Россия со всеми ее бедами оставалась их родной страной, и уже в 1919-1920 годах дед добровольно пошел служить в Школу управления связи Красной Армии, где читал курсантам лекции на санитарно - просветительские темы. Он одобрял распространение таких плакатов, как «Был ли ты в советской бане?», «Или вошь победит революцию, или революция - вошь». В годы военного коммунизма, чтобы хоть как-то прокормить семью из 9 человек, дед одновременно работал в 7 местах. Это давало ему право получать по 100 г хлеба в день в шести местах как «служащему» и 800 г. в день в одном месте, как «красноармейцу».
В августе 1920 г по Всероссийскому конкурсу дед был избран на должность профессора 2-го Моск.гос. университета и занимал ее вплоть до 1924г, когда мед.факульткты 2-го и 3-го МГУ были объединены. Два года он проработал в должности старшего ординатора Ин-та неотложной помощи им. Склифасовского, а затем перешел на работу в больницу им. Боткина сначала старшим врачом хирургического отделения, а в последующие годы и до конца жизни заведовал 1- м хирургическим отделением этой больницы.
Много лет Петр Дмитриевич работал в поликлинике ЦЕКУБУ в Гагаринском переулке, периодически консультировал больных Лечсануправления Кремля. Начиная с 1927г. он работал в Центральном институте усовершенствования врачей (ЦИУ), а с 1934г. заведовал там кафедрой клинической хирургии.
Дед очень любил музыку, постоянно посещал симфонические и особенно фортепианные концерты; он с молодых лет играл на цитре, и даже в зрелом возрасте брал уроки игры на этом малораспространенном инструменте; он сочинял и музыку для цитры. Одно из его произведений, сочиненное в эпоху военного коммунизма при печке - буржуйке и коптилке, носило шуточное название «Радость советского бытия», но, по мнению родных , звучало довольно оптимистично.
Играя по вечерам иногда по часу только для себя, Петр Дмитриевич объснял сыну, что за день он видит столько крови и страдания, что музыка ему просто необходима. Как-то он признался Шуре: «Если бы это было возможно, я содержал бы собственный церковный хор! Ведь произведения духовной музыки, изумительной красоты, такие как «Верую» Чеснокова, литургия Бортнянского, некоторые вещи Чайковского - совсем не исполняются…»
Смерть А.Ф.Чуйкевича и М.Лутковского
В феврале 1918 года на Арбат пришла телеграмма из Дарьевки, посланная кем-то из слуг: «Барин убит. Варвара». Убит был муж прабабушки Варвары Андреевны - Александр Федорович Чуйкевич, добрейший и тишайший человек. Он сам отворил дверь бандитам, которые ворвались в дом с целью грабежа – они знали, что из банка получены деньги для расчета с сезонными рабочими. В Дарьевку был вызван сын Варвары Андреевны от первого брака, офицер царской армии Михаил Лутковский, и через несколько месяцев на Арбат пришло письмо с новой страшной вестью:
«24 августа 1918.
Дорогие мои! 10 авг убит мой бедный Мишенька! Убил Тимош, Ефима сын, который был у вас в Москве. Писать о подробностях не в силах. Если Самураев будет у вас, он вам расскажет. Уплатила я С. 5 т.+ 300 р. Расписку П.Д. /Петра Дмитриевича/ взяла у него. Если будете еще брать у него деньги, то уговоритесь, сколько надо ему за это заплатить %. Обещает привезти всех вас в Крым. 29-го, т. е. через 5 дней думаю ехать в Екатеринослав, а оттуда дней через 10 – в Крым. Не знаю, где поселюсь, в Ялте или Симеизе. Тогда напишу подробно. Если бы можно было перевезти к вам 5 – 7 мешков муки, то я приехала бы к Вам.
Исстрадалась я уже невыносимо!
Бедный мой Мишук, бедная Матильда !!
Всех обнимаю. Да хранит вас всех Господь! Молитесь, детки мои милые, родные, чтобы Господь дал нам еще свидеться!
Мама и Бабуся.
Михаила Лутковского убил его денщик из чисто классовой ненависти.
*****
Алферовская гимназия
Лесная школа в Голицыно закрылась, англичане уехали домой. В Москве было введено совместное обучение, и осенью 1918 года Шурик поступил во второй класс теперь уже бывшей женской Алферовской гимназии, которая стала смешанной и получила название 11-ой опытно-показательной школы МОНО имени Льва Толстого. В класс, где год проучилась его сестра Ксения, стали набирать и мальчиков, в основном братьев уже учившихся девочек. Так в школе появились имена: Федор Ростопчин, Петр Кропоткин, Степан Перфильев, Андрей Пестель, Владимир Лист, Сергей Голицын. В школе сложилась атмосфера удивительной сердечности и дружбы, которую многие соученики сохранили на долгие годы. Состав преподавателей отличался весьма высоким уровнем. В течение ряда лет физику преподавал молодой профессор МГУ Б.К.Млодзеевский, психологию вел известный философ, переводчик Гегеля Густав Густавович Щпет, историю - ученик Ключевского, профессор МГУ, а позднее - член-корреспондент АН СССР Сергей Владимирович Бахрушин, Русскую литературу читала профессиональный литературовед Елизавета Николаевна Коншина. Обширные циклы лекций по истории музыки вел профессор Московской консерватории, будущий народный артист СССР А.Б. Гольденвейзер. Александр Данилович Алферов, муж бывшей владелицы гимназии А.С.Алферовой, филолог и автор учебника русской литературы, преподавал только в старших классах. А.Д.Алферов политической деятельностью не занимался, но состоял в партии кадетов. Этого было достаточно для его ареста вместе с женой в августе 1919 года прямо в школьной колонии в Болшево, под Москвой. Они были доставлены на Лубянку и без суда расстреляны.
Наступили тяжкие времена.
Эпоха военного коммунизма. Болезнь П.Д.Соловова. Уплотнение квартиры. Летние каникулы детей. Приезд прабабушки В.А.Чуйкевич. Смерть бабушки М.Б.Солововой
Арбат эпохи военного коммунизма Шурику запомнился так: «Все бесплатно, хлеб по карточкам по 50 г. в день на обывателя и на детей, часто это бывал суррогат. Зимой дома не отапливались, водопровод и канализация замерзали, электричество горело тускло или совсем не горело, трамваи не ходили. На улицах лежали сугробы снега, и только посредине шла узенькая тропинка, по которой двигались граждане РСФСР с санками и рюкзаками. Из форточек дымили трубы «буржуек», в них при недостатке дров жгли книги и мебель. В нашей квартире печуркой отапливались две комнаты из девяти - спальня родителей и детская. Я жил на морозе».
Паек, который, кроме хлеба, получал дед - представлял собой нечто мифическое и нерегулярное. Иногда это могло быть сразу 50 - 60 килограммов отличного изюма (прорвался эшелон из Ташкента) или 80 - 100 килограммов превосходных антоновских яблок (из Белоруссии), чаще вобла, скверное хозяйственное мыло и в изобилии серные спички. Качество этих спичек красочно характеризовало ходившее в то время четверостишие: «Спички Шведские, головки советские, пять минут терпения, три минуты трения, две минуты вонь - и секунду огонь». При зажигании от них действительно шел удушливый запах сернистого газа, появлялся крошечный ярко-голубой огонек, который часто тут же гас. В рационе большое место занимали вобла, мороженая картошка и, кому повезет, конина. Однажды зимним утром по пути в школу Шурик и Ксения наблюдали, как от замерзшего трупа лошади, посреди Смоленской площади, люди отпиливали куски и относили по домам. Когда дети возвращались после уроков, от лошади остался только скелет.
В кладовке арбатской квартиры, где хранились дрова, поселили кроликов. Вскоре они размножились, но ушли вглубь щтабеля и были недосягаемы. Наши родственники Акимовы, жившие на третьем этаже университетского дома на углу Шереметьевского переулка и Б.Никитской, держали на кухне свинью, а в ванной - гуся.
По личному приглашению Троцкого дед лечил его родителей; для поездки в Кремль тот присылал за ним свой автомобиль, но за визиты ничего не платил. Когда же потребовалась медицинская помощь жене шофера Троцкого, дед получил пуд белой муки. Иногда получали посылки американской благотворительной организации АРА. Младшую из сестер - Олю подкармливала «Лига спасения детей», старшие дети не подходили для этого по возрасту
. * * * * *
В 1919 году половину нашего дома по вертикали занял Четвертый территориальный полк Красной Армии. Всем буржуям из нечетных квартир приказано было в двадцать четыре часа переехать в четные. Солдаты этого полка ходили по улицам толпой, без строевого построения, винтовки носили на ремне дулом вниз, чтобы ничем не походить на старую армию. Командиром у них был бывший царский офицер барон Фитгоф, который вместе с сыном, ровесником Шурика, поселился в его комнате, для этого реквизированной. Каждый вечер солдаты собирались во дворе и хором пели «Интернационал». Зимой потоки замерзшей мочи и кала сплошь покрыли ступеньки обоих лестниц нашего дома, от подвала до шестого этажа. Как выход, интеллигентные жильцы оправлялись на газетку и, сделав пакет, выбрасывали его на Арбат. На головы пешеходов эти пакеты не падали - тропинка шла посредине улицы.
Весной, по приказу Хамовнического совдепа, бабушка Мария Брониславовна, как неработающая буржуйка (имевшая при этом четырех детей) была обязана скалывать лед с улицы. Вместо нее пошли муж - хирург и одиннадцатилетний сын. Рядом с ними ломами работали жившие в нашем доме бывший фабрикант-кондитер Абрикосов - старик в шубе с котиковым воротником-шалью, и А.А. Санин. На вопрос деда: «Как поживаете, Александр Акимович?» последовал ответ театральным шепотом: «Голодаю». Санин с Мизиновой эмигрировали в 1922 году, после чего о них в советской прессе не упоминали.
*****
В один из дней ранней весны 1919 года дед поймал на себе платяную вошь и ровно по истечении срока инкубации он сказал жене: « Маруся, у меня сыпной тиф». Болел дед очень тяжело и едва не умер. В бреду он кричал - ему чудилось, что его ведут на расстрел, как расстреляли его друга А.И.Шингарева. Весь острый период болезни на арбатской квартире, сменяя друг друга, круглосуточно дежурили коллеги деда. Несколько месяцев он был нетрудоспособен, и все заботы по содержанию семьи взяла на себя Мария Брониславовна, организовав торговлю жареными пирожками. Сырье покупали у спекулянтов, бабушка готовила сотни пирожков, а бывшая гувернантка Берта Васильевна Круземан, ставшая членом семьи, и бабушкина подруга Екатерина Ильинична Львова (внучка автора слов гимна «Боже, царя храни») торговали ими на Смоленском рынке, нередко спасаясь бегством от облав. Летом последний раз дети жили в Хлебниково на даче, которая потом была продана за мешок пшена. Бабушка работала поденщицей.
Дневник Ксении Солововой
26 июля старого стиля 1919г / Ксении 12, 5 лет/,
Ст.Хлебниково
Сегодня ходили с папой за грибами. Нашли немного, но зато весело прогулялись. Началось с того, что надо переходить через ручей, а он вследствие дождя разлился - раньше можно было перепрыгивать в одном месте, а теперь там глубиной нам, детям, почти по колено, а шириною в сажень. Пришлось папе раздеваться и лезть в воду; он в воде закричал, потому что в ручье вода очень холодная, ручей весь состоит из родников; но мы уже привыкли к холодной воде, так как бегаем все время босиком. Грибов всего нашли 38 штук, все осиновички, да я нашла один беленький. Пришли домой, вычистили их и повесили сушить; мы теперь все грибы сушим или маринуем на зиму, разве только сварим суп из сыроежек А сегодня надо еще пойти на жнивье пособирать рожь, благо фрейлен */Берта Вас.Круземан/ привезла старые туфли. Я сегодня дежурная, надо бежать накрывать на стол - вот уже и зовут. Забыла написать одну вещь - папа ловит рыбу на живца, он уже поймал шесть окуней, больших, 2 головлей и щуренка. Две щуки еще переели лески и ушли, одна даже была на берегу, но свалилась в траву, а оттуда в воду, и ушла. А вчера у нас была превкусная уха из собственной рыбы.
29 июля.
Приезжала фрейлен из Москвы и привезла радостное известие: занятия в гимназии начнутся не раньше первого октября, значит на даче мы останемся до конца сентября - а в октябре уже холодно и не так хорошо. Мама, дядя Жак и Мария Александровна ходили на поденную работу в садоводство, а мы, пятеро детей** / с ними жил двоюродный брат - Василий Соловов, сын Аркадия Дмитриевича, приехавший из Владимира/, ходили на горку в ближний лесочек; проходили недолго и прибежали назад под проливным дождем, но нашли 39 белых грибов. По случаю этого мама хочет отменить занятия и, если не будет дождя, идти в лес, называемый Гнилой Лужей. К нам в сад забрались три коровы и помяли в большом огороде репу, капусту и морковь. Шурик попробовал испечь подосиновик, и вышло так вкусно, что все последовали его примеру. Ура! Для меня сегодня радость: уехали Серики, наши соседи уехали и взяли с собою ключи от дачи - значит, я не играю. Уж такая скука эта игра на рояле! А вот я не понимаю, как может Вера Серик играть целый день, по 4 часа и больше; даже отец на нее сердится и запрещает ей играть, говоря, что так можно сойти с ума; и верно - хотя бы она что - ни будь путное играла, а то все гаммы, да какие-то дурацкие экзерсисы, прямо голова заболит. Ах, забыла еще: фрейлен привезла из Москвы крючок с поводком и крепкую леску, а мама сделала большой подсачок; теперь попадись - ка нам щука - шалишь брат, теперь не уйдешь, наша будет!
30 июля
Сегодня целый день льет дождик, и вместо того, чтобы идти с утра в лес, мы занимались. А после обеда, когда наши ушли на поденщину, вот была скучища! Да еще есть хочется до смерти, у нас совершенно нечего есть - муки нет, хлеба нет, мяса нет, что там осталось - какие - ни будь два фунта пшена. Вася написал домой дяде Аркадию отчаянное письмо о том, что нечего есть, и чтобы он привозил хлеба. У них все - таки лучше, молоко вдвое дешевле, чем у нас тут; сегодня Матреша набавила еще два рубля. Шурик ходит с перевязанным веревкой животом и ищет целый день, чего бы поесть. Завтра фрейлен собиралась ехать за продовольствием в Москву, а именно, получать по карточкам хлеб и сушеную воблу. Но барометр продолжает падать, и она верно не поедет. Батюшки! Зовут спать, а у меня ноги еще не мыты! Бегу!
3 августа.
С утра вместо уроков мы всей компанией пошли в Гнилую Лужу. Проходя через деревню, Мария Александровна увидала посреди улицы свою железную гребенку, которую она уже два дня как потеряла. По дороге, в Юсуповском парке , нашли порядочно шампиньонов. В лесу набрали большой мешок шишек и еще мой платок. Белых грибов нашли мало, вероятно от того, что ходит очень много народу. В воскресенье собираемся сделать экскурсию специально за шишками за Долгопрудную. С нами, детьми, случилось пренеприятное происшествие. После обеда мы собрались идти на жнивье за колосьями; хорошо, взяли по мешку и пошли. По дороге встретили девочку лет 12 и мальчика - подростка лет 15. Оба шли с вилами ворошить сено.
Выбрали мы полоску, с которой свезли копны, и стали собирать; колосьев оказалось много, и все такие большие, полные; обрадовались мы и увлеклись так, что не заметили, как к нам подошли те мальчик и девочка. «Что вы тут делаете, это ваше поле, вы сеяли рожь?» - как набросился он на нас, мы даже испугались. - «Да ведь снопы уже свезли», - говорим мы. - «Да что вы лжете, я сам видел, как вы из кладей таскаете, не вы сеяли поле». Подошел он к Васе и выхватил у него мешок. - «Ну, показывай, сколько набрал». Взял мешок, поглядел и пошел. Испугались мы, стали его просить отдать мешок, а он только ругается: «А ну, пошли отсюда, другой раз не придете. Что ты тут разговариваешь, сейчас в морду дам!» Жалко нам было мешка, да что поделаешь, он больше нас, да и вилы у него, не постесняется и пропороть. А девчонка только усмехается и поддакивает брату: «Ишь, сколько мешков - то набрали, подлые буржуи!» Пошли мы поскорее, еще поколотит. А жалко было мешка - такой большой, хороший. Это происшествие испортило нам настроение на целый день.
*****
Лето 1920 года Ксения и Шура проводили в школьной «колонии» в Болшево, а младших - Марусю и Олю, теперь уже тоже учившихся в бывшей Алферовской гимназии, туда не взяли. Детей, оставшихся в Москве, собирали в школе и водили на огороды на берег Москвы-реки, в Лужники. На огороды ходили пешком - сначала с Арбата на Плющиху, а оттуда все вместе - человек тридцать - к Новодевичьему монастырю. База была в доме священника при церкви , находившейся в конце Большой Пироговской на месте теперешнего кинотеатра «Спорт». Из монастыря монашенок еще не разогнали, и две из них готовили детям обед. Иногда детей оставляли там ночевать, и это было уже целое приключение. Однажды обе девочки Солововы вместе с подругой решили пойти в гости к игуменье. Их приняли, напоили чаем с яблочным вареньем, и дети, вполне освоившись, спели игуменье «Был у Христа младенца сад». На следующий день за излишнюю самостоятельность им здорово влетело от воспитательницы. Работа на огороде в памяти Маруси не сохранилась, зато запомнилось купанье в Москве-реке. Река была мелкая, вода чистая, берег и дно - песчаные. Запомнилось также старое кладбище в ограде монастыря, где еще сохранялись склепы. В одном из них была мозаика на полу, откуда дети выковыривали цветные камушки. Там же, у северной стены, в углу, был скромный могильный холмик - первое захоронение А.П. Чехова.
Дневник Ксении Солововой (продолжение) Автору 14 лет.
7 марта 1921 года, понедельник. Сегодня я очень запоздала выйти из дому и поэтому ужасно бежала. . По алгебре у нас была классная работа, я сделала очень быстро все, что надо было, и без ошибок в вычислении, только забыла выписать один член, потому что он был без подобных. Я просила Софью Серг. дать мне назад тетрадь, но она не дала. За танцами я думала, что мне придется танцевать с ЛВ, но потом вышло со Степой. Он мне нравится, хотя и похож на красну девицу больше, чем на мальчика. Вера М/иклашевская/ танцевала с ЛВ, и Туся обещала ее поколотить, но потом смилостивилась. Пришла я домой часов в 8. Танцуем мы теперь не все вместе, а только мы, 4 В и 5В, от 5 ; до 7, а потом остальные. Мы остались немного смотреть на старших, и Слесарев, который ухаживает за Наташей Дитрих и Аней Рыбаковой, попал как раз между ними обеими. Наши мальчики все ужасно смеялись. Вчера я только узнала, что Надю Генгард вытурили из гимназии, я так и думала, ведь конечно, не Ольгу Николаевну отставили бы. На немецком мы с Верой все стихотворение списали с книги, а она даже ничего не заметила. Завтра история, интересно, как мое сочинение?
Вторник 8 марта. Сегодня я узнала от Лены Серебр., что был совет, и там говорили, что между мальчиками и девочками 7 и 4 класса «нежелательные отношения»! Это довольно неприятно, теперь будут наблюдать за нами. Дома у нас было наводнение; за столом в кухне труба, там хотели сделать раковину, но не сделали. Из этой трубы выскочила какая-то пробка, и вода хлынула оттуда фонтаном. Фруша/Берта Вас./пришла за чем-то в кухню и видит, что вода бьет как - будто из гладкой стены над столом. Она сейчас же сбежала к Василию, и он запер воду, так что она нигде не шла. Я и Фруша ходили к Кишиневским за водой, его жена пекла там в кухне блины, белые такие, румяные, я думала, что она нас угостит, а она только про погоду разговаривала. Получила я свое сочинение, Антоша сказала, что хорошо, зато Шуре она сказала, что ожидала лучшего. За уроком французского мы писали изложение, я не готовилась совсем, и Вера тоже, мы положили книгу на скамейку и все время списывали с нее. Но пришла Маргара и стала раздавать карточки на получение платья, так что мы с Верой написали изложение строчек по 5. Завтра утром мы пойдем к Мюру /магазин Мюр и Мерилиз, впоследствии ЦУМ, рядом с Большим театром/ и там будем получать платья. Девочкам сказали, может быть, дадут материи. Это было бы лучше. С/тепан Перфильев/ не был сегодня.
Среда 9 марта. С утра я ужасно торопилась, ко мне в 10 ; должны были прийти Коля и Вера, а к Шурику - Коля Денисов, и мы все вместе пойдем. Идти было ужасно скользко, и мы успели дойти только до Воздвиженки, как нам встретилась большая компания наших, которые возвращались обратно. Они, конечно, ничего не получили, потому что Маргара напутала, ей надо было послать список всех получающих, а она ничего этого не сделала. В субботу надо будет пойти и только узнать, когда будут выдавать. Я сейчас же побежала домой, переоделась и пошла к Марии Андреевне Лянц, сговориться, когда можно будет прийти к ней учится делать туфли. С понедельника Великого поста я буду ходить к ней каждый день по утрам. Сперва я себе сошью полотняные туфли к лету, а потом буду поправлять папе, его полотняные разносились, но подошвы кажется, еще годятся - это будет ему подарок к Пасхе. Он, наверное, будет очень доволен, а маме я сделаю вышитую салфеточку на тумбочку. Не знаю только, что делать Фруше, маленьким и Шурику. Мы пришли из гимназии часом раньше, потому что не было Естественной истории, чему я была очень рада, так как там очень трудный урок. Нас ждали дома блины, только они были совсем холодные, если бы горячие, они были бы в тысячу раз вкуснее, потому что мука была белее, чем прошлый раз, и они были тоньше. Завтра, в четверг, будет представление «Ревизора», начало в 6 часов вечера, а после окончания будут танцы до 12 часов ночи. Ольга Николаевна говорила нам, чтобы девочки не возвращались одни домой, потому что опасно. Я смеялась над Тусей и говорила, чтоб она попросила проводить ее Гольдштейна, он наверно согласится. Маленькие тоже ходили к Мюру, и , конечно, та же история - им надо прийти завтра, а они хотели идти на чествование св.Котовицкого в Храме Христа Спасителя, наверно, не пойдут. Шурик не идет тоже, потому что вызвался идти за книгами для школы на Мал. Дорогомиловскую, а мне тоже не особенно хочется, не знаю, пойду ли.
Четверг 10 марта. Меричка /сестра/ лежит в кровати, Шурик ушел за книгами, А Фруша за молоком, только я и Леля / младшая сестра Ольга/ дома остались. Сперва мы убрали комнаты и вымыли посуду, а потом пошли к Мюру получать платья. Я шла за Меричку, потому что она лежит. Ну, и конечно, ничего не получили, потому что списков нет опять. А наших нет даже в расписании получения до второй недели. Не знаю, как дальше - вывешено только до 21 числа. Потом вечером мы ходили в гимназию. Представление должно было начаться в 6 часов, а началось почти что в 7. Городничего играл Прокофьев и, признаться, очень хорошо, Хлестакова - Нальдик Дубенский, жену и дочь городничего - Галя Бекер и Ася Шевелкина. А городовые какие смешные были - с красными носами, взъерошенными волосами и глазами навыкате! Их играли Ильин и Митюха, они сами еле удерживались от смеха, а уж о зрителях и говорить нечего. Я сидела во втором ряду, а в первом все мальчики с ЛВ и Степаном во главе. Они ужасно дурачились на антрактах, заглядывали на сцену, приставали к нам. Витька /Лисицын/например, приставал ко мне, бывают ли девочки «таёс», это он конечно подразумевал, бывают ли они влюблены. Разумеется, я ему ничего не ответила и притворилась, что ничего не понимаю. Приходили Игорь Руссинов и Вера Г., но она осталась только до танцев, ей мать не позволила оставаться дольше. Шушу /Угримов/ затеял было кадриль, только из нее ничего не вышло - потолкались все изрядно, да и только. Я танцевала только с Верочкой и Галей Бойковой, и то только легкие танцы, вальс я еще не умею вдвоем, у одной у меня выходит, а вдвоем - нет, и потом голова ужасно кружится. Я ревную Степу к Тусе, он с ней танцевал , и потом, когда мы шли домой через проходной двор, он ее все время поддерживал, когда надо было подниматься на горку. Я в него окончательно влюблена, и ночью он все время мне снился. После конца представленья Прокофьев от лица всех артистов благодарил Сергея Владимировича /Бахрушина/, а Галя Беккер преподнесла ему пирог. Он благодарил, а ему хлопали, одним словом, это было самое лучшее представление из всех.
14 марта. Понедельник. Что говорят про Ивана Степановича!!! /?/Иван Ст. идет по передней и слышит голос, который зовет его (это одна девочка из 5 класса увидала его издали и спряталась за шубы). Он обернулся - никого. Тогда она, Головина, кажется, спрашивает его: «Иван Степанович, вы женаты?» - он говорит: «Да, а что?» - «Очень жаль!» - «Вы думаете, что это помешает вам кокетничать?» - «Вот именно!». Тогда Ив.Ст. и говорит: «Ничуть, вы ошибаетесь, вы и так можете, это вам не помешает!» Каково! Я никогда не думала такого про Ив.Ст., мне кажется, это выдумка, уж очень далек свидетель: мне это рассказала Верочка, Вере Коля, Коле Степа, а Степе его сестра/Таня/, которая говорят, сама видала. Я не верю - эта Вава Головина не осмелилась бы спросить. Утром я ходила к Марии Андреевне. Сама я не шила, а только она все время. Она жаловалась, что у нее нет времени даже белье чинить, и говорила, что я не смогу сама шить; у меня такое впечатление, что ей не особенно хочется меня учить. Она, наверное думает, что я не научусь, и учить меня - потерянное время. Завтра она идет в консульство, и я к ней пойду только в среду. Танцевала я в гимназии с Кириллом Фохт, он такой сонный, все неправильно делает. Даже особенного удовольствия не было мне танцевать! Толи дело Степа, с ним приятно, он такой ловкий. Он теперь довольно прочно поселился в моем сердце.
4 апреля Понедельник. Я ужасно ревную Злату /Воронец/ к Степе: за танцами Учитель не поставил мальчиков сам, а сказал: «Ну, приглашайте дам». Они сперва смешались, потом выскочил Степа и Кирилл Дитрих, помялись немного, и пригласили - Кира Тусю, а Степа Злату. Мне пришлось танцевать с Колей Миклашевским. Он сказал при этом так, что мне обидно было: «Придется с Киской, а то со Свинтами/?/ еще хуже!» Он такой маленький, за вальсом я его вертела все время; вальса он совсем не знает. Я сказала Злате, что ревную, а они стали смеяться, что Киса ревнует и Вера тоже, что К.Д. ее не пригласил….Злата и Витя наперегонки бегали лучше всех на гимнастике .
Вчера Шурик, папа, мама и я ходили на «Горе от ума»; было замечательно интересно. Малый театр открывается только во вторник, но мы были на генеральной репетиции. Следующее воскресенье мы пойдем опять в Малый театр на «Ричарда 111» - опять тот же самый пациент достал билеты; он предлагал нам идти еще в четверг на «Посадника», но папа отказался - да и правда уж очень часто.
5 апреля, вт. Всемирное побоище меловыми тряпками. Верочка дежурила, мальчишки схватили ее книги и унесли к себе в уборную. Пожаловалась Антошке /Антонине Ник./ У Степы в парте нашли несколько книг и тетрадей и отнесли их заложниками в нашу уборную. Мальчишки швырялись в нас землей, какую огромную кучу грязи мы вымели!
8 мая. Воскресенье. У нас было уже три репетиции, праздники уже кончились и завтра опять идем в школу. Шурика нет, он поехал на состязание в Никола у Грешина со своими скаутами. На второй день Пасхи у нас была прогулка в Нескучный сад. Нас ходило 8 человек - Туся, Злата, Вера и я, а из Тушканов - Лук, Спик, Коля М. и Фохт. Безобразничали мы ужасно, но рассказать будет уж слишком долго. Пишу это все в своей комнате ( у меня с Вербного Воскресенья есть отдельная комнатка, рядом с Шуркиной) Устроилась я совсем хорошо, даже лампочка маленькая есть около постели. Я эту лампочку закрыла полотенцем, так что из коридора не видно света - у мамы гости, а Фруша думает, что я уже сплю, и я этим пользуюсь.
Да, завтра надо зайти к Фани, узнать про кроликов. У нас теперь в кухне будет жить пара или даже две кроликов. Надо кончать, а то гости ушли.
Четверг 12 мая. Вчера мы опять были в Малом театре на пьесе Островского «Лес». Ужасно она мне понравилась, пожалуй больше всех, виденных мною. По -моему, эта Раиса Павловна похожа на артиста Правдина - та тоже вышла замуж. Ведь такое безобразие - этому Правдину больше семидесяти лет, а женится он на 40-летней, не знаю, как ее зовут. Наконец сегодня мы купили пару кроликов. Прелесть, какие хорошенькие. Одна большая самка совсем белая, а другая белая с черными лапками и хвостиком. Нас ведь надули - сказали, что этот меньший кролик - самец, а дома оказалось, что обе самки. Завтра придется продать что - ни будь из наших вещей и купить самца. А какие они интересные! Они так дружны, лижут друг друга, и совсем ручные, мы им давали еду прямо из рук. Ходили мы сегодня в музей Александра 111. /Музей изобразительных искусств им. Пушкина/ С нами был руководитель и объяснял нам все о Греции. Признаться, было довольно скучно. Сначала наша кампания во главе со Златой довольно внимательно слушала, но этот руководитель рассказывал все уж очень пространно; сначала мы начали зевать, прямо таки на всю залу. Потом, когда нам и это надоело, мы стали бегать от всех, ну, конечно, и Тушканы за нами. А кстати , там в музее довольно таки холодно, а главное сыро, промозгло.
19 мая. Четверг. Мы все едем в новую колонию - мама и маленькие. Мне это совсем не нравится: мама будет заведовать хозяйством и пойдут тут разные супцы да перчики, не дай Бог; с нами совсем не так будут обращаться, как раньше - как же, учительские детки того и гляди разболтают что - ни будь; а потом - чуть мы что сделаем плохое - сейчас маме донесут. А тут еще эти маленькие - уж тогда в тысячу раз лучше поехать в Болшево. Ужасно жалко только, что едем мы после 1-го июня, еще так долго ждать. Сегодня мы ходили на экскурсию на Воробьевы горы, с этой лягушкой зеленой. Народу пошло ужасно мало, из нашей компании только Верочка и я, а из всех мальчиков - Коля. Из параллельного было только двое. В общем было ничего себе. Т.к мы пошли в 10 часов, то успели вернуться как раз к урокам. А после уроков еще до 6 часов были туманные картины, так что я пол дня не была дома. Я делала квас, сегодня мы уже распили 2 бутылочки - он получился ужасно вкусный и шипучий, только жаль, что его так мало.
22 мая. Воскресенье. Кончилось мое привольное житье в отдельной комнате! Придется опять переселяться в детскую. Пришли к нам в детскую (слава Богу, мама была дома) двое типов и забрали Шуркину комнату. Конечно, ведь не он в детской поселится, а я. Папа еще будет хлопотать, чтобы Шурику дали отдельную комнату - я советую ему сказать, что Шурик одержим « припадками бешенства». Ну чем не хорошо…
26 мая, четверг. Завтра мы едем в колонию, т.е. мама, Антошка/Антонина Ник./, Шура и я, едем осматривать дачу, на которой будем жить. Собственно говоря, мы совсем незаконно едем, но по маминой протекции нас взяли для компании, прогуляться. Гольда снимал с нас всех фотографию. Туся и Елена Егоровна сидели на первом плане. Приятно после такого года получить портрет каждого. Злата, Туся и Вдова заходили сегодня ко мне списывать естествознание и русский.
Вторник 8 июня 1921г. Какая радость, какое счастье! У Белки есть крольчатки - детеныши!!!...
Четверг 9 июня. Сегодня праздник - Вознесение, я была в церкви, но пришла очень поздно, уже после «Верую». Домой я пришла около часу. Фруша больна, у нее болит живот, и потому хозяйничали в кухне мама и я - затеяли грандиозную уборку. У нас в семье почти все больны животом - кажется, и я скоро заболею. К Меричке приходила Максимка. Сначала мы не обращали на нее внимания, и боролись и возились с Шуриком, но потом, когда мама, боясь, что у нас дойдет до драки, прогнала его, мы стали играть в карты и, по правде сказать, было весело. В субботу мама предполагает поехать на дачу в Хлебниково и погостить там до понедельника. Поедем папа, мама, Шурик и я; вряд ли возьмут маленьких. Это будет очень весело, будем гулять целый день и купаться.
Пятница 14 июня. Мама сегодня ездила на Сходню, посмотреть дачу для колонии, т.к. хоть комиссия и присудила нам Солодовниковскую дачу, но инженеры намерены забрать половину всех комнат, и самых лучших. Девочкам придется помещаться внизу, и что самое худшее - я наверно попаду в комнату для маленьких. Выезжаем «мы», т.е. мама, нас 4 и несколько старших девочек и мальчиков в понедельник. Завтра будет бешеный день: надо получить паек, укладываться и еще заниматься с Ив.Ив. - не знаю, как я тут успею еще заштопать для папы пару чулок - иначе мама не возьмет в колонию. Мы поедем в первую очередь, с большим автомобилем и всеми кроватями - в автомобиле, а не в поезде - это очень приятно. Остальной народ переедет через 2 - 3 дня. Вечером мама держала нас до половины двенадцатого - все расспрашивала о порядках в Болшевской колонии; видите ли, эту колонию хотят сделать точь-в-точь такую же. …
/ Конец листков На обороте : 24/11 июля, воскресенье, стихотворение «Ночь» Полонского/.
Дневник №1
Москва, 1921 год.
26/13 октября. Среда.
Сегодня мое рождение, но оно прошло как-то не особенно заметно. Мама и папа подарили мне различных сладостей, а маленькие и Шурик - яблок В гимназии меня поздравляли только колонисты. Я теперь сижу с Аней Стахеевой. ..Как Шурка напугал менясегодня : я сидела у себя и делала алгебру, а он возился с электричеством. Вдруг у него что-то стукнуло. Я спросила, что с ним, он не ответил, а через некоторое время зовет меня: «Кикс, пойди сюда, в меня ток ударил!» - и таким слабым голосом. Я испугалась ужасно - передо мной возникла картина - Шурка на полу, его разбил паралич, и работает один язык! Прилетаю - он сидит и хохочет. Я рассердилась и стала его ругать, но потом за столом стала рассказывать папе и сама смеялась. Я дошила свой черный фартук, который сделала себе из старой шторы.А славнеький вышел фартучек, главное, как раз такой, как я хотела, и потом, я совершенно сама его сшила!
5 ноября. Скучно что-то ужасно: я сегодня весь вечер читала Чехова - это вместо того, чтобы работать. Господи, какая я все-таки ленивая! Вот Меричка меньше меня, а гораздо больше работает. Мне прямо стыдно бывает, когда я на нее погляжу. Я уроки, и то ленюсь готовить, вот сегодня французское стихотворение только утром учила, пока постель убирала. А еще большая, хуже маленькой, шестнадцатый год пошел! Раньше ведь в 14 лет замуж выходили. Хорошая я была бы своему мужу жена, нечего сказать, только и делает, что книжки читает!
6 ноября. Воскресенье.
Поезд № 82 прибыл в Москву! Это значит, что и наша бабусенька приехала! Вот то радость!!! Я ходила сегодня на рынок, прихожу, а мама мне и говорит «Ведь наша бабусенька приехала!» Я, кончно, сейчас же говорю «Надо за ней идти!» Но поезд стоит уже где - то ужасно далеко, на Старом Курском вокзале, Рогожская товарная станция, и маневрирует на путях. Мы с Шуриком хотели туда отправиться и разузнавать, но мама отговорила. Послезавтра, в будни, мы с мамой пойдем в Главное санитарное управление и будем наводить справки.
Понедельник, 7. Сегодня большой пролетарский праздник - Октябрьская революция. На улицах запустение, езды нет, магазины закрыты, народу мало; но не так в домах - везде по случаю праздника кипит работа. И у нас также Михаил Александрович ставит нам печку.Шурик на скаутской вечеринке
Вторник, 8 ноября. Утром я сегодня была в гимназии, а после 3-го урока ушла домой. В час мама и я отправились. Начало было неудачно: перед самым нашим носом ушел трамвай совершенно пустой, а потом мы битых полчаса ждали. На Петровке у Николая Андреевича мы узнали, что с санитарного поезда еще никто не приходил, и потому решили отправиться сами туда. Мы поехали на трамвае, сели не на тот, пересаживались, и только в 3 часа были у Андроньевского моста. До станции было всего минут двадцать ходьбы, даже меньше. Коменданта поезда мы не видели, только главного врача. Он только от нас бегал, не давал определенного ответа, ссылался, что «Надежда Васильевна все скажет». Он же и сказал нам, что она поехала в Г.С.У /Главное санитарное управление/., и предложил подождать. Но все же мы узнали, что бабуси нет, и потому, конечно, ушли. Обратно мы тоже ехали на трамвае и с маленьким приключением: вдруг по дороге трамвай сошел с рельс, его страшно заколыхало и затрясло. Но его сейчас же поставили на рельсы, перевели стрелку и дали задний ход. Только часов в 6 мы были дома. Печка моя уже почти просохла и дымит порядочно. Собираюсь в субботу устроить баню и хорошенько помыться.
Вторник, 22 ноября Мы дурачились и хохотали за большой переменой, я пришла в класс вся растрепанная и с оборванной подвязкой.После уроков Антонина Николавна поймала меня в коридоре и говорит: «Как мне на Совете вчера приятно было слышать, что тебя хвалили! Говорят, что ты хорошо учишься. Елена Егоровна тоже тебя хвалила, а это что - ни будь да значит». Я конечно, обрадовалась ужасно, но маме приберегу сказать завтра - она меня наказала и не хочет брать с собой в театр, ну, так я утречком ее и обрадую.
Были в театре на «Гибель Надежды» вместо «Двенадцатой ночи», с дядей Аркадием. Очень тяжелая вещь.
31 ноября. В среду хоронили нашего дьякона Сергея Ивановича. Кто бы мог подумать месяц тому назад, что что его уже не будет в живых? Ужасно жалко его; не услышим никогда его голоса, не назовет его папа «петушком». Вчера день был полон событиями: во-первых, мы провожали Мис Кунике, преподнесли ей лист с адресом. Она была ужасно тронута и благодарила нас. На уроке математики у нас сидел профессор Млодзиевский, отец «Тотика». Он на вид не симпатичный, гоняет учеников и страшно сбивает. Меня, слава Богу, не вызывали, т.к. я не знала ни одной теоремы.
1 декабря, четверг. Сейчас я вернулась с вечеринки в гимназии. Я ею положительно недовольна: уж очень многого мы хотели, а получили мало. Сначала мне было очень весело. На антракте Вобла, Коровета и я бегали за Кобчиком на квартиру и привели его. Мы были в восхищении, что одержали над ним такую блестящую победу. Но потом мне сделалось так скучно, что я чуть не ревела. Я почти не танцевала - только кадриль с Таней Муравьевой . «Он» сидел на лестнице и не хотел танцевать, говоря, что разучился. Но Коровета согнала его и заставила танцевать. Он танцевал с Верой и Валюшей, а я сидела и смотрела. Под конец, когда я готова была реветь от зависти и ревности, он подошел ко мне. Душа моя взыграла. Вобла выиграла пари, но это ничего, пускай она попросит все, что захочет! Потом, когда мы уходили, он стоял в дверях. Когда Вера проходила мимо него, он говорит: «Есть проводники? Нет? Подождали бы немного, так был бы». Это он конечно про себя. Дошли мы вполне благополучно, я была дома в 1 ; , а Шурка даже в 2.
Суббота 3 декабря Степана не было, у него болит горло, и как-то вся жизнь потеряла цель . Я так иногда думаю - что было бы, если бы он совсем уехал, или, не дай Бог, заболел серьезно. Что бы тогда я стала делать? Дома то же самое. Приезжал дядя Аркадий, потом я ходила относить наши башмаки в починку и купила по дороге подсолнушков на Лелины деньги, еще на раз осталось .К Шурке приходил Володька Лист, они стали делать опыты с световыми эффектами и пережгли во всей квартире провода. Теперь сидим в темноте.
Понедельник 5. Сегодня мы были у себя в церкви / У Николы Явленного /. Служил протоиерей Трифон и Розов. Торжественно, только уж очень наш хор завывает. В церкви была Вобла, мы с ней стояли рядышком и все время пересмеивались, то на Розова, то на «поджидковатого» дьячка. У меня шла кровь носом, поэтому я чуть не опоздала в гимназию. У меня было два хлебчика, один я отдала Ане и сама ела, а другой дала Степе. Не знаю, может быть, нехорошо это? Коровета говорит, что это ничего, доказывает хорошее отношение. Но все же как-то неудобно. У нас сегодня распределяли роли на Рождественскую шараду, я хотела быть тетушкой Степы ( на сцене), а противный «Сийреужа» сказал, что я мала ростом. Ну что же, бывают и тетки меньше своих племянников. Мне ужасно хотелось! И на репетициях вместе были бы. Я чувствую, что могла бы хорошо сыграть. Я подобрала на рояле всю правую руку «Будь готов», но мне ужасно хочется и аккомпанемент.
Суббота 10 декабря Время прошло так быстро, до каникул остается три недели, а там и Новый Год, и 2-ое полугодие к концу пойдет. Не успеешь оглянуться, а уж весна пришла. Так и вся наша жизнь бесцельно проходит. Меня иногда занимает вопрос, какая я буду, когда окончу гимназию, что со мной тогда будет? Треьтего дня я опять получила послание от Коли иклашевского.Шурка, конечно сказал, что я «должна быть очень довольна», а я, чтобы ему доказать противное, сожгла его. Ах, если бы это было кое - от кого другого - от Степы, я бы до потолка подпрыгнула бы.
11 декабря Воскресенье. День сегодня прошел довольно бесцельно. Я почти ничего не успела сделать: утром помогала в кухне, после обеда прибирались и пилили дрова. Потом я собиралась идти на Некрасовский вечер, но раздумала, в надежде, что успею сделать много дел - и ничего. На Рождество решено опять делать друг другу подарки. Папе я делаю великолепные перчатки из материи, как наши халатики, они будут ужасно теплые. Я всем теперь подарки придумала, кроме Фруши - она просила сделать ей пару носовых платков, а я не знаю, хорошие ли будут.
13 декабря. Вторник. Принесет! Принесет!!! У меня будет его карточка. Вот радость! Я сама не решилась, только начала просить у Танечки / сестры Степы/ и убежала. Короветочка окончила просьбу и просила никому не говорить. Жаль только, что старая фотография, он на ней маленький, ну ничего - и то хорошо. Скорей бы ночь прошла!
14 декабря. Среда. Есть, она у меня! Теперь я обладаю «Его» карточкой. Только, такая жалость, эта фотография снята, когда ему было 2 года. Такой симпатичный бутуз, сидит насупившись. Очень мало похож на подлинник, но все же чувствуешь, что это он, тот, кого ты любишь. Я его сюда вклеила, на стол все равно не поставишь. /На пустом месте в дневнике приписка карандашом: «Была она здесь, но теперь на Пасхе я ею похристосовалась с Н.А., она ведь тоже любит его, и может быть даже искренней/
15 декабря.Четверг. По дороге я спросила, сколько стоит перочинный ножик, такой, как я Шурику хочу купить к Рождеству. Он стоит 100 тысяч, а у меня пока всего 40. Ну, я еще заработаю , сейчас сшиваю папину работу, на чулках можно/М.Х. :может быть на штопке?/, и ведь еще «жалованье» наше - 5 тысяч в неделю. Завтра у нас зачет по физике, надо готовиться. Физик сначала будет спрашивать желающих, а потом всех подряд. Я буду желающая, только вот бы не осрамиться - я сложение параллельных сил не понимаю.
Тетрадь №2 1921 - 1922 г.г.
Автору 15 лет
16 декабря. Пятница. Как я рада, что уже сдала физику! Свободно теперь, так легко! Отвечала всего на 4-. Я плоховато отвечала, и меня спас звонок. Сначала я не умела написать обратную пропорцию, а потом ошиблась в метрических мерах - он меня спросил, чему равен килограмм? Я брякнула - около версты! Слава Богу, был гвалт, и он не услыхал. Кабанство, теперь папа знает, что я ему варежки подарю. Шью я вчера в детской, вдруг папа подкрался как-то, я его совсем не слыхала, цап за перчатку и стал ее надевать. Хорошо хоть, что одобрил; верх из черного сукна что-то все не ладится. А Шурик завтра в гимназию не пойдет - он простудился и перхает, как овца.
Вторник,20 Как мне приятно слышать, что меня хвалят! Вот и Софья Серг. тоже сказала Любочке, что мы с Аней Стахеевой славные ребятки и хорошо учимся! Варвара Ивановна сегодня приходила и то же сказала. Вот на Шурика , наоборот, жалуются, он себя плохо ведет и ленится. А я теперь заметила, что не только я одна заинтересована Степой, но и многие другие. Лена и Нина Швецова, например. Владя Дувакин уже пишет сатиру на то, что Степа кумир всех девочек, начало я уже читала, а как дальше будет, интересно.
23 декабря. Пятница. Нашу троицу сегодня пересадили. Хотя Степа и дня целого дня не сидит на новом месте, а уже выцарапал заветные вензеля « В.К.» /Вера Карпушина?/ Это было как раз за русским, когда я заметила и показала ему глазами. Он ни капельки не смутился, только улыбнулся. Ах, как я завидую и ревную. Право, не знаю, что делать. Неужели все то, чем я теперь живу и мечтаю, так и пропадет, не осуществившись? Тяжело, грустно и скучно.
Суббота 24. Так как сегодня суббота, у нас гости, между прочим пришел Кончаловский. Он очень хвалил Аню /Стахееву, свою ученицу?/, говорил, что она очень славная девочка, прилежная. Уж конечно обо мне никто так не скажет. И отчего я такая уродилась? Я завидую Меричке - обижают ее, плачет она часто, а все-таки я хотела бы лучше быть такой, как она, чем с таким характером, как у меня. Но поздно уже, завтра надо идти на Рязанскую дорогу за картошкой.
25 декабря, Воскресенье. Сегодня Анна Ивановна/?/, Шурик и я ходили на Рязанскую за картошкой. Туда дошли очень быстро, но там, в приемном покое ждали мы около часа - фельдшера не было дома, а жена ушла на рынок. Везти было довольно трудно, но я мало устала. На обратном пути на углу Гагаринского и Староконюшенного переулка я вдруг увидала в снегу что-то блестящее: оказалось, это связка ключей на кольце - десять штук. Вот бедный человек, кто их потерял! Я обязательно хочу завтра на перекрестке повесить объявление - может, кто - ни будь и объявится. Дома, вечером, я сидела и работала - сначала немного папины варежки пошила, они что-то плохо у меня продвигаются, а потом маме платочек скроила и наметала. А какие чудные подарки мама всем нам троим девочкам делает! Белые платья бумазейные, с вышитой отделкой.
Вторник, 27 декабря. Как меня Степа сегодня обидел. Я услыхала, что он радовался, что Шурик принес сыру, и я написала ему записку «Степа, не хотите ли сыру?» А он в ответ прислал записку такого содержания: «Почем фунт?» Мне стало так горько, так обидно, прямо сказать не могу. Я ему ведь просто из дружбы, от чистого сердца предложила, а он… Скоро за мной зайдет Аня и мы пойдем на репетицию шарады в гимназию, у меня маленькая роль соседки, и потом гостьи на балу. Подарки у меня продвигаются - уже 3 готово; я вчера была на рынке, мы продали моего плюшевого медвежонка за 150 тысяч, и на эти деньги с прибавкой моих скопленных 50 тысяч я купила маленьким ленты, а Шурику перочинный нож. Лента, правда, дивная: темного бордо цвета, или, скорее, вишневого, атласная с обеих сторон, и совсем не дорогая - по 40 тысяч аршин. Шурику ножик я купила за 40 тысяч. Недорого - с двумя лезвиями и штопором. Я внушила Шурику и маленьким такую мысль: когда мы продадим игрушечную кроватку и колыбель, у нас будет масса денег - отчего бы нам не купить Фруше кофту? В складчину это будет не так много с каждого - кофточка на рынке стоит 500 тысяч, но ведь можно поторговаться. Я думаю, Фруша будет очень рада.
29 декабря, Четверг. Еще два дня нам учиться. Отпускают нас на 3 недели. Но вот что плохо - в среду будет наш спектакль, а мы роли только по бумажке читаем. Да и костюмы меня беспокоят: для маскарада я возьму костюм «Красной шапочки», а для соседки мне Анечка принесет черную юбку. Мне сейчас столько дела, столько дела, что я не знаю, когда управлюсь со всеми. Главное - подарки - маме не докончила даже одного платка, и папины перчатки не дошиты. Комната моя теперь совсем на хлев похожа: грязь страшная и пыль везде слоями лежит; но вот, даст Бог, на праздниках уберусь.
31 декабря нового стиля. Суббота.1921 год. Ну, слава Богу, ученье кончилось . Я думаю, что успею соскучиться по гимназии. У нас всего две вечеринки будет - наша в эту среду и общая , с какими-то сюрпризами 15 января. Кроме того, у нас дома елка будет, масса угощения: мама орехов купила 7 фунтов и немного денег дала на подсолнушки. Таня Воблина уже сегодня меня пригласила на именины 12-го, но я отказалась - как можно! 12- ое - наш семейный самый большой праздник /Именины и день рождения П.Д.Соловова/. Сегодня я ходила ко второму уроку: Николай Яковлевич привез нам дров и мы их таскали. Назад в гимназию мы поехали на подводе до самого Дорогомиловского моста, там слезли и пошли по переулку мимо Степиного дома. После уроков у нас было собрание, мы долго ждали маленьких. В это время Наташа Нестерова подралась с нашим Матей, она его повалила на пол и уселась на нем . Вдруг, откуда ни возьмись - Мегера. Ничего она не сказала, но так посмотрела, что отбила всякую охоту смеяться. А Наташа и еще некоторые из 7 класса поступили к нам в члены /скаутской организации?/. Мы все вместе ожидали собрания, баловались, танцевали. Анечка теперь уже два танца знает - па -д-эспань и венгерку. Она их будет играть у нас на вечеринке… На праздники нам задано препорядочно уроков: по географии, математике, русскому языку; а главное - после Рождества у нас зачет по геометрии, придется готовиться все время.
2 января 1922 года. Понедельник. Бабусенька наша приехала! !!Она уже тут, у нас на квартире Думал ли кто вчера, что завтра мы будем уже все вместе! Сегодня утром в девять часов вдруг раздается звонок, а потом восклицание: «Бабуся приехала!» Я бросаюсь не одетая, в столовую и натыкаюсь на какую-то тетку. Это она привезла известие о бабусе. Двадцать минут одиннадцатого мы уже поехали на извозчике на Курский вокзал. Там мы ужасно долго бегали по путям, искали поезд . По дороге наткнулись на Тасю, она уже наняла трое салазок, чтобы везти вещи к нам. Оказывается, они приехали еще вчера в 4 часа, посылали двоих людей, и только третья дошла до нас. Наконец мы разыскали поезд. Тася побежала вперед и сказала бабусеньке, что мы приехали. Они помещались в вагоне 4 класса, но в тепле. Бабусенька очень постарела, сгорбилась, но все такая же добрая баловница. Она даже сравнительно бодра для своих 76 лет .
Четверг 5 января/ 23 декабря. Завтра сочельник. У нас будут две елки - одна маленькая в столовой на столе, и другая, побольше - в детской. Завтра будем их украшать и золотить орехи. Я теперь опять помещаюсь в детской, на старом месте. Я так привыкла к своей комнате, мне очень жаль ее. Вещи как-то не умещаются в комоде, а самое главное - негде писать свой дневник. Это хуже всего. Может быть, когда мы будем делать уроки, будет лучше удаваться незаметно писать.
Воскресенье 8/26. Мы наслаждаемся полным покоем; целые дни читаем, никто не гонит нас чулки чинить или подарки делать… В сочельник мы получали подарки- я получила от мамы шапочку малинового цвета с черной отделкой и муфту, очень хорошенькие. Говорят, что шапка очень мне идет. Вчера я была в гостях у Наташи Карпузи. Очень весело было у нее, просто как-то по-семейному. Из наших там были: Ниночка, Галя Карпекина и Оля Померанцева, Аня и я. Было еще несколько человек незнакомых. Танцевали, пили чай и играли в мигалки. Но самое интересное, что там был Шурик и Володя /Лист/. Попали они туда случайно - привязались ко мне с Аней проводить нас. Мама сказала, что их не приглашали, но они привязались к нам под предлогом на Остоженку идти. По дороге они нас угощали пирожным, купили на улице. Очень вкусное было, но только страшно холодное, прямо снег. Мы собирались недолго сидеть в гостях, и они, мальчики , хотели зайти за нами. Они правда зашли, но долго засиделись, потому что и мы застряли. Очень милые люди эти Картузи, все, что говорили мальчики, принимали за чистую монету. Когда Шура пришел домой, ему страшно влетело.
17 января. Вторник. Только три дня нам осталось гулять, а уроки я еще не начала. Маленькие ушли на елку в гимназию, я сижу весь вечер одна. Мама теперь серьезно больна. Она уже больше недели не встает с кровати, ослабела ужасно и жар высокий - сегодня вечером 38, 1. Я открыла, что у Мерички под матрацом имеется дневник, но писано глупо и всего два раза 7 и 11 декабря. Но то плохо, что теперь все знают про мой дневник. Хорошо, что первая тетрадочка надежно спрятана! Плохо теперь стало! Бабуся велит читать ей по-французски и по-немецки, комнаты у меня нет, а тут еще мама больна. Пристают Шурик и маленькие, черти, прямо избить их готова, какое им дело, что я делаю - разве не волен каждый делать, что хочет! Господи, Господи, как я теперь жалею, что нет своего угла! Хоть бы такую каморочку иметь, как у Таси. Хорошо раньше было. Бывало, сделаем уроки, маленькие уже лягут, успокоится все, сидишь и пишешь, и никто не кричит, что поздно. А тут на виду.
Суббота 21.Сегодня я уже второй день в гимназии после каникул. Степа таперь приходит в школу в новом костюме - коричневый, как будто вязан. Ужасно к нему идет, я на него наглядеться не могу. Хорошенький он ужасно, я все еще очень сильно его люблю. Это колония ужасно помогла, если бы мы не жили вместе, я давно бы бросила его. К нам поступил новый мальчик, Андрей Пестель- мерзейшая рожа у него! Отвратительная! Мне ужасно почему-то не нравится. Сегодня была генеральная репетиция «Бабьего дела», завтра будем играть. Я чувствую, что очень плохо играю, мне нужно кричать, а я визжу как-то. И между тем чувствуется, что и другие недовольны, но стесняются сказать, что плохо. Зато вот Любочка замечательно кухарку играет, и фигура у нее точь в точькак надо - она себе везде подушек подложила. Короветочка тоже очень хорошо играет. Когда мы ждали Антонину Николаевну, Ася играла очень красивые вещи, две мне ужасно понравились, в особенности «Три пажа». Вобла мне даст ноты, она хочет переписать у Аси.
Среда 25/12 января. Сегодня папины именины. Наш большой семейный праздник прошел тихо и незаметно. Мама все больна, и гостей было совсем мало. Даже прием больных не отменяли, в детской у нас раздвинули стол и убрали хорошенько. Сегодня первый день, который я пропускаю за этот год, и то не по болезни. Я осталась только для того, чтобы помочь Тасе испечь чего - ни будь к вечеру. Угощения было мало; мы спекли 3 пирога с клюквой и маленьких пирожков с мясом и рисом. Лютеры приходили, но были постыдно изгнаны, потому что папа спал, а у нас в детской был хаос. Акимовы конечно пришли, Емельяновы, Николай Андреич и Полосины, и кроме того, еще кое - кто. Даже /бывшая княгиня/ Дембская пришла поздравить папу. Мне сначала захотелось поиздеваться над ней, но потом стало ужасно жалко; я взяла и отдала ей свой пирожок. Она его так схватила, и стала с жадностью есть, видно, давно, бедная, хорошо не ела. Не знаю, но может быть и нам скоро придется голодать. Вот доктор Дунаев рассказывал ужасы про то, как голодают по Волге. Он говорил, что вечером нельзя пройти по деревне - убьют и съедят, покойников вырывают из могил, глину едят, из земли пекут хлеб. А у нас -то как в Москве! Магазины на каждом шагу, роскошные, и покупают люди! А скоро, может, помирать придется… Мы разоделись в белые платья и прислуживали гостям, т.е больше я одна. Папе делали подарки, из городской больницы прислали торт, а Полосины подарили печенья и просфорку домашнего изделия. Кроме того, папа дал еще 450 тыс на печенье. Мы с Меричкой ходили к «Вичвал»/?/, и купили два фунта по 180 , но ужасно вкусное. Это было самое дешевое. Гости ушли только в одиннадцатом часу, и тогда, когда их попросили перейти из детской в столовую. Ужасно странно, как они не понимают, что больной человек в соседней комнате, а они курят и кричат. За день я ужасно устала, мне было грустно, я легла в постель и плакала, плакала, сама не знаю от чего.
Пятница, 2 февраля. Я была в гостях у Нины Кончаловской, только все-таки не весело было, очень много незнакомых. Зато я ушла рано - в 10 часов, назад было страшновато идти, я тогда привязалась к какой-то парочке, а по Староконюшенному уже все время бегом бежала. Шурик и я затеяли грандиозную спекуляцию - покупаем книги дешево, а продаем дорого. Нашли на Арбате какой-то магазинчик, они совершенно цен не знают, и купили у них Гейне и Полонского, замечательные, с иголочки, в красивом переплете. Ну, одним словом, после перепродажи получилось 250 тысяч чистого дохода. Я теперь богата - больше ста тысяч у меня, но мне массу вещей нужно: во-первых, циркуль, тетрадку толстую клеенчатую, потом карандаш хороший и много еще чего. Мне хочется шоколаду поесть. Разве истратиться, купить? Да, сегодня , 3-го , Шуркино рождение. Мы сегодня вместе с ним шли в гимназию, опоздали ужасно. По дороге зашли в булочную и купили по булочке, теперь они уже 20 тысяч стоят. Я между прочим усмотрела плиточки шоколада, по 15 тысяч, купила одну и преподнесла Шурику как подарок, сунула ему в карман. А когда я шла обратно - я уходила с 5 урока, я залезла к нему в карман шубы, вытащила шоколадку и положила Степану. Я ведь все так решаю - не успеешь моргнуть, а я уже какую - ни будь глупость сотворила. Уж потом по дороге я сообразила, какую глупость сделала, а возвращаться было поздно. Ну, все равно уж. Может быть как ни - будь обойдется. Теперь я очень сошлась с Ниной Андреевой - обе мы безнадежно влюблены в Степу, и обе только молча можем его обожать. Часто я думаю - а счастлив ли он со своею Верой, гордой и холодной. Вот теперь у нас по большим переменам устраивают танцы. Он обыкновенно стоит у стенки , я напротив, и смотрит на танцующих. Я вижу, что он внимание обращает только на нее, на свою Веру. Сколько нежности, обожания видно в его глазах. В эти минуты я не знаю, куда деваться. Плакать хочется от ревности и досады. Я тогда ухожу куда - ни будь на лестницу, но и там не могу оставаться, меня притягивает опять в залу. Ну вот, хоть я и вижу все это, но как -то все еще надеюсь Правду сказал Владя Дувакин : «Надежда девочек питает, надеждой каждая живет - авось судьба, что все меняет, к ней сердце Степы повернет!» Прав он, тысячу раз прав!!
6 февраля/24 января, понедельник. Все мои козни с этим шоколадом открылись! Я уже как только пришла в гимназию, заметила, что Степа очень странно на меня смотрит. Только за вторым уроком я смекнула, что, верно, он узнал все. И так это и вышло: сегодня мои именины, и все меня поздравляли, тискали, целовали. Степа, между прочим, тоже меня поздравил! Когда Танечка /сестра Степы/ с Верой меня поздравили, они обняли меня и мы стали ходить по коридору. Вдруг Таня спрашивает таким умильным голоском: «А ты Степе ничего в карман шинели не клала?» Я замерла, а сама говорю как ни в чем не бывало : «Нет» - «А ну, посмотри мне в глаза!» - Я ужасно покраснела, спрятало лицо у нее на груди, а когда они стали смеяться, я убежала. Вот это штука! Теперь Шурка мне проходу не даст с этой историей.
7, вторник . Последнее время у нас какое-то сумасшествие на всех напало. Дикий гвалт стоял во всем коридоре и продолжался долго после звонка. Степа и Шурик были красны, как кумач - одного кто - то чуть не задушил, а другой подрался. Вдруг влетает Антоха , разъяренная до последней степени. Она стала нас распекать, уж она кричала, кричала, чуть не охрипла. Мы немного присмирели, сбились кучками и болтали….Мама все еще ужасно сильно больна, она очень сильно страдает, папа совсем голову потерял, на днях он даже плакал. Ужасно, прямо можно прийти в отчаяние. Еще только спасение, что бабуся здесь и Тася тоже. Мама ведь теперь Фрушу видеть не может /?/, как она одна обходилась бы - не представляю, мы ведь все время до 3-х часов в гимназии. Да, а вот уроки у меня идут совсем плохо, я теперь по вечерам уроков не готовлю, так, «на авось» надеюсь, что не спросят.
9 февраля, четверг. Слава Богу, маме сегодня немного получше, аппетит появился , и спала ночью лучше. Дай то Господи, чтобы она поскорее поправилась . А то все как - то не то - и не повеселишься от души, и в гимназии я уже третий четверг не остаюсь на наши собрания общества, пожалуй, исключат, - да ну, ничего, мне уже порядком надоело все это.
Моя бабушка Мария Брониславовна Соловова умерла от рака в феврале 1922 года в возрасте сорока семи лет. Дед, оставшийся с четырьмя детьми на руках, больше не женился. На своей работе «Методика исследования хирургических больных», подготовленной к изданию в то время, дед написал посвящение: «Благодарной и светлой памяти жены моей Марии Брониславовны Солововой, принимавшей участие в создании этого труда даже в дни своих тяжких страданий».
Погорелое Городище, 5 июля 1922 г /Ксения Соловова гостит у своего дяди Аркадия Дмитриевича Соловова/
Все-таки я тут, так хотелось приехать. Тетя Ляля /Лариса, жена Аркдия/ и бабушка /ее мать/были добры со мной, хорошо и привольно жилось мне тут, пока не приехали они - маленькие. И тогда началось и пошло, совсем как в Москве. Ссорятся, спорят, придираются к каждому слову. Боже мой, хоть бы они поняли, что в гостях, не показывали своего миленького характера. Я знаю, у меня тоже дурной характер, но я стараюсь сдерживать его. Но иногда прямо не могу смотреть на их рожи - совершенно избаловались, Тася их обслуживает, прибирает, убирает за ними, а они ровно ничего не делают. Меричка совсем как бабочка - крошка: Тася ей дай, Тася прибери, а ведь девчонке четырнадцатый год пошел. Только и делает, что из-под кур яйца таскает. Ну, да ладно, я стараюсь с ними поменьше сходиться. Хорошо тут. Домик, как в деревне, четыре окна на улицу, лавочка, потом двор - и скотинка разная, начиная с цыплят и кончая коровой; двенадцать уточек, десять кур, два поросенка, овца и корова. Это во дворе, а в доме еще Бобка, злой пес, который только и делает, что лежит у бабушки на постели, а на двор боится выйти, потому что черная наседка на него кидается; вот дурак - на людей кидается, не боится, а его курица бьет! Еще есть Кисюлька, маленький котеночек, у него вся мордочка как бы измазана сажей, ужасно уморительный зверек, когда мяучит, разевает рот и пищит. Теперешняя корова взята очень недавно - в день моего приезда старую яловую корову продали, а эту купили только через неделю. Боже мой, какая была возня, когда ее покупали- торговались, как жиды - Алексей Николаевич тут один по фамилии Меншутин, а по прозвищу Голенев.
ТЕТРАДЬ № 3 (продолжение дневника Ксении Солововой)
20/7 августа 1922 г.
Попробую опять продолжать вести свой дневник, как я его писала до мамочкиной смерти. Все тогда перемешалось, все было все равно, кроме , конечно, одного - ее уже не было с нами…Недавно, когда я гуляла с папой у сквера храма Христа Спасителя, я ему сказала, что написать мне легче, чем сказать то, что я думаю, но ведь это еще зависит и от чувства стыда, которое меня не покидает, когда я говорю что - ни будь от души. Но иногда даже в этой тетрадочке не все напишешь именно так, как чувствуешь, слов не хватает, выходит сухо и неодушевленно. Маленькая скучная жизнь! Правду говорит Фруша, что это от того, что мы проводим все свое свободное время за книгами, только читаем «чужие мысли», а сами не думаем. Оттого мы и не можем жить дружно между собой, а грыземся и ссоримся все время. Тяжело, должно быть, мамочке смотреть на нас. Я стала груба к бабусе, невежлива, а про Лелю /Ольгу/она даже сегодня мне сказала: « У Лели такой отвратительный характер, что я даже не знаю, можно ли будет ее исправить; она будет бич своей семьи, если только она когда - ни будь будет у нее, и горе своего несчастного отца». Нет, если так, то я, я постараюсь оградить папу от нее, чтобы он - то невинно не страдал! Ведь он не виноват, он не знает даже, какая она сейчас!? Бог с ней пока, не мне ее судить. Вчера Тася уехала от нас с дядей Аркадием, пока в Крым за вещами, а оттуда она прямо заедет к себе домой, но к нам все - таки вернется. Нам теперь будет много работы, вся приборка ляжет на нас, в особенности будет трудно, когда учение начнется, а ведь это скоро, скоро будет. Мне наверно, трудно будет привыкать - я так избаловалась - сплю до 9 ; , одеваюсь , не спеша и т.д., а там: в 8 часов вскочить и успеть до девяти умыться, одеться, две постели постлать и убрать две комнаты. Осталось полторы недели, они промелькнут, как миг, а завтра еще Шурик приедет, нам надо с И.И. призаняться, математика не вся сделана, да не мешало бы просто подогнать. Боже мой - и вот все лето, на которое я возлагала такие надежды - учиться хотела и музыке, и языкам, и другим разностям, а вместо этого - так , прогуляла, прочитала.
21 понедельник. Ужасно крупный разговор был у меня с Фрушей. Она, как и всегда, упрекала меня в лени, в грубости и всех других пороках. «Ты за последнее время стала просто отвратительна, я презираю тебя! Большая стала, что нужно скоро «Ксения Петровна» говорить, но ты должна сначала заслужить уважение, чтобы можно было так звать такую сморкачиху!» Я, конечно, стояла и слушала как будто спокойно, но Боже мой, что было у меня на душе, когда она говорила про папу, что я когда-то была его гордостью, но недостойна теперь. В постели же я до головной боли доплакалась. Фруша сегодня почти не разговаривает со мной. Я буду изо всех сил стараться, и Господь пошлет мне, чтобы заслужить любовь и уважение окружающих.
23 августа. Среда. Сегодня полгода со дня мамочкиной смерти. Мы были все в церкви на заупокойной литургии. Много не было народу - только Емельяновы, Лютеры и Полосины. После обеда папа ушел к себе и ужасно плакал, и не выходил до пяти часов. Я прямо не могу видеть, когда он плачет, у меня сердце в груди разрывается. И я знаю, что ничем, ничем ему не могу помочь. Тогда я молюсь только о том, чтобы Господь его утешил…
Среда 30 августа. В четверг мы все трое, Леля, Меричка и я под начальством Полины Захаровны /соседки?/ ездили в Голицыно за грибами. Мы из дому вышли в 7 часов, а вскоре и Шурик пришел Вырос, поправился, загорел. Смешно сказать, а мне первый день как-то неудобно с ним было, я стеснялась его. Иногда даже мысль глупая приходила: а почему я с ним «на ты». Но теперь идет все по-прежнему, хотя и не совсем. Дядя Аркадий во вторник возвратился из Крыма, привез немного вещей - кастрюльки, посуду, иконы, портрет диди /дедушки Александра Федоровича Чуйкевича/, 4 одеяла, которые бабуся раздарила нам четверым. Вощинины, у которых хранились все эти вещи, оказались ужасными мошенниками, они нещадно обокрали бабусю - огромная корзина с бельем пропала, Тасина корзиночка оказалась вскрытой, причем сандалии оттуда оказались на ногах у Вощининой, ну и еще кроме этого много-много чего. Тася одна поехала в деревню к себе и вернется не раньше, как через две - три недели, а у нас в это время ученье начнется, трудно мне будет в первое время. Завтра последний день, и кончаются наши каникулы, впереди 9 месяцев холодной скучной зимы!
1 сентября 1922 г. Ну, вот, я таки дождалась! Вчера я оставила эту тетрадку под скатертью, а сегодня, когда меня позвали к бабусе, Шурик с кем-то еще нашел мой дневник. Теперь он все знает. Теперь я совершенно не знаю, куда прятать мои дневники!
17 сентября, воскресенье. Если я буду так продолжать, то далеко не уеду. Надо же наконец быть аккуратной и последовательной. Занимаемся мы все в той же комнате на 4-ом этаже, мы с Аней сидим на тех же местах и даже на той же парте . Пока у нас три урока, а когда будет пять, нас, наверно, будут выпускать гулять в сад - сделан забор, великолепный, высокий, из цемента. Ужасное несчастье - у нас нет больше Елены Егоровны, она отказалась от нас решительно, и у нас был уже один урок географии - и с кем же - с Антохой. До чего она мямлит, даже противно слушать…Из новых - русский будет с Елизаветой Николаевной /Коншиной/, с ней мы будем проходить русскую литературу ХУ111 века, мне кажется, это будет очень интересно.
23 октября. Понедельник. Через два дня мне шестнадцать лет. Год моему дневнику. На рожденье мне, я думаю, ничего особенного не подарят - бабуся - синее платье, оно уже сшито и висит в шкапу, это я знаю, но его все равно подарили бы и без рождения, потому что мне нечего носить. Я так выросла за лето, что никакие платья из старых мне больше не годятся. В гимназии мало чего нового. Теперь у нас, у старшей ступени, есть уроки пения, один раз в неделю, я ужасно рада. Мы так симпатично пели, хотя нас еще не разделили на голоса, а мы уже выучили 5 - 6 песен. Сегодня мы разучивали Брамса «Венгерские танцы», очень красивая вещь, только слова какие-то несуразные. Насчет Степы: он разлюбил свою Веру, потому что, как он выразился «бесплодная любовь долго продолжаться не может, но если она захочет связаться со мной, я всегда готов». Ну, а этого никогда не будет. Вера слишком умна, чтобы не понимать, что это за штучка, этот Степа. Я тоже его раскусила и разочаровалась в нем. Он ужасно испортился за последнее время, и что я от Шурика узнала - он пьяница. При каждом удобном случае он так и смотрит, как бы рюмочку стянуть. Это ужас! А что будет, когда он вырастет и станет самостоятелен?... Антоха отказалась учить нас - это потому, что мы хотя вели себя очень хорошо, но последней каплей, переполнившей чашу, было то, что Шура сказал, что Ветлуга впадает в Терек. Вследствие этого мы принуждены учиться сами, а в ноябре будет зачет, и тогда спросят все сразу. Сегодня, когда Аня и я возвращались с пения, то около Смоленского догнали Елену Егоровну. Она ласково поздоровалась с нами, а потом сказала мне «Что это, Киса, я слыхала, что ты стала хуже учиться? Отчего это? Когда я на Совете услыхала это, то даже переспросила». Я пыталась ей объяснить, что будто математика очень трудна стала, но чувствовала, что она что-то плохо верит. Как мне стыдно было! Теперь я хочу, чтобы на следующем Совете она могла бы порадоваться, чтобы у меня по всем предметам было хорошо.
24, вторник. Восхитительные вещи узнала я: Щурик, Меричка и Леля - вся эта орда читала все мои дневники, и даже те, которые были в тайнике. Мне не так жалко, что они читают, но ведь они насмехаться будут! Теперь я отдала старые тетрадки папе под замок, а для этой я тоже придумала хорошее место!. По-русски в гимназии мы теперь проходим о романтизме. Я думаю, что у меня романтическая натура - это пристрастие к дневникам, к сохранению разных старых бумажек, писем и разной подобной чепухи. На рожденье свое я решила позвать гостей, мальчиков и девочек, только справлять будем в воскресенье. Угощение наверно, будет хорошее, Фруша обещала сделать мятные пряники и бисквит, в него она хочет запечь боб, и потом, кто его получит, будет “Bonenkonig” /Бобовый король/. Я не знаю, стоит ли это делать.
25 среда. Ужасное происшествие в гимназии - Игнатов так избил Колю Миклашевского, что тот ушел домой. Случилось это так: третий урок был французский, вдруг Ольга замечает, что не хватает пятерых человек ( в том числе, конечно, и Шурки). Вскоре четверо возвратились. Через некоторое время входит Колька, растерзанный, бледный, и просит отпустить его домой. Когда Ольга спросила причину, он отказался ее объяснить, сказался больным и ушел. Лошадь возымела громадное подозрение на наших мальчиков - не они ли избили Кольку. Они молчат. Тогда Вера вдруг говорит «Ольга Николаевна, я знаю, его избил Игнатов!» Тогда у всех языки развязались, один перед другим стараются - они боялись Игнатова, если бы он узнал, кто это сказал, то не сдобровать бы тому. Оказывается, было так: в маленькой зале Игнатка бросил в Четверикова диванным валиком. Коля - забияка, не будь глуп, стал ругаться. Игнатов пригрозил, что побьет его. После этого все пошли в уборную, Игнатов прижал Колю к стене и спросил его: «Кто я?» - Колька продолжает: «Св….и св…!» Тогда тот начал бить его по лицу, руку выворачивал, и кончил тем, что бросил со всего размаха об пол. Наши мальчики, оказывается, утешали его. На большой перемене приходит тетка Миклашевского - жаловаться Ольге Николаевне. Поднялся страшный скандал. Игнатова отправили домой, а к Кольке позвали доктора. Только успела эта тетя Саша уйти, идут трое типов - гости - французы, осматривать нашу гимназию. Как раз кстати они пришли, у нас такой скандал! И так Бог знает, какие слухи ходят по Москве о нашей школе, а тут еще прибавка. Дело в том, что Лида Шнор слыхала в трамвае разговор, будто бы в Алферовской гимназии в У1 классе две девочки подрались и катались по полу! Вот ужас-то! Это мне рассказала Анечка - мы ходили по коридору и разговаривали; вдруг Злата: «В чем дело?» Мы ей сказали, и она говорит: «К сожалению, это не слухи, это правда, и подрались Наташа Кускова и Лена Пришлецова; они вцепились друг другу в волосы и катались по полу; их растаскивали и не могли растащить». Это номер, признаюсь. Слава Богу за нашим классом еще таких вещей не водится, а он считается худшим во всей гимназии.
13\26 октября.
Сегодня мое рождение и год моему дневнику. Как подумаешь, что мне уже шестнадцать лет! Господи, в прежние времена уже девушки замужем были, а я такая девчонка! Папа подарил мне золотенький медальончик, дуся ужасный! В середину я сегодня уже вставила мамин и папин портреты, вырезала их из фотографий - только лицо, получилось замечательно хорошо. В гимназии никто не знал, что сегодня мое рождение, на обратном пути я только сказала Ане. Колька Миклашевский не пришел сегодня, с ним что-то серьезное - он не может головы повернуть и лежит. Игнатова тоже не было.
27, пятница. Теперь у нас по средам будет что-то вроде клуба, в 8 часов будем собираться. Сергей Владимирович /Бахрушин/ будет что - ни будь читать из Шекспира или Шиллера. Первую вещь, которую мы будем читать, будет Ричард 111. А «Разбойников» мы сегодня дочитали. Сегодня я пригласила гостей на воскресенье, 7 девочек и 4 мальчика, без нас, конечно. Завтра папа даст денег, и Фруша и я пойдем покупать угощение. Траты будут очень большие, около 50 миллионов.
Вторник 31 октября. Ах, как мне все-таки Степа нравится, сказать не могу. Были гости у нас в воскресенье, играли, танцевали, только как - то не очень оживленно было, как бы мне хотелось. За столом совсем мало разговаривали и плохо ели - не знаю, может быть им не хотелось, а может быть и стеснялись. Из всех гостей бабушке и Фруше больше всего понравились: Степа (Фруша нашла ), Аня, Вера Н/ольде/ и Пюзига! Разошлись мои гости в 12-м часу, я залегла спать только в первом. А вчера я задним числом получила подарок - часы, о которых мечтала столько лет! Бабуся подарила мне свои черненькие. Они немного велики и пружинка одна испорчена, только это ничего не значит. Я уже отдала их Михаилу Васильевичу, он сказал, что «это будет Вам мой подарок» , и через неделю они уже будут готовы. Как я рада! Вот зато с квартирой у нас дело обстоит гораздо хуже - уплотняют нас, отбирают холодную комнату. Железнодорожников вселяют в 7 -ую квартиру, а к нам поселят какого-то директора русско-немецкого консульства с семьей. Это еще ничего, но берут у Шурика комнату, это гораздо хуже, вселят туда Ивана Ивановича, - значит Шурика долой и Тасю также. И.И. хлопочет о разрешении занять ему еще лишнюю комнату, т.к. к нему приезжает семья из Смоленска
2 ноября. Четверг. Ночью сегодня случилась очень важная вещь: в два часа приехали из Смоленска Залесские, и Анна Ив., как говорит Фруша, первым делом атаковала плиту. Потом днем приходил Татаринцев и еще какой - то тип из жилищной тройки, ходили по квартире, записали холодную комнату и Шурикину. Да, приходится нам уплотняться, хуже были времена, а все-таки нас не стесняли. Но Полосиным везет, что возмутительно!
5 воскресенье. Утром Тася и Фруша ходили на базар продавать наши старые трубы, половину, наверное, продали и выручили 32 лимона. Это порядочно за такой хлам. Ушли они с раннего утра, хозяйство осталось на нас. Меричка и я убирали всю кухню, посуду перемыли, все привели в наилучший порядок, Шурик даже столовую прибрал - одна Леля ничего не делала. Вот странный человек - она часами может сидеть и смотреть в одну точку, ничего не делая. Я просила ее посуду в столовую отнести - не захотела; тогда я книжку отобрала у нее, она осталась сидеть на окошке и битый час смотрела на улицу. Вот дура, каких мало! Вечером я рисовала папин портрет. По-моему, получилось большое сходство. Папа только засмеялся, поцеловал и сказал: «Ах ты, мышонок!» Не знаю, что он этим хотел сказать.
Четверг 9. Третьего дня мы праздновали октябрьскую революцию- то есть попросту не учились. Утром Шурик и я ходили к Манежу посмотреть на процессии. Мы хотели пробраться на Красную Площадь, но везде были расставлены патрули, конные и пешие, и никого из постронних не пускали. С часок постояли, посмотрели, потом Шурик захотел непременно дождаться своих рабфаковцев и из Коммерческого института / Институт народного хозяйства им. Карла Маркса, в дальнейшем - им.Плеханова /. Шли сплошной массой по Воздвиженке, по Арбату до Афанасьевского переулка. А я замерзла очень и ушла домой. Процессии стояли или шли, Арбатская площадь вся сплошь была занята рабфаковцами; они видно, замерзли, стоявши, и потому развлекались. В одном месте двое типов боролись в шутку, в другом поют песни, в третьем поймали какую - то барышню в кудряшках, и качают ее, причем у нее все юбки летят кверху.
14 вторник. Сегодня день рождения Нины Андреевой. Она пригласила многих, в том числе и нас с Аней. Степа тоже был. Сначала было как-то не очень хорошо, а одно время было весело. После чая играли в фанты и тому подобные игры, стало неприятно. Мне, слава Богу, не досталось ни с кем целоваться, а если бы и досталось, то я ни за какие коврижки не стала бы. Ни за что! Мы с Аней ушли рано, в половине одиннадцатого. Я обещала проводить ее до дому. Шли переулками, правда, одной идти страшно. Жутко мне было идти по Нащекинскому, по другим уж лучше.Когда я шла нашим переулком, послышался звон пожарных, и издали, с горы показался автомобиль, его огни, белые и красные, блестели в темноте. Мне стало так страшно, я остановилась и посмотрела, куда он поедет. Он свернул в Сивцев Вражек переулок. Я так боюсь пожаров, больше всего.
Вторник 21ноября. А нас все - таки, несмотря ни на что, уплотняют. Шурик и я даже дома остались сегодня, чтобы помогать при переноске вещей. Первым делом освободили Полоскинскую комнату. Оттуда взяли нашу рояль, потом папин шкаф - библиотеку, и письменный стол. Они еще отдали мягкую мебель красного дерева. Ив.Ив. сказал про одно кресло, кожаное, круглое (когда я была маленькая, я очень любила в нем играть): «Мне бы хотелось его оставить». Папа по своей доброте конечно говорит: «Пожалуйста, берите, берите!» А мы с Шуриком сейчас же пришли, цап - царап, и унесли. Когда мы тащили его по коридору, Шурик говорит: «Пускай лучше продадим его, чем Иван Иванович свою задницу в нем нежить будет. Он теперь мой личный враг. Я ему объявляю вендетту, месяц жизни.»Третьего дня Шурик написал своему Володьке/Листу/ письмо, в гимназию, чтобы тот купил ему сернистого железа и соляной кислоты: он хочет банку с сероводородом поставить в отдушину под пол.
Суббота 2 декабря. Как гора с плеч свалилась - сдали сочинения. Накануне я сидела весь день, вышло у меня 13 страниц. Я взяла тему «Корсар и Кавказский пленник» - это была тема на выбор из пяти. Другая тема была для всех «Литературные направления на Западе в 17, 18, 19 столетиях» - этой у меня вышло 6 страниц. Легла вечером около 2-х, встала в 7 часов, и как раз только - только успела. Вчера было 1 декабря, иначе говоря, скаутский праздник «День матери». Нельзя сказать , чтобы было довольно весело, но у меня было какое - то ужасно хорошее чувство, когда я смотрела на наших мальчиков, таких необычно нарядных, с торжественным видом, с сознанием собственного достоинства. Степа был какой-то ужасно маленький, а между тем ужасный душка. Домой я попала только десять минут второго. Ну и попало мне от Фруши! Она только легла, я а тут стала стучать, еще на беду звонок испортился. Долго я стучала, уже испугалась, что придется мне тут на лестнице Шурика ждать - а он еще оставался в гимназии, чтобы убрать все, и ключ был у него, как слышу, кто - то идет у нас. Сегодня ходили ко второму часу. Вечером читала «Домби и сын», вот эта книга мне ужасно нравится, да еще «Маленькие женщины, ставшие взрослыми» - это прелесть.
3 декабря. Воскресенье. Приходил сегодня Бельгов, орал, кричал, одним словом, бесновался: «Я привык, что если мне на мозоль наступают, то я на голову наступлю! Я вас так притеснять буду, что вы у меня из квартиры убежите!» Потребовал, чтобы ванную очистили, переднюю, кухню, дровяную комнатку. Ишь ты, важная птица какая, скажите пожалуйста! Законы вздумал диктовать нам, морда жидовская! Шурка говорит, что он сына с собой приводил - мерзкая рожа у него, ужас какая, а в добавок рыжий. Да, хорошие у нас теперь будут дела, если прислуга ихняя у нас в кухне жить будет; еще, пожалуй, вшивая старуха эта от Карасевых будет на кухню шляться - совсем житья не будет. А этот Бельгов оттого так злится, что мы телефон сняли из передней и перенесли к папе в кабинет. Он звонил несколько раз уже, и всякий раз мы говорили, что тут частная квартира, и что невозможно звать рабочего в кабинет профессора, а он в ответ ругался всегда. Сегодня Шурик еще бра взял оттуда и лампочку электрическую, которую он хотел зажулить, вот оттого он и бесился.
4, понедельник. Вот, это мое новое приобретение /карандашный портрет Степы Перфильева/ правда, добыто оно очень постыдным образом, я его просто стащила у Вити Лисицына. Он так и не доискался, хотя остался при мнении, что это я стащила. Ну ладно, пусть. Бельгов со своей семьей въехал сегодня к нам в квартиру. Какие противные сыновья у него - рыжие, и типичные физиономии жидовские. А жена у него ничего особенного не представляет- маленькая, щупленькая, со стрижеными волосами. Он привел ее к нам в кухню и представил: «Это вот моя супруга!» Сегодня они уже готовили у нас в кухне, не на плите, конечно, а на своем примусе. Прислуга у них - деревенская девушка Катя, только сегодня приехала к ним из деревни; рассказала нам, что они недавно только приехали из Персии, и тут в Москве ютились все четверо в одной комнате. Есть у них еще собачка - фокстерьериха. Насчет комнаты для прислуги пока ничего не говорили. А странная у них прислуга эта: кто - то стучал в дверь, она пошла и спрашивает: «Кто там?», потом пришла и в кухню и спрашивает: «Можно впустить, там человек какой - то за дверью стоит?» - Фруша пошла и открыла, а это ее хозяин, Бельгов! В гимназии было мало народу, потому что сегодня праздник «Введение во храм». Два седьмых класса совсем не пришли, а у нас было 18 человек, т.е. ровно половина класса.
Вторник, 5. Отыскалась учительница музыки для нас, мы наверно будем заниматься у Аничкиной, она консерваторка, и ее Аня очень хвалит. Эта берет прилично - 5 лимонов за урок, не то что та, которую рекомендовал Ленин/артист Малого театра/ - она хотела по 15 миллионов, это бешеная цена! Мне теперь очень хочется учиться музыке. Аня говорит, что она не очень много упражнениями пичкает.
11, понедельник. Я сегодня страшно рассердилась на нашу «Пресвятую троицу» /Шурик, Андрей, Володя / они не смеют трогать Федю Бройдо - я знаю, они потому над ним издеваются, что он еврей, пристают к нему, потому что он слабее их. Я так и сказала Андрею Пестелю, что это подлость с его стороны, а он говорит: «Тот меня в лицо ударил». Да,конечно, Федя Бройдо не станет первым задирать, они довели его до этого. Аня стала защищать Андрея, но потом скоро успокоилась. Мне и Ане сегодня много попадало от химика, потому что мы болтали прямо неприлично как, ему пришлось несколько раз остановить нас. Наконец, ему надоело, и он вызвал меня к доске. Я, конечно, знала очень мало.
Суббота 16. Еще в ту субботу я ходила к Аниной учительнице музыки и сговорилась с ней насчет уроков. Вчера я была у нее первый раз Она такая славная, веселая и добрая, очень мне понравилась. Сейчас ясно только то, что я страшно все перезабыла. В субботу же Шурик и я получили приглашение на банкет в четверг 14 декабря по случаю открытия клиники. Повестка пригласительная написана очень важно: «Многоуважаемая Ксения Петровна…»
Понедельник 1 января 1923 года
Еще год прошел и новый начался, что - то принесет он - хорошее или плохое? Один Бог знает. Итак, вчера состоялся наш классный праздник встречи Нового Года. Начну по порядку, потому что события, происшедшие вчера, будут, наверное, влиять на мою будущую жизнь…Погода была ужасная, было так тепло и так таяло, что извозчики ездили на колесах. Из нашего дома мы вышли вместе с мальчиками - Володя, Пест/ель/ и Шурка (Володя, между прочим, был уже навеселе, изволивши дома хлебнуть рюмочки четыре). Они втроем отправились к Степе, этот обещал дать им водочки на вынос, по случаю того, что оргия у папаши уже начнется /отец Степана - Василий Степанович Перфильев сильно выпивал/. Анечка и я завернули в проходной двор, а они пошли прямо. Время до десяти часов мы провели весело, танцевали, болтали, и тут стали собираться мальчики; первыми явились Степа и компания, и к нашему величайшему ужасу - пьяные! Степа был совершенно вдребезги, приставал к Вере Нольде, городил чушь и даже нетвердо держался на ногах. Но что хуже всего - и Шурик напился. Вид у него был ужасный - глаза красные, весь какой - то пришибленный, как побитая собака. Володя вел себя нахально, совсем как пьяный. Они исчезли на время - пошли на холод протрезвляться. Но все начало было как- ни как испорчено. С Шуркой сделалось нехорошо, его тошнило, и мать Наташи давала ему принимать нашатырный спирт, так что он жаловался: «И Степка гадостью напоил, и теперь тоже гадость дают!». И поделом, так тебе и надо! Как он не может понять, что это позор - прийти в чужой дом и так себя вести; это только папу срамить. Шурик скоро протрезвился, а Степа и Володя были пьяны весь вечер и кажется чувствовали себя не очень приятно. Играли в разные игры, сидячие, потому что места было мало - в мигалки, в свои соседи, болтали, занимались флиртом цветов. Я переписывалась с Матей, Аней и Пестелем, и последний, к моему ужасу, объяснился мне в любви. Близь двенадцати мы двинулись в столовую, раскупорили бутылки ситро, и когда часы пробили 12, кричали «Ура» и провозглашали тосты за наш класс, Сира, всех по отдельности. Мальчики разошлись, начали безобразничать, ситро из бутылок стало литься повсюду - на стулья, стол, даже облили пианино и сами облились. Чай прошел довольно хорошо для такой большой и буйной компании. Угощение было очень хорошее, всего было вдоволь. Потом партиями уходили на улицу погадать - спрашивать имена у прохожих Когда я спросила, то мне как - то смешно и серьезно ответили : «Иваан, да, Иван!» По пути на Арбат нас остановили двое типов с барышнями, и спрашивали имена. Один из них сказал : «Я себе беру Ксению». Потом мы смеялись над собой, что не сказали выдуманные имена: Аня -Акулина, а я - Хавронья . В подъезде я нашла Шурика, который пришел раньше. К нашему ужасу дверь была на крючке и цепочке. Решили позвонить, не ночевать же на ступеньках. Нам открыл папа, хорошо, он как раз не спал. Когда я легла в постель, было четыре часа ночи.
Среда, 3. Утром ходили с Фрушей на рынок, закупили свечей на елку, а елку саму искали, но хорошей не нашли. Пришли домой , увидели, что приехал дядя Аркадий. Это хорошо, значит, не придется заботиться о мясе - он дома зарезал своего боровка, говорит, он стал около5 пудов. Привез он нам целый окорок и голову для студня. Окорок решили посолить, а потом отдать в колбасную прокоптить - это будет практичнее, чем жарить так, да и в гимназию будет что с собой брать. Сегодня мы не учимся, а завтра еще идти надо, нас еще не отпустили. Такое безобразие, кончать накануне Сочельника, да Софья Сергеевна еще задала задачи решать. Я ей прямо так и сказала. «Ну, - говорит, - от трех задач вы не развалитесь!» - «А я из принципа решать не стану!» - многие тоже так сказали, даже Аня. Но все-таки на истории, когда было очень скучно, я тетрадь вытащила и две решила, а последняя трудная очень, я ее не понимаю.
Четверг, 11. Вот и праздники настали, одна беда - гуляем мы только одну неделю, через три дня уже идти. Эти дни я провела как-то глупо, очень много читала, а хорошего сделала мало. Папа хотел уехать на Рождество в санаторию «Узкое», но что-то не вышло. Веселилась я мало, на елке была только у нас да у Бельговых. Из праздничных удовольствий предстоит театр - в воскресенье, в «Вулкане», на дивный спектакль «Тартюф».
14 января. Воскресенье. Завтра будет трудный день: папа все - таки уезжает в санаторию, в 2 часа. Я хоть вещи ему собрала сегодня, но только белье, потому что подушка и одеяло нужны будут еще сегодня ночью. Ничего еще не уложила, т.к. на дно сундука пойдут книги, это все нужно успеть сделать завтра утром до школы. Папа уедет на целых 10 дней! Скучно будет без него, и в особенности мне. Некому постель вечером готовить, воду носить и заботиться; пусто будет. Завтра в 2 часа за папой придет автомобиль, и Шурик поедет его провожать. Как бы мне тоже хотелось, я бы посмотрела, как он там жить будет, устроила бы его. Только нет, меня не возьмут, я уж знаю… Были мы сегодня в «Вулкане» на «Тартюф» - трое девочек и Тася. Шурик и Фруша сейчас в театре, смотрят «Воспитание Флаксмана». Из театра мы пришли в восьмом часу, воспользовались, что никого дома не имеется, и стали гадать. Топили воск, выливали в воду и потом смотрели. Груша, прислуга Бельговых, большой знаток этого, объясняла нам, что какая фигура значит. Тасе выходили все какие-то странности: гусь, человек в автомобиле и крест. Груша объяснила, что этот крест - ее девство, которое она несет. Я два раза выливала воск, и оба раза получились венцы, а один раз еще рожа, маленькие нашли в ней большое сходство с Ив.Ив. (Они узнали, что когда я под Новый Год спрашивала имена, мне вышло «Иван». Когда я рассказала это, Тася как захохочет, и долго не могла успокоиться. «А, - говорит, - недаром!»
24. Среда. Завтра папины именины, знаменитое 12-ое января. Сколько радостей , ожидания или же воспоминаний возбуждало оно! Насколько в позапрошлом году оно прошло весело и оживленно, настолько в этом будет грустно и тихо. Все же, несмотря на ни на что ждем гостей - того, кто вспомнит и сам придет, а таких, наверно, будет не очень много. Самое же главное то, что часов в 9 - 10 папа уйдет в клуб.
28 марта. Среда. Первый раз в жизни меня выгнали из класса. Это было вчера, и произошло из - за сущего пустяка. На перемене, последней перед шестым уроком, Колька Микло перевернул парту Киры вверх ногами, тогда мы на не возложили стул, а еще сверху - его книжку, и получилось подобие вигвама. На нашу беду сейчас же после звонка вошла Софочка, рассердилась и говорит: «Кто из мальчиков перевернул парту?» Все, конечно, молчат. Я подняла тогда руку и говорю: «Я!» - «Выйдите вон из класса!» - коротко и ясно. Я поднялась и ушла, за мной Верочка, ее тоже вытурили. Почти целый урок мы вдвоем просидели в уборной и обсуждали свое положение, только под конец нас стало трое - выгнали еще Колю Шиканова - его Васька привязал за ногу веревкой к парте, Софья увидела и выгнала. После урока мы ходили прощения просить, против нашего ожидания она не очень побранила нас, только говорила, чтобы мы почувствовали свою вину. Но все-таки Лошади не пожаловалась.
31 марта. В прежнее время в этот день нас уже распускали, каникулы начинались с Вербной субботы, Хорошее время было! А нам предстоит учиться еще до четверга на Страстной. Просто ужас - все школы МОНО кончают 1-го числа, а мы почему - то 5-го. Ни отдохнуть, ни убраться - ничего не успею.
9/27 марта. Понедельник. Христос Воскресе!! Вот и Пасха пришла. В Великую пятницу мы говели, в субботу - как раз в Благовещенье это пришлось - все причащались. Но как-то так вышло, что мы, девочки и бабушка в одной церкви - у Николы на Песках, а папа - в нашей Николо-Явленской. Да, теперь мы все к нам будем ходить, т.к. настоятель нашей церкви о.Илья Гумилевский - самый известный проповедник. Николай пошел на отставку, на службах являлся мрачный, и чувствовалось, что ему не по себе. Страстную неделю провели очень деятельно, зато теперь отдыхаем и веселимся, с утра до вечера или мы в гостях, или гости у нас.
Были У Полосиных. Шурик и Меричка безобразно себя ведут - она пристает и обзывает Женю Бельгова жидом, дураком, болваном, хотя сама «первая и большая Дурища, притом с претензией на остроумие» и т.д.
!6 апреля. Понедельник. Еще в четверг я была в театре на «Принцессе Турандот» - Шура достал две контрамарки на литерные места мне и папе, мы ходили вдвоем, и было чудно! Завадский душка, мне он страшно понравился, хот я совсем не таким его себе представляла. У него в лице есть что-то трогательное, и когда он улыбается, как будто даже детское. Пиеса сама по себе ничего особенного не представляет, и если бы не было постоянно этих все время проскальзывающих штучек и острот, то показалось бы скучно. Но в настоящем виде смотреть очень весело и легко. Мы сидели в шестом ряду и наслаждались. За нами сидели две пожилые дамы, одна из них знакома с Завадским, и они много разговаривали про него: он очень интересный в жизни и страшно талантливый - чудно играет, рисует великолепно, мотивы свистит из каждой оперы. Кроме того, он хорошо воспитан, изящен, ловок и любезен и т.д. Это я все слыхала на одном антракте, когда папа разговаривал с знакомой дамой. В гимназии особенно ничего не было , только Наташа рассказывала про отца Лили Малаховской - у него на днях убили брата и мать - забрались на квартиру и ограбили все дочиста. Сейчас поздно, двенадцать часов, мы с папой будем пить чай у себя в спальне, тут как - то уютнее, да и в столовой Шурик спит, нельзя большого огня зажечь. А, вода уже вскипела, и папа пришел; кончаю.
Четверг, 19 апреля. Вчера река тронулась, мы все бегали смотреть. Чудно весело было. Аня, Верочка М. и я спустились на набережную и гуляли там по грязи, потому что нас отпустили. Сверху из сада Маленький с Барсуком и компанией кидали в нас снежками, но не метко - мне ни разу больно не сделали. У седьмого класса были еще уроки, поэтому они гуляли в саду. Робке показалось мало, он перелез через забор (а он весь утыкан стеклами) на набережную, а потом прямо на реку, на лед. Прыгали, прыгали они с Митей Ганешиным - и в конце концов лед провалился, и Робка по самую шею оказался в воде!! Кое - как вылез, накинул шинель, и бегом домой. После этого (глупый человек) вернулся к последнему уроку в школу - наверно за тем, чтобы отругали его. Да, и попало ему порядочно. Теперь из-за него нас никого не пускают гулять в сад. Ужасная досада - на дворе такая хорошая погода, а нам предстоит задыхаться в доме.
Суббота 21 апреля. Катастрофа разразилась. Все, что копилось в продолжение двух лет, прорвалось наружу. Нас исключают. И кого же? - весь класс до единого человека. Собственно говоря, на это они не имеют права - половина народу или совсем не пришла, или же в безобразии не принимала никакого участия. Все произошло главным образом по вине Володьки. Первый час был пустой, мы все страшно безобразничали - девочки «заигрывали» с технологом, ходили вереницей по коридору, останавливаясь каждый раз перед учительской. А Володя до того обнаглел, что стал бросать бумажки в чужой класс, где сидел Артюшков. Тот так рассвирипел, что пожаловался Лошади. Ольга Николаевна пришла в ярость, влетела в наш класс и велела собрать книжки и уходить домой. Было сказано, что ни один учитель к нам в класс не войдет. Тогда, коммуной, решили оставить книги у нянечки, а самим отправиться к Сиру. К нашему великому счастью застали его дома. Сиру сдержанно объяснили, в чем дело, и он пошел говорить с Лошадью по телефону. Положение хуже, чем мы думали- Лошадь настаивает на исключении и экстренно собирает родительское собрание.
Вторник 22 апреля. 1923г. Днем ходили к Сиру. Собралась нас большая компания - к Шурке зашли его мальчики, 6 человек, а ко мне Анечка. Пошли сначала к Вере Благовещенской, а потом к Нателе, на лестнице встретили Злату . У Наташи застали Лизу. Наташина мать только что вернулась из родительского собрания и была расстроена и раздражена: Наташке попало, и Лизе за компанию. Пришли мы к Сиру, и он нас встретил словами: «Слава Богу, все обошлось благополучно». У Сира мы сидели очень долго - было 7 часов, когда я пришла домой. Разговаривали очень хорошо, по душам, не как с учителем, а как с другом. Говорили об Алферовых, и в чем именно состоит тот дух, который Александр Данилович сумел внести в школу и сделать ее не казенным учреждением, а вторым домом. Все же в результате всех разговоров выяснилось, что наш класс - наилучший ( в чем я никогда не сомневалась) почти что во всей гимназии.
* * * * *
НЭП. Национализация Хирургической лечебницы П.Д.Соловова и переименование ее в роддом им.Грауэрмана. Дальнейшее уплотнение семьи.
В 1924 году был объявлен НЭП и сразу же, как по волшебству, Арбат преобразился. Открылись магазины, парикмахерские, рестораны, появились лихачи, огнями засверкали кафе и кинотеатры. Там, где еще недавно в пустых, запыленных и нередко разбитых витринах бывших магазинов бегали огромные крысы и понуро на одном крюке висели проржавевшие вывески, вдруг появились самые различные товары. Шурик на всю жизнь запомнил первый новый магазин в начале Арбата, напротив ресторана «Прага». В его витрине выставили большое блюдо с французскими булками и глыбу сливочного масла килограммов на двадцать. Вокруг целый день стояла толпа зевак, заворожено взиравшая на эти чудесные предметы, невиданные уже три года. При этом Арбат все еще сохранял « человеческие достопримечательности» - здесь можно было встретить старого холостяка, члена-корреспондента Академии наук Сергея Ивановича Соболевского, идущего за молоком в ночных туфлях, или нищенку княгиню Дембскую, просившую милостыню по-французски. На Арбате было шесть церквей и столько же пивных, ходили три трамвая, курсировали извозчики - в 30-е годы все это исчезло.
Лечебницу на Б. Молчановке, принадлежавшую Петру Дмитриевичу Соловову, национализировали, самого деда как домовладельца, лишили избирательных прав. Списки «лишенцев» вывесили в нашем подъезде. В здании его лечебницы (современный адрес – Новый Арбат д. 7) разместили родильный дом, присвоив ему имя Грауэрмана /гинеколога/. Вплоть до 1990-х годов снаружи здания на уровне второго этажа выделялись буквы, выполненные курсивом – Х.Л.П.Д.С. –Хирургическая лечебница Петра Дмитриевича Соловова.
Когда денежная единица во время НЭПа стабилизировалась, знакомые, у которых дед еще до революции одолжил деньги на строительство лечебницы, напомнили ему о долгах, и он, как честный человек, стал ежемесячно их выплачивать. Делал он это в течение шестнадцати лет и выплатил всю сумму незадолго до своей смерти в 1940 году.
*****
Наш буржуазный дом еще в недавнем прошлом имел в подъезде красный ковер от входа до квартир второго этажа и ливрейного швейцара, который по внутреннему телефону сообщал жильцам о посетителях. Теперь же жильцы панически боялись своего истопника Василия Блинникова, жившего с женой Дуняшей и детьми в подвале дома. В нем они справедливо видели своего возможного сурового «уплотнителя». Более предусмотрительные владельцы квартир проводили «самоуплотнение», поселяя по своему выбору знакомых приезжих или москвичей, почему-либо нуждавшихся в жилье. Однако такие меры мало помогали, и обширные квартиры «буржуев» дополнительно заселялись в принудительном порядке - по ордерам совдепа. Так, в порядке «самоуплотнения» дед отдал две комнаты в нашей квартире семье из четырех человек, и в квартире стало жить пятнадцать человек, но это не избавило семью от дальнейшего принудительного уплотнения. Вскоре реквизировали мужской приемный кабинет деда, в который после его разделения на три комнаты въехал с семьей партийный деятель В.П.Бельгов - типичный Шариков, пренеприятный тип. Далее была реквизирована гостиная - ордер на нее получила семья шофера с женой-неряхой и двумя малыми детьми, наполнившая квартиру запахами заношенной одежды, лука и пеленок, которые сушили на батареях, не стирая. В заключение реквизировали столовую, половину которой после ее разделения получил военный прокурор Сергей Николаевич Степаненко, член партии до 1917 года, бывший офицер, пьяница, но по отзывам окружающих - милейший человек. С моей прабабушкой Варварой Андреевной он говорил по-французски, с Бертой Васильевной по-немецки, у Таси (бывшей горничной, также ставшей членом семьи), встав на одно колено, выпрашивал трешки на опохмелку. В 1930 г был сильный голод и страшнейшие оереди за продуктами. Как красноармеец, Степаненко имел право проходить без очереди. Однажды, на глазах у Шурика, он таки полез без очереди, и бабы стали на него орать: «Ишь, колхозный бычок явился!», на что Степаненко ответил: «Не вашего стада!» Замечу, что приблизительно через тридцать лет я слушала лекции по органической химии, которые читал профессор Борис Николаевич Степаненко, отнюдь не пьяница, но тоже милейший человек.
Дальнейшее образование детей Солововых.
Шурик, от природы очень одаренный, способности к математике проявил очень рано. Благодаря блестящей памяти он знал и декламировал бесчисленное количество стихов Игоря Северянина, Бальмонта, Агнивцева, Мятлева, которыми в то время увлекались. Любимым стихотворением Гумилева у Шуры было «Мои читатели». За год до окончания школы Шурик прошел всю программу выпускного класса и, прибавив себе год по возрасту (в ВУЗ принимали с 16 лет, а ему было 15) поступил в Институт народного хозяйства имени Карла Маркса, позднее он стал называться имени Плеханова. Ему как-то удалось преодолеть классовый барьер при поступлении, хотя в графе «происхождение» он указал «из дворян». Ксении же, которая кончила школу на год позже, в приеме документов в Московский университет отказали. Мария, кончившая школу позже, решила идти по стопам горячо любимого отца, и поступила во 2 Московский медицинский институт. Ольга была принята туда же, но не смогла выдержать работу с трупами в анатомическом театре и перешла на факультет журналистики. Через некоторое время она поняла, что и эта профессия тоже не для нее, и поступила на химический факультет МГУ одновременно с Ксенией в 1932г. Однако после окончания школы в 1924 г Ксению приняли только в Московский промышленно-художественный техникум, где она и познакомилась с моим отцом, Сергеем Васильевичем Хлудовым. Он был на десять лет старше нее и преподавал у них химию.
ХЛУДОВЫ
Сергей Васильевич происходил из известной семьи крупных текстильных фабрикантов Хлудовых, Его дед, а мой прадед, Алексей Иванович Хлудов, сын крестьянина, вместе с братьями построил три фабрики в различных областях России – Егорьевскую недалеко от Москвы, Норскую под Ярославлем, Кренгольмскую в Эстонии, а четвертую, - оснащенную по последнему слову техники Ярцевскую мануфактуру под Смоленском - основал единолично на пустом месте; теперь же там большой промышленный город Ярцево. Алексей Иванович практически не получил никакого образования, но отличался природной сметливостью и коммерческой хваткой. Им собрана коллекция древнерусских рукописей и икон (около 1200 наименований), хранящаяся в Государственном историческом музее. Его дочь Варвара, которую он насильно выдал за А.А. Морозова, владельца Тверской мануфактуры, стала известной московской благотворительницей. Ею построены три медицинских клиники – Психиатрическая, Неврологическая, Онкологическая и первая в Москве бесплатная публичная библиотека им. Тургенева. Сын Алексея Ивановича - Михаил Алексеевич завещал деньги на строительство Детской клиники на Девичьем поле, существующей до сих пор. Мой дед Василий Алексеевич, потомственный почетный гражданин, был разносторонне образованным человеком, окончил два факультета Московского университета, получив звания кандидата естественных наук и врача, прослушал курс химии в Гейдельбергском университете, знал три языка, прекрасно играл на фортепиано и органе, обладал широчайшей эрудицией. Получив в 1882 г миллионное наследство, Василий Алексеевич стал одним из пионеров города Сочи, вложив много денег в его развитие (в то время это был всего лишь «посад»). Он купил 1900 десятин земли («Хлудовская сторона») посадил виноградники, фруктовые сады, выписал со всего света около семисот видов редких субтропических растений и заложил так называемый Хлудовский парк. (Этот парк под названием «Ривьера» существует до сих пор; в 2004 году в нем установлен бронзовый бюст В.А. Хлудова, а в 2009 г - мемориальная доска). Для дальнейшего развития Сочи требовались большие капиталы. Будучи человеком легковерным и доверчивым, Василий Алексеевич позволил втянуть себя в авантюру по разработке в Эстонии не существовавших рудников (так называемое общество «Сталь») и потерял огромный капитал. После своей смерти в 1913 году Василий Алексеевич оставил детям лишь имение Пески под Коломной и родовой дом в Хлудовском (Хомутовском) тупике у Красных Ворот в Москве, после революции экспроприированные.
Бабушка моя со стороны отца Нина Флорентьевна Хлудова, урожденная Перлова, происходила из семьи известных московских чаеторговцев Перловых, имевших магазин в китайском стиле на Мясницкой. К счастью, Нина Флорентьевна, женщина весьма умная и практичная, сумела дать всем четырем сыновьям высшее образование.
Младший из них, Сергей, родился 12 июля 1896 года, в 1915 г. закончил Александровское коммерческое училище, а в ноябре 1915 г, имея освобождение от воинской повинности как студент 1 курса физико-математического факультета естественного отделения Московского университета, пошел на фронт вольноопределяющимся (добровольцем), 19-ти лет. В феврале 1916 г. был направлен на немецкий фронт под Якобштадт, где воевал до мая 1916г, когда отдельный 48 Артдивизион, в котором он служил, был переброшен на Южный фронт. Был произведен в прапорщики, а затем в подпоручики. За храбрость был награжден солдатским Георгиевским крестом.
Февральская и Октябрьская революции застали его на фронте.
ДНЕВНИК СЕРГЕЯ ВАСИЛЬЕВИЧА ХЛУДОВА
15 февраля 1917 г. 12 часов дня.
В маленьком вагоне 3-го класса жду отхода поезда – колибри от станции Черный лес, куда прокатился по узкоколейной железной дороге от самого Луцка совершенно зря: на предпоследней остановке меня встретил мой денщик и сообщил, что как раз нынче батарея уходит куда-то к Торчину на место 5-ой батареи; еще узнал я, что Коля Попов /муж кузины С.В.Х. - Наталии Васильевны, ур Морозовой/ произведен в прапорщики и отправился «представляться» командиру бригады; что за две недели наши офицеры и два вольноопределяющихся выпили при благосклонном и весьма деятельном содействии командира штурмовой батареи – около шести четвертей водки; что Роска, Милохов, Захаров – представлены в штабс – капитаны. Мне кажется, что вряд ли что из этого выйдет, т.к. к тому слишком мало чисто «бумажного» официального повода, хотя фактически они все трое давно выслужили шт-капитанский чин. Вообще, много странностей в чинопроизводстве наблюдается за эту войну: ведь Милохов и Роска – кадровые офицеры 1913 года, а пока все еще поручики, т.е. чин этот пришел к ним без всякого влияния войны, хотя они воевали не меньше других. А Вихров, ускоренного первого выпуска осени 1914 года – уже штабс-капитан, да еще со старшинством не то сентября, не то октября 1916 г, в то время как Роска и Милохов -поручики со старшинством 6-го августа 1916 года: выходит, что Вихров, младший на год выпуском, почти на целый год старше чином. Для всякого кадрового офицера это должно быть очень обидно.
С этой последней станции Черный лес возвращаться надо опять же на Полонную Горку и ждать с новой позиции саней. С 11-го числа все еду куда-то, и куда-то наконец, приеду. Отвратительно было ехать от Киева до Луцка а допотопном, грязном , подслеповатом вагоне 2-го класса, настолько пыльном, что хрустело на зубах и глаза разъедало. Попал я в этот ящик еще в 5 часов дня 13-го числа, и, в ожидании отхода стал вспоминать при помощи мозгов, бумаги и карандаша историю моего знакомства с двумя самыми замечательными девушками; если предположить, что Мир есть то, что мы видим и знаем, то можно добавить - в Мире; или, вернее, они больше всего в Мире занимают мои мысли, и каждая совершенно по-своему.
Писать мне тогда пришлось очень недолго, ибо скоро стемнело, и в том гнусном вагоне до 11 часов ничего не зажигали, а потом зажгли две свечки на весь этот вагон. Пассажиры, оставшиеся в темноте, начали протестовать; их протест удовлетворен: им перенесли одну из свечек, горевших в другом краю вагона; но тогда другие пассажиры опять очутились в сплошном м раке, и послышались крики злобы и возмущения. Тогда проводник догадался разрезать свечу пополам.
Какой - то военный чиновник с глазами вора, - объяснил, что железнодорожники экономят свечи для обмена на ханжу /самогон/, и что бутылка этого благородного напитка ценится в один фунт свечей; правда это, или нет, но факт своеобразной экономии свечей остается фактом.
Из пассажиров очень любопытное лицо имел один офицер - красивое, энергичное, спокойное, но вместе с тем надменное, как у хорошего самца, знающего себе цену; ехали еще две сестры милосердия: одна из них с явно «халдейским» оттенком, из породы интеллигентных жидовок; другая - с манерами и самоуверенностью русской красавицы, но похожая на деревянную куклу - игрушку, какие продаются у Троицы-Сергия в Посаде. Против меня сидела обыкновенная (не сестра милосердия) женщина с лицом милой, симпатичной овечки и с нагло-бульварными глазами. К ней тщетно « прилаживался» старый полковник, с обликом монаха из богатого, городского монастыря. Жарко - до невероятности. Запыленный спиртовой термометр R показывает 22 о. Сестер милосердия распарило, и их лица были цвета нежареных котлет.
1 час 30 минут дня
Поезд - колибри тронулся. Езда по этой узкоколейной полевой железной дороге, соединяющей Луцк почти с позициями батарей (от Черного леса ее скоро проведут дальше) - начинается катанье на американских горах на Девичьем поле в былые времена на масленице: под гору летит вихрем до ближайшего подъема, на который вползает с трудом; таких подъемов и спусков много. Скорее бы приехать обратно в Полонную Горку. На разъезде Оздов поезд остановился. К моим четырем спутникам - офицерам, севшим еще в Черном Лесу, прибавилось еще три.
Встречный поезд, встречный поезд! - кричит один из офицеров, и снова я понимать начинаю, что я в вагоне узкоколейки, и весь мираж воспоминаний пропадает. Приезжаем скоро на Полонную Горку. Название, кажется, осталось в память того, что какие-то поляки взяли и загнали в болото около этой «горки» каких-то украинских казаков, частью перерезали, частью утопили, а частью взяли в «полон».
Денщик Мухина рассказывает много новостей, связанных с приездом командира бригады. Ну, об этом после как - ни будь напишу, а то голова болит и устал.
16 февраля. 3 часа дня, или, (по военно-европейскому времени) - 15 часов. И Россия, мол, не лыком шита - знай наших! И у нас, де, в сутках 24 часа. Куда твоя, как говорится, Англия!
На душе скверно. «Правила стрельбы» повторил вчера по дороге от Луцка до Черного леса. Половина нынешнего дня прошла, как мираж в пустыне - вспоминал все события моего последнего отпуска.
5 часов вечера. Все еще сижу на «Полонке». Квартира авто-взводного командира прапорщика Мухина находится здесь в одной из комнат большого каменного дома, где раньше жили рабочие и управляющий какого - то помещика. Мухин занимает две комнаты вместе с двумя старыми прапорщиками подольской дружины.
Денщик его очень любезен, хитер и обходителен; слывет среди солдат - шоферов ( а это что - ни будь да значит!) за неотразимого Дон - Жуана.
Вчера вечером и сегодня все рассказывал о приезде генерала Нечаева - бригадного командира. Нечаев о своем приезде дал телеграмму совершенно неожиданно, когда о нем перестали думать (ведь слух о том, что он выезжает из Двинска возник еще месяц тому назад; ну, а за это время можно забыть многое - не только командира бригады).
К моменту его приезда господа офицеры устраивали пьяные оргии с сестрами милосердия, которых развозили с одной батареи на другую. Водка текла не так, чтоб уж рекой, но ручьем, пожалуй.
Разумеется, поднялась паника, когда прошел слух, что «бригадный» уже в Луцке. Он не заставил себя долго ждать, и явился в старой рваной шинели «мирного времени», т. е из светло - серого сукна, сильно побуревшего. В этой шинели, по его словам, он все время воевал в Осовце, где в свое время был начальником артиллерии, где его «слегка «потравили газами и откудова, по его же словам, он вышел слегка «тронутым». Его многие рассказы об Осовце приходилось мне слышать много раз - это любимая его тема - если не считать «Парижа», - для разговора. Первым делом он произвел смотр шоферам авто-взвода. Заставил командовать какого-то слесаря, имевшего такое же понятие о пешем строю, как сам Нечаев о вежливости и демократичности, которые у Нечаева совершенно испарились, если можно так сказать, из души. Слесарь «удивился», за что получил «в морду» (обычная манера воздействовать на солдат - очень рациональная, по мнению всех военных, конечно, кроме нижних чинов). Чиновник парка , человек умный, ученый, деликатный, в мирное время состоявший преподавателем истории в женских гимназиях ( на каковом занятии он сильно высох), заметил генералу, что слесарь этот, в общем, не строевой солдат, коему давно не приходилось заниматься пешим строем.
«А я вас спрашивал?» - отрезал потомок татар, мрачно обратив свое сухое смуглое лицо со злыми карими глазами. Денщик Мухина хорошо имитировал его.
Да, чем-то кончится дело с «управлением дивизиона?» Нечаев и вызван - то сюда только из-за этого самого «управления», где все дела оказались (при смотре инспектора артиллерии) в совершенно нетронутом виде: рука человеческая почти не касалась их. Так, например, отчетности в дивизионном хозяйстве не было у нас с февраля 1916-го года по самое Рождество, когда произошел роковой смотр инспектора артиллерии 25-го корпуса - генерала Фогеля, а отчетности полагается быть ежемесячно. Выяснилось также, что на бумаге у нас значатся из всего артиллерийского имущества только две разорванные пушки ( у нас на 6-ой и на 4-ой батарее), хотя фактически на всех батареях вместе (4, 5, 6-ой) оставалось еще 10 пушек, плюс амуниция, угломерные приспособления и т.п. снасти. Все это было получено еще в январе прошлого (1916-го года), но не было до сих пор занесено в книгу артиллерийского имущества. Здесь, разумеется, не могло быть и тени злого умысла, а просто пьющий поручик Куприянов мало занимался своим делом, а больше читал бульварные романы и ездил к Зону/?/ Стиль его речи во всем, начиная с его отношения к солдатам, и кончая Зоном - был гнусно-порнографический. Я могу лишь сказать, что это был «сволочь - человек». Потом, «на позиции» , ему уж не было окончательно времени этим заняться: пошли всякие «сестры» милосердия и не милосердия; так шло до июня месяца, когда Куприянов по своей, а главным образом не по своей воле ушел от нас. На место Куприянова на должность помощника начальника связи вступил Штюрмер - жирный, наглый, с щеле -образными глазами поручик из нашего же парка. Мнил себя великим эстетом, держал себя со всеми офицерами нахально, а делать - ничего не делал. В результате при инспекторском смотре оказалось «отрицательное» количество пушек в виде двух «разорванных». Не лучше обстояло дело и с хозяйством дивизиона, коим заведовал подполковник из земских начальников Михаил Оттович Гильдебранд, старый, слегка свихнувшийся человек, совершенно опустившийся (недаром его прозвали «руина Гильдебранда), горький пьяница, добрейший человек и полный бездельник; делопроизводителем у него был зауряд -военный - чиновник (из писарей) Комисаров, абсолютный лодырь; единственный, кто пытался что-то делать - это казначей зауряд - военный - чиновник Самылкин (тоже из простых писарей).
Инспектор артиллерии, как говорят, был вначале удивлен и забавлен такой картиной в хозяйстве управления, а потом - разгневан чрезвычайно, результатом чего было: разжалование в простые нижние чины зауряд - в - чиновника Комисарова, отстранение от должности Гильдебранда, выговор командиру дивизиона, чудом каким-то избежавшему суда, ибо было несколько «упущений» чисто преступно - небрежного характера, да к тому же один из приказов был для какой-то цели отдан задним числом. Была назначена при том же комиссия для расследования всех хозяйственных дел, а временно, вместо Гильдебранда, вступил заведовать хозяйством поручик Захаров, который вступил на сию должность уже после годового отчета, ничем не рискуя.
Приехали лошади. Надо ехать в «хозяйственную часть», а оттудова на батарею.
20 февраля 1917г
На душе очень, очень нехорошо. Один сижу в сырой землянке, и в ушах почему-то все звенит хор из последней картины «Руслана и Людмилы». Грустнее и тоскливее делается с каждой минутой. Чтобы как-то убить время, буду писать дальше дневник - громкое название для бессвязных и безграмотных записок. Последний раз писал 16-го числа, в ожидании лошадей, которые довезли меня до «хозяйственной части». Из этой хозяйственной части я уехал 17-го утром вместе с командиром батареи и поручиком Роской, приезжали мы только на час, чтобы ознакомиться как следует с этой позицией. Прокопов передал мне три письма: «знаменитое Катино письмо», одно от Пети, одно от Елены Егоровны / Катуар/. Успел прочесть их по дороге на соседнюю мортирную батарею, куда ходили знакомиться в качестве будущих соседей, а главным образом, чтобы узнать, где лучше выбрать себе наблюдательные пункты, и каковы особенности боевого участка, начиная немцами и кончая собственным начальством. Офицеры - мортирщики - очень милые (прямо на редкость), в особенности сам командир, подполковник Яхонтов. Неприятно поразило только сходство старшего офицера, штабс-кап. Малинина с Петром Федоровичем Розановым. …
Третий офицер, поручик Руднев - из присяжных поверенных. Симпатичный, но сильно облезлый человек.
Ночь с 17-го на 18-ое провели в резерве у нас, а на следующий день был смотр генерала Нечаева, о чем напишу как - ни будь после, сейчас прямо - таки не хочется писать.
19-ое просидел в землянке, где и сейчас сижу, и где нет окна, вернее, стекол для окна, так что в землянке царит абсолютная тьма: оконное отверстие затянуто палаткой.
Сейчас 6 часов вечера. Я совершенно один, ибо поручик Роска уехал к приятелю, офицеру фанагорейского полка, а командир и Захаров - в «хозяйственной комиссии». Попов - в Москве, Лева Абрикосов - в Туле.
Новая эта позиция расположена в вековом лесу, где дубы, липы, грабы и клены огромных размеров, на фоне кустарника, раскинуты по холмам и балкам. Лес этот - то вырублен довольно сильно по опушке, то, немного отступя от нее, образует страшную чащу, совершенно первобытную. Вот уже несколько дней стоит ясная, тихая и морозная слегка погода. В самом воздухе, в том, как греет солнце - ясно чувствуется залог близкой весны. Так и хочется думать, что наступит что-то хорошее и светлое, но что именно, я и сам не знаю, а на душе какая - то сладко - романтическая грусть - и мучительная, и приятная одновременно. Логика говорит, что ничего хорошего быть не может, что скоро наступят бои, много народа ляжет опять с обеих сторон, а затем наступит тяжелое время для всего государства, разоренного, истощенного и обкраденного всюду, где только можно. Недаром у Петроградских чиновников существует поговорка: « Дурак тот, кто в тылу не наживет за эту войну состояния». Всюду кричат, что «народ богатеет», что «крестьяне живут богаче господ», что «с деревней произошла метаморфоза». Это неверно. В деревне наживает только тот, у кого остались дома, люди, способные работать, да и то эта «нажива» довольно фиктивная, ибо стоимость предметов первой необходимости несоразмерно выше, чем эта «нажива». А о тех, у которых работники призваны на войну, и которые, стало быть, лишены залога своего материального благосостояния - нечего и говорить: положение их чрезвычайно тяжко. Изнеженное и пресыщенное барство орет с высоты своего довольства и обеспеченности: «Мужик богатеет, мужик оделся в шелк» - но ведь это же неправда, ведь это гнусная клевета, которой господа хотят выгородить себя. А что делается внутри этого гнилого по своему устройству и внутренним отправлениям государства? Такой гнусности, такой продажи всех вся и всем не было еще никогда! - На фронте то же самое: здесь, может быть, меньше крадут, но зато полная пассивность или нелепая деятельность; полное отсутствие сплоченности. «Боевые офицеры» ненавидят штабных, а те их, в свою очередь, презирают; штабы и высший командный состав - не знающие сути дела, ибо всякое настоящее дело для них чуждо, - отдают нелепейшие приказания, сидя за много верст от позиций и появляясь чрезвычайно редко там. А если и выезжают наши высшие начальники и господа штабные, так только для того, чтобы «поцукать» и постращать свих подчиненных, рискующих постоянно жизнью и не получающих часто заслуженных ими наград, в то время как штабные офицеры, представляющие и производящие сами себя в чины по протекции и по знакомству (ведь в штабах, большей частью, сидят не простые смертные, а люди «со связями») - ходят с Георгиевскими орденами и другими высшими наградами, совершенно ими не заслуженными. Все эти безобразия происходят на фоне вина, крови и разврата. Иногда мне делается прямо - таки не по себе, как подумаешь, что такое по существу эта «Великая», «Освободительная», «Вторая Отечественная» война, или, вернее/ зачеркнуто две строчки/… идея. Нет, не хочу и думать об этом - это сплошная жуть!
21-го февраля 1917.
Хотел написать о тех событиях, что произошли за эти дни, но не удалось. Придется написать завтра. День прошел незаметнее, чем предыдущие. Ходили на 4-ую батарею, где молодой штабс - капитан фон Вихров (ему всего 22 года) и я дразнили прапорщика Лабутина; почему и как – напишу завтра.
Горло болит и в легких что-то шипит, как у Змея-Горыныча, и надо спать. Полное безразличие, ибо слишком много узнал о разных «артиллерийских премудростях», и голова устала. Наверное, мой глупый мозг распух и разбух, став похожим на стюдень, в ушах – напев Св.Василия Великого, и начинает вспоминаться Москва Великим постом. Пора спать.
25 февраля. «Хозяйственная часть», куда приехал «по ошибке» и от нечего делать пишу дневник. Не писал давно: было лень и тоска смертная. Много читал, устраивал самому себе музыкальные диктанты, мысленно записывая всякие темы. Поручик Роска от сырости в нашей землянке совершенно расклеился – его хронический бронхит так обострился, что целыми сутками он кашляет, как запаленная лошадь.
Последние дни шел снег, и наша «лесная пустыня» походила на декорацию Большого театра, когда поляки убивают Сусанина. На душе – гнусно.
Накануне того дня, что слег Иван Андреевич Роска, ходили с ним на 4-ую батарею. Там долго и успешно дразнил я (при благосклонном участии штабс-капитана Вихрова) – прапорщика Лабутина. Мы утверждали, что если кого и переведет командир бригады в Двинск, то именно Лабутина, прозванного «графом», ибо командующий бригады любит «аристократов» и «хороший тон», и что мечта командира бригады – чтобы уважаемый «граф Лабутин» вступил в законный брак с его дочкой. Ведь, в самом деле, такой зять «хорошего тона» сделал бы честь даже генерал-майору, которому лестно было бы после войны прогуливаться по какому - ни будь бульвару Сен-Мишель или Капуцинов с таким зятем и своею дочкой. Следующий чин Лабутину обеспечивался при самом вступлении в брак.
Много такой пошлой ерунды нес я тогда; это было тем более забавно, что «граф Лабутин», похожий сильно на балаганного Мефистофеля, был здорово испуган уже самою мыслью быть переведенным в 1-ый или 3-ий дивизион нашей бригады. От командира 4-ой батареи – маленького, почти карликового роста человечка с большой головой и небольшими хитрыми глазами, - я получил похвалу: «Вот настоящий сатирикон – у него язык раздвоен, как у змеи. Вообще – большая язва».
Сознаюсь, что тогда мне было это очень приятно, тем более, что мы решили после этого издавать журнал под моей редакцией «Юмористическое обозрение» 2-го дивизиона 9-ой тяжелой полевой артбригады.
До того поглощен в свои мысли, ничего не имеющие общего с тем, что идет вокруг, что до сих пор не мог записать самых главных событий этого времени.
Начну с моего отъезда с «Полонной Горки». Итак, начинаю с 16 февраля – дождался у Мухина в автопарке наших лошадей и поехал в «хозяйственную часть», думая тотчас попасть на батарею. Увидав зеленый огонек лампы в окне хазы, где живет поручик Захаров, и где я сейчас (8дней спустя) пишу дневник – я выскочил из саней, влекомый единым желанием согреться, т.к. прозяб сильно, проехав 18 верст по морозу с ветром. На пороге хаты меня встретил Брегенец – денщик поручика Захарова, и сообщил, что «сам командир бригады здесь и играет в карты».
С ужасом, заставившим меня забыть мороз и холод дороги, предстал я пред мутными карими глазками генерал-майора Нечаева, сухая физиономия коего выразила подобие некоторого удивления, после того, как он меня увидал. Затем преферанс продолжался. Играли: наш батарейный командир, капитан Бурков, Коля Попов /муж кузины С.Х - Нат.Вас.ур Морозовой/, только что произведенный в прапорщики и имевший золотую саперную звездочку на погонах, и сам комбригады.
Наш дивизионный техник, так называемый «Ильич» - молодой человек с «американской» и сильно «подержанной», как говорят в простонародье, внешностью – присутствовал тут же и, будучи отличным игроком, давал иногда советы Коле Попову, у которого бронзовая, почти индейская физиономия с чертами Кондотьера работы Микель-Анжело, ничего не выражало иного, как только желание уехать бы поскорее домой в командировку.
Пока карты сдавались, все стали задавать мне вопросы о Москве и вообще «тыле», на которые я старался отвечать с наибольшей скоростью, дабы не задерживать играющего генерала. Так как предполагался вскоре смотр нашей батареи, то наш командир умышленно проигрывал Нечаеву, который играл плохо и, несмотря на старания нашего командира, все же временами проигрывал. Когда это с ним случалось, то он напевал «Ямщик, не гони лошадей», а когда выигрывал, то самодовольно улыбался и начинал разговор о Париже, столь, по его словам, близком его сердцу. Свою речь он оснащал множеством французских фраз.
Несмотря на свои 52 года и изрядно высохшее тело, о чем наглядно свидетельствуют как его лицо, так и мундир, - он считает себя неотразимым по части «уловления женских сердец всех возрастов», о чем любит рассказывать. На самом деле женские сердца покоряются ему при помощи ассигнаций, и наибольшее количество этих «покоренных» сердец падает на неимущее сословие и, главным образом, на проституток. В общем, все его рассказы косвенно восхваляют уменье его денщика, Дергача, при всех обстоятельствах находить ему «suget”ы, как говорил сам генерал.
!6-го февраля около полуночи выигравший генерал уехал ночевать к себе в хату, версты за полторы от хаты Захарова и в том же районе, на участке в несколько квадратных верст –колонии Будки. Напоследки он сообщил, что думает устроить смотр нашей батареи – 18-го.
Ничего особенного не случилось 17 февраля .
Командир батареи, поруч.Роска и я ездили на позицию батареи и в резерв, где деятельно готовились все к смотру, начиная от фельдфебеля Бобко, умного и хитрого человека, и кончая последним канониром, не умеющим связать двух слов.
На батарее наша офицерская землянка оказалась без стекол, ибо 5-ая батарея, уходя на наше место (верст за 60 отсюдова), взяла почему-то с собой и РАМЫ СО СТЕКЛАМИ ИЗ ВСЕХ ЗЕМЛЯНОК. «Ну, Бог им судья», - подумал я, хотя в следующие два дня, когда мне пришлось жить в совершенно темной землянке, я стал рассуждать иначе.
В тот же день мы впервые познакомились с офицерами 2 батареи 25 мортирного дивизиона. Довольно странно называться этим дивизионам «мортирными», когда им полагалось бы называться «гаубичными», ибо они вооружены 48 линейными гаубицами.
Смотр командира бригады произошел, как и предполагалось – 18-го февраля.
Страшно боялся, что заставят меня командовать «пешим строем». Дело обошлось, к счастью, без всяких дебютов с моей стороны, и смотр, в общем, прошел отлично; только некоторых солдат, за нетвердое знание устава Нечаев таскал за нос в прямом смысле слова, т.е. вертел головою провинившихся солдат, держа за нос, но таких было только двое. В ожидании опроса офицерских претензий мы стояли соляными статуями, не смея оглянуться назад, дабы увидеть опрос солдатских «претензий». Передо мною и Ив. Андреевичем стоял командир батареи, а за ним – командир дивизиона - явно противоположные фигуры. Одна сухая и поджаро-стройная; другая толстая, архиерейская, похожая на колоду. Недаром, - вспомнилось мне, - Бабин, командир 4-го батальона назвал его «архиреем - фотографом». Действительно, он ничем больше не занимается, кроме фотографии, к которой чувствует настолько большое влечение, что при знаменитом нашем наступлении в ночь со 2-го на 3-ье июля 1916 года, когда наши войска прорвали фронт австрийцев и почти без помощи кавалерии, не подоспевшей во - время, забрали массу трофей и около 20 тысяч пленных – когда все «кипело» на фронте, и люди гибли сотнями, - Виктор Иванович Солодовников, командир 2-го дивизиона 9-ой тяжелой полевой артиллерийской бригады, чьи батареи своим огнем подготавливали атаку пехоты – сидел в управлении дивизиона в своей фотографической комнате и…проявлял карточки сестер милосердия, снятых им еще в Двинске. Много курьезного из жизни нашего «комдива» (сокращенное обозначение для командира дивизиона) припомнилось мне, пока я созерцал его объемистую спину. Вспомнилось мне, как он ответил доктору на заявление последнего, что очень дороги лекарства: «Батенька мой, и гипосульфит для меня также подорожал, а я вот – не жалуюсь!»
«Не имеете ли каких жалоб?» - спросил глухим голосом генерал. – «Никак нет, Ваше Превосходительство!» - ответили мы дружно с поручиком Роской. После смотра все закусывали и немного, как говорится на языке военных – «поднадрались» остатками водки, уцелевшей от прежних обильных возлияний. Командир бригады был в хорошем настроении, конечно, на -сколько может быть в хорошем настроении такая персона, как «комбриг». Вообще странно, для чего все это нелепые сокращения, введенные к тому же официально. Телефонисты вначале думали, что это «секретные слова», и ужасно коверкали их, да и не мудрено, ежели начальник артиллерийского снабжения северного фронта именуется сокращенно «нартапсев». Конечно, выигрывается в бумаге, но зато теряется в понятности. При этом начальство не думает об экономии бумаги, когда заставляет телеграммы писать со всеми знаками препинания, выраженными прописью, так что вместо «,» пишут «запятая» и т.д. Однако я отвлекся одной ерундой от другой ерунды, но уж допишу, что было дальше. Итак, комбриг рассказывал много о том, как он настроен устроиться «в дорогом и милом его сердцу Париже» после войны. Букву «а» он выговаривал средне между «а» и «я» - на Петроградско – бюрократический – фатовской манер, когда неожиданно ввалились пор.Захаров и Ник.Конст. Попов. Николай Константинович все больше молчал, помня, что молчание – золото, особенно для прапорщика в присутствии комбрига, и только довольно некстати рассказал что-то о своем дедушке, адмирале Попове, герое Савастопольской войны. Зато «Никодимыч» был в ударе: он незаметно для себя и очень незаметно для других здорово поднабрался водкою, и говорил без конца, обращаясь пьяно – фамильярным голосом к генералу, и вспоминая Осовец, где генерал (тогда еще полковник) сильно его допекал. Нечаев хмуро слушал в продолжение некоторого времени, а потом перебил Никодимыча, проскандировав: «Да, где свету есть конец, стоит крепость Осовец». Мне хотелось тоже продекламировать, глядя на орден св.Владимира, висевший на груди Нечаева: «Осел останется ослом, хоть ты осыпь его звездами». Никодимыч понял это, как поощрение, и снова понес всякую чепуху. При этом его красивое лицо самца – альбиноса налилось кровью, и мне казалось, что вот сейчас того гляди лопнут его глаза, набухшие кровью, да и с концов волос выступит каплями лимфа – до такой степени он весь налился кровью.
Потом К.Л.Бурков очень дипломатично перевел разговор на другую тему, и постарался «поднасолить» шт.к. Клушанцеву, которого все решили выжить из дивизиона. Да это и очень хорошо, ибо сей Клушанцев – какая-то пародия на Печорина, но притом ленивая и сварливая до невероятности. Когда все разъехались кто куда, то я лег на постель писаря и старался как можно скорее заснуть, а потом ехать на батарею, где никого не было.
На душе было тоскливо, а в голове проносились мысли о том, что положение для человечества безысходно, и что рано ли, поздно ли – но люди пожрут друг друга и т.п. Не знаю, насколько верно я рассуждал тогда, ибо логика моя зависела от шести рюмок водки, дозы сравнительно очень малой, но все же способной влиять на логику.
Часа через два приехал на батарею. В нашей землянке не было еще окон: тьма полная, сыро, холодно. Пошел гулять по лесу, от скуки рассматривая огромные деревья и снегирей, красногрудых и синегрудых. Видел двух поползней, этих поразительных по своей живости и ловкости птиц. Зимой 1906 – 1907 года у меня жил в клетке ручной поползень вместе со множеством других птиц. Я прямо-таки сходил с ума, увлекаясь ими, и когда ко мне приходил учитель математики Щукин, хромой и очень славный студент, брюнет восточного типа– то я ему все рассказывал о поползнях не только до урока, но и во время решения задач. Отрываясь от дела, я мало обращал внимания на замечания Щукина, думая только о том, когда кончится урок, и завидуя Ване /брату/, который за стеной, в зале, играл сонату Метнера. Это было, впрочем, уже в марте 1907 года. Однако, надо написать и о других днях февраля 1917 года.
20 февраля - приходили к нам гости: командир батареи 2 -25 (2 бат.25 мор.д.) и один из его офицеров. Это был так сказать ответный визит на наше кратковременное посещение 17-го числа. Явились они в полном параде, надев все значки и ордена. Я заметил в командире 2-25 еще одно качество, помимо всех остальных: он совершенно лишен той русской вялости, самодовольства и «кислоты», что так свойственны нашим начальникам свыше 40-летнего возраста. Когда я обратился к нему: «Господин полковник», - то он поправил: «Прошу называть меня Иваном Васильевичем». Он рассказывал о тех печальных обстоятельствах, убедиться в которых мне пришлось самому при первом же посещении пехотных окопов. Так , например, в 3-ей гренадерской дивизии , во всех ее полках (фанагорейском, сибирском, астраханском и малороссийском) в среднем только по 90 человек в роте; пополнения не шлют со времени последних осенних боев, где они понесли сильнейшие потери, а не шлют пополнений , ибо…не могут подвести достаточного количества питательных продуктов для полного ротного комплекта. В резерв или на отдых идти отказался сам генерал Корнилов, заявивший Командующему Армией, что «мой корпус не желает отдыха». А этот «его» корпус состоит из только что упомянутой 3-ей гренадерской дивизии и 46-й дивизии, где дела – в аналогичном состоянии. Ежедневно из каждой роты в наряд назначается (по дозорам и секретам) по 50 человек из каждой роты. Понятно, что люди сбились с ног в таком непосильном «несении обязанностей службы» и мало боеспособны.
Но генералы мало внимания обращают на это, держась исключительно системы «нагонять страх» на подчиненных, совершенно не входя в суть дела: на участке 25-го корпуса вторая линия приспособленных окопов существует фиктивно, только на бумаге в штабах, а на самом деле вместо нее находится только старая, полуразвалившаяся и лишенная почти проволоки; «историческое» происхождение этой второй линии не выяснено: не то это окопы, сделанные нами в былые времена, не то от немцев оставшиеся. Показания пехотных офицеров расходятся относительно этого вопроса. В этой второй линии и находится один из наших наблюдательных пунктов, другие два – в первой линии, хорошо сравнительно оборудованной.
Настроение у пехоты подавленное, впрочем, оно и понятно – все ведь издергались и устали нервно. Участок деятельный здесь, так что все время ведутся напряженные дежурства – не то что у гвардейцев, где мы стояли ноябрь, декабрь и январь (+1/2 февраля) и где – полное безделье и полное отсутствие деятельности офицеров, и где вся тяжесть военной работы, если можно так сказать, - возлагается на солдат. Вот за такими радужными разговорами просидели мы целый вечер. Под конец вспомнили недобрым словом и кавалерию, романтический (при позиционной современной войне) род оружия, где каждый человек, чтобы сделаться хорошим кавалеристом, должен стать глупее своей собственной лошади. Все единогласно ругали кавалеристов за их вечные опаздывания к прорыву, хотя это ведь и не зависит столько от них, сколько от высшего начальства, ими распоряжающегося. Чтобы развеселить всех, я рассказал, как на нашу батарею заехал однажды какой-то шт.-ротмистр. Я тогда был еще вольноопределяющимся, и в качестве взводного фейрверкера стал ему объяснять устройство орудия. После первых же его вопросов я понял, что предо мною, в полном смысле этого слова – кавалерист, более глупый, чем любая из наших батарейных лошадей. Я нарочно вертел самодельный тормоз у орудия, говоря, что это подъемный механизм для тела орудия, а шт.-ротмистр цедил сквозь зубы: «Очень интересно, очень интересно; а дальность какая у этого дальнобойного орудия?» Надо сказать, что я представил ему нашу пушку модели 1877 года (крепост.120 пудов) и фабрикации 1905 года – как пушку хотя и 1877-го года, но реконструкции 1914-го, и большой вследствие этого дальнобойности. Я ответил, не моргнув глазом: «20 верст, Ваше благородие». Прислуга при орудии еле выдержала, дабы не фыркнуть от смеха, да и мудрено было не фыркнуть, ибо мы с большим трудом и с самым полным зарядом марки Ко добрасываем только на 8 верст неполных, или, вернее, верст на 7 ; .
Зато мортирные офицеры хохотали до упада, когда я им рассказывал об этом случае. «Да, этот штабс-ротмистр был действительно глупее своей лошади»- сказал Иван Васильевич Яхонтов. На этом кончился наш вечер в дымной, сырой и промозглой землянке.
Однако надо кончать писать, ибо я очень много и долго писал – как-никак, а записано за несколько дней сразу и в несколько часов. Все-таки не пропало зря время в этой «хозяйственной части».
Идет подпоручик Кононов, вязнет в снегу, с ним плетется и Никодимыч. Да, я и забыл – через час я еду с ними в качестве члена комиссии по сожжению сарая, где находились лошади, больные сапом . Лошади стояли под навесом того двора, где находится и сарай, принадлежащий «вольным людям», т.е. так называемым мирным жителям. Ух, и споров будет много с хозяевами сарая! Странно, что моим приездом воспользовались для того, чтобы ввернуть меня в эту комиссию; опять – таки судьба устраивает так, что я не зря сюда приехал.
Все на свете непостоянно: ехал я на лекцию штабс-капитана Клушанцева, а приходится жечь сарай.
3-го марта
Вернувшись из хозяйственной части 26-го февраля, я провел эти дни почти в полном безделье: даже не хватало воли писать дневник, который мне начинает надоедать своей бессвязностью и субъективностью всего того, что я пишу; хотя, вернее сказать – не субъективностью, а индивидуальностью. Для чего я его пишу? Для того, чтобы сжечь или, в лучшем случае когда ни будь дать прочесть Мике Владимирову, который подбил писать дневник, и потом уже - сжечь.. Однако, выдержу до конца, хотя и получится совершеннейший морг чувств и фактов.
В России за эту неделю произошел целый ряд самых необыкновенных, огромных событий мировой важности. Из тех довольно элементарных сведений, которые мы имеем из газеты «Киевская мысль» явствует следующее: самодержавие, давившее нас 300 лет и загубившее столько самых лучших людей, казня их и ссылая на каторгу, то самое самодержавие, которое до последних дней не хотело дать ни даже туманного призрака свободы – погубило само себя, и свергнуто ныне народом. Формально под влиянием Петроградских событий Николай 11 отрекся от престола, но, повторяю, это отречение чисто формально, ибо ему ничего другого и не осталось сделать. Не касаясь всей той массы подробностей, связанных с этим событием, которое, как пишут и говорят, прошло почти бескровно (в Петрограде погибло несколько тысяч людей – говорят, около 10), но это только в Петрограде, ибо в других городах ограничилось десятками жертв. Для такого огромного события это действительно почти бескровно!
Я могу лишь с уверенностью сказать, что Россию ждут самые тяжелые испытания, а на свергнутом монархе будет вечно тяжким позором лежать то, что он привел Россию к краю гибели, меняя министров, как перчатки и все время назначая на министерские должности самых отборных прохвостов, изменников отечества и негодяев.
Теперь тирания - пала. Но я уверен, что скоро, скоро «господа и народ» в полном /зачеркнуто/…..поведут Россию к погибели, и рано ли, поздно ли, в больших ли, в малых ли размерах, искренне или под влиянием …./зачеркнуто/ будет гражданская война, а Россию ждет еще многое.
/Конец тетради/
Из автобиографии С.В.Хлудова: В январе 1918 года я вновь поступил в Московский Университет, но проучился там до осени 1918 года, когда поступил в Государственный Контроль Московского Военного Округа в качестве контролера. В1919 году был переведен в Полевую Инспекцию Р. В. С. Республики, а в 1920 году , летом, был направлен Всероглавштабом в Чрезкомвзрыв, где и работал в качестве заместителя Уполномоченного по Московскому (и Орловскому) Военным округам, выполняя инспекторские функции по наблюдению за складами огнеприпасов и взрыввеществ. В 1921 году осенью, после расформирования Чрезкомвзрыва, был переведен на должность преподавателя на курсы по подготовке персонала для взрывскладов и тогда же вновь поступил в 1 -ый Московский Государственный Университет. С весны 1924 года работаю в теперешней химико-технологической лаборатории, которая переходила при различных переформированиях по разным учреждениям… Осенью 1924 года окончил 1 Московский Государственный Университет по специальности «физико-химия».
В Промышленно- художественном техникуме, помещавшемся в Леонтьевском переулке, С.В.Хлудов преподавал по совместительству. Борис Александрович Петровский, его ученик а в будущем – его помощник и заместитель, в конце жизни оставил воспоминания, которые озаглавил так:
СЕРГЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ ХЛУДОВ, КАКОВ ОН ЕСТЬ.
Предисловие
Сергей Васильевич Хлудов – это целая эпоха в моей жизни: 1926 -1958годы. Из 34 лет я пять лет был его учеником и двадцать - первым помощником в служебной деятельности. В последние годы его жизни я, по недостатку времени, естественно, не мог видеть его часто, но когда видел и разговаривал, то всегда ощущал смешанное чувство теплоты и безысходной грусти. После его смерти я хотел было сразу начать писать о нем воспоминания, но резонно воздержался от этого. Теперь же, когда время стерло все наносное, случайное и нехарактерное, когда в памяти осталось то, что не стирается годами, пришла пора взяться за перо. Может быть потомки его когда - ни будь прочтут о своем незаурядном предке. Итак, время освободило нас от “ De mortuis aut bene aut nihil”/ «О мертвых - или хорошо, или – ничего»/, поэтому наш опус смело может получить название «Сергей Васильевич Хлудов, каков он есть». Почему есть, а не был? Да потому, что в наших душах и сердцах он есть, а не был.
Знакомство
В 1926 году после окончания школы я отлично сдал экзамены в Московский ин-т инженеров транспорта (МИИТ). Я мечтал стать тепловиком, знал все системы паровозов, наших и зарубежных, пропадал на железных дорогах, и пр.; кроме того, в МИИТе читал лекции профессор К. – муж моей двоюродной тетки, с которым у меня были хорошие отношения. Однако, против железной стены, требовавшей пролетарского происхождения и 2-х летнего стажа работы на железных дорогах, оказался бессилен и дядя – профессор.
Пока я делал слабые попытки зацепиться за другой институт, сроки были упущены. В тайниках души я был рад и решил на следующий год во что бы то ни стало пробиться в МИИТ. Но мои родные, уезжавшие в это время на работу за границу, были категорически против, и мне, в утешение матери, пришлось идти в техникум Промкооперации, чтобы не болтаться целый год. Смотрел я на это несерьезно – мол, отболтаюсь как ни будь год, и все равно проскользну в МИИТ. Попал я на химико-красильное отделение, и это еще более укрепило меня в сознании необходимости бежать при первой возможности, тем более, что химию я не признавал и ничего в ней не понимал.
Первые занятия по общим предметам не оставили в памяти никакого следа. Но вот начинаются занятия по специальности – колористическая химия, а это ближе к делу. Помню, все мы в этот день собрались не в аудитории, а в нашей мастерской. Преподаватель уже был на месте, и я с нагловато-любопытствующим видом стал его рассматривать. Озадачила военно-техническая форма с двумя шпалами в петлицах, что указывало на немалый чин.
Несмотря на это, весь антураж настраивал меня на скептический лад, но веселый и с юмором. Приготовился послушать.
Сергей Васильевич был высокого роста, без полноты, сложение его можно было бы считать безупречным, если бы не сутулость, резко заметная вверху, к плечам. Лицо овальное, удлиненное, высокий лоб, большой нос. Кожа на лице нездоровая, с тенденцией к съеживанию, цвет бледный, без единой кровинки. Большая лысина, прикрытая кое – как, без всяких претензий темно-русыми длинными волосами, без седины. Маленький, характерно и капризно очерченный рот. Ну и глаза: тогда они не произвели особого впечатления, так себе, не особенно большие, карие с желтовато-зеленым оттенком. Только спустя много времени я познал, как эти глаза играли, и как по ним можно было безошибочно определить, что думает их владелец.
После первой же лекции я определил, что новый преподаватель говорит безупречно интеллигентным языком (что у нас было редкостью), что он увлекается, говоря, что он до тонкостей знает свой предмет, и будет добиваться этого от всех нас. Вообще, триумф был полный, но легкомысленные девчонки расценили его по-своему – сыпались такие эпитеты, как «душка», «прелесть» и т.п. Вот, думаю, как этот «душка» пропишет вам ижицу на первом же опросе, тогда узнаете.
С моей точки зрения, преподаватель он был блестящий, хотя система его преподавания была своеобразна и вызывала осуждение, особенно со стороны ортодоксов электронной теории, которая в это время только входила в моду. Он не признавал никаких электронов, зарядов и орбит; валентность объяснял на пальцах, окисление – это присоединение кислорода или отдача водорода, восстановление – наоборот.
Эти простые приемы, подтверждаемые наглядными примерами, привели к тому, что слушатели очень быстро усвоили самую сущность в первом году, а подведением современных теорий занялись на втором году.
Тот факт, что уже после 2-х месяцев занятий с ним я стал ярым приверженцем химии и химической технологии, говорит о многом. Более того, я невзлюбил механику, и эта неприязнь осталась на всю жизнь. Ведь известно, что химики-технологи и механики – постоянные враги. Прежде всего, необходимо отметить самое главное – читая лекции, он сам крайне увлекался, и это увлечение передавалось слушателям. Нам казалось, что в своем предмете он знает все, и даже больше того. В нем чувствовалось такое искреннее желание, чтобы все, что он говорил, было правильно понято и усвоено. Были, конечно, и обидные срывы – так например, бывало, что при очередном опросе выявлялось, что половина слушателей ничего не усвоила. Тогда он весь сникал, как-то опускался, а затем начинал громить. Выручали в этих случаях любимчики – выяснялось, что кое-кто усвоил неплохо, а часть – даже отлично, и он успокаивался.
Как сейчас, помню один такой трагикомический случай. Окна нашей лаборатории на втором этаже выходили на большой асфальтированный двор, который, чтобы попасть к нам в здание, никак нельзя было миновать незамеченным. С.В.имел привычку опаздывать на 5-10 минут, и тогда ему устраивалась овация – девчонки с ногами устраивались на подоконнике открытого окна, остальные располагались сзади амфитеатром. Как только С.В. появлялся во дворе, начинался ужасный кошачий концерт из приветствий. Он терпеть не мог этих представлений, и обычно громил после них всех подряд. Так было и в упоминаемом мной случае, однако концерт получился особенно безобразный - помимо приветствий, слышались возгласы: «Браво, Сергей Васильевич! Ура Сергею Васильевичу!» Ну, дело будет, подумал я, когда все мы уселись с постными лицами на свои места.
Он вошел, мрачнее тучи, бросил на стол портфель и, не снимая плаща, вызвал кого-то из девиц, послабее. – Мычание и молчание. Следующая – то же самое, и т.д. и т.п. Пошли в ход любимчики, Клава Короткова /будущая сотрудница/ тоже не ответила. Шумов! Глядя на Сашу, на его болезненную улыбку, на нерешительный подход к доске, я понял, что и он не ответит. Было обидно – у меня был уже готов ответ, но подсказать было совершенно невозможно. Саша не ответил, дошла очередь до меня. Я вышел не спеша, с нарочито небрежным видом, и ответил. Садитесь!
И началось. « Ни черта вы не знаете. Это позор! Дома в конспект не смотрите, на занятиях сидите, как на пляже! Целый курс не смог ответить на простой вопрос! Затем последовала пауза – и далее: Петровский тоже ни черта не знает, выехал только на сообразительности!» Разнос шел crescendo /с нарастанием/. Потом он вдруг сразу стих, ослабел, сел и начал тихим голосом диктовать. Мне было его жалко, и я мысленно назвал девок свиньями.
Такие вспышки бывали у него нередко, и их боялись, хотя в общем, всерьез не принимали.
Разговоры между мной и Сергеем Васильевичем ограничивались лишь учебной сферой, он был очень сдержан, да и как-то я не решался найти и предложить для разговора более широкие темы.
Так прошли четыре года. За это время я окончательно утвердился в химии и ни о чем другом не мечтал. Сергей Васильевич стал общепризнанным любимцем, хотя никакого сближения между нами и им не произошло. Как-то, забыл по какому поводу, мы с Колей С. были у него на квартире в Трубниковском переулке летом около 10 часов вечера. Комната его /в коммунальной квартире/ была невелика, сильно заставлена. Сам он играл на рояле. Выслушав нас, бросил жене, что идет к кому-то в гости, и вышел вместе с нами. Мы несколько удивились, но решили – значит, такие порядки…»
Многие студентки техникума были влюблены в Сергея Васильевича Хлудова, но он был женат на своей двоюродной племяннице, Елене Николаевне Костаревой. Еще в 9-и летнем возрастя Леля Костарева объявила, что выйдет замуж только за Сережу Хлудова, который был на 5 лет старше.В молодости он пережил трагическую любовь к певице Наталии Вячеславовне Клеменовской, которую он слишком боготворил, а она его просто любила. Их сложные отношения он описал в письме к Е.Д.Штекер в 1936 г. (« Воспоминание о разговоре после летнего концерта в Сокольниках»). Когда после революции семья Костаревых эмигрировала во Францию, Леля осталась в России и вышла замуж за С.В.Хлудова. В сентябре 1925 года у них родилась дочь Наталия, моя сводная сестра. Брак оказался неудачным.
С.В.Хлудов – К.П.Солововой
10/1-1928
Многоуважаемая Ксения Петровна! ( “Kiska Lemercier”)
Я не могу никак позвонить Вам, по двум причинам, создающим две «физические Unmoglichkeite”ы /невозможности/: 1) я совершенно охрип, как 2 месяца тому назад, и страшно чревовещаю, так что «гражданки» с телефонной станции меня не могут понять; 2) ухожу на концерт «Бори Филицианта», а уж из Большого Зала, хоть и умей говорить, все равно ничего не скажешь, т.к. нет телефона. Наша с Вами работа о льне у Скляра в портфеле: он ее покажет для согласования старичку Пневскому. Я не успел прокорректировать, а потому возьмите ее у Скляра, если он ее только не замаринует у Пневского, и проверьте. Это я все говорю, если к завтрашнему дню заболею окончательно (я такой гнилой!). В этом последнем случае возьмите платиновый тигель (в эксикаторе) – в нем лежит фильтр с осадком щавелево-кислого кальция, и прокалите (по Тредвеллу) – определите Са.
Как Вы провели время?! Я – очень скромно и хорошо, за исключением посещения doctissime /доктора/ Терновского /друга семьи/ - у него ужасно скользкая лестница, и я слетел, как тюлень, разбил локти и лопатку. Словом, я сейчас – разбитый, хриплый граммофон.
Всего хорошего. Мои реверансы Машеньке (МАРИИ ПЕТРОВНЕ « ПЭКСА»)/Солововой./ Пусть она сама догадается, что это значит, и почему она «ПЭКСА». Это письмо написано на улице.
С.В.Хлудов – К.П.Солововой в Коктебель
31/У11 -1928
Я не отвечал Вам на Ваши два письма, т.к. на первое полагал ответить, посетив Машу и Петра Дмитриевича, а тут, хотя и получил второе письмо, но у нас случились две неприятности, совершенно выбивших меня из колеи: Наташка упала с высокого крыльца и разбила себе лицо так, что вспухли губы, как у негра, а два зуба покосились внутрь рта; думали, что раздроблена небная кость, но все, по-видимому, обошлось, как констатировала эскулапка.
Я ужасно устал, а не знаю, когда получу отпуск. В общем, несмотря на множество серьезнейших невзгод, я довольно спокойно и хорошо себя чувствую. Работаю с Л.В. /?/, которую ко мне «аккредитовали» в помощь. При ближайшей работе она оказалась на редкость славной, спокойной и удивительно исполнительной, правда, без всякой особой инициативы. Ее громадное достоинство – работать «уплотненно», т.е. без потери времени, чему мы с С.Н./Сергеем Николаевичем, помощником/ очень радовались, т.к. мы здорово завалены работой.
У Ник.Вас – полнейшая академия в Лалодо/?/, где «универсальным артистом» сделан я. Это очень утомительно, т.к. приходится давать «консультации» от перламутровых брошек до окраски в черный цвет латуни включительно, и даже до роговых гребенок «сплошной отливки». Я тут подыскал себе и наставленьице подходящее: на немецком языке, по всем отраслям технологии, и все влезает в карман моего пальто. Здорово и чудно хорошо!
Ездил к Китри /Екатерина Дмитриевна Штекер, ур. Четверикова/ один раз и поссорился с ней из-за того, что она, как протоплазма, течет туда, куда хочет Гонька /Георгий Андреевич Штекер, ее муж, племянник К.С.Станиславского/. Поссорился самым злым образом, без внешней ссоры, с любезностями и бесконечным презреньем в душе (не правда ли – вышла Козьма Прутковская фраза – впрочем, его «в гимназии не проходили!») Все же дело так именно и обстоит: я в первый раз в жизни поссорился с одним из очень прекрасных людей, и не собираюсь мириться. Это даже не ссора, а «избегание» - прекрасный метод – не ссорясь, не иметь дело с человеком.
На рояле много играл первую неделю после Вашего отъезда, и очень успешно. Было так спокойно и счастливо, что все быстро выучиваю, и все хорошо идет. И тут – набор несчастий! Вот Вам и весь мой внутренний багаж перед Вами. Это письмо, небось, покажется Вам очень скучным, но веселее в моем настроении не написать. Мне кажется, у меня температура не 36,5о, а 4о. Очень странное состояние одервенения. С.Х.
P.S. Не пишите «трогательных» выражений – это совершенно лишнее и не придает выразительности, когда упоминают «солнце» и т.д. – я имею к этому основания!
Когда Вы приедете, пойдемте смотреть японский театр. Во чудеса – японец – Юлий Цезарь!.
*****
Экспедиции в Баренцево море. Дневник К.П.Солововой. 1930г
После окончания техникума Ксения Соловова работала вместе с Сергеем Васильевичем Хлудовым в химической лаборатории, находившейся в Большом Власьевском переулке на Арбате, под руководством Евгения Васильевича Пустовалова. Евгений Васильевич плавал, или, как говорят моряки, «ходил» на научно-исследовательском судне «Персей» по северным морям, и по его рекомендации в состав Научной экспедиции Океанографического института 1930 года была включена Ксения Соловова.
Цель экспедиции – опыты по взрыванию льдов с помощью термита различного состава.
Газета «Экономическая жизнь». 25 мая 1930 г
.
«НА БОРЬБУ СО ЛЬДАМИ»
Научная экспедиция океанографического института выехала в Баренцево море.
Вчера в 2 часа 30 мин из Москвы выехала в Мурманск экспедиция Государственного океанографического института, которая произведет в Баренцевом море опыты по разрыхлению льда термитом.
Применение американским ученым Барнесом термита для борьбы со льдом привлекло внимание советских ученых. Особая комиссия ВСНХ СССР работала над вопросами практического применения термита.
Первые два опыта в Москве - на мандельштамовском и лефортовском прудах – не дали существенных результатов. Затем было получено сообщение о большом ледяном заторе на плотине в дер. Софрино (Раменское): командированные туда сотрудники Взрывсельпрома сожгли во льду пять патронов с термитом. Через семнадцать часов после взрыва, в результате действия термита, река совершенно освободилась от льда.
Термит открывает перед водным транспортом огромные перспективы. Если опыты увенчаются успехом, можно будет считать проблему навигации в течение круглого года разрешенной. Ледяные заторы на сплавных реках у плотин можно будет разрушать. Лесной экспорт по северным рекам не будет приостанавливаться на зиму.
Цель Экспедиции – производство опытов с термитом по методам, выработанным государственным океанографическим институтом. Предполагается испытать действие новых составов термитов на торосистых и ледяных полях, айсбергах и т.д.
Из Мурманска научная экспедиция направляется на судне «Персей» к мысу «Нордкап», затем по 32 меридиану до кромки льда и по кромке льда к южной оконечности о. Шпицбергена.
В состав экспедиции входят следующие научные работники: начальник рейса проф. Шулейкин, Л.М.Старокадомский, инж.Взрывсельпрома Н.В.Громковский, К.П.Соловова, В.И.Арнольд-Алябьев, Н.П.Журавская, Н.Н.Зубов, Д.Слудский, Л.К.Блинов и К.Р.Олевинский.
Кроме того, с экспедицией едут: директор Океанографического института проф. И.И.Месяцев, представитель Совторгфлота капитан Гутерштрассе, от арктической комиссии – капитан Дублицкий, кинооператор Совкино и специальный корреспондент газеты «Экономическая жизнь» А.Я.Шумлинский.
Дневник Ксении Петровны Солововой
«Персей», 1930 /автору 23 года/
30 мая 1930 года. /Мурманск/
Вероятно, только сегодня выйдем в море, если, конечно, термит прибыл сейчас, с утренним поездом. Николай Васильевич (инженер Взрывсельпрома) с восьми утра сидит на вокзале, нервничает и ждет. Вчера Шушу / профессор В.С. Шулейкин, начальник экспедиции/, я и Блинов просидели весь вечер у нас в лаборатории – болтали, я их потешала, нарочно, конечно, незнанием морских терминов и выражений - окно или форточка вместо иллюминатора, подвал вместо трюма и т.д. К их бесконечному восторгу произвела сокращение от слова «конец» (веревка) – «кончик» (маленькая веревка). Вчера днем Шушу и я ходили в город починять мне сапог, у которого оторвалась подметка. Прогулка была названа «Триумфальные ворота – Арбат» с намеком на не могущий никак совершиться пешеходный пробег в Москве, того же названия. Я очень рада, что еще в начале рейса осталась с ним вдвоем и более или менее выяснила положение, а то он меня все ловил в темных и пустых углах Персея и «лапал», по нашему грубому блатному и Тифлисскому определению. / Предыдущим летом Ксения, переодевшись в мужское платье, с братом Шурой и друзьями, совершила путешествие по Кавказу/. Как всегда, Шушу говорил о своих высоких чувствах, о цветах и всякой другой пошлости. Я ему еще в вагоне сообщила, по совету С.В. /Хлудова/, определение его разговоров: «любезности в стиле флирта цветов между уездным учителем и его ученицей». По всей видимости, это его задело, т.к. вчера он опять говорил, что я ему причиняю боль своими грубостями. Говорили, но опять, как всегда, вероятно, все сведется к переливанию из пустого в порожнее – договорились относительно переведения отношений на чисто служебные рельсы, а между тем, когда Блинов выходил зачем-либо из комнаты, опять начинались разговоры «о родных глазах» и пр. В конце концов я пригрозила публично осрамить его в кают-компании, заявив, что начальник экспедиции не дает мне покоя. В то же время (что очень дурно с моей стороны), затеяла страшный флирт с Блиновым, отчасти для того, чтобы позлить Шушу, отчасти просто так, потому что он мне нравится. С ним удивительно легко, иногда мне кажется, что он – один из наших мальчиков, и я его знаю давно. Кстати, мы с ним третьего дня, опять в лаборатории, все в том же убежище, где можно быть одной (в каюте у нас удивительно душно, темно и тесно, да еще Л.Я. – явный рябчик и пренеприятная особа обитает пока, до Александровска, со мной и Ниной П.) – сидели вдвоем и страшно разоткровенничались, так что на следующий день даже немного неприятно было. Впрочем, ничего страшного и интимного сказано не было, а так – общие места, но личного характера. Он рассказал о впечатлении от меня в первую встречу: «тонная фокстротная барышня», и как он ругался с Бруевичем относительно того, что берут неизвестно кого, и опять будут мучения в пути с капризами. Оказывается, один раз они уже ожглись именно с такой особой, которая еще к тому же требовала за собой ухаживаний.
Теперь о людях и Персее. Благодаря рассказам Евгения Васильевича немного запугивающего характера, впечатление мое от Персея не устрашающее, т.к. я не представляла его в розовом свете. Правда клопы оказались правдой, но их еще не испытала, испытание предстоит этой ночью, когда нас, женщин, останется двое, и мы переедем в двухместную каюту, населенную «краснокожими».
Лаборатория гидрохимическая в полном распоряжении моем и Блинова, моего ближайшего начальника. К счастью, в этом рейсе не будет больше никого, так что мне не придется выселяться куда-нибудь к ихтиологам, как в прошлом году Евгению Васильевичу. Как он мне правильно предсказал, мне придется определять рН и кислород в воде. Ужасно страшно первого опыта, не сделать бы из-за своей невежественности грубого ляпсуса. Надо полагать, что Блинов – знающий аналитик, т.к. преподает в Текстильном техникуме уже несколько лет качественный и количественный анализ. Тем более страшно.
Как теперь выясняется, лучшего рейса для ознакомления с севером и вообще с Персеем и его нравами трудно было бы искать. Кроме того, высокое и блестящее общество – три звезды советского флота, капитаны дальнего плавания едут с нами в качестве гостей. Наиболее интересен и значителен на мой взгляд – капитан Дублицкий, огромный пожилой человек; от него так и веет внушительностью, но вместе с тем, и простотой. Двух других я называю «маленькие капитаны», хотя они и не меньше по чину, но моложе и действительно меньше ростом. У одного из них комический, опереточный голос пьяницы - резонера. Где то и как он его пропил !?
Нина Петровна моя, хотя и показалась мне при первой встрече тихой и скромной, как бы забитой, на самом деле куда бойчее, хотя и немного болезненна. Кроме того, в ней имеется порядочная доза самоуверенности, которая иногда даже немного удивляет. Думаю, что мы с ней заживем хорошо. Ей 32 года.
Из путевых событий. Еще в начале пути Шулейкин рассказал, что от Барнеса – американского термитчика – была получена телеграмма. Он, очевидно, узнав о затеваемой в России экспедиции «Борьба со льдами», почувствовал, что у него из рук вырывают лавры: «Не советую ехать, все равно без меня ничего не выйдет, я применяю термит особого состава». Каков нахал, типичный американец – торгаш, наверное, хотел за свой секрет получить порядочный куш денег.
Если выйдем сегодня, то через три часа будем в Александровске. Шулейкин просил подготовить и перечертить в большом масштабе термитные кривые для сообщения на Биологической станции и сотрудникам, которые не в курсе целей и задач «ледового рейса».
2-го июня.
Около 4-х часов дня 30 мая мы, наконец, покинули Мурманскую пристань и двинулись вниз по Кольскому заливу по направлению к выходу в море, и одновременно к Екатерининскому заливу, в котором расположен город Александровск и Биологическая станция Океанографического института. В этот же день, за несколько часов до отхода Персея из Мурманска, Н.В. Громковский должен был поехать за аммоналом – пересечь залив, на другой стороне которого, как раз против стоянки Персея, ведутся подрывные работы Взрывсельпромом по снабжению города гранитом. Он предложил мне сопровождать его на моторном катере. Я конечно с радостью согласилась. Погода была ужасная. Несмотря на то, что Кольский залив глубоко вдается в сушу, ветер гулял сильный, подымая здоровенные волны; кроме того, изредка начинало мести мокрым снегом. Туда добрались хорошо и быстро (25 мин), зато там я здорово продрогла, т.к. долго пришлось ждать груза, потому что склад оказался далеко от пристани, а из-за отлива нельзя было пристать прямо к берегу.
Пристань страшно высокая, рассчитана на высоту баржи, так что я, не вылезая, проболталась в катере битых два часа. Ветер крепчал, мальчики наши мотористы нервничали и поговаривали о том, что нужно вызывать буксир – самим в такое волненье не выбраться. Однако ничего, погрузили 10 барабанов благополучно, пошли. Ветер и волненье такое, что каждая волна перехлестывает через нос катера и обдает водопадом ледяной воды. Подходя к борту Персея, увидали ряд лиц, нетерпеливо поджидающих, среди них – несколько фотографов-любителей (из своих), пожелавших снять прибытие груза. «Адмирал Шулейкин» тоже был здесь, и, когда я подошла, желая что-то весело сказать, мрачно мне заявил, что другой раз следует сообщать, если отлучаешься куда-либо с судна, и отпрашиваться у начальника экспедиции. Я сначала было заволновалась, но потом навела справки – не так уж все это страшно, пока в порту стоим – просто так придрался.
Наконец погрузили и аммонал, и термит – пошли. На берегу все, как прописано в «Сенсациях мадам Курдюковой»:
…Завозились mouchoir /носовые платки/
Все кричат adie, bon soir! /прощайте, доброго вечера/
Ecriver, ne m’oublier pas! /пишите, не забывайте/
Отвязалася зацепа,
Мы пустились по водам,
Как старинная мадам
При начале менуэта.
Только – эдак не прошло и часу – остановилась машина: разорвался резиновый клапан в насосе, подающем воду в холодильник. Стояли, стояли, наконец, с грехом пополам под страшные проклятия не совсем трезвого механика, проклинавшего хозяйственную часть (и здесь тоже!) – починились. По дороге напугал боцман рассказами, будто все тральщики (рыбные промысловые суда) отстаиваются в бухте, т.к. в море шторм 9 баллов (а бывает в Баренцевом море до 12–ти).
Александровск нас встретил удивительно радушно. Залив производит впечатление большого, замкнутого кругом гранитными скалами, озера. Сразу стало уютно. Насколько Мурманские берега производят унылое и суровое впечатление, настолько здесь чувствуется какое-то успокоение: здания станции отражаются в спокойной воде, чайки летают, и даже растительность кое-какая есть. Блинов и я сей час же отправились на станцию по берегу – заготовлять все нужное нам в поездку, остальные же «гости» были погружены в лодки и отправились осматривать станцию. После сего Шулейкин прочел всем лекцию о термите и наших целях.
2/У1
Сейчас, после двух суток качки, отлеживания и голодовки, последние часы на станции представляются мне как в тумане. Отошли мы из Александровска в 4 часа ночи, и до самого последнего момента взад и вперед таскали ящики с посудой, склянками для морской воды и реактивами. Я страшно устала и была голодна, так что, когда отошли из Ал., решили закусить. «Маленький злой метеоролог» - Казимир Романович Олевинский (страшно похожий внешностью, т.е. лицом, на Ништа /?/, но далеко уступающий ему в качествах этого последнего) – принес бутылку водки, я принесла колбаски, еще чего-то – в общем, закусили на славу. Но тут-то мы вышли в море и нас начало качать. Когда я сейчас представляю себе это ощущение, у меня начинает кружиться голова. Почти сейчас же по выходе в море меня закачало, и так я лежала двое суток – то спала, то в каком-то дурманном состоянии. Сегодня утром встала и первый раз съела пол пирожка с рисом. Слабость весь день, как после тяжелой болезни, и мерзкое, мутное и дурманное состояние в голове и под ложечкой. Качает уже не 6 баллов, как вчера, а 3-2 – значительно легче. Как оказалось, действительно стойких к качке людей почти нет – наши звезды, знаменитые капитаны – и те отлеживались и не обедали эти два дня. Самое мерзкое в качке было то, что судно все время описывало восьмерку: качнет вперед, потом направо и налево, затем назад и опять с начала. На столе у нас в каюте не осталось ни одной вещи и книги – все было на полу, а на пол вообще было страшно смотреть: книги, газеты, папиросы, сапоги, чемоданы – все летало взад и вперед в общей каше. Сегодня, несмотря на последствия качки, работали в лаборатории – я перемыла посуду для определения кислорода и приготовила свежие буферные растворы для определения рН. Поистине, если «пьяным Бог владеет», то то же самое можно сказать и по отношению ко мне. Вывозит кривая: никогда ведь раньше этого не делала.
3 июня.
Сейчас 6 час. вечера. С восьми утра идем во льдах, т.е. в это время только увидели первые отдельные льдины. Дошли к вечеру до 76о30’ Все время идем по 32 –му меридиану – оставили влево остров Надежды, Sea Horse (морская лошадь или морж по-английски), к которому думали ранее подойти. Льды – как утром – то погустеют, то опять разойдутся, оставляя широкие полыньи, но все такого же ненадежного вида – кажется, если встанешь, то провалишься. Наши его называют «Москворецким льдом»: низко сидящий в воде, покрытый сверху снегом, и нетолстый. Персей, нахальное суденышко, все лезет дальше и дальше, сталкивается со льдом, разламывает его или обходит, если ледяное поле на вид ему не по силам.
Качки как не бывало, тишина такая, что если бы не шум машины и гром льда об обшивку, можно подумать, что стоим в порту. Публика вся ожила, с утра все на палубе, холод страшный и ветер. Вода имеет температуру -1,6 о, в воздухе тоже ниже нуля. Сияет солнце, и весь этот снег и лед сверкают так ослепительно ярко, что, когда входишь в каюту, первое время – как слепая. Наши охотники, т.е. те, у кого есть с собой ружья ( и мне дали страшно тяжелую винтовку военного образца), а таких набралось семь (7) человек, битый час торчат на палубе, в ожидании увидеть и застрелить тюленя. Видали то их за сегодняшний день много раз, но или далеко, в виде черных точек, или в воде, хотя и близко. Но в воде в них не имеет смысла стрелять, т.к. мертвые, они выпускают воздух из легких и тонут, и достать их все равно нет возможности. По просьбе Блинова выдали сегодня мне ватный стеганый пиджак и штаны – вот бы нам по блату такие – живи на улице хоть до белых мух. Завтра с утра наряжусь и утеплюсь, в моей курточке поддувает здорово. Благословляю Евгения Васильевича и его сапоги – сухо и тепло, незаменимая вещь.
Сегодня на обед была свежая треска – удивительно нежная, жирная и вкусная рыба. Выловили вчера сами, т.е. команда забрасывала трал – большую рыболовную сеть. На Персее она раза в три меньше обычного промыслового трала, но и так в нее можно поймать и вытащить за раз до полтонны рыбы. На этот раз, после получасового волочения его по дну (трал представляет собой сетяной мешок с крыльями, на концах которого приделаны большие широкие доски, которые в воде расходятся в разные стороны, на манер, как у змея) - вытащили трал, полный морских губок, (правда, известковых, а не таких, которыми моются), актиний, скатов, ершей (вид камбалы) и прочей мелочи в виде морских звезд, креветок, которые в сыром виде глотает Казимир Романович / Олевинский/. Трески попалось только две штуки, но большие, так что сегодня хватило накормить всю публику в кают-компании. Команда предпочитает свежей рыбе соленую треску с ее особенным запахом, который она приобретает в первой стадии гниения.
21 час 15 мин того же дня.
Пришли как будто бы к месту назначения – кругом крупный старый, т.е. толстый и слоистый торосистый лед. Все же ледяные поля не очень велики, и между ними часты широкие разводья. Занесли якоря на большую льдину, так что, в случае дрейфа нас понесет вместе с ней. Сейчас начнутся пробные сжигания термита в небольших банках объемом 3, 75 литра. Всего пока изготовлено 6 смесей: термит a la naturelle /в чистом виде/, с MnO2 и несколько тройных смесей с KMnO4.
Как ни странно, поведение термита железного совершенно иное во льду, чем в обычных условиях или даже в воде – после некоторого времени горения – взрыв, который разбрасывает несгоревший остаток. Термит же с КМпО4 не взрывается сразу, а ведет себя так же, как образец с Fe. Кажется, остановятся в конце концов на перекиси марганца. Интересно было смотреть на Персей, как он ощетинился фотоаппаратами; любителей у нас оказалось человек пять, и все снимают, и все одно и то же. Снимки получаются интересные, а так как у меня ничего этого нет, то потом, смотря по результатам, буду выпрашивать то у того, то у другого, что мне больше понравится.
Полярная ночь удивительна. Вот уже второй «день» погода днем серая и мглистая, а к «вечеру» разгуливается, и в полночь, а затем и до утра ослепительно ярко освещает все кругом низко над горизонтом стоящее солнце. После сжигания этих шести проб термита на поверхности льда мы двинулись по разводьям немного далее – еще больше на север и немного к западу. Опять у нас, когда сидишь в каюте, шумно: звук ломаемых носом корабля льдин то напоминает отдаленный гром, то ружейную пальбу. «Москворецкий лед» преобладает.
5 июня.
Сегодня было произведено два больших опыта по сжиганию термита в больших глыбах торосистого льда с последующими взрывами аммонала в тех же лунках по истечении 12 часов. Одна проба состояла из Al+MnO2 и горела по всем правилам, и сходно с тем, как это описывает Барнес. Банку общим весом 38 кг заложили в лунку, пробуравленную в торосе, из которого предварительно Арнольд-Алябьев взял пробу льда на испытание его на крепость на излом. Получили и мы, гидрохимики, кусок для произведения анализа на содержание солей. Анализ, правда, будет количественный, так что откладывается до Москвы. Сейчас по гидрологии работы по-прежнему нет.
Шулейкин допекает меня по-прежнему. Сегодня, когда я, в радости, что наконец стоим, и можно походить еще по чему-то твердому, кроме палубы Персея, выскочила на лед – сухо попросил, чтобы я «благоволила оставаться на борту».
Днем имела с ним разговор – вторично и настойчиво предлагает идти аспирантом в Океанографический институт. Заманчивая вещь вообще аспирантура – много всяких прав и привилегий, и потом - слава хорошая, открытые двери повсюду. Кроме того (вот повезло!) – Блинов предлагал место лаборанта в своей лаборатории в Текстильном техникуме. Я им говорю: как можно, не зная человека в работе, сразу звать идти работать к себе, на что Блинов говорит, что уже достаточно видал и знает, как я работаю. На самом деле до сих пор фактически палец о палец не ударили, за исключением всякой ерундовой и подготовительной работы и мытья посуды. Вообще не ледовый рейс, а какая-то плавучая санатория .
Сегодня встала в 3 часа дня, т.е. проспала даже обед из-за того, что вчера легли в 4 часа, т.к. работали с термитом. Вечный день совершенно выбивает из колеи, ночь отличается от дня только тем, что днем четыре раза кормят; ночью, впрочем, тоже устраиваются чаепития, но уже приватные, и с собственной, еще московской провизией и запасенными консервами.
6 июня.
Блинов убил белого медведя. Горд так, что, кажется, ростом стал выше на сантиметр. Это первый медведь, которого мы видели. Гнались за ним долго, потеряли, потом увидели опять далеко впереди, улепетывающим от нас вплавь. Разводья были большие, Персей шел полным ходом, догнали быстро. На расстоянии шагов 100 начали стрелять. Град пуль сыпался кругом него, не задевая, медведь только оглядывался. Потом, с одной пули, попавшей в затылок, все было кончено: кувырнулся, выставилась спина и пошли пузыри. Вытащили на палубу – огромная старая, вероятно, медведица. Блинов снялся, сидя на ней с ружьем – для того, как он говорит, чтобы верили.
Препарирование чайки, 10 июня.
Размеры:
Длина от кончика клюва до конца живота – 45,5 см.
Размах крыльев – 96 см
Цвет клюва – серо-зеленый, кончик оранжевый
Веко оранжевое, радужная оболочка бурая.
Ноги черные.
Larus glacialis - чайка полярная.
17 июня, Александровск.
Прибыли в Александровск в 13 час 15 мин. В Екатерининской гавани, в виду станции Персей дал гудок, и мы увидели фигуры людей, выбегающих из домов – одни бежали к шлюпкам, другие – кругом по берегу, но все одинаково стремились к пристани встречать Персей. У меня нет никого знакомых здесь, но и я чувствую большую радость прибытия. Не то чтобы надоело плавать на Персее – во льдах было удивительно, своеобразно хорошо, и очень грустно будет расставаться с Персеем. И в меня попала «Персейская бацилла», как здесь говорят о людях, привязывающихся к нему. Вот Казимир, тот делает на нем 20-ый рейс – не шутка – 6 лет потребовалось на это, и хоть обращаются с ним довольно по-свински, эта самая привязанность к Персею и к северу заставляет преодолевать все.
Первый взгляд на берег в сторону бани – ура! – топится! Еще вчера по всеобщей просьбе начальник рейса дал телеграмму (радио) с просьбой - к нашему приходу приготовить баню. Решено, что в первую очередь идем мы, дамы, т.к. нас только двое, затем уже все остальные. Но, о горе, начали ее топить только недавно, и вот мы ходим вокруг нее с бельишком до шести вечера. Наконец, наступает желанный миг, и мы – там. Можно снять сапоги и свою синюю спецовку, надеть все чистое и приличное – любимое черное платье «из утильсырья». Появляемся к ужину на Персее «сахарные», как замечает капитан. В восемь назначен доклад Шулейкина о результатах экспедиции, спешно, в последний раз глотаем чай с клюквенным сиропом.
«Скрипки» сняты, парусиновые чехлы – также, иллюминаторы сияют на солнце, как золотые (вычистили даже и у нашей лаборатории, а то там они имели вид старой бронзы – благородно, правда, но по сравнению с другими довольно неряшливо). В кают-компании – нарядно по случаю прибытия в порт.
На станции в столовой масса народу, все чужие; забираюсь на заднюю скамейку между «Дедушкой» Старокадомским и Николаем Васильевичем (оба – мои симпатии). Шулейкин, как всегда, говорит очень мягко, вкрадчиво и красноречиво. Подводит итог поездке и опытам с термитом, благодарит за самоотверженную работу Николая Вас. и Игоря, последний делается совсем фиолетовым от смущения. После Шулейкина делает свое сообщение о льдах В.И.Арнольд-Алябьев; он тоже был в бане, и хоть по-прежнему в своем коричневом ватничке, но надел воротничок и снял красные резиновые калоши – выглядит не таким уж «дитей природы». Говорит много и долго, на вопросы отвечает пространно, научно и непонятно.
Потом на горе, на скалах, сжигаем показательно 3 пробы термита – те же, что и всегда при демонстрациях. Публика в восторге, «кино» снимает горение на земле с близкого расстояния. Мы четверо – Нина Петровна, капитан, Шушу и я устраиваемся в тесной ложбинке вроде ложи, капитан рассказывает, как Н.П. тушит ему спички, мы смеемся и предсказываем, чем это кончится. У них дело идет бойко, капитан – малый не промах и знает, верно, как взяться за дело. В конце концов нас снизу снял Казимир – удивительно трогательный получится снимок!
Персей уходит в Мурманск в 4 часа утра. Мы, трое остающихся (Нина Петровна, Блинов и я) до последнего момента на палубе. Я спешно дописываю на пороге лаборатории письмо С.В./Хлудову/. Сообщаю ему вкратце также предложение об аспирантуре в Океанографическом ин-те. Шулейкин сегодня сказал, что имеется 23 вакантных места, и что очень нужны химики. Посмотрим, что скажет С.В. – его последнее и решающее слово. В данном случае приходится выбирать раз и навсегда: или это, или университет. Но отложим этот вопрос до Москвы.
Трогательно прощаюсь со всеми, все, в общем, удивительно славные. Грустно расставаться и с ними, и с Персеем. Утром предварительно и особо прощалась с Шушу: долго крестил меня и целовал в лобик. Увещевал вести себя прилично, не выскакивать раздетой на холод и не кататься вдвоем на байдарке. В общем, несмотря на все приставания в рейсе и на «сильнодействующие средства», применявшиеся против этого, все же он чу’дно ко мне относится.
5 июля 1930 г.
И вот я опять в Мурманске. Грустно. Совсем одна сижу на крылечке базы биологической станции. Жарко и душно, даже немного болит голова, вероятно от духоты и большой ходьбы по солнцу. К великому огорчению не достала билет в Москву на сегодняшний день – так много едет народу «на юг», к тому же плацкартный вагон Москва-Мурманск один, а ехать без плацкарты – рискуешь застрять на неделю в Петрограде, это страшно.
Фото: Во льдах в солнечный день.
* * *
С.В.Хлудов – Ксении Петровне Солововой в Мурманск.
20 июня 1930 года
Дорогая Кисандра!
Сегодня узнал, что Ваш «Персей» возвратился победоносно из плавания. Об этом сообщил мне Т.К. К-цов. Я представил себе кинематографическую картину «Возвращение корабля»: толпы разного люда ожидают на пристани, скромные, но горделивого вида моряки принимают восторги толпы и т.д. Выделяется «он» - сероглазый бесстрашный капитан ( «Schu-schu»)/Шу-Шу/ и опирающаяся о его стройный локоть «девушка на пороге своей 21-ой весны». Вообще много чего я себе представил… Но дело не только в том, что я себе представил, а также в том, что я почувствовал страх м-ра Анатоля Франса, забывшего уведомить мадам о выполненном по ее приказанию поручении. Я много раз садился писать Вам, но не заканчивал каждый раз по недостатку времени. Все это я писал карандашом. Получился за несколько раз писания довольно странный винегрет мыслей, описаний событий и интересных приключений довольно безобидного характера. Все это я и решил Вам изложить в возможно связанной форме в этом письме, в виде отдельных отрывков, внутренне связанных между собою.
1.Вечер. Совершенно одинокий человек в пыльной комнате. Появившиеся недели 3-4 тому назад крысы быстро укрепились в своих подпольных позициях, прогрызли во многих местах пол и нагло скачут по укромным местам комнаты. Когда одинокий человек спал на своей кровати, давно не постилаемой как следует и ставшей похожей на «свиное ройло» (выражение одного близкого ему человека /К.П/), крыса вскочила ему на ноги.
Одинокий человек читает «Воспоминания о Скрябине» Л Сабанеева, подаренные его знакомой певицей /Н.М.Весниной/.
Одинокий, замученный работой и неудачами человек проводит так почти все вечера в течение 2 недель. В этот день он вспоминает, что сын его приятеля и начальника «Рыжий Женька» проглотил «маленький» полудюймовый гвоздь, и что он сам предложил своему приятелю спросить знакомых докторов, что в этом случае делать, а потом должен был уведомить приятеля по телефону.
Одинокий человек звонит знакомому профессору, знаменитому хирургу, насчитывающему на своем лечебном поприще не одну сотню трупов. Профессора нет дома. Подходит к телефону его «дочь» или, вернее, одно из чудес всемирной хирургии: очеловеченный Сен-Бернар. «Дочь», считающая себя окончательно человеком и наслышанная медицинских разговоров в доме своего «отца», - начинает по телефону давать советы вместо профессора. У одинокого человека пропадает вся грусть: он приходит в восторг от почти умных и логических слов; помня, что все такие существа очень обидчивы, серьезно поддакивает и восторгается. После неудачной консультации звонит своему приятелю, хотя и не профессору еще, но специалисту по детской хирургии/ Терновскому/ (удельный вес его измеряется не более, чем сотней трупов, да еще только детских!) Молодой хирург его совершенно успокаивает и приглашает к себе в гости. Человек звонит своему приятелю и узнает, что тот поехал…в ФИЗИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ.
Вот что произошло «там». Привезли мальчика для нахождения гвоздя посредством рентгеновских лучей. Но оказалось, что ключи от комнаты, где стоят приборы, унес неизвестно кто и куда. Встретивший отца несчастного ребенка брат академика Лазарева дал за неимением точного прибора устное предположительное описание местонахождения гвоздя: «Где-то в тонких кишках». Сильно повеселевший мальчик и ободренный отец возвратились на следующее утро опять на «дачу», если можно так назвать барак, в котором на лето разместилась вся семья (рядом с местом службы отца).
Пока шло определение местонахождения гвоздя посредством брата академика Лазарева, одинокий человек беседовал на квартире своего друга - детского хирурга с самим хирургом и его тетушкой. Одинокий человек и хирург решили начать совместную научную работу «Обеззараживание кетгута» новыми упрощенными методами. (Кетгут - это нитки из бараньих кишок, подобные тонким скрипичным струнам. Когда после операции больной умирает, бывает виноват кетгут)
Обсуждение плана работ затягивается до 2 час. ночи. На прощанье хирург с бодрым смехом просит сказать отцу ребенка, проглотившего гвоздь, чтобы искали последний в ….., но ни словом не упоминает о рентгене. Хирург оказался не более прав, чем брат академика Лазарева: гвоздь нигде не был найден, а мальчик бодр и весел по сие время.
2. (Страшный рассказ). Одинокий человек возвращается с дачи около Звенигорода. Идет пешком к железнодорожной станции. Ясный холодный летний вечер. Высокий, крутой берег Москвы-реки. На фоне заходящего солнца переливаются жемчужным отливом луга и нивы. Освещение мистическое. Очень грустно. В вагоне холодно. Экскурсанты поют под гармонь залихватские песни. Одинокий человек ведет веселые разговоры с молодежью. Вернувшись домой, засыпает в своем «ройле» в обществе крыс. В полусне чувствует, что кто-то садится ему на ноги. Встряхивает ногами, думая, что это опять крыса, и видит прозрачный облик своего лучшего друга, умершего почти 2 года тому назад /Н.В.Клеменовской/ В полу-бредовом, галлюцинаторном состоянии он ведет разговор с другом. Утром просыпается совершенно изменившимся человеком: точно после долгого вывиха вся психика встала на свое место. Все чудно хорошо, спокойно, ясно и тихо. Надолго ли?
х х х
Приезжайте скорее. Вы обещали не позже 6-го июля. Я выучил очень хорошую пьесу Мендельсона и учу скерцо Шопена, редко исполняемое, но очень мне нравящееся. В середине есть аккорды вроде торжественных колоколов, а после каждой группы аккордов идут пассажи сверху вниз – точно переливы маленьких колоколов, колеблемых ветром; совершенно удивительно, но почему - то это мало кому нравится в такой мере, как мне самому, и не потому, что я плохо играю, а потому, что это не похоже на Шопена или, вернее, очень не обычно для него.
Мне очень многое нужно рассказать «своими словами» и Вы ни в коем случае не должны на меня обижаться за несвоевременную присылку этого письма. Я Вам, повторяю, часто писал начерно в виде дневника, но послать этого не мог, пока не переделал в самом сокращенном и «веселом» виде.
С.Х.
Дневник К.П.Солововой (продолжение)
1 февраля 1931 года. Москва.
Узнала, что зачислена с сегодняшнего дня в число аспирантов ГОИНа.
Прощай ЦНОПС /?/
8 февраля по приказу директора ЦНОПС освобождена от занимаемой должности. Ухожу с радостью, т.к. ничто теперь меня к этому месту не привязывает. Решено для более близких друзей – Н.В.Вор/онова/, Гали/Шкляр/, Лели/Успенской/, Клаши, Евдохи, Игоря /Ярошинского/ с участием С.В. /Хлудова/ устроить «Хим-текстильный вечер». По словам Гали Ник.Вас. хочет сделать мне какой-то прощальный «кустарный» подарок.
2 марта.
С почтовым поездом 2.30 дня выезжаю в командировку на месяц в Александровск.
Пробыла на севере до 9-го апреля, какого числа и выехала из Мурманска.
Из Александровска ходила в рейс на экспедиционном судне «Николай Книпович» с 18/111 по 6/1У-31г (Экспедиция №19 на «Н.Книпович.)
Разрез по Кольскому меридиану до широты 76о30’ , затем разрез от кромки льда - до пролива Междушарского Новая Земля) не дошли – к острову Колгуеву тоже не дошли из-за льдов, и затем, подгоняемые попутным штормом, со сломанным винтом, отстаивались в Иоканьге. Здесь приключенье с «Пургой» - поехали прогуляться «на берег» и были оттерты от судна льдом, занесенным из губы.
Затем траловые работы по побережью.
15 июня1931 года.
Опять выехала в Александровск для работы на станции, аспирантской сессии и участия в рейсе в августе месяце. Хотела бы очень, чтобы это было на Книповиче. Если Персей и доставляет сотрудникам больше удобств для жизни и условий работы, то на «Книпе» мне гораздо больше нравится все настроение судна и состав команды, в особенности теперь, когда убрали Василия Федоровича Безбородова и капитаном – мой красноречивый друг и воздыхатель Сергей Васильевич Попов – дорог мне еще созвучием имен. Со мной едут трое химиков – двое мальчиков для постоянной работы на станции и некая Ирина Ал. Чайкина для работы по иодным водорослям совместно с ботаниками.
Приехали в Мурманск 18-го утром. Поезд опоздал, и «оказии» в Александровск все ушли. На Книповиче нашла ремонт – он стоит у Доковской пристани и весь красится и чинится – гнилые переборки заменяются новыми, перестраивается капитанская рубка, а из нашей лаборатории совсем убрано радио, и помещение за счет этого расширится. Нашла Сергея Вас похудевшим и осунувшимся – много пьет за последнее время. Ходила с ним вечером гулять по городу после того, как провела на судне часа три и видела, в какой обстановке проходит у них сейчас жизнь. Он, старший механик и новый старший помощник дружно пьют. К этому основному ядру присоединяются еще люди с берега, готовые пить с кем угодно, а затем насчет своих же собутыльников распускать различные слухи. Их таких встретила там Никитинского и Маслова (моего старого знакомого через незабвенного Степаненку) / сосед по коммунальной квартире на Арбате/ – оба они «начальники рейсов». Этот последний, Маслов – жалкая личность, такой, вероятно, безвольный и поддающийся дурным влияниям человек.
Часов около 11 вечера, когда стало довольно пьяно, я снялась. Сергей Вас. пошел меня провожать до «домика», где все мы пятеро остановились. По дороге осели на каких-то бревнах и долго беседовали. Он жаловался на свою горькую жизнь, семейные недоразумения и огорчения, а я выговаривала ему за пьянство. Он хороший человек и жалко, что попал в такое общество – они его определенно спаивают, найдя благоприятную почву.
Интересно, что с Казимиром у него вышло крупное недоразумение в конце 3-го рейса. Теперь, говорят, Казимиру начальником больше не бывать. Казимир, вероятно, еще с наговоров прежнего подхалимствовавшего капитана В.Ф. /Безбородова/,с которым он был в больших дружбах, заподозрил неправильность определения /местоположения/ судна капитаном /Поповым/ и послал об этом телеграмму на берег. Телеграмма была перехвачена доброжелателями капитана, и содержание ее было ему сообщено. Ясно, тот, накаленный, ждал только повода и, при каком-то незначительном обстоятельстве попросил Казимира с капитанского мостика. Пошла у них «служебная переписка» вместо разговоров. Под конец рейса Казимира вызвали в комсоставский салон и там всей командой отчистили как следует. Старший помощник, и резкий человек, крыл его чуть ли не матом. Казимир выскочил оттуда красный, как из бани. На суше эта история стала известна, и конфликт разбирался на заседании партячейки. На сторону Попова сразу стал Герман Августович Клюге (директор биологической станции) и большинство присутствующих. Клюге сказал, что Попова он считает лучшим нашим капитаном, и что недоразумение должно исходить не от него. Решающее слово было за Месяцевым (директором Института океанологии). Его приперли, и ему пришлось высказаться, причем он сказал, что если начальники рейсов не могут тактично ладить с судовыми командами, то таких нам не надо, и их надо гнать.
Много еще чего из последних новостей и сплетен я наслушалась за те три дня, что мы провели в Мурманске в ожидании возможности выехать. Я, как старшая в группе и бывавшая уже здесь, должна была за всем присмотреть – найти судно, идущее в Александровск, договориться с капитаном, получить разрешение на выезд в портнадзоре. Кроме того, выполняя поручение Алекс.Ал. Шарыгина, должна была получить чертежи на постройку байдарок у члена Севгосрыбтреста Декебаха. Одним словом, набегалась в Мурманске больше, чем надо. Кроме того, успела в баню сходить и посвятить некоторое количество времени на беседы и прогулки по городу с С.В.Поповым. Ходили с ним в последний вечер в кино – гнусные в Мурманске клубы – на сараи похожи, масса пьяных и мат висит в воздухе. Вот когда я была рада за своего глухого спутника – он, по крайней мере, не слышал этих возгласов, я одна ими поучалась.
Второй раз со мной такой дурацкий случай: картина «Дорога к счастью», русская, пропаганда охраны материнства и младенчества, и второй раз я на нее попадаю с полу чужим человеком. Глупо ужасно, тем более, что по названию я не вспомнила, что уже когда-то ее видела.
Александровск, 25 /У1-31.
Сегодня исполнилось пять дней, как мы прибыли на станцию.
За эти дни масса была всяких событий, в частности успела быть отменена аспирантская сессия, но сегодня опять получена телеграмма от Месяцева о том, что сессия будет с 1-го, и чтобы готовили помещение для аспирантов. Это остается пока последней версией. К докладу я еще не готова – распределила свое время так: утром работаю в лаборатории, после обеда ухожу домой к себе и там читаю литературу. Поселилась я со своей зимней сожительницей М.И.Розановой, и каждый день мысленно благодарю небо и ее за то, что так пристроилась. Лучшего сожителя по комнате трудно себе представить – все у нас согласно, друг за другом убираем, а главное – ни тот, ни другой не пачкает и не разбрасывает вещей. Утром – полное и долгое мытье холодной водой, спим с открытым окном - одним словом, вкусы сходятся и один другому не мешает. Живем в городе, около ручья. Наш хозяин – старик Василий Вас. – мрачное существо, от которого недавно сбежала жена, может быть именно от этого он так и угрюм. Дом, вероятно, раньше был полная чаша, то что называется «крепкий хозяин», а по - современному – бывший кулак. Все хорошо, и вода близко, и за дровами не бегать, и живем то мы вдвоем в большой комнате (это при теперешнем жилищном кризисе!) – только вот далеко очень от общей жизни: третьего дня прозевали общее собрание аспирантов, вчера тоже было собрание по поводу нужд лабораторий. Правда хорошо то, что мы живем на отлете, и никто не интересуется подробностями нашей жизни, ни тем, кто у нас бывает и когда уходит, потому что, говорят, барак сейчас живет сплетнями. Меня начинает беспокоить и злить «Генерал» /Николай Владимирович Сологуб, начальник Генштаба ВВС РККА, поклонник К.П.Солововой/ - он теперь начинает свои письма так: «Любимое» или «Обожаемое солнечное сияние». Черт бы взял старичка с его нежностями – и он туда же, куда и все. Получила от него сейчас уже третье письмо - из дому и от С.В./Хлудова/ конечно ничего. Тамара ответила.
5 июля 1931 года
Вчера наш Вас.Вас. перевез нас жить в барак. И жаль своей спокойной комнаты на отлете, и хорошо, что приобщаемся к общей жизни. Что мы с М.И. /Розановой/ пережили, пока с мясом вырвали эту комнату, просто сказать трудно. Комната № 25 в бараке наверху – настоящий клоповый питомник.
Проспала уже 2 ночи в своем клоповнике. После ряда поразительно жарких дней вдруг наступили холода, ночью было так холодно, морянка так свирепо завывала в трубе и дергала за открытые рамы окна, что я мерзла, даже покрывшись всем, что у меня было теплого. Поэтому ночь прошла тихо. Накануне мы задали всей фауне своей комнаты страшный бой, воздух был такой, что лошадь, и та, кажется бы сдохла. Шпарили стены и щели паром из смеси формалина с водой, а потом тщательно керосинили их. Тараканы, которые уцелели, перебрались жить на потолок около печки, клопов пока не видно.
17 июля
Вчера в 3 часа дня началась 2-ая сессия Ученого совета. Торжественное заседание открыл И.И.Месяцев – вступительное слово о задачах науки, идущей в ногу с социализмом. Доклады начались с отдела физической океанографии. Первым выступил Шулейкин с отчетом и кратким описанием работы отдела за предыдущие годы. Затем, после ужина – Самойленко –«Лучеиспускание воды», третьей – Лебедкина –«Климатические очерки мурманского побережья», и опять Шулейкин –доклад вместо Заблуды, которую угнали в рейс еще до начала аспирантской сессии.
Стенографисток на сессии нет, поэтому секретарствуют 5 человек, избранных для этого – для выработки программы заседаний, проведения всей хозяйственной части заседаний и проведения торжественного вечера в честь 50 –ти летия Мурманской биологической станции и 10-ти летия ГОИНа. Эти секретари:Самойленко, я, Т.В.Вобликова, Нина Вержбинская и Вера Степ. Танасийчук.
Кроме вышеперечисленных обязанностей, на нас будет еще лежать труд перевести в удобоваримый вид наши записи докладов и прений по ним. Затем – составление популярной статьи по отчету о работах сессии. Египетская работа, одним словом.
10 августа.
Сегодня в 7 часов вечера ушел в рейс Персей. Провожала его с сердечным волнением и завистью. Сама я через несколько дней тоже иду в рейс на Книповиче, как я и предполагала. В последний момент, дня за два до отхода Персея мне, конечно, страшно захотелось на него: и работа у него легче (меньше станций), и удобнее работать, а кроме всего – сам маршрут у него более интересный – вдоль берегов Новой Земли, заход в губу Машичину /?/, самую красивую губу на Новой Земле; несколько высадок: на мыс Желания, остров Лидтке, может быть – на Кап-Флоре. Конечно, и у Книповича рейс предполагается интересный, но как всегда худший (мы черная, а они белая кость) и с некоторыми «но»: если нас пустят льды, тогда все будет замечательно, можем достичь высоких широт, много повидать и выполнить намеченную программу работ. Маршрут таков: разрез с работой по Кольскому меридиану (конечно!), затем к островам Карла, мысу Джексона (Шпицберген), затем к мысу Мери Хармсворт (Франц Иосиф) и, кажется, (или если пустят льды) – к острову Джиллеса, установить его точные размеры.
Все это выполнимо в том случае, если море будет свободно от льда. Начальником идет Федор Евгеньевич Белов, капитаном – опять С.В.Попов, а Безбородова уволили совсем.
Мужская компания подобралась на Персее чудесная – мои друзья гидрологи: Лева Давыдов, с которым мы с Татьяной Борисовной очень сблизились за последнее время, красавец Штокман, которого называют здесь «Лакированным» и доктором Штокманом, и который прозван мной еще «Прекрасным нарциссом» за самолюбование и манерничанье. Наверное, он дурак, потому что держится крайне фатовски и напыщенно. Носит ослепительные воротнички, но уши – грязные. Красив собой удивительно, особенно хороши глаза и руки, но в лице есть что-то неприятное, не говоря уже о манере держаться.
Затем химики: Володя Шипулин и Володя Сарафанов – «Троглодит», «Крестьянский поэт» с удивительными голубыми глазами, которые имеют почти такой же детский вид, как у Шарыгина, когда он просит чего-нибудь и хочет казаться пай-мальчиком.
Бруевич за два дня до прихода судна в Александровск заболел – у него «абсцесс», как он выражается, а по нашему – просто чирей, и к тому же на таком неудобном месте, как живот. Человек он мнительный и бережет свое здоровье чрезвычайно, поэтому при температуре 37о с десятыми уже слег в постель, а вчера его отвезли в больницу – резать нарыв, т к. наш доктор Блажин, пьяница, не решился выписать ему здесь усиленное питание. В рейс пошли два Володи и, хотя я в последний день просила меня пустить в рейс, он /Бруевич/ отказал. Правда, если бы я с самого начала стала этого добиваться, то успела бы в своих намереньях, а так – что-то не было раньше особой охоты.
Итак, они уехали. Гудели долго и раздирающе, так что каждый гудок отдавался в сердце. Мы махали с берега платками, шел дождь и был понедельник. Было грустно.
А утром, вернее в 4 часа дня, уехала еще целая партия друзей – Татьяна Борисовна и А.А.Шарыгин. Сразу мы осиротели, стало на станции пусто и тихо.
Накануне провели очень приятный и веселый вечер в нашей комнате №25, наверху. Нажарили оладий, сварили из сухого компота варенье, мобилизовали последние консервы, сварили кастрюлю картошки – еды было очень много. Были все те же А.А./Шарыгин/, Лева /Давыдов/, Штокман, Зайцев и нас трое – постоянных обитателей. «Отвальное» чаепитие очень удалось – А.А. был в ударе и рассказывал наперебой с Зайцевым и Левой случаи из жизни Персея, и вообще посвятили вечер воспоминаньям. Добрались даже и до Штокмана и его зимней истории с моим утерянным письмом к Шулейкину – он смущался и бормотал что-то нечленораздельное. Вероятно, на дне этой истории есть что-нибудь интересное.
Персей ушел туда, где на днях был «Малыгин» и чей поход к Земле Франца Иосифа сопровождался такой газетной шумихой. Вот что значит реклама! А мы, скромные, истинные герои Арктики, безвестно грузимся на свою 300-тонную галеру, с которой, по слухам, и крысы уже сбежали, и никто об этом не знает и не говорит.
/Фото: «Книпович» в Екатерининской гавани/.
24 августа. Баренцево море на 76о30’ , долгота неизвестна.
Четвертые сутки в море. Вышли в море 20-го числа в начале второго ночи. Несмотря на поздний час, много народу, дружественно настроенного к Книповичу или к отъзжающим, провожало нас.
Сейчас четвертые сутки однообразно работаем, а в промежутках спим. Время как будто остановилось в своем течении. Долгие дни и еще светлые на этой широте ночи прерываются станциями. Станции, как всегда по Кольскому меридиану расположены через 30 миль, но времени между каждой проходит около 8 часов – невероятно долго работают планктонщики с полными ловами. Успеваем с Всеволодом Итинтским не спеша отработать станцию, поваландаться без дела, попить чаю и поспать. Работы мало. Если так же идет дело у Персея, то можно только за них порадоваться. Не понимаю, что бы стал делать на судне третьим Бруевич. Конечно, для него это была бы только прогулка. Сволочи всё это начальство – зимой одного - то человека в рейс никак не найдешь, а летом они все здесь, потому что и плавать в это время приятно, и интереснее маршруты.
Вышли в море при тихой погоде, зыбь была 1-2 балла, и все же я умудрилась укачаться. Впрочем, не только я, но и другие две наши женщины – Галя Ивановская (планктон) и Клавдия Андреевна (морские осадки) тоже травили, с той только разницей, что про их состояние знали, а у меня все было тайно. Только тяжкие мои вздохи на койке слышала Кл.Андр., которая помещается надо мной в маленькой каютке против «собачьего ящика». Затем я привыкла, и при волнении 3 – 4 балла я уже обедала и работала как ни в чем не бывало. Потом море разыгралось до 5 – 6 баллов – пришлось опять травить, не обедать и полеживать. Все же состояние куда легче, чем в начале.
25-го августа вечером. Баренцево море.
Достигли к вечеру широты 78о с лишним, и за все это время – ни одной обсервации, ни одного астрономического определения судна: погода – или густой туман, или непроглядная серость. Вследствие долгих станций, привирающего компаса и лага мы можем оказаться миль на 30 в сторону (и, вероятно, находимся). Места же начинаются самые интересные. Сейчас идем 5-и мильными промерами и глубины оказываются самыми интересными: там, где у меня по батиметрической карте зона воды голубого цвета (200 – 300метров глубины), вдруг оказывается 95 метров, а на следующем промере – 150, затем 320м.
Как чудо, радист до сих пор держит связь. В день выхода из Александровска я
послала Леве Давыдову радио. Получил ли он его – не знаю, т.к. и тогда уже Персей потерял связь. С Левкой мы договорились во время пути в море переговариваться – я ему посылаю весть и привет: 1) из самой северной точки нашего маршрута, 2) с Джиллеса и с мыса Мери Хармсворт, а он мне: с мыса Желания, с Кап-Флори острова Лидтке. Еще 12-го я получила с Персея весть, сверх программную и, вероятно, единственную. Через сутки пришла телеграмма от Штокмана: «Вспоминаю» и т.д. Я была страшно поражена, довольна и удивлена. Вот чего совершенно не ожидала
26 августа 1931 года.
Два часа уже, как стоим на якоре в виду острова Виктории, т.е. по всем признакам это Виктория (лежит на 80о 10 ‘с.ш. и 37о в.д.), хотя ни за что ручаться нельзя. Примерно с утра сегодняшнего дня мы изменили свой курс и вместо того, чтобы идти прямо на север, как шли все это время, повернули на запад, а затем – и вовсе на юг. Часов около девяти вечера, только мы успели поужинать, раздался крик Зосимы: «Земля с правого борта!» И правда, на горизонте виднелась какая-то опаловая полоска, чуть темнее окружающего тумана. Около самого горизонта она имела только кое-какие резкие границы, а затем, выше переходила как бы в слоистое ровное облачко, лежащее низко над водой. В таком виде, вероятно, и Нансен видел свой остров, когда с севера подходил к Францу Иосифу.
Стоим на якоре у острова на расстоянии 1 – 1,5мили, хотя на глаз кажется ближе. Туман временами немного расходится, позволяя видеть отвесную стену ледника, обрывающегося в море, а затем, по уклону острова сползающего вниз. Собственно земли видно очень немного – маленький темный плоский мысок. Даже простым глазом видно, как на нем лежат отдельные льдины, и временами высоко взметается кверху прибойная волна.
Остров, вероятно, большой, мы видим только маленькую часть, остальное все скрыто туманом. Подошли к нему с севера, т.к. за сегодняшнее блужданье в тумане обошли его кругом. Первый раз прошли мимо него в трех милях и, несмотря на то, что делали промеры глубины через каждую милю, ничего заметно не было. Вывело нас к острову только чутье, шестое чувство капитана Сергея Васильевича, который наперекор всем остальным искал (и «чувствовал») землю влево по ходу судна, а другие, не предполагая, что нас могло отнести так далеко (на 30 миль) считали, что она осталась у нас справа.
Сейчас идет переливка командой нефти из бочек в танки. Еще есть запас топлива на 25 дней. Сотрудники были заняты уборкой жилых помещений и лабораторий. Погода совершенно тихая, но туман, к сожалению, раздергивается только изредка.
Около острова быстрое течение – мимо нас плывут мелкие льдины, а иногда и порядочные куски голубоватого льда – маленькие, глубоко сидящие в воде айсберги.
После того, как машину остановят на ночь, мы, женщины, собираемся идти мыться в машинное отделение. Во время плаванья можно себе позволить роскошь траты воды только изредка.
/Рис: остров Виктории/.
Конец дневника
*****
Друзья С.В.Хлудова
Моего отца отличала высокая духовность и пренебрежительное отношение к жизненным благам и почестям. В повседневной жизни - в еде, одежде, он всегда довольствовался малым. . После работы на следующем месте в его жизни была музыка. Если не было возможности ее играть или слушать, он про себя «проигрывал» ее или насвистывал (прекрасный голос - дискант, который у него был в детстве, позднее пропал). Отец не мог жить без общения с друзьями и был типичный charmeur – любил очаровывать симпатичных ему людей,как женщин, так и мужчин, даже если видел их впервые. Однако, родных мог злыми поддразниваниями «загнать в бутылку» и даже довести до слез - «для шлифовки характера». С друзьями, близкими ему по духу, он сохранял дружбу в течение десятилетий.
Среди друзей выделялась моя будущая крестная Екатерина Дмитриевна Четверикова - из семьи известных текстильных фабрикантов (в замужестве Штекер), ее муж Георгий Андреевич (Гоня) Штекер,племянник К.С.Станиславского; Татьяна Дмитриевна Четверикова, в замужестве Добрынина; Наталия Михайловна Веснина (ур. Багриновская) по прозвищу Ивонна и ее муж академик архитектуры Виктор Александрович Веснин; Ольга Михайловна Вавилова (урожденная Багриновская) и ее муж Президент Академии Наук академик Сергей Иванович Вавилов; Татьяна Ивановна Сахарова; профессор Московской консерватории Вадим Васильевич Борисовский , его жена Долли Александровна Делазари и ученики; певица и пианистка Ольга Павловна Померанцева и ее муж профессор Евгений Матвеевич Вермель; ученик и друг Игорь Сильвестрович Ярошинский, коллеги отца по работе – Вера Ивановна Медведева, Надежда Пантелеймоновна Аграненко и многие – многие другие.
Я не знаю, в каком году мой отец познакомился с Екатериной Дмитриевной Четвериковой (как ее называли друзья – Китри), но среди его бумаг сохранилась поздравительная открытка, присланная ею еще в 1923 году из Франции. Она уже 3 года как замужем за чехом по фамилии Свобода, и у нее сын Митя 2-х лет.
Pertisau, 21/У11-1923.
Сегодня день Вашего рождения, милый душечка Сергей Васильевич, и за Ваше здоровье молча «пропустила» лишнюю рюмочку – вторую, а первая была по случаю 3-летия со дня моей свадьбы. Зла на Вас необычайно, за то, что молчите. Знаю, что заняты, и так Вас понимаю, но очень хочется знать о Вас. Письмо Веры Вас/сестры С.В.Х/ с записочками Леши /брата/ и Бор.Ив /мужа Веры Вас/ получила, отвечу им особо на днях. Толста и черна я стала ужасно, если будете у Lad”ки (она описала нам Ваше «Высочайшее посещение» ее скромной хижины, и кровать, на которой Вы спали…) – то пошлите фотографию «приезд Кости»/Станиславского?/.Крепко жму руку, остаюсь неизменной Missis Coof.
Сохранилась также дарственная надпись на книге Ромена Роллана «Жизнь Микеланджело» на французском языке - С.В.Хлудову от Е.Д.Штекер (1925 год):
Дорогому Сергушеньке, Сергунчику (фаворита моего Сергунчиком зовуть!)на память об одной мужественной женщине, нахально причитывающей себя к разряду ближайших друзей столь великого, но скромнейшего человека, самого очаровательного на всем свете.
Уже после смерти папы и после смерти Г.А.Штекера, ее второго мужа, я задала своей крестной вопрос: «Тетя Катенька, а почему Вы не вышли замуж за папу, у вас были такие сердечные отношения?» - на что был ответ: «А мне никто и не предлагал!»
Отношения между моими будущими родителями
«Все-таки очень и очень трудно быть кузнецом своего счастья», - так начинает С.В.Хлудов свое письмо к Ксении Солововой 15 февраля 1935 г. (Они еще «на вы») И далее:
Даже при мудрейших и альтруистических советах нельзя бывает просто …выспаться. Идиотский день, оканчиваемый идиотской ночью.Я хотел зайти к Вам, но телефон либо был занят, либо никто не подходил. Было это около 10 часов вечера, и звонил я из Техникума. Собственно, в Техникуме я задержался совершенно случайно, зайдя туда по дороге к Вам около 9 часов вечера, когда кончались занятия у Василия Дмитриевича Виноградского, замещавшего меня в этот день с 5 до 9 часов. Вот во время это-то замены я хотел дома выспаться, но ничего не вышло: во-первых – не достало воли удержаться от фуги и хорала Мендельсона; здесь оказалось, что левая рука у меня действует не лучше, чем у паралитика; за этими занятиями прошел примерно час; во-вторых, когда я разлегся и стал засыпать, появилась Наташа с вопросами по немецкому языку и вопросами философского свойства; в третьих – я затем пытался заснуть в течение 2 ; часов, но ничего из этого, кроме минорных размышлений, не вышло; в четвертых – стали мучить сомнения – как там у В.Д.В. идут практические работы ( para-rot), а тут и время подошло идти к Вам, хотя вы, согласно Вашему совету, считали меня «выспавшимся» (ко мне более приложимо причастие от слова «сыпаться», чем «спать»). В Техникуме же оказалось невероятное «ЭВЕНМАН»: диазо-пара-нитро-анилин не захотел сочетаться с бета-нафтолятом, сколько его к этому ни принуждал В.Д.В. и 30 энергичных художников ( моль на моль), и сочетание стало проходить лишь при соотношении 2 моля диазо на 1 моль нафтолята. Это меня совершенно потрясло. А говорят, что чудеса «бывают только в древности» (чудное сочетание времен!), и я, забыв все на свете, стал «вкалывать» с Васей, сам диазотируя и копулируя, а в промежутках названивая по Вашему телефону (просто хотелось хоть поговорить с Вами, а в зависимости от modus loquendi и зайти после решения « промблемы» с para-rot). Однако, только к 11 ; часам «промблема», благодаря моей изумительной интуиции (конечно, Вы презрительно улыбаетесь, «Цыган» Вы эдакий - собака священника в Краснов-Погосте, если не забыли), но ведь это признано лучшими Нахабинскими умами - была если не разрешена, то, во всяком случае, были намечены пути к ее разрешению. Очень интересно, при случае расскажу. Хитер наш брат мастеровой!
Когда вышел из Техникума, тут-то и встала передо мною Жизнь во всей своей слякотной скуке: дивный день – 4 часа занятий с директором Витезом, 4 часа экзамена (дурехи, семестр Вали Соколовой, Туркиной и Ко), час неудачных занятий на фортепиано, полусонное мление 2 ; часа и «промблема» с para-rot! Вот так и проходит жизнь человека. Впрочем, «дурехи» действовали забавно: Соколова – отлично, Бабкина – отлично, Туркина - хорошо?, Букатина – хорошо, Суворова – уд?, Строгова –уд. Знаки вопроса ставлю я, т.к. эти тетки проявили невиданный Миру арифметический идиотизм, например: 4% от 16 кг = 5,5 кг; 20% от16 кг = 32 кг (Суворова) . Сколько % составляют 3 г от 1 кг? – ответ: 30% (Туркина). Allgemeine Sturzung! */общераспространенная ошибка/
Вот к полночи я и дошел «до ручки»: спать не хочется, настроение - как у Манфреда в изложении сэра Егора Байрона (теперь все лорды, даже в газетах пишутся «сэр», например Сэр Остин (Чемберлен!). Решил написать Вам, дабы Вы имели наглядный документ моего образа жизни и не попрекали бы театрами в обществе дам. Эти попреки – «надо просто признать» +) ( тем более обидны, что я очень и очень жажду театров, дам, развлечений, любви, романов, страстей, бурных чувств и т.п., а на самом деле – только и есть, что радость труда (и это с 8 лет от роду!)
Ну, надо кончать, хотя спать не хочется. Во всяком случае, кто-нибудь из нас заснет: Вы ли, своевременно – читая это письмо, - я ли, успокоенный собственными каламбурами и чувством частичного погашения письменной задолженности за 7 лет знакомства. Не знаю уж, как там с качеством, но числом печатных знаков я перешиб Гремина, а, следовательно, могу спокойно лечь спать, пожелав и Вам того же, lieber fr;re Jakot **/нем, фр -любимый братец Жако/.
С.Х.
+) Во всех газетных статьях, даже у Великого Горького, постоянно пишут «надо просто признать» - очевидно, это молодит стиль!
*****
Отношения между моими будущими родителями развивались непросто. Только в 1935 году Сергей Васильевич Хлудов в чем был переехал из Трубниковского переулка на Арбат, и они с мамой стали жить вместе (а «расписались» лишь в октябре1940 г). Все Солововы отнеслись к папе весьма дружелюбно, но бывшая гувернантка Берта Васильевна встретила его в штыки. Она хотела, чтобы мама вышла замуж за своего многолетнего упорного поклонника генерала Николая Владимировича Сологуба, Зам.начальника Генштаба ВВС РККА. Сологуб маме совсем не нравился, хотя она поддерживала дружеские отношения с ним и его сестрой Кирой Владимировной, т. к. они были родственниками маминой близкой подруги Тани Перфильевой, в замужестве – Кристи.
Елена Николаевна Хлудова, бывшая жена отца, по профессии художник – мультипликатор, вышла замуж за своего коллегу Дмитрия Дмитриевича Померанцева, и у них родилась дочь Татьяна.
У Ксении Солововой был нелегкий характер, она могла и «взбрыкнуть» на ровном месте. По -видимому, между ней и Сергеем Васильевичем произошла размолвка, потому что он вынужден написать ей , что возникающие вдруг «диссонансы» очень его беспокоят.
4 июля 1935 года.
Сейчас ровно 12 часов ночи. Мне очень и очень тяжело, что так ужасно глупо пропала вся сегодняшняя вторая половина дня. Я совершенно никого не хочу в этом винить, но мне так сейчас грустно, что за неимением возможности лично с тобой переговорить, я решился написать все для меня важное, о чем не пришлось за день переговорить, а вместе с тем это для меня совершенно необходимо. Я не допускаю мысли, что ты не зайдешь утром: это было бы крайне несправедливо и бессердечно, а потому пишу все это в полной надежде передать тебе это утром.
Сегодня я прочел за день две маленькие книжки, которые на меня произвели сильнейшее впечатление: это биографические отрывки из жизни Моцарта и Госсека. Там есть отдельные места такой большой силы и умилительности, что я читал со слезами на глазах, к немалому удивлению Наташи, которая, впрочем, сама мне эти книжки дала читать и вскоре смекнула, в чем тут дело, благо она и сама от книжек пускает слезы. Но впечатление мое от этих книжек было вызвано не столько «трогательностью» отдельных эпизодов (например, экзамен 14-летнего Моцарта на звание член Болонской музыкальной академии, или его же несчастная жизнь у Архиепископа Зальцбургского, или бегство 12-летнего Рамо с должности органиста, или первое знакомство Госсека с Рамо); нет, не только эти эпизоды так расстроили меня – главное, мне вдруг стало ужасно и стыдно, и одиноко жить на свете: стыдно потому, что я за последнее время перестал «страдать» тем душевным «запоем», который меня всегда захватывал в отношении какого – либо дела, перестал чувствовать почти постоянно и всю жизнь резонировавшую во мне внутреннюю музыку, почувствовал, что под влиянием всей окружающей меня обстановки и людей я делаюсь самым «уютным обывателем, интересным рассказчиком» и т.п., а по существу - крайне застывшим, косным и пустым человеком, потерявшим весь тот внутренний огонь, который я всегда в себе чувствовал. Это постепенное помертвение началось с осени прошлого года, и главной причиной этому явились те глупые, морально вредные и крайне запутанные семейные неурядицы, которые у меня создались вследствие причин, тебе хорошо известных, и порожденных теми людьми, которые поступали со мной и Наташей отнюдь не по-товарищески и. окружив меня целым рядом глупейших, не искреннейших и фальшивейших обстоятельств и преград – заставили стать человеком постоянно озабоченным, подозрительным и вечно настороженным внутренне. Несмотря на это я внешне оставался более или менее прежним, конечно, более или менее. С мая благодаря тебе все стало понемногу проясняться во мне, да и мне своими личными усилиями удалось частично ослабить ту фальшивую обстановку, в которой я очутился, и которая заставляла меня всего более опасаться за Наташу; отчасти повлияло на меня так же то на редкость доброе и душевно-простое отношение Кати, которое меня сильно отвлекло от самого себя за первые дни моего отпуска в конце мая.
Все стало, таким образом, постепенно налаживаться, я перестал бояться за Наташу, исчез совершенно не покидавший меня страх, что ей нанесут душевную травму грубо, быстро и жестоко (а до этого, в свое время, было не так уж и далеко!) Я при твоей помощи моральной и всяческой стал выходить в тихие воды, но тут - то во мне опять стал просыпаться прежний деятельный человек, и сегодня я его в себе почувствовал, как никогда в жизни. Чтобы у тебя не было неясностей по поводу этого «деятельного» человека, я тебе все сейчас расскажу, а ты запомни, если собираешься пройти со мною дальше как можно безболезненнее и счастливее: этот деятельный человек всегда меня толкает чем-нибудь живо интересоваться, так, чтобы на этом интересе вертелась, как на главной оси сложного механизма , моя жизнь. Этот интерес может основываться на музыке, химии, литературе, языках, художественно оформленных первоапрельских штуках, больших прогулках, чтении и т.п., словом, интерес достаточно разнообразный, но обязательно в данный момент должен быть налицо; при этом одно может незаметно сменять другое, но после отхода одного НЕ замененного места быть не может. Я не могу без вреда для себя просто «отдыхать» - это мне совершенно чуждо, как чуждо чувство просто любви к какому-либо человеку, с которым нет общих интересов или вовсе не имеющему интересов; для таких людей, если они и очень хороши вообще, у меня может быть лишь чувство симпатии, но не больше. Это чувство общности интересов и обоюдного понимания в некоторых случаях может быть настолько велико, что для некоторых людей, чувствующих тот же внутренний огонь, который я сам в себе ощущаю, - у меня остается мало места для других чувств, например взаимной влюбленности; так это было с Н.В./Наталией Вячеславовной Клеменовской,/, где из этого выросла большая трагедия. Самое при этом неприятное – крайняя обидчивость моя в отношении тех людей, с которыми создались такие отношения внутренней понимаемости. Мелкие житейские ссоры принимают тогда размеры страшных внутренних терзаний, резких диссонансов, взрывающих изнутри, приводящих в ярость, никчемность которой я одновременно очень хорошо понимаю, и которая во мне мгновенно проходит, если я вижу желание и в другом близком мне человеке пойти мне в этом навстречу. Вместе с тем, никогда беспричинной вспышки, длящейся сколько ни будь долго, во мне не бывает, и всегда здравой логикой я привожусь в состояние равновесия.
В наших с тобой отношениях есть все для той внутренней обоюдопонимаемости, о которой я говорил раньше, а трагедии не получается, как с Н.В., т.к. я (прости меня за полную откровенность) влюблен в тебя, как в равного мне человека; т. образом разлада в общем понимании и ощущении друг друга нет, и должно было быть безбедное течение жизни, а на деле получается иногда очень дико: месяцами дело идет без ссор, а потом из-за ерунды возникает отвратительный диссонанс, особенно резкий для нас, причем этот диссонанс возникает почти всегда в тебе раньше, чем во мне, длится дольше; а самое главное – возникает в нас от причин внешних, при этом причины внешние гораздо острее хватают тебя, чем меня. Мне иногда так ясно видятся пути к обходу тех или иных неприятностей нашего пути, я только жду случая, как их обойти, а ты уже впала в ярость и бьешь не только по этим препятствиям, но и по людям неповинным, причем в их число НА ОБЩИХ ОСНОВАНИЯХ попадаю и я ( а это уж ни на что не похоже!).
Мы не можем с тобою изолированно жить от людей, а стало быть, надо обдумать способ обхода тех мелких жизненных огорчений, которые от людей бывают, или просто спокойнее все это переносить, спокойнее не внешне, а внутренне, чтобы зря не мучиться этими диссонансами. Это вопрос достаточно важный, чтобы о нем спокойно подумать, верно ведь? Это особенно важно, т.к. на тебя я возлагаю все свои чаяния по своему душевному возрождению, и будет для меня крайне страшно, если нас охватит полоса диссонансов, и тебе это будет больно, а мне – совсем плохо!
С.Х.
* * * * *
В августе 1935 года С.В.Хлудов и К.П.Соловова отправились как бы в свадебное путешествие на Толгу близь Ярославля навестить единственную сестру С.В. Хлудова Веру Васильевну Кулакову, находившуюся в то время в ссылке. В письме к Е.Д.Штекер С.В.Хлудов приводит фрагмент из жизни на Толге.
… Толга – бывший монастырь, ныне занятый под учреждения и квартиры сотрудников Волгостроя. В главном храме устроен большой клуб, человек на 300 – 400, сцена, кулисы.
«Факир Иама прокалывает себе и желающим руки, язык, останавливает пульс до нуля, ускоряет пульс до 180 ударов, пьет керосин, извергает керосин распыленной струей, глотает лягушек, глотает 4 штуки сырых яиц и т.п.» - такие афиши появились на Волжской пристани и на стенах монастыря 1 августа. Выступление этого дивного человека должно было быть 4 августа. В этот же день было назначено празднование именин М-м Захарьевской, Марии Борисовны, жены зам. начальника строительства Вячеслава Алексеевича Захарьевского. Был приглашен весь Волгостроевский high life /высший свет/ с женами и детьми, а также и мы – т.е. Вера, Ксения Петровна и я . Вера за два дня начала уже меня стращать, чтобы не опаздывал (не позднее 9 часов) на именины. Я соглашался с нею, а в тайне с К.П. решили мы до Захарьевских идти на факира. Факир должен был начать в 8 ;. Начал в 9 часов. Каково было наше удивление, когда там же мы увидели не только Веру, но и некоторых из «основных» гостей Захарьевских, которые решили, подобно нам, побывать и на представлении факира, и на именинах. Сама именинница – живая, веселая и элегантная дама полу - французского, полу - еврейского вида, весьма интересная и внешностью своей, - почти уже согласилась пойти со мной и К.П. на факира, приняв во внимание мое убедительное доказательство, что гости все равно раньше 10 часов не соберутся, но была оставлена дома мужем своим «Вячеком» (так она его называет сокращенно), В 9 часов вышел на сцену плотный и высокий человек самого обычного европейского вида, в сюртуке, с ним вместе – пышная красивая блондинка, похожая на певицу Кругликову. Кругом были поставлены на многих столах стаканы, склянки с разными жидкостями, банки с бинтами и ватой, пробирки, колбы, спиртовки, примус. Все это напоминало арбатскую лабораторию, где работает Вева /Вера Владимировна Алексеева, кузина Г.А.Штекера/. Из публики было вызвано человек пять И.Т.Р., столько же рабочих и доктор – это были «контролеры научности опытов». После короткого слова, в котором факир объяснил, что раньше таких людей, как он, сжигали за колдовство, а теперь их поощряют, что все такие опыты – сущие пустяки для умелого человека, началось само представление. Понятность и простота «опытов» будет ясна из описания самих опытов.
Не говоря дурного слова, Иама проколол …
К сожалению, дальше письмо не сохранилось и мы уже никогда не узнаем, что же
прокол факир и как закончился сеанс. Зато сохранилось письмо отца к маме от 21августа 1935г после возвращения из Толги.
Кисандрик, дорогой, милый! Ты думаешь, мне не было самому грустно с тобою расставаться на эти 12-20 часов? Я так привык быть все время вместе, что почувствовал себя сиамским близнецом, отделенным от другого близнеца хирургической операцией. Сейчас 12 часов ночи. Вера с Ирой /сестра и племянница/ пьют чай, а я решил здесь остаться ночевать, и знаешь почему? ! Потому что я тогда смогу написать тебе, что и делаю сейчас. Родимый, мой дорогой, как я тебя обожаю. Ты, пожалуйста, не думай, что я огорчился на кого-нибудь из-за этого вынужденного расставания – мне просто стало ужасно одиноко без тебя. Ты мой самый лучший на свете, горячее сердце!
Ты не думай, что у меня какие-нибудь «Калиточные мысли: я ночую с нянюшкой на Лешиной кровати, а нянюшка – духовный бальзам.
Я сейчас пишу и как будто с тобою беседую. Я хотел тебе сказать еще раз и поподробнее, что я не существую самостоятельно. С.В.Х. – это…..вот такое крошечное «я», а вместе с тобою – вот такое «Я», но растворенное в тебе, расплавленное твоим горячим сердцем. Ты хотела этого. Я всегда боялся привязать тебя к себе и самого себя привязать к тебе, потому что считал себя тем трамплином, с которого ты могла бы лучше и выше взвиться в жизнь. А вышло так, что ты не захотела взвиваться с этого трамплина и… трамплин прирос к твоим ногам. Трамплин ужасно польщен, горд и счастлив.
Ира потрясена Вериными рассказами о наших дебютах у «Вячека» и «Мисеньки», называет тебя «Лоренца и Калиостро у герцога Роганского, и, по существу, очень горда, что у нее «такой» дядюшка и такая belle soeur свояченица/, к которой она скоро придет в гости.
3 часа ночи.
Заболтались с Верой и Ирой. Говорили о наших делах. Очень много у них к нам сочувствия и много дельных вещей в разных вариантах, полезных нам с тобою, мы наметили. Что-то из всего этого выйдет!
Ирочка рассказывала много поучительного из своей жизни 7 лет тому назад /когда А.В.Хлудов развелся с ее матерью/, и после этого я во многом успокоился насчет Наташи.
По отношению к Ирочке и Тане /ее сестре/ много было сделано, мягко выражаясь «не корректного», а все образовалось. Бог даст, и у нас все выйдет хорошо. Я значительно рассудительнее и спокойнее смотрю на все после сегодняшнего разговора с Ирой (и Верой). Ира – молодчина, будем же и мы молодцами, спокойными, логичными. Покойной ночи, я ложусь спать (без «калитки»).
Твой С.Х.
1935 - 1936 ГОДЫ.
Екатерина Дмитриевна Штекер - Сергею Васильевичу Хлудову
13 сентября 1935 г, Брюсовский пер.,
Дорогой Сергушечка,
Когда же Вы с Аксюточкой /К. П. Солововой/ к нам приедете? Сегодня я нарвала букет и свезла его «на Арбат», как Вы говорите.
Если вспомнить этикетку какао, то анализ (меня) стал такой:
Култышек и злости…………………………………………нет
Дуи-пибы /терминология Наташи Хлудовой/……………15%
Черта…………………………………………………………05%
Эгоизма………………………………………………………05%
Сентиментальности………………………………………….05%
Ангела………………………………………………………..75%
Итого все 105%
… Объявляю себя ударницей, и достигну 105 % ангела обязательно! Что же, раз я такая Завтра мне 36 лет. Приехали бы!!! Да Вы никогда не помните этих дат, ну, и не стоит их и помнить. Гоня на бюллетене еще до 15-го (у него порваны связки на ноге, он упал 6-го, помните?) Я ходила одна в Ивантеевку, ужасно глухая местность: на протяжении 6 км я не встретила ни души, только 4 мужика проехали на дрезине. Лес совсем черный, глухой – совсем как в настоящей деревне. Совсем не боялась идти (а что было бы с Ивонной?!) Надо было, и пошла. Мне все равно, я теперь ничего не боюсь. Ходила в Ивантеевскую больницу за бюллетенем для Гони. Сергушенька, мы помирились с Лешей /Алексеем Вас. Хлудовым, братом С.В.Х/ (по телефону) и пойдем к нему как-нибудь, а он к нам приехать обещался. Я очень рада, не люблю быть в ссоре. На днях, будучи очень какой-то взвинченной, заступилась за Гоню и нагрубила тете Нюше, но так было тяжко и противно на себя, что пошла и просила прощения, и тоже как гора с плеч, и отношения сейчас очень налаживаются. Тетя Нюша очень плоха, и я вдвойне рада, что помирилась с нею. Грубила при свидетелях и также при свидетелях просила прощения, конечно. Довольны ли Вы мною? Я не знаю, Вы скажете: «Плюньте им под хвост» или похвалите меня и скажете: «Катюнчик душечка и 100% ангел». Нет, еще не 100%, да и не была им никогда. Чертик сидит основательный. Леша про Вас все знает («Да-да-да, так оно всегда бывает…»). Поэтому я дома перестала особенно скрывать Ваши обстоятельства, и Вева, Вова и тетя Нюша /Алексеевы/ спрашивали про Вас и Аксюточку, и я не стала скрывать. Милуше /Людмиле Андреевне Штекер/ Серг. Мих. Попов сказал, назвав Аксюточку Вашей женой. А раз Милуша и Леша знают, то сами понимаете… Сегодня я звонила Ивьке /Н..М..Весниной/ - она обижена на Ваше молчание, и все знает (возможно, что Вера Алекс./первая жена А.В.Хлудова/ что-нибудь рассказала), частью догадалась, частью ей сообщили, и конечно, ей это кажется обидным – что Вы сами ни звука не писали и до сих пор ей не звонили. В Кисловодск, как я поняла, приехал при Весниных еще Петр Дмитриевич /Соловов/ и сказал, что Аксюточка с Вами у Веры Васильевны. Ивонна сразу догадалась. Не хотела я говорить с ней, поэтому отделывалась общими фразами. Это ведь Ваше дело и Вы на меня не сердитесь, что я Вам пишу об этом. Но, по-моему, было бы не по-дружески мне не сообщить Вам о положении вещей. Верно, или не надо было? Не сердитесь на меня! Я ведь отлично знаю, почему Вы из Мытищ не приехали опять к нам до вечера, и так, так проклинаю себя и свое непростительное поведение по отношению к Вам. Простите ли Вы меня когда-нибудь и будете ли любить меня и дружить со мной? Я ужасно много думаю о Вас и откопала таки у себя в самой глубине души такие запасы Lebensfrende и радости за счастье других людей, (т.е. Вас и Аксюточки), что никакими способами этого не закопаешь внутрь. Вот сижу в пустом Брюсе и сейчас еду на дачу, везу провизии (немного и не тяжело) и кучу камфары и кофеина и нитроглицерина Старухе. Сергушечка! Вы такой мой родной человек, попросите Аксютку пока за меня Вас расцеловать. Я надеюсь сама скоро Вас увидеть и целовать. Мне очень хочется, чтобы она меня любила. Сергушенька, не забывайте меня. Целую Вас обоих.
Катя.
(136-летняя)
Е.Д.Штекер – С.В.Хлудову Комаровка, 26 сентября –1935г.
Милый Сергушечка, я неотвязно думаю о Вас, но разобраться в себе не могу и не хочу. Что сейчас во мне делается, даже и разобрать-то невозможно. Все спутано во что-то такое замечательное – и вся я как отравленная хожу. Снаружи – толстая корка, злая подчас и противная ( и тогда Гоня зовет меня «Шарлоттой Ивановной», но об этой особе еще впереди будет разговор!) А внутри все точно звучит какая-то чудесная музыка – очень близкая к Чайковскому, конечно – и перед глазами Архангельское, Вы и Никольское. Я никогда Вам не забуду этого дня 22/1Х, Вам и Аксюточке – я не преувеличивала, это правда, было настолько потрясающе, что совершенно бесспорно - этот день я никогда в своей жизни не забуду, как один из счастливейших в моей жизни. Все эти дни я порывалась Вам написать, но, конечно, всякая мелочь, а главное, всякие люди – не Гоня, конечно, а чужие всякие люди – все мешали мне. Да и очухаться я не могла и сейчас вся дрожу от какого-то волненья, и грустно очень, и так много хочется Вам сказать, а сказать, конечно, не сумею. Ну, да ведь Вы и так все с полслова поймете, смеяться не будете - и вообще, кто же так все понимает, как Вы?
На меня нахлынуло что-то такое громадное, именно сегодня. Повод к тому самый был необыкновенный и, вероятно, Вас удивит. Сегодня я почувствовала, что у меня прямо непреодолимое желанье как-то вылить воспоминанья о 22/1Х, и в самой неожиданной форме, точно я выносила в себе что-то, и это приняло форму определенную. Я поклянчила у Козлинских альбом и краски (акварель) и села рисовать, представьте себе! Ведь я так давно не держала кистей и т.д. в руках, и так волновалась, что рука дрожала и сжимало в горле. Гоня уехал в Москву под вечер, Козлинские были у себя, было так тихо, так одиноко – а это-то я и люблю, - ничто не могло помешать. И я по памяти стала пытаться изобразить уголок Архангельского, как помните, я все смотрела на стену с балюстрадой и бюстами, сидя с Вами и Аксюточкой на каменной скамейке (еще Аксюточка сказала: «Займись Катей!») Стена была легкая-легкая, увитая снизу виноградом, совсем красным, как кровь, а сзади ели и пихты, и голубое небо, ну, и т.д. Так вот, попробовала я это передать своими такими слабыми силами. Долго и тщательно намечала рисунок, затем начала рисовать уже красками. Сразу попала в тон – т.е. получилось соответствие положенной краски с цветами, удержавшимися в моей памяти, - но все было не то, и я упорно билась над сине-зеленым фоном и белой стеной. Виноград дался сравнительно легко, - а стена была плоская, «воздуху» не было. И вдруг – по мере того, как я оттеняла столбики балюстрады, все так ярко встало у меня перед глазами, что слезы брызнули из глаз, так мне все вспомнилось отчетливо, и так вернулось ко мне то настроение. Наверное, я сделала в этом рисунке тучу ошибок: наверное, если проверить, все в натуре совсем иначе выглядит – но разве уж так это важно, раз я пережила опять то же настроение!? Сергушечка, нет, мне не 136 лет, а гораздо, гораздо меньше, и я ужасно люблю жизнь, такую, какая мне досталась. Гляжу на свою акварель – кажется, только два своих рисунка я так любила: Тимофеевскую столовую, что висит у меня в комнате, и вот это «Архангельское» теперь люблю. Пусть это плохо, неумело – в моих глазах это настолько оживает, что лучшего мне не надо даже. Кабы мне припомнить Никольское. Я пыталась набросать – да что лучше? Дом ли, или аллею, всю пронизанную солнцем, или лужайку перед Охотничьим домиком, - или Вас? Необыкновенное что-то я испытала, и такая досада, что память изменяет мне, и уменья нарисовать это - нет. Да и как, по совести, нарисовать, чтобы передалось то, что творилось внутри меня, пока мы шли с Вами по парку в Никольском? Если передать это жестами – ближе всего было бы встать на колени и благодарить Вас за то, что Вы существуете на свете и за то, что Вы для меня значите и делаете и, в частности – за этот счастливый день. Аксюточка, как и подобает Фее, чудесным образом пригласила меня ехать к Вам 22-го, и недаром я так вся вспыхнула, что даже убежала из комнаты. Ведь знаете что? Этот день 22/1Х – в нем мое спасенье заключалось. Мне стыдно подумать, стыдно вспомнить, что я могла натворить в порыве какого-то отчаяния – совсем еще недавно. А как чудесно мы ехали обратно на «Мотовозе», в мягком вагоне, и «нам звезды кроткие сияли». Сергушечка, я обожаю Вас! Поедемте опять куда-нибудь. Я не прочь бы опять в Никольское, хотя теперь вряд ли так же красиво – листья пооблетели, и не повторится то настроение…
Знаете, что меня очень мучит сейчас? Сознание, что я не госпожа себе самой. Я всегда должна себя сдерживать во всем и делать всегда все не то, что мне хочется, к чему у меня, так сказать, душа лежит. От этого я делаюсь Шарлоттой Ивановной, и скоро все меня разлюбят, п.ч. мне хочется совсем по-другому жить, а это нельзя, и эта двойная жизнь – снаружи одно, а внутри - другое, меня делает очень противной. Я себе противна, и Гоня, и тот меня не любит, когда я Шарлота Ивановна.
Дома, Сергушенька, многое меня очень тяготит, и что делать, я не знаю. Соседство Козлинских, в сущности людей очень милых, но пустых и мало развитых, очень стало влиять на весь уклад нашей жизни. Дома у меня сейчас нет. Вечное безделье, слоняются то они у нас, то мы (главное – Гоня в свободное время, которого у него больше, чем у меня) у них, «трепанье» и чаепитие, а уже не говорю про то, что ежедневно почти вино. Ах, Сегушечка, да что говорить, очень это меня (из-за Гони) беспокоит, и даже от беспокойства я впадаю в самое «Шарлота Ивановнинское» состояние, и все мне не мило, и сама я делаюсь злой и Гоне говорю всякие резкие, гадкие слова, а потом мы стараемся прийти к соглашению; я плачу до потери человеческого образа, - и, в сущности, ведь мы не ссоримся, а только что-то зацепляет. Этих зацепок не должно быть, они нелепы, и не знаю почему, но они исходят от Козлинских. Я ужасно недовольна собой, это не то, не то, не то, эта жизнь мне не подходит – вот все, что я знаю. А Гоня все: «Не учи меня, я сам знаю! Что ты все ворчишь? Это лето было такое ужасное, что я хочу немножко развлечься. Мне весело с Козлинскими, а ты мне все настроение портишь» и т. д . А мне не очень весело видеть на столе постоянно вино, как цель жизни, и слушать болтанье языком. От меня требуется: 1)вкусная стряпня и 2)чтобы я была веселой, - ну, Сергушечка, а если мне не хочется быть вечной кухаркой и если мне не весело весь день убивать так?! Понимаете Вы меня? Вот – возвращаюсь к сегодняшнему моему рисунку – я сегодняшний день не убила зря, несмотря на то, что на самом деле, ведь это же не работа, и рисованье мое пользы никому не принесло. Радость мне это доставило огромную, вернув меня, хоть на миг, в то настроение радости, а главное, свободы, которое у меня было.
Поздно очень, надо спать, завтра трудный день, и даже думать будет некогда.
Когда же мы увидимся с Вами, я очень от Вас отрезана, и собачка «Дуя» начинает выть и скучать о своем хозяине. Бог знает, что можно подумать про меня, но Вы – то не подумаете, ну, и спокойной ночи, солнышко мое Сергушечка, бьет 2 часа ночи, я одна совсем, пора расставаться нам.
Ваша Катя.
P.S. Разорвите это письмо, может, не надо было все это писать Вам (про соседство с Козлинскими и т. д. –но очень это меня терзает, не узнаю я Гони, боюсь я этой перемены, а он сердится на это и обижается, что якобы я стала в него меньше верить. Человек теряет себя явно, как же мне иначе быть? «Смеем ли мы молчать?»
Хочу поговорить с Вами, Сергушечка, дружочек Вы мой, умнее Вас никого нет, - только не сердитесь; я ведь Гоню люблю и, любя, беспокоюсь так. А может, я стала все острее и резче чувствовать, потеряв равновесие и чувство меры? Не знаю. Вева /Вера Владимировна Алексеева, кузина Гони/ отчасти меня понимает. Претит мне такая разудалая жизнь.
Ну, Христос с Вами, целую Вас так крепко, как люблю. При свидании поговорим, ладно?
К.
Аксюточку милую целую. Так и вижу ее тоненькую легкую фигурку и трясущийся носик (пусть не сердится за носик!) я ей звонила после свидания моего с Наташей, но попала не вовремя: шел прием больных /у П.Д.Соловова/, а уже пора было ехать на поезд с очень тяжелыми вещами.
*****
В сентябре 1935 года отцу, как военинженеру 1 ранга дали путевку в военный санаторий «Архангельское».
С.В.Хлудов - К.П.Солововой
21 / 1Х – 35
…На Пушкинской площади, в ожидании запаздывавшего автобуса из Архангельского я разговорился с какой-то приземистой тетенькой с профилем скучающего орла; она оказалась слушательницей Академии Военно-воздушных сил, как она сама отрекомендовалась, смущенно извинившись за свой штатский костюм (может быть, я ей показался слишком строевым!?) и рассказала мне все, что полагается знать человеку, впервые вступающему в Архангельский дом отдыха: от ванн и душа, через обеды и завтраки, до волейбола и велосипедов. После этого рассказала о преподавании в Академии: оказывается, у них лучшие ученики переведены на предметную систему, т.е. не ходят на групповые занятия, могут и не ходить на лекции, словом, совершенно как в наше время, в 1924 году и ранее. Вот бы, подумал я, Кисандра была бы довольна!
В автобусе, которым управлял шофер цирковой ловкости, едва не столкнувшийся с грузовиком на Ленинградском шоссе, сидел я рядом с командиром, до ужаса элегантным, с одной стороны, и с другой – с чрезвычайно красивой девочкой лет 15, дочкой одного из Архангельских начальников. Девочка эта по стилю и разговору – олицетворение глупости и пошлости: все время упоминала о своем отце, о том, какие у нее платья, что они едят («у нас в семье мясо ежедневно 3 раза в день, а суп с цветной капустой постоянно»); вскоре я даже узнал, что ее мама носит белье «исключительно настоящего шелка». Думаю, что все врала, фантазируя под свой недосягаемый «идеал жизни», т. к. одета была весьма подержано и грязно. Всего вернее, приняв во внимание совершенно идиотский смех и дикий взгляд, что она ненормальная. Элегантный командир молчал. Авиа-слушательница встретила в автобусе плакатного вида летчика с быстрым, как у цыгана, взглядом («Павлуша»!) и высчитывала с ним ожидаемую прибавку жалованья начсоставу. Две старые–старые старушки охали на поворотах и крестились мелкой дробью у каждой церкви.
Внутренний двор Архангельского дворца обставлен пейзажными картинами-декорациями и весь наполнен был арией из Мейстерзингеров */опера Р.Вагнера «Нюрнбергские мастера пения» /(Закс у себя перед домом) - радио передавало очень мягко и без того «шикарного грома», который так любит мой брат Алеша («чисто на бульваре», как говорит нянюшка Елизавета Ивановна).
После кратких обычных процедур с записью вновь прибывших, попали сразу к завтраку. Мое место было рядом с авиа-теткой. В ожидании какао, семги, колбасы и блинчиков (или рисовой каши) ели белейший хлеб (точно Блан-фикс). Авиа-тетка рассказала, что иностранные языки проходят замечательно: целый день – консультации преподавателя, а по вечерам действуют лингвофоны, это какие-то сверхчисто передающие граммофоны, привезенные из Англии (« 4 штуки – 2000 рублей золотом»), и из этих приборов льется «Лучшая Лондонская речь». Мне это ужасно понравилось, и я хохотал до упаду, хотя сам бы с удовольствием послушал такую штуку. А хохотал я, собственно говоря, вот почему: когда мне было лет 10-12, я в журнале «Природа и люди» видел фотографию – пингвины слушают граммофон. У этих птиц было такое проникновенное выражение и такое желание постичь непонятное, какое бывает у детей, слушающих страшные рассказы, или у студентов, силящихся решить задачу на проценты. Вот я себе и представил авиа-девушек и юношей с пингвиньими туловищами, ну, словом, гротеск в стиле Гофмана
Кстати о процентах: здесь много слушателей Академий, люди очень развитые и знающие отлично высшую математику; но все они, как я всегда и утверждал, очень не тверды в арифметике, что и признают сами. Вот я и прав, что арифметика – самый трудный отдел математики. Здесь требуется та высшая математическая интуиция, которая в других отделах математики заменяется либо механическими подстановками, требующими лишь навыка, памяти и внимательности, либо хорошим плоскостным или пространственным воображением. Однако, завтрак подошел к концу, и мы втроем (т.е. двое «командиров кораблей», попросту говоря, летчиков, и я) решили ехать в Александровку, которая расположена напротив Усова с левой стороны Москвы- реки, на велосипедах. «Вело - станция», как здесь именуется сарайчик под зданием Театра (того самого театра, где знаменитые Гонзаловские перспективные декорации) оказалась запертой, и мы через решетчатую дверь могли только наблюдать «стальных коней» (стиль Ивонны), стоявших в образцовом порядке. Мои спутники пошли искать зава станцией, а я с горя пошел к себе в комнату спать. Чудно хорошо: кровати системы «кубу», простые, изящные, мягкие, белье, как в магазине. Спал под звуки грузинской музыки, радио играло тихо и четко (громкоговоритель в виде наушников – очень даже замечательно!» Поспав часа два, начал писать это письмо, потом мылся в горячей ванне, растирался по Мюллеру. Часам к двум – трем пошел обедать. Ну, скажу я, так не обедал я с давних пор: роскошь сервировки соответствует Архангельскому музею. Самый обед оказал бы честь самому бывшему владельцу, Юсупову. Не стану описывать сказочных блюд, а только отмечу медово-яблочный квас в хрустальных кувшинах и графинах, какого я сроду не пил. После обеда продолжаю дальше писать это письмо, предварительно поиграв часа полтора на пианино («Красный октябрь», столь одобряемый Гоней - нет, это не сахар, как сказал бы Боря Петровский, и я с ним согласен – звук глухой, клавиши тугие).
Все здесь олицетворяет начало Х1Х века и его середину. Мне и раньше все Архангельское казалось материализованными звуками Шопеновского Allegro de Concert – это было в 1931 году, когда я впервые увидел дворец – музей. В парке, осеннем, тихом, прохладном и задумчивом, мне так и кажется, что на повороте липовой аллеи я встречу Фильда, в высоком воротничке и с пышным галстуком. Не знаю, может быть от тех рассказов, которые мне пришлось слышать об этом удивительном пианисте, который так прижился в дворянской Москве первой половины Х1Х века, или от того, что в то время не было других пианистов настоящего масштаба (в России, конечно!) но мне все ампиры кажутся Фильдовской музыкой, или Шопеновской, когда она похожа на Фильдовскую: Allegro de concert, «Le vands des scopuleres» и т.д. Очень жаль, что этот музыкант сейчас рассматривается, как забытая музейная безделушка. Это происходит от того, что Фильда как следует никто не знает, а вместе с тем, он оказал громадное влияние не только на Шопена, но и на Глинку. Как на самом деле, точно рядом играют, слышу про себя финал концерта As – dur Field’а, наивно и складно идут почти ни к чему не обязывающие пассажи и каденции в том «русско-крепостном» стиле, который пронизал все виды искусств Александровских и Николаевских времен. Многое, может быть, в моих рассуждениях зависит от причин субъективных, т.к. я очень уж много слышал с детства и играл сам этого «табакерочного», как говорила Н.В.К./Наталия Вячеславовна Клеменовская,/, композитора; но ведь и в «табакерочной» музыке есть своя красота. Кроме того, я сам подчас чувствую, что мой характер очень подходит к этой музыке: либо я начинаю видеть все крайне глубоко, и все мысли и чувства приобретают большую серьезность, но тогда мне хочется от самого себя уйти , и на меня нисходит тот благожелательный веселый туман, через который все жизненные корявости и трагичности мало заметны, и все кажется в Фильдовском розовом, ни к чему не обязывающем, свете. Но все же, в этом тумане я чувствую всегда присутствие тех призраков, которые вгоняли в безысходность великих людей, ну, не будем об этом говорить. Словом, мне подходит слушать и играть Фильда. Душечка Фильд, светло-осенний, ни добрая, ни злая, а просто развлекательная музыка.
17 часов 30 мин. Иду пить чай.
*****
По-видимому, мама ревновала отца к друзьям, а те, в свою очередь, к ней, о чем свидетельствует шуточный «документ», подтверждающий пребывание отца не где-нибудь, а в семье Штекер. Оборот «где он знакомый был» - употреблен намеренно, в кругу отца было принято в шутку искажать русскую речь, за правильностью которой у людей не своего круга они строго следили.
Справка
Дана сия в том, что воспитанник Арбатского Интерната Хлудов Сергей, 14 лет (Арбатский пленник) прибыл в дом, где он закомый был, в 9 ч 23 мин, а отбыл в Ваше распоряжение в 10 ч 30 мин, проявив должную воспитанность и благонравие.
Подписи:
Е. Штекер
Г. Штекер (не бойтесь, я тоже тут)
19-Х11-35
Дана для представления в Арбатский рабопитомник.
P.S. Просим сообщить, требовать ли при последующих посещениях воспитанника Хлудова С. увольнительную записку за Вашей подписью.
Г. Ш.
*****
Сергей Васильевич Хлудов - Екатерине Дмитриевне Штекер
2 мая 1936г.
О, ландыш, отчего ты радуешь так взоры?
Другие есть цветы и ярче, и пышнее,
И ярче краски их, и веселей узоры,
Но прелести в них нет задумчивой твоей
П.Чайковский
Сегодня день рождения Наташи /Наталии Вячеславовны Клеменовской/. Ровно 13 лет тому назад я шел в незабываемом состоянии стеклянного, хрустального, ясного и прозрачного мечтания, полного внутреннего, самодавлеющего счастья. На углу набережной и Ленивки девочка лет восьми протянула мне букет ландышей. Стоило это тогда несколько тысяч. У меня оставался последний билет в 10.000 или 100.000 - точно сейчас и не помню, словом, как раз в цену букета. Купить букет значило голодать весь день. "Купите, купите, а то мы с Колькой к тетке приехали - не продадим, бить нас будет».
"Я никогда не любил сованных цветов в вазах: это вроде птиц в клетках, но с той разницей, что птиц весною можно выпустить на волю, а цветы через несколько дней бросают на помойку. Особенно неприятны мне лесные цветы в городе - неестественно и грустно выглядят они в ожидании помойного ведра".
Во всем сказанном была своя доля рисовки: вот, глядите, и тут я особенный. Наташа /Н.В.Клеменовская/ этого не разгадала не из-за недогадливости, а потому что своеобразная жалость к цветам у нее была, и была больше, чем у меня. Она действительно их жалела, а мне, по существу, было в конце концов безразлично, куда цветы попадут.
Сейчас 10 часов вечера. Я сижу один в Трубниковском переулке в ожидании Тюки /дочери Наташи/ и Лели /бывшей жены/, уехавших кататься на речном трамвае. Пробыл часа 2 у Залетаевых /приятелей, живших в Трубниковском пер/. Ирина Александровна опять лежит - опять пошла горлом кровь. Это тем страннее, что выглядит она с виду отлично, полна бодрости и энергии. Очень смеялась моему сравнению, что она вроде отменного автомобиля с дырявым баком, а где течет - никак найти не могут: течет по капелькам бензин и ехать на сколько-нибудь порядочное расстояние невозможно. И.А. и Миша /ее муж/ утверждают, что это от керосинки. Я, полушутя, полусерьезно стал развивать мысль, что если от керосинки, то стало быть от несгоревших полностью окислов углерода, т.е. восстановителей крови, а следовательно, по логике противоположности, надо лечить ее вообще окислителями, т.е. практически, озоном, а поэтому надо в комнате поставить озонатор. Это им очень понравилось, но, чтобы чего-нибудь вредного не наделать, решили мы посоветоваться с врачицей, лечащей И.А., но рассказать об этом, как о способе, вычитанном в последнем американском журнале, благо М.В. их постоянно читает и цитирует.
Тюка еще не вернулась. Праздничный репертуар радио очень разнообразный: кто-то играл тарантеллу Поппера; как всегда у всех виолончелистов во второй, "высокой" половине грифа чистота условная, не wohltemperiert /вольтемперированная/.Я невольно вспомнил Пасху 1922 года: весь день мы с Толей Егоровым играли и, между прочим, учили эту тарантеллу. Мне тогда очень надоело аккомпанировать, но меня оставляли обедать, а обедать было негде. Все понятно...После виолончелиста читал "орденоносец, народный артист» Василий Иванович Качалов из "Бронепоезда». Затем кто-то играл гениальный тамбурин Леклера в обработке Крейслера. Сейчас поет Барсова: чисто, но тембр дешевой флейты; поет чей-то старинный гавот со "своими" словами: пошлость изрядная, самый что ни на есть номеришко для итееровских благотворительных концертов в пользу устройства дачных поселков или чего-нибудь подобного. После Барсовой читают отрывки из Гоголя: Иван Никифорович рычит и ругается.
Все это меня сбило с моей основной темы о ландышах. А решил я написать о ландышах, потому что они стоят у Тюки на письменном столике, моем старом столике, за которым я готовил уроки за 7 лет ученья, ожидая самых "лютых" письменных по разным предметам.
С.Х.
ЗАПИСКА (июль 1936 года)
Что нужно С.В.Хлудову знать для пополнения музыкального образования:
1. Статью А.Рубинштейна о «Крейцеровой сонате Толстого» - в каком-то журнале или газете 90-х или 80-х годов.
2. Пьесы Глинки: «Баркаролла», «Молитва», «Воспоминание о мазурке» -все для ф-п.
3. Оперы Глюка: Альцеста, Армида, Ифигения в Авлиде, Эфигения в Тавриде.
4. Григ – романс «Пасхальный звон».
5. Разучить « Краковяк – фантастик» Падоревского.
Мое рождение
Я родилась 4 августа 1936 года, и это была, как выражался отец, «мамина затея». У отца дочь уже была, нужен был сын, и мама была страшно разочарована рождением девочки. Как мама призналась мне перед смертью, несколько дней она не хотела меня видеть и отказывалась кормить.
Формально я не родилась на Арбате, хотя наш районный роддом имени Грауэрмана находился в пяти минутах ходьбы, на Б.Молчановке, и помещался в бывшей хирургической лечебнице, до экспроприации принадлежавшей моему деду П.Д.Соловову. Но для его дочери, т.е. моей мамы (как позднее и для меня), места там не нашлось, и маму на такси отправили во 2 Градскую больницу.
С.В.Хлудов – К.П.Солововой в больницу.
3 августа 1936 , 22 часа.
Кинчук родимый! Пишу с Арбата. Передал Берте Вас. список того, что можно передавать. Поздоровалась (не за руку) и мило говорила (т.е. отвечала и бормотала). Завтра вечером повезет она сама посылку, а утром – я.
Из больницы возвращался в обществе двух «ожидающих» отцов. Это были настоящие профессионалы своего дела (деторождения!) «Раз ходит», - сказали про тебя, значит, минимум ждать сутки; а если «по первому» - то и больше. Я почтительно внимал настоящим мужчинам.
№ 47 довез до Смоленского и стал около … «Азвин с продажей стопками». Вспомнил бармалеевских мастеровых и выпил «розового крепкого» 200 куб.см (символично – для розового восприятия жизни!)
Сильно «выпимши» зашел в кондитерскую, что на углу Смоленского и Арбата, попить воды. Дивная вода – цитрон без «Осовиахима» - подтолкнула поделиться впечатлениями с соседом. В дымке «розового крепкого» я сильно осмелел. Сосед по очереди – вылитый Отелло по Малому театру. Я не удержался: «Как это Вы делаете себя столь похожим на Великого Остужева в гриме «Отелло»? – Ответ был неожиданный: «Разрешите сказать, что я сам – Остужев ! » Я тотчас же тоже отрекомендовался, а чтобы не счел он меня восторженной, но безграмотной «гарнизой», пустил несколько шикарных французских фраз, после чего мы разошлись, довольные друг другом. После воды стоял в очереди за грушами, решив, что, отрезав им черешки, всучу их завтра «болгарке» вместо яблок. Но Берта говорит: «Груши – это тяжело, вряд ли можно». Если нельзя, то отдай няням, а то будет что-нибудь гадкое с «кишкой королевы Драги» (прошу не сердиться, я устал, поглупел и захмелел!) Груши мытые кипятком.
После этой деловой части – интимная. Я никогда не видел таких красавиц, как ты, в больничном окошке. Такая дивная, красивая, румяная, прекрасная и «ответственная» душа из душ. Ужасно обожаю! Помни мой завет о воле и нужном душевном настроении, а я все время с тобою, мой дражайший из дражайших Кинч.
Твой С.Х.
С.В.Хлудов – К.П.Солововой в больницу
4 августа. Поздравляю тебя, дорогой мой Кинчик. Я вообще очень рад, что дочка, т.к. «меньше всякого хулиганства». Посылаю: апельсинов 5 шт, лимонов 1 шт, 1 бут. молока, 2 яйца, 6 груш (странных по виду из-за дезинфекции кипятком), 1 пачку печенья, 4оо г прозрачных , умывальные принадлежности.
Ночевал в Дорогомилове. До 2-х часов в полусне слушал лекции Веры о Strarke und Schwache Declination. Клопы не ели. Все хорошо. Сегодня, если это можно, хочу поехать в Нахабино.
Твой С.Х.
Напиши: 1)как здоровье; 2)когда выйдешь; 3) вес инфанта; 4) рыжая a la Olga или черная a la ты.
Екатерина Дмитриевна Штекер – Ксении Петровне Солововой
Москва, 7/У111-36 г
Дорогая Кинечка,
Поздравляю Вас с дочкой – не знаю, как Вы ее назовете? Желаю вам и ей здоровья и всяческой удачи в жизни. Я сегодня приехала в Москву на несколько дней и, как всегда, позвонила к Вам на Арбат. Там мне сказали, что 4-го в 5 утра родилась Ваша девочка, что Вы и она обе себя хорошо чувствуете, что Сережа вчера был у Вас и видел свою дочь, и что «девочка – вылитая Ксения». Кажется, это была Берта Вас., кто говорил со мной, т. к. в голосе при этой фразе слышалась явная радость (видимо, Б.В. не очень было бы приятно, если бы девочка была бы похожа на отца). Киня, но что всего удивительнее, это то, что я 4-го утром рано - часов в 4 ; проснулась со страшной тревогой в сердце, т.к. видела волнительнейший сон: я была в Нахабине у Вас и ругала Вас, что рискуете и сидите там, когда каждую минутку Вас может «схватить», и что тогда делать? Вы все смеялись, а потом вдруг уже я вижу у Вас ребеночка на руках, и Вы говорите: «Так у меня же уже сейчас дочка родилась. А я хотела мальчика». Причем слово «так» Вы сказали с украинской интонацией («та я ж сiчас…») И еще удивительно то, что я 4-го августа 15 лет тому назад родила Митю. Я нарочно запомнила 4-ое число и хотела посмотреть точно, который час, т.к. мой будильник показывал без 10 минут пять, но он всегда вперед – но лень было вставать.
Я не знаю, хорошо это или плохо – видеть такие сны, но думаю, что хорошо, и я не знаю, но чувствую как–то внутри себя, что буду эту девчоночку любить. А вот Милушину дочку /дочь Людмилы Андреевны Штекер и Флорентия Вас.Хлудова/ не могу полюбить никак. Да покуда что и не за что ее любить – ее можно только жалеть: 1) за то, что у нее такие родители, и 2) родив такого ненормального ребенка, мать его же ругает самыми последними словами – как ломовой извозчик! Было бы смешно, но настолько это дико, что сердце сжимается! Да, не стоит и писать об этом. Знаю, что у Вас все будет по-другому, и заранее радуюсь, что Ваша дочь хоть и «не просила, чтобы ее родили на свет», все же выбрала себе хороших родителей. Надеюсь, что Вы не очень долго страдали, и что на днях мы увидимся. Если Вы позволите, я приеду Вас навестить, когда Вы переедете на Арбат. Я думаю здесь пожить до 11-го вечера и отдохнуть от всех прелестей дачной жизни: житья в двух дачах за раз (кухня во флигеле, спальня – в большом доме), крика Милушиной дочери (с 9 часов утра до 10 ; вечера), мух, тучи ос, шершней, бесконечного количества жителей и беспрестанной стирки. Я изнемогаю от такой жизни, я безумно устала, и московская квартира мне кажется раем. Если бы не больные ноги, насморк, длящийся 6 недель уже, отсутствие Великого Гусара /сына Мити/ – то счастье мое равнялось бы, наверное, Вашему!
Гоня от всей души Вас поздравляет. Я крепко целую Вас и детеныша и любопытство меня снедает взглянуть на Вас обеих.
Ваша Катя.
Петр Дмитриевич Соловов – Ксении Петровне Солововой.
Щелыково, 8/У111-36 г.
Милый, дорогой Кисеночек!
Александр Андреевич Кост известил меня здесь, что ты 4/У111 подарила мне внучку, а себе дочку, и что роды твои прошли благополучно. Если это так, то от души поздравляю тебя, желаю скорейшего выздоровления и возвращения в семью. Новорожденной желаю расти, цвести на радость и утешение родителям и дедушке. Если у Вас не было еще семейного совета о том, как назвать девочку, и если Вы с Сергеем Вас. еще ничего не решили, то я хотел бы, чтобы был услышан и голос дедушки. Ему очень бы хотелось (если, конечно, родители не будут против этого) , назвать новорожденную Екатериной. У меня в памяти прекрасный образ моей тетушки Екатерины Андреевны Фофановой, в маленьком именьице которой я провел свои счастливые гимназические годы. Это был чудесной души человек, оставшийся на всю жизнь девственницей – посвятив себя своему больному брату Сергею Андр., с которым она жила в деревне. Мы с Олей /дочерью/ пребываем в здешней душной атмосфере и собираемся 18/У111 выехать отсюда в Москву. Таким образом, я скоро увижу тебя и свою внучку, и расцелую Вас обеих. Привет Сергею Васильевичу.
Любящий тебя твой отец.
Александр Петрович Соловов – Ксении Петровне Солововой
Ленинград, 9/У111-36
Дорогая Ксеничка!
От всей души поздравляю тебя с «благополучным разрешением»!
Известие об этом я получил от Андрея /Пестеля/ - к сожалению Фруша осталась равнодушна к моим просьбам написать мне о твоем здоровье.
Я надеюсь, что ты чувствуешь себя хорошо, в равной мере, как и твоя дочка. Собираешься ли ты ее крестить? Ради скандала я готов принять участие в этой процедуре. Через несколько дней я буду проездом в Москве и тогда надеюсь тебя повидать.
За последнее время я совершенно потерял связь с домом и уже около месяца не имею писем от отца. Все это связано с моим предполагаемым отъездом, который никак не может состояться. Самим опозданием выезда я ничуть не огорчен, т. к. по крайней мере, каждый день играю в теннис.
Привет Сергею Вас. и домашним.
Целую тебя. Готовый к услугам.
А.Соловов.
С.В.Хлудов – К.П.Солововой в больницу
10/У111 – 36
С 8 августа, дорогая Кинька, произошло несколько интересных «штук»: между Арбатом и «Красным художником» заезжал к Кате. Не застал дома. На Красном художнике с Гусевым заговорились, в порыве восторгов, настолько, что на поезд 17.13 из Москвы, я ехал мимо Колхозной площади в 16.45. Видя явный прогар, я решил ехать с последующим, но уже из Покровского-Стрешнева, а между поездами заехать опять к Кате. Застал ее дома. Кормили обедом. 1 час менялись восторгами и словесными, и за фортепиано. Я щеголял Купереном (La belle Bourbonaise), а Катя – Импромтю. Играет она очень здорово быстрые «края», точно ветер, а середину – этюдисто и равнодушно. Поехал на поезд 20.05 из Покровского. Катя меня провожала. «Тролль» /троллейбус/ ломался несколько раз. От моста через окружную дорогу уже бежал один, т.к. Катя за мной не поспевала («Мы простились на мосту»!) У кукушки /местный поезд до Никольского – Урюпина/ в 21 час встретил Коган – Либсон /соседку по Никольскому, пианистку./ Немедленно сговорились играть у Ел. Алекс. Забежал домой, помылся, сьел несколько картофелин и стюдню, выслушал мрачные новости от Бори /Петровского, помощника/ и побежал играть к Ел.Ал.
Играли мы 2 концерта для органа, Либсониха играет здорово, но уж не «Бознать как»; довольно грубо, мало пиано, но с gran temperamentо */с большим темпераментом/.От концертов Генделя, конечно, ей совершенно неизвестных, пришла в восторг, да и есть с чего. Надо сказать, что вступление к концерту G-moll ( №1) – не тому, который мы играли на Арбате – еще лучше, чем к F-dur, да и сам концерт еще лучше лучшего!
Вода в пруду холодная. Купались: Наташа Хлудова, Люська, две толстые девицы, Таня с волейбола, и я. Все, кроме меня и Наташи, вылезают с синими губами, т.к. не разогреваются перед купанием «поднимающими, отталкивающими»,/упражнениями/. Мухи пропали от холода.
До свидания. Скорей ответь. С.Х.
*****
Когда меня привезли из больницы в нашу арбатскую квартиру (вернее в узкую как пенал одиннадцатиметровую комнату) то положили в бельевую корзину (детской кровати не было), и поставили на рояль. Позднее мне много раз рассказывали, что отец стал играть, но я продолжала спокойно спать и тем самым прошла первое испытание - отец терпеть не мог грудных детей - этих « копошащихся и пищащих созданий», но к подросшим детям, с которыми можно общаться, относился хорошо. В дальнейшем все свое детские годы я засыпала под звуки рояля - отец был прекрасным пианистом и замечательным знатоком классической музыки. Эту любовь к музыке он передал и мне и очень много сделал для моего музыкального развития.
Е.Д. Штекер –С.В.Хлудову
23 августа 1936
Москва,
Дорогой Сергушечка!
Я очень хочу к Вам приехать, но не сговорившись с Вами, как-то опасаюсь. Надо же знать:
1) Не перегружу ли я Вас, если соберусь под выходной день? Что, если в эти дни у Вас и без меня полный комплект ночлежников?
2) Не уйдете ли Вы куда-нибудь на Николину Гору или в Звенигород? Хотелось бы провести время и при Вашем благосклонном участии. Ходить, впрочем, я могу, ноги почти не болят.
3) Главное: надо знать, все ли здоровы и удобно ли Киньке? Очень хочу повидать ее и «китайку», от ее слова все зависит.
Я заходила недавно к Вам на Арбат. Была весьма мало приветливо встречена Бертой Вас. (вероятно, теперь и для меня припасут на кухне розги). Я сделала самый воспитанный вид и попросила позволения пройти к Вам в комнату. Берта Вас. сама отперла мне и смотрела, что я буду делать. Я прошла к столу и стала списывать расписание. Тут Б.В., очевидно, поняла, что я до некоторой степени не жульница, и ушла в кухню. Расписание я списала и, заперев комнату, опять заявилась к Б.В. на кухню. Я попросила ее, как мы с Киней уговорились, допустить меня к /пишущей/ машинке, но тут отпор был решительный, и Б.В. сказала, что пустить меня может только при Ольге Петровне или, «еще лучше, когда Ксения переедет».
Мне ужасно нужны мои вещи, которые лежат в углу в Кининой комнате, но у меня язык не повернулся даже и намекнуть про это: наверное, Б.В. вызвала бы милицию, а я к этому не привыкла.
Сергушенька, когда будете в Москве, забегите мне сказать, когда можно зайти за пакетом к Вам на Арбат; если не застанете меня дома, то оставьте записочку. Пожалуйста!
Зато Бабушка (Кинина) была очень мила со мной и рассказывала мне, какая девочка крошечка, и как Киня неосторожна, что на 6-ой день выписалась из больницы и ходила с девочкой на руках! Моих ответов она не слыхала, но была очень мила./Это была совершенно глухая Софья Андреевна Гротто-Слепиковская, сестра моей прабабушки Варвары Андреевны/.*
Была я недавно у Лели и была очень радушно встречена ею. /Елена Николаевна урожд. Костарева, 1-ая жена Сергея Вас. Хлудова, жила с новой семьей в Трубниковском переулке/.
И ужасно странно держал себя Дм.Дм./Померанцев/ И вот тут у Лели я почувствовала, что Дм.Дм. меня не любит. Он, вероятно, Леле это высказывал. Он весь вечер ни одного слова серьезно и просто не сказал - все время паясниуал как-то и откровенно-презрительно задавал мне такие вопросы: «А если я Вам дыни предложу, с Вами какого - ни будь случая не приключится? Я удивленно спрашивала: «Какого случая?!» - «Ну, с Вами, ведь, всегда что-то случается!» -через некоторое время опять такой же вопрос, но не по поводу дыни, а еще чего - ни будь. Так было это дико, что не только я, но и Леля, по-моему, почувствовала себя не в своей тарелке. Я чувствовала себя ужасно глупо; меня такой разговор как-то оскорблял, и только не желая показать это Леле, я сидела и разговаривала с ней. Но сказать по правде, особого стремления еще прийти к ней в гости не испытываю. Так хозяйские сынки разговаривать могли с престарелыми приживалками их матери, а я не выношу к себе такого отношения. Да, по правде, никогда еще никто себе со мной такого пока не позволял, и наверное, надо очень человека не любить, чтобы ни с того ни с сего начать говорить с ним таким презрительным тоном. Я очень люблю - и Вам это лучше знать, чем кому - либо на земле - когда меня подцепляют и вышучивают, но тут было совсем не то.
…Мне очень нужно съездить в Комаровку, там забрать кое-какие вещи, «оставшие» /написано намеренно/ на даче. Ребе / Дмитрий Свобода, сын Е.Д. от первого брака/ не показывается вовсе. Мать не нужна – долой мать! (Переделанное Le roi est mort – vive le roi!) /Король умер, да здравствует король!/
Кстати, и в теннис поиграю.
Книги – оба тома прочитаны, гораздо понятнее, чем по-русски. А где же третий том Joseph Balsamo? Он обязательно есть, и здесь не «fin» написано, а « fin de desieme volume» /конец второго тома/. Кроме того, я же помню многое, не описанное здесь: например, фейерверк в честь Marie Antoinette’ы и т.д.
Дружочек, очень хочу Вас видеть и очень стремлюсь в Никольское. Ноты Моцарта в 4 руки брать? ( Для Вас и Коган - Либсон).
Ну, целую Вас так же крепко, как обожаю, чего, как известно, Вы недостойны, ибо я – существо неизмеримо лучшее, чем сама Ивонна.
А что про Вас Тата сказала…скажу при свидании, а сейчас молчу.
Киню и дочерей – Цинандали \Прозвище Наташи/ и Машку-Катьку (?) крепко целую.** /Меня хотели назвать Екатериной, но поскольку я родилась в день св. Марии Магдалины, то остановились на имени Мария/. Простите за длинное письмо – я нечаянно!
Ваша Катя
* Софья Андреевна поселилась у нас на Арбате в маленькой комнате после смерти в 1929 г. Варвары Андреевны, и была очень похожа на свою сестру, к тому же к ней перешли все вещи покойной. Еще до переезда на Арбат, отец однажды зашел по делу к маме, но ее не было дома. В маминой комнате сидела в кресле и читала ...Варвара Андреевна, хотя он знал, что та умерла. В ужасе отец ее окликнул, но женщина не шелохнулась. Тогда он закричал: «Кто вы, кто вы?!» - реакции не последовало, и он вылетел в коридор и на кухню, где ему все и обьяснили. Мой дедушка Василий Алексеевич Хлудов одно время очень увлекался спиритическими сеансами, и отец верил в астральные тела, переселение душ и прочие потусторонние явления.
С.В.Хлудов - Е.Д.Штекер
25/8-36/
Сегодня получил Ваше замечательное письмо от 23.8. Во-первых, "Молчать, когда с тобою разговаривають" (это из "Кривого зеркала”, пьеса 1909 года, с участием городового, злого бурбона и держиморды): так вот, я - это злой держиморда, а Вы - его жертва. Прошу пробыть жертвой до конца этой страницы и не возражать, даже мысленно на читаемое. Итак, я начинаю, а Вы слушаете.
Ваше письмо - верх интереса, мастерства, блеска слова, совершенства. Читая это письмо, я невольно вспомнил, что Лесков, никогда не думавший сделаться профессиональным писателем, стал таковым по совету друзей, читавших его письма. Я со злостью вспомнил глупую "критику" Гони по поводу Вашего слога. Все его слова о гимназическом слоге - чепуха! Катя, какая Вы способная, замечательная, но "дуя пиба" (никаких запрещений, молчать, как собака!), не могущая найти серьезного применения своим molto brillant"ностям. К тому же, помимо всех Ваших природных "блесков", Вы - то и обладаете настоящей культурой языка (и вообще языков), и слога, и стиля. Так неужто Вы так и не начнете никогда действовать на лингвистическом или педагогическом поприще?! Нет, нет, нет - это совершенно невозможно. Ну, я кончил. Можете возражать, но это дела не меняет, а главное, не устраняет моей грусти о "лингвисте у плиты", или о "муже - гурмане", или о "потерявшей волю Катьке (ну, конечно, лучшей!)
Окончив самое главное, что меня и заставило Вам ответить сегодня же, перехожу на второстепенное, т.е. на мои дела. Нет, еще раз, пойдите наймитесь преподавателем, скорее на службу, долой плиту!
Получил сегодня Ваше письмо на Арбате. Заехать с вещами не смог, т.к. должен был поздно освободиться на фабрике, а потом надо было ехать в Трианон (Никольское -Урюпино); между прочим, еще получил по облигациям 112, 5 р и зарегистрировал Машку (Марию Сергеевну!) в Загсе.
Часть совершенно секретная, касаемая только нас двоих.
Есть замечательно пошлая, но и одновременно меткая американская пословица: "Если у тебя много разносторонних способностей, то ты можешь еще надеяться сделаться журналистом". Вот сегодня в поезде, "Павловском крематории", как я его называю, я около часа размышлял о себе. Взять хотя бы вчерашний вечер. Я хотел его использовать для окончания одного очень забавного мною задуманного рассказа. Вся канва получилась (уже давно скомпоновано) очень занятно, актуально и злободневно; я уже стал мечтать, как выпущу целую серию рассказов, и осенью Залетаевы будут мне сообщать, что вот вышли новые рассказы (я, конечно, под псевдонимом, но знакомые и полу - знакомые уже знают, что это я, не профессиональный писатель!) А знаете, чем все кончилось: 1) 1 час волновался о Наташе, уехавшей с Лелей и Дм.Дм. на авиа-праздник и не приехавшей вовсе (только в 10 час вечера нам сообщили добрые люди, что Леля и Наташа принуждены были уехать из Тушина в Москву /вместо Никольского – Урюпина/, т.к. поезда все были битком набиты (на крышах люди сидели!) 2) 1 час гулял один по парку, вспоминая Генделевские органные концерты 3) 1 час думал об истории ВКП(б) к завтрашнему зачету – вспоминал и про себя рассказывал 4) 1 час думал о новых, придуманных мною красках для «Красного художника», тут я увлекся своими мыслями и, подкрепив себя философией – что семейному человеку, имеющему определенную и серьезную профессию, надо в ее области и работать, что это и есть реальный заработок, а всякое иное – «богема» - быстро уступил своим технологическим мыслям и часа 2 рассчитывал всякие новые рецептуры для «Красного художника», мечтая уже о баках, краскотерках, художнике Рерберге, мысленно разговаривая с мастерами, техноруком, переписываясь с Академией художеств, воображая разговоры художников в стиле: «Вы видали? «Красный художник» выпустил новые высокохудожественные краски, по типу заграничных, Виндзоровских, (старинная английская фирма), очень хороши!» - «Да, у них теперь ведь новый консультант, ну как его…» (здесь называют мою фамилию). В полусне все мои новые краски предстали во всей своей наготе: Ничего в них особенно нового нет, все это результат хорошего знания «приличной» литературы на разных языках, обсасывание забытых или уже выплюнутых гениальными технологами конфеток; ничего «создающего эру», а дающего лишь экономию в полтинник на рубле, что должны бы сделать сами цеховые химики, будь они повнимательнее и покультурнее; да и вообще, в таком случае не надо было бы иметь консультанта. «А вместе с тем, тебя там уважают!» На это я сам себе возражал: «Мало ли кого уважают, даже среди маститых академиков, если посмотреть путем…. Старые трепачи!» Такой самоанализ всегда меня преследовал с самых ранних лет. Двенадцати лет мне пришлось делать фейерверки, казавшиеся чудом искусства. Все хвалили мои «китайские колеса», «солнца», ракеты «Слезы Мефистофеля». Один только Флоря /старший брат/ a’ la Гоня презрительно кривил рот, но это меня тогда не трогало, ибо он вообще сильно хамил иногда (например, называя 5 симфонию Бетховена –« 5-ая пошлость», к великому моему возмущению и одобрению Вашей тети Любы. Метнера, Катуара и А.Ф.Гедике он называл «голодные псы музыки». Ну, шут с ним, с этим говенным химиком, с маской колдуна и гадателя, а на самом деле…. (такое слово, что не пишется просто). Я отъехал от темы. Ну, словом, меня хвалили тогда, хвалили в средней школе, хвалили в Университете, недостаточно хвалят по сравнению со многими хвалимыми ничтожествами сейчас. Иногда, а за последнее время довольно часто завистники и дураки нападают несправедливо, но я сам отлично знал и знаю себе настоящую, абсолютную цену, и нахожу ее невысокой – не больше четверки. А я всегда думал, что сделаю что ни будь на 5+. Никогда и ничего я не делал самостоятельно на 5, никогда у меня ни в какой из областей, в которых я работал, не было никакой правдашней прозорливости, а только умение сшивать и комбинировать, да и тут мне, в смысле профита, везло очень мало, гораздо меньше, чем другим. Единственно, в чем я всегда считал себя «пятерышником» - это в подмечании у людей смешных, ходульных и ложных сторон, и поэтому всегда так обожал, больше всех на свете – Свифта и Вольтера, и некоторые вещи Марка Твена. Но мне казалось раньше, что и они не досказали главного, не сделали никакого синтеза после исчерпывающего анализа, но что я один этот синтез понял и один его знаю. Действительно никто даже из самых замечательных писателей, не смог этого «синтеза» человеческой личности осуществить. Попробуйте – ка назвать мне хоть одного положительного героя в любой литературе – немецкой, французской, английской, русской, в любое время! Все положительные герои либо отдают Штольцем из «Обломова», либо Алешей Карамзовым. Все они либо нереальны, придуманы, либо оторваны по своему миросозерцанию от действительности. Могут быть «интересные», «симпатичные» и т.п. типы, но хороших живых людей в настоящем смысле этого слова нет в литературе, вернее, до сего времени не найдено, я говорю – до сего времени, т.к. русская теперешняя литература еще очень молода. Теперь посмотрим, что же получилось из моего представления о настоящем человеке. В свое время, когда мне было 7 лет – это был любой машинист скорого поезда; затем это был пиротехник из мастерской фейерверков Малкова; в 15 лет это был Гуммель или Фильд; в 16 лет – Жозеф Бальзамо (обратите внимание, ибо Бальзамо еще встретится в тех эволюциях, которые претерпевает «настоящий человек « в моем представлении).
2/Х11-36
Интерлюдия для перехода к прерванному на 5 месяцев окончанию письма.
Когда надо сделать или написать что ни будь очень важное, то сначала надо сделать «приступ»: такой приступ или sinfonia (что заменяло в ХУ111 веке слово «увертюра») невольно превращается в середине всякой литературной или музыкальной «штуки» в интерлюдию или, по А.Толстому – «комму».
Сегодня рано утром я был свидетелем правды Шопенгауеровской философии о «господине случае», Fatuum’ е. Последний может проявляться самым разнообразным способом: Бетховену стучит в виде начала С – moll’ ной симфонии, а с другим может сделать шуточку и не столь трагичную, но до нельзя непредвиденную.
На трамвай № 23 у Кудринской площади, несмотря на ранний час, около 8 часов утра, столпилось человек пятьдесят. Народ рабочий, сильный и не боящийся акробатических телодвижений при посадке. Среди этих акробатов был втиснут в трамвай и я (про себя я подумал: «чисто в цирке – клоуны – эксцентрики втискивают клоуна – толстяка»). На площадке, быстро наполнявшейся народом, метался, как пойманный зверь, подвыпивший человек лет тридцати, брюнет, курчавый, не то еврей, не то болгарин; с задней площадки ему соскочить было уже невозможно, а до передней – уже не добраться. Шапки на нем не было, несмотря на мороз, но одет он был чисто, с белым крахмальным воротничком. У зоопарка этот диковинный человек пьяным голосом завыл, что проехал…Скарятинский переулок. Молодая тетенька – кондукторша с глазами ящерицы потребовала (по-моему, совершенно не своевременно, билет. Пьяный вытащил роскошную горсть монет – медных, серебряных, и между ними – серебряный полтинник. «Бери сама, сколько нужно, только полтинник не бери». Кондукторша (змеюга!) взяла как раз полтинник, сдала мгновенно 40 коп, но пьяный тогда не слез, а поехал дальше. От сдерживаемого гнева он совсем побагровел и стал требовать корректно, но очень настойчиво, свой полтинник обратно, даже предлагал бумажный рубль. Летчица из Тушинского аэроклуба и я пробовали за него заступиться, но толпа унесла нас к выходу (уже у Краснопресненской заставы), а кондукторша вынула свисток и засвистела индейским посвистом (как в берцовую кость убитого врага – это у индейцев называется «икискот»!) Трамвай остановился. Мильтоша уже через несколько секунд волок мимо наших окон пьянчугу.
Вот я и подумал: ехал в одно место, попал незнамо куда, да еще когда, бедняга, выберется из отделения, а там, смотришь, на службе огорчения. Fine.
16/Х11. Sinfonia продолжается. Часть 11.
Контраст. Субъективные переживния.
В ожидании негрского певца концерт начал виолончелист Ширинский. Знаете ли Вы сонату Боккерини: там есть вот такое место : /ноты/
(может, я и ошибся, потому что царит адский шум: Боря досками гремит – клопов выводит; примус шумит – греет чайник; Маха – от недоеда или невесть чего; «радий» - паскудный фокс из Праги.
Это место из сонаты Боккерини я здесь написал вот почему: чуть ли не двадцать лет подряд я часто в минуту грусти вспоминал эту поистине лучезарную тему, и все делалось во мне правильным, все утишалось и утешалось, а что это – точно не знал – Боккерини или Буонончини. Теперь знаю и могу идти спать.
26/Х11. Я вчера старался, мягко говоря, отговорить Вас от поездки, т.к. не было никакой уверенности, куда я попаду под вечер. Мои предчувствия оказались весьма точными: я должен был задержаться в лаборатории до 19. 15. Кукушка опоздала на 30 минут. Поезда к этой кукушке и к предыдущей – еще того хуже – примерно на час. Ни та, ни другая кукушка московских поездов не дожидалась. Хороша бы была «дуя пиба»! Я только радовался, что отговорил Вас ехать. «Кроме горя, ничего бы не тяпнула». В кукушке спал от усталости. В 21 час все комнаты Трианона ожили: H – moll’ ные секвенции с трелями в басах – сюита Баха! Сидел один и уплыл в совершеннейший «астрал». Bach est Bach comme Dieu c’est Dieu! /Бах есть Бах, как Бог – это Бог/. Нет даже слов, чтобы выразить мое обожествление этой музыки. Таких людей не только нет и не будет и не было среди музыкантов, но и не было и не будет среди художников и кого угодно им равных в любых областях искусства.
Как во сне, когда за несколько секунд проходят целые года событий, так и в эти минуты 1-ой части H – moll’ ной сюиты вся моя жизнь пробежала по главным этапам своим. Теперь я считаю «синфонию» этого письма конченной и подхожу к прерванному окончанию моего летнего письма.
Довольно с меня точных наук, довольно художественных красок и всякой технологии – хочу быть человеком, скромным человеком, имеющим возможность на сорок первом году своей жизни дать отчет самому себе в прожитой жизни и поделиться своими мыслями и воспоминаниями, в какой бы форме они не были бы воплощены, - с другими людьми, которые меня смогут понять. Кинька меня понимает лучше всех в этом отношении и ее взгляд совершенно совпадает со взглядом людей, знавших меня и понимавших по-настоящему. Не хочу больше думать о заработке, о консультациях, преподавании и т.п. – хочу думать только о художественной стороне всех событий, разговорах людей и т.п., словом, хочу мыслить и писать. А не заниматься вариациями по разложению и сложению частиц разных веществ, создавая лишь что-то более или менее новое. Не хочу быть ИТР, а хочу быть «Рабис». Понятно?! Эта борьба с самим собой меня раздражает. Выход найти трудно, потому что все-таки и технологические штуки очень интересны, да кроме того, я к ним привык, как эскимос к рыбьему жиру. А тут еще материальная сторона. С Махой и Тюкой, как там Кинька ни говори, не рискнешь предаться одному «Рабису», надо и «итеерствовать». Ну, вот и получается: «Есть много мыслей в сердца глубине» (кстати, слова А.Толстого много лучше Рахманиновской музыки!)
Таким образом, я полагаю, письмо это можно считать оконченным, но мне не хочется кончать его, и на последки устроим :
CODA: /конец, хвост/ (pastorale 6/8, D-dur, как самый светлый тон, с несколькими модуляциями в D-moll, затем снова D-dur, а затем вне тональности, но необычно):
Воспоминания о разговоре после летнего концерта в Сокольниках.
Терраса деревянной дачи. Июльская ночь. Горит лампа с матовым стеклянным абажуром, молочного цвета. Серые бабочки бьются об абажур. Самовар поет. Пахнет резедой и жасмином.
Участвуют в разговоре:
1. Дама лет пятидесяти, со слегка ироническим и очень располагающим к себе лицом.
2.Девушка – брюнетка с волевым взглядом гипнотизера; характер не определимый с первого взгляда: интересно на нее глядеть, но ничего не поймешь.
3. Девушка золотая, с огненным отливом волос и темно - голубыми глазами. Такие подбрасывали ладан на треножники с горящими благовониями перед идолами древней Греции, плыли на кораблях, загадывал загадки, отравляли царей и резали близких им людей по подозрению в неверности, пели священные гимны Аполлону – словом, натура в полном смысле этого слова своеобразная, цельная и, пожалуй, страшная, т.к. для нее преград нет, кроме смерти, да и то…
4. Молодой человек, кончающий Университет, химик, не мечтающий о химии, а мечтающий о музыке. Мировоззрения его идеальны, но не без Достоевщины и Гамсунизма.
( В дальнейшем цифра, поставленная у начала фразы, обозначает одно из описанных лиц).
4. «Запах резеды, хоть и замечательный, но напоминает гимназический благотворительный бал: так и чувствуются буржуазные дети, гладкие и чистые, надушенные, танцующие «этранж» /этраннс?/. Едят мандарины. На улице мороз. Извозчики, лихачи, пустые трамваи.
3. «Наверное, Вы терпеть не могли танцевать.»
4. «Конечно, но обожал смотреть и думать про себя, как мальчики, днем ругающиеся самыми гнусными словами, рассказывающие чудовищные непристойности, мечтающие о кокотках и рассматривающие порнографические карточки на уроках Закона Божьего, делаются лощеными «Рыцарями» во время танцев. Я так и не понимаю, что это – так называемое облагораживающее влияние женщины или фальшь будущих адюльтерщиков, как их описывает Толстой ?!»
1. Но ведь не все же были такие?!»
4. «Судя по сборнику «Вехи» - почти все, а по моим наблюдениям – больше двух третей – если и не явно, то с потенциальными возможностями.
3. «Многие, наверное, лечились от венерических болезней с юных лет?»
1. «Наташа, что это ты ляпаешь, надо думать…
3. «Я отлично думаю, и здесь нет ничего неприличного»
1. «Все - таки нельзя же так ставить точки над и»
4. «Про некоторых было известно, другие скрывали. Вот у взрослых, жениховского возраста, – там все было более явно, а у офицеров, так прямо считалось некоторой галантностью…»
2. «Вот смотри, как изящно Сережа говорит»
3. «Еще бы – он в двенадцать лет прочел книжку «Три яда – табак, алкоголь и сифилис», ему, Надя, в полном смысле слова, книги в руки»
1. «Серьезно?! Каким образом?»
4. «В шкапу у отца не запирались книги. Он разрешал читать все свои книги и, мне кажется, правильно делал. Впрочем, простите, разговор от резеды переехал на «социальные недуги человечества»
1. «Конечно, Сережа во многом прав, сыновья состоятельных родителей в большинстве своем не были теми, какими их представляли их матери, а дочки росли вне жизни, за малыми исключениями, но мне хочется сейчас больше говорить о запахах цветов, чем о «социальных недугах», поэтому каждый мне ответит, какой запах самый для него приятный. Мне лично всего больше нравится запах ландыша, и я в этом совершенно солидарна с Чайковским.»
3. «Но Чайковский ничего, тетя Маша, не говорит о запахе, а только о нежности»
1. «Ну, пожалуйста, не придирайся…»
2. «Розовая вода – самый благородный…»
4. «Липовый цвет – в жаркий летний день!»
3. «А мне – цветущий заливной луг, в жаркий летний день: все травы и цветы вместе. Сегодня я лежала на лугу и думала о второй части концерта, который только что сейчас слышали. В этой второй части, когда обе скрипки перекликаются, соединено все самое прекрасное на свете: все краски, все линии, формы, все запахи – это есть олицетворение цветущего луга. Во время исполнения я не видела вечера, звезд, музыкантов, солистов – скрипачей, а только один единственный луг, луг идеальной Аркадии!»
1. «Ты говоришь, днем думала о концерте, который предстоял вечером. А откуда тебе известен был концерт Баха для 2-х скрипок?»
2. «А мы его постоянно свистим с Сережей. На лучевой дорожке милиционер даже сделал нам замечание, что как будто образованные, а свистят, как уличные. Мы так и не стали у него допытываться, что за «уличные».
2. «Милиционер совершенно верно выразил мнение девятисот девяноста девяти любых людей из тысячи: это был протест честного «соц.мещанина» против нарушения его покоя, а Баховский концерт доступен не большему числу людей, даже если взять одних инженеров или юристов.»
1. «Ну, пора спать, Шопенгауеры. Сережу положим здесь, на террасе. Наташа, не давай ему своей наволочки, а то он узнает все твои мысли, а тогда, пожалуй, не будет с тобой свистеть скрипичных вещей Баха!»
- - -
2 часа ночи. Кричит сова. Звезды горят. Никто не спит, кроме тети Маши. Надя читает у себя в комнате. Сережа лежит на клеенчатом диване на террасе под простынями и одеялом. Наташа – у перил террасы в качалке.
- «Тетя Маша совсем не права: вы и так знаете, как я к Вам отношусь, и не убежите. Да это и невозможно – совершенно невозможно. Вам от меня никуда не уйти. Если даже и отойдете временно, я Вас достану с края света…с того света!»
Сережа, видимо, в первый момент опешил, но потом, оправившись : «Аще сниду в ад – ты тамо еси, аще возьму крыла моя рано»
- «Довольно, замолчите! Вы не пророк Давид, а просто мой добрый гений. Но за право делать благодеяния, как это ни странно, приходится расплачиваться, если не сразу, то со временем».
- «Я не вижу благодеяний, сделанных Вам, а стало быть, не за что…»
- «Так вот как! По-вашему, значит, сделаться самым важным человеком для другого, да еще для «разнополого», открыть ему глаза на его собственные способности, дать направление всей его жизни, сделаться его лучшим другом - да это не просто хитрость страуса!»
- «Что же мне делать?»
- «Худший вид князя Мышкина! До чего эта фраза для Вас типична! Вот я Вам и отвечу: ждать, пока рано или поздно я сделаю с Вами все, что хочу, а раз дело началось с музыки, то – на первое время, - своего аккомпаниатора»
- «Что же я Вам сурок, что ли – «ла мармот»?
-«Вы хитрый шут, ужасно хитрый: всегда все обернет в балаган. А все–таки Вы мой самый обожаемый Тиль Уленшпигель, конечно, по Штраусу, а не по Костэру. Вот я Вас возьму и скомпрометирую – лягу к Вам на диван и просплю до утра….»
-«Слушайте, Наташа, здесь происходит совершенно необычайная, но тем не менее реальная драма, в полном смысле этого слова: я перед Вами преклоняюсь, как перед Богиней, но не могу допустить мысли, чтобы Вы в меня были, как говорится, влюблены, а если это и так, то мой долг свести все на нет, ради Вашего же счастья и процветания. А если у меня это так выходит легко, то не потому, что я Вас не люблю, а потому, что слишком люблю и преклоняюсь до беспамятства. Вы сами отлично знаете, что я готов был бы ради Вашего счастья на любой позор и даже на жертву жизнью, если бы последнее не было так избито – во всех романах. Ну вот, хотите, я голый, в одних «исподних портах», как говорят в деревне, - побегу на круг к трамваям…»
И здесь Сережа вскочил, завернувшись по плечи в простыню, и побежал в таком балахоне к калитке, - «Возьму простыню на руку, когда отбегу шагов пятьдесят, чтобы Вас не шокировать!»
-«Боже, настоящий идиот, самый удивительный!»- Наташа схватила его за талию через простыню и заслонила калитку.
Надя с лампой в руке выглянула в окно и как будто даже не удивилась.
-«Он с ума сошел», - крикнула Наташа, - «хочет доказать преданность мне бегом в голом виде!»
- «Слушайте», - и Надя улыбнулась улыбкой доброго дрессировщика, - «прекратите эти древне-египетские сцены, и сейчас же спать».
Проходя мимо Сережи, водворившегося снова на диване, Наташа пожелала спокойной ночи: «Bonne nuit, «Josef» Michkinn»./Спокойной ночи, Жозеф Мышкин/
Он лежал, ошарашенный всем происшедшим, этим необыкновенным объяснением в любви и его последствиями.
Надя вышла на террасу и пожала ему руку - «Знаете, я вот что Вам скажу: дело гораздо сложнее и серьезнее, чем я думала, и мне хочется Вас предупредить, что, это, пожалуй, очень надолго, а пожалуй, и навсегда. Я никогда не любила вторгаться в чужие дела, но в данном случае хочу Вам дать совет: будьте, какой Вы есть, и не уродуйте своего внутреннего «я» сомнениями о том, что Вы поступаете не так, как всякий другой человек на Вашем месте. Что может быть страшнее «всякого человека», и Вы это отлично сами понимаете. Если для Вас сейчас Наташа - музыкальная богиня, то пусть и будет ею, независимо от ее отношения к Вам, а если это изменится со временем, то я могу лишь сказать ей, что и это еще далеко не все, и что помимо этого есть еще многое куда более важное. Ну, а Вы сами это понимаете лучше моего».
28/Х11. Все, касающееся «разговора» написано мною почти со стенографической точностью. Само собой ясно, что такие случаи не забываются. С.Х.
Довоенные 1937-1941 годы
До войны зимой мы жили на Арбате, все в той же перенаселенной коммунальной квартире, вместе с дедушкой и его младшей дочерью - тетей Олей. Дед заведовал хирургическим отделением больницы имени Боткина. Тетя Оля одновременно с моей мамой в 1937 году окончила химический факультет Московского университета. Дядя Шура стал геологом и переехал в Ленинград, но большую часть времени работал в экспедициях по всей стране. Средняя из сестер - Мария, талантливый хирург, вместе с мужем, военным врачом, и двумя детьми - Севой и Таней, жила под Москвой в Мещерском, а затем в Латвии.
Летом мы жили под Москвой в Никольском - Урюпино, где был расположен военный институт, в котором работал отец и где рядом помещалось конструкторское бюро С.П.Королева. С маленького полигона в Урюпино была запущена первая в мире ракета. Мы занимали половину Охотничьего домика бывшего имения князей Голицыных с великолепными росписями на стенах. Перед домом была лужайка, на которой рос дикий щавель, есть который мне было запрещено, но очень хотелось. Папа проверял, не ослушалась ли я, заставляя меня высовывать язык - не зеленый ли он. Это одно из первых моих воспоминаний. Еще помню себя на руках у няни Анны Федоровны в церкви в Никольском, иконы и огонь свечей. Моя сводная сестра Наташа тоже жила с нами. Помню свое безутешное горе, когда разбилась моя мечта - подаренная мне фарфоровая кукла с закрывающимися глазами. Я играла с ней на горбатом сундуке, и она с него скатилась. Мама ездила в Москву преподавать химию «красным командирам». Однажды она объясняла им соленость моря, и один из них воскликнул: «Вот, теперь я понимаю, почему селедка соленая!»
С.В.Хлудов - К.П.Солововой
Кинуша, дорогая ! 5/1 -1937
Мне думается, что ты на меня сердита. Это не чувство, а догадка по логике вещей: я тебе не звонил, хотя и обещал. Не удалось, т.к. АТС не слышал меня из Нахабина или Никольского. Ира /Хлудова, племянница/ беспокоилась о Феде /Тяпкине, муже/ в виду его не приезда – просила позвонить Леле. Я сперва опять раз пять пробовал дозвониться до тебя, но затем махнул рукой и в раз попал в Трубниковский, т.к. туда «К» / начало телефонного №/. Узнав о Феде, что он приедет завтра, просил узнать Лелю, как ты и Маша, и приедешь ли завтра. Через 5 минут позвонил Леле снова и только узнал, что ты не приедешь, а как ты и Маша – она, «конечно», не могла ничего сказать; это меня очень удивило и расстроило, т.к. я полагал, что ты сама мне велишь что-нибудь передать.
Только сейчас к ночи 5-го января я немного пришел в себя от головной боли, которая тлела во мне, начиная с 3-го числа. Работа за эти дни была в стиле Канатчиковой дачи и Е.В. /Пустовалов/, скажу тебе по секрету, поступил со мной при уходе в отпуск очень «неопрятно», мягко выражаясь.
Вчера, т.е. 4-го января вечером, т.к. спать не хотелось, а голова – от нервного напряжения за день как-то мутилась и болела, - начал читать Л.Толстого. Сначала – удивительную сказку «Об Иване-дураке, Семене-воине, Тарасе-брюхане и немой сестре Маланье, и о старом дьяволе и трех чертенятах» - до чего замечательно! Во всяком случае все «служебные» мысли «отмылись» этим чтением. Потом читал «Смерть Ивана Ильича» до 3-х ночи, упиваясь этой подзабытой мною повестью и перечитывая по несколько раз отдельные места. Ведь это не повесть, а прямо 5 симфония Чайковского. Как удивительно обрисованы все люди «чистых» профессий, в особенности доктора и все жалкие копошащиеся и самодовольные люди, какие-то мерзкие насекомые во фраках. Разве не приложимо ко всем почти людям вступление к 2-ой главе: «Прошедшая жизнь Ивана Ильича была самая простая и обыкновенная и самая ужасная». Какая простота слога и какое движение всей фразы! Страсть!
Самое же страшное – это то, что я увидел, что за последние 16 лет во мне стало очень много черт Ивана Ильича. Я рассмотрел сегодня ночью себя самого, но разглядывал не теперешний я, а тот, что был 16 лет тому назад. Последний остался очень недоволен своим двойником оформления 1936 года. Это уже было в полусне, в темноте – странно и интересно.
Какой сегодня чудный весенний день! Я вместо обеда ходил в 1У отдел к Яковлеву, через пруд, по солнцу. Все думал, что не имею свободы и права располагать собою. Однако, утешился неизвестно откуда влетевшей в уши симфонией Моцарта Es – dur: последняя часть – точно открыли калитку в сад с поющими птицами, рано утром летом. Этого, слав Богу, еще не заела моя технология. «Кем хуже быть, запойным или химиком? Конечно, химиком. Почему? – Потому что запойный может ощущать в себе вдохновение художника, - в моменты трезвости, а химик – вдохновение кухарки, - да, да, «ученой кухарки», которая сама попадет в печь, называемую крематорием; и как это ей будет страшно, как это она будет скулить, гаденько выть, не имея ничего за душою, в полном смысле этого слова» - последнее достижение философии С.В., не ставшего еще окончательно Иваном Ильичем.
Ира, «Напареули»/Наташа/ и «Фриц» / Митя , Дмитрий Флорентьевич Хлудов/ гуляли целый день. К вечеру «Напареули» стала жаловаться на боль в боку, где аппендикс, уж и не знаю, что это! На разжалобление не похоже, т.к. под глазами у нее посерело. Надеюсь, завтра все будет хорошо.
Сейчас 1 час ночи, уже 6-ое. Ходил по парку. Звезды. Тишина. Думал о концерте Сен-Санса для скрипки. С малых лет 2-ая часть (pastorale) напоминала о юге Франции, по картинкам, конечно: лето, цветущая страна, полноводные реки, коровы ночью жуют жвачку – очень успокоительно.
Кончаю по-деловому: получил премию из отдела изобретений 500 руб, и за мелочь еще руб 150. Растратил уйму – на угощение гостей. С.Хлудов
Кинуша, дорогая! 17.5.37
Мне очень одиноко сейчас в нашем palazzo /дворце в Никольском/, и не только потому, что я один, но и потому, что я по существу все время наполняюсь изнутри разными мыслями, и рассуждениями, и образами, которые ни во что реальное превратиться не могут: мысли техно - химические – из-за тех неудачных стечений обстоятельств, которые тебе хорошо понятны (недостаток людей, на которых можно опереться, масштаб моих начинаний, переходящий за те пределы, которые мне ставятся людьми трусливыми и болтливо- ничтожными, многое множество никчемных обязанностей и т.п.); мысли по части искусства и всякого художества – по причине затраты времени на технохимию почти целиком и отсутствия того спокойного вдохновенного состояния, которое для этого необходимо. Если ко всему этому добавить постоянную заботу о Наташе и Маше, постоянную боязнь невыполненного долга, то в конце концов получается состояние невыносимого «биения», метания в мыслях из стороны в сторону. Казалось бы, что при моей жадной восприимчивости к воздействиям «чужого « искусства, например, Моцартовой музыки, я должен был бы здесь прийти в «настройку», хаос мыслей должен был бы прекратиться, но и тут подстукивает «Судьба»: мне не с кем поделиться теми ощущениями, которые меня начинают перехлестывать через край, нет ни понимающих меня друзей, ни возможности видеться с людьми мне интересными, от которых можно было бы что-нибудь почерпнуть. (Ты сама знаешь, что к 8 часам вечера еле сил хватает, чтобы не заснуть и немного поучить что-нибудь по рояльной части).
Все это мне особенно ярко и ясно перед глазами встало сегодня вечером, когда я сидел у Елены Александровны/Либсон/, слушая «Свадьбу Фигаро» в исполнении радио-певцов с Г.Себастьяном. Колдовская музыка Вольфганга – Амадея восхитительно звучала несмотря на «Муратово-Амотовых»! Елена Александровна делала вид, что ей нравится, но все время пыталась затеять разговор о Борисе/Петровском/. Я же вместо ее «затравок» разговора отвечал восторгами по поводу Моцарта. Придя домой «я так расстроился», что написал тебе это письмо. Кинуша, очень хочу тебя видеть.
Твой С.Х. О часов 30 мин
*****
Позднее институт, где работал отец, из Никольского-Урюпина переехал в Нахабино, и два последних предвоенных года большую часть времени мы жили на два дома – там и на Арбате. Отцу, как химику - технологу приходилось время от времени ездить в командировки. В письме к одному из сослуживцев он красочно описывает обстановку.
27 июня 1937 г. Жаркая сухая погода
Идет машина паровая
Везет московских лихачей
В вагоне вздохи и стенанья
Не слышно радостных речей
( Вагонная песнь )
Под эту удивительную песню трогался вагон поезда Москва – Калуга, в котором отъезжал я 25-26/6;1-28 (так значилось на плацкарте). Собственно, никакой плацкарты не было, т.к. ярлык с этой надписью давал только право влезть в вагон, но места не предоставлял; таким образом, - хотя я приехал за 40 минут до отхода поезда, - в вагоне все верхние места были заняты; я лег на свободное нижнее. К отходу поезда вагон набился до плотности консервной банки со шпротами; масло заменял пот и продукты физиологической деятельности детских организмов. Публика попалась совершенно не унывающая: в конце вагона ехали певуны, прибауточники, вообще бодрейшая молодежь, а в моем «полу-купэ» ехали: 1) Предкалпотребсоюза (председатель Калужского потребительского союза; 2)совершенно пьяный человек непонятной профессии; 3) –я. В поперечном разрезе это «купе» выглядело так:
пьяный человек с «упавшей» рукой (багажная полка)
предкалпотребсоюза (верхняя полка для спанья)
я с вытянутыми в коридор ногами (нижнее сиденье вагона)
Кроме того, сидели еще 2 мальчика у меня на груди и в коленях.
Молодежь пела: Желтая роза – измена,
Красная роза – любовь.
Этот изящный романс сменился частушками Нара - Фоминских кавалеров, перекрывших заливистой гармоникой с прекрасно темперированным строем и великолепно-бодрой темой (музыкальной, конечно):
Милый мой, нечистый дух,
Зачем любишь сразу двух!
Тронутый этим обращением, «милый» из частушки отвечает столь эмоционально насыщенно, что написать нельзя.
Калужский кооператор слез со своей полки и рассказал мне анекдот «про зверей», сев у меня в ногах и угостив сигарой «высшего сорта» («Кури, начальник, очень я военных уважаю!»)
Анекдот кооператора:
Лиса украла у бабы свиной окорок. Тащит в лес. Встречает волка. Волк грозит отнять окорок (конечно, матершинит!) Прибегает медведь. Все трое спорят и решают, что окорок будет принадлежать тому, кто всех старее родом.
Лиса: - До Адама я была уж дама.
Волк: -До того, как создан свет, я уже был сед.
Медведь: У меня – ни одной седины, - вот вам фиг*, а не свинина!- здесь медведь схватил окорок и был таков. (*Конечно, медведь сказал по-другому, во всяком случае, в рассказе кооператора)
Резюме кооператора: «Сила всегда идет впереди рассуждений; вот так и…в Испании»
Я невольно вспомнил слова Бисмарка: “Macht geht vor Recht”| Впрочем, я не успел ничего возразить кооператору, рыжие локоны которого едва виднелись через дым сигар и мглу вагона, так как пьяный на багажной полке проснулся, подобрал руку, висевшую плетью, и начал читать районные новости по какой-то газете. Новости и их последовательность примечательны:
1) пожар на пивном заводе; 2)задержание грабителя- доктора; 3) благодарность Матерей Красной Пахры в годовщину ликвидации абортов.
Пьяный замолкает. Калужские плотники дразнят ярославских:
1) Корову на старую баню тащили; корове говорят: «Пасись – вишь, сколько травы на крыше уродило!»
2) Поросенка на насест к курам сажали; говорят ему – «Цапайся, цапайся, вишь – у курицы две ноги, а как сидит!»
Этот поросенок напомнил мне самого себя и рассуждения Евгения Васильевича /Пустовалова/: «Вы же ответственный исполнитель»)
Под такой занятный фольклор я и ехал, невольно бодрствуя. К трем часам утра набилось столько народу, что пришлось сесть. Рядом со мной втиснулся старик – узбек; он достал толченый самосад (табачище!) в газете, завернул в обрывок газеты и…положил за щеку. Я узнал рецепт этого жевательного табака: толченый самосад, или махорка, с гашеной известью. Вот это смесь, так смесь!
В Калугу приехали вовремя, т.е в 8 часов утра 26 июня. От Калуги до Говардова проехали 1 ; часа в культурном дачном вагоне. Поезд мчался экспрессом. В Говардове я встретил на станции Зою Васильевну (Ленинградская технолог), которая пересела на промежуточной станции в Говардовский местный поезд из Киевского. Как уж она так рассчитала, знает только…Рогинский и его путеводитель. Во всяком случае, когда я ей мрачно заявил, что хорошо бы поскорее отделаться, она заявила мне своим цыцарочным голосом, что об окончании и думать нечего ранее 1-го июля. Тут мы сели в автомобиль, поданный ее Киевскому спутнику от соседней Кондоровской фабрики, и в клубах не сгоревшего целиком газа поползли по колдобинам лесной дороги. Приехавши на место и взяв нужные ярлыки, весь день возились с машинами и искали Давидовы посылки. Нашли их к вечеру на станции. Бутыли с аммиачищем так и не пришли, ну и шут с ними.
Окончательно измученные пришли часов в 7 вечера в нанятую нам избу: белая уютная мазанка; угловые по диагонали комнаты - мне и Зое Вас. , в середине – хозяева. Я лег не матрац, набитый обрывками пергамента, но тот час же вскочил – мириады клопов. З.В. у себя спала до 9 часов вечера, но и ее заели клопы. Достав 2 литра керосина, 1 литр скипидара, ; килы нафталина (раствор его в керосине – местное средство Говардовских ИТР!) морили клопов до 11 часов вечера. Я все же лег на террасе, а Зоя Вас у себя в комнате, точно в нефтелавке.
Я выспался, но за день опять устал ужасно, а главное: Зоя Вас. патологическая оптимистка, а местные директора – обманщики (как и все мужчины, по утверждению Островского). Следствие: отсутствует нужный для З.В. полупродукт, когда же я ей предлагаю героические средства, она мне говорит, что я преувеличиваю. Кончилось тем, что она свою помощницу сей час, 27/6, в 22.00 погнала за этими штуками, а начнем работать завтра в 6.00. Вообще организация всех этих дел странная, и я только вспоминаю «оазис» Николая Николаевича Вознесенского.
Если кто из моих сослуживцев спросит, то перескажите это письмо или дайте прочесть. Здесь видно, сколь моя судьба злосчастна, но сколь я бодр. Привет всем, особенно Боре. С.Хлудов.
*****
Отец не мог не вспоминать о событиях 1 мировой войны, в которой он участвовал, и 24 октября 1937 года он написал рассказ, который озаглавил «Странный опыт», но я бы назвала его «Опасный опыт», т.к. уверена, что этот эксперимент имел для него в будущем роковые последствия.
СТРАННЫЙ ОПЫТ
С.В.Хлудов
Почти всякому знакомо набегающее вдруг ощущение того, что переживаемое настоящее когда-то было в прошлом. Иногда, но очень редко, даже удается вспомнить, что такое же ощущение было когда-то в определенный день и при определенных обстоятельствах; иногда наяву переживаешь то же самое ощущение, какое было во сне.
Сегодня по дороге из Никольского-Урюпина в Архангельское меня все время мучило чувство, что когда-то, в такой же солнечный осенний день, тихий, безоблачный и прозрачный, олицетворяющий собой естественное временное умирание природы, я лежал под деревом и впадал в небытие вместе со всей природой. Отдаленные воспоминания того ощущения переживались и сегодня, но уплыть в это ощущение не давало желание вспомнить - когда и где это было. Такое раздвоение ощущений было настолько неприятно, что из «психо-гигиенических» соображений я стал себе представлять «Свадьбу Фигаро» Моцарта. От увертюры дошел до конца первого действия, до арии Фигаро. На словах «знаю я наверно - ты способен воевать» я чуть не упал, попав в колею заросшей дороги, но так и не смог отделаться от ощущения, что когда-то умирал со всей природой в такой же день поздней осени. Стало нестерпимо: что-то требовало непременно вспомнить, когда это было, но память трепыхалась и металась, как старательная собака, при дрессировке не понимающая, что от нее хотят. В таких случаях есть два способа вспомнить - или надо усилием воли перестать думать о том, что хочешь вспомнить, и поплыть в полном безмыслии, с приглушенным рассудком, и тогда память может сама вынести к желаемой цели, как лошадь по горной тропинке, - или же прибегнуть к косвенным воспоминаниям, например, что именно такой осенний день олицетворяет для меня в музыке, в стихах, в живописи (конечно, главное - в музыке). Я сел у канавы под сосной. Память никуда не могла вынести. Оставалось начать разбираться во всем косвенно. Попытки еще раз отделаться от этой навязчивой мысли, даже рассуждения вслух о хромофорах Боннской теории красящих веществ Вицингера, об устройстве урн для голосования 12 декабря, - ни к чему не привели.
«Если я когда-то умирал в такой же осенний день, то это вряд ли могло быть вне всяких музыкальных ощущений. Что же в музыке есть похожего на тот желтый, тихий, замерший, точно время остановилось, день? И вдруг где-то далеко - далеко, в самых тайниках сознания зазвучал этюд ес-моль Шопена. Я дал ему «проиграться» до конца. В середине этюда был поражен сходством его мажорной ( е-дур) середки с романсом Метнера на слова Пушкина «Лишь розы увядают». Тут память развернула передо мною целую ленту событий, точно в волшебном фонаре прошли они, со всеми деталями, красками, ощущениями и даже запахами. Все это настолько необычно, что имеет смысл рассказать подробно.
В октябре 1917 года было ясно каждому здравомыслящему человеку, что царская армия воевать не может. Лучше всего это было выражено в словах одного солдата, приведенных как пример «контрреволюционной несознательности» почти всеми меньшевистскими, эсеровскими и кадетскими газетами. Когда еще в июне Керенский, тогдашний военный и премьер-министр, ездил по фронтам «уговаривать» солдат идти в предстоящее наступление, то как -то после его речи выступил солдат, ратник ополчения 2-го разряда, человек лет за сорок, и сказал, что все завоевания февральской революции для него ни к чему, если его убьют, а, стало быть, и воевать не для чего. Эту простую логику очень хорошо понимали почти все на фронте, но плохо понимали в тылу. Но тыл распоряжался фронтом, и потому армейский механизм принужден был все же кое-как крутиться.
В безоблачный ясный день, выбрав место на лесной поляне, лежали мы с телефонистом батареи, Верещагиным, под сосной и наблюдали, как бегает по стволу маленькая птица. Я заметил вслух, что это - поползень, из породы синиц, единственная птица, которая с такой скоростью может сбегать по стволу вниз головой. Верещагин, сибиряк - охотник, возразил мне, явно из чувства противоречия, что так же может сбегать и дятел. Я спорить не стал, но сослался на книжку Кайгородова «Птицы России». Оказалось, что книгу эту читал и Верещагин в сельской школе. Т.к. с Верещагиным я был давнишним приятелем и, в бытность мою вольноопределяющимся мы действовали вместе телефонистами, то разговорились о птицах разных пород. Собственно, нам совершенно не полагалось заниматься разговорами о птицах, а следовало выбрать дополнительный, боковой наблюдательный пункт, но мы двое, - маленькие колесики громадного армейского механизма, - так же неохотно крутились, как и весь механизм. Решив, что наблюдательный пункт мы устроим у пулеметчиков во второй линии окопов, хорошо нам известной, мы никуда не пошли и продолжили разговор, сворачивая козьи ножки из газеты «Киевская мысль» и набивая их махоркой из красного кисета, положенного на земле между нами. Разговор вскоре перешел с птиц на табак и его вредное влияние на организм, в особенности на сердце.
После небольшой паузы Верещагин посмотрел в пространство таким взглядом, как будто все предметы были у него не в фокусе, и сказал тихо, как бы самому себе:
- А сердце можно заставить заглухать.
Я сразу понял, что он подразумевает.
- Можно, - сказал я, - давай сейчас сердце приглушим.
- А Вы как глушите?
- Воздуху набрать побольше, глаза закрыть, всего себя распустить и представить себе, что сердце затихает.
- Вот так и я, меня один старик научил. Я могу так заглушить, что почти биться перестает, как мертвый делаюсь.
- А все-таки это не смерть, как ни говори!
- А я Вам скажу, что это неизвестно, когда правдышная смерть, то есть окончательная, приходит. Я так думаю, что у покойника хоть и сердце заглохло, а мысли еще живут долго, а может и совсем не помирают.
- Такой диковинный случай, что двое умеющих глушить сердце собрались! Давай, Верещагин, попробуем, как индийские факиры, подольше! Ты не читал про них? Подольше!
- Не читал, а слышал. Я в это дело верю, потому как сам немного умею. Только тут важно мысль не потерять, а то и не пойдет сердце обратно. Что тогда делать?
- Вот смотри, за опушкой леса дорога из города Броды в деревню Папликовицы, вон там красивая такая часовня у березы. Давай запомним эту часовню и березу. Это так красиво, что и умирать не захочешь. А если и останемся, не вернемся, то с часовней в мыслях на том свете не пропадем!
Я весело улыбнулся, подумав, что никто, даже сам Брусилов, главнокомандующий, ничего нам сделать не сможет.
Мы сели рядом под деревом, Верещагин небрежно перекрестился, точно собирался броситься в воду. Я вспомнил рассуждения Паскаля о загробной жизни, в которую он рекомендует верить, т.к. если она действительно будет иметь место, то неверующий потеряет много, а если ее нет, то верующий окажется в положении, во всяком случае , не худшем, чем неверующий. Такая же вера, «для гарантии», была и у Верещагина.
О сроке мы не договорились, но решили «подольше». Набрав воздуха - « лет на десять», как в шутку сказал Верещагин, - мы закрыли глаза и каждый стал глушить сердце, - и младший офицер батареи, и старший фейерверкер-телефонист, - оба доведенные пребыванием на фронте до пределов отчаяния.
По мере того, как затухало биение сердца, картина березы и часовни делалась все яснее и яснее. Если в самом начале, когда сердце билось нормально, часовня и береза возникали в мозгу, мелькая лишь в сознании, то при заглохшем сердце эти два предмета сделались ясно видны, как во сне, причем расстояние до них, а следовательно, и кажущаяся величина их, могли быть изменены произвольно усилием воли: захотел- они близко и большие, захотел- они отъезжают и делаются маленькими. Забирая в последний раз воздух, я не выбросил из головы звучавший с самого утра этюд Шопена ес- моль, и эта музыка при заглохшем сердце принимала такие звуковые масштабы, точно я сидел непосредственно у большого рояля. Приглушив ее почти до полного затухания, я почувствовал совершенно неизъяснимую легкость во всем: в мыслях, чувствах, в передвижении. Стоило только захотеть, и я уже видел всю дорогу с высоты дерева, мог заглядывать внутрь часовни, ясно различая резное изображение Богоматери в каменном углублении, мог мгновенно передвинуться к любому месту опушки. Дальше двигаться я не смел, т.к. начинало охватывать легкое волнение и неуверенность в возможности вернуться на прежнее место. Чем дальше я удалялся, тем менее освещенной казалась окружающая местность: уже часовня находилась как бы в сумерках, а угол леса - почти во тьме, но это все в том случае, если я усилием мысли туда переносился, а с того места, где я был, все казалось ярко освещенным. Очутись я за углом леса, я мог и не вернуться обратно. Захотелось узнать, а что тогда будет. Стало темно и трепетно. Деревья потеряли свои очертания, почти в полной темноте стали мелькать неясные контуры проносившихся мимо бесформенных, чуть светящихся клочков, похожих на медузы или обрывки облаков. Вернуться назад... Понял, что без посторонней помощи, внешнего воздействия, это невозможно. Застыв на месте в этом сумраке, потеряв ощущение действительного своего местонахождения, смотрел я на проносившиеся мерцающие клочки, опасаясь, не увидеть бы что-нибудь пострашнее. Это «что-то» могло вынырнуть в сумраке в любое мгновение, а появись оно, не глядеть на него я не мог, как не мог вообще не глядеть. Сколько времени все так длилось, трудно определить, но пришел я в себя от сильнейшего, но в точности совершенно не передаваемого словами удара, как будто разом неисчислимое множество молотков ударило по мне - и в голову, и в грудь, и в спину, и по животу, и по ногам и рукам. Сразу перенесся я из полутьмы в ослепительно яркий солнечный день. Верещагин держал мою голову в руках и кричал: «Обратно, иди обратно, я тут, иди обратно».
Поздно вечером, сидя на хоботе шестидюймовой пушки образца 1878 г., мы делились впечатлениями о нашем «опыте». Оказалось, что Верещагин только несколько раз «доходил» до часовни, входил в нее, осмотрел ее тщательно, а потом пришел в себя. Обеспокоенный моей «ужасной бледностью», приложил ухо к моему сердцу, не услышал его биения и стал «возвращать меня обратно». Сперва у него ничего не получалось, тогда он стал в ужасе меня вертеть и тереть голову, все время истошно крича.
Решили, что в следующую ночь поползем к часовне, чтобы удостовериться, так ли все выглядит, как это мы видели. В этот вечер мы чувствовали себя слишком разбитыми и слабыми, а часовня находилась между нашими и немецкими проволочными заграждениями, в болотистой впадине, где протекал у самой дороги ручей и окопы, русские и немецкие, расходились почти на километр.
Ночью немцы пошли в разведку на этом самом участке. Наша пехота стала бить из минометов. Когда наутро я пришел на главный наблюдательный пункт нашей артиллерийской группы, то увидел, что часовня разрушена. Командир пехотного батальона мрачно сообщил, что австрийцев сменили немцы, а стало быть, будет беспокойно не только от немцев, но и от своих - воевать не хотят и ночью не хотели в немцев стрелять.
Летом 1928 г., в Москве, обедая вместе с приятелем в столовой около Никитских ворот, мы разговорились с соседом по столику, который тщательно протирал вилку и нож черным хлебом. По голосу и театральной, подчеркнуто «простой» манере держать себя, мой приятель определил, что это актер, и вскоре припомнил, что это известный артист Малого театра Остужев. Столовая была частная, очень чистая, и мы с удивлением смотрели на «профилактику» Остужева. Он, видимо, заметил это и объяснил громко, «для всех»: «Я так и дома делаю, а не потому, что я в столовой. Здесь у Анны Николаевны идеальная чистота, и даже прекрасные картины». Я посмотрел на стены и невольно замер: слева от меня, над головой, висела акварель - вид той самой дороги и часовни, около которой мы делали «опыт» с Верещагиным. Подписано латинскими буквами: «Котляревский, 1913». Картина была куплена хозяйкой на Смоленском рынке.
* * * * *
С.В.Хлудов – К.П.Солововой. 22 декабря 1939 года.
…Это напоминает жизнь фуражиров, в военное время приехавших в крупный провинциальный город. Холод, скука, усталость до перманентной головной боли во сне и наяву. Чтобы понять все, надо знать все с самого начала.
Вагон был теплый и даже давали постельные принадлежности. Проводница, обученная кем-то необыкновенному, вагонному хорошему тону, взъелась на меня, когда я назвал ее сенники тюфяками: «Вы не из деревни и должны говорить матрац, а не тюфяк»
Провел ночь спокойно, в мутном сне. Станция Всполье (филиал Ярославского вокзала) – это гнуснейший барак, построенный в виде театральных кулис. Ехавший с нами заводской инженер выволок из вагона груду вещей (два чемодана, один ящик, две сетки, дополну набитые свертками, корзинку, кулек) Мой Боря /Борис Александр. Петровский/, скорчив рожу, - смесь аббата, павиана и мефисто, - криво усмехался. «Наверняка, прекрасный отец» - подумал я и помог инженеру волочить его баулы (очевидно, продовольствие, судя по тяжести). После ожидания с 8 до 10 1\2 часов, в течение которого инженер и я по очереди звонили по поводу автомобиля, «выехавшего 10 минут назад», - наконец появился шофер со взглядом Миши /Залетаева, приятеля/, проснувшегося при смехе гостей в 2 часа ночи.
Ни в одной гостинице не было мест – ожидается съезд кооператоров. Вещи взяли, но ничего не обещали, несмотря на записку от заведующего всеми гостиницами г. Ярославля. Симпатичная девушка, дежурная гостиницы №2, так и сказала, - с выговором героев архангельских новелл: «Он обещаат, обещаат, а народ не уезжаат; одних артистов ваших московских 10 штук вчера понаехало».
Итак, с совершенно неопределенным будущим мы поехали на завод «действовать». Ни Боря, ни инженер не захотели даже слушать моего предложения попытать счастья по воинской линии, в местном Д.К.А. / Дом Красной Армии/ . Впрочем, поехали действовать мы с Борей, а инженер – к себе на квартиру, «на часик». Борис мрачно ворчал, воображая, как инженер, окруженный домочадцами, моется в ванной, завтракает, а он, Борис, теряет вид прелестника-мужчины.
Дело шло гладко, хотя Боря и старался посидеть у лабораторных столов, в тепле, под говор химичек, голубоглазых и пышных. Впрочем, у меня вышла маленькая размолвка с техноруком одного из цехов. Внешность этого человека – как у церковного старосты в богатом приходе: самодовольно-презрительная и важная. Я старался сперва говорить с максимальным шармом, но не выдержал его надменности и заметил, что наш разговор принимает вид разговора в сумасшедшем доме; после этого я ушел и до сегодняшнего утра его не видел (сегодня разговор шел обоюдно мило, и Борис вчера наврал, будто старикашка ходил на меня жаловаться главному инженеру).
После завода – вчера с 17 часов и до20 часов - были ужасные минуты и часы: 1). Ждали трамвая на злейшем морозе 15-20 град и ветру. Сколько ждали – не могу и сказать, т.к. все мозги промерзли. 2) В гостинице мест не было, обещали к 12 часам ночи. В открытую стеклянную дверь с надписью «столовая» были видны люди – сонные, мятые, в рубашках странного цвета, не то грязных, не то вылинявших. Из приоткрытой двери струился запах орлов и мужчин – это оказалось временное общежитие московских артистов. В лучшем случае через несколько часов мы могли попасть в это изящное общество. Меня охватил такой тошнотворный ужас от этой перспективы, что я побрел, как полумертвый Муций (у Тургенева) в Д.К.А., где мы и получили отдельную комнату (кровать, диван), без артистов и клопов. Засыпая, я ругал Борю и заводского инженера, не давших мне возможность раньше разыскать это пристанище.
Смерть П.Д.Соловова
Москва, 2
Арбат, д 27, кв 8
Заслуженному деятелю наук профессору Соловову Петру Дмитриевичу
А.О: г.Либава Латвийской С.С.Р.
Ул Карла Маркса, д. 20 кв. Баскин, для М.П. Солововой .
Либава, 26 /Х - 1940г.
Дорогой Отец!
Вот уже три дня, как мы в Либаве. Немного осмотрелись, обжились, и теперь можно писать о своих впечатлениях. В суматохе первых дней не сумела написать тебе, хотя все время о тебе думаю, и сегодня даже видела во сне, что ты на третий день после операции уехал домой, а на четвертый даже начал работать обычными для тебя темпами! Надеюсь, что и в действительности ты быстро поправляешься? Очень хотелось бы знать о твоем здоровье. Вероятно, тебе самому еще трудно писать, может быть, Ольга напишет?
Здесь мы поместились в мансарде, в квартире из пяти комнат, одну из которых занимает хозяйка, а остальные предоставлены в наше распоряжение; отопление печное, плита газовая и дровяная; конечно, электричество, но холодная Taute-Meier / /, и везде старинные умывальники с мисками и кувшинами вместо раковин водопровода. Все это удовольствие стоит довольно дорого - 60 лат квартира (с приличной обстановкой) + дрова для печи + газ, + свет + еще что - ни будь, т.к. кругом частники, и каждый шаг нужно оплачивать; в общем, вероятно, 120 - 150 лат зимой стоить будет. Продуктов здесь столько же, как и в Москве, за исключением некоторых - сахар дают населению по карточкам, настоящего кофе нет, растительного масла нет, копченых сельдей также. Зато прекрасные мясные и молочные продукты, и очень культурные продавцы, которые благодарят покупателя за покупку; впрочем, с этим ты, вероятно знаком по своим прежним заграничным путешествиям. Питание нам на семью будет стоить не меньше шести лат в день при разумном расходовании, т.е. некотором экономном хозяйствовании; таким образом, из тех 360 лат (40% зарплаты), которые будет получать Николай Павл. на семью - свободных денег почти не остается. Надо признаться, что денежный режим для нас установлен довольно жесткий. Хорошо, что я не жадна и не завистлива, некоторые их моих знакомых терзались бы возле витрин, где выставлены многие красивые вещи.
Сейчас я пока работать не буду вероятно, до Нового Года, т.к. ребята еще никуда не пристроены, а с материальной стороны не имеет никакого смысла. Т.к. тогда я буду получать латами 25 % своей зарплаты (которая значительно ниже, чем у Николая Павл), да и ему снизят с 40 % до 25% Ну, о денежных делах писать достаточно, боюсь, что я и так тебе этим наскучила.
В Риге мы были проездом, но и тот небольшой кусочек, что мы видели, мне очень понравился. Конечно, очень чисто, прекрасные парки, в канавках плавают лебеди, которыми особенно восхищался Севка. Двина здесь огромная, мы ее проезжали ночью, уезжая в Либаву; мост прекрасный, я до сих пор таких больших еще не видела; вероятно, это один из предметов гордости латышей, т.к. этот мост построен даже на бумажных деньгах в 5 лат.
Либава - настоящий провинциальный городок, движение очень маленькое, крошечный, одноколейный трамвай; есть старинные автомобили на высоких колесах и, совсем уж допотопные, даже не похожие на прежних московских, извозчики. Вероятно, такие были в Диккенсовские времена - необъятной толщины, в старинных костюмах с пелеринами, с соответствующей упряжью на лошадях. В городе много велосипедов, часто они стоят одни на улице в ожидании своих хозяев; этому тоже не мешало бы поучиться нашей публике.
Приморская часть города очень хороша, небольшие домики - особняки, масса зелени, затем парк на самом берегу моря и, наконец, чудесный, белый, чистый пляж.
Ну, пока кончаю, желаю тебе полностью восстановить свои силы и здоровье. Крепко тебя целую и всех домашних тоже. Сева, Таня и Николай Павл. тебя приветствуют.
Маруся
Тетя Маша не могла не знать, что Петр Дмитриевич болен безнадежно - он сам поставил себе диагноз: рак поджелудочной железы. Операция была бесполезной. Единственный раз в моем детстве я видела свою маму плачущей - это было тогда, когда она приехала с этим известием.
2 декабря 1940 года Петр Дмитриевич Соловов умер.
О Петре Дмитриевиче Соловове вспоминает его дочь Мария Петровна
Однажды приходит Екатерина Андреевна Кост и смеется: «Вас, Петр Дмитриевич, прописали в стенгазете!» Петр Дмитриевич: «Да ну?» Екатерина Андреевна читает текст статьи:
«Во 1-м хирургическом отделении на 14 часов назначено производственное совещание. Сотрудники собрались, ждут. Ровно без одной минуты в 14 часов открывается дверь и с часами в руках быстрыми шагами входит профессор Соловов, на ходу начиная говорить: «Вот мы открываем наше производственное совещание. На повестке дня у нас три вопроса. По первому вопросу сообщаю вам (то-то и то-то). По второму вопросу сообщаю (то-то и то-то). По третьему вопросу вы получите разъяснения у моего помощника Анатолия Павловича Фрумкина. Какие будут вопросы? Вопросов нет. Считаю собрание закрытым». И ушел.
Петр Дмитриевич: «А что, вопросов правда не было!»
В те времена прения были от слова «преть».
В 1930-31 году крупный начальник НКВД Агранов заболел. Был созван консилиум из консультантов Кремлевской больницы в количестве 6 человек. 5 из них поставили один и тот же диагноз, а 6-ой, П.Д.Соловов, имел свой диагноз, отличный от них. Агранов под чужой фамилией, скрытно был отправлен в Германию к знаменитому урологу Израэлю. Тот подтвердил диагноз Петра Дмитриевича и сказал: «Зачем вам лечиться у меня, когда у вас в России есть профессор Соловов».
П.Д.Соловов был на первом месте в нашем полушарии по числу проделанных операций по пересадке мочеточника, когда трубка мочеточника, имеющая просвет гусиного пера, послойно вшивается в стенку толстого кишечника.
До сих пор урологи выполняют определенную хирургическую операцию «по Соловову».
«Ученик должен превзойти своего учителя» - это была любимая поговорка Петра Дмитриевича. Его учениками были такие знаменитые хирурги, как С.С.Юдин, А.П.Фрумкин, А.Д.Очкин, Б.Л.Осповат, А.Я.Пытель.
Похоронен заслуженный деятель науки профессор П.Д.Соловов на старом Новодевичьем кладбище. Многие годы спустя я встречала пациентов деда, которым он делал операции, а многим - спас жизнь, и все они вспоминали его с глубокой благодарностью и любовью. На наружной стене Института урологии РАМН в Измайлово среди мозаичных портретов лучших урологов России есть портрет Петра Дмитриевича Соловова.
*****
Приближалась война, это было ясно каждому здравомыслящему человеку. Совершенно отчетливо помню, как в феврале - марте 1941 года я пришла с гулянья, мама, тоже работавшая в Нахабинском институте, сидела за пишущей машинкой, на плечах у нее был белый пуховый платок. Повернувшись ко мне, она сказала; «Ты уже большая девочка. Скоро может начаться война. Нам придется отправить тебя отсюда одну. Но ты не будешь плакать». Я сказала, что буду, но других вопросов не задавала - что такое война теоретически я уже знала.
Москва 2 Арбат 27 кв 8 Ксении Петровне Солововой
Адрес отправителя: Соловов А.П. Кыра Читинской обл. Геофизическая партия.
Москва – Иркутск
20 июня 1941 года
Дорогая Ксеничка!
Проездом через Москву я произвел небольшое хищение в твоей комнате: увез детские сандалии №27, очевидно, купленные для Маши. Дело в том, что Тамара /жена А.П.С./ мне телеграфировала в Москву просьбу купить кое-что из мелочей, отсутствующих в Иркутске, в том числе сандалии именно этого номера / для Глеба, сына Тамары Наумовны от первого брака, ровесника Маши Хлудовой/. Я располагал ограниченным временем, но все же успел обойти 8 -10 магазинов в центре и на Арбате, но нигде не смог найти сандалий. В последнюю минуту обнаружил эти и решил их взять, заручившись обещанием Берты Вас. купить в ближайшее время такие же за мой счет. Надеюсь, вся эта операция тебя не разгневает. Мне же было бы очень досадно не выполнить просьбу Тамары, касающуюся ее сына, ведь всегда остается сомнительным – отчего человек не достал то или иное – оттого, что действительно не было, или оттого, что проявил мало старания.
Я ее не видел целый месяц, но уже завтра буду у нее. В Москве я провел 1 ; дня, видел только Ольгу, мельком, да перед отъездом говорил с нею по телефону. Вместе с Б.В./Бертой Вас, бывшей гувернанткой/ и Тасей я ездил на кладбище – там мы обсудили, как сделать надгробие у могилы отца. После этого я был у Екатерины Андр. /Кост, сослуживица и друг П.Д.Соловова/ и изложил ей свои соображения и просил ускорить решение вопроса о том, хочет ли /Боткинская/ больница принять участие в этом. Она обещала. Ты поговори при случае с Бертой Вас, она знает мою точку зрения. Если нужны будут деньги на это дело – напиши мне, я вышлю. Адрес прилагаю в конце письма, впрочем, он есть у Б.В. и у Маши /сестры/.
Работа у меня в этом году очень большая, а выехал я поездом, не знаю, как справлюсь Кроме своей основной работы , у меня еще кураторская работа в Восточно-Сибирском геологическом управлении и угроза выезда на консультацию в Хабаровск. Вернусь в Ленинград, очевидно, не раньше конца ноября. Но поездка в целом очень интересная.
Тамара сейчас уже в отпуске. Хотелось бы мне когда – ни будь съездить с нею на юг, но, видимо, уж не раньше 42-го года – сейчас она будет проводить время на курорте недалеко от места моей работы.
У меня есть к тебе еще большая просьба: узнай, пожалуйста, нельзя ли где - ни будь купить авто-обязательство на малолитражный автомобиль КИМ, мне очень хотелось бы его иметь. В случае возможности покупай прямо на мое имя и телеграфируй мне, я переведу деньги. Он стоит 7 тыс, но по обязательству, вероятно, потребуют не всю сумму сразу. Может быть, Сергей Вас. узнает случайно, что их продают.
Сердечный привет всему твоему семейству.
Целую тебя, твой А.Соловов.
Кыра Читинской обл., Геофизическая партия, мне.
ВОЙНА
Ранним утром 22 июня 1941 года мой дядя, профессор Владимир Владимирович Алпатов (муж тети Оли) поймал по радио на английском языке сообщение о том, что немецкие войска перешли советскую границу и уже идут бои. В арбатской квартире никого из родственников не было, дядя выбежал на Арбат и, с ощущением полной беспомощности, стал метаться по еще сонной тихой улице, не зная, кого предупредить и пытаясь сообщить переполнявшую его информацию первым встречным. Его арестовали, приняв за шпиона – после стажировки в США он носил гольфы, брюки под колено и берет. Во второй половине дня, после объявления войны по радио, его отпустили.
Лето 1941 года было солнечным и очень жарким. Вместе с другими детьми я бегала в купальном костюмчике во дворе нашего нахабинского дома, где уже были вырыты окопы. Мы наполняли водой из крана большие резиновые соски с проколотой на конце дыркой и поливали друг друга. Прятались в глинистых, осыпающихся окопах, я приходила домой грязная, но очень счастливая. В памяти сохранилось именно ощущение счастья. Это ощущение скоро прошло. В июле детей срочно эвакуировали, меня отправили от Института вместе с первой папиной женой, Еленой Николаевной Хлудовой и ее двумя детьми (моей сводной сестре Наташе было почти 16, Тане Померанцевой -3, мне -5 ) в поселок Мишкино Челябинской области. Все трое детей были записаны как дочери С.В.Хлудова. После отъезда эвакуированных Институт был переведен на военное положение. Всех жителей обязали сдать радиоприемники. У отца сохранился документ следующего содержания (орфография и пунктуация сохранены):
«Извещение. Грну Хлудову Сергею Васильевичу. Проживает НИИИ РККа дом №70 кв №13. Истринское Р/о Н.К.В.Д. обязовает вас на 28/У1 1941 год сдать имеющий увас ифиро радио преемник на почту в Нахабино вторичного извещения неажидайте Уч. Уполномоченный Дедовского о/м Андриянов».
Оставшихся женщин обучали стрельбе из винтовок и передвижению по-пластунски. По ночам было установлено дежурство на крышах домов и у подъездов. Воздушных боев над Нахабино не было. Немецкие самолеты пролетали над Институтом с немецкой пунктуальностью, в одно и то же время, бомб и зажигалок не сбрасывали, а несли их в Москву. Владимир Владимирович Алпатов в одну из ночей дежурил на крыше старого здания Московского университета и был свидетелем того, как на большой высоте прилетел разведывательный самолет, очертил дымным кольцом Университет, и улетел. За ним прилетела группа бомбардировщиков, которые в это кольцо стали кидать бомбы; но за это время ветер сместил кольцо, и бомбы попали не в Университет, а на Никитскую площадь и Арбат. Театр имени Вахтангова на Арбате неподалеку от нашего дома был полностью разрушен прямым попаданием бомбы, а в нашей комнате (бывшей детской) рухнула внутренняя стена.
66-и летняя Берта Васильевна Круземан, бывшая гувернантка, как немка, была выслана из Москвы. Она должна была ехать в Казахстан, но тетя Маша (М.П.Соловова) выхлопотала разрешение, в виду преклонного возраста, взять ее с собой в Солигалич, куда она эвакуировалась с Севой и Таней. Тася (Таисия Васильевна Бакумец) не захотела оставить Берту и поехала с ними.
Вставка 1 на стр 87отпечатанного текста
Москва Калининской ж.д. станция Нахабино Поселок Института д.70 кв 13 Сергею Васильевичу Хлудову
От Н.М.Весниной г.Нальчик Кабардино - Балкарской АССР, Долинск Д/О Золото-Платина
3 сентября 1941 г. Дорогой Сергей Васильевич, мы неожиданно были эвакуированы в Нальчик с группой артистов, музыкантов и художников. Живем хорошо. Хочется знать, как Вы? Как Ваши дети, как Вера Александровна, Таня. Ирочка? Напишите обо всех и о себе. Писала Тане - молчанье. Письма идут сюда долго, дней 9 - 10. Со мною мама и Татьяна Мих./сестра/. Туся / Пахомова, племянница/ с подругой под Самарой. Олюшка /Ольга Мих, сестра/с Сергеем Ив. /академиком Вавиловым/ в Марийской АССР. Включилась здесь в музыкальную работу - два раза выступала в компании сплошных светил. Чувствую себя, как во сне, но счастлива, что В.А. /муж, академик Виктор Александрович Веснин/отдыхает после бешеных трудов. Жду от Вас известий. Привет Ксении Петровне. Наши все кланяются. Ваша Н.Веснина.
*****
Отец и мама, дежурившие в Нахабино на крыше нашего 4-х этажного дома напротив Института, перенесли из квартиры на чердак матрас и, в промежутках между пролетами немецких самолетов, по которым можно было сверять часы, спали. Как рассказывала мама, однажды после такого «пролета» она обнаружила на железной крыше дома темные мокрые пятна и решила, что это какое-то вещество, сброшенное немцами. Она разбудила уже спавшего папу, тот выглянул из слухового окна и спокойно сказал: «Это я плевал, когда курил махорку».
Мама видела отступление армии после разгрома под Вязьмой - наши беспорядочными толпами и в одиночку проходили через Нахабино; солдаты были грязны, оборваны, хватали с веревок висящее белье на портянки. При отступлении был взорван храм в Новом Иерусалиме, т.к. в нем находился склад взрывчатых веществ. После взятия немцами Истры, находящейся в 60 км от Москвы, в Нахабино стала слышна кононада. Институт, от которого до Москвы было 33 км, должен был оказать немцам сопротивление, но в середине октября получил приказ срочно эвакуироваться.
Можно было взять с собой только носильные вещи. Мебель была нищенская, но и ту впоследствии растащили вместе с посудой и другими вещами окрестные жители. Всю оставшуюся жизнь папа жалел только о пропавших нотах, а мама – о книгах издания Академии, подаренных ей генералом Сологубом. Книги она сдала в институтскую библиотеку, которая тоже эвакуировалась, но впоследствии этих книг в ней не оказалось – библиотекарша их присвоила. С собой мама взяла однотомник Пушкина и два тома трилогии А.Толстого «Хождение по мукам». Еще ей удалось взять с собой ящик с картофелем, а корзина с посудой и продуктами, приготовленными в дорогу, осталась в доме, т. к. перед отъездом в течение 2-х часов никому не разрешали отлучаться от машины. Людей перевозили в грузовиках, над которыми сколотили фанерные «домики». Комсостав ехал в автобусах. У станции «Трикотажная» долго стояли, т.к. была воздушная тревога - Москву в это время бомбили.
18 октября 1941 года. Запись сделана К.П.Солововой в деревне Ожерелково:
«Выезд из Нахабино в 17.40 (вместо намеченных 10 утра). У дома Начсостава прощание с командованием, остающимся «замыкать» выезд. Дядя Вася /Хозяйственник?/ со своим наказом оповещать сельсоветы попутных деревень об аварийных и отстающих. Первое событие, выясненное много позже – машина №10 (Петровский, Пахомов идр.) не заводится. Надвигается темнота, а они все еще стоят. У станции Трикотажной у них отказывает зажигание – берут на буксир Парашина. На спуске от Курского вокзала врезаются в какую-то машину – радиатор в лепешку. Итак, самостоятельная жизнь одной машины закончена. Машина №3 – начальник Хлудов – содержимое – куча жен начсостава, водитель – Гудков. Гонка за пикапом Скалкина, джигитующего где-то в пространстве далеко впереди. От Трикотажной сворачиваем влево – в Москве тревога, прямо не пускают. Добираемся проселком до Ленинградского шоссе, стоим – ждем очень долго отставшую колонну. Слышен гул самолетов, дикая пальба, яркие вспышки при ударе зениток, стекла в драндулете дрожат. Дамы внутри психуют. Слышны предложения вернуться в Нахабино, бежать в лес, сворачивать в канаву и пр. Очень красиво, светло от множества прожекторов, упирающихся в облачную часть».
Проехав ночью через совершенно вымершую темную Москву, по которой летали клочья обгоревшей бумаги - перед отъездом в учреждениях жгли документы, - машины влились в черный густой поток едущих и идущих пешком по Владимирскому тракту (шоссе Энтузиастов) людей. У многих в руках были белые узелки, в темноте бросавшиеся в глаза. Попадались пожарные машины, нагруженные скарбом, на одной была даже клетка с птицей и граммофон. Было очень холодно, морозно и сухо. В Горьком остановились на 2-3 дня, ночевали вповалку на полу зала какого-то Дома Культуры. Там же показывали фильм «Антон Иванович сердится»; поражала невероятность «той» жизни на фоне этого бегства и тревожной атмосферы неизвестности. Наконец стало известно место назначения – Алапаевск Свердловской области, - можно было сообщить адрес родственникам и друзьям.
Из Горького дальше ехали в поезде – комсостав в вагонах, остальные в теплушках. Параллельно составу, в котором ехали сотрудники Института, то обгоняя его, то отставая, на Урал шел поезд московского метро – весь грязный, с загаженными обледенелыми стенками. В нем ехали эвакуированные из Москвы дети и женщины, которые на ходу выплескивали нечистоты из горшков и ведер, обливая стенки. До Свердловска доехали не все сотрудники Института – многие были по дороге сняты с поезда и отправлены в действующую армию.
Институт был размещен под Алапаевском в бывшем горняцком поселке под названием «Средние Ямы». Поселок был построен в 30-е годы раскулаченными и высланными с Украины крестьянами, которые возвели для себя 6 однотипных двухэтажных бараков, клуб, детский сад, почту, сараи для скота, овощехранилище. Перед приездом эвакуированных местных жителей полностью выселили в другой такой же поселок, уплотнив их, так что в одной комнате стали жить по две семьи. Местные возненавидели приезжих, а советскую власть ненавидели давно. Мальчик Вася, 15-и лет, помогавший моей маме пилить дрова двуручной пилой, рассказывал подробности их раскулачивания. Людей выгоняли из домов, не давая взять вещи, и как скот, сгоняли в балки. Многие дети умирали.
При отъезде из Нахабина забыли продукты, хранившиеся в подсобном хозяйстве, и по приезде оказалось, что в столовой готовить нечего. Был произведен обыск личного багажа сотрудников с конфискацией найденных продуктов, в частности, у мамы отобрали ящик выращенного ею самой картофеля. Зато из Нахабина вывезли целый грузовик железных кроватей для курсантов, которых поселили в клубе, а потом отправили на фронт.
.
Игорь Сильвестрович Ярошинский – С.В Хлудову
23 ноября 1941г., Свердловск. * Игорь - ученик С.В.Хлудова
Многоуважаемый и дорогой
Сергей Васильевич!
Как я рад, что наконец-то удалось установить Ваше местопребывание! К нам в НИИ зашел с письмом от Вас т. Плышевский. Сейчас я сижу дома и жду его к нам, будем вести деловой разговор.
Пока его нет – чуть-чуть о себе: последнее время много ездил в командировки, и в одну из них НИИ окончательно перебралось в Свердловск, захватив почти все оборудование и почти всех людей. С лакокрасочной лабораторией я был разлучен еще в августе, и мне поручены две (совместно): химико-аналитическая (спектральный, обычный количественный и техно - химический анализ), и коррозионная лаборатории. Кроме того, у меня целиком вся прозрачная броня. Прямой начальник моего отделения (11-го)-Слободчиков. Он пока еще в Омске, должен быть со дня на день. Он имеет огромное влияние. Без него начинать какие-либо переговоры с дурацкой верхушкой и убедить их в целесообразности использования для нужд ВВС Вашей лаборатории – дело весьма ненадежное. Сейчас, в связи с общей еще не налаженностью работ, они всеми силами стремятся унять смрад того кадила, которое было так бездумно раздуто еще в Москве. Поэтому рационально все это обсудить со Слободчиковым. Со своей стороны я считаю совершенно необходимым извлечь Вас из этой голодной дыры, куда забросила Вас судьба. Я вчера был в ВВА: они очень мало взяли оборудования, хотят кооперироваться с нами, и мы решили до четверга – субботы каждой стороне продумать пути кооперации – правда, все эти разговоры велись лишь по линии коррозии и металловедения. (с Масленниковым). Проф. Александров еще болен, но скоро - дня через 2, через 3 совсем «выйдет» на работу, а пока лишь изредка наведывается в Академию, а больше сидит дома. Памятуя Ваше указание о том, что для переговоров о кооперации ( или «влития» ) лучше дождаться самого Александрова, я разговоров еще не поднимал, но думаю, что в том случае, если Вы располагаете хотя бы незначительным оборудованием, все эти пертурбации могут иметь нужный нам конец. Во всяком случае, я действую изо всех своих сил.
Работать (мне, например) в Свердловске хорошо, т.к. все заводы – здесь, лабораторная база достаточна, бытовые условия вполне удовлетворительные. Живем мы очень неплохо, в Свердловске все необходимое есть, командование заботится (я имею в виду командование ин-та, а не отдела, конечно), город центральный, масса москвичей и т.п.
Если бы удалось Ваш основной проект осуществить в принципе, то дело было бы очень хорошее. Площадь для жилья найти тут можно, она есть (в избытке!), но забронирована райсоветами «вообще», для кого – то! Нажмем – разбронируем!
Очень плохо, очень тяжело то, что нашим отделом заворачивают такие беспросветные идиоты и кретины, как Лагутин, Панин, даже Слободчиков. Я все жду момента, когда, наконец, кого ни будь «там», «вверху», «петух жареный клюнет» и начнется выправление положения. Да вот что-то до сих пор это не совершается. Будь на месте Петр Александрович, то другое было бы дело – поговорили бы, решили, а провернуть все я бы сам взялся. А с Лагутиным трудно: он трус, туп, ленив, некультурен и будет делать все только тогда, когда получит указание свыше. А т.к. указание «свыше» последует лишь в случае его (Лагутина) запроса, то все дело явно упирается в него самого, на него нужно влиять всеми возможными средствами сразу, «давить массой». Следует обождать Слободчикова, у него командировка до 25/Х1.
Когда я был в ВВА (в субботу), мне не удалось повидать Добрынина, хотя он здесь и, как говорят, чрезвычайно занят. Буду ловить его сегодня, прямо на квартире.
Разместился НИИ в Свердловске в местах 6-7. Наш отдел – совместно с лучшей группой спецслужб (генерал-майор Данилин!!) в бывшем помещении техникума (Уралмаш). Места для развертывания лаб-рий достаточно, только нет воды (проводки ) и газа. Вообще тепло. Сейчас устанавливаю связи с потерянными организациями. Приехал я из Горького несколько дней назад, один, не с эшелоном, черт знает чего в дороге натерпелся. Но зато дома был полностью вознагражден. Жена с ребенком живет в Свердловске уже с сентября, обжилась, условия вполне хорошие, по вечерам часто вспоминаем дорогих москвичей, очень много думали о Вас, и вот теперь известно – где Вы.
Только что пришел Иван Влад. Решили мы с ним таким образом: как только можно будет повидать Александрова – предложить ему организовать в системе ВВА группу маскировки с учетом требований ВВС и ГВИУ, взамен распавшейся «группы Ясина и Со». Испытательная база будет у нас. Во всяком случае, все Ваши интересы и возможности я себе достаточно ясно представляю, и как только выяснится возможность осуществления этой идеи – вызвать Вас сюда в командировку и путем личного контакта установить все необходимые вехи организации.
Что касается кооперации тематического плана с Вами – мне пока сказать что-либо определенное еще трудно. Я еще недостаточно сориентировался. Кооперирование же с Ив.Влад. вполне возможно, и мы с ним выработали практический план действий.
По-моему, эта кооперация, о которой Вы в своем письме говорите – вещь абсолютно необходимая с точки зрения общих, так и частных интересов. Ее необходимо осуществить! В среду у меня должно быть совещание с коррозионистами ВВА (отчаянными неучами!) Там мы обсудим и оценим необходимость использования возможностей Урала по линии получения антикоррозийных материалов и наметим пути их исследования. К этой работе привлечется Ив.Влад. Это – просто и достаточно срочно. Таков план действий. Конечно, в процессе его выполнения выявится много другого, откроются другие возможности, о которых я буду Вам сигнализировать.
Если с Вашей стороны будут какие-нибудь предложения – пишите мне домой, все это будет полезно нашему общему делу. Адрес мой домашний такой: г.Свердловск, ул. Лассаля, д 2. Адрес НИИ ВВС для несекретной почты: г.Свердловск «12», п/я 305, мне. Привет Ксении Петровне, привет самый горячий. То же от жены.
Ваш И.Ярошинский.
МИШКИНО
В это время , т.е. осенью 1941г, я вместе с Еленой Николаевной, Наташей и Таней Померанцевой по прозвищу Нуф продолжала жить в Мишкино. Дружба с семьей Богдановых, живших в Нахабино в соседнем доме, продолжалась и в Мишкино и сильно скрашивала мое существование. Время от времени тетя Галя и бабушка Анна Никаноровна брали меня к себе, мыли горячей водой в большом корыте, кормили, я общалась со своим «игральным братом» Шуриком и отогревалась морально. Относительно наших с ними взаимоотношений я помню именно это, а вот что Елена Николаевна, по ее словам, меня «холила и лелеяла» - явная неправда.
Наталия Сергеевна Хлудова из Мишкина– С.В.Хлудову и К.П.Солововой в Нахабино.
25/1Х
Дорогие папуся и Киня!
Получили вашу посылку и деньги 150 руб с Любой Енько и с Коломейцевым тоже посылку. Большое, большое спасибо за продукты и за вещи, а я еще оч. благодарю за костюм. Он мне немного велик, но мы его переделаем. Я писала Кине открытки, но едва ли она их получила. Еще раз большое спасибо за все. Машуха и Нуф не расстаются со своими игрушками. Они им так нравятся, что они кукол кладут спать с собой. Мне уже скоро в школу – с 1-го октября, а т.к. мы живем от школы далеко, то может быть переедем на другую квартиру. В нашем доме живем мы и хозяйка с девочкой 12 лет. Они - в кухне, а мы в горнице. Сейчас устроились прекрасно, даже не хочется уезжать в другое место, т.е. перекочевывать на квартиру ближе к школе и базару. Здесь у нас ходили слухи, что якобы весь институт переводят под Казань, и нас тоже отправят туда. Правда ли это? Наш точный адрес: Мишкино Челябинской обл., ул. Свободы дом 31, Некрасовой Марине Алексеевне для Хлудовых. Вы лучше пишите до востребования, т.к. мы живем на самом краю, и почтальоны не очень жалуют нас своим посещением. Галя Богданова уже переехала на 3-ью квартиру. Анна Никаноровна перекупает у всех яйца и сметану. Вы спрашиваете, чего нам нужно. Шлем список вещей, но я думаю, что многое из этого трудно достать, например макароны и лапшу. Таня и Рыжик (Маша) оч. хотят получить в следующей посылке зайчиков. Мама пишет все подробно о нашей жизни. Писем получаем мало, хотя пишем много. Дима /Померанцев, муж Елены Ник. Хлудовой/ пишет нам. Папуся, я оч. волнуюсь за твое здоровье. Играй чаще на рояле и о нас не беспокойся и не грусти. Трудно сказать, кому лучше – вам или нам. Как ты думаешь, скоро ли мы вернемся к вам? Я уже и не знаю, что и думать. Хотелось бы быстрее. Дима пишет, что все еще будет долго. Напиши свой взгляд на сей счет.
Погода отвратительная. По утрам 4-ый день идет снег, а сильнейший ветер и холодина - уже неделю. От папухи получила сегодня открытку. День проходит быстро, т.к. много работы по дому. Я теперь наловчилась хозяйничать: суп варить, котлеты рисовые и картошку жарить для меня теперь плевое дело. Часто вспоминаю, как мы в Нахабино вдвоем жарили «картовь» на воде. Хорошее было время! Ну, целую вас всех крепко, крепко, и еще раз спасибо за подарок. Борису /Петровскому/ скажи, что четвертинку здесь называют «чекушка». Мы уже вполне понимаем мишкинский жаргон. Пишите чаще! Надеюсь, что скоро увидимся. Петровскому привет.
Грузия /прозвище Наташи/ - Тьмутаракань.
Извещение о смерти Толи Зверева было ложное. Кто-то оч. «услужлив». Вообще ничего не понятно. Наташа.
P.S. Мама на день рождения /Наташи, 8 сентября/ купила книгу “Дон Кихот». От Аты /Беаты, подруги/ получила открытку, она в Москве. До свидания .
Список вешей, которые нам нужны больше всего (составляла Наташа, комментарии и добавления Е.Н. – в скобках , 18 пунктов).
Продукты присылайте те, какие достанете. Нужнее всего сахар, но его, наверно, нет, или он дорог. Всем еще хочется макарон, лапши, а если их нет, то если сможете достать – белой муки, то пришлите ее – сами сделаем.
Е.Н : Насчет вещей, кои тут перечислены, думаю, что все очень громоздко и не удастся прислать. Смотрите сами – что можно будет, то и пришлите. Ужасно хочется поселиться где – ни будь поближе к Москве, хотя бы в Европейской части. Галя /Богданова/ вероятно, уедет с семьей в Медногорск, у нее там дядя, который ее зовет туда работать. Очень, ну просто ужасно будет без них одиноко. Я с моим идиотским характером ни с кем не завожу знакомства, не могу. Все эти бабы не по душе мне, какие-то все недоброжелательные. Малютова уезжает во Фрунзе, это мне, впрочем, неважно. Почем, интересно, московский сахар? Нам сахару совсем не дают, а того, что у нас есть, едва ли хватит на 4 месяца при большой экономии. Если он не дороже 20 рублей, имеет смысл купить килограмм 10, я бы могла прислать денег.
Наташа: Папа, Атка вернулась в Москву. Здесь даже некоторые с детишками уезжают (врет-Е.Х)тоже в Москву. Вот как теперь с Ленинградом? Если разобьем немцев под Ленинградом, то хлопочи – мы едем к вам. Все мои знакомые вернулись: Ата, Толя, Инна Н. Очень хочется ехать! Уже по вас соскучились. Поедем? Ура! Ура! Ура! Едем, едем. Может быть, переедем в новую квартиру – Рабоче-Крестьянская, 11, телеграммой сообщу точно. Все.Целую.
Приписка Елены Ник: Наташа просит единственного отца своего зайти к Беате и передать ей письмо. Оказывается, извещение, полученное ею о погибели на фронте Толи Зверева оказалось ложным. Толя даже не был на фронте. Ничего себе «шуточка»!
Адрес Аты: Медвежий 1/8 кв 2, или Скатертный 8/1 кв 2, Боргест Беата Андреевна. Атину мать зовут Дина Николаевна, а отца – Андрей Георгиевич. Очень прошу передать письмо.
Е.Н.Хлудова и з Мишкино – К.П.Солововой в Нахабино
25/1Х -41
Дорогая Ксения Петровна!
Вчера был радостный день для всех нас, девушек нашей семьи. Пришла посылка. О ней говорилось и переживалось страшно много, меня и Наташу заставляли ежедневно со всеми подробностями рассказывать, как будет происходить распечатывание посылки и подробное ее содержание. Конечно, в действительности она превзошла всякие самые фантастические измышления. Куклы, собачка, книги имели совершенно потрясающий успех, но так как в моих рассказах фигурировали зайцы в платьях, один в красном, а другой в голубом, примите к сведению! Девочки так не избалованы сейчас игрушками, что не грех их и побаловать.
Наташа просто стонала от переполнявшего ее счастья по поводу платья, и хотя оно ей и велико, но идет и цвет. И фасон. Вообще за все - все страшное вам всем спасибо. Нет ни одного предмета, который не был бы крайне необходим. Насчет сапог я хотела даже писать, тут чертовская грязища сейчас, а дальше наверное будет еще хуже. Извиняюсь за несообразительность, что не смекнула , что Вам интересны могут быть самые мелкие подробности нашего быта. Живем мы вчетвером в одной комнате, которую снимаем у хозяйки за 30 руб в месяц. Их двое, она и дочь 12 лет, муж в армии как сплошь у всех здешних жителей. Комната у нас небольшая, метров 16, четыре окна, плитка, на которой готовим и коей обогреваемся, стол, табуретки и больше ничего. Меня все порицают за то, что я здесь купила кровати, но они очень удобные – днем получается прелестный диван, детям есть место, где поиграть, а ночью получается такая комбинация: мы с Наташей на кроватях, Нуф между нами сверху на своем матрасе, Маша рядом на своем матрасе. Получается неплохо. Утром обычно все встают без меня, т.к. я рано, часов в 6 ухожу или на работу, или на базар. Когда Наташа будет ходить в школу, мне будет значительно труднее, еще неизвестно, в какой она будет смене. Маша сейчас ни с кем из детей не дружит, по правде говоря не с кем. Богдановы живут далеко теперь от нас, да и Машина дружба с Шуриком пошла несколько врозь. Тут, по Машиным словам, некоторую роль сыграла ихняя бабушка, которая всегда пристрастна к Шурику, и когда какой-то там черепок оказался разбитым, она обвинила в этом Машу, хотя она и не была виновата, а Шурик молчал. Они слишком высокого мнения о Шурикиной непогрешимости. Когда я отказываюсь куда - ни будь идти в отсутствии Наташи, ссылаясь на то, что не с кем оставить ребят, она очень убедительно доказывает, что Таня уже большая, и их вполне можно оставить вдвоем с Машей. Ну, я другого мнения на этот счет. А Шурика она не может оставить с хозяйским сыном, потому что ему, видите ли, «только 12 лет» В Мишкине Анна Никаноровна стала просто притчей во языцех. У нее мания делать запасы, и все об ней говорят со смехом, что она скупила все яйца и масло в Мишкине. Откуда у них столько денег, просто не знаю, Галя ведь без аттестата, получает, кажется, рублей 400 аванса в военкомате, а жалованья ей хоть и положено 350 рублей, но насколько мне известно, она его не получает, т.к. у них предприятие прогарное. У нас есть 1 ; сотни яиц и кг 1 ; русского масла в запасе, больше запасать просто как-то неловко, принимая во внимание потрясающую бедность здешнего населения. Вы, конечно, скажете, что это глупости, надо думать о детях, да и так не пропадем! С молоком сейчас становится плохо, трудно достать, в связи с этим конечно нет ни масла, ни сметаны. Если б Вы видели, с каким аппетитом дети уплетали пшенную кашу молочную с песочком, Вы бы от души порадовались! Но я должна писать подробности о Маше, извините, отвлеклась. До чего она любит хвастаться! Она всем уши прожужжала по поводу своих «заграничных» сандалий /*присланных из Латвии тетей Машей/, носок и т.д. Здесь даже плохо, по-моему, понимают, что такое «заграничное», для них москвичи кажутся чудными достаточно. Она хотела и меня поразить своим Арбатом : «Рядом с нами, на Арбате, есть большой – большой серый дом, самый главный в Москве, не то военкомат, не то сельсовет…» Сегодня я обещала ее пустить в кино, поэтому она улеглась и спит. Идет «В кукольной стране» – мультипликация, и «Старый двор» - комедия с Каран д”Ашем. Анна Никаноровна не понимает, почему я ее не пускаю через день на каждую новую картину, как они Шурика. « Они ведь все равно ничего не понимают». Маша, положим, понимает много больше Шурика, да и ни к чему делать из детей каких-то преждевременных старичков, которые на все фыркают, которым ничего не интересно. Маша, зато, этого дня ждала, как праздника, и старалась вести себя как можно лучше, что, конечно, ей не всегда удавалось. Вы думаете, что она меня сколько - ни будь утомляет? Нисколько! Надо отдать ей честь, что она очень инициативна, и когда под рукой имеются какие – ни будь доски, или какое - ни будь еще занятие, она может самообслуживаться очень хорошо. Вообще она любит поскулить и поныть, но никогда не говорит, что ей нечего делать, и не просит, чтобы ее развлекали. Если будете когда - ни будь посылать нам еще посылку – всуньте для нее каких – ни будь лоскутков для кукол. С Таней иногда они играют замечательно хорошо, когда Маша этого хочет, что не всегда бывает. Я один раз наблюдала из окна интересный случай: Таня сидела на каком-то особо важном, очевидно, ящике, а Маша старалась всячески с него выжить, сначала скуленьем, потом толчками по ноге, затем доской ее стукнула по колену. Таня сидела мрачно и упрямо, потом неожиданно встала и миролюбивым голосом стала усаживать ее на свой ящик. Когда Маша села, Таня начала дубасить ее по спине кулаками, и хотя Маше конечно не было больно (она была в пальто), она схватила Танину руку и, держа ее одной рукой, другой изо всех сил провела ногтями. Когда же на Танькиной руке вздулись полоски и показалась кровь, она страшно перепугалась и начала страшно Таньку целовать и утешать, хотя та и не ревела. Таня пришла домой и сердито доложила, показывая руку, что «Махка оцаапуа». Ну что мне было делать? Я взяла Машу за руку и велела стоять в углу до раскаяния, которое, кстати, наступило скоро, потому что мы в этот день получили часть хлеба мукой, и все мечтали о пирожках. Маша очень боялась, что ее оставят без оных, чего я никогда не делаю, чтоб не играть на низменных инстинктах детей. Сегодня она мне заявляет: «Вот помяни мое слово, что ты с Наташей и Таней можете научиться говорить по-Мишкински, а я – никогда, потому что я не ваша дочка!» Мне не на шутку было обидно. Вот тоже «юбер менш» */сверхчеловек/ нашелся! Когда они играют с Таней в другой комнате или за моей спиной, я всегда узнаю, что Таня чего- ни будь набедокурила, по Машиному торжествующему смеху. Она обожает, когда Таньке влетает, она для этого рада даже подставлять свое лицо под Танины когти, лишь бы ее отругали. Сейчас Маша поднимается ото сна и обедает с Наташей перед отходом в кино. Наташа облеклась в «добрых молодцев» */сапоги/, к общей зависти всех «мишшан», как называют себя жители Мишкина. /рис: Наташа и Маша идут в кино/
Мы очень страдаем без лампы, я купила было фото-фонарь, но он непригоден, т.к. обливается весь керосином и вспыхивает. Пришлось вернуть в магазин. Свечи у нас на исходе. Варя должна была привезти с дачи, там целая пачка была. Ну, пока, целуем Вас все скопом, и еще и еще раз благодарим за внимание и чудесную посылку.
Е.Хлудова.
Е.Н.Хлудова – С.В.Хлудову в Нахабино из Мишкина,
25 сентября 1941года.
Дорогой Сереженька,
Не знаю, как и благодарить за присланную посылку, столько она вам стоила и хлопот, и забот, и денег. Но нам все страшно кстати. Вчера я получила твою открытку с вопросами.
Наш точный адрес: г.Мишкино Челябинской области, ул. Свободы 31, Некрасовой, но я бы очень хотела перебраться на другую квартиру, как ты можешь узнать из моего письма к Ируше */И.А.Залетаевой, приятельнице/, так что не пиши пожалуйста по этому адресу, а по- прежнему до востребования. 2. Электричества у нас нет, до и вообще в Мишкино очень мало домов с электричеством. Наташа написала целый список вещей, которые хотелось бы нам иметь. Нуф перебил у нас всю «бьющую» посуду, тут купить ничего нельзя, мы пьем из каких-то сахарниц. С посудой плохо. Вообще это не слишком фантастично было бы прислать фото-аппарат? Я бы конечно снимала на своем участке, да детей. Я послала тебе доверенность на московскую квартиру, получил ли ты ее или нет? Злюсь на Варю */домработницу/, что она столько требует к себе внимания, точно и без нее не тошно. Еще ходит трепется направо и налево. Она наверно в претензии на меня, что я не передала в ее пользование ее комнату, как она неоднократно меня просила, ее бы тогда наверное скорее бы прописали. Иногда я думаю, что хорошо, если б она приехала сюда, но ведь люди такого типа очень быстро забывают о недавнем прошлом, я говорю о налетах и т.п. и будут проклинать хозяев, которые завезли их в такую даль. Такой случай был с работницей Толстых, которая умоляла, чтоб ее взяли, а здесь разругалась с хозяйкой и хотела идти пешком в Москву. Да и многие другие так же себя держат.
Меня очень и очень интересует, что значит, что ты «кое-что» хочешь сделать для Димы */Померанцева, мужа Е.Х/ Это вообще осуществимо? Вообще тут кроется какая-то тайна. Почему Дима скрылся от тебя? Ты его обзываешь такими нелестными именами, что у меня создается впечатление, что вы с ним поцапались. В своих письмах ко мне он вообще ни одним словом не упоминает о чем – либо похожем на устройство на службу. Правда я за этот период, после его увольнения из студии /Мультфильм/ до отъезда в Подольск получила, кажется, только одну открытку от него. Кто бы мне пролил свет на сию тайну? Сейчас он немного исправился, написал мне длинное письмо, несколько открыток и 2 телеграммы. Ну так или иначе, я очень тебя благодарю за все, что ты для него делаешь, папье –машевый автомат! По твоему письму, несмотря на то, что оно сверкает перлами, чувствуется, что ты страшно измучен и устал. Нам с Наташей хотелось плакать. Она очень просит, чтобы ты написал лично ей длинное письмо. Она у меня большая умница, у нее тоже есть чувство долга, и даже мадам Гурвич страшно ставит ее в пример своей легкомысленной дочери, которая несмотря на свои 13 лет гуляет до 2 – 3 часов с 20-летними «мишшанскими» девицами. Она вчера осчастливила меня своим посещением, пришла «советоваться» как ей быть, чтоб направить дочь на путь истинный. Пока помогают подаренные 700-рублевые часы, она уже несколько дней не ходит в кино. Я в душе посмеялась. И посоветовала ей поменять квартиру!.
Наши девицы тоже что-то «загулялись». Уже 9.30, они все не идут из кино. Мы из экономии свечей ложимся спать рано, часов в 8 – 9. Ничего не поделаешь. Поэтому день кажется страшно коротким, ничего дельного не успеваешь сделать, а время тянется страшно медленно. Ну, кончаю, Сереженька милый, ты не грусти о своих дочерях ненаглядных, увидимся же мы когда ни будь, хорошо что мы все - таки имеем возможность создать им более или менее нормальную жизнь – Наташе учиться, Маше и Нуфу расти беспечно. Это самое главное ведь. Я тоже стала папье –машовая, долг на первом месте. Наша жизнь уж прожита. Крепко целую. Е.Хлудова
Ирушиное письмо /*т.е. к И.А.Залетаевой/ прошу положить в конверт и передать ей (у меня нет конвертов) можно опустить к ним в ящик по дороге к Кате */ Е.Д.Штекер/.
Нахабино Московской области Калининской ж.д. п/я 1, Хлудову Сергею Васильевичу
От Хлудовой Е.Н. Мишкино Челябинской обл., до востребования.
Открытка от 6/Х-41
Дорогой Сереженька, получили на днях длинное и очень интересное письмо от Кс. Петр. Она пишет, что ты собираешься писать письмо нам. Ожидаем с нетерпением. Маша тут два дня гостила у Богдановых. Туда она отправлялась с большим наслаждением, а обратно вернулась с еще большей радостью. Говорит, что ее плохо и невкусно там кормили, и спать было неудобно, и Шурик ей надоел. А Галя говорила, что они расставались чуть не со слезами./Правильно!/ Вот и пойми что - ни будь! Вообще Богдановы, особенно Анна Никаноровна со странностями. Когда я говорю, что с трудом достаю молока – она говорит: «Зачем вам молоко, когда дети едят суп. Вот Шурику необходимо!» Или: «Зачем вам лампа, откройте дверь к хозяйке!» Или: «Зачем вам масло, вот Гале необходимо, она мяса не ест». Они с Наташей друг другу явно не симпатизируют, Наташа держит себя даже агрессивно. Скоро Наташе в школу, вероятно, с 10-го. Не знаю, как я буду ходить на работу без нее. Получила письмо от Вари */домработницы Е.Х./, она не против, чтобы сюда ехать. Ирочка /Хлудова, племянница С.В.Х./ тоже написала. Очень мы все рады. Если ты получил доверенность** /чтобы открыть комнату Е.Н. в Трубниковском пер/ - достань в нижнем ящике «секретэра» все шерстяные изделия, распущенные и нераспущенные, и еще мне бы хотелось игру «Квартет» в Димином шкафу в пластмассовой мыльнице, на второй полке сверху, справа. Спасибо за деньги, только берегите себя, очень беспокоимся за всех вас. Как дело с Димой? Он очень мерзнет, я просто не знаю, о чем думает Э.В. /Эрна Вас., его бывшая жена/.
Ваша Е.Хлудова.
Cт Нахабино Московской обл Калининской ж.д. п/я №1 Сергею Васильевичу Хлудову От Е.Н.Хлудовой, Мишкино Челябинской обл, до востреб.
13/Х
Дорогой Сергуша, мы получили 2 твоих письма, одно от 17/1Х , другое от 28/1Х и открытку от 1/Х. Я совершенно сбилась с ног – Наташа очень больна, лежит пластом. Первые дни у нее была очень высокая темп., доходила до 40, 5, головная боль. Теперь темп нормальная, но болит печень, по-моему, у нее желтуха. Пойду сейчас вызывать врача. Еще заболел Нуф, очевидно бронхит, тоже высокая темп, кашель и скверное самочувствие. Врачи тут неважные, на дом ходят фельдшера. Нужно еще идти за дровами – ящиками, все дома стонут: «Не уходи», и на работу срочно вызывают. Хоть лопни. Еще Ируша задала мне задачу со своей телеграммой: «Срочно телеграфируйте целесообразность моего приезда». Очевидно, очень ей плохо и безвыходно, если она в такую дыру хочет ехать. Я ответила, чтобы она ехала с Мишей, учитывая трудности, напр. прописка, знакомство с госпитальными врачами и т.д., иначе ее могут отправить куда – ни будь подальше от Мишкина. Мне ужасно не хотелось бы тебя огорчать всеми моими мытарствами, но мне очень трудно одной с ребятами, с работой. Погода холодная, ужасные ветра. Приезд Ируши очень конечно, обрадовал бы меня, если бы ей удалось найти квартиру с электричеством, что едва ли возможно, и если бы у нее было хорошее здоровье. Галя, по-видимому, уехала, несмотря на слезы Никаноровны, в Кострому. Милые вы мои героические люди! Как сейчас вам трудно и помимо забот о нас. Машенька покуда здорова, но побледнела и стала какая-то вялая, очевидно от того, что мало приходится быть на воздухе из-за погоды. Очень хочу перебраться на более благоустроенную квартиру. Тут одна освободилась. Многие еще уезжают во Фрунзе, в том числе Калачи, Голубева и др. Наташа мучается, что не сможет, по видимому, пойти в школу к началу занятий 15/Х. Ох уж эти больные дети! Была бы все-таки Варя… Целую. Е.
Нахабино Моск.обл. Калининской ж.д. почтовый ящик №1 Хлудову С.В.
От Хлудовой Н.С., Мишкино Челяб обл. до востребов.
14/Х
Дорогой папуха! Получили твое письмо за 3/Х. Очень им остались довольны. Завтра мне идти в школу к 8 часам утра, 8 – 10 классы учатся в 1-ую смену. В школу принимали только тех, у кого была справка из колхоза о том, что работал, или врачебное освобождение. У меня был один из документов, и меня зачислили. Должно было быть два класса, но сделали один, и учиться в нем будет 30 человек. Все не попавшие в школу, рвут и мечут, но ничего сделать не могут. На их жалобы говорят: «Нужно было работать». Мама пишет тебе большое письмо. От Ируши пришла молния: «Срочно телеграфируйте целесообразность моего приезда. Ирина Залетаева». Мы послали ответ: «Учитывая трудности приезжайте сопровождении Михаила». Что случилось? Ну, до свидания. Крепко целую всех вас. Наташа.
Алапаевск Свердловской обл., поселок Средние Ямы, до востребования Хлудову Сергею Васильевичу
От Е.Н.Хлудовой, Мишкино Челябинской обл, до востребования.
12/Х1
Дорогие Ксения Петровна и Сергуша,
Наконец-то получили от вас известие! Сегодня получили телеграмму, открытку из Горького и перевод. А мы-то с Наткой с ума сходили и терялись в догадках. Последнее, на чем мы остановились, это – что одного из вас ранило в дороге и другой остался при нем где - ни будь. Это было тяжело. Сейчас у нас тоже не очень- то весело, т.к. Маша и Таня лежат в кори , и я третий день не могу зазвать врача. Вчера Руфина обещала придти, но не пришла и сегодня. У обеих девок высокая температура, у Маши вчера было 39, 9, Татьяне невозможно смерить, у ней вчера высыпала сыпь, у Маши сегодня. У обеих слезятся глаза и самочувствие паршивое. Поминутно все просят пить. Сегодня нам повезло: Никаноровна достала нам лампу. После перевода из Нахабина от 14/Х мы ничего от вас не получали и не знали, как строить свои планы на зиму. Т.к. с продуктами тут не блестяще – я хотела отдать детвору в детский сад М.В.О., в котором полагалось обильное питание, для этого требовалось врачебное свидетельство из местной консультации. Я и потащила детей туда всего один единственный раз. И очевидно там-то и подцепили корь. Тане дали, а Маше временно не разрешили ходить в детсад из-за болячки на губе (вроде лихорадки, сейчас все прошло окончательно). Но после первого же дня Таниного пребывания в детсаду от нее отказались, т.к. она весь день проорала, ничего не ела и не поддавалась никаким уговорам и игрушечным соблазнам. Маша остро ей завидовала, ей страшно хотелось посещать это заведение. Но не тут – то было! К тому же из-за этой болезни мне пришлось бросить работу, чему я была очень рада, т.к. у меня все хозяйство было в захудении страшном, да и профитов эта работа никаких не давала. Дров до сих пор у нас нет, один кубометр у меня выписан, обещали на днях завести, а то все выручают ящики. Чтобы купить на зиму картошки, надо ехать куда – ни будь верст за 15 – 20. Многие уехали в Алапаевск. А каково наше ближайшее будущее? Надеюсь очень, что тут не придется нам зимовать. От Мамотовой вы вероятно уже знаете здешние условия. Ксения Петровна, напишите, нужно ли купить шерсти, тут сейчас продается, рублей за 40 – 50 фунт. Может быть нужно вам на носки или варежки.
Я все – таки удручена болезнью детей. Маша кротко лежит, спокойно дышит, почти все время спит. Танька тоже много спит, но дышит прерывисто, тяжело, и временами лицо у ней искажается как от какой – ни будь сильной боли, и она жалобно пищит: болит, болит! А что болит - толком сказать не может. Почти весь день я хожу с ней по комнате. Боюсь очень их застудить, и потому кутаю , пожалуй больше, чем бы следовало. Вот бы сейчас сюда Надежду Эмильевну * /Ульмер, семейного детского врача многих Хлудовых/ .Одно имя чего стоит: «Надежда». Тут все очень безнадежно и грустно. Наташа завтра не пойдет в школу, будет добывать ящики для печки и врача. Хозяйка, спасибо, печет нам хлеб в своей печи своими дровами. У нас в комнате плитка, на которой готовлю обед, она хорошо обогревает, когда нет сильного ветра. Молоко уже 8 руб литр! Настроение минорное. Наташа здесь заделалась отличницей, она староста класса и получила благодарность от младшего лейтенанта за военно-физкультурные телодвижения.
Д-р Гурвич заезжал сюда за своей семьей и они все уехали в Новосибирск. Очень ждем письма с подробностями вашего «кара-кумского» пробега, еще интересуемся, как Варя,Китри и вообще Москва. Очень жалею, что Дима мне не сообщил адрес своей сестры, а от него я ничего не имею больше месяца, посланные ему открытки получила обратно с буквой В, что значит очевидно «выбыл». Мы все вчетвером надеемся, что хоть на несколько дней кто – ни будь из вас нас навестит. Говорят, что Алапаевск от нас всего 300 км. Мы тут дружим с Ивановой и Лапшиной, отчасти с Минной Картановой. Никто из них ничего не знает о своих мужьях. Ну пока крепко целую, в ожидании духовно бальзамического письма.
Е.Хлудова.
Я была 13/Х1 и 12/Х1 на почте, получила от вас открытки с дороги и письма из Алапаевска. Деньги получили 500 из Нахабино и 250 из Алапаевска.
С.В.Хлудову в Алапаевск от Е.Н.Хлудовой из Мишкино (с оказией).
15/Х1 41
Дорогой Сергушенька,
получили сегодня письмо твое, посланное с Дубинской. Больше всего меня волнует твое неопределенное положение. Тебя могут послать куда – ни будь? Жалко, если ты уедешь, не повидавшись с нами, мы ведь, в сущности, очень близко находимся. Получили вы мое письмо, посланное позавчера в ответ на целую кипу ваших писем и телеграмму? Вчера Натка отправила телеграмму с сообщением о болезни наших малышей. Могу вас порадовать, что у Маши корь протекает легко, сыпь почти совсем уже исчезла, самочувствие и аппетит улучшаются с каждым днем. Вчера была эта наскипидаренная д-р Михайлова, велела ей поставить банки, что и было немедленно исполнено милейшей «Никанорной». Машенька весела, острит без конца, чувствует себя хорошо, только немного ее беспокоит бронхит. Я из всех сил стараюсь вкуснее ее кормить, делаю ей блинчики и различные сладкие каши. К сожалению, о Нуфике ничего утешительного не могу сказать, у ней воспаление легких, корь проходит очень тяжело. Сыпь такая, что страшно смотреть, пятый день почти ничего не берет в рот, кроме воды, исхудала страшно. Я реву над ней, как дура, тут еще одна умная соседка видела «вещий» сон, что у нас обязательно кто-то умрет. Хозяйка наша утешает меня: «Что ж делать, от судьбы не уйдешь, на коне не объедешь». Никаноровна приходит ежедневно ей ставить банки, Танька сквозь слезы кричит: «Бабка Никанорка противная, уходи!» Никаноровна заделалась нашей благодетельницей : 1) достала нам лампу; 2) ставит банки; 3) взялась помочь с обменом всякого ширпотреба на продовольствие, главным образом на картошку и масло. После твоих писем – Мишкино –просто рай, и , конечно, нам придется здесь зимовать. Теперь самый больной вопрос – это дрова. Мне очень трудно предпринимать какие-либо шаги, т.к. «киндер гартен» */детский сад/ меня страшно связывает. Я поручаю всякие дела Наташе, и хоть она и делает все, на что способна, результаты пока плачевные, тем более, что ящечный источник, по-видимому, иссяк. Пока я заняла дровишек у Богдановых. Вообще вы не волнуйтесь, мы голодать и мерзнуть особенно не будем. Ребятишкам я закажу для дома стеганые бурки, ваты достала мне все та же благодетельница Никаноровна. Пол у нас холодный, от него –то главным образом, и простужаются. У Наташи в школе преподает санитарное дело одна врачиха из Госпиталя, мы хотим пригласить ее за гонорар к детям. У меня сегодня радостное событие на фоне всех перечисленных бед: получила письмо от Димы после месячного перерыва. Он в действующей армии, пока что, он пишет от 30-го, все довольно спокойно. Конечно, пока не кончилась война и пока его нет рядом со мной – радость получения письма довольно эфемерна. Я пожалуй, не буду ему писать о Нуфиной болезни, зачем ему отравлять, может быть последние дни? Маша меня иногда поражает своей хозяйственностью и «житейским опытом». Что бы я ни говорила – всегда у нее готов практический совет, и произносит она эти советы, как какой – ни будь маститый профессор с кафедры, отчеканивая каждый слог. «Возьми вареного мяса, нарежь мелко-мелко, пережарь с луком и дай мне с блинчиками». Наташе, моей милой безалаберной пальме, иногда есть чему у нее поучиться.
Ужасно меня, Серенька, удручает настроение твоего письма. Надо надеяться, что только первое время так все плохо, и помаленьку все наладится. А хорошо было бы тебе устроиться работать во Фрунзе или Алма-Ате – там сахару – сколько хошь по 10 рублей, и тепло. Ехать, правда, туда – 20 дней. Я сейчас только удручена Нуфкой, если она, Бог даст, поправится, надо нам хоть Новый год встретить всем вместе. Вы не собираетесь отнимать у нас Машу? Ей у нас хорошо, мы ее очень любим и лелеем. Конечно вы ужасно по ней тоскуете, я понимаю, ну и как?
Ну, пока, крепко целуем. Е.Хлудова
Как мне бы хотелось, чтоб вы оба приехали, чтоб подкормить вас как следует. У меня есть ; жирного барана. С жареной картошечкой. Койка есть свободная. Мы с Наташей спим вместе для тепла.
Записки с оказией : от Е.Н. Хлудовой – из Мишкина
17/Х1 3 часа утра
Очень жалею, что не знала, что вчера уезжала в Алапаевск Калачиха. Я даже не знала, что она сюда вернулась, а то бы значительно раньше могли бы вы узнать о том, что Маша поправляется хорошо, у нее температура держалась всего 3 дня до сыпи. Наташа врет, что она надумала сульфидин дать Нуфке – это я вспомнила о нем, но мало надеялась его получить в Мишкине. Надо отдать Наташе справедливость, что она героически его добивалась. Я получила 2 грамма, почти вдвое больше, чем требовалось, лечу как сумасшедшая домой, крича «ура» и, входя в сени, вдруг слышу неистовый плач Наташи. У меня душа ушла в пятки. Кричу не своим голосом: «Что случилось?» - И эта смешнячка еле выдавливает из себя: «От радости, что достали сульфидин!». Нуфику стало лучше после первого же порошка, дышит совсем прилично. Сейчас буду давать 3-ий раз, надо всего дать 6 порошков через 4 часа. Днем я с ума сходила, у ней температура поднялась до 40,5, и Руфина хоть и обещала, но не пришла. Я на свой страх дала ей камфоры. Теперь у меня есть надежда на ее выздоровление. Сейчас у нее уже 37,8. Дай Бог здоровья Сопову, хоть он и накричал на бедную Тюку.
Записка от Наташи.
Дорогие папуня и Кинька! Пишу вам после сумасшедшего воскресенья – «дня отдыха трудящих» города Мишкина.
Вам известно из наших предыдущих писем, что наши чады заболели корью. У Маши эта болезнь протекает сравнительно легко, но Таня переносит эту «детскую болесть» тяжело, т.к. получила воспаление легких. Единственный врач Р.М.Михайлова прописала банки, которые ей не помогали совершенно. Тогда я говорю маме: ( комментарий Е.Х: «врет») «Как называется лекарство, помогающее при менингите и воспалении легких?» - мама ответила, на этом мы пока кончили.
Вчера вечером, когда стали спорить о том, кому идти на базар утром, мама говорит: «Завтра утром на базар не пойдет никто, а как встанешь, пойдешь к Руфине!» И вот наступило это завтра, т.е. сегодняшнее воскресенье. Утро. Я встаю и лечу к Михайловой, умоляя ее выписать сульфидин, кофеин или еще что – ни будь для сердца. Она дает мне направление к доктору Крукуненко в районную больницу. Говорит, что там есть все нам нужное, если же сульфидина нет, обратиться к Анне Ильиничне Малашкиной. Я бегу к Малашкиной. Она обещает достать сульфу завтра к 10 час. Я бегу домой. Прихожу домой и думаю – а вдруг в райбольнице есть сульфидин. Для успокоения души несусь туда. Получаю там камфару и направление к начальнику госпиталя Сопову. Бегу в штаб госпиталя. Сопов без рецепта Михайловой ничего не дает. Опять у Михайловой. Ее нет дома. Жду вместе с людьми, приехавшими за 5 км. Ее нет. Бегу опять к Сопову на дом и все-таки добиваюсь своего. Рецепт есть и разрешение тоже. Час сижу в госпитале в ожидании старшей мед.сестры. Она будет в 7, а сейчас 5. Иду домой. В 7 идет мама и приносит сульфидин.
Ура! Ура! Она должна выздороветь. С 8 часов утра до 5 вечера я носилась по всему городу, потому что Михайлова, Малашкина, штаб госпиталя, дом Сопова и наш дом находятся совершенно в противоположных концах. Откуда я стала такая энергичная? Сейчас мама, Машуня и Нуфик спят, а я дежурю, чтобы успеть дать лекарство. В школе я стала важной особой – старостой 8 класса «А». Да, за такие ответы, как я отвечаю на «отлично» здесь – у нас ставили «пос» или «хор» с натяжкой. Я вообще всем довольна, но хотела бы к вам. У нас нет дров, картошки (есть) и врачей, а это все очень необходимо в домашнем обиходе. Хочется уехать из Мишкинской ямы в Среднюю. Я устаю, приходится помогать дома и делать уроки, но все-таки я здорова, а это самое важное. Получила письмо от В.В.Кулаковой * / тетки, сестры отца/. Пишет, что Ира Хлудова с семьей приехала в Москву, Петя**/Хлудов, ее брат/ собирается ехать на восток. Пишите. За Маху-рыжуху не волнуйтесь. Как у вас с дровами и продовольствием сейчас обстоят дела? Возьмите нас! Привезем 2 мешка картошки и мяса тоже обязательно достанем пуда 2-3. Ну, до свидания, целую. Наташа.
Е.Н.Хлудова:
Великая вещь сульфидин! Да здравствует его гениальный изобретатель. Нуфику гораздо лучше, после последнего порошка вчера вечером у нее уже была нормальная температура. Сегодня совсем другой вид у нее, теперь вот только бы аппетит к ней вернулся. Машуня совсем хорошо себя чувствует, сегодня все меня просила: «Будь другом, расскажи мне сказку». Ей очень нравится сказка про Синюю бороду, ее приходится раза по 3 в день рассказывать. Сейчас мы с ней жгли на последнем огарочке сахар. Когда Маша больна, это просто не девочка, а золото. Лекарства она пьет с каим-то упоением, слушается, Нуфа не обижает (правда, последние дни Нуфик лежал без движения и хрипло дышал). Наташа с Люсей Ивановой пошли в кино. Она это вполне заслужила во-первых тем, что достала сульфидин, во-вторых – успешной меновой торговлей. За вчерашний день мы приобрели 24 ведра картошки здесь в Мишкине за мануфактуру. Теперь меня очень интересует, как будем дальше жить: поедем в Алапаевск или нет, а если поедем, то сколько можно будет взять картошки. Почему-то Калачиха не смотрит так безнадежно на Алапаевское житье, как Сергуша. Если удалось бы отсюда взять мешков 10 картошки, мяса можно накупить тоже на всю зиму – хоть пуда 3 – 4, тут оно от 12 до 14 руб за кг говядины, и 15 – 18 -баранины. Сейчас ничего ему не сделается зимой. Лук, чеснок у меня есть, яиц около 100, масла топленого литр, и сала немного. Это, конечно, не много, скажите, купить масла топленого, оно сейчас 110-130 руб кг? Сейчас необходимо подкормить милых болящих - покупаю молоко, сметану, и не жалею на это сейчас денег. Еще дайте распоряжение, как начет Машиных валенок – она говорит, что они ей не малы даже на шерстяной чулок. Шапку теплую я ей смастерю, и ей с Нуфкой стеганые ватные бурочки закажу соседке. Сейчас Наташа вернулась с известием, что приехал Чапатый за своей семьей. Они живут в Островном, и я не знаю, как их поймать, чтоб передать это письмо. Вот видишь, не боятся люди ехать в Алапаевск. Я конечно не настаиваю, но подумай, у нас положение особое, и если ты не хочешь связывать себя всей нашей оравой, то ради Бога не миндальничай, и когда Маша поправится, ее можно будет к вам отправить с той же Идой Ямченко, у которой дочка тоже сейчас больна корью, или, может быть, кто из вас приедет за ней. Мы втроем конечно можем прожить в Мишкине и в дальнейшем. Прошу только быть искренними, и не считайте, что я хочу во что бы то ни стало втереться в Алапаевск. Как вы решите, так и будет, только поскорей все-таки ответьте.
Целую. Е.
Алапаевск Свердловской области, п/я №6 Хлудову Сергею Васильевичу
От Хлудовой Н.С., Мишкино, до востребования
Дорогой папуня и Кинька! Сегодня получили вашу посылку, денежный перевод на мое имя, письмо и открытку. Дети выздоравливают. Все необычайно рады посылке. Я очень и очень благодарю Киньку за платье, которое мне как раз, и кофточку. Все это чудесно. Маша в восторге от книг, потому что читает их сама – Нуфке нравится мишка. У Марии отрасли волосы, они вьются, как вились раньше. Вы чрезвычайно много заботитесь о нас, а говорите, что ничем не помогаете нам. За деньги можно достать мясо, чеснок и т.д., еще пимы, т.е. валенки. Есть ли в Алапаевске приезжие, кроме Нахабинских. Меня интересует состав 8 класса, т.к. если учатся одни местные жители, то это не особенно хорошо. У нас в классе человек 10 приезжих, да и вообще я не уехала бы, но в Алапаевске вы – это самое главное. Еще раз благодарю за платье и кофту. Целую всех. Привет Р.Ю.А. * /Раисе Юльевне Авруцкой/, как здоровье Л.В.А.? **/Леонида Васильевича Авруцкого. Авруцкие - наши друзья и соседи по Нахабино и Алапаевску/ Пишите.
Е.Н.Хлудова из Мишкино – К.П.Солововой в Алапаевск
28/Х1 - 41
Дорогая Ксения Петровна! Вчера получила Ваше письмо от 22/Х1, удивляюсь, почему до Вас не доходят мои письма. Теперь-то Вы наверное хоть что ни - будь получили и знаете, что Машутка теперь совсем здорова. Она второй день ходит гулять, погода чудная, конечно она гуляет очень немного за один раз. После болезни она очень похорошела, цвет лица чудный, особенно когда раскраснеется, совершенно перламутровые оттенки у нее, любой художник – импрессионист пришел бы в восторг. Волосы отрасли, исчез приютский вид, да и характер у ней стал по-моему лучше после кори. Сейчас он очень пристрастилась к чтению, до получения посылки читала 1-2 сказки из «Гуси-лебеди», и постоянно происходили драмы, когда Анна Никаноровна приходила просить эту книжку Шурику почитать. Получение же новых книжек мы решили от них вовсе утаить, т.к. действительно Шурик очень небрежен с книгами. Вы сделали очень хорошо, прихватив с собой эти книжки, Маша на седьмом небе и сквозь пальцы смотрит на то, как Таня днем и ночью не выпускает из своих объятий ее медведей, иногда впрочем, и ворчит, но больше «для порядка». Я очень люблю смотреть, как Маша развлекает Таню чтением, а Таня, вытаращив глазенки, внимательно слушает, как Маша по буквам прочитывает слово за словом. Умилительная сцена, могу Вас уверить! Они очень почему-то не любят Анну Никаноровну */относительно Маши это неправда!/, Таня в особенности после того как та ей ставила банки, а Анна Никан. к нам заходит с Шуриком почти каждый день. Маша при ее появлении смотрит из подлобья, бурчит под нос что-то невнятное, а Таня просто выпаливает: «Никанорка калека безногая !» или «Никанорушка ступай, в чистом поле погуляй!» и т.д. Мы с Наташей в чудных с ней отношениях, я знаю, что это Ваши лучшие друзья, и я ничего плохого про нее сказать не могу, наоборот. Галя, как будто и не собирается сюда возвращаться, к огорчению ее матери, которая все ахает над несуществующей Шурикиной худобой, и втайне мечтает уехать к своим братьям, которые все съехались в Медногорск, и все: Лева, Изя, Додя и Иося с семьями живут в одной комнате и ждут ее и другую свою сестру к себе. С хозяйкой у нас отношения приличные, хотя она и «Сатурн» и конечно себе на уме, мать же ее, живущая в соседнем доме, просто трогательно о нас заботится, и даже за картофельные очистки приносит нам молока. Я лично боюсь другого, а именно остаться на бобах, цены невероятно растут, масло 150 р. кг, мясо перевалило за 20, картошки на рынок вывозят мало, из-за нее происходят форменные драки, хоть она и стоит 18 р. ведро! Что будет дальше, вот что страшно. Сейчас только начало зимы, говорят, что скоро запретят скотину резать, и что тогда есть – трудно придумать. Завтра суббота, базарный день, упросила Наташу пропустить школу, чтоб пойти закупить побольше мяса. Буду искать для Вас шерсть. Между прочим, деньги, которые Вы послали на мое имя, мы не получили, дошли только Наташины, так что справьтесь в вашем почтовом ящике, в чем там дело. Спасибо за боты, которые Вы предлагаете нам, к сожалению, они нам не пригодятся, по здешнему климату без пимов все равно не обойтись. У нас есть одна пара на двоих, но Наташе они натирают, хочу ей купить, хоть подшитые. Посоветуйте, что лучше купить к зиме: побольше мяса или же жиров? Тут все дают разные советы, не знаю, кого и слушать. На днях ко мне было нашествие: пришли Лапшина, Иванова и Васильева, с которой я совсем не знакома, но кажется мне она очень симпатичной и «distinguee»,что редко встречается в здешних дамах. У меня была стирка, беспорядок жуткий, так что они не засиделись. Приходили узнать, нет ли чего новенького из Алапаевска, я им читала выдержки из Сережиного письма. Никому не хочется сидеть в Мишкине. Никаноровна в претензии, что не взяли Богдановских вещей из Нахабина. Забыла сказать, что книжка «Цирк» имеет исключительный успех у всех четырех нас. Замечательная книжка! Ну, пока, будьте здорова. Е.Х.
С.В. Хлудову от Н.С.Хлудовой , 28/Х1- 41
Дорогой папа!
Надеюсь, что вы получили от нас письма и открытки. Я, вернувшись из школы, поехала с санками в пекарню, где лежат ящики, которыми мы отапливаемся. В школе у меня дела идут ничего, но учительница по математике ужасная шкрабиха, /от слов «школьный работник»/ которая говорит, как Дубинская: «бэз, пьять» и т. п. Одной ученице она заявила: «Нос утри, сопливка, а потом ругайся». Та, страшно возмущенная, пошла к директору, после чего получила «плохо» в четверти по геометрии. Математичка страшно нахальная особа, она говорит: «Если будете со мной ругаться, то посажу на «плохо», из которого не выйдете». Она командует всем, потому что занимает должность зав.учебной частью. Я с ней не ругаюсь и не подлизываюсь. На дом она задает 18 – 25 примеров по алгебре, причем новый урок начинает объяснять минут за 5 до конца урока. Я, к сожалению, староста класса. Приходится щляться на всякие уч.комы и т.п. мероприятия. Я не подала заявление в комсомол, и ко мне все пристают – из-за какой причины. По экономической географии СССР в четверти стоит «пос»**/посредственно/, т.к. у меня нет книги, но по литературе - «отл» - большая честь, потому что учитель ставит отметки строго. О школе расскажу подробно, когда приеду.
Подробно о детях пишет мама. Спасибо за велосипед, я даже не думала, что вы его привезете. Читать нечего. Говорят, что скоро поедем в Москву. Врут!?
Все-таки напишите все то, что знаете о нашем выезде к вам. Есть ли эвакуированные , кроме вашего института? Меня страшит немного то, что я буду учиться одна среди местного населения. Мне хочется спать, поэтому до свидания. Целую. Н.Хлудова
Открытка: Алапаевск Свердловской области, п/я №6 (Средние Ямы), Хлудову Сергею ВасильевичуОт: Е.Хлудовой, Мишкино Челябинской обл. До востребования.
5/Х11
Дорогой Сережа, разговор деловой: мы едем в Алапаевск, если вы нас не принимаете, едем без приглашения. Не думайте, что Мишкино – какое-то Эльдорадо. Почему Одинокову не поручили нас забрать? Мы тут хлопочем об отдельном вагоне, кое-что наклевывается. Передала тебе Полякова письмо? Мы почти 2 недели от вас ничего не имеем. Больше всего меня отсюда гонят квартиры и продовольственные условия. Комната страшно сырая, все углы мокрые, у единственно сухой стены спит Маша. Сегодня 35 град, гулять много нельзя, а сам понимаешь, что наши все дети не настолько уж блещут здоровьем, у кого что. Если тебе не улыбается наше появление – посылай молнию, а если же можно – пришли скорее литер и денег. Извини за наглый тон и ответь поскорее. Е.
Алапаевск Свердловской области , п/я №6 Сергею Васильевичу Хлудову
От Е.Н.Хлудовой, Мишкино Челябинской обл. до востребования
12/Х11
Дорогой Сережа, наша жизнь воспитывает в нас бездну терпения. Когда же оно иссякает – посылают молнию /телеграмму/, но дождаться ответной молнии – это очевидно дело совсем безнадежное. Сиди и жди у моря погоды. Нас интересует один вопрос, какой – сам знаешь. Несмотря на то, что Наташе каждую ночь снятся в изобилии вши и яйца – от вас писем нет, если не считать твоего письма от 2/Х11, полученного дня три тому назад.Получила письмо от Вари от 29/Х1, все по-старому, но о знакомых она ничего не пишет. Наша комната заперта, управдом после большой волынки (прокурора) открыл, и когда Варя взяла оттуда зубной порошок (?!) и еще какую-то ерунду, снова запер. Дети здоровы.
Алапаевск Свердловской обл, почтовый ящик №6 Хлудову С.В.
От Хлудовой Н.С., Мишкино Челябинской обл (до востребования)
Дорогой папочка! Получили сегодня, т.е.18/Х11 твое письмо за 11/Х11. Зря ты все так близко принимаешь к сердцу. Конечно, нам тяжело, маме в особенности , но уж так волноваться! Мы очень и очень ждем нашего переезда в Алапаевск и твоего к нам. Очень прошу, не волнуйся. Доедем хорошо, ведь Алапаевск близко. Что же будет с тобой, если мы будем переезжать в Москву!. Единственно, жаль школу. К нам дня 2 назад приехали еще 200 эвакуированных семей, поэтому положение еще «немного» ухудшилось. Сегодня мама пойдет спускать кое-какое тряпье на масло и мясо. Папка, ты не волнуйся и не горюй, все будет на sehr gut! */очень хорошо/ Эх, ты! До свидания, целую.
Может быть, эта открытка не застанет тебя, но все-таки хоть Кинька прочтет.
Алапевск Свердловской области, п/я №6 Сергею Васильевичу Хлудову от Е.Н.Хлудовой
Открытка от 23/Х11
Дорогой Сережа, дни проходят в томительном ожидании. Очевидно, Новый год не придется встречать вместе. Это, конечно, не столь уж существенно. Елку я думаю отложить до Алапаевска, со всякими дедами морозами и проч. У нас есть еще банка варенья, предназначенная для Нового Года, но мы уж соединим празднование Н.Г. с новосельем в Алапаевске. Мне одного только ужасно жаль – что я не могу больше достать ни мяса, ни каких – ни будь жиров. У многих всего много, но берегут для себя. Сейчас и молоко на деньги не дают, давай хлеба или вещи. А хлеба у нас не остается. Последнее письмо мы получили дней 5 тому назад, и молнию, на которую я молнией же и ответила, что ждем твоего приезда. Ну что ж, с Новым Годом, дорогие мои Ксения Петровна и Сергушок, рано или поздно свидимся, Вертер хуже страдал. Целуем.
Телеграмма-молния алапаевск свердловской п/я 6 хлудову из Мишкино члб ждем личного приезда
*****
ОТ МОСКВЫ ДО ИРКУТСКА
Война разбросала нашу семью и друзей по всей огромной стране - от Москвы до Иркутска.
Алапаевск Свердловской области, почт/ящик №6, Сергею Васильевичу Хлудову
От О. М.Вавиловой - Иошкар-Ола, ул Волкова 91/а кв 1
12 декабря 1941 года
Дорогой Сергей Васильевич! Ваше «крайние на земном шаре» доставило нам массу удовольствия.
Читать о «средних ямах», Шайтинском проспекте с Сусанной, прямо чудно, но жить каково в этих благословенных местах?
Ехидный Уэллс, со стадами своих свино-медведей, в сущности повторяет затеи прекрасной и злой Цирцеи, и не знаю, правы ли они, и он – Уэллс, и она – Цирцея, и Вы, дорогой Сергей Васильевич. Самое грустное то, что отсутствуют «видовые и продовольственные деревенские прелести».
К счастью, у нас и в том, и в другом отношении все очень пока хорошо. Если бы не грозные обстоятельства, загнавшие нас в нашу Иошкар-Олу, я ничего не имела бы против прожить здесь даже две зимы. В сущности, городок наш так тих, мал и зимой так чист, утонув по пояс в снегах, что кажется просто деревней, но с многими плюсами в виде прекрасной библиотеки, театра(!) благоустроенного базара и т.д. К сожалению, огромная, мутная, городская волна затопила совершенно почти, здешних простых и кротких марийцев, с их живописными костюмами, лаптями, лубяными бураками и глиняными горшками. Осенние базары здесь – одна прелесть, я от души наслаждалась их первобытной пестротой и уютом. За 4 месяца, что мы живем здесь, конечно, все страшно вздорожало, но до сих пор есть все, что надо и даже мед, правда стоит он уже 50 р. кило. Сторона здесь лесная, хлебная, дровяная, медовая. И занятный и крайне симпатичный народ. На днях мариец привез нам дрова, меня не было дома, он мирно свалил их, а за деньгами приехал через 3 дня! Где это еще можно встретить таких «идеалистов»? А я его до этого и в глаза не видала. Что скажет на это Цирцея?
Месяца 2 тому назад я получила от Елены Николаевны письмо, которое шло ужасно давно. Я ей ответила сейчас же. К сожалению, должна была ей сообщить о том, что в городе здесь уже давно не прописывают никого. В районах устроиться можно, но с детьми – это очень рискованно, т.к. рассчитывать на медпомощь там не приходится. С работой здесь тоже очень плохо. Устроиться куда – ни будь почти невозможно.
Лиза Гордон жила под Казанью в деревне, но не выдержала и уехала куда-то. Думаю, что в Сочи к матери .Она была у меня, как всегда вся прелестная и несчастная. Дети болели, Ваня застрял в Москве, денег у нее не было, а сама она имела очень уставший и несчастливый вид. Я очень грущу, что она мне не написала о том, куда же она уехала. Веснины были в Нальчике. Я не уверена, что они еще там, т.к. очень давно нет от них писем. Адрес их: Нальчик Кабардино-Балкарской АССР, Долинск, д/о «Золото Платина». Мама и Таня были с ними. Все они были здоровы, но т.к. от Куни*/Алексея Пахомова, племянника/ (он был на фронте под Киевом) 2 мес. не было вестей, а Туся с Ник. Павл. /Пахомовы, родители Куни/остались в Москве, все они очень волновались. Туся сейчас едет ко мне. Выехала 28 ноября, а сегодня 12 декабря - ее еще нет.
Вика мой**/сын, Виктор Сергеевич Вавилов/ остался на защите Ленинграда. Письма пока идут от него. Тоскую о нем – ужасно.
Лиля уехала на фронт с Глебом. От нее получили 2 письма не очень давно.
Таня Сахарова**/общая приятельница/ в Москве. Тоже пишет мне. Вчера пришла открытка от Катюшки. Я страшно волновалась, что она не узнает наших новых адресов. Но к счастью, и письма, и деньги дошли до нее. Если бы не война, она была бы уже с нами. Теперь не знает, получит ли разрешение выехать.
Вот, дорогой Сергей Васильевич, и ответ на Ваше письмо. Я рада тому, что Вы помните о всех нас и сердечно благодарю Вас за это.
Передайте мой привет Ксении Петровне и Елене Ник., когда будете писать ей. От души желаю Вам всего лучшего, а главное – благополучно встретиться с детьми. Сережа /Сергей Иванович Вавилов, академик, Президент АН ССССР/ шлет Вам привет.
До свидания, всего, всего хорошего.
О.Вавилова.
Ольга Петровна Соловова из Москвы – Ксении Петровне Солововой в Алапаевск, зима 1941г..
Милая Ксения!
Недавно получила твой денежный перевод. Это было единственное известие от тебя, т. к. письмо, о котором ты пишешь, по-видимому, пропало. С удовольствием бы исполнила твою просьбу относительно посылки, но, к сожалению, это невозможно – во-первых, посылки из Москвы почта не посылает уже месяца три, а во-вторых, если мылом я могла бы поделиться с вами, то сладкого совершенно нет, нигде и ни по каким ценам, и сама я от этого очень страдаю.
Живу я сейчас не на Арбате, а в Гороховском пер. у матери Вл,Вл.** /Алпатова, мужа Ольги/ Наш дом на Арбате замерз, не отапливается уже почти два месяца, и т. к. во-время не была спущена вода из отопительной сети, то батареи во всех буквально комнатах полопались. Чудом уцелели пока канализация и водопровод. Начали было делать ремонт в доме, но потом отложили до весны. Почти все жильцы из нашего дома переселены в другие дома, одна лишь наша квартира еще обитаема – живут Шуссера, Хирге (в двух темных комнатах возле кухни - Тасиной и Аришиной), Шадрины (в комнате у Б.В. и Кудашевской) и еще один жилец из 16-ой квартиры. Я очень рада, что квартира не безлюдна, поэтому очень иду навстречу своим соседям – пустила их в наши комнаты и проч., т. к. это все люди надежные и своим присутствием охраняют наши вещи. Самой же жить на Арбате, имея две теплые комнаты – нет смысла. До этой катастрофы с отоплением почти все пустые комнаты в квартире были заселены временными и даже постоянными жильцами. Уцелели почему-то Кудашевская комната и твои, т. к. на них была броня от военного учреждения. Теперь на их счет можно быть спокойными, но, оказывается, их надо оплачивать в половинном размере, а то пропадет смысл этой брони. У тебя уже задолженность за 4 месяца – всего 108 руб .42 коп. Я рада была бы заплатить из своих, но не могу, т. к. с деньгами у нас плохо. Поэтому переведи деньги мне или прямо на домоуправление по адресу: Киевское отделение Мосгорбанка, тек. счет №534174.
Я очень боялась, что из-за неизбежной после холодов сырости испортятся ваши с Меричкой ***/М.П.Солововой/ инструменты, поэтому позвала настройщика, который спустил в обоих струны. В таком виде они должны хорошо сохраниться, как он говорит. Заплатила я ему по 30 руб. за каждый инструмент.
От Мерички я довольно регулярно получаю письма, живут они ничего и питаются, вероятно, лучше, чем мы с тобой (у нас, наверное, одинаковые условия существования, судя по тому, что ты написала на переводе, и что было зачеркнуто почтой, но я все же поняла. Коммерческие магазины у нас закрылись почти сразу после твоего отъезда, кое-что есть на рынке (молоко, мясо, картошка), но цены не решаюсь тебе сообщать, т. к. их все равно вычеркнут, постарайся представить их себе сама.
Вл.Вл. обедает в Доме ученых, а меня туда не пускают (там кормят теперь только профессоров, чл. – корр. и академиков) Кормят их неплохо и без карточек, но т. к. он старается приносить что-нибудь мне, то на двоих приходится маловато. Себе я дома стряпаю обед – суп на 3 - 4 дня, картошку, кашу.
Пыталась устроиться на работу – делать по договору с Наркомздравом L-акрихин, но эту работу буквально вырвали из рук, несмотря на то, что ставилась она по инициативе Вл.Вл., и он много хлопотал по утверждению этого договора. Вообще в Москве слишком много химиков со степенями и стажем, так что мне тягаться с ними трудно. Впрочем, работать сейчас почти нерентабельно. Вл.В. много работает, но и очень много времени тратит на беготню и различные хлопоты. Пишет брошюру о вшах, начинает читать лекции в Рыбном ин-те, т. к. Университет до сих пор не восстановили. Чтобы иллюстрировать положение здешних химиков, могу тебе сообщить, что В. Голубкова, которую я часто вижу, работала одно время работницей на заводе (а она уже кандидат хим. наук).
Приходила ко мне как-то Таня Перфильева с дочкой, я ей дала твой адрес, и Шуркин. От Шуры я давно не имею известий, последнее письмо было от Тамары, где она писала, что едет к нему, а Петя* /их сын/ остается в Иркутске.
Всего хорошего пиши мне лучше по адресу: Москва 66, Гороховский пер. дом 16, кв. 2 Вл.Вл., для меня. Целую, привет Серг. Вас.,Машеньке.
Екатерина Андреевна ** /Кост/, Михаил Александрович *** /Скворцов, ее муж/, Алекс. Карп.****Дживилегов/ с женой в Москве. Вл.Вл. встречает их в Доме ученых.
Комментарий К.П.Солововой: «Отопление в нашей арбатской квартире лопнуло потому, что истопник В. Блинников, не желая идти в действующую армию, бросил все, не спустил воду из труб и сбежал; его поймали и, как дезертира, расстреляли. Сходная судьба постигла нашего соседа по квартире Григория Полистанского - получив повестку, он сжег партбилет и пустился в бега, был пойман и отправлен в штрафбат, где и погиб. Главврач Боткинской больницы Шимелиович, член партии, всегда преследовавший отца (Петра Дмитриевича Соловова) и мешавший его работе, во время паники 16-17 октября 1941 г бросил больницу и бежал из Москвы, был пойман и расстрелян.
Отопление в квартире на Арбате не могли восстановить в течение нескольких лет. В углу нашей комнаты были пробиты стояки в поисках порывов, и по ним с этажа на этаж бегали крысы. Отапливались железной печкой «буржуйкой», обложенной кирпичами. Труба шла через полкомнаты в дымоход в коридоре».
г .Алапаевск Свердловской обл, п/я №6 или д.12 (2 этаж) или лаб.№1.С.В.Хлудову
Москва, ул. Воровского 52 кв 9. Е.Д.Штекер
Москва, 17 ноября 1941
Дорогой, милый Сергушечка,
начинаю писать в таком состоянии, что не знаю, с чего и начать. Меня никогда нельзя было упрекнуть в отсутствии бодрости, граничащей с легкомыслием но, кажется, эта бодрость начинает меня покидать. Невероятно грустно думать, что кругом все пустеет и пустеет, нет Митюшки, нет Вас, и вот-вот стрясется самое страшное – придется мне остаться и без Гони, одной как перст. Живется очень туго. Гоня хворает жабой (ang.pectosis) уже месяц с лишним после того, как съездил в одну не столь дальнюю, сколь волнительную командировку. /Был призван в ополчение и рыл окопы/. На 3-ей неделе его болезни Гоня был отчислен со службы (не по болезни) и вернулся в свое первобытное состояние, но его старый трест уже уехал, и он очутился в воздухе. Его мо гут призвать, и тогда я останусь совсем одна. Я осталась тоже без работы, т.к. моя библиотека «свернулась» в одну ночь. Купить что – либо очень трудно. Деньги, вырученные от продажи ножей, вилок и т.п. текут рекой. Все это более, чем невесело, смею Вас уверить, тем более, что у Гони еще нет карточки, и мы с Амулей и Бестиком * /фокстерьеры, золотые медалисты/ все четверо сидим на 400 гр хлеба в день. Питались мы некоторое время в писательской столовой. Я брала на дом 4 обеда – 2 нам, 2 – Залетаевым, и, хоть было дорого, но было мясо, каша с маслом, хорошие супы, хлеб – все без карточек. Теперь стали требовать талоны, и я не знаю, как я буду вертеться дальше. Миша **/Залетаев/ приходил к нам часто; кроме того, что приходил за обедом, забегал еще. Положение их очень трудное. Возможность разлуки Миши с Ир. Ал. очень велика, денег нет, работы нет, перспектива – самая мрачная. Ир.Ал. на бюллетене, Миша тоже – простыл на крыше за 14 часов дежурства и схватил либо радикулит, либо ревматизм. Ехать им некуда и не на что.
С нашим отъездом пока ничего не вышло. Гоня мечтает о юге, о Веве**/ Вере Владимировне Алексеевой, двоюродной сестре/, которая, кстати, совсем больше не пишет; первые известия гласили, что там ходят в летних платьях, и живут, как на том свете – фрукты, солнце, покой и уличный свет. Кажется, наши друзья из Углича тоже перебрались, что способствует хорошему самочувствию. Гоня может мечтать о своей мадам, но толку от этого мало. Ниази уехал, как сумасшедший (в день Вашего отъезда) даже не простившись со своей уважаемой сестрой; впрочем, и обижаться на него нельзя было; время было дорого. Была я еще записана в эшелон студии Станиславского в качестве одной из племянниц «лейтенанта Шмидта», но 1) узнала за 3 часа до этой возможности уехать в Коканд, 2) разлука с больным Гоней, собаками, и полная неизвестность и опасность пути меня удержали. Да еще ехать среди совсем чужих и чуждых мне людей – брр. Затем была (и еще не совсем отпала) возможность уехать, примазавшись к одной из групп Союза писателей в качестве родственников одной знакомой четы (он юрист, старый знакомый Гониной семьи, имеет к Союзу писателей косвенное отношение; но сами супруги эти не очень стремятся в Ташкент или Свердловск, и поэтому примазаться то уж не к кому. Да и не сладкая то перспектива тоже. На всякий случай, мы запросили Тату, смогут ли они меня приютить; Тата ответила, что на время – да, и вообще, как правило, мне предстоит жизнь Лели*** / Ел. Ник.Хлудовой – т.е.на птичьих правах/. Это для меня хуже жизни с Катюшей ****/ Добрыниной, племянницей/. Кстати, эта милая особа к нам повадилась, трещит, суетится весь день, очень утомительна.
Продолжаю письмо 18/Х1. Вчера был у нас Леша***** /Алексей Васильевич Хлудов/ и ночевал, ушел сегодня утром. Он устроился на работу здесь, а живет на даче. Сегодня утром мы с ним играли в 4 руки (симфоническую штуку Грига и часть квартета Грига). Я плохо играла, и Леша все притоптывал ногой и покрикивал: «Накакала! Накакала! Повторим вот отсюда!» Гоня томился на диване, страдая по куреву, пытаясь заменить его чаем, кофе (курит чай, кофе и собранные 2 года тому назад и высушенные осенние листья в Кисловодске. Humeur”ы */настроения/ соответствующие. Серенечка, не удивляйтесь моему сбивчивому письму. Сижу в своем bombombaige ище ( бомбоубежище) , т.е. на своей постели и пишу на коленях. То и дело меня от письма отрывают, и мысли, и без того запутанные и пересыпанные всякой трухой, никак не желают ложиться на бумагу!
Третьего дня я получила Ваше письмо от28/Х – 1941. Дорогой мой, роднеющий Сергунечка! Мне так грустно, что не один раз я плакала. Мы все время, оба, безумно жалеем, что Вы уехали, но ведь иначе Вы поступить не могли бы. Я чувствовала, что у Вас опять будет такое состояние «на грани». Ради Бога, держитесь крепче за кого ил что –ни будь, но, ради Бога не переходите грань. Нам надо же когда – ни будь увидеться, ради этого одного можно многое вытерпеть! Как же жить, если не надеяться когда – ни будь в Комаровке за чаем «свежее сено» делиться с вами своими мыслями, прося друг у друга совета, который верно дать никто не может, и будет часто слышаться: «Да ты, Хлудов, меня, значит, совсем не понял!» - «Ах, Гоня, я чудно тебя понял!» (Тут Вы поднимаете руку со стаканом чая и греете лоб об него).
Я очень хорошо понимаю, как ужасно Вам с Кинькой очутиться в тех условиях, в той природе и с «иеху»** /см. «Кандид» Вольтера/ соседями, как Вы попали – мне безумно Вас жалко. Но у Вас есть та радость, что Вы вместе. Сегодня, утешая меня в минуту ужасного душевного упадка, смертельного уныния, Леша, ужасно трогательно говорил мне: «Катенька, не унывайте же! Ведь Вы еще не голодаете, у Вас тепло, Жирбас с Вами, и есть рояль, на котором Вы можете играть! Ведь этого столько народу лишены, и не имеют этого наслаждения!» И еще он что-то так хорошо выразил, вроде как о том, что у меня есть что-то данное мне Богом – не помню я слов, но они меня как-то встряхнули. Я согласилась с ним, что есть люди, и много их, которым куда труднее приходится, и они держатся, как – то верят, что все образуется. Темные, мрачные мысли притягивают несчастья – помните, Серенечка, нашу теорию? Поэтому я всей душой хочу поскорее увидеться с Вами, и так оно и должно быть. Может, «поскорее» это не удастся, но это должно быть, и это будет одним из счастливейших дней нашей жизни. Кстати, вы пишете, что это было осенью 1935 года, когда мы учили Моцартовскую фантазию и «Кузнецов»*/Генделя/ - Вы ошиблись, это было при Машеньке – она в корзиночке спала рядом с роялем, я отлично помню это время. Это был 1936 год.
Мне ужасно тяжело думать о Митюшке. Последнее известие от него было от 3 октября. После того – что с ним было – а случиться может все, принимая во внимание его местонахождение. Заставляю себя верить, что увижусь и с ним, и он будет жив и невредим, а также, что и мы тут чудом уцелеем. Да… Ну, времена!
Вчера я получила 2 открытки: одну от Киньки и Вас, от 2/Х1, другую через Ливчака ***/сослуживца С,Х./ Открытки пришли на 4 –ый день (по городу), и я имела только вчерашний день в своем распоряжении, чтобы отнести Вам письмо. Ехать было далеко, и добраться в темноте я не смогла бы. Решила поэтому, послать честненько по почте. Авось, дойдет это малоинтересное письмо. Получаете ли Вы мои открытки? Я послала их штуки 4 или 5. Теперь Вы знаете часть нашей жизни и настроений. Веселыми они быть не могут, но пока мы, слава Богу, вместе и целы. Большое мне утешение – мои (собаки). Они здоровы, но скучают без прогулок. Кормить их мне помогает одна женщина, служащая в столовой (здесь же), которая им приносит косточки и объедки мяса. Из них я варю собачкам суп. Гоня грозится, что скоро будет варить себе из этих объедков студень.
От своих не имею почти известий. Напишите Тате /Татьяне Дмитриевне Добрыниной, ур Четвериковой/– Свердловск, студгородок, корпус 7, комн.103. К Семе Алексееву приехала в Свердловск Наташа (его жена). Вчера пришла открытка от «Желтого»**** /брат Е.Д.Ш. - Сергей Дмитриевич Четвериков/ - они в Каштыме Челябинской обл, до востребования. Ехали также очень трудно. Целую крепко-крепко Вас и «Кинику». Какие известия о Леле? Здоровы ли девочки? Что Грузия /Наташа/, как Маха /Маша/ моя дорогая? Серенечка, обнимаю Вас, и обожаю, как всегда. Чувствуете ли Вы это на таком чертовом расстоянии ?! Гоня раздобыл 3 папироски, воспрянул духом и тоже целует Вас и приветствует Киню.
Ваша старая Катя. Пишите как можно чаще, я очень по Вас соскучилась.
Посылаю это письмо 21/Х1. Очень плохо себя чувствую эти дни, не выхожу из головных болей, кроме того – что-то вроде гриппа и какой-то авитаминозный упадок сил. Ничего. Все это ерунда – переносить надо, зато как все будем ценить потом!!!
Алапаевск Свердловской обл.
Поселок Средние Ямы, до востребования Хлудову Сергею Васильевичу
от Веры Вас Кулаковой
Дорогие мои Ксюточка и Сергуша!
Сегодня 15 декабря была на Извозной и получила Ваш перевод на 200 р. Я была страшно тронута Вашей заботой, добротой и вниманием. Жду от Вас обещанного длинного письма. Я послала Вам уже много писем. Вы ни слова не пишете о том, съехались ли Вы с Лелей и детьми, как нашли Машеньку, Наташу? Как устроились, как дошли Ваши вещи? С Вами ли Ваши Нахабинские друзья? Мы все радуемся и всюду митинги по случаю отогнания немцев от Москвы. С жадностью читали газеты от 13 декабря, там подробно описаны бои и доблестные подвиги нашей Красной Армии. Наша семья живет по старому: на Извозной не топят вовсе, жаловались в Моссовет, да нет результатов. Вера Ал-дровна живет у Тани с Ирой и Сашей */первая жена , дочери и внук А.В.Хлудова/, Леша служит, но живет с семьей** /второй женой и дочерью/ в Салтыковке. Оля прихварывает, работает на дому. У них очень уютно, прямо зимняя сказка. Я живу больше у Катеньки Добрыниной в тихом подвальчике на Арбате,*** /в Криво-Никольском переулке/, очень уютно. Вечерами на огонек забегают проведать по-московски. Читаю интереснейшие книги «Об московских лжепророках, лжеюродивых, дур и дураков» некоего Прыжова, современника Погодина и Некрасова, изд. Академия, 1941г. Я еще бываю в Институте, ****/ Пушно-меховом ин-те в Балашихе/, который находится в полном распутье. Все почти сотрудники уехали в Самарканд, имущество же оказалось здесь и его надо спасти от расхищения, для чего перетаскиваем его в 1 центральный корпус, и за работу нам дадут карточку служебную, и дали картофеля и коренья. Я еще тяну с деньгами, жизнь по карточкам стоит очень дешево, до февраля, до посветления дня - подожду. Вообще жизнь в Москве поправляется и мы все твердо верим, что она скоро опять развернется вполне. Говорят, что школы будут функционировать при домоуправлениях.
Театры переполнены, оперетты, сборные концерты (Обухова, Лемешев, балетные), цирк - функционируют, на Лемешева - очередь за билетами. Ходила я на Конька-Горбунка, танцевали -2-ой сорт, но весело и очень уютно, дебютировал дирижер Сахаров, его выводили в пиджачке раскланиваться. Я получила большое удовольствие. Дни летят быстро и незаметно, скоро Новый год. Поздравляю Вас, дорогие мои, и желаю Вам от души удач, здоровья, крепости душевной и телесной, и чтобы нам опять скорей увидеться вместе. Я о Вас всегда, всегда думаю и тревожусь тем, что до сих пор о Вас ничего не знаю. Еще раз спасибо за все, что меня пожалели, я уже давно себя не жалею и не привыкла, и тем более была очень, очень тронута Вашей добротой.
Екат.Алексеевна кланяется Вам. Целую всех. Ваша тетя Вера.
Р.S . С 1января большая елка в Доме Союзов.
Москва. 15 дек. 1941. Арбат.
Алапаевск Свердловской обл, пос Средние ямы, до востребования С.В.Хлудову
Обр. адрес: Москва, ул. Воровского 52 кв 9, Е.Д.Штекер
16 декабря 41 года
Дорогие мои Серенечка и Киня, не имею от Вас ни звука с самого того письма, которое опустил Сережин сослуживец. Я ответила на него почти сразу письмом, еще письмо написала – ничего от Вас нет. Письмо, кот. Вы писали Ир.Ал. тоже не получено.. Это прямо убийственно – такая полная неизвестность. Написала ли Вам Тата – она хотела. От нее изредка кое – что получаю. На днях было письмо от Вл.Дм.*/Метальникова/ - о Мите он написал, что он был наказан за какую-то просрочку, теперь он в новой фронтовой части. 6-го ноября он был у Вл.Дм. жив и здоров, а что произошло с ним за это время (т.е. больше месяца) – неизвестно. У нас все то же: Гоня на положении больного, хлопочет ВТЭК, я все так же, без переводов, трудновато. Живется потихоньку, сравнительно, собачки здоровы и пока сыты. Никуда почти не хожу, т.к. Гоня волнуется, музыки не слышу, играю мало, в 4 руки с Лешей - он нас навещает, когда приезжает с дачи. Они собирались переезжать в Москву, но теперь сообщение стало удобнее, т.ч. не знаю, переедут ли. У нас зима снежная, были и сильные морозы с ветром и ясным небом, а сейчас мягко и тихо. Дрова у нас пока есть, с деньгами плохо, но мы еще бодры духом. Меня замучили боли головные, и шея плохо поворачивается, спина изредка болит. Все терпимо, если бы не беспокойство за Митю и полное молчание близких (Вы, Желтый ). Скоро напишу еще. Гоня и я целуем Вас. Очень соскучились – ведь больше 2-х месяцев Вас нет. Целую крепко, Ваша Катя.
Хочу прислать Вам музыкальную загадку – сыграть на конфетку (если бы она была!) Как перепишу Вам – пришлю в конверте. Угадаете ли? Думаю, что нет, и я могла бы выиграть. Перепишу, когда успею, довольно сложно написано. Обязательно пришлю. Вы в наглядку прочтете, даже если нет рояля. Напишите, как Вы живете, умоляю. Все интересно.
Алапаевск Свердловской обл, до востребованияХлудову Сергею Васильевичу
Адрес отправителя : Хлудов А.В.- станция Салтыковка Дзержинской ж.д., Карьерная ул,9.
23/Х11-41
Милый Сережа!
От тебя я не получил ни одного известия, сведениями о тебе питаюсь от Штекер. Вчера был у Китри. Я совсем отвык от их образа жизни. Они встают в 11 и ложатся в - 2час. Я чаще встаю в 7 и ложусь в 12ч. Служу в 2 местах. Работы много, денег мало. Валюшка */ младшая дочь/ очень поправилась в Салтыковке и не хворает. Оля – наоборот, плоховата. Наш дом в Москве (в Брестском пер) в состоянии Тупика** /т.е. Хлудовского дома в Хомутовском Тупике/ в 1919 г – отопление разрушено, холод. Мы живем в Салтыковке. Привет и поцелуй Ксении .Петр.
А.Хлудов.
*****
После того, как немцев отбросили от Москвы, отца срочно туда вызвали для участия в работе вновь организуемого Инженерного Комитета (Инжкома).
К.П.Соловова из Алапаевска - - С.В.Хлудову в Москву
19.12.41
Дорогой мой роднеющий Сергуня!
Как мне без тебя тоскливо, ты себе представить не можешь: Средние Ямы мне показались сразу «крайними», а я себе – маленькой беззащитной личинкой, брошенной на гнев и милость Козловых, Скалкиных и прочих Псой Стахичей! Вскоре после твоего поспешного отступления я вышла на улицу (мочиться – se mouilier). Погода мне показалась такой жестокой, мороз сразу захватывал дух. И вот я представила себе тебя, Сергушечка, задыхающегося, с вещью под каждой рукой, с «солянкой» под носом, падающего в скользких сапогах, и все же опаздывающего на этот проклятый эшелон. Ужасно, раздирающе, мне стало тебя жалко! Ждала я все – таки твоего возвращения обратно, поставила даже чай в печурку – и хотела этого, и не хотела. Надеюсь, что ехать было не так уж ужасно. Теперь сегодня с утра прибежала Маруся Н. – узнать (послал Псой Стахич) уехал ли ты. Я сказала: «С попутным эшелоном».
Что касается моего отбытия в Мишкино, то ты не тревожься. Все постепенно обрисовывается. Поеду я не одна, а с Завьяловой, ее В.К. рекомендует как очень деятельную, услужливую и пронырливую бабу. Это уже хорошо. Второе, что хорошо – я получила войлок на валенки там где хотела, а Щетинин обещал мне сделать к завтрашнему дню.. С ним же тогда поговорю насчет твоих сапог. Что может быть проще и лучше?! Они живут в 13 доме рядом с нами.
Приходила ко мне Гневушева и умоляла привезти с собой из Мишкина Спиваковскую, говоря, что она берет ее к себе жить в комнату, а то там она пропадет совсем. Я ничего не имею против, наоборот, сделаю все, что смогу с радостью, но не попадет ли мне за то, что я самовольно навезу сюда те семьи, мужей которых совсем даже нет здесь? Думаю сказать Гневушевой, чтобы она поговорила с начальством, и если оно разрешит – я буду действовать.
Гневушева приходила ко мне, собственно говоря, по другому поводу – взять перевод инструкции с английского языка. Я отказалась, ссылаясь на слабое знание английского и на отъезд, но имея в виду Елену .Ник. сказала, что дней через 8, когда приедет наша родственница, прекрасно знающая язык – я возьму с радостью, т.к. тогда с ее помощью уже справлюсь. Надеюсь, что так и получится – дать им сейчас некому, а инструкция секретная, на сторону устроить никуда нельзя.
Остальное все в порядке. Пиши и телеграфируй чаще, Сергушочек – мой дружочек. За меня и за всю детярню не беспокойся – я уверена, все обойдется хорошо. Целую тебя, мой обожаемый дружочек. Я бодра и полна энергии. До отъезда (моего) я проектирую еще провернуть массу дел по утеплению квартиры, заготовке дров и прочее. Если «пляжная красавица» Раечка /Авруцкая/ мне поможет, то все сделаем. Целую еще раз. Кинька.
Плым сегодня сидит надутый, интересно, не на меня ли? Очень холоден и официален. Постараюсь его задобрить, окончив сегодня отчет.
Сейчас в столовой встретила Мовчака, он сказал, что мне есть открытка, и что ты его видел. Очень рада, что это так. Открытка от Гали Богдановой из Костромы, просит переслать ей вещи. Вот дурища, спохватилась когда!
Ура,ура! Узнала у Гаманчук, что в Челябинске у самого вокзала живет Ильяшенко, та самая симпатичная женщина, что жила вместе с Ершовыми в Нахабино. У нее теплая отдельная комнатка, куда она с радостью пускает «земляков». Вот, Сергуня, все устраивается, можно за ребят не бояться, что им придется жить в замороженном вокзале. Ужасно ругаю себя, что не узнала об этом раньше – для тебя. Еще целую.
С.В. Хлудов из Москвы – К.П.Солововой в Алапаевск
27.12.41
Дорогая Киня,
пользуюсь случаем сообщить о себе; это письмо посылаю с Николаем Ивановичем Рощиным, новым начальником отдела кадров (вместо «В.Д.Л.» - Семенова, которого откомандировали из Института). Здесь мне придется налаживать заново производство белых красок сухих, но как и где точно не знаю: дали несколько фабрик, но где начнем – не знаю. Мой здешний помощник, вернее будущий ответственный исполнитель – дивный юноша, Георгий Васильевич Крашенинников, смесь Игоря и Володи Лекае (вместо Мошинского). Думаю, что к середине января управлюсь. Очень тоскую о тебе и детярне. Говорил с «дядей Васей»* /хозяйственник/ о Леле – обещает все уладить на месте. Он уедет /в Алапаевск/ завтра. Сегодня будет решаться вопрос о том, чтобы в Сызрани (!!!) сделать филиал нашей лаборатории, начиная с февраля – марта, т.к. в лаборатории здесь очень нуждаются. Весь этот проект выдвинут мною, но «дядя Вася» боится, что мы совсем отпадем от Алапаевска. Во всяком случае, во всем этом деле я ставлю в основу наше и детей минимально северное существование, и если будем переезжать в марте, то только на «приличное» место и с квартирой. Если в принципе моя идея одобрится, то я съезжу до моего отъезда в Алапаевск, в Сызрань (ха, ха, ха!) Вообще же я очень устал, вчера был у меня жар, но сегодня все прошло. Меня здесь принимают очень хорошо, и даже одна старая дама подарила десяток папирос «Наша марка». Почему это – не знаю, ибо я только заходил к ней за пакетом, по просьбе одного сотрудника.
Ехал полу зайцем через Оренбург.
Завтра напишу подробно. Очень тороплюсь.
Твой С.Х.
Г.Алапаевск Свердловской области, п/я №6 Солововой Ксении Петровне
Обр. адрес: Москва 69, ул. Чайковского 18, кв 8 Пестель С.Е.
28.12.41.
Дорогая моя Ксенька!
Пока получила только твой перевод, а письма, о котором ты говоришь, так и нет, боюсь, что я совсем его не получу, потому что деньги пришли уже порядочно давно, когда я была на трудфронте, а письма нет. Очень благодарю тебя за посылку, только боюсь, что ты из-за этого себя стеснила, не надо было этого делать. Я, конечно не могу похвастаться материальным благополучием, но в общем, живем, не голодаем, и это все, что теперь можно требовать от жизни.
Мне так досадно, что все мои сведения о твоей жизни должны ограничиваться теми несколькими словами, которые ты написала на переводе. Ты пишешь – живем неважно, стоят сильные морозы и ветры; конечно, морозы и ветры – большая неприятность, но, пожалуй, не только из-за них ты живешь неважно. Так хочется знать, как же в самом деле ты живешь, имеешь ли свой угол, сыта ли ты, главное – удалось ли тебе перевезти к себе Машу и с тобой ли сейчас Сергей Васильевич. Напиши обо всем еще раз, потому что это твое письмо, наверное, пропало.
Я живу терпимо, 5-го будет два месяца, как я нанялась на деревообделочный завод в качестве сборщицы каких-то военных деталей. Зарабатываю я немного – 170 – 150 р., но имею рабочую карточку, а теперь это гораздо важнее денег, потому что без карточки нельзя купить буквально ничего.
Мама продолжает служить в своей консультации, занята там сейчас немного меньше, чем раньше (раньше она сидела там с 8 до 9), теперь она работает до 4 – 5 часов, но зато ночует там каждую третью ночь, сейчас это ничего, потому что бомбежки прекратились. Бабушка понемногу ходит в магазин, обед ей стряпать теперь не приходится, потому что регулярно делать его не из чего, поэтому мы достаем обеды в столовой.
У нас тоже стоят порядочные морозы, и, к тому же, очень холодно в комнатах. Хорошо, что хоть на работе у меня тепло, а мать и на службе мерзнет.
Пробыла я 21 день на трудовом фронте – была мобилизована со службы, работала в лесу в Нарофоминском районе, делали завалы из деревьев. Все бы было неплохо, только уж очень «обчество» было блестящее – полуграмотные девки - грузчицы с нашего завода и аналогичная же публика от других организаций. Поехала со мной одна наша студентка, которая работает вместе со мной на заводе, но она, к несчастью, быстро заболела, и ее быстро отправили в Москву. А я за все время ни разу не чихнула, только под конец нахватала вшей, и не то чтобы головных, а самых настоящих тельных.
Сейчас у нас на заводе работают с 8 и до 8, вот сегодня отпустили на 1 ; часа раньше, и я пользуюсь этим, чтобы написать тебе. Пишу, как курица лапой – у меня вообще почерк скверный, а сейчас еще от работы (все время втыкаю деревянные гвозди и стучу молоточком) рука безумно устала. Вообще увидала я Кузькину мать, поняла, что значит сдельная работа в военное время.
Институт я кончила и диплом получила, правда без защиты, но все-таки диплом, когда только он мне пригодится – не знаю, но все - таки надеюсь, что пригодится.
Об Андрее /брате/ конечно, ничего нового не знаю, может быть, и к лучшему, что он там, уж очень ужасна теперь война./Андрей Евгеньевич Пестель был арестован в 1937? г и вскоре расстрелян, но Соня этого не знала/. Ванька /Стахеев/ живет в Москве, видимся мы с ним редко, потому что некогда – он с работы редко возвращается раньше 9 – 10 вечера, а то и совсем не возвращается. Особенно я не страдаю от того, что мы так редко видимся, я уж к этому привыкла, и вообще я продолжаю эти отношения только потому, что сейчас не время кончать старое и начинать новое.
От всех уехавших изредка получаю весточки, и все в один голос жалеют, что уехали из Москвы. Правда, если бы все ныне уехавшие остались бы в Москве, то работы для них там не нашлось бы.
Ну, до свидания, Ксенька, надо кончать, уже поздно, и я прямо валюсь от усталости, а завтра опять трубить. Крепко тебя целую, поцелуй за меня Машу и Сергея Васильевича.
Пиши почаще, хотя бы открыточки. Еще раз целую тебя.
С наступающим Новым Годом! Дай Бог, чтобы он был не такой, как прошлый. Соня.
1942 год
Перед самым Новым Годом под предлогом проверки качества маскировки танков мама смогла оформить командировку в Челябинск на Челябинский тракторный завод, чтобы заодно забрать всех нас из Мишкина и перевезти в Алапаевск. Одета она была в полушубок и ватные штаны, за плечами – рюкзак, и на пересадке в Свердловске бабы пытались со скандалом выгнать ее из уборной, приняв за мужика. Пересадка в Челябинске осталась в моей памяти на всю жизнь. Озверевшие толпы брали штурмом каждый вагон, какая – то еврейка истошным голосом кричала: «Маме, гивалт!» Я не понимала, что это значит, но тоже начала кричать, потому что меня пытались оттеснить от мамы.
*****
Сергею Васильевичу Хлудову от К.П.Солововой
Алапаевск, 3.1.42
Сергушечка, дорогой,
Я все-таки надеюсь, что почта окажется к нам обоим благосклонна, и что ты получишь все мои письма (4), включая и это, поэтому пишу так поздно, хотя и жду тебя к 10.1. в наши Ямы.
Вторая часть нашего пути - от Челябинска сюда прошла вполне хорошо и даже с комфортом. В конце концов все лежали на отдельных полках и спали, высыпаясь за все мытарства предыдущих дней. Но посадка в поезд в Челябинске была нечто ужасное – еще хуже, чем в «теплушки – холодушки» в Мишкине. Все путешествие в целом – не для слабонервных людей! Наташа вела себя совершенно геройски – носилась колбасой, лезла в вагон через буфера, тащила туда же вещи, помогала каким – то бродягам впихивать в тамбур Машу (которая подвывала с испугу и вдруг, в самый ужасный момент давки и истерических визгов «грузящих» в вагон баб, попросилась спать). Нуф , очевидно еще не понимая ничего, спокойно сидела на руках у Лели. Не обошлось и без испуга – самая наша драгоценная кладь – большой мешок картошки была поручена Наташей какому – то оборванцу – он моментально был оттерт толпой и потерялся. Мы уже оплакивали свою потерю, как вдруг он появился. Нашей радости и удивлению не было пределов. Ведь в масштабах Челябинска это целое состояние – кило картошки там стоит 30 рублей! В Челябинске провели между поездами около суток, но детей в вокзал, к счастью, имели возможность не водить – они все время были в теплой чистой квартире у чудных, гостеприимных людей. Там же и мы ночевали, и даже обедали, притащив с вокзала ведро супа и лапшу с мясом. В конце путешествия нам уже совсем повезло – прибыли в Алапаевск в 6 часов вечера 1-го числа (Новый Год встретили с кипяточком и черными сухарями в поезде, но Старый Новый Год надеемся встретить все вместе, как полагается торжественно). Я побежала искать транспорт и, к нашей удаче, сразу же в товарной конторе наткнулась на Скалкина и Козлова (прибыл еще эшелон). Они были здесь на Газике и захватили с собой Ел.Ник. с ребятами, а потом вторым рейсом – и остальных с багажом.
На другой день (2-го) я была уже с утра на работе, но почти весь день потратила на беготню по делам – получила на всех пятерых (может быть по недосмотру Семенова) обеденные талоны, хлебные карточки на «законных детей» и на себя, прописала Наташу. Псой Стахич, прочитав твой рапорт, с торжеством сказал: «Я же вас предупреждал, что не пропишу!»- на что я, равнодушно и даже дерзко пожав плечами, ответила: «Подождем дивизионного комиссара». Скляренко, Скалкин и др. посмеиваются и успокаивают меня , говоря, что все обойдется, просто Псой Стахич сейчас куражится, чувствуя себя сатрапом, хоть на час, да все же. Я тоже в этом уверена.
С пропиской сейчас очень трудно. Семьи Никольского, Волкова, Жиганова и др., приехавшие самотеком из Фрунзе (вот дураки, бросили такую обетованную страну – сахар 7 руб, водка 40) поселили в дер. Алапаевке, но у нас другое дело, мы ведь не просим отдельной площади.
Здесь все по-старому. Нашим все чрезвычайно нравится, и квартира, и окрестности, и в особенности – обеды. Едят за обе щеки, приговаривая: «Как вкусно, гораздо лучше, чем в Мишкине!» - на самую ерунду, например лапшу с водой. Багаж наш еще не прибыл.
Отсюда сегодня или завтра уезжает в Москву группа работников – вероятно, по вызову Малютова. Им страшно все завидуют, а мы с Борисом даже строили планы, что ты нас вызовешь также. Имей в виду, что Трехгорка в Москве работала все время, даже в самые трудные дни наступления (слышали передачу по радио).
Нам пришла масса писем – от тети Веры, Леши и даже чудное письмо от Ольги Мих Вавиловой – ответ на твое. Там все благополучно. Все на местах, жить становится все легче и спокойнее. Здесь мы беспрерывно строим воздушные замки и планы радостного возвращения. Возвращайся скорее, Сергунечка, больше я писать не буду, надеюсь тебя увидеть. От тебя получила открытку с дороги, еще не доезжая Оренбурга. Все целуют, веселы, ждут тебя не позднее, чем к Старому Новому Году. К. С.
4.1.42
Я надеюсь, Сергуня, что ты получил мою открытку, написанную после посещения ЧТЗ */Челябинского тракторного завода/ Если ты хочешь что-либо узнать о «б. з. окр» /боевой защитной окраске/, то должен попытаться говорить с ними сам - для этого должен быть человек, не ниже твоих чинов. Меня встретили просто оскорбительно и с насмешкой. Впечатление от разговора вкратце такое: «Вы со своей наукой как хотите, нам вы не нужны, в вашей консультации не нуждаемся». Потребовали, конечно, допуск к работам*, и так я ничего и не узнала, кроме того, что красят «какой – то дешевенькой масляной краской» - меня принимал некто Тетеркин, зам. главного инженера. /* При зачислении К.П.Солововой на работу в НИИИТ КА (Научно-исследовательский инженерный институт Красной Армии) в мае 1941 г. на должность инженера, 10 августа того же года в трудовую книжку поставили штамп: «Клятвенное обязательство дано». Видимо, в те времена так именовался пресловутый «допуск»./
Пишу тебе с работы. У нас, конечно, выходного нет, мы «добровольно» вкалываем с 9-ти утра. Больше всех была огорчена Маша – я обещала ей сделать саночки и пойти с нею погулять.
* * * * *
Мы поселились все вместе в бараке, в одной комнате – временами отец, две жены отца, бывшая и настоящая, и трое детей различного происхождения. Над нами подсмеивался весь Институт, и мама очень переживала. На Новый Год детям выдали по мандарину, а мама сшила мне платьице из образцов маскировочной ткани. Я танцевала под музыку русской песни «Светит месяц, светит ясный», которую сама же пела, и была счастлива; вся семья мне аплодировала. Замечу, что отец еще перед войной занимался разработкой методов маскировки и способов окраски маскировочных тканей. Пятнистое крашение, которое теперь используют во всем мире для военного обмундирования – камуфляжной формы - его изобретение. На счету отца много изобретений, но почти на всех стоит гриф «не подлежит опубликованию».
Г. Алапаевск Свердловской обл., до востребования Сергею Васильевичу Хлудову
Отпр: Москва, ул Воровского 52, кв 9, Е.Д.Штекер.
1/ 1-42
С Новым Годом! Дорогие Сереня и Киня! Вдвоем встречаем Новый Год в «Комаровке», и на столе даже бутылка «портуэйна» - пьем за свидание с дорогими друзьями, за их и наше здоровье и за всяческое наше благополучие в Новом Году. Очень беспокоимся, что нет от Вас ничего с самого того письма Сережи, которое привез и опустил здесь его сослуживец Ливчак. Кстати, его сестра работает помощницей Галины Викторовны - до чего свет мал. От Мити вестей очень давно нет. 6-го ноября его видели в Ленинграде живым и здоровым. Я очень беспокоюсь. 4-го декабря в Ворошиловградской больнице одиноко умер наш Бусинка* /брат Е.Д.Ш. - Александр Дмитриевич Четвериков/, похоже, от ущемления грыжи, проболев 1 сутки всего. Очень грустно, что так одиноко завершилась столь несчастная его жизнь. Судя по письму Таты , Сережа собирается в Свердловск – завидую Свердловску и Тате. Залетакки * /Залетаевы/ сидят дома, тоже ничего от Вас не имеют. Молчат и Леля, и Дима Померанцев. Где Леля с девочками – может, Вы уже съехались? Часто видаем Лешу, а вчера ночевала и Олечка (его жена). Мы потрясены, как она переменилась – здоровье ее резко ухудшается, т.ч. даже как –то уже тревожно за нее даже Леше: у нее очень ухудшилось сердце, она страшно задыхается, плохо ходит, и отек печени. На днях были у нас Doctissim’ушка с женой, и ужасно уютно провели вечер, Леша тоже был. Мы почти нигде не бываем. Гоня прошел ВТЭК, получил «инвалида 2-го ранга», как я говорю. Предстоят еще 2 военкоматских комиссии. Скоро напишу письмо. Крепко целуем. Катя. Гоня.
С.В.Хлудову от Е.Д .Штекер
Москва, 6/1- 42
Дорогие Сереня и Киня!
Ужасно беспокоимся, не имея от Вас ничего после самого того Сережиного письма, посланного с его сослуживцем в ноябре. Я тогда ответила длинным и обстоятельным письмом, на полагающихся 4-х страницах, потом еще одно письмо. Потом послала несколько скромных открыток. Никакого ответа! Потом послана заказным письмом музыкальная загадка – ноты, написанные моей рукой. Это, Сереня, я играю с Вами на конфетки! Даже на расстоянии!! Потом мы с Гоней, встречая в «Комаровке» Новый Год вдвоем, с картофельным салатом, но с портвейном (!), вспоминали своих дорогих и послали открытку Вам. Это – общее молчание; исключение – Тата, от нее письма идут прилично; Ир.Ал. и Миша тоже очень огорчены, не имея вестей ни от Вас, ни от Лели. Какова Лелина судьба? Здоровы ли ребятишки и Наташа? Где они? О Диме Померанцеве тоже никто ничего не знает. Я встретила Варю **/бывш. домработницу Померанцевых/, она служит там же. Комната Лели, как и весь их дом, заселен москвичами из других домов (в частности, из дома, который выходит в Трубники – он не отапливается). Варя о Леле тоже ничего не знала: «А я не знаю… Они мне ничего не пишут – откуда же я знаю?» - обычным ее тоном сказано было, как Сережа ее изображает.
О своем Митюшке ничего не знаю. Последний раз он был у Влад. Дм. 6-го ноября, об этом они мне писали. Живется им очень трудно, и это еще меня вдвойне тревожит. С тех пор прошло 2 месяца, и что с Митей случилось, или, Бог даст, ничего не случилось – я ничего не знаю. Это убийственно. Никогда так не жалела, что у меня сын, а не дочь ( если уж пришлось кого-то награждать такой радостью, как человеческая жизнь!)
Наша жизнь течет очень тихо и однообразно. Гоня, как я уже писала, прошел ВТЭК – ему прислали врача на дом; затем раз я его водила сделать кардиограмму в поликлинику против консерватории. Потом отвезла во ВТЭК все Гонины бумаги, результаты всяких исследований. Кардиограмма показала дистрофию миокарда, тахикардию, аритмичность и др. прелести. Дали 2 группу – т.е. «нетрудоспособен». С работы Гоню отчислили давно; теперь предстоят 2 врачебных военных комиссии, т.к. ВТЭК касается только гражданской службы. Мне много приходится бегать по всяким мелким и крупным делам, т.к. Гоня все время дома на больном положении, но все-таки далеко я не ухожу, темнеет рано, боюсь упасть, поломать себе опять спину. С питанием лично у нас было все это время , как дай Бог всякому: я брала обеды в столовой рядом – представьте себе, что мне зачлось доброе дело: вспомнили, что я лечила их собаку, дворнягу Тобика, и как – то сразу после этого разрешили. Но теперь пошли строгости, и я не знаю, что в ближайшие дни решат относительно меня. Сегодня мне пришлось упомянуть дядю Костю */Станиславского/, но насколько это сыграет роль, в мою ли пользу – не знаю. Человек, от которого это зависит – настроен благожелательно, но «бюрократизьма» заедает. Если не разрешено мне будет брать обеды, то «смерть моя не за горами». Впрочем, Бог не без милости, как пишется у нас в газетах.
Часто бывает у нас Леша , играет на рояле, импровизирует, и со мной в 4 руки. Играет вальсы Грига, квартет Грига, симфонические штуки, Гедике из симфонии и мелкие вещи, а вчера играли весь скрипичный концерт Бетховена, я очень вспоминала Вас, играя «танец Киньки с Шарыгой». Как мы все это глупо придумывали, как смеялись – и как все это давно – давно было. В воскресенье утром (4-го) мы вдвоем с Лешей ходили в кино на комедию «Антон Иванович сердится». Ничего, весело, самое забавное – оживший портрет Баха (Гардин играет его), который хвалит музыку Кабалевского, называя ее гениальной !!! Леше было удовольствие: он всех водит этот фильм смотреть, знает его чуть не наизусть, переживает, толкает в бок и т.д. Леша обычно ночует у нас, недавно Олечка тоже ночевала. Она очень неважна, болезнь ее прогрессирует. Леша схлопотал себе временную комнату для приездов в Москву (рядом с его домом, где жить сейчас нельзя). И уже мечтает, как будет приглашать нас играть в 4 руки и т. д.. Думаю, что Олечке не до того. Валюшка, их дочь, здорова, за зиму ни разу не хворала, удивляя этим своих родителей.
Видела на днях у Милуши Ирочку с сыном. Оба очень милы. Ирочка хотела погостить у Милуши, чтобы немного отдохнуть от своих и дать им отдохнуть от нее. Они все живут у Тани /ее сестры/, там Ноев ковчег, и все начинают друг на друга сердиться – так Ирочка говорит. Петя**/ее брат/ пишет; он играет в оркестре и даже раз « провел марш Грига» - т.е. продирижировал, и очень удачно. Леша был в восторге, получив от Пети это письмо.
Были у нас doctissime с женой***/двоюродный брат Е.Ш.,детский хирург/, вечер прошел очень уютно, и Гоня даже как- то совсем с doctissime «подружился». Ларочка с П.Н. в Москве, живут у себя. Их дача и все соседние ограблены, туда они не ездят.
У нас тут завелась маленькая приятельница во дворе. Девчушка Таня, 4 лет, «дитя природы». Мать служит, девочка весь день самостоятельно гуляет, ходит по квартирам, появляется у нас. Гоню она обожает, они с ней чего только ни выдумывают. Теперь увлечение, чтобы она танцевала. Удивительно танцует, ритм совершенно железный, синкопы чувствует, меняет темп – все врожденное: мать ее квартеронка, негритянская кровь сказывается. Эта девочка вносит какое – то оживление, и собачки ее любят (Бестик лижет ей нос). Изредка хожу (иногда с Гоней) к Ир. Ал. Миша лежит, у него что-то с ногой – не то радикулит, не то бруцеллез, не то ревматизм. Ир. Ал. тоже почти не выходит. Живут они в темной комнате – на окне ставни, все занавешено, и когда не горит электричество, они спят, пока не зажгут. Настроение у них болезненное, но продолжают наперебой рассказывать, причем Ир. Ал., по-моему, терроризирует Мишу. Нас они снабжают книгами: Гоню – русскими, самым легким жанром, а меня - английскими, главным образом английскими и американскими детективами; я упиваюсь ими, а Гоня на свое чтение фыркает (но читает все – таки).
Напишите все, что можете про себя, а также про Лелю и детей. Крепко целую всех Вас. Гоня тоже целует и кланяется (кому что нравится!) Серенечка, Вас особенно крепко целую, надеюсь, что все у вас «образовалось», все в порядке. Не собираетесь ли Вы приехать в командировку? Что-то многие едут, а кто и совсем возвращается. Эх, кабы так!!! Ради Бога, пишите, хоть открытки, жду вестей от Вас. Ваша Катя.
Что очень грустно – получаю все еще письма от покойного Бусинки - письма давние, еще октябрьские. Он умер 4/Х11, я Вам писала про это. К.
Г.Алапаевск Свердловской обл., почтовый ящик №6 Сергею Васильевичу Хлудову
Отпр: Е.Д.Штекер, ул. Воровского, 52, кв 9, Москва.
Москва, 11 /1-1942 г.
Милый родной Сергушечка! Я получила, наконец, от Вас весточку - пришла открытка с дороги в Куйбышев, опять повргшая меня в тревогу! Подробностей никаких не знаю, промежуток между этой открыткой и предыдущим письмом (посланным с Вашим сослуживцем) = 1 ; мес! Вчера пришла открытка от Вевы, она пишет, что Вы у нее спрашиваете , где мы? Господи, да мы же дома, пока, слава Богу, вместе, живы, не очень здоровы, но, во всяком случае, благополучнее очень многих, за что благодарим свою судьбу. Пишем Вам очень часто: я пишу Вам, Тате, Желтому, писала Бусинке, пока он был жив; Гоня пишет очень часто Веве. Очевидно, письма не доходят ни туда, ни сюда. Думаю, надеюсь, что теперь все это наладится. Я ужасно скучаю без Вас, и оставаться без всяких вестей просто тяжко. Совершенно извелась о Митюшке; вестей от него и о нем нет 2 месяца. Господи, чего только ни передумаешь! Живем прямо как на том свете – одними воспоминаниями, что были у нас родные и близкие нам люди когда-то. Кроме Леши, который у нас часто бывает и ночует, и Ир.Ал. с Мишей, которых я навещаю, почти никого не видим. Ир.Ал. жалуется, что ей скучно без Вас и без Лели. О Леле она говорит со слезами, все видит Лелю во сне, и все что-то такое грустное. Ир.Ал. тоже давно никаких писем не получает, ни от Лели, ни от Вас. Про Диму ничего не известно. Как Вы живете, каков Ваш быт, где Вы помещаетесь, служите ли, что Киня, как себя чувствуете оба – ничего не знаем, а хотелось бы знать. Меня моя бодрость часто стала покидать. Очень тяжело на душе, этот страх за Митю меня давит. Начинаю просыпаться по ночам, и прямо как ударит в голову : «Митя!» - так надолго не могу успокоиться. А кроме Мити разве нет других забот и горестей? Бусинкина одинокая смерть, завершившая его жалкую, безрадостную жизнь – тоже как-то не может внутри меня перемолоться. Теперь скоро Тате родить - вот ужас – то! Но она хоть вместе со своими близкими, и в сравнительно сносных условиях. Много думаю о Леле и Ваших детях – дай Бог Вам съехаться вместе.
Серенечка, доражайший, сегодня особенно тянуло быть с Вами, говорить с Вами, поделиться впечатлениями. Сегодня я - одна, увы! – собралась на концерт - Федорыч * /прфессор Александр Федорович Гедике/ днем играл Баха, а потом – одна же! – пошла навестить его. Не было с собой карандаша, чтобы записать устно объявляемую программу, т.к. печатных не было вовсе. Словом, играл А.Ф. много хороших прелюдий, несколько фуг и прелюдий из хорошо темперированного клавира, несколько других вещей – фантазию и фугу.. Не смейтесь, пожалуйста, я не ходячая музыкальная энциклопедия вроде Вас, и не помню точно, кроме того, этих вещей, в большинстве случаев, я в глаза не видала! Вам понятно, про что я пишу; затем ту штуку, которую Вы так здорово изображаете – сначала: тюлю-лю-лю - тюлю-лю-лю, а потом рев органных басов. Играл Федорыч очень хорошо, немного холодно. Но холодно и было – т.ч. и не удивительно. Орган здорово расстоенный, двоит звук, что-то щелкает, что-то скрипит, того и гляди – загудит и не остановится – но все-таки, какое я получила удовольствие!
И как мне было грустно. Никого в публике, даже знакомых лиц, не то что людей. Единственное знакомое лицо – сам Александр Федорович. Народу было 850 человек (знаю точно, сосчитано, мне А.Ф. сам сказал) т.к. не очень полный партер. Хотя в амфитеатр билеты продавались, но он закрыт. В зале холод +4/ + 6 град. R (мне по Реомюру легче определить «на глазок»). Тем не менее заставляют в раздевалке оставлять шубу и ботики. Впрочем, в антракте большинство оделись, а я даже жалела, что не в валенках. Из амфитеатра в партер доходили волны северного ветра. Дуло из-под Бородина, где стекла не все целы (я сказала так А.Ф., он расхохотался). На мой вопрос, как А.Ф. может играть в такой температуре, он ответил: «О, Катя, на это тренировка нужна!». Живется А.Ф. трудно: в комнате холодно, сидят все одетые в пальто, теплые фуфайки, шапки. Видела сегодня Екатерину Петровну** /жену А.Ф., родственницу Хлудовых/, Мар. Павл., домработницу, 7 кошек и 1 собаку (шпицеподобный « Шарик»). Кошки все были брошенные, А.Ф. приютил их. Из его тона я поняла, что если бы ему принесли еще кошку, он бы ее приютил тоже. Я предложила А.Ф. основать asile ***/приют /для брошенных животных – он бы заведовал кошачьим, а я – собачьим отделом. Мы посмеялись довольно грустно. Доброта А.Ф. тем более удивительна, что он стал очень беден, заботы его грызут, по его словам, он доживает свои последние сбережения. Он только что написал большую увертюру для оркестра «1941 год», без текста. Он сыграл ее в кругу музыкантов с кем-то в 4 руки, все были в восторге, и какой-то очень крупный музыкант сказал, что надо ее исполнить в ближайшем концерте, и что он представит А.Ф. как кандидата на Сталинскую премию. Не тут то было. Его всегдашний недоброжелатель (однофамилец пианистки Марии Г/ринберг/, который в свое время загубил оперу А.Ф., отвел и эту увертюру, заменив ее исполнением какой-то вещи Коваля, игранной уже 100 раз. У нее есть текст, и поэтому она сомнений, видите ли, не вызывает. Хамство какое! В будущее воскресенье будет исполнена не А.Ф. увертюра, а пока ее не исполнят, А.Ф. к премии представлен не будет. Больше того – даже гонорара он до исполнения не получит. А ведь , наверное, прекрасная – так ее и сгноят. А.Ф. спрашивал про всех Вас, велел Вам кланяться. Он очень хвалил Таню ****/Хлудову, дочь А.В. Х., свою ученицу/ и ее учителя */ по классу фортепианот Г.Г.Нейгауза/ очень его жалел и восхищался им самим, как добрейшим человеком. Это очень не вяжется с Лешиным рассказом о «Птицелове» **/прозвище Нейгауза - Генрих Птицелов/, «навряд ли» и т.д.. Сегодня я слышала совсем другое собственными ушами. Таню он очень хвалил. А.Ф. очень грустит о своем ученике и ассистенте В.*** / Игорь Вейсс, органист, выпускник класса Гедике/– помните, с длинными волосами и бледным библейским лицом. Он был на фронте и пропал без вести. А.Ф. считает его погибшим, не знаю почему.****/Игорь Вейсс действительно погиб в октябре 1941г. См. ж-л «Орган» №3 (2009) стр 22)/. Вообще, грустное я вынесла впечатление от своего свидания с А.Ф. Какой это человек, не говоря уж о музыканте – и как не стыдно судьбе – иеху так его преследовать! Ах, Сереня, мой дорогой, столько, столько на душе и в голове накопилось, чтобы поделиться с Вами!
Сегодня и вчера много хлопотала по Гониным делам. Сегодня (до концерта) была с Гониными бумагами на главной медицинской комиссии, где Гоню утвердили негодным и подлежащим снятию с учета. У Гони грудная жаба с инфарктом миокарда. (спросите Гуревича, он Вам объяснит, что это за гадость! Чувствует он себя очень неважно, и все это не на шутку меня тревожит. Целую Вас, мой дорогунчик Сергунчик, и Киню, и Лелю с 3-мя девочками тоже крепко целую, дай Вам Бог сил и здоровья, как и нам, чтобы дожить до светлого дня в будущем, когда мы вновь мирно встретимся и обнимем друг друга, как сказал Глинка. Ваша старая верная Катя.
Гоня целует, собачки кланяются. Ольга Серг. мне сказала, что Леша Вам часто пишет.
Алапаевск Свердловской обл, Средние Ямы, п/я №6
Хлудовой Ксении Петровне.
Обр адрес: БерезникиМолотовской обл, пос.Усть-3 , З. Железных.
* (Зина Железных – соседка по Нахабино до войны, приятельница К.П.Солововой. Орфография и пунктуация сохранены)
Дорогая Ксеня!
Хоть у меня и нет синего платочка, связывающего нас. Но я выучила слова и мотив, чтобы спеть Вам когда мы встретимся. Слова очень хорошие и мотив задушевный. Но и без платочка, я помню Вас и когда пишу Вам, я как разговариваю с Вами. Помню выражение Ваших глаз и движение Ваших губ. Что я переняла от Вас. Вот видете какие подробности. Несмотря на кипучую общественную деятельность у меня на сердце тоска и моральная неудовлетворенность. У меня нет здесь по сердцу друзей. Все слишком грубы или жизнь их огрубила так. А меня ограждает судьба от всего этого. И потому я все общаюсь больше в сфере музыки и пения. Выучила много вещей красивых, как: элегия Масснэ, и сомнение Глинки, пою их под скрипку и piano. Очень всем нравится. Потом Чайковского. Мы сидели с тобой, Забыть так скоро. Затем Калифорнийскую любовную, которую заставляют петь чуть не по три раза. Леонковало и много арий. Занимаюсь во Дворце Культуры, а выступаю в госпиталях. Если б не это, я не знаю что мне делать. Вчера ходила по домам собирала тарелки для госпиталей. На свои деньги жертвовала клюкву. Если когда сижу дома то читаю или вышиваю. Вышила уже 2 подушки. Но все это не то. Вы сами понимаете, что без писем любимого человека и жить в разлуке 6 месяцев это не пустяк. Пишет он раз в 1 ; месяца и очень сухия письма. А моему неистому сердцу что нож в него. Я худею и таю. Пою все грустные лирические репертуар. Оно идет от всего сердца. Я всем завидую, кто живет с мужем. Почти каждый день плачу. Пишу ему письма, на которые не имею ответа. Живет он как мне писал на частной квартире, устроился хорошо. Думал меня взять к себе. Но забыл прислать приглашение и литер. Ну вот я и сижу здесь. А он там, видимо ему там удобно одному и комната сдана со всеми удобствами. Может я и неправа, но все это от горечи на сердце и унижения. Когда я еще встречусь с ним? А может я не вынесу, у меня ведь не сильная натура. Вот я расхныкалась, но мне легче стало. Я знаю что Вы поймете меня. У Вас тоже сердечко с нежной поэтической стрункой. И на что другия не обращают внимания, мы переживаем. Пишите как Ваше настроение? Работаете ли Вы? Собираетесь ли ехать куда. Хотела Вам послать с себя карточку, но здесь не фотографируют. Возможно только сняться как на паспорт. Если Вас такая фотография удовлетворит я пришлю. Своих ведь я альбомов не взяла. И где мои вещи и все я незнаю. Спросите у Степанова или кого другого. Но может мы еще с Вами увидимся и сфотографируемся вместе. Это еще лучше будет.
Привет Вашей Машеньке. С удовольствием бы с ней погуляла. Но прошлого не воротить! Жду Ваших писем остаюсь Ваша бедная страдающая
ЗИНА
15/1 -42.
Интересно судьба наших домов в Нахабине ?
Г.Алапаевск Свердловской обл., почтовый ящик №6 Сергею Васильевичу Хлудову
/Отпр: Е.Д.Штекер, ул. Воровского, 52, кв 9, Москва. /Заказное/
31/1 -1942.
Милый роднеющий Сергунчик! Невероятно мне Вас не хватает! Хочется, до того хочется поделиться с Вами мыслями о людях, Вольтере, музыке и пр.! Я Вам недавно послала открытку, что концерт М.В.Юдиной не состоялся, и я вернулась из концертного зала им Чайковского не солоно хлебавши. Было ужасно обидно, потом на афише, на улице увидала, что именно Шопена М.В.Юдина должна была играть, то я заскрежетала зубами: Сереня, то была 3-тья соната Шопена! Можете себе представить, как зловеще – мрачно звучала бы она в том мрачном месте, которое Вы всегда с таким трепетом играли?! Это место, да еще в исполнении М.В.Ю.!!! (Слышу Ваше характерное междометие, изображающее то, что на словах мы говорим четырьмя начальными буквами!)* /МТЗН – «мать твою за ногу» - чаще всего - возглас восхищения/ По мраку не сравнилось бы - в Ваших глазах – даже с таким грустным явлением, как самый ясный, теплый весенний день! Ну, да что делать! Завтра, как будто, будет концерт – Голованов «знаешь, безусловно будеть снабжать звюками» на 500-х барабанах – будет «6-ая», затем «1812г» и арии в исполнении Рождественской. Кажется, не пойдем – как Гоня говорит – «в целях сохранения калорий». Сегодня, среди шума от автомашин и трамваев, я с трудом жадно ловила звуки «Зимних грез» **/1 симф. Чайковского/, долетавшие из радио на Кудринской пл. Немножко дико, при морозе и ветре, в таком виде и в такой обстановке «грезить», но мне так не хватает музыки, что меня это не остановило.*** /После начала войны всех обязали сдать личные радиоприемники/. На днях прошла 4 раза туда и назад по одному переулку неподалеку, медленно шагая, закутавшись в воротник шубы чуть не с головой, и изредка останавливаясь у старых афиш, чтобы хоть этим оправдать свое поведение: на углу установлен громкоговоритель, и Цыганов и пр. играли 1 и 2 части 1-го квартета Бородина. Я очень замерзла, поэтому 2 –ая часть мне показалась тягучей и скучной. Музыки мало слышу, вот беда. Леша играет со мной все то же самое, а один – импровизирует все в одном духе; хотя ужасно люблю его игру, но не хватает хороших концертов. Сама играю беспорядочно и немного. В голове и на душе усталость, тревога, и все это пересыпано кооперативной и мелко-домашней трухой. На днях играли с Лешей, он был окрылен, т.к. имел успех у сидевшей на диване аудитории в виде Ирины Федоровны Шаляпиной/, дочки того певца, которому Вы предпочитаете баса Андреева. Успех был взаимный – Ирина была в восторге от Леши, а она Леше понравилась. Когда она ушла, Леша долго рассказывал мне про Ваше общее детство, про «Мамашу» и Василия Алексеевича **** / Нину Флорентьевну и Василия Алексеевича Хлудовых), попутно распинаясь по адресу порядочности полученного мной, моими братьями и сестрами воспитания (!!!). Наша гимназическая полу дружба с Ириной оживилась (вероятно, все это временно, как всегда бывает) благодаря приходу Ирины к нам, чтобы взглянуть на «имеющий» у нас портрет ее отца. Гоня галантно ей его подарил (т.к. у него есть дубликат); а затем мы вместе страдаем о дровах, кроме того, живется ей и матери ее очень нелегко, людей мало, и мало ли что еще является скрытым толчком к нашему общению - никогда нельзя объяснить всех случайных причин. На днях я заходила к Ирине, но ее не застала, зато познакомилась с ее матерью, и сердце мое обливалось кровью при виде условий, в которых живет эта некогда знаменитая женщина, ныне непростительно забытая собственными благополучными детьми (кроме Ирины, которая не бросила мать, но сама не блестяще устроена). Трепачка эта Ирина, но Штекеру нравится – она неглупа, веселая, забавная, много интересного видела. Гоня начал понемногу выходить; Миша Залетаев тоже оправился от приступа бруцеллеза; он служит по специальности, работой доволен. Ируша все поскрипывает, очень скучает по 3-м друзьям: по Леле, по Вас и по Баяну. Я беру у нее английские книжки, наслаждаясь детективными историями, отрывающими меня от наплыва тоски, собственных мрачных мыслей и тревог. Жив ли Митя? Надеюсь, но с 6-го ноября ничего нового не знаю о нем. Начали доходить письма от Вевы; от Таты довольно аккуратно тоже имею вести, но Вы, Митя и семейство Желтых (они все в Ашхабаде, кто преподает, кто учится в Университете) не подаете признаков жизни. Была одна открытка с дороги в Куйбышев. Получили ли Вы хоть то, что я посылала заказным до востребования. Справляйтесь там, т.к. я только недавно от Вевы узнала № Вашего почтового ящика. Я пишу аккуратно раза 2 в неделю. Я писала Вам после концерта Ал.Фед. –письмо интересное для Вас, жалко, если не дошло, да и все жалко, если писала зря.
Беспокоюсь, как - то Тата - родить ей пора. Это ужасно. Надеюсь, что она родит дочь, и ей не знакомы будут мои страдания.
Вера Вас.* / Кулакова, сестра С.В.Х/, которую я застала по телефону у Милуши, сказала, что есть письмо от Наташи, где она пишет, что Вы соединились все, наконец. Очень за всех радуюсь, желаю Вам благополучно жить. Крепко Вас всех целую, особенно Вас, мой дорогой, помню и люблю. Старик тоже целует и шлет приветы. Ваша старая Катя
Пишите ради Бога. «Катька». –«Какая Катька?» - «Старая !!!»
*****
В феврале 1942 года отец поселился в квартире Екатерины Дмитриевны и Георгия Андреевича Штекер в боковом флигеле Союза писателей на ул. Воровского (теперь снова Поварской).
*****
Вставка 3
Ксения Петровна Соловова из Алапаевска - Сергею Васильевичу Хлудову и Е.Д.и Г.А.Штекер в Москву.
7 февраля 1942 г.
Здравствуйте мои дорогие - Сергушечка, Катенька, Георгий Андреевич, Собачки!
Всем шлю свой самый теплый привет. Надеюсь, Вы уже все вместе и все у вас благополучно.Я настолько ясно себе представляю, как мог произойти приезд Сережи, что переживала его вместе с вами, вместе с Вами радовалась. Наверняка дело было так: (телеграмма, посланная мной 29/1 конечно не пришла?) - Катенька, Гоня и Собачки мирно сидели дома - Катенька в своем кресле в углу, с работой, Гоня на диване, собачки у их ног. Вдруг хлопнула наружная дверь и раздалось знакомое, давно не слышанное, но не забытое шарканье ног в коридорчике (и свист - что- ни будь грустное). Собачки бросились к дверям с визгом, Катенка, не веря себе, застыла в кресле. Затем звонок - ну а дальнейшее все понятно. Ах, как бы я хотела быть тоже с Вами! Маша каждый день заставляет ей рассказывать, как папа едет и как приезжает в Москву, как его встречают. Единственное, что меня беспокоит - это ежедневные сообщения о сбитых над Москвой самолетах - сегодня 9, вчера 7. Что же это было, если сбито так много!?
Жду письма от Сереженьки (длинного, подробного, хорошо бы с оказией) - о том, как он ехал, нашел ли в своих вещах мыло, которое якобы я не положила, хотя укладывался и собирался он сам, как кормился в дороге и прочее.
У нас все благополучно. Ребятишки здоровы и веселы. Погода стоит чудная - солнечная и морозная, Маша много гуляет, а Нуфка почему-то сейчас же на улице замораживает руки и ноги и начинает хныкать: «Домой!». Мы с Е.Н. кашляем гораздо меньше, и вообще Леля чувствует себя получше - появился аппетит (волчий, как она говорит). Самочувствие тоже получше, т.к. вчера пришла открытка от Димы (пересланная из Мишкина) от первых чисел января. Он здоров, все время в движении, мерзнет, т.к. валенки все только обещают, но пока нет.
В отделе все в порядке, Боря /Петровский, зам. С.В.Х/ - прекрасный начальник, обо всем заботится. Сейчас мы проводим испытания большой черной конструкции, которую мастерил Болотов в течение последних дней. Она держится прекрасно, немного течет, но химическая сторона и особенно органолептическая - лучшего пожелать трудно. Ужасно только липнет и мажется при малейшем нагревании. Не знаю, как быть? В комиссию, кроме «Амбулаторных», вошли Боря и я, а т.к. Иван Владимирович все - таки уехал, то, собственно говоря, все наблюдения я веду самостоятельно.
Очень грущу без тебя, Сергушенька, но держусь бодро и полна энергии, т.к. помню, что я сейчас глава большой семьи. Помню и исполняю все твои заветы и поручения, как личные, так и служебные. Сегодня получила твои билеты денежно-вещевой лотереи, разделила их на три части - Тане, Маше и Наташе, авось кто - ни будь из них выиграет котиковое манто, но вчера все мечтали выиграть корову.
Аттестацию 1938 года заменили другой - 1940. Кто тебе ее писал? Я даже не знала, что она столь блестяща! Документы уже пошли сегодня - через несколько часов едет в Москву Цацкин. Просим, если будет возможность, прислать кое - чего ребятам. Мы же, взрослые, мечтаем о спичках больше всего - очень, очень нужно.
ЛеняАбрамов все еще здесь! Между нами пробежала небольшая черная кошка -так, пустяки, без внешней ссоры, но недовольство друг другом - все из-за топки большой печи. Мы с Наташей ходим к Озеровым играть в «тетки», по утрам она занимается. Спешу кончить. Целую всех Вас, мои дорогие. Тете Вере, Алексею Вас, Милуше, Ирочке, Тане, Вере А. и всем, всем прочим горячий привет и просьба писать как можно чаще и больше. Ваша Кинька.
Ксения Петровна Соловова из Алапаевска - Сергею Васильевичу Хлудову в Москву.
12 февраля 1941г
Дорогой мой Сергушенька
Сегодня едет в Москву мой друг (и твой тоже) Козлов. Хочу с ним отправить тебе записочку. Мы живем ничего, здоровы, насколько возможно - веселы, насколько возможно - развлекаемся хождением в гости или в кино. Ребята гуляют, т.е. главным образом Маша, а Таня все по-прежнему на улице мерзнет. Машутка наладилась приходить строить детские садики и снежные дома ко мне под окно 9-го отдела. Я все время вижу ее мелькающий белый колпачок; изредка она мне что - ни будь кричит в окошко. Работы сейчас много, закончили испытание черного ящика, все было хорошо, «амбулаторные» написали благоприятный акт, дело сейчас только за бумажным оформлением - тянут они с ним ужасно, Вл.Ив обсасывает каждую запятую - «а что может быть в таком - то случае… или в таком-то» и т.д. и т.п. Борис выходит из себя, но, кажется, едет уже сегодня, по крайней мере, документы у него на руках. Вчера проверял нас и степень выполнения плана и наших обязательств, с дозой здоровой паники стращал нас сроками (недаром он твой ученик!) Но и мы тоже твои ученики, ответили ему достойно.
Белоглазый пес (Солуян)сегодня меня сильно эксплуатнул, но завтра я уж не дамся ни за что: принесли ведомости инвентаризации из бухгалтерии. Эти неграмотные девки, которые пишут «лаболатория», «крестолезатор», «бинзол», причем списывают с карточек, поступили как истинные христианки: левой рукой пишут недостачу, а правой, через несколько строчек этот же предмет приходуют заново, как находящийся в избытке и не числящийся. Если в ведомости указаны, например, «Сетки асбестовые», а у них в карточках «Асбестовые сетки», то с этим они уже не в силах справиться. Часть посуды у них почему - то попала в табельное имущество, и все в таком духе - нечто нечеловеческое. Я, во всяком случае, с этим возиться больше не собираюсь (Плышевский уехал). Слишком много раз Солуян подчеркивал, что я у него не работаю - не из-за его же чудных (белых собачьих) глаз мне запускать свои дела.
Вчера утром я забавлялась и экспериментировала, в результате чего была награждена орденом «Почетного курилки 1 степени»: на фоне восходящего солнца дымящаяся трубка и сигара в венке из лавровых листьев, на горизонте - силуэтом «Средние Ямы» - получила я от Бориса задание изготовить химические спички или какую - ни будь зажигалку, тоже на основе химикалиев, доступных в наших условиях. Я, попробовав разные рецепты из книг, тряхнула стариной и, вспомнив своих хозяйственников, сделала чудную смесь из бертолетовой соли и сахара. Одна капля серной кислоты дает вспышку, которая зажигает «Фидибус». Окружающие аплодируют и закуривают собачьи ножки. Изобретение, пройдя войсковые испытания, передано в эксплуатацию, вызвав усиленный поток посетителей в 9 отдел. Действует безотказно даже в неопытных руках.
Прилагаю письмо от Машутки, она ежедневно тебе пишет самостоятельно, но дальше обещаний прислать «картачку» не идет. /* Сохранился рисунок цветными карандашами: домик, за забором пара голых деревьев, солнце в виде красного паука; на обороте «автопортрет» и подпись: «Маша Хлудова - а по имя очиства Мария Сергеевна - сама руская» /. На днях мы действительно хотим пойти снять Танюшку, чтобы послать Диме. От него сегодня опять было письмо от (от25/1). Все благополучно. Е,Н. чувствует себя прилично. Наташа в школу не ходит, но аккуратно занимается дома и джигитует с Наташей Озеровой по очередям - нам выдали роскошную «подачку» (так выражается Игорь), состоящую из 0,5 кг масла, икры и 200г сыра, а также 1 кг селедок. Как ни удивительно, и нас, «этеэров» (Наташина транскрипция) не забыли и дали некоторую долю этих прелестей. Рабочих угостили одной селедкой и мылом.
Целую всех Вас. Кинька. Все письма от Гони, Кати и Ирочки мы получили. На днях пишем.
Г.Алапаевск Свердловской обл, почтовый ящик №6 , до востребования
Ксении Петровне Солововой
От Хлудова С.В. Москва 69,. Ул . Воровского ,52, кв 9.
18.2.42
Моя дорогая и ненаглядненькая Киня!
Пишу тебе с большим напряжением, т.к. очень устал за все эти дни. Вместе с тем считаю совершенно необходимым поделиться с тобою важными новостями.
1 часть, деловая.(allegro con fuoco, ma lugubre). А) Вызвали меня по делам, которые я смог бы назвать «заводкой граммофона студентом» (из рассказа А.Аверченко). Но после разрешения в первый же день поставленных пустяковых для меня проблем – на меня возник такой спрос по разным отраслям ( по линии Щеглова – Крашенинникова, Эпова, Мамотова и др.), что я принужден сразу действовать в 3-х местах ежедневно, да еще вести работу в 2 – 3 –х местах дополнительно. Когда же Мамотов и некий Ефрюшкин ( не homo sapiens) задумали меня еще отправить в Муром, то тут Никитин меня отстоял, сказав, что «нельзя рвать человека на части». В ходе всех дел я узнал следующее:
1. Всех вызванных сюда, в частности, и меня, предназначают в члены организуемого технического комитета. Остальные сотрудники нашего учреждения будут входить в преобразованное учреждение с тем же наименованием, что в 1930 году, с сокращением его функций до чисто испытательных. Всех собираются сохранить, не сокращая, но постепенно водворить на прежнее место, после ремонта; для этого вызван сюда Козлов. Техком же будет здесь, руководя по методу прошлых лет.
2. Однако, может случиться, что штаты техкома, запроектированные Чистяковым, будут утверждении сокращены, и тогда судьба многих вызванных будет неопределенна и, полагаю, не блестяща…
3. Прописаться здесь нелегко, но дела идут и по этому направлению, но медленно.
4. За квартиру заплатил, но тоже с трудом, ибо Оля требовала еще недели две тому назад расчета по моей льготной ставке, а бухгалтер не смог провести «консультации». Чтобы не тянуть дела, в особенности после вчерашнего декрета, напечатанного в газетах, по части изъятия жилплощади у эвакуированных, - я заплатил по августовскому расчету за 1Х, Х, Х1, Х11 с пеней 237 руб (без пени 216 руб), с пересчетом в будущем, если заплатил что лишнее (бухгалтер обещал). Деньги платить было трудно из-за громадной очереди, которой я избежал с боем. Все это на фоне напряженной работы было невесело (3 раз бегать в домоуправление, 1 раз в квартиру на свидание с Олей – все в один день, да еще + милиция; это было сегодня. Удалось все это сделать только благодаря тому, что место моей сегодняшней работы было на Арбате в малоизвестном до сего времени мне лично, но очень достойном учреждении. Я полагаю, что бывшие со мною люди – Иван Михайлович Хайлов и целый ряд почтенных профессоров, включая одного академика – решили, что у меня ужасное расстройство желудка, раз я постоянно убегаю (3 раза!).
5. Боюсь все же, что Мурома мне не избежать, но что эта напасть будет через неделю, когда заткнутся дыры в других областях.
6. Центр тяжести сейчас у Николая Николаевича Вознесенского, Б.А.Иконникова и в особой комиссии Академии наук, куда меня затребовали в качестве консультанта.
7. Дела вообще вагон, и я в делах отдыхаю от всех житейских дрязг, описываемых ниже (см.раздел 11)
8. Лелина фабрика Мультфильм уехала в Среднюю Азию, и половина работников там без дела. Федя */Тяпкин, муж Ирины Алексеевны Хлудовой, работавший в Центрнаучфильме/ должен хлопотать о Лелином устройстве у себя на фабрике, о чем есть договоренность с Ирой (бегал к ней), но результаты неизвестны.
9. Как быть с Лелиной комнатой после вчерашнего декрета – не знаю, но думаю подать заявление в домоуправление с упором на Димино военное положение (посоветуюсь с юристом!)
10. Был у Оли третьего дня вечером, но у них отстали часы и, несмотря на мой бег от Разгуляя до Кати, чуть было не был забран патрулем перед самым Катиным домом (было уже 0.30 мин!) Это было невесело – темнота, разбил коленку. Олю нужно устраивать на работу.
11. Очень волнуюсь за Наташу: если ее не примут в школу, то что она будет делать? Есть риск, что ее заберут на работу по декрету от 14-го февраля (или 10-го) о мобилизации всех от 16 до 45 лет. Напиши мне о Наташе, и что думаете делать.
11. Описательная часть.
Живу у Кати, где и думаю пока остаться даже после прописки на Арбате, но держать связь с Олей и Арбатом. Все рассказы Родевича и мечты Раи Авруцкой - чепуха! Здесь то же, что и у вас. С трудом выправил карточки, но приписать к магазину удалось только хлеб, а мясо, крупу, сахар и спички не удается (середина месяца!). Столовая на Красной площади, отличается от вашей только наличием завтрака, коим я не пользуюсь, ибо ночую у Кати и с утра уезжаю по делам. Пьем чай с хлебом и солью. Гоня покуривает мой (Мишкинский самосад), хвалит, но считает слабым. На заводах «не штатному» человеку пообедать совершенно невозможно: так, например, произошло на Трехгорке, где хлопоты Ник. Ник-ча обо мне ни к чему не привели.
С самого приезда ни разу не играл на фортепиано, настолько я весь поглощен мыслью, как бы что не упустить на следующий день, тем более, что прихожу к Кате не ранее 9 часов вечера.
В воскресенье 15-го Катя, Гоня и Алеша затащили меня на концерт в Доме Союзов (Чайковский): 4-ая симфония дирижер Иванов – гениально; Концерт – исп. Рихтер –очень здорово; «Воевода» - симф. картина – хорошо, а по части Иванова –удивительно. Не жалею, что пошел, т.к. встретился с тьмой знакомых, как в клубе: Ира, Таня /**племянницы/, Татьяна Ив. Сахарова, Таня Катуар и множество других. Перед концертом был у Милуши, виделся с Верой Александровной, 1-ой женой А.В.Хлудова/, целовал Сашу Тяпкина и Люлю / племянницу, дочь Милуши/, но баловаться с детьми не мог (все думал о Маше и Наташе!). После концерта был у Алеши (брата): видел Екатерину Мих.* /вдову брата Ивана/, сестру Веру (утешительная, замечательная!), детей Екатерины Мих., Ольгу Сергеевну**/2-ую жену А.В.Хлудова/, Валющку */ их дочь/. Алеша, сын Екатерины Мих. – очень замечательный: умный, красивый, искристый.
До свидания, моя дорогая. Живу только надеждой со временем поехать к вам в командировку, что мне обещал Г.П.Чистяков, но сейчас это невозможно. Целую всех. Не знаю уже, что и подкопить для детей.
P.S. Письмо твое получили (от 7.2), пришло 16.2. Сейчас половина третьего ночи.
.
. Г.Алапаевск Свердловской обл, почтовый ящик №6 , до востребования
Ксении Петровне Солововой
Обр. Адрес: От Хлудова С.В. Москва 69,. Ул . Воровского ,52, кв 9.
23.2. 42г. 1 час ночи
Дорогая Кинюша, моя родименькая!
Вчера я послал тебе две открытки (№1 и №2 от 22.2.42), посвященные визиту Татьяны Вас. Кристи, произведшей блестящее впечатление на Гоню, Катю и меня своими яркими рассказами о СергееМихалкове и Феде Глебове */его двоюродном брате/./Открытки не сохранились/
Не успела уйти Т.В. Кристи, как вдруг появилась Ирина Федоровна Шаляпина со своей гитарой, а потом пришли Катины знакомые из Союза писателей – дама-квартеронка, ее сестра и приятельница. Откуда - то достали они три бутылки различных винищ: 1) портвейн, 2) кагор и 3) ликер испанской фирмы Calysay. Ирина Шаляпина со смехом сообщила, что в Союзе писателей находится И.С.Голованов, поклонник ее пения, и что она может его привести; но так как вина было мало, то все решили, что и без него будет кавалеров достаточно. Неожиданно получился «вечерок» в стиле Демидова Трактира 40-х годов прошлого столетия, который я под свежим и совершенно неожиданным впечатлением решил тебе подробно описать.
И сквозь рыжую лисицу,
Как русалка чрез траву,
Разыщу твои ресницы,
Сдую снежную канву.
(Старинная цыганская песня)
Представь себе еще молодую даму, но совершенно седую, с черными глазами и бровями, смуглую, с профилем греческой статуи, но карикатурно подчеркнутым, который просит «пожарной» каски для полного сходства с Афиной Палладой или Александром Македонским. Голос низкий, сильный, точный и хорошо управляемый. Вот ты и получишь портрет И.Ф.Шаляпиной.
Чего только она не пела. Тут были и любимые романсы ее отца, и ее друга - Валерия Чкалова, и всякие старинные «таборные». Тот романс, который я привел в эпиграфе, поется цыганкой, бегущей с гусаром, увозящим цыганку (последнее, кажется, вернее!)
По правде сказать, я впервые в жизни понял, что в цыганщине есть кое-что замечательное, если спето все в меру художественной передачи. Хотя мне это и совершенно не по душе, но сделано это и спето здорово (одно слово – дочь Шаляпина) . Потом она представляла К.С.Станиславского, да так, что все со смеху катались под столом (в особенности ловко выходит у нее рассказ о том, как К.С. угощал ее мандаринами в купе вагона , из Брюсселя в Париж (он одновременно и угощает ее, и попрекает, что она как следует не учится сценическому искусству и пению). Вообще она – славная, простая тетка, очень при том оригинальная и разбитная. Ведут они с матерью (итальянкой, первой женой Шаляпина) скромный образ жизни, причем мать живет исключительно воспоминаниями о Ф.И.. У Ирины Ф. громадная коллекция пластинок всех арий отца, и Гоня хочет на днях устроить концерт, достав где – то граммофон, т. к. у И.Ф. граммофон украли.
Леня и Рая Абрамовы сошли бы от пения И.Ф. с ума!
Однако, когда все разошлись, мне стало очень грустно без тебя, т.к. все время о тебе думал и жалел, что тебя нет, и ты не слышишь Шаляпинских штук.
Сегодня заходила к Кате Милуша и сообщила, что Таня наша */племянница и крестница С.В.Х./ устроилась концертмейстером в разъездные бригады МХАТа, чем она очень довольна. Ира Вера Александр. и Милуша подкапливают нашим детям какао и разные другие продукты, которые я собираюсь привезти, - если Бог даст – вам в марте, что не лишено большого вероятия. Пока что на следующей неделе еду в Муром на несколько дней, чего избежать, по - видимому, не удастся несмотря на то, что в течение 10 дней я этой поездки талантливо избегал.
Вообще-то я видел за эти дни столько людей, жизнь которых сложилась куда хуже нашей, что стал считать себя относительно, пока что, не несчастным. Это, конечно, не заставляет меня плыть по жизненному пути самотеком, но отчасти утешает во многих неудачах и в этом неопределенном, по существу, положении, в котором я нахожусь еще до сего времени, а как следствие – неопределенное положение всех вас, а особенно твое. Если я останусь здесь в качестве члена организуемого здесь техкома, о чем я писал тебе 18.2, а всех сотрудников, в том числе и тебя, повезут на прежнее место – то что ты думаешь делать? Как быть с Машей, Лелей, Наташей и Нуфом?. Хорошо бы это произошло не ранее месяцев двух. Я тогда бы успел съездить к вам и решить многое на месте, а то ведь от письма до ответа проходит более месяца. Киночка, родная! Пиши мне почаще и помни, что все мои мысли только и направлены на работу и желание скорее с тобою и всеми увидеться.
Катя говорит, что я стал ужасно серьезным и чрезмерно деловым, и что мне полезно немного от себя самого отрешиться. Я выполнил это морально-гигиеническое предписание и вдруг, неожиданно для Кати выучил за час неведомую ей сонату Моцарта. Странно, что я за 4 – 5 месяцев не разучился играть на ф-пьяно! Это было вчера, а нынче мне стало вдруг стыдно, и я понял, что иногда непонятное, глупо-патологическое чувство долга заглушает здоровые тенденции в человеке – ну, словом, страсть к игре на ф-п-но вспыхнула и угасла. Ты не сердись на меня, что я такой стал, но дело в том, что я не смогу себе простить, если что упущу и не продумаю по разным делам, а потом будет какая - ни будь неприятность, могущая косвенно затронуть и тебя, и всех, тем более, что все дела меня почти так же захватывают, как и музыка. В особенности очень интересно мне сейчас работать в одной комиссии Академии наук. Прости меня, Киня, что я тебе не писал 4 дня, но ничего особенного не было, а о себе только писать не хотелось, чтобы не расхныкаться напрасно. Ужасно тебя люблю и нахожу лишь утешение в надежде скоро увидеться.
Скажи Маше, что морковник Архипыч*/сказочный персонаж, придуманный Г. А. Штекером/ стал портным и шьет на Гоню шубу (из старого пальто). Твой С.Х.
Целую всех. Как дела у моей дорогой Тюки?
* * * * *
Г.Алапаевск Свердловской области, почтовый ящик № 6
Ксении Петровне Солововой
Обр. адрес:Москва 69 ул Чайковского 18 кв. 8, Пестель С.Е.
17.2.42
Дорогая Ксенечка!
Получила и твое большое письмо, и открытку, и с Сергеем Васильевичем виделась, так что я теперь имею более или менее ясное представление о твоем житье - бытье. Вижу, что в смысле питания ты там, пожалуй, не в худших условиях, чем была бы в Москве или в Нахабине, при условии, что у тебя бы не было запасов, но, конечно, о твоем моральном состоянии и говорить не приходится. Сергей Васильевич говорит, что ты держишься бодро, и даже сравнительно мало похудела, но, воображаю, как трудно дается тебе эта видимая бодрость. Теперь, когда ты осталась одна со всеми заботами и беспокойствами о переезде в Москву, о том, как быть с Машей, как устроится судьба Наташи и вообще со всеми пультрименными вопросами /?/ , о которых я знаю из слов С.В., как теперь ты себя чувствуешь, бодришься ли еще? Если бы можно было хоть чем ни будь тебе помочь! Но не только помочь, а даже что - ни будь посоветовать или пожелать для тебя нельзя, потому что совершенно нельзя сказать, где ты можешь выиграть, а где проиграть. Конечно, тебе хочется быть в Москве, но будет ли это для тебя лучше, сказать трудно, потому что наши современные условия не лучше ваших и, возможно, что к весне у вас будет лучше жить, чем у нас. И потом, как быть с Машей, если ее с тобой не пропустят – ведь оставить ее ты, конечно, больше не сможешь, прямо хоть в чемодане ее вези. Все-таки я думаю, что если ты в Алапаевске будешь обеспечена какой- либо работой и снабжением, то лучше пересидеть тебе смутное время там. Ты знаешь, я бы и сама не прочь из Москвы, т. е. , конечно, если быть уверенным, что война закончится в этом году, и что никакого нового наступления немцам не удастся осуществить, то в Москве вполне можно было бы отсидеться, но если война еще на год затянется – ой, Ксенька, даже думать об этом тошно. Если бы можно было сейчас найти хоть какой ни будь мирный уголок земли, быть там близко к природе, быть сытыми иметь кров над головой – кажется, ничего лучшего и не надо, но что об этом мечтать. Во-первых, таких благословенных мест сейчас, наверное, нет под солнцем, всюду так или иначе чувствуется война, а потом, куда мы с тобой особенно можем двигаться – у тебя Маша на руках, а я неразрывно связана с моими предками, так что нам надо терпеть все, сидя по возможности на месте. Терпеть и стараться устроиться как можно поудобнее, чтобы хватало силы все вытерпеть, и еще после не обратиться в развалину. Так хочется сохранить хоть кусочек молодости на то время, когда можно будет жить по-человечески.
Знаешь, Кинька, моя работа на фабрике, по - видимому, скоро прекратится, потому что те детали, которые мы делали, теперь считаются устаревшими, а такие, как нужно, у нас производиться не могут, потому что нет необходимого для них материала на нашем заводе. Так что наш план с 8 тыс сократился до 2 тыс, а с таким планом вполне могут справиться 10 человек. Уже сейчас нас перевели на другую работу, но она носит, по – моему, временный характер, а потом, даже если она и не временная, она слишком невыгодна – больше 150 никак не выжмешь, а это уж слишком мало. Придется искать что – ни будь другое. Я думаю перетерпеть на этой работе (если не сократят) еще месяц – полтора, а там стать маляром или же устроиться более или менее по специальности на основании диплома.
Бабушка что-то совсем расклеилась – и ходит плохо, и соображать стала значительно хуже, так что не только в магазин ходить, а даже дома помочь она больше не может. Мама все время была героем, а сейчас вот целую неделю у нее 37,5 – 38 гр, базед ее резко ухудшился, истощена она страшно, ей надо питаться усиленно, а даже просто нормального питания нет. Она меня прямо пугает. Как ее кормить лучше – даже уступая ей свое, я ничего не смогу сделать, потому что я ем все без разбора, и все мне идет на пользу, а она – того не ест, потому что ей противно, от этого у нее желудок расстраивается. Она не раскисает по возможности, и не жалуется, но это мало меняет дело, здоровье ее от этого, все-таки не улучшается.
Думаю, не стать ли мне донором, если только окажусь годной, это дает мне некоторые преимущества. Пойду на днях на пункт.
Получаю письма от эвакуированных друзей и родных, у всех стиль житья примерно одинаковый, хотя намечаются две довольно различные группы – одна, живущая вольготнее, чем в Москве (это Соня с Иришкой в Гурьевске около Новосибирска) и тетя Люба с чадами и домочадцами в Сталинграде, и вторая – это живущие труднее москвичей – это свердловцы, самаркандцы, чуваши. Совсем хорошо живет одна дальняя родственница в Тифлисе, так что я прямо проклинаю себя, что не уехала туда еще до войны – и родительниц моих могла бы туда перетащить в конце концов. Впрочем, все что ни делается – все к лучшему. Наверное, что в Москве мы сейчас сидим – и это к лучшему, почему – не знаю, но должно быть к лучшему, и амба.
Постарайся разобрать мои каракули, у меня вообще почерк плохой, а сейчас еще рука очень застыла.
Твоя Соня.
Вставка 4 на стр 126
Сергей Васильевич Хлудов из Москвы - Ксении Петровне Солововой в Алапаевск.
2 марта 1942.
Дорогая Кинуша! Пишу тебе в страшном смятении: на днях выезжает в Алапаевск А.К.Никитин на предмет ликвидации Института и превращения его в Полигон. При этом часть людей (меньшая) будет включена в состав сформированного здесь Инжкомитета (председатель - Г.П.Чистяков), а большая подвергнется: частично включению в состав Полигона, а частично - увольнению. Тех, которых включат в состав Полигона, повезут в Нахабино, а которых уволят, тем, по-видимому, придется искать себе фортуны в Алапаевске или иной Сибирской дыре. Здесь твердо говорят, что повезут только бездетных, а людей с детьми оставят на месте. Я полагаю, что судьба последних будет очень незавидна, как ты и сама понимаешь; может быть, «для порядка и видимости» всех этих людей, оставленных за бортом, и пристроят на первое время, но что будет потом - я боюсь и думать. Вместе с тем, нет правил без исключения, и я уверен, что многие люди с детьми сумеют приехать сюда в Москву или Нахабино. Если ты сумеешь, то старайся со всеми, включая Лелю с Нуфом, втиснуться в эшелон, что, конечно, будет чудом, но Бог не без милости, а дядя Вася или кто-либо из руководителей выезда окажется человечным. Если ты сочтешь, что и на месте можно остаться, то милая моя дорогуша Киночка, сделай как лучше - вплоть до перехода к Игорю в Свердловск, если он сможет тебя устроить с жилплощадью и возможностью взять Машу. Во всем этом деле я страшно за вас волнуюсь, вижу всех постоянно во сне, особенно Машу. Пусть Леля будет посмелее и меньше будет стесняться в такие решающие моменты. А что будет с Тюкой? Кина, моя ненаглядная, как я о тебе тоскую и жалею, что вся тяжесть жизни легла на тебя, а я живу каким - то беззаботным «деловым мужчиной».
Я так взволнован всеми здешними толками и так горюю и «мятусь», что не хочется ничего писать о себе, ибо обеспечен и теплой ночевкой у Кати, и едой по карточкам, и ванной, и стиркой./Приписка карандашом: «но и здесь не сахар, и даже очень. 4.3.42.»/. Если бы вам с Машей, или всем вам удалось приехать сюда, то детей можно было бы как - ни будь рассовать по знакомым (к Ольге Сергеевне Шишкиной, Милуше, Ирочке и Вере Александровне, тем более, что Милуша, Ирочка и Вера Ал-на живут вместе на Милушиной квартире). Твоя сестра Оля что-то не дает о себе знать, а до нее я когда дозваниваюсь на Арбат, то мне говорят, что она ночует с мужем в Университете, т.к. у них на квартире в Гороховском очень холодно. Гоне я достал дрова, и они очень меня ублажают, но Катя все болеет спиной (позвонки!!) Ей приходится стоять в очередях Вчера почти целый день пробыл у Наталии Вас. Поповой.(ур.Морозовой, двоюродной сестры СВХ/. Таня /ее дочь/ с мужем и двумя детьми пережила страшные события, т.к. их деревня под Тулой была в прифронтовой полосе, половину деревни сожгли немецкие артиллерийские снаряды и авиабомбы, она с детьми и мужем зарывалась во время обстрела в снег. На детей это произвело такое ужасное впечатление, что младший сын Глеб крестится и сейчас, когда услышит шум самолета (это я вчера сам видел, когда днем пролетал наш самолет). Вася /сын Н.В.П./ ждет призыва и думает поступать в военную школу. Катя не имеет с октября сведений о Мите. Метальников /друг семьи Штекер/, бросив своих родных почти умирающими от голода в Ленинграде и не будучи в состоянии им помочь, смог вылететь оттуда на самолете; сейчас он в Оренбурге, где продает пальто для поездки в Среднюю Азию. Положение его очень бедственное. * /Позднее Сашу (Александра Петровича) Метальникова - мальчика, спасенного из Ленинграда и потерявшего родителей, усыновили Е.Д. и Г.А.Штекер/.
Пока целую тебя, моя Киня ненаглядная, и говорю до свидания, т.к. завтра собираюсь продолжить это письмо.
3.3.42 г. 1 час ночи.
Продолжаю писать это письмо в немного успокоенном состоянии, т.к. пришел. домой в 22 ; час, только что попили кофию с Гоней и Катей (у них еще есть запас, хотя чай кончился, и последние 3 дня мы пили мяту, взяв взаймы у И.А. Она показала мне телеграмму Лели о Диме, хотела ехать в госпиталь «на следующий же день», но конечно, не поехала. (Я ездил независимо , вечером, в Тимирязевскую Лиственную Аллею, где с большим трудом узнал, что Дима не ранен, а болен сердцем и эвакуирован неизвестно куда; о всем этом послал тел - му, написал открытку Наташе и записку тебе с Никитиным).
После работы в особой комиссии Академии Наук, которая тут более или менее заменяет всех и вся, т.е. и Главкраску, и ГОИ, и НИЛК, и где я - один из «жён - премье» /молодых на главных ролях/, шел в во 2-ой дом обедать, часов в 17. Шел не спеша и думал, что сбылась моя мечта детства, т.е. что я перестал чувствовать и радость, и горе жизни - иду и смотрю на все эдакими «папье - машевыми» глазами, но с головой ясной и еще четко смекающей, но лишь деловые вопросы. Меня нагнали два здешних полу - почтенных инженера, которые (как почти все здешние) вели разговор о карточках, столовых и методике съедания двух вторых блюд вместо одного полагающегося. Я с внутренней гордостью почувствовал все свое превосходство. В это время вдоль ГУМа , по Красной площади, шагах в 200, нам навстречу показалась удивительная фигура: высокая стройная дама, элегантная беличья шуба, художественно отделанная шляпа, из - под которой сияли громадные голубые глаза, точно горелки ртутной лампы. Шагах в 10, когда я уже перестал обращать внимание на всю необыкновенную красоту этой фигуры, вдруг она бросается ко мне и произносит следующее: «Ах, Сергей Вас . - вот сердце сердцу весть подает - я последние дни так много Вас вспоминала и столько, как и следует, слышала о Вас замечательного!»
В несколько долей секунды я сообразил, что это - по следующей аналогии (довольно чудной!): дама совершенно соответствует моему представлению об Andree из «Бальзамо» Дюма, единственный человек, которого я себе таким представлял - это бывшая в свое время ученица Техникума, двоюродная сестра Ю.Еланина - Юлия Ник. Кокушкина. Но до чего же она стала эффектная тетка! просить у него прощения Я только помнил, что лет 10 назад она перешла в Академию Художеств (в Ленинграде). Оказалось, что она ее давно окончила, переменив фамилию отца на фамилию матери - Друзе. Работает художником - портретистом, бодра и весела, но огорчена отсутствием известий о муже из Ленинграда (что по ее виду мало было заметно). Рассыпавшись в совершенно непонятных комплементах по моему адресу, она заставила меня записать адрес знакомых, где она живет, дала телефон и взяла обещание зайти поспорить «о художестве и посмотреть ее работы». На мой вопрос, почему она считает меня понимающим что - ни будь по этой части, она напомнила мне о моих совершенно якобы необыкновенных высказываниях об искусстве вообще, и в частности, о двух категориях художников - «идиотах, пишущих и рисующих подобно поющим птицам, и страдальцах, глубоко понимающих, что они делают; причем идиоты подчас создают лучшее» (я, право же, не помню, чтобы я что-либо когда - ни будь такое говорил). Наговорив еще кучу любезностей и обдав ультрафиолетом слегка прищуренных глаз, она скрылась в потоке серого фона людей. Ну, тут мои инженеры совсем переменились, а так как я продолжал столь же тихо и созерцательно идти, то один из них вдруг сказал: «Что ты, точно истукан, С.В., - такая женщина с тобой любезничает, а ты и не оживишься!» Впрочем, эти слова были не совсем справедливы: я вдруг ясно припомнил, что в свое время на практических работах любил поддразнить «художников», а если мне возражали, то довольно ловко, но и довольно пусто «разливался» в занятном и праздном споре; мне стало интересно повторить такой спор с «настоящими» художниками, и я даже стал представлять себе «ателье Друзе» и ее знакомых. В столовой я уже стал было мечтать о том, как пойду туда «освежиться» (выражаясь Катиным языком, когда я мрачен, а это большей частью). После обеда оказалось вдруг, что едет с А.К.Никитиным Саболов, а также пошли самые разнообразные слухи о том, что и как будет в Алапаевске. Тут уж стало мне не до «ателье Друзе»: я страшно обозлился на себя за мысли о спорах с художниками и решил дожидаться хоть до ночи разговора с Никитиным о судьбе семейных. После разговора с Никитиным, из которого явствовало, что «детей и семьи оставят в Алапаевске, но будут приняты меры к обеспечению их нормальной жизни (?!), я ничего нового делового тебе не смог написать. Еще раз бесконечно тебя целую, моя дорогуша, Киночка, и всегда о тебе ежесекундно думаю, Машу мысленно целую, так же, как Тюку, и очень беспокоюсь за Лелю с Нуфом. Да хранит вас Бог. Твой С.Х. 3 ; часа ночи.
(На полях: Я живу здесь очень здорово, мне стыдно за себя, но купить здесь нечего, и по карточкам хлеба даже меньше мне приходится есть, чем в Алапаевске: частью делюсь с Гоней и Катей. Если бы не их «писательская» столовая - не знаю, как бы они и жили.
Пишу тебе не реже 1 раз в 3 - 5 дней. Не забывай писать мне открытки.
3 марта 42 г. 17 часов.
Сегодня вышел довольно, можно сказать, комический случай с моей деятельностью по прописке на Арбате, что вообще поучительно. На сегодняшний день положение было таково: я был зарегистрирован у районного военного коменданта Киевского района, старого полковника типа Псоя, наложившего резолюцию: «Разрешаю проживать на правах постоя». Была пущена мною целая куча бумаг в районную прописную комиссию при 6-м отделении милиции, где после «дебоширований в обстановке Челябинского вокзала у касс», я наконец, попал к председателю комиссии, похожему на П.А.Саморукова, обойдя зав. паспортным столом по фамилии Дворкин, толстого и грубейшего «кардинальчика» с 10 сосисками вместо пальцев и ушами висячими и красными, как петушиные гребни. Председатель мне вдруг заявил, что люди «такого положения, как вы, не обсуждаются в комиссии, т.к. комиссия ведает только эвакуированными, разными гражданами, а военные вообще не эвакуируются, и о них хлопочет служба автоматически». Таким образом, все то дело, начатое по совету Лившица, уже прописавшегося (в ином районе) пролетело, т.к. я оказался слишком высокой персоной. Параллельно, я, конечно, не забывал и об организованной прописке по линии ГВИУ в адрес Центрального управления милиции Москвы. Это дело поручено Володе Кучерявину. Он, по причине неумения во-время что - либо делать, отсутствия всякой сообразительности и состояния созерцания, в которой бывают овце - быки при малой кормежке, ничего не сделал, хотя я достал ему форму и опросил всех, кому надо прописываться (Цацкин, В.З.Васильев и др), а наврал нам, что все дело пошло, и что я зря волнуюсь. Все эти дела идут, как видишь, а также стоят, но сегодня я сам возьмусь за Володю овце-быка всерьез, т.к. временно, «на правах постоя» жить не хочу.
Я кончаю это письмо и прошу тебя считать - что ни случись, я всегда буду в восторге от тебя и твоего героизма. Еще раз целую тебя. С.Хлудов.
Ксения Петровна Соловова из Алапаевска - Сергею Васильевичу Хлудову в Москву.
1 -3 марта 1942.
Сергушенька, мой дорогой, обожаеменький!
Твоего письма (пришедшего вчера), ждали всем домом, на почту ходили по два раза в день. Зато количеством новостей и объемом оно нас и вознаградило за долгое ожидание.
Вчера, наконец, впервые за весь февраль у нас был выходной день. Уж я его использовала действительно полностью! Начала, конечно, с дровозаготовок - теперь легко, т.к. за стакан табаку (из твоих резервов) шофер мотопилой (той самой, для которой я прошлый год переводила инструкцию) перепилил нам все наши дрова на мелкие отрезки. За колку дров просили еще стакан - но уж это я пожалела. Колоть короткие чурбачки совсем не трудно, даже сучковатые и толстые. Затем мы с Машуткой ходили гулять в Ямы, как раз по тому пути, как мы ходили с тобой осенью еще до снега. Погода была совершенно чудная, таких нежных пастельных красок на закате и утром у нас в России никогда не бывает.
Затем под вечер было крашение - женераль!! /генеральное/.Сперва красили то, что нужно - байку на детские платья - в синий цвет индантреном GCDN /марка красителя/, затем, как водится, разохотились, и стали совать в ванну все, что попало - детские старые платья, ночные рубашки, трусики и т.д. В результате весь дом выкрашен в синий и голубой цвет. Получилось очень ровно и хорошо, а в смысле простоты красить этим способом в наших условиях оказалось даже легче - нагрели два самовара воды, красили в детской ванночке, полоскали в корыте. Вечером купали ребят и в их обмылках еще провели «мыловку» - т.е. все уже сделали по всем правилам.
Сергушенька, родной, пиши чаще, хоть открытки. О нас вообще не грусти, мы еще живем по-царски по сравнению с другими - сыты, пьем чай, когда хотим, в комнате тепло - спасибо тебе - топим только буржуйку, во-первых из-за скорости нагрева помещения и обеда, во-вторых из-за экономии дров, в-третьих, большая печь совсем не греет. Ко дню Красной Армии была у нас роскошная подачка - красная икра (которую наши рахитики - малыши не едят - не нравится! Рахитики - высшая степень презрения из изящного школьного словаря Натальи Сергеевны), затем колбаски типа сарделек и сыр. Все, правда, уже съедено, но воспоминание осталось чудное. У вас, наверное, всего этого нет. Кроме того, регулярно через день стали давать по литру молока - это всем, и нам тоже. Совсем роскошно, можно теперь есть хлеб досыта, не экономя его на детское молоко. Видишь, Сергушок - все в порядке. Береги себя, не слишком умучивайся и думай о нас спокойнее: здесь совсем не так плохо, а когда дорогие сердцу пишут часто - совсем хорошо, в особенности, когда ребятишки здоровы. Ходи обязательно на концерты и играй на рояле, вспоминая нас. 15-го числа, когда Вы все были в Колонном зале, мы работали; концерт передавали по радио, я открыла форточку в лаборатории и слушала, вспоминала всех Вас, представляя себе, что Вы тоже этот концерт слышите, и грустила. Даже всплакнула немного (но так, больше саморыдствуя, жалея себя, пустяки).
Целую тебя, мой родной. Привет всем - Катеньке, тете Вере (жду от нее письма) и всем другим. Кинька.
Ксения Петровна Соловова из Алапаевска - Сергею Васильевичу Хлудову в Москву.
5 марта 1942.
Сергунчик, мой самый дорогой и обожаемый!
Сегодня в обед получили пачку писем - сразу 8 штук. Твоя телеграмма о Диме и те же сведения о нем в открытке получены нами сразу. Мы обнимались и целовались от радости, получив столько радостных известий. Давясь и захлебываясь гороховым супом - надо же успеть за час перерыва сделать все сразу - читали и перечитывали письма вслух, сличали даты отправления и гадали - известны ли тебе уже или нет, те или иные события нашей жизни. Самое первое, что я должна тебе сейчас повторить и буду повторять в каждом письме - это то, что нам ничего «подкапливать» из продуктов не нужно, тем более отказывать себе и отрывать от своего пайка. Я в последнем письме уже писала, что действительно может нам принести большую радость - это детские книги (сказки), их можно выслать бандеролью. Если попадутся чулки (женские) любые простого качества - тоже будем очень рады - Наташа ходит совсем разутая. Вот и все. В общем, сейчас нам, наверное, живется много лучше (и спокойнее), чем Вам: кормят все так же, и мы пришли к убеждению, что это царская еда по сравнению с тем, что получают окружающие и чем кормят хотя бы в заведении Игоря (переслала тебе его письмо 3/3. Сегодня выдали месячный паек сахара - просто роскошно. Что же человеку еще надо, главное, никаких забот, чем набить живот себе и ребятишкам. Единственно, что омрачает наше существование, это попеременная болезнь ребят - не один, так другой лежат с какой - ни будь таинственной болезнью. Чем болела Маша в течение 12 дней с температурой до 40о - я так и не знаю, думаю, что все же это было небольшое воспаление легких, хотя врачиха не признала. Сейчас Маша уже гуляет, но лежит Нуфик - жар, красная сыпь по всему телу, зуд. Мы никого не звали, на свой страх и риск определив, что это не скарлатина, а крапивная лихорадка. Черт их знает, что могли сказать эскулапы - вдруг потребовали бы, чтобы ее отправить в больницу, а уж там, конечно, она бы получила прямую путевку на тот свет.
Пиши подробнее о планах и перспективах, ожидающих всех нас - как вас, вошедших в состав Техкома, так и нас, кандидатов на возвращение в это «смрадное Нахабино», по твоему определению, но которое издали, сейчас, представляется таким раем! На нашу священную Нахабинскую землю еще не ступала поганая нога фашиста, но по имеющимся у нас сведениям поселок выглядит сейчас примерно как наши Средние Ямы, с той разницей, что там из окон каркасных домов прямо льют сортирную эссенцию, которая намерзает вдоль стен в виде длинных коричневых сталактитов. Интересно, был ли ты там, как все это выглядит?
О нас не грусти, у нас, даст Бог, все будет хорошо. О судьбе своей я не забочусь и не грущу, решив, что это гораздо разумнее и спокойнее. Даже Наташа пришла к такому разумному выводу и успокоилась. Правда, сейчас жить в Москве, конечно, интересно, но, с другой стороны, отвратительна светомаскировка в домах, темные улицы, запрещение выходить после 12 часов. Вот что нам очень нужно действительно, так это лекарства - салол, аспирин, порошки от головной боли, кальцекс и прочее обиходное.Получил ли ты мое письмо, где я писала, что меня мирно выперли от себя «амбулаторные», и что я сейчас полностью все время сижу в твоей лаборатории. Надеюсь, что ничем против себя никого не возбужу, т.к. самолюбию Екат.Ал-дровны поперек дороги не становлюсь, Сене Болотову стараюсь угождать, а с Верой Конст.Озеровой и всегда были друзья, и даже то, что Наташка ее дочь меня обхамила , выгнав из-за пустяков из дому (правда, я в долгу не осталась) - нас не поссорило.
Целую всех моих дорогих. Всем, Сергушечка, передай привет, отдельно писать некогда. Катеньку целуй особо и благодари ее за заботы о тебе, также тетю Веру и всех других Хлудовых старшего и младшего поколения.
Сегодня утром была волнующая передача о налете на Москву, беспорядочно сброшенных бомбах и человеческих жертвах. Наша радость днем по поводу полученных хороших писем даже заставляет меня думать, что это не к добру. Пиши чаще, Сереженька, все - таки Москва - это почти фронт. Целую еще раз, мой дорогой дружок. К.С.
От С.В.Хлудова К. П .Солововой в Алапаевск с оказией от 17.3.42
Дорогая Кинуша,
Вчера был на всех донорских процедурах. Было весело, как в театре.19 –го иду донорствовать, т.к кровушка хороша: 1 группа, 73% гемоглобина, никого в роду сифилитиков или туберкулезников, «нормальное сердце, прекрасное дыханье, ну, горлышко рыхловатое, но никто за это не бракует». Получу взамен 400 г. крови: 1)горячий сладкий чай и обед-ишко (!) 2) 0,5 кг масла; 3) 0,5 кг сахара; 4) 1 кг мяса.Ну, словом, у меня появятся запасы. Это здесь «очень модно» – Ира, Таня, Вера Ал-др, Федя, Миша Залетаев - все доноры. Третьего дня после безумной беготни пешком , т.к. трамваи, троллейбусы и проч. не работали по случаю ужасной бури со снегом и темп. – 25 гр С, - по делам Димы,- попал на концерт Юдиной, куда нам всем взял билеты Гоня(!?). Но Катя с Гоней не пошли, побоявшись бури, а я пошел, благо было по дороге после всяких посещений. Концерт был в Доме ученых на ул. Кропоткина. Фойе было освещено только двумя масляными коптилками, контролерша не могла даже разобрать надписей на билетах. Зал – весь темный, но эстрада освещена электрической лампой, горящей в полнакала (аварийные аккумуляторы). Температура около плюс 5 градусов. Мария Вениаминовна вышла в черном капоте с белой отделкой. Ее фигура в этом инфернальном зале выглядела устрашающе, но, видимо ей вся обстановка была по душе, т.к. она вошла в азарт и бисировала 4 раза. Народу в зале было , но из-за темноты я смог увидеть только одного знакомого.
17.3.42 г. 23 часа.
Днем написал тебе письмо на скорую руку, на службе, но мне так хочется поговорить с тобой хоть на бумаге, что решил написать еще.
Опишу тебе московскую жизнь. С каждым днем все больше и больше выключается домов из электросети, все больше и больше домов застывает из-за недостатка топлива; во всяких НИИ и лабораториях холод собачий, словом, не сахар, а главное, ничего не достанешь из мелочей. Вся лаборатория на Арбате (в подземелье) греется печами и плитками, приносимыми из дому сотрудниками, уносящими эти приборы вечером домой ( у кого еще горит электричество). Впрочем , с сегодняшнего дня все это надо поставить в прошедшем времени, т. к. в этой лаборатории совсем выключили электричество, холод -2 градуса ! Людей, живущих по своим домам - мало, все больше гнездятся по знакомым, где еще топят и есть свет. Керосин – на вес золота. Леша (брат) с дочерьми, ездит «коробейничать» под Звенигород, где зверски дерут: за метр мануфактуры – 0,5 – 1 кг картошки – идеал, а то и ничего не меняют, даже на водку. Ира (племянница) кормит Сашу (своего сына 3 -х лет) чем попало и прикармливает донорским пайком. В Звенигороде одно время торговали немецкой мороженой кониной, да сейчас всю съели на месте и купить нельзя. Трамваи ходят с коэффициентом 0,2 от нормального. Бомбарданты бывают редко да и никто на них не обращает внимания в том состоянии, когда про покойников говорят «словчился» ( сам слыхал это выражение, когда по Новинскому бульвару везли ящик гробообразного вида из досок с надписями по-латышски, - гробы дефицит, а могилы копают только не менее , чем за 0,5 литра и пачку табаку, К счастью, - холодно , и покойники «ждут очереди» по 10 дней дома или в церквах. …На фоне этого инфернала – гнуснейший блат, все ищут «струи» и разговоры только о том, где кто что съел и достал. Когда я вчера проходил донорские процедуры, то видел следующую картину: мать, только что продавшая свои 400 г. крови, получила донорские кушанья, но сама не ела, а «незаконно» кормила своих двух детей, евших, как молодые волчата. Наташа Попова *(кузина С.Х.) утверждает, что больше 1-2 месяцев ей не прожить, и собирается «словчиться». Все же мое глубокое убеждение, что многое объясняется задержавшимися морозами, съедающими топливо и докручивающими до ручки транспорт. Весной должно полегчать.
Замечательную картину являют собой Миша и Ирина Александровна Залетаевы. И.А. с блестящими вращающимися глазами, Миша осунувшийся и вампиро-бледный; у них живет знакомый, ставший вроде анатомического препарата : шея торчит палкой из пиджака. Дом у него замерз и вчера он отпросился на 2 дня со службы - делать буржуйку из трех старых ведер, чтобы подтопить комнату у своей матери ( - 3 град). И.А. утверждает (и правильно), что я к ним хожу только из-за телефона при хлопотах о Диме и объясняет: « В нашем доме было пианино, чай с колбасой, и хозяйка была «гладкая». Теперь же пианино продано, чая с колбасой нет, есть только мята , хозяйка стала тощая – вот С.В. (т.е. я ) и не ходит.
Чтобы ты представила трудности работы, скажу, что мы охотимся за 200 кг. медного купороса целый месяц и его делает по «спецзаказу» Дербеневский завод (вряд ли сделает!) и Дорогомиловский (может быть!) Тем не менее дела идут ходом. В лабораторию на Арбате мне дали помощницу из тамошних теток, толковую няфтянщицу, получившую с Московского нефтеперегоного завода все нужные характеристики, и «полимер» в несколько измененном виде дает нам «что надо» при горячей сушке 110 град за 3 часа.
Я лично ем во «2-м доме». Ем неплохо, лучше, пожалуй, чем в Средних Ямах, но все это по карточной крупе и мясу, коих до конца месяца не хватает полностью и приходится ограничиваться бескарточными кушаниями – супами и пюре, все же съедобными. Была целая проблема с фотокарточками для пропусков: снять-то сняли, но отпечатков никак сделать не могут – нет электричества, а бумаги дневного света нет. Пришлось идти к Донскому, фотографу в Трубниковском пер, полу любителю – инвалиду. Он сделал с трудом, т.к. электричество и там не каждый день горит, но не того размера, для пропусков не годится, но годится для удостоверений, которые будут менять. Посылаю 2 фотографии работы Донского.
Вставка 5 на стр 127
Г.Алапаевск Свердловской обл, пос Средние Ямы, дом 12 Ксении Петровне Солововой (Хлудовой) желательно в собственные руки /с оказией от С.В.Хлудова/
26 марта 1942г.
Дорогая Киня, моя ненаглядная героиня и душенька!
Жизнь вносит сейчас во все свои поправки: Кудымов задерживается с отъездом, т.к. билета ему не дают до прохождения «санпропускника» (для чего это делается - сама понимаешь; это не лишено и здесь больших оснований!)
Пишу тебе днем (17.30) от Кати, которая слегла от гриппа и злейшего бронхита, похожего на воспаление легких. Третьего дня я тоже начал было «саповать» и грипповать, но вымылся весь холодной водой, растерся авто-массажем в полисаднике и пока что эту гриппозную инфекцию пересилил. Все же из-за этого недомогания я не решился идти донорствовать, хотя там все предварительные проверки прошел. Сегодня я познакомился с одним инженером, который имеет оригинальный «приработок»: он ловит кошек и ест их, уверяя, что мясо у них вкуснее собачьего. Говорят, что в Раменском в последнее воскресенье, была местными жителями проведена стихийная охота на собак, которых всех там съели. Вообще я боюсь что-либо советовать относительно переезда сюда. Гоня и многие другие начинают подумывать об отъезде куда-ни будь в деревню, но и это не кажется мне рациональным. Никаких бомбардантов уже давно не было. Катины собаки положительно приносят пользу -на них получили 1 кг конины, которую, несмотря на отсутствие санпроверки, мы съели не без аппетита (что-то вроде лося!) Здесь купить нечего, если не считать «проблемной» картошки по 40 - 50 руб за 1 кг, и столь же проблемного лука. Правда, в антикварных магазинах продаются картины (например, продавался Коровин «Испанки и Мадрид» - за 400 руб), но мне это не нужно. Книги купить очень трудно, и мне тоже их не нужно, кроме моих технических.
Послезавтра хочу ехать в Нахабино, посмотреть, что там осталось. До этого не было времени, т.к. ношусь по Москве, как Фигаро, но толку из этого получается не так много. Я очень подружился с Георгием Васильевичем Крашенинниковым, тем самым, с которым мы действовали в Куйбышеве и действуем сейчас дружно. Всех целую и желаю Маше скорее поправляться, и всем бодрости и здоровья. С.Х.
Ксения Петровна Соловова из Алапаевска - Сергею Васильевичу Хлудову в Москву.
31 марта 1942 г.
Дорогой Сергушечка,
Говорят, завтра или послезавтра пойдет эшелон. Сегодня целый день и вчера, несмотря на страшный ветер и буран со снегом, возят имущество отделов, складывают на погрузочной площадке у станции, все тотчас заметается снегом.
Начальство все делает тайно: приказ, утверждающий людской состав, едущий на полигон - секретен, т.е. вернее, не показывается никому, т.к. там многое должно вызвать бурное возмущение людей, оставшихся за бортом. Однако, все равно, сведения просачиваются - например, Псой, кроме своего мальчишки, зачисленного в 1-ый отдел еще месяц тому назад, сейчас провел свою жену телефонисткой; дядя Вася мать жены зачислил уборщицей, Никитин - свою домработницу - в санчасть (кажется, санитаркой) и т. д. и т.п. Для остающихся в течение последних суток стали выясняться мрачные перспективы (все дальнейшее не будет относиться ко мне, т.к. я из положения « вольнонаемной» перешла в категорию «иждивенок, семей военнослужащих»). 1.Нам отказались дать справки, что мы эвакуированные. Потребовался целый день беготни от комиссара к Денисову (вот отвратительная злая лиса, не понимаю, Сергуня, как ты мог считать его за достойного человека) в отдел кадров и снова к Денисову, чтобы все же эти справки выцарапать. 2.Всем уволенным дали пропуска в столовую только на 5 дней апреля. Наши - Е.Ал и Вера Констант. в полном отчаянии, им, кроме того, хлебные карточки не прикрепили к магазину в Средних Ямах, а позади всего этого встает перспектива выселения из квартиры. Все сделано с какой - то обдуманной жестокостью, внезапно, после уверений Никитина о том, что все будет сделано для того, чтобы создать людям нормальную жизнь. Я уверена теперь, что и справки они не хотели нам дать для того, чтобы лишить единственного верного оружия для защиты от грядущего произвола и бесправия - за эвакуированных заступится и горсовет, и имеющийся в каждом городе эвакопункт (кстати, сегодня мы все там зарегистрировались).
Наша семья - все пятеро - на апрель проскочили благополучно, но мы все так напуганы всем творящимся вокруг нас, что на семейном совете постановили: Леле идти работать в детский сад и немедленно подавать заявление - что и было тут же сделано. Машутку я отдала тоже в детский сад - она ходит уже 3 дня с большим удовольствием и хорошо себя там чувствует. Сергушенька, все, по-видимому, складывается так, что нам надо готовиться еще к одной зимовке в Средних Ямах. Что меня просто угнетает - это отсутствие товарищей, людей, с которыми можно было бы поделиться мыслями. Очень меня утешает Наташа, а Е.Н. ужасно замкнута, хотя гораздо меньше, чем раньше. Спасибо тебе, мой дорогой, твои письма в нас всех вселяют бодрость, надежду увидеться и сознание, что о нас помнят и заботятся. Удивительно, однако, как «гениальные идеи» добавочного самоснабжения одновременно рождаются в двух почти противоположных концах света. Мы тоже хотели подработать в качестве доноров, но не сошлись в цене: здесь «обедишком» не кормят, а вся выдача за 300 г крови ограничивается : рабочей хлебной карточкой на месяц, стаканом молока с куском хлеба, 100 г масла, 10 (!) г сахара и 1 (одним) г чая!!
Из Москвы многие получают письма, все в один голос говорят - «как в 18-ом году», а за последние дни есть такие фразы - «хуже, чем в голодовку». Знаем также, что в Ленинграде ужасное положение, и что все большие пространства и города на востоке начинают напоминать обилием продуктов и доступностью их - наш великолепный Алапаевск.
На днях я была страшно обрадована, получив письмо от брата Шуры из Иркутска . Он пока еще не призван, но повестку уже раз получал, пишет, что сын его растет хорошо, что у них в городе тоже неважно, и поэтому они почти все время живут в области. Он пишет, что у них очень неспокойно в отношении желтого соседа, а наша Баранова получила письмо от зятя из Владивостока, который сообщает, что их завод эвакуируется. Куда же, интересно?! Тоже к Уралу?
1 апреля. Сегодня мой первый нерабочий день. Жуткая вьюга - буран, временами при ясном небе и проглядывающем солнце. Всю зиму почти не было снега, даже на полях снег уплотнился почти до гололедицы, за последнюю же неделю марта намело снега ужас сколько. Между нашим и соседним домом, где вихри проносятся, как в аэродинамической трубе, намело такой сугробище, что гребень его поднимается выше человеческого роста. До весны как будто жить еще полгода. Строим планы летней жизни - «чемоданные» настроения у нас кончились…
*****
После расформирования Института и уволения мама нанялась на работу в подсобное хозяйство, организованное в основном из жен комсостава. Как выразилась мама – «осталось скопище баб с детьми, брошенными на произвол судьбы». Начальником назначен был некто Жиганов – грубый, неотесанный, но энергичный мужик. Подсобное хозяйство должно было обеспечить эвакуированных продуктами на следующую зиму. В ожидании будущего урожая приезжие захватили у местных расположенное на отшибе «спорное» овощехранилище, которое те пытались отобрать, и Жиганов поставил маму его охранять. Два дня она там сидела совершенно одна, занималась починкой вещей и чувствовала себя «как на курорте». На третий день внезапно появились трое – женщина из местных, как потом оказалось – учительница, и двое солдат с ружьями. Без всяких разговоров маму арестовали и повели в Алапаевск в военную комендатуру. По дороге женщина допрашивала маму, как допрашивают шпионов – как зовут Калинина, кто такие Ворошилов и Тимошенко. Шпиономания в сталинские времена процветала повсеместно, а уж во время войны – тем более. В комендатуре все быстро выяснилось, т. к. дежурный оказался не дурак. Приведшая маму учительница сидела под дверями, ожидая, что ее похвалят. Выходя, мама сказала ей : «Ах ты, сверхбдительная дура!»
Мама научилась запрягать лошадей, пахать, сажать рассаду и выращивать овощи, ездила в тайгу на лесозаготовки.
С.В.Хлудов – К.П.Солововой в Алапаевск.
18.6.42
Дорогая Киня . Пишу тебе в обеденный перерыв, т.к. сейчас у меня горячка с делами ужасная, да и к тому же наш официальный рабочий день – с 9.30 до 23 часов. Самое важное во всей горячке это то, что я должен «закруглить» целый ряд работ к 1.7, ибо в первых числах июля я должен ехать в Свердловск с академиком Ферсманом и «пробиться» к вам в Алапаевск. Ферсман написал письмо, доложенное мною Ильину (зам.Чистякова) и получил принципиальное согласие на полет с ним до Свердловска. Но до этого нужно привести в порядок большое хозяйство по линии Мамотова, Ямченко, Эпова, тем более, что кончается год, а и своих работ по части Щеглова, вернее Крашенинникова – вагон.
Центр тяжести моей работы перенесен в Академию Наук, в отдел В.И.Медведевой, о которой я тебе мельком уже писал, и которая является для меня с самого начала моей здесь деятельности, - т.е. с февраля. – доброй волшебницей. Вот уже месяца 2 я воспользовался ее предложением переехать к ней на квартиру, где мне отвели чудеснейшую комнату, отдельную (!, чего не было уже со мною с 1915 года), где все построено на принципах самого замечательного и умнейшего хозяйства, без идиотского фетишизма к вещам жалким (как у Кати – Гони), или жадности (у них же, или твоей Ольги, которая пожалела мне дать чемоданчик для перевоза вещей на несколько часов). Впрочем, я это заранее знал и не обиделся нисколько, но, конечно, в Арбатском хаосе жить не хочу. На Арбате Ольга ждет, что я начну разбирать всю мебель, сваленную в большой комнате (нашей) и разбросанную вплоть до 5 кресел на рояле. Я это сделал бы охотно, но времени нет, т.к.выходные дни нам дали официально только с 9 июня ( я в этот день отдыхал у Ирочки - Милуши, т.е. «общежитии МХАТ»). Там же мылся в ванне, потом ходил на концерт и зарабатывал несколько сот рублей консультацией. Таких выходных дней – 3 в месяц. Завтра – второй, и я хочу начать оборудовать себе хоть угол для ночевки на Арбате и складывания своих вещей. Впрочем. Это дело препротивное, да и довольно бесцельное, т.к. все равно на Арбате я почти не буду бывать, т.к. квартира В.И.Медведевой находится у Курского вокзала, рядом с санаторием «Высокие Горы», и мне ходить в наш Комитет ( и обратно – хоть передохнуть вечером) - всего 8 – 10 минут (Комитет на Покровском бульваре, и мне прямой путь по Воронцову полю).
Помимо горячки по работе идет и горячка по раздобыванию мыла и чего попало, что можно свезти к вам. И тут В.И. – мой добрый гений. Вообще это человек, каких я сроду не встречал, диапазона Н.В. К.* /Наталии Вячеславовны Клементовской/ и совершенно одинаковой со мной жизненной философии.. В виде совершенно удивительного факта могу тебе сказать, что за 5 месяцев знакомства и постоянной совместной деятельности – я ни разу не повысил в разговоре с ней голоса, не говоря уж о «крупных разговорах». Вместе с тем подсмеиваемся мы друг над другом много, кто больше – трудно сказать, но главным образои: я – над Бетховеном (кумир В.И), а она над «моим» Бахом (это, конечно, все по дружбе!) У В.И. громадная нотная библиотека, также и литературная, чудный Блютнер **/рояль/ с мягчайшим звуком, а сама В.И. играет с листа чертовски здорово (куда мне!) Я всегда считал Лешу (брата) и Катю самыми способными людьми, но сейчас скажу, что В.И. будет еще поспособнее. Странное сходство в наших профессиях: В.И. была лет 7 текстильщицей – колористом, а потом стала цветоведом и маляром. Ужасно жалею, что по всем вопросам, связанным с разоблачением Яковлева, не встретился с В.И. лет 5 – 6 тому назад – сколько бы я сэкономил времени по усвоению самодошествием, чего никто мне рассказать не мог, а главное, не мог показать работы на приборах, которые В.И. знает потрясающе ( «куда твой Г.О.И.» ***/Государственный оптический институт) Собственно, В.И. на 50 % и двинула мою поездку с Ферсманом, который ее весьма уважает и считает отдел В.И. («при моем участии») «самым сильным».
Ну пока, до свидания, целуй всех, особенно Машу, о которой я очень много думаю, так же, как и о Наташе, которой сегодня напишу отдельное письмо. Ее здоровье меня сильно огорчает!
Письмо второе 18/6/42
Дорогая Киня!
Пишу тебе это второе письмо, отправив несколько часов назад первое по почте – т.к. есть оказия завтра отправить это письмо через танкиста Михайлова, но нужно сегодня же сдать это письмо Эпову для переправки в танковое управление. Содержание моего первого письма вкратце: 1) в начале июля я должен лететь с академиком Ферсманом в Свердловск и пробиться к вам в Алапаевск, с санкции зам начальника Инженерного комитета Ильина и нач-ка Инжкома Г.П.Чистякова 2) диферамбы моей хозяйке Вере Ивановне Медведевой, к которой я переехал (конечно, без прописки, ибо прописан на Арбате) месяца 2 тому назад, где у меня чудная отдельная комната, рояль Блютнер, невиданная библиотека, нотная и книжная. В.И.М. – самый поразительный человек, которого я когда-либо встречал, включая и Н.В.К.
Собственно говоря, живу я где попало, т.к. рабочее время наше от 9.30 до 23 часов, по вечерам могу отдохнуть у В.И. несколько часов, т.к. ходьбы от Инжкома (Покровский бульвар) до В.И. (угол Сыромятникова переулка и Чкаловской, бывшей Садовой, через Воронцово поле – всего 8 – 10 минут, а с джигитовкой на трамвае – 2 – 3 минуты. Я надеюсь, конечно, что ты не вообразишь каких – либо опасностей в семейном смысле, т.к. я добродетелен ужасно, а В.И. – моя добрая волшебница, или, вернее, лебедь при дурачке Гвидоне, которая ко мне на редкость хорошо относится и обладает потрясающей схожестью характеров и вкусов со мною, вплоть до музыкальных. Даже судьба наших профессий общая: В.И. была текстильщицей, технологом, колористом, кончив Высшее техн. Училище, затем принуждена была уйти из этой отрасли, стала цветоведом – спектрофотометристом, и теперь - знаменитым технологом по малярным краскам, заведуя технологическим отделом Московской группы оборонных работ Академии Наук, превращенной мною в подобие лаборатории №1 НИВИИ */Научно-исследовательского военно-инженерного институтата/. Лицом она похожа на К.Доннор из «Большого вальса» , насмешница страшная, но исключительно добрый и отзывчивый человек, какой-то душевный бальзам. Вся ее жизнь настолько интересна и красочна, что можно было бы исписать 100 таких страниц, что подходило бы более писателю, а не «ИТР»-у, коим я являюсь. Это все я смогу вам с Наташей рассказать по приезде, а пока хочу написать кое-что о делах.
1. Мне пришлось заплатить в Трубниках за квартиру около 500 рублей, т.к. идиот управдом не знал, за что платят люди, живущие в Лелиной комнате, т.е. он «думал», что они платят за свою площадь в лицевом флигеле (замерзшем зимой). Тут-то и оказалась задолженность за 8 – 10 месяцев, которую пришлось гасить по высшей ставке, ибо справку об эвакуации уничтожили в октябре 41 года. Потом я достал справку от ИНЖКОМ-а (не без труда, т.к. Г.П.Чистяков не был в курсе эвакуации) и лишние деньги перечислили до 1 августа.
2. 2. На Арбате все тот же хаос, но стекла есть; окна не затемнены, а мебели столько, что даже на рояле стоят 5 кресел. Ольга считает, что все это я должен разгружать «с Варей, домработницей Е.Н.Хлудовой» , но Варя вообще неуловима, а я занят до ночи. Завтра по случаю выходного дня (их дали с июня по 3 в месяц) или дня «личного обслуживания» - я пойду кое-что «подвигать», да только душа у меня не лежит, а чувство долга.
3. 3. С посылками история такова: а) посланные с эшелоном вещи частично украдены, т.е. башмаки, часть белья и т.п., т.к. была взломана одна доска. Где доску взломали, установить трудно, тем более, что Б.А.Петровский отнесся к этому со свойстенной ему безалаберностью; б) посылку с простынями и чаем мне вовсе не передали: я получил только твое письмо с упоминанием об этих вещах, но посылки привезли в 9 часов вечера, когда я ужинал во 2-м доме на Красной площади. Моей посылки никто тут не видал!? Кошолкин (боец) сперва говорил, что сдал здесь в Москве какому-то интенданту (!?), а потом – что на Полигон в Нахабино. Сейчас идет расследование Денисовым – младшим, но эта сопля – карьеристик никак не может поехать в Нахабино. Вообще я не могу понять, зачем ты меня «комблируешь»**/балуешь/ вещами, которые могла бы обменять, а я все равно здесь все могу достать, если захочу, благо мне так мало нужно. (Когда В.И. узнала о краже посылки, то специально достала пачку чая «высшего с цветком» и дала мне простыни из такого льна, какие даже Четвериковым не снились. Вообще Медведевские вещи забьют Четвериковские, как угодно, а Алексеевские – и подавно).
4. Все мое «свободное время «, т.е. урывками часа 2 в день я посвящаю на всякие розыски продуктов и кооперативной деятельности. А также на дополнительный заработок тете Вере и Ваниной***/умершего брата /семье. Забрал у меня часть денег и Алеша, мой брат, сильно впавший в ничтожество. Вера Александр., Ирочка, Федя, Сашок - живут, со дня на день перебиваясь, при помощи Тани, через «Андрюшку»*/ А.Н.Варенцова, мужа Тани/, делящегося пайком. Как и чем питается Вера (сестра) – загадка! Так же живет и Наталия Вас. Попова.
5. Наушники я нигде не могу сыскать, но В.И. (опять!) достанет послезавтра (ей обещали).
6. Если придется лететь с Ферсманом на самолете, то придется вещей взять мало, и прошу меня не пилить за «не то, что нужно» (я от этого совершенно отвык и привыкать не хочу – «семейный бунт!)
На рояле я почти не играю, разве что по просьбе В.И., которая разбирает с листа лучше моего в 100 раз и устраивает «проветривание головы И.Т.Р.», как я говорю, неохотно отрываясь от книг, где вычитываю «что как и чем заменить». Недавно В.И.меня здорово разыграла: стала играть «Фантастические отрывки Шумана, а когда я пришел в восторг, то оказалось, что это этюды знаменитого Мошелеса (времен Шопена). Вот тебе и С.В.Х. – «музыкальный справочник». Я было попробовал отыграться на Гуммеле, но В.И. достала ноты того концерта, который я начал играть в виде загадки. Только Фильдом, да и то с трудом, удалось мне восстановить свою репутацию.
Я пишу про эту « не деловую» сторону жизни, т.к. деловая мне уж очень осточертела, а неделовой – так мало и так все это мимолетно. Все-таки я энергии не теряю и отбрыкиваюсь от всех житейских передряг, как могу.
Очень меня огорчает Наташино здоровье и невозможность ей помочь. Все восторгаются тобой, как удивительной матерью и умнейшим и энергичнейшим человеком, а я боюсь, как бы ты себя не надломила непосильной работой.
Катя с Гоней «зафыркались» окончательно, обвиняют в моем «съезде» от них Ирину А.Залетаеву, а И.А. немного ожила, ведет «сильнеющий» флирт с каким-то художником, приводя в восторг Мишу .
Плышевский стал вроде экспоната для демонстрации недоедания и вид имеет понурый; большую часть времени он действует в НИСИ.
В Академии Наук последние дни мой авторитет особенно поднялся: я им сосватал С.Г.Туманова (знаменитого пигментщика с Дулевского завода), а этот удивительный человек за 2 месяца наделал чудес по синтезу пигментов, придуманных мною. Вообще все было бы очень интересно, если бы не остающееся положение «скрипача от Юсупова»: на стороне дал концерт, а дома – подавай обед, а то еще хуже – помойки чисть. Впрочем, и Ильин, и Г.П.Чистяков ко мне относятся исключительно хорошо (тьфу, тьфу, тьфу – через левое плечо!) Мой второй друг – Т.В.Крашенинников подвергся неожиданной травле и подал рапорт об откомандировании на фронт; его положение очень скорбное, в особенности для такого одаренного и порядочного человека, не способного к прислуживанию.
Ну, надо мне кончать. Еще раз тебя крепко, крепко целую, до скорого свидания, надеюсь. Твой С.Хлудов.
.
С.В.Хлудов - К.П.Солововой в Алапаевск.
26.6.42
Дорогая Киня!
Сегодня получил твое письмо от 15.6, в котором я извещаюсь в сдержанных, но энергичных выражениях о прекращении переписки описательного характера и лишь об оставлении переписки открыточно - оповестительного характера. Это письмо меня не столько огорчило, сколько удивило: 1) я тебе все время писал не реже 1 раза в 10 дней – не моя вина, что за 20 – 30 дней ты смогла получить не больше 2-х писем; последние письма я написал 18.6 (по почте) и 19.6 с танкистом Михайловым. 2) Со дня на день я ждал своего выезда к вам, но Ферсман все время задерживался, и сейчас дела так сложились, что ранее 10.7 мне едва ли удастся выехать. За это время я проявил кипучую деятельность по раздобыванию всяческих вещей для вас, в частности, мыла, которого собираюсь взять килы 3-4; достал наушники, починил их; достаю фото-принадлежности; стою в кооперативных очередях за всякой мелочью для вас – словом, делал все, что мне казалось наиболее важным для вас. Ни в чем я себя упрекать не могу и не собираюсь, особенно учтя мой рабочий день от 9.30 до 23 часов, складывающийся так, что в лаборатории приходится работать до 18 часов, а потом с 18 до 23 часов действовать по канцелярской части («заключения», «наставления», инструкции и т.п.) За это время надо еще успеть пообедать, «заехав» во «2 дом», т.е. с какой ни будь заставы или лаборатории Академии Наук – на Красную площадь. Все это кончилось тем, что у меня стали появляться постоянные головные боли и головокружения. Вчера вечером доктора амбулатории «2-го дома» меня освободили на 3 дня, заподозрив «энцефалит»; но я отлично знаю, что это просто злейшее переутомление, т.к. уже сегодня я, отоспавшись, чувствую себя куда лучше , и температура совсем нормальная (а то 4 дня было 38о без всяких признаков простуды и гриппа ). Мое душевное настроение за эти 2 месяца – совершенно исключительно замечательное, это, по правде сказать, самые счастливые дни моей жизни, ибо ее я почти не чувствовал, и мой «жизненный велосипед» крутился со страшной скоростью, везя человека – автомата, без чувств и нервов. Вот и все, что я смогу написать в свое «оправдание», или, вернее, для разъяснения редко посылаемых писем.
Очень тебя целую и всех наших.
С.Х.
Вставка 6 на стр131
Сергей Васильевич Хлудов из Москвы - Наталии Сергеевне Хлудовой в Алапаевск.
18 июля 1942
Дорогая моя Наташенька,
Я очень удивляюсь и достаточно огорчаюсь, что мне никто ничего от вас не пишет. Не могу понять, почему Кинька, которая меня все время держала в курсе вашей жизни, прекратила посылку своих живых и крайне ободрявших меня писем. Получили ли вы посылку с Мамотовым и письма (тебе и Кине)? Мой отъезд опять задерживается дней на 7 - 10. Это меня хотя и огорчает, но ничего особо мрачного в этом я не вижу. Во всяком случае, ты сама сейчас понимаешь, сколь преждевременны были стремления твои, и особенно мамы (с Нуфом) ехать сюда (июньская ситуация сильно отличается от июльской: многие «кардинальчики», собиравшиеся осесть здесь, срочно едут обратно с некоторым волнением в глазах). Вообще же здесь все спокойно, налетов нет. Цветут липы, и Покровский бульвар заменяет мне - в течение 10 - 20 минут ежедневно после обеда или позднего ужина - дачу. Был я у нас в Нахабине два раза. Без содрогания и глубокой тоски не мог смотреть на наш дом: все вспоминались события этого месяца год тому назад: как Машенька собирала цветки у дома, в то время как мы с Киней укладывали вещи для отправки ее с эвакуационным эшелоном. Ах, Тюка, дорогая, какие это были грустные дни: я очень хорошо понимал всю серьезность событий и их влияние на нашу жизнь, и ходил, как потерянный.
Мне очень обидно, что Кинька мне ничего не пишет - точно я совершил серьезный проступок (как пишут в дисциплинарном уставе), написав в мае 2 -3 письма, вместо 4 -5. Может быть, она что - ни будь вообразила по поводу моих восхвалений Веры Ив. Медведевой (кстати, совершенно объективных и справедливых, но ничего «опасного» не таящих).
К Ольге Солововой на Арбат езжу часто, в чаянии писем от Киньки. Ольга милостиво - величественна и «покровительственна», но ее привязанность ко всякому любому барахольному предмету ужасна: она долго не хотела мне давать Кинькину клеенку, которая мне нужна была для завертки книг (шел проливной дождь). Вообще же в большом количестве Ольга - тип невыносимый, и в такое время я с такими субъектами стараюсь избегать иметь дело.
В служебном отношении дела мои идут пока что нормально, но только много уж очень дела, которое я все еще, по старой привычке, хочу сделать получше, а сама понимаешь, что в 10 часов вечера после 14 часов работы голова не так уж хорошо действует.
Вчера я решил днем отдохнуть, и после работы в лаборатории Академии Наук (в Замоскворечье) поехал к Екатерине Мих -не на Пятницкую, где проспал 2 часа, а потом пил чай с Лешей и Мишей*/племянниками/. Целую всех вас. Пиши мне, не забудь. Твой С.Х.
*****
Написано крупными печатными буквами:
Дорогая моя Машенька !
Эти книги тебе на день рожденья и именин.
Напиши, моя ненаглядка, какая книга из этих семи книг всего больше тебе понравилась. Впрочем, книга «Морские повести» не для тебя, а для мамы и Наташи. Покажи и почитай книжки Нуфу. Всем кланяюсь и целую. Мне никто ничего не пишет, и я очень горюю. Думаю, что сам приеду раньше, чем ты получишь эти книги, но твердо в этом не уверен.
Твой папа
3 августа 42 С.Хлудов
О.С.Шишкина - К.П.Солововой в Алапаевск, без даты и конверта. По тексту это сентябрь 1942г.
Дорогие Ксюта и Машута!
Получили Ваше письмо вот уже недели две. Сразу не ответила, а вот только сегодня собралась написать. В Салтыковке мы живем без света, а потому спать приходится ложиться рано из экономии керосина. Два воскресенья тому назад (сегодня 21, понедельник) был у нас Сергей Васильевич, я ему, между прочим, показала Ваше письмо, думаю, что Вы на меня не в претензии. Бедненькая Машенька, она ведь еще совсем крошка, а приходится лишаться самого детского лакомства. Валюшка моя, правда, ведь постарше, но и то все же ребенок. Как то мы с ней были в булочной за карточным хлебом. Она просит: «Как бы я, мамочка, съела сдобную булочку!» Но у нас очень сильно не хватает хлеба, поэтому до сих пор мы никак не могли ей урезать ни ста грамм хлеба, чтобы взять сдобу ( В Москве вместо 200 грамм белого хлеба можно брать 100 гр сдобного). Но несколько дней тому назад мне удалось приобрести дешевой картошки, и у нас хлеб начинает выправляться, так что завтра мама поедет в Москву и привезет ей сдобу.
Валюшка учится пока в 3-ем классе в Салтыковке, но как будто бы с 20-го открылись и в Москве школы, так что, как переедем в Москву, то она будет продолжать ученье. В смысле сохранения нормального образа жизни и питания, как это ни удивительно (правда, это я знаю по рассказам Иры и Веры Вас.) – это у Милуши Люля. Они, говорят, до сих пор разбирают, что Люля будет кушать, и что она хочет вкусненького, и ей, говорят, достают. Это, конечно, к чести Милуши, так как, конечно, ей очень трудно живется, она также продает без конца свои вещи. Чем они с Лушей */домработницей Милуши/ питаются, одному Богу известно. У нас с Валюшкой давно вышли из обихода слова: «Это я буду, а это – нет, это вкусно, а это – не вкусно « . Она ест все подряд, да еще всегда просит добавки. А хлеб бы, кажется, ела целый день. Вера Вас . все такая же худая, хотя и говорит, что у нее много сейчас овощей. Она накопала около 2-х мешков картошки, а все остальные овощи ей пришлось очень рано выкопать, т.к. у нее все стали воровать. Хлудовы вторые, т.е. Вера Алекс., Таня, Ира как будто бы ничего не запасли, они – т.е. Ира с Федей сажали картошку на участке Алексея Вас. в Царицыно. Но и у нас, хотя Аексей Вас ездил несколько раз туда рыхлить, окучить и удобрять, с 150 кв.м. собрали только около 2-х мешков картошки. А Ира, говорят, всего один раз там была, и у них одни крысиные хвостики торчат вместо картошки. Вообще у нас картофельный прорыв: Алексей Вас. все считал, что мы соберем мешков 10, а сейчас выясняется, что если 5 будет, то это очень хорошо. Но в общем, на таком клочке земли, как у нас, Ал. Вас с мамой ухитрились развести порядочный огород, который прокормил нас все лето и немного подкормил Веру Александр. с Таней, которые живут в Салтыковке. Сейчас уже холодно у нас, топим печи, но все же наша Салтыковка плохо приспособлена для зимовки, в особенности со скудным запасом топлива. Как соберу и нарублю капусту, поеду в Москву. Мама хочет остаться в Салтыковке, но как это выйдет, неизвестно. У меня нет еще работницы, а без мамы тогда я пропала, но эту зиму нам придется зимовать в одной комнате 16 метров. Приехала хозяйка комнаты, в которой мы живем, и заняла соседнюю комнату и темную, в которой жила раньше мама. Как мы перезимуем эту зиму, я не знаю. Ведь мое сердце совершенно не выносит недостатка воздуха. Да к тому же мы все трое - мама, я и Ал. Вас постоянно ссоримся – я с мамой из-за Алексея Вас, а сам Алексей Вас. из-за мамы, правда, в меньшей доле из-за мамы, а больше вообще из-за общих житейских неудобств. В основе всего лежит моя болезнь, так что я совершенно не только не помощник, но и тяжелая нагрузка. Алексей Вас., ворча вообще на все и на всех, ухитрился один раз найти и удобство в моей болезни – это то, что я никуда не уезжаю и сторожу огород. У нас тьфу – тьфу не сглазить, все пока цело, ничего не поворовали. Какая, Ксюта, вы счастливая, что вы здоровы. Я сейчас единственно чему завидую, это здоровью. Меня ужасно угнетает мое нездоровье. Ведь это не временное нездоровье, а сильно ухудшающееся ежегодно. Да еще такой врач, как Алексей Вас., которому говоришь, что я не могу жить в 16 кв. метрах, а он говорит: «Ну, значит, умрешь». Сейчас приехал из Москвы и расшумелся, что вымыты полы – был печник, и было по колено грязи, нельзя же было не мыть. Но вот и все, я вам тоже надоела с хныканьем, но так тяжела сейчас жизнь, прямо иногда прорывается. Да и когда еще дома так все не дружны. Правда, Алексей Вас. завтра уже по-другому будет говорить, но все – все, что слышишь от него в первом его пылу негодования, очень обидно.
Целую Вас и Машутку. Сергей Вас. говорит, что собирается к Вам, но когда поедет, не знаю.
Целую еще раз.
О.Шишкина.
С.В.Хлудову от Наталии Михайловны Весниной
4-го сент. 42 г. Чимкент
Дорогой Сергей Василевич, я ничего о Вас не знаю, кроме того, что Вы в Москве. В письмах к Вашей Тане спрашивала о Вас много раз, но она тоже ничего не смогла мне рассказать. Узнали, наконец, Ваш адрес, чтобы перекликнуться с Вами. Господи, чего, чего не произошло с тех пор, как мы расстались! Гроза, которую мы все предчувствовали, грянула, но разразилась во много раз страшнее, чем мы ожидали! И не война сама страшна, но омерзительны и кощунственны ее формы. Все принесла она с собой: переселение народов, рабство, бессмысленное уничтожение беззащитных и отрицание Бога в человеке. Бездна какая-то раскрылась, и от ужаса холодеешь. Тень войны на всем, черная тень. За этот год мы совершили, в сущности, глубоко интересное путешествие, но душа была так ранена, что все впечатления не ложились, не откладывались, а скользили по поверхности. Видели и жили в трех своеобразных странах. Переехали Каспий, и сейчас, когда отвлечешься от постоянных мыслей, полных муки, видишь кругом себя много интересного. Средняя Азия – любопытный край, но хорошо живется в ней только тому, кто здесь родился: основные стихии ее – солнце и ветер. В июле невыносимо тяжко было. Я совершенно расхворалась и около 1 ; месяцев сидела закупоренная в комнатах, выходя подышать после 9-ти часов вечера. В бытовом отношении весь год мы прожили хорошо. Сейчас живем в маленьком одноэтажном белом домике. У нас три уютные комнаты и, о чудо, у меня есть приличное пианино! Судьба послала мне также москвича-композитора и пианиста Пантелеймона Ив. Васильева. Вы, наверное, с ним знакомы. Он ученик Танеева и Метнера. Умен, образован и прекрасный музыкант, не без странностей, как полагается. Встреча эта здесь для меня – необыкновенная удача. Занимаюсь пением с такой отрадой, как никогда. Пант.Ив. приходит играть, сейчас играет главным образом Метнера и Шопена.
Город похож на большой сад: все улицы обсажены гигантскими пирамидальными тополями, и тени много. Близко познакомились со многими архитекторами, которых знали и ранее. Много милых людей, но какого-то иного душевного плана. Мужчины узко профессиональны, женщины практичны и малокультурны. Очень приятно, что здесь живут Георгий Мих. Орлов с женой – старые верные друзья. Есть драматический театр, недурной, из Алма-Аты. Концертов почти никаких. Изголодались по большой музыке отчаянно. Собираюсь концертировать сама. В газетах с завистью прочла, что в Америке идет юбилейная Моцартиана.
Напишите о себе, женах, детях! Здоровы ли все они, где находятся и будут находиться зимою? Где Вы работаете, как Ваше здоровье? Очень бы хотелось иметь от Вас сперва почтовое письмо, а потом «оказийное», переданное через Академию (Пушкинская, 24, секретарь Ольга Алексеевна Златорунская). Я очень вспоминала Вас 18-го июля и многие из Ваших именин, проведенных с Вами. Помните, как мы переправлялись на лодке через Москву-реку под Александровкой? С кем Вы сейчас видитесь, играете ли на рояле, посещаете ли концерты? Ужасно буду рада Вашему письму, которое посылайте заказным на всякий случай. Знаете ли Вы, что у Тани Сахаровой умерла мать? Как бы было хорошо, если бы Вы изредка заходили к ней. Получаю много писем от друзей. Лиля с Глебом здесь под Фрунзе. Живут Робинзонами в колхозе на озере Иссык-Куль. Мечтаю на зиму перетащить их сюда. Катюшка свободна, но выехать к ним не может. Самое страшное, что от Куни нет вестей 10 месяцев. Витюня */Виктор Сергеевич Вавилов/получил назначение в Военную академию в Иошкар-Оле, где находятся Вавиловы – просто чудо какое-то. Год провел в Ленинграде. Сколько мужества и терпения надо сейчас каждому из нас.
Милый Сереженька, думайте обо мне с добрым чувством, как и я думаю о Вас.
Ваша Нат.Веснина.
К.П.Соловова – А.П.Соловову 7 /Х -42.
Дорогие Шура и Тамара,
Получила Ваше второе письмо, вернее, оба (т.к. писали Вы ведь отдельно), и очень Вас благодарю за них. Очень я была довольна, читая Шурины рассуждения о земле и описание Вашей жизни с «сельскохозяйственным уклоном». Как радовались бы старики Руссо и Толстой, видя, как их идеи в наше время оформляются в жизни. Наша жизнь с Машуткой течет по-старому – она ходит в детский сад, а я работаю в поле. Жить до того безотрадно гнусно и бесперспективно, что если бы не чисто спортивный интерес к дальнейшей судьбе всех нас: «А чем же все это кончится?» и необходимость растить Машу, и по возможности стараться достать ей все необходимое, то, право, легче было бы кинуться вниз головой в старую шахту. Работать трудно и холодно – по утрам заморозки, если ясно, а если небо облачное, то обязательно сеет дождь. Часть урожая у нас еще в поле – овес стоит в копнах (прорастает), не вывезена свекла (ее травит скот), и вся капуста еще в грядках, где на нее ежедневно делают массовые набеги козы и коровы чуть ли не со всего Алапаевска. Сторожа (и я в частности) хотя и бегают по участку, как борзые собаки, но с безобразием справиться не в состоянии. Кормят нас, несмотря на уборку, плохо, начальник – просто жулик, и рвет, очевидно, где возможно, но ловко отстреливается от всяких наших притязаний приказами и директивами, якобы полученными из «центра», т.е. Свердловска.
/Письмо, видимо, не было послано/
*****
На окраине поселка Средние Ямы у основания невысоких гор были заброшенные шахты, из которых когда-то добывали белую глину. Шахты были затоплены водой и, как шепотом поговаривали местные - вместе с людьми. Мне было категорически запрещено к ним подходить, но тайна влекла неудержимо, и вместе с другими детьми я ложилась на живот на краю ямы и со смешенным чувством ужаса и удовлетворенного любопытства глядела в темную воду.
Осенью 1942 года мы с мамой переселились в крохотную комнату, бывшую кухню, но зато отдельную и с печкой. Вместе с нами в деревянной клетке жили две курицы, белая и черная. Черную я не любила и боялась, считая ведьмой, принявшей облик курицы, и периодически гоняла ее палкой по клетке, а та истошно кудахтала. Какие-то яйца обе они все же несли, но часто наш ужин состоял из куска черного хлеба, подогретого прямо на плите. Время от времени мама ездила менять у местного населения оставшиеся носильные вещи на продукты. Я ходила в детский сад, где во время прогулки, взявшись попарно за руки, мы пели: «Нерушимой стеной обороны стальной разгромим, уничтожим врага!». Тоска сжимала мое сердце, все было какое-то мрачное и чужое.
Той же осенью отец был в командировке в Свердловске, а перед этим заезжал в Алапаевск. В моей памяти сохранилось только, как мы втроем шли куда-то в темноте, и отец нес меня на плечах.
Вставка 7 на стр 134
Сергей Васильевич Хлудов - Ксении Петровне Солововой в Алапаевск.
18 октября 1942.
Дорогая Кинуша!
Начало этого письма «мысленно написано» мною на Алапаевском « вокзале» в течение 2-х с лишним часов ожидания поезда. Этим я убивал сразу многих зайцев: 1) как бы беседовал с тобою,2) коротал время в ужасной обстановке житейского моря 3) заглушал чувство возмущения и опасения за свое дальнейшее путешествие, вызванное издевательством кассирши.
Уже к тому моменту, когда мы с Петром Ивановичем Прибавкиным дотащились по страшным Алапаевским ухабам к «вокзалу», касса была открыта. Было только одно свободное мягкое место, которое мне не хотели давать, т.к. оно было якобы забронировано «за членом Верховного Совета». Когда я потребовал, чтобы мне сказали, кто это, то кассирша сперва отказала, а потом привела в кассу какого - то жучковатого «гаврилу» */прозвище железнодорожников/, с которым началось шушуканье в полголоса. Потом оказалось, что место нашлось и для меня. При выписке билета кассирша проставила в графе «срок годности» 8 суток, несмотря на то, что я ей показывал свое предписание со сроком до 27-го. Тем самым она фактически «прогоняла» меня через Свердловск, не давая возможности там остановиться более 2 -3-х дней. Дальнейшее хамство «гаврил» было в том же стиле: не хотели пускать нас в вокзал с чемоданами, требуя их сдачи в камеру хранения. Все же мы нахрапом вошли в вокзал с чемоданами, а женщины с мешками и детьми остались до самого прихода поезда на площади перед зданием этого гнусного вокала. О приходе поезда нагло врали: то он должен был прийти с 1 ; часовым опозданием, то через ; часа, то через 2 часа. В конце концов поезд неожиданно подкатил к платформе около 7 часов утра, и тут в вокзал неожиданно ворвались два жирнейших мушара */ от фр. mouchard - шпик, доносчик/ и стали шарить по вещам, ища продовольствия (почему - то охотились за мясом) и запрещая провозить вещи больше 16 кг (?!) Когда я, пораженный всем происходящим, спросил, на основании чего все это делается, один из мушаров («свино-жаба») захотел свести меня в их «тайную канцелярию», но я отбился от этих сволочей и очутился в мягком вагоне. Не дай Бог ехать в таком вагоне никому: по грязным чехлам ползали клопы, вагон был совсем не топлен, с разбитыми внутренними стеклами двойных рам и…главное(!) почти пустой - всего 5 пассажиров, включая таинственного «члена Верховного Совета», какого - то кардинальца в кожаных брюках и куртке с застежкой «молния». Промерзнув часа два в этом вагоне, я перешел в жесткий к Прибавкину, где было все заплевано, но было хоть тепло. Там я продремал сидя до 16 часов, когда дотащились до Нижнего Тагила. До ночи дремали на полу агитпункта, а около полуночи вломились в дачный поезд, в котором и протащились, дрожа от холода, до Свердловска, часов 5 ;. В Свердловске сесть в трамвай было немыслимо, и мы перли пешком до коменданта километра 2 -3. Оттуда нас отправили в разные общежития типа постоялых дворов. Это было 16 октября. Я так устал от двух бессонных ночей и ходьбы по Свердловску, что , дойдя до общежития(еще 2 -3 км), заснул, не моясь. Только вечером попал в Уральский филиал АН (опять пешком 3 - 4 км), никого там не застал и зашел к Тате (опять1 - 1 ; км) Не успели мы закончить обмен восторгов, как появилась почтальонша и принесла мне телеграмму из Москвы.
Открытка: г.Алапаевск Свердловской обл, Средние Ямы, дом 12, ком 6
Ксении Петровне Солововой (Хлудовой)
От С.В.Хлудова, Москва, Арбат 27, кв 8
20.10.42
Дорогая Кинюша, написал тебе большущее письмо, но не застал П.И.Прибавкина для передачи. Переправлю это письмо из Москвы. Видел здесь в Свердловске Тату, Сему Алексеева, П.А.Саморукова, Игоря Ярошинского. Узнал от Таты, что М.П. Лилиной ампутировали ногу (саркома). Неудачно поздравил Сему с сыном, ибо последний умер накануне. Петр Алек. Саморуков живет в вестибюле, а сына, больного суставным ревматизмом и не могущего двигаться, он определил к знакомым. Сюда ехали мучительно, но здесь я живу неплохо благодаря Академии Наук. Дела улаживаю благоприятно. Завтра хочу уезжать в Москву. В начале декабря по ходу дел, снова собираюсь приехать, в чем заручился поддержкой Академии Наук.
Целую всех. С.Х.
Вставка 8 на стр 134
Вера Васильевна Кулакова из Москвы - Ксении Петровне Солововой в Алапаевск
11 ноября 1942 г.
Дорогой друг мой Ксюточка, если бы Вы знали, как часто я переношусь к Вам мыслями и как я соскучилась по всех Вас – по Вас, по Машеньке и Наташечке, и как я всех Вас хочу видеть, и как сердце тревожится – как - то Вы все перенесете эту грядущую зиму в этом ужасном климате? Сережа рассказал мне о Вашем житье-бытье. Как здоровье Наташи, как Машуня?
О себе скажу, что я вот уже 20 дней, как блаженствую и ежедневно благодарю милость судьбы: я устроилась в двух институтах на полставки в обоих (в общем – 1 ставка 900 руб в месяц) в Балашихе: в нашем старом Институте веду новый прием 1 курс и в новом Институте внешней торговли, приехавшем из Ленинграда. Я занята ежедневно по 2 часа, с 9 до 11 час, и 3 дня с 9 до 1 часа, а затем я свободна. У нас чудная столовая, литерная – обед и, кроме того, завтрак + 2-ой обед студенческий, очень вкусный. Я сыта по горло, и скелет мой начинает капельку сглаживаться, хотя я до сих пор избегаю глядеться в зеркала, до того я стала страшна себе. Квартира теплая, солнечная, с водой и светом, и я живу, как в санатории, и не верю своему счастью. В Москве бываю редко. Знаю, что Вера Александр. живет у Тани на Басманной, Ира с Сашей оставались на Извозной, и Федя с ними, но теперь грянули у нас холода до 17 град. мороза, без снега, и, наверное, они уехали или к Милуше на Тверскую, или, может быть, к Тане. Ира так и не служит, и Таня тащит их всех в пару с Федей. Вера Александр. очень осела за этот год, она никогда не работала в жизни, и теперь ей особенно трудно, когда без работы и благ, получаемых за эту работу, прожить почти немыслимо.
Сережа наш носится мотыльком, и мы его почти не видим; он очень занят. Я иногда захожу с вокзала проведать, но теперь так темно в 6 час, что избегаю задерживаться и спешу домой. В Малом театре идет «1812 год» – нечто вроде феерии в 20 картин, с 100 действующими лицами, я не видала еще.
Васюту Попова призвали, и он учится в Иванове в военной школе, Наташа в грустях. Олечка с Алешей в Москве, и из своей подмосковной дачи получают из подполья своего все овощи – они сделали громадные заготовки в бочках – вплоть до рубленой ботвы свеклы и брюквы, рябины, щавеля, укропа, капусты, не говоря о кореньях. Олечка страдает сердцем и не может решиться лечь на 1 неделю на режим, в чем я ей горько выговариваю. Китри с Гоней живут своей замкнутой, скрашенной гастрономическими утехами вдвоем, жизнью, я их не видаю. Милуша взывает, как ей трудно всех вытащить, но все же тянет и служит, выезжая с бригадами артистов в лазареты. Лилиной отняли ногу выше колена (опухоль) в Кремлевской больнице.
Ксюточка, до свидания, пишите, дорогая.
Крепко целую. В.Кулакова.
А.П.Соловов – К.П.Солововой в Алапаевск
Зерен, 11 ноября 1942г
Дорогая Ксеничка!
На короткий период наша переписка оживилась и затем совершенно замерла. Думаю, что это все по вине почты.
В середине августа я получил от тебя одно за другим два письма – одно из них с письмом Тани Кристи. Я ответил немедленно большим письмом, одновременно написала тебе и Тамара (открытку) Все это осталось без ответа. Более того. в этот же период я написал Маше (сестре), Берте Вас., и Оле, и тоже не получил ответа. От Маши я не имею писем с января – без ответа остались 5 или 6 моих писем и 4 денежных перевода. Напиши, пожалуйста, ей, что это меня чрезвычайно огорчает.
Больших событий за последнее время у нас не произошло. Полевые геофизические работы мы закончили, начали понемногу камеральную обработку. Погода стоит зимняя, хотя пока еще морозы впереди. До сих пор еще не решили вопрос, где мы будем проводить зиму, но пока будем здесь. Мы собрали отличный урожай со своего огорода – вероятно, на 25 – 30 тысяч рублей по Иркутским ценам. Картофель уродился «сам 20», прочие овощи, кроме капусты, тоже хорошо. Засыпали все это в подполье и спокойно приготовились зимовать. Табаку собрали тоже много – годовой запас есть на всех трех курильщиков. Оловопродснаб кормит нас пока сносно, хотя с 1-го ноября норму хлеба сократили до 600 грамм. Все же масло имеем бесперебойно, сахар и крупы – в количествах, почти достаточных, учитывая, конечно, наши овощные ресурсы. К сожалению, недостаток мяса ощущается сильно: все мы до этого года привыкли есть его помногу.
Есть и досадные неприятности: мое Геологическое управление с конца июля не шлет мне денег, приходится нам довольно туго, хотя все же перебиваемся. Это одна из причин, почему я, начиная с сентября, не посылал Маше денег (другая причина – сомнение в том, получила ли она мои переводы). Не знаю, следует ли причислять к неприятностям и то, что Тамару уволили из Геологического управления за отказ выехать на работу в другую партию. Теперь она работает у меня рабочим (!), денег, конечно, меньше, но паек тот же. К сожалению, в течение последнего месяца Тамара болеет – похудела и побледнела. На днях она едет в Иркутск, а затем, вероятно, вместе вернемся сюда. Дети наши здоровы.
Наша квартира в Ленинграде брошена – все ее обитатели разъехались кто куда. Шурик Дмоховский жив – здоров, по-прежнему обитает на Кирочной. О многих других друзьях известий не имею. От Степана Перфильева писем не имею давно, да и сам давно ему не писал. Очень прошу тебя написать мне и попросить Машу и Олю об этом же. Я уже теряю надежду установить связь с Машей.
В прошлом своем письме я писал тебе свой совет - никуда с места не трогаться, разве что в Москву или вообще к родным (к Маше), и сейчас могу это только повторить.
Еще раз прошу писать и , если будет возможность, пересылать письма друзей. Я послал по открытке Тане Кристи и Соне Пестель (в Нуху). Целую тебя.
А.Соловов
Сердечный привет от Тамары и Глеба. Скоро ли мы сможем съехаться, познакомить наших детей и вздохнуть свободно? Глеб растет отличным мальчиком, он уже изрядно говорит по - немецки, читает, пишет и учит географию. Ему 6 ; лет. Еще в марте я его усыновил, и теперь он официально зовется Глеб Александрович Соловов. Петра Александровича * /родного сына/ мы уже не видели ; года, вероятно, вырос сильно.
Алапаевск Свердловской обл. Средние Ямы, дом 12 Ксении Петровне Хлудовой – Солововой.
От:Богдановой Г.С. – Кострома Ярославской обл, часть 116
30.11.42.
Дорогие Ксюша и Машенька!
С большой радостью получила Вашу открытку и удивлена тому, что Вы писали, а я не получила Ваших писем. У нас очень редко пропадают письма, но у меня это уже второй раз. Через несколько дней напишу Вам большое, подробное письмо, т.к. кое – что должно у меня измениться, а пока пишу, чтобы Вы не думали, что мы здесь поумирали. Правда, я болела 1 ; недели, но, как видите, смертного случая не было и я опять работаю с 7.30 до 22 ежедневно. Шурик ходит в детсад, хулиган и баловник до невозможности. Главное - упрям как осел. Я иногда называю его «осликом». Мама /*Анна Никаноровна/ старается изо всех сил, чтобы мы могли прожить кое – как. Меняли все что могли и вчера обменяла последние сапоги Сережи**/Сергея Васильевича Богданова, мужа Гали/ на 3 мешка картошки, теперь мы на всю зиму обеспечены картошкой. Дровами тоже запаслись. Муки очень мало – несколько кг, но она очень дорогая и при нашем 400 г в день хлеба можно обойтись без муки. Масла очень мало, но оно 1200 р /кг. Сережа на фронте, там, где и был, помощник нач. штаба инж. войск фронта. Работой доволен, только пишет, что скучает и вероятно потому пишет редко.
Целуем все крепко. Галя.
2.12. 42. Адреса те же
Дорогая Ксюшенька!
Только послала Вам открытку и пишу вслед письмо. Напишу Вам о себе – живу довольно скучно. Все лето прожила в деревне в лагерях, и только в конце сентября приехала в город. В середине июля и мама приехала с Шуриком ко мне, и жили там до конца. Жили хорошо. Развлечений, правда, никаких не было, но кормили нас хорошо – я получала завтрак, обед и ужин и по одной порции домой. Дома мама кое-что подваривала, и покупали молока, так и жили. Сашка (Шурик) все лето бегал в одних трусах и загорел, как индус. Теперь это все прошло - и загар, и румянец, и полнота. Только я одна толстая, как бочка. У меня, извиняюсь за нескромность, как мешки кругом навешаны. Некоторые завидуют, а другие с насмешкой смотрят, что это неспроста, но мама меня пугает, что я буду такая толстая, как ее свекровь – купчиха – жирная была, до страха. Факт тот, что ни одно платье на меня не лезет, а купить сейчас негде, а на рынке дорого.
На зиму запаслись картошкой, для чего я ездила в деревню, где жила летом, покупали и меняли на что можно. Много вещей оставлено в Нахабино и растащено все до винтика. Сергей Вас., уезжая на фронт, поделил все свое имущество мне и матери, ну, а когда приезжал сюда в конце сентября, то забрал мать в Москву. Там она пока и осталась. Ехать сюда не хочет, да и нам легше.
Были все больны поочередно и все вместе, но сейчас пока вот уже 2 недели никто не болеет. Отец болел воспалением легких, лежал в больнице, и до сих пор еще не ходит на работу.
Сергей Вас. на Воронежском фронте. Взял к себе и своего брата «Митрофанушку» - Женю. Приезжал сюда к нам в августе и сентябре. Этот месяц он был в Москве в командировке, а теперь опять на фронте.
Мама – все дома по хозяйству – бегает на рынок, меняет кое – что Тонино (золовки), т.к. мать прислала ей из Москвы кучи барахла, а Тоня работает, и ей некогда ходить на рынок.
Я работаю лаборантом, работы много - с 7.30 – 21.00, но сижу обычно дольше, т.к. дома холодно и нет света, а здесь электричество и горячая печка. Хотела уходить работать в столовую на раздачу хлеба, но ничего не вышло – место у меня перехватили, т.к. имели блат у комиссара и др. начальства. Очень скучно мне и тоскливо до слез, но я думаю, что скоро война кончится, и встретимся опять все вместе. Напишите о себе, т.к. Вашего письма я не получила.
Целую крепко Вас и Машеньку. Мама и Шурка тоже целуют. Ваша Галя.
Алапаевск Свердловской обл-ти , П/о Средние Ямы д. № 12 кв 5 /!/
Солововой (Хлудовой ) Ксении Петровне
Обр. Адрес: Киргизия, г. Фрунзе, Воен.часть № 160, Абрамову Л.В.
* /Леонид Вас. и его жена Раиса Юльевна Авруцкие – приятели и сослуживцы по Нахабинскому Ин-ту, некоторое время жили с нами в Средних Ямах. Помню, как, написав письмо и запечатав конверт, Раечка всегда на него садилась (было чем) – чтобы хорошо склеилось. Есть их фотография в семейном альбоме. Оба очень красивые/.
Фрунзе 2-12-42.
Добрый день дорогая Ксюша!
Получили Ваше письмо, за которое благодарим. Прочли с удовольствием про все дела Ямские. Рады за Сергунчика – как это ему удалось проскочить в сии места. Однако ничего вы не пишете По тому, что он свою супружницу не задумал взять в Москву, можно судить, что «характер» у него не изменился, все, наверное, еще поглядывает на верх /?/ Однако, так как письмо ваше писано до 19-го, нужно полагать, что скоро у вас будут изменения. Кстати, разрешите вас поздравить с новыми ударами, которые обрушились на проклятых фрицев. Будем надеяться, что это только цветики.
Жизнь у нас течет не столь «бурно», как у вас, однако общее наше настроение видимо одинаковое. Хватает и у нас всяких перлов благоприличия. Но так как город у нас южный, то и дела у нас приобретают южную окраску. Погоды у нас пока терпимые, почти солнечные с легчайшим морозцем. Правда, местные «звездочеты» предрекают страшные морозы, но вся надежда, что это якобы исходит из показаний точнейших аэронавигационных приборов, и поэтому скорей всего мороза не будет. Как я уже писал, семья наша состоит из 4-х. Мы с Раюнчиком, Вадька и моя дражайшая теща. С ее приездом выгадали все – но более всего сын наш, ибо никакие более поступки его не зачисляются в графу, заслуживающую ремешка. Конечно, он от этого дела выиграл. Рая, видимо, скоро найдет службу – в настоящий момент оформляется в Академии. Я продолжаю быть еще в учебном отделе и планирую процессы. Не исключена возможность, что могу поехать в Москву, ибо сейчас многие не остаются в штатах. О Севастопольцах, к великому сожалению, не имею никаких сведений. Все мои попытки получить сведения через центральное бюро не увенчались успехом. Сведений нет. И это страшно всех нас волнует. Где они и что они (отец, сестра и прочие) неизвестно.
Здесь мы не имеем совершенно никаких данных и об общих наших знакомых. Поэтому то, что мы узнаем из вашего письма, является для нас новостью.
Ну, пока. Оставляю место для Раи. Крепко жму руку и желаю быть здоровыми. Машеньке (6-и летней дочери Ксюши) особый привет.
P.S. Ксеня, нельзя ли было бы просить вас взять к себе наш шкап и тахту. Пусть бы они были у вас. Если вы не возражаете, и если нужно, я могу отдельно написать к жене Новосадова и любвеобильной Лиле (соседке). Мы будем вам благодарны за сию любезность. Впрочем может быть достаточно и этого написанного.
С приветом, Ваш Леонид.
Дорогая Кинечка!
Места, к сожалению, оставлено очень мало, но постараюсь восполнить это и вознаградить себя тем, что напишу отдельно ( вижу улыбку на твоем лице, но напрасно! Письмо будет все же написано!) Благодарю тебя, дорогая, за память о нас и за подробное письмо, которое прочли со вниманием и удовольствием. Очень огорчена тем, что Сергунчик не пишет, ему мы писали, но не получили ответа. Мне все кажется, что это из-за какой-то скрытой от нас обиды. Если это так, то напиши ему от нашего имени заглазные извинения. Дорогая Кинечка! Выбирай время и пиши нам, очень хочется знать о всей вашей «жисти». Целуй Машеньку.
Целую, твоя Рая.
Заказное .г.Алапаевск Свердловской обл., Пост. Отделение Средние Ямы, дом 12, кВ 6 Ксении Петровне Солововой (Хлудовой)
От: С.В Хлудова, Москва, Арбат 27, кВ 8
13.12.42
Дорогая моя Кинуша, несказанно обрадовался, получив твое письмо с В.И.Ямченко. Очень буду рад, когда ты получишь все мои посылки. Полагаю, что ты их уже получила, а также и посылку с В.И.Ямченко (он сказал, что передал тебе (табак-махорка и кусок ткани – байка ; метра). Послал также маленькую посылочку с Хряковым (туалетное мыло 2 куска и коробку с кофейными конфетами (очень маленькую) - для Маши. Ни от тебя, ни от Маши я никаких писем не имел за все эти 2 месяца и очень волновался, утешаясь лишь тем, что в Наташиных письмах ничего плохого не было. Ты не волнуйся за мое здоровье, т.к. последние дни я стал себя чувствовать отлично, а весь случай с амбулаторией 2-го дома я объясняю только переутомлением и тем, что не регулярно обедал, что сейчас ликвидировал и ем регулярно и хорошо, настолько хорошо, что даже стыдно, как вспомнишь о вас всех. Утром пью чай у В.И., потом завтракаю (картошка – пюре с маслом или винегрет), потом обедаю (борщ a la Лев Толстой, кусок соленой рыбы или мясная котлета 10-20 %-ная по мясу, с картошкой, кусок пирога с капустой или запеканка, и компот. Ужин – аналогичен завтраку, но еще продают «суфле», т.е. растаявшее мороженое, иногда на какао, иногда просто на «синтетическом», т.е. на казеиново-овсяном молоке. Обед дают по ярлыкам (специальным) без карточек, а завтрак и ужин – с отрывом карточек. Кроме того, дают в Академии Наук синтетическое молоко по ; в день (это молоко там зовется с легкой руки В.И. «вне железовое», т.е. не выделенное железами коров). На Арбате все благополучно пока, и я даже, при участии Ольги, заработал 3 куб м дров, которые мы собираемся распилить и в мешках свезти к В.И., где я фактически живу. Беспризорной я свою жизнь назвать не могу, но очень удручает отсутствие свободного времени при 13 часовом (официально) рабочем дне и выходных днях 1 раз в 10 дней. Варя для меня стирает все, И.А.Залетаева в случае чего может все зашить (только я и сам это ловко научился делать), В.И. комблирует меня чаем и общим вниманием; на всех «дружественных предприятиях» (Николай Николаевич и т.п.) меня, по мере сил, ублажают. Было у нас с В.И. плохо дело с отоплением и дровами. Но сейчас все уладилось: мне удалось сразу достать 2 печки – времянки – 1 по службе (чугунную вертикальную), 2-ую «алапаевского типа», из листового железа - делал мастер у Зоопарка, по сложной «двухстепенной» рекомендации, т.к.сейчас эти мастера нарасхват, и попасть на очередь – то же самое, что купить велосипед в мирное время. Дрова 2 куб м В.И. достала с большим трудом, а главное – чудом удалось их вчера перевезти. Накануне Гонька вещал, что дело безнадежное, что надо искать автомашины, изрекал тьму комбинаций; но мы пошли на авось и чудо – и подрядили двуконную подводу с очаровательным возницей, который нагружал и разгружал с нами дрова. Зато с тасканием дров на 2 этаж в бывшую ванную (у В.И.М.) мы намучились, но уже не так сильно, потому что все время хохотали и действовали не серьезно, как полагалось бы взрослым.
Я никого, почти, из знакомых не вижу, т.к. еле успеваю отоспаться; бываю 1-2 раза в месяц «налетом» у И.А. и Кати. На днях узнал от Веры (моей сестры), что Леша наш чуть не умер от ущемления грыжи, но что теперь он выписался от Склифасовского, где его оперировали. Олечка Шишкина - в больнице. У Миши Залетаева умер отец, который получил перелом ног при посадке в троллейбус (его толкнули под колеса, а потом, невзирая на его крики, тронули троллейбус). Похоронить его удалось на 7-ой день. Мишин рассказ о процедуре похорон – смесь Шекспира и Вольтера. В январе собираюсь ехать в Свердловск и к вам; это дело всецело зависит от той работы, которую я начал в Дулеве, и которую продолжает проф. Туманов.
С.В.Хлудов - К.П.Солововой в Алапаевск
24.12.42 Дорогая моя, родненькая и героическая Киня! Сейчас у себя на столе нашел твое письмо от 13.12 с.г., посланное, очевидно, с Никольским. Я очень растрогался этим письмом. Особенно в части описания Машиных возмущений по поводу химиков и ее восторгов в отношении художников. Я нисколько не страдаю от отсутствия теплых вещей; ватник мне не нужен; носки и перчатки я получил. Постепенно «ставлю удочки» на постройку себе теплой жилетки, но не тороплюсь с этим делом. Т.к. здесь очень тепло, не ниже -5-8 в среднем, хотя неделю тому назад была «вспышка» мороза до -12-15 гр (какая теплынь по сравнению со Средней Ямой!). Единственно, что я начинаю с трудом переносить – это постоянное напряжение памяти, нервов и всех вообще своих способностей, т. к. это требуется в течение 13 часов ежесуточно, и я никак не могу «размагнититься» даже во сне. Это в конечном счете только от безволья, того безволья, которое заставляет человека делать дело ради самого дела, не дает ему, засосанному делом, даже нормально поесть. Последнюю неделю жизнь моя в квартире В.И.М. шла довольно мрачно. Началось с того, что вдруг прекратилась тяга из поставленной маленькой железной печки, с пристройкой из кирпичей, придуманной В.И. – через голландскую печь. Вся квартира наполнилась дымом; все попытки премудрой В.И. разобраться в том, что случилось с голландской печкой , ни к чему не привели. Одновременно замерз водопровод у раковины в кухне (единственная «точка во всей квартире; замерзла эта «водоразборная точка» по вине жильцов, матери и дочери 14 лет, которые ведут гаремный образ жизни, встают в 12 часов, а то и позже; по причине мороза кран не следовало закрывать, а эти тетки его закрыли). Всю эту картину я застал, придя со службы в 12 часов ночи. После тщетных попыток отогреть трубу у самого крана кипятком, пришлось вскрывать пол. Конечно, действовали мы с В.И., а тетки легли спать. Инструменты у меня были: детский топорик и колун для дров; ни лома, ни кирки. К 3 часам утра с великой натугой я отодрал 4 половицы, грязных и склизлых. Началась поливка трубы кипятком в пределах последнего чайника, имевшегося в распоряжении. Чайник был вылит на тряпки, обмотанные вокруг трубы, но все осталось по-прежнему. Уже вне сил, решили ложиться спать (в ужасном дыму, застилавшем даже мою комнату в другом конце квартиры), сняв мокрые тряпки и обмотав трубы сухими газетами. И вот радость! Через 1 ; часа вдруг трубы оттаяли и вода пошла. На следующий день пришел знакомый В.И., ученый, доктор химии, специалист по голландским печам. Два вечера он мучился, пробивая печь в разных местах; В.И. работала у него в подручных. Печь они поправили. Оказалось, что печник, чистивший печь нижних жильцов, завалил дымоход голландской печи В.И., а печник – доктор химнаук (его фамилия Палей) вытолкнул «затор» в общий дымоход, после чего все пришло в норму.
30.12.42 . Был у Кати по поводу твоей шерсти. Говорит, что ты ее ей подарила, и что она ее еще осенью прошлого года пожертвовала в фонд Красной Армии.
Общая здесь обстановка (служебная) на «3», но в целом – бывает, видимо, еще хуже в иных местах. В Академии Наук было много всяких осложнений, т.к. Ферсман заболел тяжело (ударчик), и многие надежды на премии и славу провалились. «Временщики» даже повели дело так, что В.И. хотела уходить, но, по - видимому, все дело улаживается, и Ферсман начал медленно поправляться. Кстати, он заболел от тучности и невоздержания в еде. 30 лет тому назад он был строен, как кедр, и числился первым танцором на балах. 10 лет тому назад он страшно потолстел, но был выправлен в Карлсбаде, после чего вновь и окончательно растолстел, продолжая «чревобесничать», что и привело его к болезни.
Леше делали операцию по ущемлению грыжи, у Склифасовского, где не хотели сперва оперировать, т.к. он не взял с собой продовольственных карточек. Он чуть не умер, но Милуша Штекер сумела карточки доставить, после чего его оперировали, и он уже ходит, хотя имеет вид не блистательный. Ольга Серг. лежала в больнице до вчерашнего дня, но вернулась ли – не знаю, т.к. я у них не был и знаю все от Леши, приезжавшего ко мне несколько дней назад. Тетя Вера вкалывает в Балашихе, вид имеет гладкий и красивый, бодра и деловита (летом она выглядела куда хуже).
Это письмо я собираюсь посылать с Павлом Григорьевичем Пановым, который хотел уезжать в начале января, но неожиданно уезжает завтра (31.12), так что мне придется завтра к 7 утра мчаться на его квартиру в район Белорусского вокзала, дабы сдать малую посылку (мыло, сахар).
В начале января собираюсь созвать совещание, где решится моя поездка к вам, т.е. в Свердловск и Алапаевск. Я бы хотел устроить поездку в А-к на срок до недели «чистого» пребывания, без дороги, но что и когда удастся – не скажу. Целую всех. Пиши мне лучше на И.А. Она всегда дома и позвонить мне сможет.
22 часа.
P.S. В посылку собираюсь вложить 3 совы – светильника. Но меня обманули: только у серой светятся глаза. Эти совы – Наташе, Маше и Нуфу. Пусть разыграют по жребию, кому сова со светящимися глазами.
1943 год
Алапаевск Свердловской обл, п/о Средние Ямы д 12 кв 6, Ксении Петровне Хлудовой
Обр.Адрес: Москва 47, ул Горького д. 57-б, кв 13, О.С.Шишкиной
Дорогая Ксюта! С Новым годом, и дай Бог, чтобы с новым счастьем.
Давно-давно написала Вам письмо, а ответа нет. Сейчас я в больнице, но послезавтра, т.е. 31/Х11- 42 я выписываюсь. Лежала я, конечно, с сердцем, т.е. у меня было очередное обострение, но сейчас я чувствую себя много лучше. Говорят, что мое сердце может компенсироваться при соответствующем домашнем режиме, но я, конечно, никакого постельного режима не выдержу, а следовательно, сейчас мне лучше в больнице. Месяца два я буду бродить, а там опять наступит ухудшение. В больнице мне следовало бы полежать месяца 2-3, но сейчас война, и нужно говорить спасибо, что мне удалось полежать месяц. Я легла 3/Х11, а 1/Х11 Алексею Васильевичу делали операцию грыжи, она у него ущемилась благодаря сильному похуданию. Операция у него прошла благополучно, но сейчас он очень и очень похудел и нервничает. Он вчера (в воскресенье 27/Х11) был у меня мрачный, никуда, говорит, не ходит и никого не хочет видеть. «Хочу», - говорит – «только домой спать». Едва его уговорила от меня (я лежу на Солянке д.7, Рентгеновский институт) поехать к Сергею Васильевичу. Не знаю, поехал ли . 29/Х11 военный переучет у него. Я немного волнуюсь за него. Еще лишние хлопоты. Сейчас вот очень хочу домой, правда хотелось вернуться домой совсем здоровой, но это не вышло, а сейчас около Алексея Вас. нужно было бы быть здоровой, ободрить и поддержать его дух, а то может у него кончиться все и не добром. Очень волнуюсь за него. Валюшка тоже за мое отсутствие сильно похудела и побледнела. Учится хорошо, вероятно, будет отличница. Очень бы мне хотелось поехать с ней на каникулы в Салтыковку и не знаю, как поступить – и А.В. нельзя оставлять одного, а ездить ему каждый день тяжело. Душа разрывается, да и сама я ветром подбита. В больнице нас кормят очень прилично, я даже прибавила на 2 кило.
Как питаются мои дома – даже не знаю, говорят - сыты, но я очень этому и не верю. В этом году у Веры Вас. Кулаковой, поправились дела, я очень, очень этому рада. Она, бедная, так мучилась зиму и лето, что это ей все воздастся за страдания. О своем хорошем она, наверное, сама Вам писала, она плохое не любит писать и рассказывать, молодец она. Вот месяц, как я никого не видела и ничего не знаю, а А.В. говорит – все в порядке, все крутятся, каждый живет сегодняшним днем. Как Вы поживаете? Как Машутка? Как Наташа? Как Вы собрали ваши огороды, хватит ли их Вам до весны? Как весной, не собираетесь ли в Москву. Пора бы. Целую всех вас.
О.Ш.
5/2-43
Первое письмо написала еще в больнице, а до сих пор не отправила – то забыла адрес, а то целую неделю сидели без света. Днем спешила сделать все хозяйственные дела, а вечером я уже сейчас не человек. Все мои надежды на больницу рухнули, не только на два месяца меня не хватило – на два дня. Оказалось, что дорога от больницы до дома мне уже непосильна, а выйдя на следующий день в страхкассу, я совсем свалилась. Так что моя песенка видно, спета, я конченый человек. Могу существовать только на постели. Ездили в Салтыковку на каникулы, но туда едва дошла, пришлось впрыскивать камфару, а оттуда Алексей Вас. и мама везли меня на санках. Вчера была Надежда Эмильевна Ульмер. Она, между прочим, с октября по 21/1 была в больнице, у нее был экссудативный плеврит, но сейчас она оправилась и выглядит неплохо. У меня очень сильно увеличена печень, больше даже, чем до больницы, и очень расширены границы сердца. Надежда Эм. советует еще хлопотать больницу, а это можно сделать только « по блату», как говорят. А я сейчас мало верю в пользу больницы, летнее пребывание мое в Балашихе мне гораздо лучше помогло, хотя я там пробыла всего 10 дней.
Сегодня были в инвалидной артели, хочу брать вязание домой. При выработке нормы выдается рабочая карточка, что мне и хочется получить. Был у нас на днях Сергей Васильевич. Он, по - моему, с прошлогоднего приезда мало изменился. Спрашивала относительно Вашего переезда в Москву, говорит, что это очень осложнено, но весна все покажет, а Вам, по-моему, всеми силами нужно стремиться перебраться в Москву. Очень много народу вернулось, и всех с трудом, с трудом, но прописывают.
Вера Вас. на днях у нас была, читала Ваше письмо, которое Вы ей написали еще, кажется, в ноябре. Молодец, Вы, Ксюта! Только все же Вы очень себя не перетруждайте, потерять здоровье легко, а вот вернуть его очень, очень трудно. А без здоровья это так ужасно, что часто думаешь: не лучше ли не мучиться, а умереть, и если бы не Валюшка, то кажется, не стала бы жить, а умереть, правда, тоже очень страшно. Я за время войны 2 или 3 раза была на пороге смерти; как заглянешь в темноту вечности – страшно. Философски рассуждая, все равно там будем рано или поздно, но в 33 года немного рано. Да и хочется видеть, чем все кончится.
Сегодня Алексей Вас. был у Тани, там сейчас живет почти вся семья: Таня, Вера Александр, Ира и Сашенька. Живут, говорит, тяжко.
Ксюша, пишите – я же человек в ссылке, сижу в 4-х стенах, никуда не хожу, никого не вижу, москвичи меня тоже мало кто навещает, так что вся радость – если кто пришлет письмо.
Целую. Оля Шишкина.
*****
Ольга Сергеевна Шишкина умерла зимой 1947г. Валя жила с отцом и бабушкой, которая всячески настраивала ее против отца. Через два года А.В.Хлудов женился в третий раз , на Марии Никитичне Огринчук, с которой мы были в очень теплых отношениях. Все они жили на Патриарших прудах, и я часто ходила к ним пешком с Арбата.
Черновик доклада К.П.Солововой. Алапаевск.
18/1 – 43
Не все родители, дети которых посещают детский сад, представляют себе, насколько трудна и ответственна работа персонала детсада – руководительниц и технических работниц. Поэтому для общей пользы - как родителей, так и работников детсада, необходимо, чтобы каждая мать провела бы хоть один день полностью в детсаду, посмотрела бы, как и в каких условиях наши дети проводят свои рабочие будни.
За свое дежурство, которое считаю для себя очень полезным, я отметила много хорошего, но много и недостатков. На последние я считаю нужным обратить внимание руководителей детсада и женсовет.
1. Необходимо упорядочить время приема детей. То положение, когда дети приходят чуть ли не к обеду (18/1: Велицкий, Затаряев, Померанцева) чрезвычайно мешает как плановой работе детей в группах, так и работе кухни.
2. Почти все без исключения дети кашляют, причина – холодный коридор. Необходимо отремонтировать входные двери (утеплить и закрыть тамбур
3. Опытный завод, которому принадлежит детсад, обязан обеспечить кухню посудой и котлами, которых явно недостаточно, оборудовать мойку для овощей и посуды, утеплить кухню - сделать снежную завалинку кругом дома. Снабжать кухню сухими дровами, т.к. постоянные опоздания обеда при таком слабом завтраке, который получают дети – совершенно недопустимы.
4. Старшая группа, в которой находятся наиболее трудные дети, должна иметь своего постоянного, авторитетного для детей руководителя.
5. Об отсутствии игрушек и примитивного учебного материала мы слышим с прошлого года. Вопрос до сих пор остается открытым. Нет ни игрушек, ни бумаги, ни карандашей. Дети томятся скукой и приучаются к безделью.
Группы переполнены, при этом детсад посещают дети не работающих матерей, а работающие матери не могут устроить своих детей. Правильно ли это?
С.В.Хлудов - К.П.Солововой в Алапаевск
1.2.43
Дорогая Киня.
На днях отправляют посылки. Собираюсь послать тебе кое-что из вещей : 1) мои ватные порты (для твоих «лесорубных мучений» - для сглаживания их); 2) кое-какой трикотаж; 3) мыла (не много, т.к. получился прорыв с варкой – то не было жиров, то с великим трудом получил я “soap-stock” (соп сток – так называется официально мыльная основа) через Н.Н.Вознесенского, ужасно вонючая дрезга, отход з-да «Стеол», а теперь замерзла вся наша лаборатория в Академии (-10гр.) Я перенес это дело на квартиру В.И., но не удалось еще начать варку, т.к. В.И.больна, и заполнять квартиру запахом средним между падалью, боровами и «настоящими мужчинами» - не рисковал. Как поправится В.И., я смогу днем, когда никого не будет, провести варку.
Почему я не имею от тебя ответа, получила ли ты деньги 200 руб для тебя и Лели.
Физически я чувствую себя неплохо, совершенно сыт, но морально – очень неважно, и только из-за мыслей о твоем и всех вас мучениях в этой дырище Алапаевске. Ищу «блата» в московскую милицию для разрешения на въезд, а параллельно убеждаю Ильина о необходимости «воссоздания» лаборатории № 1 и перевозки ее прежних сотрудников (что из всего этого выйдет – трудно сказать, и я прошу об этом, конечно, не распространяться, т.к. все твои mot */слова/ как-то сюда доходят, и ничего хорошего из этого не выйдет).
Вообще единственной моей «духовной базой» является работа, придумывание всяких новых штук и проталкивание их через замерзшие и полу замерзшие лаборатории и заводы, что проходит успешнее, чем можно было бы ожидать, но что никем, кроме нескольких старых и новых друзей, не оценивается. Это мое одновременно и утешение, и изматывание, т.к. и мысли о вас «забиваешь», и устаешь одновременно; впрочем – дела вообще вагон, и если сам не побежишь, то тебя погонят.
Здесь психоз с погонами: только и разговора – где, кто, кому и какие дали. Все это сильно напоминает сцены из «Дней Турбиных» в постановке какого ни будь районного театра: «золотые» погоны окрашены в цвет хризофенина **/название желтого красителя/, пришиты к довольно-таки подержанным гимнастеркам и шинелям.
3.2.43. Начал писать это письмо вечером 1.2. на дежурстве, но вчера (2.2.) не дописал, т.к. пришлось «отбрыкнуться» от целого ряда бумаг, т.е. писать ответы, дабы на сегодня было свободное время для сбора и ушивки посылки. НО…судьба судила иначе, а именно: 1) с утра меня ужасно «скрючило» - невралгия, как, помнишь, было со мной в 1936 г, когда я собирался ехать в Дулево с Арбата, и в 1938г, когда Райт мне прыскала морфий. Несмотря на скрюченность, я собрал посылку, что было нелегко в силу адских болей, а также в силу отсутствия ткани для обшивки. Эту ткань должна была доставить Варя, вместе с целым рядом вещей из Трубниковского, о чем я просил передать И.Ал-ну Залетаеву, позвонив ей 1.2. по телефону. Но сегодня оказалось, что Варя «ничего не знает», ткани для обертки найти не может и находится в полном эклипсе, т.к. у нее украл жилец (бывший политкаторжанин, знаменитый пьяница и скандалист!) – САМОВАР! Эта чудачка уже лишилась нашей большой эмалированной кастрюли, украденной тем же человеком из кухни летом, а на днях оставила на кухне самовар с водою, налитой заранее, ибо все там в квартире замерзло – и водопровод, и сток, а воду берут «случайно», т.к. из других домов брать не дают «безводным» жильцам. Словом, пришлось мне трудно, но выручила В.И., которая сама то, будучи больна, все мне ушила в свою тряпицу, и посылку я сдал Денисову. 2) На этом фоне пришлось еще срочно и аврально, в 1 ; часа , составить штаты для Бориной лаборатории, включив в них персонально тебя и Озерову, и еще составить план работ со всеми суммами, выкраивая их от Академии Наук. Произошло это потому, что клюнула вдруг моя жерлица: Г.П.Чистяков съездил вчера в Нахабино и срочно приказал «иметь настоящую лабораторию и привести в порядок все имущество», а заодно расширить штаты. Что из всего этого выйдет - Богу известно, но всякая возможность для перетягивания тебя сюда должна быть использована. О Леле с Наташей и Нуфом придется хлопотать в комиссии по реэвакуации (а заодно лишний раз и о тебе с Машей), но надо знать туда ходы и действовать солидно, собрав, что возможно, из справок. Пусть Леля пришлет мне копии с тех справок, которые дал ей бывший НИВИИ КА в июле 1941г. Конечно, я смогу и без этих справок составить справку от Инжкома, но это труднее, т.к. опять придется, как летом прошлого года, разъяснять мое «удивительное» семейное положение Г.П.Чистякову, а со старыми справками это легче. Посылайте заказным на имя И.А.Зал-вой для меня. И Наташину справку о болезни.
Я сейчас настолько скрючен, что дальше писать мучительно, но это ерунда и все от нервов. Целую всех и Машу особенно. Твой С.Х.
Сергею Вас. Хлудову от Ксении Петровны Солововой.
Алапаевск, пос Средние Ямы
22января 1943 г
…Мы живем по-прежнему. Морозы стоят очень сильные – по нашим местам были бы совсем непереносимые – все время минус 45 – 50 гр С, но здесь жизнь не замирает. В первый день мороза (было –52 град.) наша «ударная лесная бригада» (самые лихие тетки, готовые в случае необходимости на ходу подметки срезать, и я, конечно, среди них), посмотрев на термометр и увидав «36» (ртуть попросту замерзла) пошла в лес на заготовки, как и было намечено накануне. Весь поселок так и ахнул. По правде сказать, проведя весь день на таком холоде, мы отделались счастливо, только слегка отморозив носы и щеки, и то не в лесу, а по дороге через поле с ветерком в лицо – сейчас вся физиономия облезает, как от ожога. Сереженька, когда же домой? Терпение мое кончается, уж так тяжко, прямо сказать тебе не могу. Не физически – я сейчас в отпуске до февраля или даже дольше, а эти лесозаготовки и поездки по ночам в лес за дровами могут рассматриваться как развлечение. Просто надоело здесь невозможно. Многие уезжают в Москву, устраиваются неплохо и в один голос пишут ,что во много раз лучше, чем здесь. Нахабинские семьи собираются переезжать весной и уверяют, что уже имеется разрешение свыше. Пожалуйста, напиши, что ты о нашей участи знаешь. А то я собираюсь покупать козу в обмен на пальто и вообще для планирования своего хозяйства надо знать хоть немного вперед.
Вчера я получила, наконец, письмо от сестры Маши – описание ее огорчений и неприятностей. Очень сильно болел ее мальчик (Сева) – в результате ушиба у него сделалось общее заражение крови. Очень плохо живется Берте Васильевне и Тасе – без дров и света, а Тася даже без хлеба, как трудоспособная. От своего Коли – он под Сталинградом - Маша не имеет известий с октября. Вообще я вижу, что если ропщу на свою судьбу, то только с жиру, все познается сравнением.
Маша делает большие успехи в географии, прекрасно читает карту – ту самую, что висит у нас над постелью. Вчера я наблюдала, как она давала урок географии Вите Новосельцеву, проявляя при этом настоящие педагогические способности – задавая наводящие вопросы, так чтобы ученик дошел бы до ответа сам. Слушаем мы с ней и музыку. По мере собственных сил и знаний я рассказываю ей содержание увертюр опер, которые передают наиболее часто. Может быть я не права, стараясь у нее связать музыку с образами и с содержанием? Но я не знаю, как сделать еще, ведь она так мала. Когда передавали «Ивана Сусанина», я ей указывала места, где плачет мальчик Ваня, где идут поляки, и вообще рассказала содержание. Она все поняла и запомнила. Сейчас, вероятно по поводу Ленинской годовщины передавали 6-ю симфонию Чайковского. Я. когда слушаю ее, всегда представляю себе своего отца в его последние сознательные дни дома, после операции. Тогда тоже передавали ее, он слушал такой серьезный, мне представлялось, что сводил счеты с жизнью. Счастлив человек, которому при этом есть что припомнить доброго, который не говорит себе – слишком поздно.
Г.Алапаевск, пос.Средние Ямы, дом 12 кв 6.
Ксении Петровне Солововой от С.В.Хлудова. Надпись на конверте: получено 22 /2 -43
23.1.43.
Дорогая Киня,
Ты мне ничего не пишешь, и я не получил от тебя ответа на письмо, посланное с Пановым. Если будешь писать, то пиши по адресу Ируши: Москва 69, Трубниковский пер, дом 30 кв 8, Залетаевой для меня, т.к. Оля уехала в Сокольники к мужу, а на Арбате все замерзло. Кое – кто греется буржуйками (Эсфирь)*/Эсфирь Вениаминовна Шуссер, соседка, очень славная женщина/, а другие вовсе мерзнут. Я не мерзну у Веры Ивановны Медведевой, но это обходится ценой беспрерывной пилки и колки дров (ночью, после службы, что особенно невесело, ибо В.И.все время с наступлением холодов болеет и скрипит, но делает героические усилия в борьбе с замерзающими водопроводами, дымящей буржуйкой и т.п. Впрочем, эти усилия оказались по части воды тщетны: вода замерзла при морозах, доходивших до - 30 о. На службе настолько холодно, что Ямченко стал похож на муляж цыпленка из гастрономического магазина, а у Г.П.Чистякова в генеральском кабинете поставили буржуйку. На Трехгорке впервые в ее истории замерзла лаборатория, и Ник. Ник. переехал со своим «детским садом» в помещение склада. В Академии наук тоже все замерзло, включая воду, и только в кабинете у В.И. тепло более или менее, т. к. она поставила свою собственную «плиту – монстр», почти в 1 кв. метр. Все сотрудники таких заведений похожи на полярников, и им разрешено писать отчеты дома. Но у нас в Инжкоме - не то: даже два дня праздников «вкалывали» почти всем штатом до 23 часов (что я сейчас и делаю – в 23.15). Г.Е.Ващенко на днях должен мне достать ватник, но я, хотя и внес 60 руб., но не беспокоюсь особенно, т. к. ношу ватные порты (старые Алапаевские), а под гимнастерку поддеваю «теплеющий» шерстяной платок, стиля Нянюшкиного шарфа. Ты не можешь себе представить, как я все время – то сильнее, «вспышками», то «тлея» - горюю о вашей жизни, полной невзгод, тем более, что не могу как следует ничем помочь. Особенно грущу о ссоре твоей с семьей Померанцевых. Неужели какие – то глупые слова полу - ребенка Наташи являются причиной непримеримости?! Как это все нехорошо! Наташа говорит в своем письме, что ей не в чем будет ходить весной. Очень прошу тебя дать ей либо мои заготовки, либо на переделку мои старые явлочные сапоги: у меня есть только мои явлочные (уже почти проношенные) и хромовые «щуки», к сырости непригодные вследствие износа. Я не смогу достать Наташе до лета сапог, и надо бы ей чем ни будь помочь. В крайнем случае, я пошлю ей мои «щуки», **/узконосые сапоги/ но мне надо знать, каково твое мнение, и может быть, сошьют ей сапоги из заготовок, или еще чего?! Очень прошу не обижать себя, но и о ней вспомнить! Если ничего не выходит, то сообщи мне немедленно, и я приложу еще усилия в этом направлении. Делать героические усилия, если у вас там все уладится, не хочу, т.к. вообще ужасно устал.
Тем не менее на днях должна реализоваться одна моя большая работа: должны быть изготовлены на Красно-Пресненском з-де « Лакокраска» первые партии «олифы – лаколь» из отходов нефтеперегонных заводов. Знаю заранее, что если «большие» испытания этого удивительного продукта, заменяющего «растительную» олифу (т.е. льняную, подсолнечную, касторовую и т.п.) пройдут успешно, то дело это присвоит, как свое, «Лакокраска», а если плохо, то ругать меня будут шибко. И все же это мне большое утешение. Значимости этой работы здесь, конечно, никто не понимает (не уменьшат же командирам их 5 гр. масла в картошке – будет ли, не будет ли сэкономлено 15 тысяч тонн льняного и подсолнечного масла в стране! А вот это-то и делает погоду!)
Я хочу еще сегодня собрать посылочку, положив в нее 2 светильника, сделанных для тебя и Померанцевых мастером, знакомым В.И. Это очень маленькие лампы, но по принципу действия – как настоящие. Очень остроумно применены пробирки вместо ламповых стекол (хорошо бы все это не разбилось у Полетинского, которого я уговорил взять посылку, «подольстив» куском мыла и папиросами! Тебе и Наташе с Лелей послать тоже хочу мыла туалетного, и что найдется покомпактнее. Когда сам я смогу вырваться – не знаю, т.к. мои работы, начатые по линии Академии наук в Свердловске, пошли «сикось – накось» (как говорит Осипов «с Москвотоля»): химик Академии наук, некая Цитович, родственница какого – то оранжерейного человека, ни гу – гу не смогла сделать, но охмурила в декабре одного замнаркома, разрекламировала работу, не имевшую никаких реальных еще результатов, и в конце концов здесь произошел занятнейший скандал. Замнаркома, тронутый кокетством этой невероятной стервы, распорядился отгружать в Ярославль дермяные отходы хромпикового завода вместо…настоящей окиси хрома, послав телеграммы во все места, что это - де установлено работами Академии наук. Я еле смог распутать это дело, и сейчас, до начала февраля, когда вызвана в Москву на расправу стерва Цитович, не может быть и речи о моей поездке. Однако я не унываю, жду исцеления академика Ферсмана для хлопот о командировке по части опять – таки Алапаевских месторождений. Кстати, сейчас и ехать – то не с чем: я на днях только достал «жирных» отходов (пахнут мужчиной!) и sapo будет не раньше февраля, зато savon * /мыло по-фр/ (по латыни - sapo) будет знаменитое. Очень прошу меня не забывать вовсе, и Машу – писать почаще. Я послал Наташе и Леле через тебя 200 руб., получила ли ты их?! Если тебе нужно, возьми из них часть (как я это писал в переводе).
Целую тебя и Машу.
Ваш С.Хлудов.
Отец работал на оборону очень успешно. За разработку оптических фильтров, которые использовали в авиации и позволяли отличать замаскированные объекты от природных, отец был представлен к Сталинской премии и прошел все отборочные стадии. Правда, премии он не получил - премиальный фонд 1943 года был направлен на нужды фронта.
Алапаевск Свердловской обл, п/о Средние Ямы, д.12, кв 5 Хлудовой (Солововой ) Ксении Петровне.(Заказное)
Адрес отпр: г. Фрунзе Кирг. ССР, часть № 160 , Авруцкой Р.Ю.
Фрунзе, 29.1.43
Дорогая Кинечка!
Как видишь, хоть и с большим опозданием, обещание свое я выполняю.
Не знаю, как тебя, а меня твое письмо (которое было прислано, правда, довольно давно) очень обрадовало и растрогало. По натуре своей я такой человек, что, привязавшись и привыкнув раз к человеку, испытываю это чувство почти на протяжении всей своей жизни. Так произошло и с тобой – вернее с твоей всей семьей. Вспоминая Алапаевское жить, думаю только о том хорошем, что там было пережито – плохое изгладилось из памяти и не хочется о нем думать. Часто вспоминаем весь «Великий Алапаевский поход» из Нахабина до Алапаевска; все, что казалось тогда горьким, вся руготня со всякими Скалкиными и т.д. представляется сейчас только комичным. Обидно за многое, например за то, что происходило иногда в квартире №5 дома № 12 между проживающими там жильцами /соседями Новосадовыми/ - касающееся ведер, щепок и т.п. мелочей. Кажется, что можно было бы обойтись и без этого. Но такова, ах, жизнь – мелочи играют в ней даже большее значение, чем думаем и сами того хотели бы.
О своем житье. Леня, по-моему, писал подробно тебе и о «великом переселении во Фрунзе» и о последующих не менее важных событиях, решении проблем квартирных, кроватных и т.п. Все это осталось позади и потекла «нормальная жизнь» в окружении уютной обстановки, состоящей из красноармейских кроватей и поставленных один на другой ящиков, долженствующих представлять собой шкафы, тумбочки и тому подобные предметы роскоши.
По истечении некоторого срока приехала моя мама, и уют получился вполне законченный.
Насчет моей деятельности не могу сказать того, что поведала ты, а именно – я ничего не выращиваю, наоборот, лишь потребляю. Деятельность моя простирается не далее записывания стенографическим способом довольно скучных и бездарных мыслей, никак не способствующих произрастанию чего-либо живого, я бы сказала даже, наоборот. Но это не важно, во всяком случае я работаю стенографисткой и стараюсь исполнять свои обязанности как можно добросовестнее и со всем подобающим рвением, получая за это по заслугам – 500 рублей в месяц.
Очень интересовало бы узнать что-либо о Сергунчике и о тебе более подробно, о твоей дальнейшей судьбе, о перспективах и т.д. Думаю, что в недалеком будущем встретимся с тобой в Москве. Как будто дело к этому идет, т.к. темпы разгрома проклятого немца («его», как говорил незабвенный Сенкевич), довольно значительные.
Между прочим, имею счастье лицезреть одного из Сергунчиковых «приятелей» здесь, а именно «смрадного попишку» - он здесь процветает и не без успеха ухаживает за некоей счетоводшей. Обретается здесь также Иванов, но это, очевидно, тебе известно, т.к. семейство его в Алапаевске.
Дорогая Ксюша! На этом заканчиваю, так как небольшой мой перерыв, которым я воспользовалась для написания сего – заканчивается. Прошу тебя, пиши о себе. Между прочим, имею сведения, что вашего Алапаевского «сластолюбца» Скляренко более не существует, и в связи с этим имеется некоторое просветление.
Как уважаемая Лилиан (соседка Ксении) - надеюсь, что она продолжает цвести, как и прежде, не увядая от многочисленных объятий, которыми ее награждают.
Целуй Машуню, - Вадик шлет ей привет.
Пока, пиши обязательно.
Твоя Рая.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В МОСКВУ
Наконец весной 1943 года неожиданно пришел долгожданный «вызов» в Москву. К счастью мама не успела выменять на пальто козу, хотя уже договорилась. От кур тоже быстро избавились, и через несколько дней мы были в Москве. Я была безмерно счастлива. Все было такое родное. Помню подернутую весенней дымкой Арбатскую площадь, изгиб Арбата, уходящий вниз, и, наконец, наш дом, увенчанный башней с двумя фонарями-глазами, такой неповторимый. Война от Москвы отступила, но бульвары перегораживали огромные серебряные колбасы аэростатов. Около них дежурили строгие девушки в военной форме. Почти в каждой подворотне были надписи: «бомбоубежище» и стрелка.
В квартире нас (вернее маму) ждала обрушившаяся стена, отец ей был не помощник - он руководил военной химической лабораторией, жил музыкой и общением с друзьями. Восстановление стены высотой почти пять метров (такие в нашем арбатском доме потолки) требовало неимоверных усилий, и временно мы с мамой поселились у жены папиного старшего покойного брата на Тверской в доме МХАТ. Тетя Милуша Штекер - красивая, лицом похожая на испанку, была племянницей К.С.Станиславского и работала во МХАТе помощником режиссера. Я спала на трех стульях, которые вечно подо мной разъезжались. Днем мама возила меня с собой по огородам - на Воробьевы горы, где отцу выделили грядки для овощей, или в Нахабино, где мы выращивали картошку. До Курского вокзала можно было добраться очень быстро - всего две остановки на метро от Арбатской площади с той самой старой станции в виде звезды, что цела и сейчас. Арбатская площадь выглядела совершенно иначе – подземного тоннеля не было, а на его месте стояла группа невысоких домов, и среди них мне запомнился магазин «Молоко», весь выложенный внутри белым кафелем и совершенно пустой. Народу в метро было совсем мало. Над эскалатором, ползшем как черепаха, висели транспаранты следующего содержания: «Стойте справа, проходите слева, тростей зонтов и чемоданов не ставить, на ступени не садиться». Несмотря на призыв, на ступенях всегда кто-нибудь отдыхал. От Курского вокзала ходил «паровик» - огнедышащий паровоз, топившийся углем, с громадными колесами, тащивший несколько всегда темных и грязных вагонов. Поскольку колея была одна, на полустанках иногда стояли по получасу, пропуская встречный поезд. Расписание как таковое существовало только теоретически. Мама всегда возмущалась вслух, я же стыдилась - на нас обращали внимание.
На огородах я помогала маме во всем - сажать, полоть, рыхлить и поливать, к такой работе я была приучена еще в Алапаевске, но при этом мечтала поскорее вернуться в арбатскую квартиру, по которой просто тосковала. Однако прежде я попала в инфекционное отделение Морозовской детской больницы с дифтеритом. Несмотря на то, что друг нашей семьи, профессор С.Д.Терновский, работавший здесь же хирургом, навещал меня, я все время плакала, пока мама не передала мне книжку. Это была «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях». Поскольку я была в палате единственной грамотной, я стала читать сказку вслух, и, оказавшись при деле, стала быстро поправляться.
*****
Из больницы меня привезли на Арбат, и я заново стала открывать атмосферу дома с его высоченным парадным с двойными гулкими дверями, с широкой пологой лестницей вдоль стеклянной стены, сплошь из матовых маленьких окошек, отделяющей парадную лестницу от черного хода, с особенным и таким родным запахом сырой штукатурки и затхлости. В нашей квартире, разделенной теперь на одиннадцать комнат, у семьи Солововых осталось четыре (дядя Шура поменялся с В.В.Алпатовым, имевшим комнату в Сокольниках, где на балконе держал улей с пчелами; тетя Маша с семьей купила полдома в Болшеве). Мы втроем поселились в одиннадцатиметровой, узкой, как пенал, комнате с окном во двор-колодец. Я спала на сундуке, зато у нас было пианино, и на нем играл отец, а потом стала учиться играть и я. Гуляла я во дворе, а иногда меня брала с собой тетя Оля. Однажды мы пошли с ней к дяде Володе в лабораторию, которая помещалась в Зоологическом музее МГУ на Б.Никитской. В музее мне очень понравилось, но еще больше меня поразило и запомнилось на всю жизнь то, что я увидела в лаборатории. На стульях сидели две тетеньки с задранными к груди юбками, а к их голым бедрам, или, как говорят в народе, ляжкам, были привязаны плоские прозрачные сосуды (чашки Петри, как я позднее узнала), и под ними что-то серое передвигалось и кишело. «Ой, укроп!» - радостно воскликнула я, поскольку мне много раз приходилось укроп сеять, и я хорошо знала, как выглядят его семена. Присутствующие в лаборатории дружно рассмеялись - сходство действительно было, но под чашками находились человеческие волосы, а на них – множество вшей, которых женщины - донорши кормили своей кровью. Вши нужны были для научной работы; донорши получали рабочие карточки
Вставка к гл. «Возвращение в Москву» В сентябре этого же года со мной произошел случай, едва не окончившийся печально. Погода была очень теплая, и меня отправили в Салтыковку к Ольге Сергеевне Шишкиной. Там же гостил ее сводный брат Виктор, 12-ти лет. После мытья полов нас с Виктором послали на пруд полоскать тряпки. Берег был крутой. Я присела на корточки, чтобы дотянуться до воды и, как сидела, так вниз головой и кувыркнулась в воду. Я не сделала никакой попытки выбраться. Помню, что глаза мои были открыты, и что мелькнула мысль: «Неужели конец?» И тут меня вырвало из воды - это Виктор прыгнул в воду и вытащил меня за платье. К счастью, ему было по пояс, потому что он тоже не умел плавать.
Без конверта, С.В.и К.П.Хлудовым /в Москву на Арбат
От Лени Абрамова и Раи Авруцкой.
Фрунзе, 28.6.43.
Мои дорогие!
Сейчас получили от вас письмо, за которое – наше сердечное спасибо. Что касается меня, то объяснение причин Ксюшиного молчания мною трактовалось, как переезд в столицу. Я ожесточенно разбивал все доводы Райки в части невозможности такого решения, тем более когда она, эту невозможность обосновывала Сергунчиковыми качествами изобласти отваги и мужества. Я знал и был уверен, что у старого артиллериста рано или поздно, а возьмут верх эти качества. Их следует только понять! Пусть у противников это будет пример великого Тюреня/?/, когда великий полководец , обнаружив дрожание своих телесов от свиста пуль, воскликнул с возмущением: «Ты дрожишь, жалкий скелет, но ты больше бы дрожал, если бы знал, куда я тебя поведу дальше!»
Однако это из истории прошлого. Настоящее же показывает, что мы очень рады переезду вашему и мечтаем о том же. Я не буду писать о перспективах наших в этом отношении, т.к. Сергунчик по роду своей службы знает, видимо здесь больше нашего. Живем и действуем по-старому. Я администрирую напополам с работой на кафедре. Конечно, вторая часть меня более интересует и служит своеобразным утешением к первой.
Рая подвизается по секретарской линии и стенографии. По вечерам, когда спадает сутолока дня и наступает прохлада, мы, «яко в читальне», сняв одежды, читаем и мечтаем. Москва и все с ней связанное создает фон и содержание всех перспектив. Наша дражайшая мать и теща, вкупе с нашим сыном уехали в Москву еще в апреле. Ксеня с Машей (а еще лучше – и с Сергунчиком) как ни – будь проведают их.. Они на Садовой – Сухаревской д №6 кв2. Телефон К5-71-28. Это было бы очень хорошо.
Я почти уверен, что когда мне придется отвечать на ваше письмо по поводу этого моего , я уже сумею писать более определенно, фигурируя датами нашей встречи. А встретиться очень и очень хотелось бы. Есть уйма вопросов, впечатлений, и т.д. и т.п. Здесь я встречался с некто Бренером (военинженер по отоплению), каковой очень хорошо знал брата С.В. /Алексея Васильевича/, и наши взаимные впечатления об этих братьях содержали в себе много «приятства и симпатии». Да! Что-то в деле Сухово-Кобылина (драматурга) я повстречался с Соловым – нет ли тут прадедовских корней?
Ну, пока. Крепко жму всем вам руки, особенно Сергунчику (он не терпит вялых пожатий!) и желаю всех благ. Прошу быть аккуратными в переписке. Оставляю место для Раи.
Ваш Леонид.
Места, конечно, мне оставлено маловато, а посему присовокупляю здесь лишь свой привет и лучшие пожелания. Пишу отдельное письмо. Рая.
*****
Мы продолжали какое-то время дружить семьями и были все втроем у Авруцких в гостях. Это было зимой, я была в шерстяном платье, связанном мамой. В конце вечера, незадолго до того, как все встали из-за стола, меня, сидевшую с краю, внезапно укусила в плечо, разорвав платье, хозяйская собака, немецкая овчарка. Укус был не до крови, скорее синяк, но я сильно испугалась и плакала.Я очень люблю собак, но с тех пор овчарок опасаюсь.
Лет через 10 мы с Абрамовыми друг друга потеряли.
*****
Мамина подруга Софья Евгеньевна Пестель, которую я очень любила и с которой была «на ты», учила меня французскому языку. Мама пыталась учить меня еще в четыре года «на ходу», например во время мытья пола, но моментально раздражалась и начинала сердиться, а я от страха ничего не запоминала. Соня же была всегда добра и терпелива, водила меня в музеи и занималась моим художественным образованием. Вместе с матерью, художницей Верой Ефремовной Пестель, Соня жила в коммунальной квартире на Новинском бульваре. Ее брат Андрей, одноклассник и близкий друг моего дяди Шуры, погиб в сталинских лагерях. Дочь Андрея, Иришка, на полтора года старше меня, была моим недосягаемым идеалом. Веселая, открытая, она могла пройтись «колесом», ничего не боялась и никогда не унывала. Когда позднее мой дядя Шура женился на ее матери, мы стали видеться с Иришкой еще чаще. Однажды, когда мы с ней и моим отцом вошли в троллейбус на Садовом кольце и отец, любивший привлечь всеобщее внимание, на весь троллейбус провозгласил, обращаясь к нам: «Девушки, можно с вами познакомиться?» - я рассердилась и застеснялась, Иришка же стала хохотать. С ней было радостно и легко.
*****
Всю зиму 1943 - 44 года я болела и в школу не ходила. Лежа с высокой температурой, я мечтала о кукле, но купить ее было невозможно. У знакомой девочки была роскошная трофейная кукла с закрывающимися глазами - предел моих мечтаний. Родители объяснили мне, что эта кукла была отнята у какой-то немецкой девочки, т.е. все равно, что краденая, но это меня не утешало. Наконец, тетя Оля нашла для меня верхнюю часть разбитой фарфоровой статуэтки, изображавшей пастушку, у которой сохранилась голова и половина туловища. Мама научила меня вязать крючком, и за зиму я связала этой кукле множество шерстяных шапочек и шарфиков. Вязание одежды было очень популярно, т.к. купить вещи было негде. Пряжи в доме было много, ее, ворованную, продавали работницы с фабрик, а мама красила в любой цвет. Красила она не только для себя, но и на заказ, за деньги, зарабатывая тем самым на жизнь, а краски дарили отцу на текстильных фабриках, где он был официальным консультантом по красителям. Держать «подпольную красильню», как выражалась мама, при советской власти да еще в коммунальной квартире, было опасно, и все мое детство прошло под страхом таинственного «фининспектора», который явится с обыском по доносу кого-нибудь из соседей и оштрафует маму. У нас был потайной шкафчик, куда пряталась чужая пряжа, а красила мама по ночам. Позднее она стала ездить красить на Тверскую к тете Милуше, у которой была отдельная квартира.
ЖИЗНЬ НА АРБАТЕ
Я с нетерпением ждала рождения двоюродной сестры или брата у тети Оли и дяди Володи Алпатовых, воображая, что мне дадут ребенка нянчить. Таня родилась в ноябре 1943 г. Я приготовила для нее кроватку из плоской корзинки, с подушечкой и одеяльцем, и с гордостью показала дяде Володе, на что он замахал руками и воскликнул: «Что ты, что ты!» Нянчить маленькую Таню мне, естественно, не дали, а поскольку тетя Оля училась в аспирантуре, а профессор В.В.Алпатов работал в МГУ, им нужна была домработница. И тут они столкнулись с трудностями. Ни одну из претенденток не прописывали на Арбате, пока не появилась некая Полина, деревенская женщина с маленькими бегающими глазками. Ее прописали неожиданно легко, и все поняли, что она - стукачка. Родители предупредили меня, что ее надо опасаться, при ней нельзя говорить все, что думаешь, и другим малознакомым людям нельзя повторять то, о чем говорят в семье, иначе их, родителей, арестуют и сошлют в лагеря, как сослали таких-то и таких-то наших родственников и знакомых. Все это я хорошо поняла и запомнила на всю жизнь. Мне было 7 лет.
Жить на Арбате было не просто - это была правительственная трасса, по ночам Сталин ездил по ней из Кремля в свою резиденцию. Когда через год стена была восстановлена и мы переехали в бывшую детскую с окном на Арбат, среди ночи я постоянно просыпалась от шума мчащихся на огромной скорости машин. Ездили они исключительно по середине улицы, заранее очищенной от случайных пешеходов и транспорта специальными агентами НКВД. Эти агенты или, как их называли в народе, топтуны (а у нас в семье -мушары), сменяя друг друга, день и ночь стояли на Арбате через каждые сто - двести метров, и уж обязательно - на каждом углу. Несмотря на серость и неприметность их лиц, постоянно их встречая, люди к ним привыкали. С одним из них, всегда стоявшим у писчебумажного магазина «Главбумпром» на углу Арбата и Годеиновского переулка (сейчас это Новоарбатский переулок) я однажды чуть не поздоровалась, но вовремя опомнилась. Лучше было обходить их стороной. Наша соседка Лидия Николаевна, жена художника Хирге, мыла окно, выходящее в Староконюшенный переулок, и уронила на улицу тряпку. Через две минуты у нее в комнате был агент НКВД, требовавший признания, кому и для чего она подавала знак. Периодически и опять же по ночам являлась милиция с проверкой, не ночует ли в квартире кто-нибудь не прописанный. Мужа тети Оли, Владимира Владимировича Алпатова оштрафовали за то, что он был прописан в Сокольниках, а ночевал на Арбате.
Жена маминого брата Шуры, Тамара, тоже была геологом и хотела работать по специальности, поэтому она заявила мужу: «Достаточно того, что я родила тебе сына, а сидеть дома не хочу!» Они оба уехали в экспедицию, а моя мама взяла к нам четырехлетнего Петю, и он жил с нами на Арбате почти год. Зимой в квартире было очень холодно, комнату отапливали печкой – буржуйкой. Лопнувшее отопление все еще не восстановили, лишь разворотили кирпичные стены от пола до потолка в поисках порывов, и по этим стоякам с этажа на этаж бегали крысы. Однажды мама видела, как крыса зубами открыла дверцу буфета, где лежали продукты. В другой раз Петя, проснувшись, взял валенок, чтобы надеть, но не смог. Заглянув в него, он воскликнул: «Ой, мышка!» - это была дохлая крыса.
Подметая пол, я всегда сметала мусор к центру комнаты. Тетя Оля, как- то увидев это, сказала, что так неправильно, и надо мести к дверям, на что Петя ей строго ответил: «Не учи ее, она сама знает!» Как младшему, Пете уделяли больше внимания, и я его ревновала к маме. Помню даже момент, когда я со слезами просила маму, чтобы она не «заводила» больше детей. К маленькой Тане Алпатовой, жившей в соседней комнате, меня часто приглашали на ужин, чтобы она «за кампанию» лучше ела. Научившись говорить, Таня почему-то возненавидела два слова: «сырники» и «влага», Если она не слушалась, ей можно было пригрозить: «Смотри, а то скажу нехорошее слово!» Дядя Володя, желая с ранних лет приобщить Таню к биологии, постоянно покупал ей на Птичьем рынке разную животность – птичек, рыбок, черепаху, щенка. Я ездила вместе с ними. Про черепаху, весьма апатичную, от которой было мало радости, вскоре забыли, и вспомнили только тогда, когда в комнате появился неприятный запах – она сдохла под кроватью. С собакой по имени Бобик тоже произошла история. Моя мама, вытряхивая половики во дворе, стала свидетельницей вполне дружественного диалога между Полиной, домработницей Алпатовых, которая в тот момент выгуливала Бобика, и Шурой Блинниковой, дочерью бывшего истопника, которая за этим процессом наблюдала из открытого окна. Шура:
Шура: « Полина, а ведь твоя собака – сука!» -
Полина: «Сама ты сука!».
Но Шура оказалась права. Надоевший в Москве Бобик был отдан кому-то из знакомых и к большому смущению дяди Володи вскоре родил щенят.
АЛПАТОВЫ
Владимир Владимирович Алпатов происходил из семьи московских фабрикантов обоев, Алпатовых. Им принадлежал дом №4 на Арбате, естественно, экспроприированный. В семье было три сына, все они – профессора МГУ. Наиболее известен Михаил Владимирович, искусствовед и действительный член АХ СССР, автор трехтомной монографии «История искусств» (он приезжал к нам на дачу и однажды сказал, что я послужила бы прекрасной моделью для Модильяни, что меня совершенно не порадовало). Я не знаю, при каких обстоятельствах старший из братьев - Владимир Владимирович познакомился с Ольгой Солововой, но «обхаживал» он ее очень долго. Тетя Оля в присутствии дяди Володи сама мне рассказывала, как однажды он пригласил ее в ресторан, где кроме других блюд, она заказала свежую клубнику. Дело было зимой, и, когда принесли счет, Владимир Владимирович сказал: «Ого!», что отодвинуло успех его ухаживаний еще на год. Они стали жить вместе перед войной. Дядя Володя был старше тети Оли на 14 лет. В двадцатилетнем возрасте, еще учась в МГУ, В.В.Алпатов заведовал биологической станцией, принимал участие в организации Плавучего морского научного института, переименованного затем в Государственный океанографический институт (ГОИН), а в 1921-1924 и 1926 годах участвовал в арктических экспедициях, в том числе на научно-исследовательском судне «Персей» ( в другие годы, чем мама).
В 1927 – 1929 годах на средства Международного фонда образования В.В.Алпатов был направлен на стажировку в Европу и США, а с 1931 по 1948 годы заведовал первой в нашей стране лабораторией экологии. Ему повезло, что, побывав за границей, не был расстрелян или сгноен в сталинских лагерях, однако его судьба как ученого - трагична. Как честный человек, он пытался бороться против мракобеса и шарлатана академика Т.Д.Лысенко, возглавлявшего компанию против «вейсманистов – морганистов», т.е. последователей генетиков Вейсмана и Моргана, объявленных лжеучеными. В.В.Алпатов по собственной инициативе написал письмо в ЦК КПСС, разоблачая Лысенко как невежду и мракобеса. Алпатова вызвали в ЦК и потребовали взять письмо обратно, а когда он отказался, его уволили с должности профессора МГУ, а руководимую им лабораторию закрыли. В числе других выдающихся ученых В.В.Алпатов подписал «письмо трехсот», требовавшее от правительства отстранения Лысенко и расследования последствий его деятельности, но все осталось без изменений до 70-х годов, когда Лысенко, наконец, был разоблачен. Профессор Алпатов, истинный ученый, беспредельно преданный науке, труженик, эрудит, обладавший феноменальной памятью и знавший в совершенстве основные европейские языки, много лет был главным редактором Реферативного журнала «Биология» Института информатики АН СССР, но так и остался без лаборатории.
Дядя Володя был очень мягок, добр, а ко мне относился, как к родной дочери. Мы общались почти ежедневно и жили почти как одна семья, поэтому я помню многие эпизоды, с ним приключавшиеся.
В Москву для работы в рукописном фонде библиотеки им. Ленина приехал из Парижа старый князь Шаховской. А в школьные годы дядя Володя дружил с мальчиком из этой княжеской семьи, примечательной особенностью которого были большие длинные уши. Из других источников он знал, что нынешний архиепископ русской православной церкви Арсений в миру был князь Шаховской. Встретив в Ленинской библиотеке парижского гостя, дядя Володя со свойственной ему непосредственностью спросил: «Не могли бы Вы мне сказать, какие уши у архиепископа Сан-Франциского - Арсения?» Старый князь рассмеялся и ответил: «В детстве мы звали его «Ушастик».
Другой, не менее характерный рассказ дяди Володи. «Еду я вчера в троллейбусе по Арбату, стою лицом к выходу и вдруг слышу за спиной чистую московскую речь в стиле 1913 года. Удивленный, я оборачиваюсь, обнаруживаю пожилого человека и спрашиваю его: « Простите, отчего Вы говорите на таком русском языке?» Он немного растерялся и отвечает мне: «Я всего две недели в Москве, а до этого 35 лет прожил в Париже». – «Ах, Вы из Парижа, тогда Вы должны знать мою фамилию. Я – Алпатов». - «Боже мой», - ответил незнакомец, «Я уже несколько дней пытаюсь Вас разыскать! У меня для Вас письма Алексея Михайловича!» - Мы сошли с троллейбуса и познакомились». Речь шла о А.М.Ремизове (1877-1957), недавно скончавшемся в Париже, дяде В.В.Алпатова.
Еще один эпизод, относящийся к началу 1967 года. В продовольственном магазине на Арбате, стоя в очереди за сливочным маслом, Владимир Владимирович познакомился с вдовой художника В.Е.Татлина. Выяснилось, что она нарисовала большую серию иллюстраций к роману Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», и дядя Володя предложил ей устроить выставку этих рисунков у него в квартире в Староконюшенном переулке*, на что она охотно согласилась. Вернувшись домой, дядя Володя позвонил Елене Сергеевне Булгаковой, вдове писателя, с которой был знаком, и она обещала прийти на эту выставку. Далее привожу рассказ другого моего дяди – А.П.Соловова, дяди Шуры, также приглашенного на вернисаж к Алпатовым вместе с женой Софьей Борисовной Пестель: «На выставке было представлено более полусотни рисунков пером, развешенных по стенам комнат и в передней. Был предложен чай с тортом и легкая закуска. Пришла и Елена Сергеевна, еще не старая женщина, та самая Маргарита, которая вдохновляла Мастера. Я был подготовлен к тому, чтобы принять ее с долей преклонения и восхищения и, действительно, она этого заслуживала – ее женское обаяние было бесспорно. Рисунки Татлиной ни ей, ни нам с Соней, решительно не понравились, они не шли ни в какое сравнение с серией замечательных иллюстраций к «Мастеру и Маргарите», сделанных Надей Рушевой. Не высказывая этой оценки вслух, мы с Еленой Сергеевной обменялись мнениями на кухне, чем я, очевидно, заслужил ее симпатию. Поэтому, когда в разговоре я выразил огорчение, что в связи с возникшим ажиотажем не могу нигде купить вторую часть «Мастера и Маргариты», опубликованную в январском номере журнала «Москва» за 1967 год, Елена Сергеевна тут же любезно сказала «Дайте мне Ваш адрес, я Вам его вышлю, у меня есть несколько экземпляров». Заранее ее поблагодарив, я позволил себе попросить ее сделать на журнале надпись, что это от нее. На это последовал решительный отказ: «Я никому, никогда не подписываю книг Булгакова!» - мне оставалось только извиниться ». Журнал она выслала.
* к этому времени Алпатовы обменяли свои две комнаты в нашей квартире на отдельную квартиру через дом от нас, в Староконюшенном пер,43.
* * *
Другие мои родственники -тетя Маша с детьми Севой и Таней («черненькой») Воробьевыми, , вернулись в Москву из Солигалича в 1944 году, но жили на Арбате недолго. Николай Павлович Воробьев прошел всю войну, воевал под Сталинградом.
ШКОЛА . КОНЕЦ ВОЙНЫ
Осенью 1944 года мама отдала меня в 43 среднюю женскую школу, в другой район, руководствуясь теми же соображениями, что и моя бабушка – «чтобы девочка гуляла»); кроме того, школу рекомендовала мамина подруга Галя Шкляр, чья дочь Катя, двумя годами старше меня, там училась. Сестры Шкляр жили в Малом Власьевском переулке, во дворе их дома находилась наша районная 58 школа, но Катю отдали в 43 школу, - там хорошо преподавали русский язык, и маме понадобилось, к моему несчастью, отдать меня туда же. Мама дружила с семьей Шкляр со школьных времен и очень прислушивалась к их мнению. Младшая, из сестер, Таня , была очень красива, и в молодости успешно начала сниматься в кино, но потом из-за травмы была вынуждена сменить род занятий, впоследствии она стала профессором Сельско-хозяйственной академии имени Тимирязева. Это не помешало ей остаться такой же задорной, как в молодости - на одном из ежегодных празднований именин моей мамы я была свидетельницей того, как она танцевала цыганочку на столе, а через три месяца у нее родился второй сын. Замужем Таня Шкляр была за Борисом Акимовичем Триста, наполовину кубинцем, прекрасным пианистом. Когда папа решил повести меня первый раз на концерт в Большой зал Консерватории, он пригласил к нам Бориса Тристу и они проиграли на рояле в четыре руки всю будущую программу - симфонию Чайковского «Зимние грезы» и концерт Грига. Позднее Б.А.Триста сыграл роковую роль в судьбе моего отца.
По пути в школу мне надо было пройти весь Староконюшенный переулок - пересечь Сивцев-Вражек, миновать Канадское посольство и огромный мрачный дом работников ЦК ( в нем после опалы жил Н.С.Хрущев), пересечь Гагаринский переулок, после Австрийского посольства завернуть направо и пересечь переулок Островского (бывший Мертвый переулок); и чем ближе я подходила к школе, тем тяжелее становилось у меня на душе. В школу меня приняли сразу во второй класс, и я попала в уже сложившийся коллектив, где открытое доносительство учительнице и лицемерное прославление великих вождей пролетариата и коммунистической партии было ежедневной нормой. Школу я возненавидела сразу и навсегда, и пользовалась любым поводом, чтобы занятия прогуливать, хотя вплоть до 6 класса была «круглой отличницей». Поощряемая родителями, я отказывалась оставаться после уроков на пионерские собрания, ссылаясь на занятия музыкой и французским языком, и очень быстро стала белой вороной. Помню, как на одном из собраний, которого мне не удалось избежать, наша председатель Совета отряда Мила Жукова (пионерский босс класса), очень гордившаяся тем, что ее папа работал в НКВД, заставляла остальных девочек, которым было по одиннадцать- двенадцать лет, по очереди рассказывать о том, как мы будем жить при коммунизме. Только одна девочка в классе, Галя Бессарабова, была того же « круга» и такая же белая ворона, как я, и мы несколько лет дружили, но потом она предпочла быть «как все» и от меня отдалилась. Возможно, мне просто не повезло - Аня Масс, учившаяся в параллельном классе, в своей прекрасной книге «Круговая лапта» с большой теплотой отзывается о своем классе.
Я кончала 2-ой класс школы, когда заканчивалась война, и это были счастливейшие дни моей жизни. В мае стояла чудесная теплая солнечная погода и во всем чувствовалась атмосфера всеобщего ликования в ожидании Дня победы. Все знали, что скоро, вот- вот, и, наконец он настал. Незнакомые люди на улицах обнимались и плакали. Конечно, в семье были потери: погиб мой двоюродный брат Митя (Дмитрий Флорентьевич Хлудов); был убит в конце мая 1945 г. прошедший всю войну мой троюродный брат Василий, сын Наталии Васильевны Поповой (его убили украинские бандиты, когда он охранял мост); погиб под Ленинградом и Митюшка, сын тети Кати Штекер; но потерь этих могло быть значительно больше. Судьба хранила дядю Шуру, А.П.Соловова - будучи призванным рядовым в 1943г , простившись с женой и сыновьями, он в огромной толпе перед призывным пунктом лоб в лоб столкнулся с директором Оловокомбината, который заявил, что Соловов как специалист нужен в тылу, и через 10 минут тот был демобилизован. А при росте 190 см у него были все шансы погибнуть очень скоро.
ТЕТЯ ВЕРА И ЕЕ ДРУЗЬЯ
В 1944 году в нашей маленькой комнате на Арбате поселилась единственная сестра моего отца - Вера Васильевна Кулакова, тетя Вера. Ее муж, профессор истории Борис Иванович Кулаков был арестован в середине двадцатых годов и сослан на Соловки, а затем погиб или был расстрелян неизвестно когда. Тетя Вера была сослана в 1927 году в Тобольск, затем получила «минус сто» - то есть не имела права жить в крупных городах, и поселилась на Толге, а затем в Дмитрове. Как она мне рассказывала, ей надлежало периодически отмечаться в соответствующих « органах», где ей снова ставили штамп в паспорте, ограничивающий место жительства. Во время одного такого визита тетя Вера стала истово молиться; зазвонил телефон, работник «органов» отвлекся, а затем вернул ей паспорт, забыв поставить штамп. Так через много лет, потеряв обеих дочерей, она смогла вернуться в Москву и стала работать в подмосковной Балашихе, где преподавала немецкий язык в Пушно - меховом институте.
Тетя Вера очень много сделала для моего духовного развития - водила в церковь к Илье Обыденному или в Филипповский переулок, читала со мной молитвы и Еванглие. Она была стержнем, соединявшим воедино многочисленный клан Хлудовых, живших на Пятницкой, в Дорогомилово, на Бронной, Тверской и Басманной. Мы ходили с ней к ее многочисленным друзьям и знакомым, жившим в переулках по обе стороны Арбата. Помню визит к Гнесиным на Собачью площадку, частые посещения Екатерины Алексеевны Добрыниной, адвоката, жившей в подвале одного из домов тихого, поросшего травой Криво-Никольского переулка, не имевшего выхода на Арбат и впоследствии исчезнувшего под коробками Нового Арбата. У Екатерины Алексеевны была маленькая собачка по имени Тобик; он был очень умный, но рассеянный. Тобик гулял один, а когда хотел вернуться домой, стучал лапкой в окно подвала; пока шли ему открывать, он часто забывал о своих намерениях и снова убегал. В семье меня тоже дразнили Тобиком за сходные черты характера. Навещали мы и Надежду Платоновну Тяпкину, урожденную Теребеневу, свекровь моей двоюродной сестры Ирины Алексеевны Хлудовой и мать ее очаровательного мужа Федора Александровича Тяпкина. Надежда Платоновна жила в Большом Власьевском переулке, в полуподвале. Туда же приезжал Саша Тяпкин, мой двоюродный племянник, который был всего на год моложе меня, и с которым мы дружили. Однажды мы с Сашей стали демонстрировать «пирамиду» - это было очень модно, на всех физкультурных парадах их всегда строили. Саша подставлял мне руки, и я взлетала к нему на плечи. Но тут что-то не заладилось, и наша пирамида развалилась. «Обсрамились, обсрамились!» - закричал Саша, страшно расстроившись. Вместе с Сашей мы впервые читали у нас на Арбате «Ревизора» Гоголя и ужасно хохотали. Ездила я и к ним на Извозную – мы катались на картонках с высоченной ледяной горки, приходили домой совершенно мокрые, а вечером Федор Александрович, талантливый художник, показывал нам театр теней.
Тетя Вера познакомила меня с Наташей Михайловой - внучкой другой своей подруги -Екатерины Константиновны, урожденной Бахрушиной, жившей напротив нас в Серебряном переулке, и Наташа стала моей подругой на много лет. Их дом под № 5 (также снесен при строительстве Нового Арбата) стоял в глубине от проезжей части за многоэтажной ведомственной поликлиникой, сохранившейся до сих пор. Это был старинный одноэтажный особняк, превращенный в коммунальную квартиру; Екатерина Константиновна с Наташей занимали комнату, где облупившийся потолок, чтобы он не обрушился, подпирали деревянные стойки. В этой комнате я провела много прекрасных часов. Бусенька - так называла бабушку Наташа, а затем стала называть и я, была замечательной женщиной, доброй и милой, я нежно ее полюбила. Высокая, стройная, с большими темными глазами, она и в пожилом возрасте была красавицей. Когда она быстрой походкой шла по Серебряному переулку - прямая, в маленькой шапочке - таблетке с вуалью, какие носили в дни ее молодости, она привлекала всеобщее внимание. На жизнь она зарабатывала, часами сидя за пишущей машинкой, но я никогда не видела, чтобы она горбилась. Ее младший, любимый сын Валеруша погиб на войне, после чего, как рассказала мне Наташа, Бусенька перестала верить в Бога, но мужественно переносила свое горе. Старший сын, Валентин, отец Наташи, вместе с женой работал во Внуково, по тем временам это было далеко, и Наташа жила у родителей только на каникулах.
Перед домом №5 был большой двор, где мы гуляли, а летом - готовились к экзаменам, которые в старших классах длились весь июнь. Двор сильно напоминал мне картину Поленова «Московский дворик», репродукция которой висела у тети Веры. По краям двора стояли простые деревянные дома, окруженные кустами сирени и зарослями земляной груши, осенью она выбрасывала золотые, похожие на маленькие подсолнухи цветы. Был здесь и дровяной сарай с протекающей крышей, а в нем валялась принадлежавшая Бахрушиным и потрясшая своей красотой даже меня - девочку - длинная скамья черного дерева на приземистых изогнутых ножках, с инкрустацией перламутром и слоновой костью. На мое предложение сдать ее в музей Бусенька безнадежно махнула рукой: «Не берут, никому не нужно». Зимой двор освещался только из окон поликлиники, никаких горок или детских площадок в те времена не было. На гулянье я надевала байковые шаровары, сверху - пальто с собачьим воротником; оно было безнадежно коротко, и из-под него виднелся подол платья. Надеть шаровары без платья считалось неприличным (Даже много позднее, в 1957 году нас, студенток, приехавших на практику в г. Озеры Московской области, местные жители забросали камнями за то, что мы были в сатиновых шароварах). Наташа шаровары надевать не любила, и между чулками в резинку, кончавшимися гораздо ниже платья, у нее были голые ноги («форточки», как выражалась Бусенька), в конце гулянья становившиеся совершенно синими. О колготках и не слыхивали, они появились только в начале 60-х годов, когда у меня родился старший сын; за ними в нашем магазине «Детский мир» были страшнейшие очереди.
Летом я несколько раз не могла вовремя вернуться от Наташи домой - после сильного ливня Арбат у Серебряного переулка настолько затопляло, что перейти можно было только вброд. Если не было времени ждать, пока вода схлынет, приходилось снимать туфли и идти по колено в воде, с трудом преодолевая бурные потоки, рвущиеся к сливным решеткам. Одно лето на Арбате в чьей-то квартире дома №20 напротив нас по вечерам пел соловей.
С.В.МИХАЛКОВ
В молодые годы у мамы был постоянный круг общения, куда кроме бывших алферовцев и сестер Шкляр входил также Сережа Михалков - Сергей Владимирович, будущий знаменитый детский поэт и дважды автор Гимна нашей страны. Основное «ядро» компании было старше Сергея, поэтому именно его посылали за пивом. Одно лето Сергей Владимирович Михалков работал на Рудном Алтае оператором геофизической партии, начальником которой был А.П. Соловов.До сих пор у нас хранится книга С.Михалкова «Кораблики» с дарственной надписью Петру Дмитриевичу Соловову.
После войны в поездах часто продавали цветные открытки с изображениями слащавых молодых людей вместе с голубками, цветочками, сердцем, пронзенным стрелой и т.п. Однажды в поезде, когда нам предложили такую открытку, папа со смехом обнаружил сходство изображенного на ней юноши, с Сергеем Михалковым. Мы купили открытку, и было решено на 1-ое апреля разыграть Таню Шкляр. Общими усилиями сочинили следующие стихи:
В фотографию зайдя,
Вспомнил, Таня, про тебя.
Посылаю свой портрет.
Скажи, мил я или нет?
Лауреат Сталинской премии, 20 раз орденоносец . Любящий тебя С.Михалков. С орденами нарочно переборщили, чтобы Таня, в порыве благодарности не вздумала звонить Сергею, поставив себя в неловкое положение. Моему двоюродному брату Алексею Ивановичу Хлудову дали сумку почтальона, и он вручил открытку Тане в руки, получив 1 рубль на чай. Розыгрыш быстро раскрылся, но все очень веселились.
Помню встречу с Сергеем Владимировичем, уже признанным мэтром, на Арбате, зимой. Мы с мамой пошли за продуктами в Смоленский гастроном и, пройдя Зоомагазин, увидали Михалкова, выходящего из комиссионного магазина. Он выглядел очень импозантно, в бобровой шапке и таком же шалевом воротнике, и напоминал Шаляпина на известной картине, где тот изображен в распахнутой шубе. Увидав маму, он с возгласом : «Ксения!» заключил ее в свои объятия. Сергей Владимирович не торопился. Стали перебирать общих знакомых. Я видела, что мама скована и спешит закончить встречу. Объяснилось все очень просто - она была плохо одета. Направляясь за продуктами, она надела теплое, но безобразно сшитое пальто, по прозвищу «сундук», тогда как дома у нее имелось кротовое «манто», за которым она двое суток стояла в очереди, отмечаясь даже ночью.
Надо сказать, что Сергей Владимирович Михалков резко отличается от многих людей, ставших знаменитыми и напрочь забывших друзей своей молодости. Когда Соня Пестель обратилась к нему с просьбой помочь с квартирой, он написал письмо в Моссовет, и по его просьбе ей, как «потомку» знаменитого декабриста Пестеля на двоих с мужем вместо двух комнат в «коммуналке» выделили отдельную квартиру на улице Декабристов, где она живет до сих пор.
МУЗЫКАНТЫ
Мои родственники Хлудовы отличались большой музыкальностью. Дедушка Василий Алексеевич Хлудов и бабушка Нина Флорентьевна, урожденная Перлова, которых я не застала в живых, были прекрасными пианистами, на скрипке играл их старший сын Флорентий. Мой любимый дядя Алексей Васильевич замечательно играл на трубе, его дочь Татьяна Алексеевна окончила консерваторию (по классу органа у А.Ф. Гедике и по классу фортепьяно у Г.Г.Нейгауза и была его ассистенткой); его сын Петр Алексеевич играл на валторне во МХАТе (в те времена музыкальное сопровождение спектаклей происходило «живьем», а не под фонограмму); первая, рано умершая жена Петра – Верочка Карпова, была скрипачкой, вторая жена - Вера Михайловна Бирина – виолончелистка. Мой отец, постоянно мысленно «проигрывал» для себя любимые музыкальные произведения, а мне устраивал концерты-загадки, проигрывая или насвистывая различные отрывки. Обычно я угадывала все, за что удостоилась звания «вторая Марина Сабинина» (так звали музыковеда, с которой отец дружил), но однажды опозорилась, не узнав тему из Крейцеровой сонаты Бетховена. Тогда отец усадил за рояль нашу близкую знакомую Веру Ивановну Медведеву, а сам «с листа» свистел партию скрипки, и так они проиграли для меня всю сонату. Магнитофонов в обиходе еще не было, на граммофонных пластинках выпускали в основном легкую музыку, поэтому постоянно слушали радио. Проигрыватель у нас появился в начале пятидесятых годов, а телевизор - на десять лет позже. Устраивали и домашние концерты - играли в четыре руки, трио и квартеты с профессиональными музыкантами. Отец дружил с известным альтистом Вадимом Васильевичем Борисовским , его женой Долли Александровной и многими его учениками. В нашей арбатской квартире бывал Федор Серафимович Дружинин, Татьяна Прийменко, Галли Ивановна Матросова, Любочка и Леня Шварц, Виктория (Тора) Гутина. Тора, совсем молоденькая девушка, работала в театре имени Вахтангова, исполняя партию альта в музыкальных сопровождениях к спектаклям. Между спектаклями и репетициями часто бывали «окна», и Тора проводила их у нас. Все мы ее очень полюбили. А Тора была влюблена в великого трубача Тимофея Докшицера. Чтобы лишний раз его увидеть, она под каким- то предлогом однажды пошла к нему домой, а для «прикрытия» взяла с собой меня. Жил он в районе Театральной площади в огромной коммунальной квартире. Даже при моей неопытности я сразу поняла, что Торина любовь безнадежна - видно было, что Докшицер - преданный семьянин и обожает детей и жену Фаню. Через год Тора вышла замуж за своего коллегу альтиста Шурика Рысева. Работа по озвучиванию спектаклей не соответствовала Ториной квалификации и таланту, и отец стал аккомпанировать ей на рояле, готовя к конкурсу в оркестр Большого театра, куда ее и приняли.
С.В.Хлудов – К.П.Солововой 2 июня 1947 года
Дорогая Кинька!
Пишу тебе из Архангельского, куда весьма гладко и благополучно прибыл сегодня утром и lux’ом которого я слегка подавлен.
Прежде, чем описывать здешние нравы, скажу о конце вчерашнего дня, после вашего с Машей отъезда, когда я еще спал. Часов около 19 я был разбужен впорхнувшей к нам в комнату Таней */Татьяной Алексеевной Хлудовой/, одновременно весьма воспитанно будившей меня и приглашавшей Андрюшу **/своего мужа и одновременно двоюродного дядю, Андрея Николаевича Варенцова/ войти в комнату. Андрюша – сдержанный, солидный и крайне элегантно одетый, стоял в дверях и ждал, пока я не встану. Пока я приводил себя в порядок, Таня рассматривала 4-х ручное переложение органных произведений Баха. «Дядя Сережа, да здесь множество вещей, которые я играю 18 июня на выпускном органном вечере!» Действительно, я попал в точку, когда за несколько часов до этого сказал Ольге Павловне Померанцевой, */певице, пианистке/ что хорошо бы, если Таня сыграла бы G-dur’ную прелюдию и фугу при окончании ею второго факультета у Александра Федоровича Гедике. До концерта Нейгауза в Доме ученых оставался еще час, билеты (ей, Андрюше и мне) Нейгауз оставил в кассе – вот мы, в течение минут 40 и проиграли часть ее репертуара и еще один органный концерт Генделя. Выходило у нас очень здорово. Куда интереснее, чем с Ольгой Павловной : 1) Таня стала играть, как черт; 2) кроме того, мы с ней друг друга понимаем тем каким-то интуитивным пониманием, которое может быть только у людей одинаковых музыкальных воззрений, знающих друг друга десятки лет. Словом, выходило замечательно, и я очень пожалел, что не слушал Петр Дмитриевич /Соловов/ – он бы это оценил. Не было этого sempre * /чрезмерного/ форсирования звука, которого я не понимал у Ольги Павловны, но считал правильным из уважения к «маститой, благоверной, равноапостольной». Таня точно сняла какую-то пелену с этих вещей, все зажило по-новому, заговорили новые голоса, а вместо finger – fertikeit */нем- беглость пальцев/ пошли звуковые вихри, которые прямо-таки уносят человека. Андрюше так понравилось, что он стал предлагать остаться у нас и не идти на концерт в Дом ученых, но было неудобно не ходить из-за оставленных Генрихом билетов.
Пришли перед самым началом. В прихожей встретили многих мне знакомых оркестрантов – ученых (Н.В.Хвостова – 2-ая скрипка, Т.Г. Калина -1-ая скрипка) и др. деятелей науки, составляющих оркестр Дома ученых, который должен был аккомпанировать Нейгаузу 5-ый концерт Бетховена под дирижерством В.И.Садовникова. Т.к. Таня боялась некоторых моих комментариев по поводу жизнедеятельности Генриха (в особенности ее страшила фраза М.В.Ю/диной/ : «А говорят, в Ленинграде у него есть…»), то она меня ни на шаг не отпускала, хотя это было совершенно лишним (я – не Леша (брат) и считаю себя очень тактичным! Конечно, ты с этим не согласна и даже возмущаешься – «Хвастун С.Х.!». Я ей отомстил, сделав рекламу и пригласив появившихся Захарьевских («Вячек», супруга, сестра) на ее выпускной концерт. Реклама происходила под взглядом Василиска – Мишки Чиликина, пришедшего тоже на концерт с маленькой «тетенькой» - очевидно, его женой (смесь мышки с муравьедом), - мы любезно с ним раскланялись.
Места нам попали – куда ты – в 4-м ряду. Генрих вышел дивно прельстительный: седоватый, румяный, с блестящими флюоресцирующими голубыми глазами. Таня говорила, что этот блеск – от волнения, Андрюша утверждал – от «закладки» винищем. Как бы там ни было, но играл Генрих очень вдохновенно, технически хорошо, несмотря на больную правую руку, одетую в шерстяную вязаную перчатку без пальцев, что не мешало ему выполнять самые злостные штуки, написанные Бетховеном для преткновения многих пианистов. Оркестр действовал вполне удовлетворительно для ученых, не профессионалов, но и больше ничего. После концерта Бетховена и бурных оваций, в хоре которых выделялись хлопки С.Х. (для Таниного успокоения и карьеры я не жалел ладоней) решили дальше не оставаться, т.к. должен был быть Реквием Керубини, с чем, казалось, оркестр не должен был справиться, а хор и солисты могли в таком случае «пустить пузыри». Словом, мы пошли одеваться. По дороге, в коридоре, через приоткрытую дверь мужской уборной я заметил удивительную картину: к стене у писсуара привалился какой-то человек, фарфор прибора почти подпирал ему подбородок. Полагая, что с этим человеком обморок, я хотел ему помочь, но он сам оттолкнулся руками от кафельной стены, правда, не с меньшим трудом, чем Маша, когда делает «отталкивающую гимнастику» на полу, и я увидел…..Софроницкого, изящного Вовочку; он был почти «в дымовину» пьян, шел запах спирто-эфирного перегара; он медленно, качаясь по сторонам, вышел и доплелся до ближайшего кресла, в которое плюхнулся и, откинув голову назад, стал глядеть не в фокусе, точно рассматривал ястребов в голубом небе. Испытывая грусть за некоторых деятелей святого искусства, но утешив себя, что в таком виде могли бы быть только самые матерые забулдыги вроде Фильда, Мусоргского и Аренского, а таких было не много, - мы вышли из Дома ученых. В Мертвом переулке устроили совещание – куда идти. Таня тянула домой, Андрюша – к нам (пить чай с сухарями), я – к Весниным, приводя довод совершенно циничный (недаром же я люблю Толстого */Алексея Константиновича/, этого циника, по твоим уверениям): у нас только чай остался, правда, можно заварить «крепчающий», но к нему – ничего нет, а у Наталии Михайловны чего-нибудь вкусненького под Таню с Андрюшей дадут. Уговорили Андрюшу, дошли до Весниных, но их домработница (кстати, очень похожая на Обухову) через цепь, но очень любезно сообщила об их отсутствии дома.
После этого (было только 21 ; часа) Таня с Андрюшей пошли на метро, а я было хотел пойти к Б.А.Тристе, да вспомнил, что он приедет только после 23 часов, и пошел к Е.А.Петушковой*/ Екатерине Алексеевне ур. Добрыниной/ правильно решив, что французские книги найдутся и у нее. Пил с ней чай до 24 часов (очень вкусно: варенье, печенье, - т.к. она выиграла процесс вдовы генерала у Финансового управления Советской Армии - 100 тыс.руб.
Письмо от Татьяны Алексеевны Хлудовой к С.В.Хлудову - без года.
12 июня, Благодать */Звенигород/
Дорогой дядя Сережа!
Вот только сейчас я могу спокойно сесть и ответить на твое письмо, которое мне было так приятно получить. После защиты у меня сейчас же наступили сумасшедшие дни, дипломные, переводные экзамены, ночные репетиции с учениками ит.д. и т.д.
Как я все это вытянула – не знаю, когда оглядываюсь назад – вздыхаю с облегчением.
Год был весьма тяжелый, а весна - особенно, т.к. из-за бесконечно разъезжающего Оборина защиту с февраля дотянули до конца мая – самого горячего сезона в Консерватории. Пришлось, не прекращая, работать до самого дня защиты и сейчас же после нее.
Теперь уже все позади, я тотчас уехала с маленьким Лешей /племянником/ в Благодать, где очень хорошо и спокойно, нет Нейгауза и учеников, но очень плохая погода – холодно и дождливо.
В Москву совсем не хочется, но придется еще раза 2 поехать, т.к. занятия официально кончаются в конце июня.
Очень надеюсь, что с сентября мне, может быть, дадут хотя бы полкласса (самостоятельного), на который я имею теперь все права. Но поведение моего патрона /Г.Г,Нейгауза/ мне не совсем ясно. Такое впечатление, что ему этого не очень хочется, и я боюсь, как бы он не тормозил бы дело. От него, к сожалению, зависит очень много.
Очень хочу в декабре играть концерт – посоветуй мне, пожалуйста, какую взять программу, хотелось бы что-нибудь классическое, старое: Баха, Генделя, Гайдна.
Вообще, такое счастье, что ничего не надо писать, «сдавать» и т.д. Мечтаю больше заниматься на рояле и помузицировать в свое удовольствие. Как хорошо было бы поиграть с тобою в 4 руки симфонии Гайдна (красный томик твой – у меня).
Надо сказать, что совершенно не с кем играть, никто не изъявляет ни малейшего желания и охоты – просто удивление!
От твоего письма пахнуло на меня Денежным переулком и такими счастливыми детскими днями, которые, главным образом благодаря тебе, были насыщены музыкой и дали закваску на всю жизнь. Мы очень часто с Ирой /старшей сестрой / вспоминаем эти годы и говорим о том, какой большой след ты оставил в нашей жизни, как нас обогатил в то самое время, когда это больше всего нужно. Самое главное, по-моему, что ты по-настоящему все это очень любил и понимал.
Теперь же меня часто поражает, что даже мои ученики, совсем юные музыканты, совершенно обходятся без общения с музыкой, без игры в 4 руки, без посещений концертов и т.д. А уж «зрелые» музыканты – про тех лучше и не говорить. Отчего это такое? Наталья Михайловна Веснина, которая была на защите, возмущалась выступлением Льва Николаевича */Оборина/ и очень верно сказала, что «они все, по - моему, совсем окостенели»
Дорогой дядя Сереженька, спасибо тебе еще раз за твое письмо и добрые советы. Как только приеду в Москву, сейчас же позвоню вам. Целую тебя крепко
С.В.Хлудов. Сон после неумеренного увлечения сочинениями великого Генделя (неотправленное письмо за неимением подходящего адресата, так сказать, «письмо никому»). Этот сон, явившийся в результате игры органных концертов Генделя на рояле, слушания концерто - гроссо G-mol для струнного оркестра под управлением Сенкара, игравшего на рояле с одновременным управлением оркестром, и органного концерта F-dur, слышанного из-за границы случайно по радио – как бы завершил мои музыкальные восторги перед этим великим музыкантом. Сон был настолько реален, что я не уверен, не является ли это необъяснимой пока что экскурсией в прежние времена, наподобие некоторых произведений Уэльса.
Собор готической архитектуры был окружен большим тенистым липовым садом. Липы цвели, и запах их цветов волнами струился через открытые окна и двери собора. Был жаркий полдень, и органный меходуй не только расстегнул все пуговицы на рубашке, но и снял башмаки, оставшись в одних чулках, благо за соборным органом его никто не видел. В ожидании начала репетиции он проверил исправность мехов и механизма для качания воздуха, и спокойно сидел на скамейке, оперев голову лбом на громадный неуклюжий деревянный рычаг с гладкой, лоснящейся ручкой. По движению в оркестре меходуй догадался, что пришел «Сам» , и тот час же несколькими взмахами рычага подкачал меха. Слышно было, как прогудело органное «la», и оркестр еще раз проверил строй инструментов. Затем наступила полная тишина, и только доносилось через открытое окно пение иволги. Музыканты настраивали инструменты. Тихо прозвучал голос первого скрипача, заранее извинявшегося перед «самим» за могущее быть не вполне безукоризненное исполнение, т.к. оркестр будет играть «с листа», по плохо переписанным нотам. «Сам» ничего не ответил и только вполголоса просчитал начало такта, взмахнув рукой; на третьей четверти такта все вдруг ожило и начало F-dur-ного концерта заполнило весь собор. Басы, идя вместе с вдохновеннейшей темой вступления, создавали впечатление поразительной полноты звучности, и казалось, что собор мал для таких звуков, как эти. Музыканты играли с таким вдохновением, точно ничего и не существовало, кроме исполняемой ими музыки, а композитор, игравший на органе наизусть, являлся для них олицетворением этой удивительной музыки. После вступления largo и полного движения allegro, где орган волшебно перекликался с оркестром, прошла торжественная sicilliana, и весь концерт закончился порывистым, четким allegro. Гендель был доволен, что с ним случалось редко, не ругался и не кричал, а только сделал несколько указаний, повторив со всем оркестром отдельные отрывки. После небольшого перерыва, в течение которого контрабасисты успели понюхать табаку, а меходуй – расправить утомившиеся руки, все части концерта были снова повторены по два – три раза каждая, причем сам Гендель в паузах органа дирижировал, обращаясь то к той, то к другой группе музыкантов. Его прекрасное вдохновенное лицо с горящими глазами, отражало на себе нюансы, и все чувствовали то полное единство, которое бывает только у исключительных органистов с подвластным им оркестром.
После повторения «набело» всего концерта, Гендель попросил музыкантов не расходиться, т.к. для исполнения следующего произведения – «Фейерверк», не прибыли еще многочисленные трубачи из придворного королевского оркестра, и что репетиция будет на открытом воздухе, т.к. исполнять «Фейерверк» придется на придворном празднике, при горении фейерверка, и музыкантов предполагают разместить на плавучих плотах. Музыканты выслушали это с удивлением, начавшим переходить в гул вопросов, но быстро смолкли, т.к. Гендель начал играть на органе, как бы импровизируя на какие-то две разные темы, чередовавшиеся между собой. Окончив, Гендель обратился к оркестру, назвав сыгранную им вещь «Кукушка и соловей». Уже появились в дверях собора придворные трубачи, и я, переполненный счастьем, какое редко бывает во сне и наяву, предвкушал услышать «Фейерверк», как …все рассеялось, и я услышал голос диктора радиостанции: «Вы прослушали пьесу для органа «Кукушка и соловей» Генделя. На этом концерт из произведений Генделя окончен. Сейчас по московскому времени девять часов.
ВЕРМЕЛИ
То, что мир тесен, а арбатский мир - в особенности, нашло в очередной раз свое подтверждение. Как - то зимой 1946 года мы с мамой направлялись из кухни через узкий и полутемный коридор в нашу комнату, а в это время из соседней двери вышел дядя Володя (Владимир Владимирович Алпатов) и остановил маму словами: «Ксенечка, позвольте Вам представить моего друга и коллегу профессора Евгения Матвеевича Вермеля и его жену Ольгу Павловну» ...Не успел он договорить, как обе женщины уже были в объятиях друг друга. Они не нуждались в представлениях - Оля Померанцева училась все в той же Алферовской гимназии на класс старше мамы. Теперь же это была высокая полная блондинка с царственной осанкой и очень светлыми глазами на типично русском лице. Она окончила Московскую консерваторию по двум классам - фортепиано и пения, поэтому ясно, что они с моим папой тут же сдружились и не скрывали восторженного отношения друг к другу. Мы на всю жизнь подружились семьями и стали часто бывать друг у друга. Папа надевал парадный мундир под названием «Рузвельт», сшитый из американского сукна, я - свое единственное (кроме форменного) сшитое мамой платье, и мы отправлялись. Жили они по соседству - за Гоголевским бульваром в переулке под названием «улица Грицавец» . Кто этот или эта Грицавец - никто не знал, и с легкой папиной руки улицу переименовали в «мадам Грицацуеву» - по крайней мере понятно. Сначала пили чай, а затем папа обычно спрашивал: «Ну, как, грянем?» - « Грянем!» - отвечала Ольга Павловна и они играли в четыре руки Гайдна, Моцарта, Генделя. Как и мы, Вермели жили в коммуналке и умещались впятером (двое сыновей и бабушка) плюс рояль в двух крошечных комнатах. Другие комнаты занимали: сестра Евгения Матвеевича, прима Театра оперетты Софья Вермель, ее муж певец Большого театра Миглау, дочь Лиза и еще посторонняя семья. Можно было только удивляться, что они еще устраивали кинопросмотры и приглашали нас. Старший из сыновей, четырнадцатилетний Андрюша, ловко управлялся с настоящим кинопроектором, который где-то брали напрокат, и мы пересмотрели много советских фильмов. После окончания трогательной сказки «Золушка» я горько плакала на груди Ольги Павловны. Четырехлетний Сережа в меня «влюбился» и публично объявил, что я должна подождать, пока он вырастет и на мне женится. Этого не произошло, романтических отношений между нами никогда не было, но мой отец время от времени над Сережей подшучивал, говоря, что подаст на него в суд за невыполнение обещания жениться. Даже летом, чтобы не расставаться, Вермели стали снимать дачу по соседству с нами. Ольга Павловна слегка ревновала Сережу - целыми днями, за исключением четырех-пяти часов, проводимых за роялем (Сережа учился в ЦМШ, а затем в Консерватории) он пропадал у нас. « Ты бы уж и раскладушку себе у Хлудовых поставил» - говорила она. Мы играли в пинг-понг, гоняли на велосипедах, причем Сережа всегда мной командовал, но главное, что его у нас привлекало - это общение с моим отцом и бесконечные разговоры о музыке.
НАШИ СОСЕДИ
Население нашей коммунальной квартиры в разные годы колебалось от 18 до 28 человек только постоянно прописанных, плюс временно прописанные и приходящие домработницы. И всех терроризировала и много лет держала в постоянном страхе скандала одна-единственная маленькая старушка, с виду - невинный божий одуванчик по имени Дора Абрамовна Лившиц. Ее переселили к нам во время войны из разбомбленного дома, и жизнь в квартире периодически превращалась в ад. Устроить скандал было смыслом жизни Лившиц, по-видимому, как сейчас говорят, она была вампиром и нуждалась в чужой энергии. Наша маленькая комната непосредственно соседствовала с ее, и маме доставалось от Лившиц постоянно; кроме того, наша большая комната находилась прямо перед кухней, в которой стояло девять кухонных столов, и кого-нибудь из их владелиц Лившиц без труда вовлекала в конфликт. Крики, брань и драки с киданием кастрюль и поливанием воюющих сторон друг друга водой из чайников служили для меня фоном при приготовлении уроков. Ситуация на время изменилась, когда тетя Оля с дядей Володей и маленькой Таней за большую приплату поменяли свои две комнаты на отдельную квартиру в Староконюшенном переулке через дом от нас. Вместо них к нам въехало десять человек - две семьи. Жить в квартире с таким количеством людей при одном туалете и одной ванной стало еще труднее. Но нет худа без добра - глава одного из семейств - Прасковья Ивановна Липатова - коренастая, крепко сбитая женщина с приятным русским лицом, - работала вагоновожатой и сам черт был ей не брат. Как только Лившиц попыталась к ней пристать, она так профессионально отделала ее калошей («чтобы не оставить следов»), что та моментально притихла. У Прасковьи Ивановны была дочь, моя ровесница, Зоя, с которой мы сразу же подружились. Когда 5 марта 1953 года умер вождь всех времен и народов Сталин, был объявлен траур, и мама отвезла нас с Зоей и моим другом Шуриком Богдановым на дачу, где мы неплохо провели время. Перед этим я чуть не погибла в людской давке на Трубной площади, где оказался наш класс, принудительно отправленный прощаться с телом вождя, установленным в Колонном зале Дома союзов.
К сожалению, Липатовы жили у нас сравнительно недолго - им дали отдельную квартиру. Лившиц опять распоясалась, теперь она избрала дополнительную тактику - писать всем по очереди пасквили на работу или ругательные бредовые письма по почте сюда же на квартиру. Детей она не трогала, но когда я выросла и вышла замуж, дошла очередь и до меня; с жалобой, что я ударила ее по руке (чего не было), она отправилась в комсомольскую организацию химического факультета МГУ, где я работала. Была организована целая комиссия, включая члена парткома, которая явилась к нам в квартиру с проверкой. Все соседи отозвались обо мне с самой лучшей стороны, а когда члены комиссии прочли письма, которые рассылала Лившиц, передо мной извинились, и на этом история закончилась, но крови мне попортила много. Лившиц же никак не хотела угомониться и так всем надоела, что перед очередными выборами в Верховный совет, к которым в советские времена относились очень серьезно и явка бывала почти стопроцентная, жильцы квартиры дружно заявили агитатору, который эту явку обязан был обеспечить, что не пойдут голосовать, если к хулиганке Лившиц не применят меры воздействия. И бедную старушку, которая измывалась над своими соседями больше двадцати лет, на пятнадцать суток посадили в милицию, где она подметала двор вместе с алкоголиками и тунеядцами.
В нашей кухне, конечно, происходили не только скандалы. Происходил там и обмен мнениями по поводу фильмов, выступлений фигуристов, шитья и вязанья, приготовления тортов и куличей. Но чтобы что-нибудь испечь, надо было сначала запастись мукой, которую «выбрасывали» к праздникам и продавали, например, во дворе продовольственного магазина на углу Большого Афанасьевского переулка, или во дворе нашего дома, где со стороны Староконюшенного переулка был магазин «Молоко». Очередь вилась змеей, заполняя весь двор, на ладонях рук чернильным карандашом записывали четырехзначные номера, стояли часами; отлучишься и опоздаешь к своему номеру - не пустят. В «одни руки» давали один пакет муки. В очереди стояли всей квартирой, старшие соседки рассказывали про свою молодость. Ольга Владимировна Станишева, внучка В.И. Даля, воспитывалась в Институте для благородных девиц вместе с княжной Екатериной («Кикой») Мещерской и они продолжали дружить и потом, Екатерина Александровна бывала в нашей квартире. Со слов Ольги Владимировны привожу рассказ о семейной реликвии Мещерских - картине Ботичелли «Мадонна». После революции все ценности у Мещерских были изъяты, но «Мадонну» княгиня успела зашить в портьеру и ее не нашли. Поскольку ОГПУ было известно о существовании картины, то княгиню забрали на Лубянку и несколько дней допрашивали, не давая спать; затем за нее взялся сам Дзержинский, давший личные гарантии, что членам семьи будет гарантирована безопасность, если княгиня добровольно отдаст картину. Княгине пришлось сдаться - она написала записку домой: «Подателю сего отдайте «Мадонну» Ботичелли», и, когда картину привезли на Лубянку, она была отпущена. Семью, однако, выселили из дома на все четыре стороны, все, к кому они обращались, боялись их приютить. С трудом княгиня Мещерская нашла работу судомойки в какой-то столовой, а двенадцатилетнюю Кику оставляла взаперти в комнате общежития почти на протяжении года. Семья пережила много горестей. Когда много лет спустя по приглашению Грабаря Екатерина Александровна посетила выставку в Музее изобразительных искусств имени Пушкина, где была экспонирована «Мадонна» Ботичелли из собрания князей Мещерских», она испытала шок - картина была совсем не та.
Вспоминается также рассказ Ольги Владимировны о том, как по пути в балетную студию, (дело было перед революцией и до ее замужества, она каждый раз встречала молодого красивого офицера, который обращался к ней со словами: «Богиня, когда вы будете моей?». Она отвечала: «Никогда!» и проходила мимо. Игра продолжалась около года, затем офицер исчез. Она вышла замуж, а затем встретила Николая Петровича Смоляка. Николай Петрович был лихим восемнадцатилетним комсомольцем из Краснодара, ходил в кожанке нараспашку, а Ольге Владимировне было двадцать четыре и ростом она была выше него на целую голову; тем не менее он успешно отбил ее у мужа, они поселились в нашей арбатской квартире и счастливо прожили более сорока лет. (Смоляк стал художником – плакатистом и даже рисовал Сталина) Однажды, уже после войны, зайдя в магазин «Восточные сладости» на углу Арбата и Спасо-Песковского переулка, Ольга Владимировна вдруг услышала за спиной знакомый голос: «Богиня, когда вы будете моей?» - рядом стоял седой генерал. Они поговорили, но кончилось все как в Евгении Онегине: «Но я другому отдана и буду век ему верна!»
Вставка к главе «Наши соседи»
Среди прочих правительственных заказов Н.П.Смоляк должен был нарисовать плакат «Дружба народов», на котором четыре молодых человека, плечом к плечу шли навстречу светлому будущему - белый, китаец, араб и негр. Если с первыми тремя у Смоляка все было в порядке, то негр ему никак не удавался, и он попросил меня найти для него модель в МГУ. Я согласилась, и вскоре, как сейчас помню, в Клубной части центрального здания столкнулась с красивым стройным «афроамериканцем». Этот молодой человек оказался Джимом Патерсоном, которого в детстве сняли в знаменитой картине «Цирк»; (он изображал сына героини Любови Орловой, сбежавшей из Америки от преследований из-за темнокожего ребенка; в финале картины зрительниц призывали рожать детей любого цвета кожи). Узнав о трудностях художника, Джим охотно согласился позировать, и несколько раз приезжал в нашу квартиру.
РАЗВЛЕЧЕНИЯ
На Арбате было четыре кинотеатра: «Художественный» (на Арбатской площади, функционирующий и теперь); «Наука и знание» - на втором этаже дома рядом с рестораном «Прага»; «Карнавал» - рядом с Криво-арбатским переулком, и «Арс» - в доме № 51, где жили герои книги Анатолия Рыбакова «Дети Арбата». Самым простецким был Карнавал, билеты там были по 20 копеек (билет на метро – 5 копеек). В «Художественном» перед вечерними сеансами играл эстрадный оркестр, работал буфет, и билеты туда были дороже. После войны показывали много прекрасных трофейных фильмов, и народ в кинотеатры ломился. Мне запомнились «Петер», «Королевские пираты», «Двойная игра», «Сестра его дворецкого», «Призыв судьбы», и, конечно, «Тарзан». Успех «Тарзана» был невероятный, чтобы попасть на него, мы с мамой выстояли длиннейшую очередь в «Арсе» (впрочем, очереди были всегда и везде). Мальчишки повсюду кричали, подражая Тарзану и обезьяне Чите.
Наша семья часто ходила в Большой и Малый залы консерватории, - от Арбата все близко. Очень часто посещали Оперную студию при Консерватории, которая находилась опять же рядом – на улице Вахтангова. Там собиралась вся арбатская интеллигенция, в антрактах не успевали раскланиваться с друзьями. На «Дон Жуана» ходили раз двадцать и проигрывали дома на рояле; «Севильского цирюльника» слушали много раз, и ни разу не попался хороший граф Альмавива, но всегда – прекрасный дон Базилио - в отличие от басов, хорошие тенора на Руси рождаются редко. В Большом театре в то время огромным успехом пользовались два тенора – Сергей Яковлевич Лемешев и Иван Семенович Козловский. У каждого из них был свой «штат» поклонниц - «лемешистки» и «козлинистки», воевавших между собой настолько, что дело временами доходило до драк. Ни папе, ни мне сладкие голоса этих певцов категорически не нравились. Козловский жил в Снегирях по другую сторону железной дороги, и когда мы слушали его по радио, папа часто говорил: «Все, пора идти стрелять в него солью из поганого ружья!» И надо же было случиться, что зимой 1992-93 года, уйдя раньше с какого-то сборного концерта, я очутилась у подъезда рядом с Козловским и сопровождавшей его немолодой женщиной.Нижняя часть его лица была укутана шарфом. Перед нами громоздились сугробы снега, которые надо было преодолеть, чтобы пробраться к машинам. Иван Семенович нисколько не сомневался, что ему помогут. Он сделал руку калачиком, и мне ничего не оставалось, как подхватить его под руку. Когда мы пробрались к его машине, он повернулся ко мне, посмотрел в глаза и поцеловал мне руку. Дорого дала бы за это какая ни - будь его обожательница!
В мои школьные годы, когда тетя Милуша работала помощником режиссера во МХАТе, мы просмотрели много спектаклей этого театра . В Большой ходили редко.
Из спортивных развлечений было популярно катание на коньках. Чаще всего ездили в Парк культуры и отдыха, где на зиму заливали большую территорию. Перед кассами на площади вас встречала черная толпа – надо было простоять в очереди, чтобы купить билет, а затем в раздевалке, чтобы сдать пальто. Каталась я в собственноручно сшитом байковом костюме – настоящий спортивный костюм можно было получить, если ты занимался в спортивном обществе. Каталась я на «гагах», и весьма посредственно, а моя соученица Галя Бессарабова бегала на низких длинных «норвегах», и очень хорошо.
К моим личным развлечениям можно отнести шитье, вязанье и хождение по магазинам в поисках материалов для них. Шитью я не училась и руководствовалась в основном книгой «Домоводство», но тем не менее шила себе все - не только платья, , но и пальто, и папе домашний пиджак, и раза два меня останавливали на улице, чтобы узнать, где мне шили эти вещи. У меня было два «придворных» магазина - «Ткани» у Киевского вокзала (за мостом на набережной) и ГУМ, куда я ходила пешком. Большей частью мои походы заканчивались ничем - не было ничего подходящего. На обратном пути я, уставшая и разочарованная, садилась в метро на площади Революции. Спускаясь на эскалаторе, я видела внизу черную кишащую толпу, стремящуюся скорее войти на эскалатор, идущий вверх, и думала: «Естественно, что ничего нельзя купить - вон сколько людей, и всем надо и есть, и красиво одеваться. Разве может на всех хватить?» Я не думала, что доживу до той поры, когда с избытком будет всего хватать на всех, были бы деньги, и не надо будет тратить свою единственную жизнь на бесплодные поиски элементарно необходимых вещей.
НАХАБИНО
Мой отец более 20 лет заведовал химической лабораторией в Научно-исследовательском инженерном институте сухопутных войск, расположенном в подмосковном Нахабине. Работа была ответственная, нервная, дорога, с учетом одной железнодорожной колеи и приблизительным расписанием – весьма утомительная. Летом 1943 года мы снимали в Нахабино небольшую террасу, а затем отцу выделили двенадцатиметровую комнату в трехкомнатной коммунальной квартире на втором этаже только что отстроенного деревянного дома – барака для сотрудников института. В этой комнате вплоть до 1950 г отец через день ночевал, чтобы не ездить из Москвы ежедневно. Мы же с мамой пользовались любым случаем, в том числе моим прогулом школьных занятий, лишь бы остаться в Нахабино. Все каникулы я тоже проводила там. Летом туда же приезжали гостить мои двоюродные сестры и брат Глеб Соловов, спали на полу. Вставка При нас в конце и после войны строили соседние бараки. Строили пленные австрийцы под присмотром конвоиров с винтовками. Мы, дети, играли неподалеку. Мне запомнился один яркий майский день, когда Глеб, оставив игру, подошел к одному из пленных и заговорил с ним по-немецки. Австриец был потрясен. Он схватил Глеба на руки, обнял, стал говорить, что на родине у него тоже остался сын, и что он не хотел воевать и хочет скорей вернуться домой. На глазах его были слезы. Конвоир прикрикнул на Глеба и в последующие дни близко не подпускал. Австриец махал нам и улыбался издали.
В начале лета 1946 г Глеб трагически погиб - утонул среди бела дня в небольшом прудике в парке Сокольники. С двумя мальчишками он пошел купаться, и, поскольку плавать они не умели, вместо надувных кругов, которых в то время не было, использовали надутые воздухом наволочки. Наволочка у Глеба быстро намокла и набрала воду, он стал тонуть. Вместо того, чтобы звать на помощь, мальчишки подхватили свои вещи и убежали. Пришедшей вечером с работы тете Тамаре (дядя Шура был в экспедиции) они сказали, что не знают, где Глеб. Полночи она бегала по парку и звала его. Днем тело всплыло.
Я была очень привязана к Глебу. От меня долго скрывали его смерть и придумывали разные предлоги, из-за которых он не появляется, пока мне со злорадством (она знает, а я нет) не просветила соседская девчонка, подслушавшая разговор мамы с Борисом Петровским. Не буду рассказывать, что со мной было. Думаю, что вся моя жизнь сложилась бы по-другому, останься он в живых.
*****
Мама через день ездила в Москву красить, а я должна была кормить отца обедом. Часов не было, и нужно было не прозевать заводской гудок, чтобы поставить разогревать еду на керосинку, которая стояла тут же в комнате. Если отец знал, что не сможет прийти на обед, то брал с собой два ломтя черного хлеба с маслом, завернутых в тряпочку защитного цвета – образчик ткани, использовавшейся при испытании красителей на светопрочность. Полиэтиленовых мешков еще не было в помине. (Из-за прозрачного мешка стоимостью 7 копеек, который одна из соседок нашей арбатской квартиры (дворничиха) повесила в кухне сушить, а другая соседка (гардеробщица) его якобы украла, произошла драка, но это было уже в 60-е годы). В 40-х годах обходились так называемыми «авоськами» (крупноячеистыми веревочными сетками) или холщевыми и дерматиновыми сумками.
В Нахабинском доме было дровяное отопление и канализация, но пользовались уборной (слово «туалет» в те времена не употребляли) только в крайнем случае, т. к. железные трубы были разъедены, и посетители приносили с собой ужасающую вонь. В качестве альтернативы на улице под окнами стоял досчатый сарайчик с буквами «М» и «Ж». Летом в любую жару моментально захлопывались все окна, когда появлялся ассенизатор - чистить выгребные ямы. Он приезжал на телеге с бочкой, которую тащила понурая лошаденка, и неторопливо орудовал черпаком на длинной ручке. Закончив работу, вытирал руки о хвост лошади.
Кроме керосинок, готовили в комнатах на плитках с открытыми спиралями, но это было запрещено. Специальная служащая по фамилии Баратова периодически ходила по квартирам с обыском - ловить и штрафовать нарушителей. Как только она где-то появлялась, тот час разносился слух: «Баратова идет!», и все прятали плитки кто куда. Однажды у соседей чуть не случился пожар, т.к. пришлось спрятать под одеяло раскаленную плитку.
Детей в бараках было много, и жили мы очень весело. Играли в мяч, в прятки, в 12 палочек, «штандер», классики, круговую лапту, городки, ножички, катались стоя на веревочных качелях и качелях из доски, прыгали через скакалки, крутились на турнике – трубе, прибитой к двум молоденьким соснам прямо перед домом. У меня же была идея фикс – построить домик или какое-то убежище. Я пробовала различные варианты, но пришлось остановиться на землянке, которую мы с мальчишками рыли несколько дней перед окнами и даже сумели накрыть крышей из веток. Довольные, мы ушли домой обедать, а когда вернулись к землянке, обнаружили в ней кучу свежего дерьма. Я расплакалась, но от идеи не отказалась, просто перенесла ее осуществление в менее людное место. Позднее я поняла, что важен сам процесс постройки.
Летом по утрам я читала по-французски, а позднее стала заниматься английским языком с Валентиной Александровной Маршак, красивой еврейкой, прозванной отцом «Амнерис». Она недавно вышла замуж за своего бывшего ученика, слушателя Военной академии в Ленинграде, где преподавала английский, и откуда они были вынуждены уехать. С ее сыном от первого брака, Вовой, я дружила. У Валентины Александровны, единственной в доме, имелся телевизор, и к ней беззастенчиво напрашивались все соседи. Это был КВН с крошечным экраном, но по тем временам – настоящее чудо. В их тесную комнату набивалось до пятнадцати человек, сидели «до упора». Однажды во время передачи я обернулась назад и увидела, что хозяева, забившись в угол, страстно целуются.
*****
Летом 1946 года мама была вынуждена лечь в Боткинскую больницу, где ученик П.Д Соловова – А.Д. Очкин, сделал ей небольшую операцию. Со мной в Нахабино жила тетя Вера.
Больница им. Боткина, 10 корпус, палата № 147, Ксении Петровне Солововой.
21 июля Воскресенье)
Мамуля! Сегодня мы ждали Мишу /племянника С.В.Х/, а папа утром уехал к тебе. Утром мы пошли на картошку. Набрали ; килограмма. Пришли, а Миша не приехал. Тогда тетя Циля /Ванхадло, сотрудница лаборатории С.В.Х/ сказала, что приехал какой-то очень – очень большой мужчина, очень – очень маленькая дама и маленькая девочка, лет восьми. Мужчина оставил пиджак и чемоданчик, и они пошли искать нас на картошку, так как девочка знает, где картошка. Потом пришел дядя Боря /Петровский/ и сказал, что дядя Шура/ А.П.Соловов/ Софья Борисовна - его жена/ и Иришка / его падчерица 11 лет/ сидят у пруда. Когда они пришли, мы все пообедали и пошли в лес. Время мы провели хорошо. Вечером они уехали.
В субботу я кажется потеряла мячик (маленький), но наверное он завалился куда – ни будь.
Я очень скучаю по тебе и мне без тебя грустно.
Выздоравливай скорей.
Целую. Твоя Маша.
22 июля.
Милая Мамуня! Мы встали поели, пошли в каптерку. Оказались мы первыми, быстро получили весь паек и пошли домой. Потом мы купили огурцов, взяли хлеба и пошли в лес. Потом пришли домой, разогрели суп и накрыли на стол. Пришел папа, мы пообедали и легли отдыхать. После отдыха я играла с Таней /соседкой/, а потом пошла на огуречный огород, сорвала два больших огурца, и еще там много маленьких. Когда ты приедешь, будет много огурцов. Я по-французскому занимаюсь хорошо: у меня шесть единиц, а из них 3 с плюсом. Потом я сбегала за морковью. Всем давали по 4 пучка, а нам дали 9 п. моркови и 1 п. свеклы. Я полила огурцы, поужинали и легли спать.
Целую тебя крепко.
Скорей освобождайся от бога медицины Эскулапа (Очкина).
Твоя Маша.
К.П.Соловова из Боткинской больницы. Воскресенье
Здравствуй моя дорогая Машуня!
Если у меня все пойдет так же благополучно, как идет до сих пор, я дня через 2 - 3 буду уже дома. Чувствую я себя хорошо, уже сегодня с утра я ем все, и уже больше не с сухарями, а с настоящим хлебом. Дорогушенька моя, золотая девочка, я очень много о тебе думаю, знаю, что ты меня не огорчишь, и слушаешься тетю Веру. Как вернусь домой - будем праздновать твое рождение, мое выздоровление и папино рождение, которое мы пропустили - все вместе. Закатим пир на весь мир. Ты сейчас заранее придумай, чем мы будем угощать и какой сделаем обед. Твой подарок - синее платье - подвигается очень быстро, и получается так красиво, что даже сбегаются больные из других палат - полюбоваться.
Смотри, не проштрафься, накапливай колышки на печке /за трудовые успехи и занятия французским/, и я тогда тоже расстараюсь. Я получила здесь в больнице письмо от Сони Пестель .Она заехала очень далеко /в экспедицию/, но очень довольна и целует тебя крепко.
Целую тебя крепко, «как следует», как ты говоришь. Твоя мама.
Я очень рада, что наш огород поспевает, и что дожди его поливают, не дожидаясь ленивой девочки, которая то ли польет его, то ли забудет. Не объедайся, пожалуйста ягодами и не ешь пыльных огурцов прямо с грядки. Поцелуй от меня тетю Веру тоже «как следует».
23.7..46. 23 часа
Дорогая Киндрай!
После исчерпывающих писем Маши – мне, по правде говоря, в моем «заезженном» состоянии и писать нечего. Но одну интересную вещь тебе сообщу: у нас появился один удивительный майор, говорящий по- французски, итальянски, испански, немецки и английски (подчеркнуты языки, на которых он говорит, как по-русски, т. е. столь же хорошо, ибо он – русский; ему лет под 60, он прекрасный химик-технолог и вообще…гений, но, кажется, не без инфернала. Звонил сейчас А.Д. Очкину. Приезжала В.И.Медведева по делам, обедала и работала до 21 часа (до 19 час в лаборатории, потом дома). Я ужасно устал и забыл даже ключ от комнаты в двери (Циля сдала его!) Боря говорит, что я – автомат. С.Х.
В папином письме речь идет о Николае Сергеевиче Позднякове. Он был намного старше папы, прошел войну в Испании, имел катаракту на обоих глазах, носил очень сильные очки. Он стал папиным близким другом, часто бывал у нас в гостях, они с папой говорили по-французски и читали друг другу Бодлера. Меня тоже заставили выучить стихотворение Бодлера, начало которого я до сих пор помню наизусть, но философский смысл которого в свои 10 лет понимала плохо. Отец относился к Николаю Сергеевичу с огромным уважением, а мама, чтобы порадовать, жарила для него шампиньоны, которые он очень любил. За этими шампиньонами мы с мамой ходили далеко на пастбище, где они росли в изобилии, а местные жители топтали ногами, считая поганками. В 1949 году на волне возобновившихся сталинских репрессий Николай Сергеевич был арестован. Отец страшно переживал его арест и все повторял: «Какие негодяи, схватить старого, почти слепого человека!» Долгое время мы жили под страхом ареста отца.
А.П.СОЛОВОВ
Под страхом ареста дяди Шуры - Александра Петровича Соловова, жила вся семья после его возвращения из годичной командировки в США в 1947 г , о чем он написал в своих воспоминаниях. «Это был еще послевоенный период продолжавшейся дружбы США с СССР, правда, уже ослабевавшей с каждым днем. Я жил в городе Талса в марте 1947 г вместе с Г.К. Волосюком, в ту пору заместителем Министра Геологии СССР. Я занимал должность 1 заместителя Начальника Главка (Главного инженера), и хотя днем мы работали врозь, вечером встречались ежедневно и обменивались впечатлениями. За Волосюком на своей автомашине по утрам заезжал президент буровой фирмы, человек очень богатый, однако сам сидевший за рулем. По пути шла непринужденная беседа. Вот как она развивалась в один из дней по рассказу Волосюка.
Президент (шутливо): Вот вы, русские, так любите негров, заберите их всех от нас!
Волосюк ( В тон, тоже шутливо): Ну что ж, негры - народ трудолюбивый. Сколько их у вас – 15 миллионов? Забираем, я согласен.
Президент: Вот хорошо! А что вы нам дадите взамен?
Волосюк: Взамен? Заберите у нас всех наших евреев!
Президент (в восторге от хорошей шутки): O, no, sir, no! Хохочет и долго повторяет: O, no, sir, no!
Я пожурил Г.К. за неосторожные разговоры, и забыл об этой истории, однако через 3 – 4 месяца, уже после возвращения Волосюка в Советский Союз, ко мне в гостиницу все в той же Талсе зашел весьма взволнованный советский инженер из Киева со словами: «Вы знаете, какую антисоветскую клевету я сегодня слышал на фирме? Говорят, что Г.К.Волосюк сказал кому-то из американцев : «Отдайте нам ваших негров и заберите у нас всех наших евреев! Вы подумайте, какой гнусный вымысел!»
В последних числах декабря 1947 я высадился с борта парохода «Аскольд» в порту Одессы, где на набережной, к моей неожиданной радости, меня встречала моя жена Соня. Первое, что мне сказала Соня, было: «Милый, тебя посадят! Это ужасно, что у нас сейчас творится!» На мои возражения: «За что же, я ни в чем не виноват и т.п.», ответ был один: «Ты был за границей, тебя посадят!»
В Москве на Киевском вокзале, куда мы с Соней приехали через пять дней, меня встречала моя сестра Ксения, и на перроне, ее первыми словами было: «Шура, тебя посадят, ты не подозреваешь, что сейчас творится…» Через 2 – 3 дня я встретился со своими двумя другими сестрами, Машей и Олей, и от одной из них я услышал те же слова. Я и сам быстро понял, что за время моего годового отсутствия сдвиги произошли весьма заметные. Была объявлена всеобщая «борьба с иностранщиной», изгонялось всякое упоминание о чем-либо хорошем зарубежном, предавать поношению все иностранное – поощрялось. Под рубрику «космополитов» или еще «безродных космополитов» одновременно попали все евреи. Я, вернувшийся из Америки (худшей из стран), несомненно, был потенциальным «космополитом (хоть я и русский). Достаточно было бы мне о чем – ни будь американском отозваться одобрительно, не дай Бог в присутствии нескольких посторонних лиц – это уже «буржуазная пропаганда, статья 58, тюрьма!
Мой отчет о командировке, написанный еще в Америке «Аэромагнитометрия в США», который я еще там размножил в 15 экземплярах, потребовался лишь какому-то Морскому штабу, а в Министерстве геологии это было никому не нужно, более того – опасно проявить интерес к сообщению. О командировке я так публично в Министерстве и не отчитался.
Вот в этой-то обстановке Соня и потребовала от меня в самой категоричной форме, чтобы в течение целого года по возвращении из США у нас дома не бывал никто, и чтобы мы никуда не ходили в гости – только таким образом, как она считала, можно избежать доносов, обвинений в «преклонении перед иностранщиной» или, что еще страшнее – в «буржуазной пропаганде». Требование Сони было столь настойчиво, она даже плакала, что мне оставалось только подчиниться. Зато непрошенные «гости « являлись регулярно – под видом разных «страховых агентов», «обследований» и «проверок» являлись люди, в которых достаточно легко было признать агентов МГБ.
Жили мы тогда до смешного бедно: стол, шкаф, продавленный диван, кровать Иришки; в комнате на подоконнике – кастрюли с супом, тут же на вешалке пальто, полотенца, калоши… Комната 18 кв.м. на троих. В квартире 9 комнат, 40 человек Вероятно, агент уходил удовлетворенным.
На работе, в Министерстве геологии, в течение 1948 – 49 годов разные лица несколько раз «по секрету» мне говорили: « Вы знаете, Александр Петрович, меня вчера вызывали в МГБ, спрашивали о Вас, что Вы за человек, о чем разговариваете с людьми и т.п.» Одновременно и о Соне на работе неоднократно справлялись и запрашивали ее личное дело «органы».
После возвращения из США были расстреляны: А.П.Серебровский, Б,П, Некрасов, позднее арестованы проф. М.П.Русаков, проф. В.М.Крейтер, и это была обычная судьба специалиста, побывавшего за границей.
На меня было три доноса от конкретных людей в Министерство геологии СССР, несомненно, были и в МГБ. Но чудо - арестован после возвращения из США я все же не был…»
«Чудо» разъяснилось через несколько лет, когда Александра Петровича «выслали» на работу главным инженером в Турланскую геофизическую экспедицию в Среднюю Азию под негласный надзор начальника экспедиции, коммуниста Сергея Александровича Пояркова. Здесь «органы» допустили грубейшую ошибку, не выяснив характер личных отношений Соловова и Пояркова, которые хоть и недолго работали вместе в 1930 г.,и жили в разных городах, но сохранили самые лучшие дружеские отношения. Через несколько месяцев напряженной совместной работы С.А.Пояркова вызвал капитан МГБ Купцов, надзиравший за Турланской экспедицией, и предложил ознакомиться с личным делом А.П.Соловова, которое ему переслали из Москвы. Вернулся Сергей Александрович испуганным и, сразу же придя к Александру Петровичу, рассказал содержание «досье». Кроме показаний Волосюка о признании Соловова, что побывать в Америке было его самой заветной детской мечтой, там было еще много любопытных документов. Но самым интересным было то, что в США для надзора за Солововым был приставлен некий полковник Воробьев, о существовании которого тот, естественно, не подозревал. Из сообщения полковника Воробьева следовало, что в период пребывания в США Соловов продал американцам секрет аэромагнитной съемки. Ясно, что за такую «продажу» полагался арест и расстрел. Однако из тех же документов досье следовало, что по мнеию полковника Птичкина, в свою очередь надзиравшего за Воробьевым, доверять сообщению полковника Воробьева нельзя, т. к. он, по-видимому, двойник и сам завербован американской разведкой.
Донесение полковника Птичкина, надзиравшего за Воробьевым, могло быть столь же примитивным вымыслом, как и «продажа секрета» А.П.Солововым. Но весьма вероятно, что вместо Соловова был расстрелян Воробьев.
«Да здравствует жизнь и шпионы – двойники!» - так закончил дядя Шура этот свой рассказ.
Вставка в конец главы «А.П.Соловов»
Кроме семейных встреч, мы с дядей Шурой изредка встречались случайно в Главном здании МГУ, где он в течение 30 лет был профессором кафедры геохимии геологического ф-та. В одну из таких встреч в 80х годах он шел из поликлиники и был невесел. Диагноз был неутешительный и при этом врач сказал ему: «Сердце у вас здоровое - легкой смерти не ждите». Благодаря лекарствам, которые присылала из Франции его приемная дочь Ириша Пестель, удалось продлить ему жизнь на несколько лет. Я навещала его очень часто в Академической больнице, а затем дома на Смоленской улице и стала записывать его воспоминания. Он и раньше записал уже очень многое.
Как-то утром я принесла продукты к ним домой, и первый вопрос дяди Шуры был: «Знаешь, о чем я жалею больше всего в жизни?» Продолжение было неожиданным: «Больше всего я жалею о том, что однажды в экспедиции одна молодуха заступила мне дорогу и пригласила попариться вместе в бане. А я отказался, потому что шел с рулоном графиков подмышкой делать доклад!» В другой раз дядя Шура признался, что до сих пор держит обиду на свою сестру Ксению, которая в 1922 году подарила ему шоколадку, а потом переложила в карман Степки Перфильева, в которого была влюблена. Пришлось маме срочно идти просить у брата прощения.
В память об его отце, П.Д.Соловове, Александру Петровичу сделали операцию в Институте урологии АМН вне очереди, но болезнь развивалась, и 2 апреля 1993 г. его не стало. Похоронен он на Новодевичьем кладбище. На огромном валуне лаконичная надпись: профессор Петр Дмитриевич Соловов (1875 - 1940), профессор Александр Петрович Соловов (1908 - 1993).
В 2008 г. к 100-летию со дня рождения профессора Александра Петровича Соловова, одного из основоположников геохимических методов поиска полезных ископаемых, был выпущен специальный сборник «Прогнозно- поисковая геохимия. Современное состояние и перспективы развития», в котором рассмотрено многогранное научное наследие А.П.Соловова, опубликованы теплые воспоминания о нем многочисленных учеников и сподвижников и его собственные воспоминания.
ВОРОБЬЕВЫ
Муж маминой сестры Марии Петровны Солововой, Николай Павлович Воробьев, родился 4 октября 1904 г в селе Левашово Солигаличского р-на Костромской области. С ранних лет был пастухом у себя в деревне, но за пазухой носил Ницше (!?) В 15 лет отправился в Ярославль, где окончил рабфак, и где продолжал увлекаться философией, но один из учителей отговорил его, сказав фразу, передающуюся в семье из поколения в поколение: «Голубок, не надо заниматься ерундой, займись делом!» И Николай уехал в Москву и поступил во 2-ой Мединститут; там он и познакомился с Марусей Солововой. После окончания Института оба работали в Московской областной психиатрической больнице в Мещерском. По специальности Н.П.Воробьев был психиатром, и еще до войны написал брошюру о самоубийствах в армии. Жили они гражданским браком. В 1934 году у них родился сын Всеволод, в 1936 г. - дочь Татьяна. Как все врачи, оба были военнообязанными, Николая Павловича в 1940 году мобилизовали, и с семьей отправили в Латвию. Когда умер дедушка Петр Дмитриевич Соловов, вся семья Воробьевых поехала на похороны в Москву, и там осталась. Это спасло им жизнь, т.к. пароход, на котором в начале войны русских эвакуировали из Латвии, наскочил на немецкую мину, и все погибли . В начале войны Тетя Маша с детьми уехала в эвакуацию к свекрови, под Солигалич. Туда же, но в соседнюю деревню, поехала Берта Вас. Круземан, которую выслали из Москвы, как немку, и с ней Тася. Тетя Маша заведовала больницей, условия работы были тяжелые. Иногда ей приходилось ходить на вызовы за 40 км, нередко босиком по остаткам снега. Отношения среди врачей были очень хорошие, сердечные. В Солигаличе Сева получил заражение крови, а поскольку в пять лет после скарлатины онуже имел порок сердца, то едва не умер. Его спасла врач по фамилии Капица.
Николай Павлович прошел всю войну, воевал под Сталинградом, был в Берлине и даже в бункере Гитлера. После войны в армии прокатилась волна самоубийств, и тут руководство вспомнило о брошюре Н.П.Воробьева. Он был вызван в Москву, туда же вернулась семья. В 1948 году родился третий ребенок - Володя. Большая семья не могла ютиться в одной комнате на Арбате, и тетя Маша на паях еще с одной семьей (временно) купила полдома в Болшево. При покупке Воробьевы влезли в огромные долги, которые выплачивали много лет. В это же время в армии решили навести порядок с регистрациями браков, т.к. наблюдалось много случаев, когда на одного и того же мужчину пытались претендовать одновременно «довоенная жена» и «фронтовая подруга». Пришлось Николаю Павловичу Воробьеву и Марии Петровне Солововой после 15 лет жизни «в грехе» вступить в законный брак. При заполнении анкет написали: «Жених - трое детей», «Невеста - трое детей».
ДНЕВНИК СЕВЫ ВОРОБЬЕВА
(Сына Марии Петровны Солововой и Николая Павловича Воробьева)
Начат 1 ноября 1948 года (Севе 14,5 лет), окончен 19 мая 1949 года (Севе 15 лет)
1/Х1-48г. Поселок «Старые Горки»
Сегодня вздумал вести дневник, не знаю, что из этого выйдет.
Встал сегодня в начале девятого, вообще я встаю поздно, не то, что вильбайцы/*персонажи книги Тальбота Рида «Старшины Вильбайской школы»/, потому что я хожу в школу к 2 часам.
Взялся было учить уроки - бросил, прочитал только один раз урок по географии. Сегодня меня должны спросить, так как я здесь недавно и нет еще отметок по географии, по немецкому, по химии, по истории. Немецкий учебник у меня совсем другой, немка говорит, что он совсем не нужен. Немка здесь очень плохая, у нее плохой выговор. Если меня спросят по истории, я не пойду, потому что я материал еще плохо усвоил (они нас обогнали здорово!) и скажу, чтоб спросила в следующий раз. По истории учительница хорошая.
Уже третий день на улице лежит слой белого, пушистого, не тающего снега. Я думаю, что этот снег и не растает. Наступила зима!
В субботу, 30 числа я в школе не был. В воскресенье не ездил заниматься (я езжу учиться рисовать), потому что заболел ангиной. Болело горло, лежал в постели и прочитал второй раз книгу Тальбота «Старшины Вильбайской школы»; чудесная книга. Очень жаль, что сейчас нет таких школ, я бы сейчас же пошел в нее учиться.
Сегодня я в школу тоже не пойду, болит голова и завалило нос.
Приехала Танька, сестра; привезла кусочек бисквита, печенку, семечек и пирожок; я все сейчас же съел, семечек поел немного, не все.
Заболела голова, пошел за керосином. Пришел, обедать не стал, лег спать. Спал плохо. Немного поел супу и лег опять. .
2/Х1 -48г. Старые Горки.
Сегодня проснулся в 6 ч 27 м. Голова прошла и не болит. Сегодня мама уезжает в Москву рано. Володичка (мой брат, ему 8 месяцев) не спит. Встал в 7 ч.30м. Поел мяса, выпил чая с хлебом. Уложил Володичку спать. Надо чем ни - будь заняться. Начал читать книгу Т.Г.Шевченко «Художник» - захотелось рисовать. Сейчас буду продолжать рисовать календарь для Берты Васильевны, я рисую ей календарь уже четвертый год подряд. Календарь не стал делать. Сделал февраль для своего «исторического» календаря. Полез в шкаф, достал книгу Е.Ефимовой «Рыцарство» - книга хорошая, надо ее прочитать. Начал срисовывать оттуда рисунок «Замок Х11 - Х111 веков. Нарисовал 1/3, получается, кажется, ничего. Был бы получше карандаш - вышло бы лучше. Сейчас 2 часа. В 3 часа надо кормить Володичку. Танька уйдет. Скоро должна приехать мама.
Приехала мама, привезла много хорошего (она ездила получать паек): ветчины, шпика, масла, печенья, консерв, рыбы, сыру. Я сразу поел хлеба с ветчиной и сыром и выпил чаю с печеньем. Ну, на сегодня хватит, а то очень уж я расписался.
3/Х1-48г. Старые Горки.
Начал вставать в 7 ч.50 м. Потратил на утренний туалет 12 минут. В школу сегодня опять не пойду. За завтраком съел холодного мяса с горчицей и стакан кефира.
Повесил над своей кроватью портреты Ленина и Сталина. Вырезал я их из газеты. Когда немного обживемся, то купим настоящие портреты Ленина и Сталина.
Вышел на улицу. Поколол, попилил и потаскал дров, поиграл с нашим соседским мальчиком Сашей, ему всего лишь 3 года. Пришел; съел бутерброд с салом. Сейчас уже 12 ч.45м, в это время я всегда ухожу в школу. Сейчас буду читать «Рыцарство».
4/Х1 - 48г. Старые Горки.
Сегодня вставать начал в 8.40. «8.40» - так прозвали парикмахера в книге «Сын полка».
Сегодня пойду в школу. Сегодня география, химия, конституция - по ним меня должны спросить, особенно по географии. Сейчас уже одиннадцатый час, через два часа надо уходить. Надо поучить уроки.
Пришел в школу. Дорога очень грязная. Снег почти весь сошел.
Первый урок - конституция. Писали контрольную работу. Каждому дали отдельные вопросы. Вот вопросы, доставшиеся мне:
1) Почему наше государство называется социалистическим и государством рабочих и крестьян.
2) Когда впервые зародились Советы? Что представляют собой Советы? Роль Советов в Великую Отечественную войну.
3) Чем является труд в социалистическом обществе и капиталистических странах?
На все эти вопросы я быстро ответил.
Второй урок - литература. Разбирали изложение (я его не писал). Изложение написали скверно. Писать здесь ребята совсем не умеют. Один мальчик написал на 5, две девочки - на 5-; это из 35 человек. 5 человек написали на 2.
На географии меня не спросили. На химии спросила. Похвалила за тетрадь. В субботу мы может быть уже не будем учиться. Это было бы очень хорошо. Тогда бы отдыхали три дня: субботу и октябрьские дни 7-ое и 8-ое.
5/Х1 - 48г. Старые Горки.
Встал сегодня около восьми. Мама поехала за разными покупками для праздника 7 ноября. У нас наверно будут гости.
По конституции я написал работу на 5, но учительница сказала, что ничего мне не поставит, потому что, говорит она, если я поставлю тебе пять - это слишком много за одну только работу, а четыре, дак ты у меня может быть во второй четверти будешь отвечать на пять.
Мама мне купила колбасы, я ее очень люблю и давно не ел. Еще мама привезла нам по груше и по два яблока.
8/Х1 - 48 г.
Встал не очень рано. Ели пирог с яблоками, пили чай и кофе.
Пошел наверх. Стал рисовать один из домов отдыха ЦК партии. Немного порисовал, пошел домой, а после обеда кончил. Этот бы вид хорошо было бы нарисовать акварелью или масляными красками.
Нашел случайно портреты Ленина и Сталина, нарисованные красками. Газетные портреты снял, повесил эти. Кончил читать «Художника». Мне очень жаль юношу, которого там описывает Шевченко, из него мог бы выйти знаменитый художник.
От нечего делать взял «Приключения Тома Сойера» - прочитал 109 страниц и лег спать.
12/Х1 - 48 г. Старые горки.
Проснулся рано, встал тоже, потому что мама уехала рано. Надо возиться с Володичкой.
Когда пришел в школу, стали играть в футбол: по снегу, маленьким мячиком. Я играл 25 минут, а другие - 30 минут.
11 -го был день рождения Танечки/Алпатовой/, двоюродной сестры, и мама привезла нам от них по куску домашнего торта, по куску кренделя и по мандарину.
Лег спать около 10 часов.
13/Х1 - 48 г. Старые Горки.
Встал, сделал зарядку и пошел с папой пилить дрова. Потом расколол их и стал завтракать.
Сегодня меня спросила учительница по истории. Новое ответил, с грехом пополам ответил часть старого, а часть и совсем не ответил. На первый раз она поставила мне 3-, но сказала, чтобы повторял старое.
Нас отпустили, да и всю школу тоже, после четырех уроков. Не было немецкого и химии. Дома тоже света не было до шести часов.
Начал читать книгу Короленко «Сибирские очерки и рассказы». Мне книга нравится.
У меня теперь есть азбука Морзе, я ее списал у Кожевникова в физике (у меня физики нет, да и все равно, в новых книгах азбуки Морзе нет, а достать можно только новую).
21|1 - 49 г. Старые Горки.
Уже больше двух месяцев я ничего не записывал. 14 ноября я заболел. Заболели суставы рук и ног, а 18 ноября меня увезли в Боткинскую больницу. Там я пролежал два месяца, с 18/Х1.48 по 19.1.49г.
В больнице меня сначала положили в коридоре, потому что в палатах не было свободных мест. Там, в коридоре я пролежал три дня, а в воскресенье меня перевели в палату № 181. Положили напротив окна. В палате всего 14 человек, по пять человек у стен и 4 в середине. Я лежал в середине около недели. Палата эта очень веселая.
Спать ложатся около 11 часов, а встают в 6.3о - 7 часов. Мой сосед - Афанасьв Б.М. ходячий больной. Он мне наливает воды и подает мои продукты из-за окна. Но через 2 дня он перешел на другое место, и соседом у меня стал Морозов, тоже ходячий. Потом я перешел к стене, от двери влево. Там у каждого наушники. Мой сосед справа - Козырев Гена, 23 года, лежит уже 7 месяцев с полиартритом, сначала немного ходил, а потом стал ездить на коляске.
Посетителей к больным пускают только по воскресеньям от 3 до 6 часов, а передачу каждый день от 4 до 6 часов. К некоторым больным пускают ежедневно, и ко мне в том числе.
Сначала я думал, что мне будет скучно, но оказалось наоборот. Люди очень веселые. Все чего-нибудь рассказывают, смеются, рассказывают анекдоты.
Ел я сначала плохо. Суп больничный ел совсем мало. Меня там уговаривали, говорили «острижем наголо» и т.п.
В воскресенье пришла тетя Оля /Соловова/, прослезилась. Она мне принесла икры, рулет, дорогих конфет, яблок и мандарин. Я тогда принимал салицилку, и в голове шумело, плохо слышал и был в полудремоте.
Там я прочитал Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба», Шарля де Костера «Легенда об Уленшпигеле» и еще некоторые книги, а потом как-то надоело читать. Рисовал. Нарисовал на память Терентьеву В.Н., Грищенко Н.В., Райхену Иосифу и Мише Бубнову. Потом стал и читать, и рисовать все меньше и меньше.
С первого января начал ездить на коляске в уборную и понемногу ходить. Стал чаще пульс. Когда начал ходить много, пульс 116 - 96 уд/мин. Потом стал ходить меньше, только в уборную. Сначала хотели выписать в субботу 15 января, а потом назначили на 19 число.
Я никак не мог дождаться этого дня. Все сложил и ждал. Папа сказал, что приедет к 3.30, а я ждал с 3 часов. И вот, наконец мне сказали, что папа приехал. Я попрощался со всеми, пожелал выздоравливать быстрее, они пожелали мне не болеть, и я поехал домой.
Мне никак не верилось, что я сегодня буду дома. И вот, наконец я дома. Володичка стал гораздо больше, но мордочка совсем почти не изменилась. Он мне обрадовался.
Я пообедал и лег полежать. Посмотрел журнал «Огонек». На кухне Сергей Николаевич /сосед, Воробьевы купили полдома на две семьи вместе с С.Н./ соорудил приемник, он говорит громко. В спальне стоит кирпичная печка, в столовой - наряженная елка. Пришла из школы Танька. Сели пить чай. Зажгли елку. Сегодня как раз крещенье. Ну, теперь я дома.
Буду читать «Обломова», я его еще начал в больнице. Начал выписывать в тетрадь характеристику образа Штольца. Это мне пригодится.
В этом году на лыжах мне кататься не придется, сердце не позволяет. У меня был ревматический кардит.
22/1 - 49 г. Старые Горки.
Встал в 9.30. Болит голова, принял пирамидон. Вырвало два раза. Лег спать. Посмотрел книги «Люди с чистой совестью» и «Горе от ума». Немного поел за обедом. Сходил погулять. Стало лучше. Вечером ходили гулять целой компанией: я, Сергей Николаевич, Екатерина Васильевна, Саша,/соседи/ Танька и Бобик. Было очень весело. Сергей Николаевич всех нас возил. Бобик тоже возил пустые санки и бегал за всеми. Вечером отгадывали кроссворд, и мама читала вслух «Горе от ума».
23/1 - 49 г. Старые Горки.
Встал в 10 час. Голова не болит. Позавтракал. На улице мороз и ветер. Читал «Обломова». Вышел минут наверно на 5 на улицу. Побыл там с Сашулькой. Пообедал в 2.30. Сегодня по радио выступал Качалов. Читал из «Гамлета» (механическая запись).
После обеда не вышел погулять, лег отдохнуть. Поспал с часок. К Таньке пришли ее подруги, зажгли елку. Я читал «Обломова», потом ушел на кухню и слушал оперетту. Гулять сегодня не ходили. Вечером мама поджарила картошки на сале, потом почитала нам «Горе от ума».
Спать лег в 11 часов.
25/1 - 49 г. Старые Горки.
Спал всю ночь плохо. Володя плакал и мешал спать: он нездоров - прививается оспа. Проснулся тоже рано. Не выспался совсем. Папа нам купил всем по апельсину, и нам с Танькой по пирожному (сегодня Татьянин день и день рождения дедушки /П.Д.Соловова/. Ему было бы сейчас 74 года) После завтрака стал читать «Обломова», скоро кончу, очень интересно. Перед обедом вышел погулять. Погода хорошая, светит солнце, ветерок, снег немного тает. После обеда лег полежать. Читал. Принесли журнал «Огонек» №4. Всегда приносят в среду, а сегодня во вторник, и еще принесли письмо от Берты Васильевны.
26/1 - 49 г. Старые Горки.
Проснулся сегодня раньше, чем обычно. Ночью спал опять плохо, но лучше, чем предыдущую ночь.
Сегодня печку затопили раньше, топили больше, я буду мыться, не мылся уже 12 дней.
День сегодня хороший, солнечный. Сходил наверх, принес альбомы. Нашел свои три рисунка с натуры, нарисованные мною летом 1948 г в деревне: «Стог сена», «4 стога» и «Дом».
Пришел. Помылся. Лег в постель и стал читать «Обломова». . После обеда порисовал с «Огонька» Ленина и Сталина и пошел погулять. Пришел, порисовал и лег отдохнуть. Проснулся Володя. Встал, попил чаю и сел читать «Обломова»; к 7.30 кончил его. Теперь буду читать Тургенева.
Сегодня вечером мама кончит «Кентерберийское привидение». Мама дочитала нам. Очень интересно.
27/1 - 49 г. Старые Горки.
Встал сегодня в 9 часов. Ночь спал хорошо. Мама сегодня уезжает в Щелково за картошкой. Печка никак не может растопиться, потратил на нее много времени и бересты. Поел жареной картошки с мясом и выпил кофе. Начал читать Тургенева «Дворянское гнездо». Печку истопил. Володичку уложил спать. Сходил наверх. Принес игру «Головоломку». Начал складывать фигуры. Пришла мама. Проснулся Володя.
После обеда лег. Пролежал 2 часа, а поспал всего лишь с полчаса. Ходил с Сашей вдвоем гулять. Сашка залез в сугроб и потерял калош/у/. Он испугался и только твердит: «Пойдем домой к маме!» Подошли двое прохожих и стали помогать мне искать калош/у/. Потом я его нашел, и мы пошли домой. Дома печник ставит в столовой железную печку.
Вечером мама нам читала «Преступление Лорда Артура Севилля». Не кончила.
28/1 - 49 г. Старые Горки.
Встал в одиннадцатом часу. Голова немного болит. Попил кофе и вышел на улицу. Папа вчера купил книгу «История моего современника» Короленко, а мама купила «Педагогическую поэму Макаренко.
После обеда опять немного почитал, в 4 часа лег немного полежать. Проснулся Володя, он все кричит: «Дай, дай, дай!» - это его первое слово. Полежал до 5 часов. Поспать не удалось. Встал и пошел на улицу. Воздух свежий, хороший, но временами дует ветерок. Сегодня рассказ мама дочитала и еще прочитала маленький «Натурщик и миллионер». Я лежал на диване и слушал. Папа пришел раньше, в десятом часу.
29/1 - 49г. Старые Горки.
Мама с утра ушла в больницу, чтобы пришли ко мне взять на анализ кровь. На анализ кровь у меня возьмут завтра, придут на дом.
Гулять ходил с Сашей после обеда. Погода хорошая, звезды на небе яркие.
Вечером мама нам читала рассказы: «Счастливый принц» и «В саду великана».
30/1 - 49 г. Старые Горки.
Сегодня воскресенье. Предпоследний день месяца. Скоро Володьке исполнится 1 год, потом будут мои именины и день рождения. Мне исполняется уже 15 лет.
Пришли брать кровь после обеда. До обеда я лежал и читал «Дворянское гнездо» порядочно. РОЭ у меня, как я и предполагал, нормальное - 8 мм, гемоглобин она скажет потом.
Начал читать Макаренко «Педагогическую поэму» и прочитал сразу 62 страницы.
Сходил погулять. Сосны, как в сказке, все покрыты инеем. Очень красиво. Хорошо было бы сфотографировать эти сосны или нарисовать.
Вечером нам папа читал вслух отрывки из книги Короленко «История моего современника». Мы все смеялись.
Сегодня нам мама ничего не читала, она стирала.
1/2-49 г.Старые Горки.
Сегодня я сделал один рисунок с натуры - натурморт /так!/. Теперь я буду рисовать каждый день понемножку.
Немножко почитал, всего лишь 24 страницы. Сходил погулять. Снегу много, ветерок.
Вечером мама нам прочитала рассказ «Преданный друг». Папа вчера приехал раньше, чем всегда, в 9 часов.
2/2 -49 г. Старые Горки.
Мама сегодня поехала за пайком. Приедет не раньше 12. Вчера я нарисовал 2 рисунка с натуры. Читаю «Педагогическую поэму». Книга интересная. Сегодня мама нам тоже чего ни - будь почитает. Мама приехала в 1-ом часу. Привезла печенье, шпик и «свинятины».
Я после обеда немного поспал и сходил погулять. Сегодня мороз «здоровый» и погода хорошая.
Нарисовал рисунок с натуры - кофейник и стакан, но не оттушевал.
Сегодня у меня болит голова. И вчера вечером болела, и я лег спать в 10 часов. Мама нам вечером прочитала рассказ «Молодой король», он очень интересный.
5/2 - 49 г. Старые Горки.
Голова сегодня не болит. Читаю «Педагогическую поэму».
Сегодня я мылся. После мытья и обеда лег полежать. Не спал. Пульс сегодня чаще, чем всегда, около 100.
Погулял недолго. Сделал «поход» к «Правде» и немного подальше, а потом назад. Надо будет несколько раз на той неделе - раза три сходить к магазину, потому что скоро надо ехать в Москву на проверку в Боткинскую к З.Н. Прокофьевой и придется идти на Валентиновку. Погода сегодня хорошая. Немного светит солнце, ветерок, и морозец малюсенький.
С натуры ничего не рисую. Мне все кажется, что я рисую неправильно, а где неправильно, и как исправить - не знаю. Если рисую что ни - будь, вернее «чирикаю» что ни - будь, так и то все какие-то рожи, злые физиономии.
6/2 - 49 г. Старые Горки.
Мама сегодня два раза ездила. Один раз в Подлипки за картошкой, а другой раз в Москву , приглашала в гости на Володин день рождения тетю Олю и тетю Ксеню. Тетя Ксеня была как раз именинница и прислала нам гостинцев. Екатерина Андреевна /Кост/ прислала нам, троим детям, по шоколадному батону.
К Таньке пришла ее подруга Люда /Заренбина/. Мы все сначала смотрели фотокарточки. Взяли их сверху, складывали фигуры из «Головоломки», вечером играли в домино.
Сегодня я кончил «Педагогическую поэму» и начал читать рассказ Тургенева «Рудин», прочитал совсем чуть-чуть.
8/2 - 49 г. Старые Горки.
Дочитал «Рудина» и начал читать «Накануне». Сегодня я весь день читаю. У меня наверное грипп. Гулять ходил. Погода хорошая.
Папа приехал в 10 часов. Привез книжечку «Аленький цветочек». Она очень хорошо издана, в ней хорошие рисунки.
Принял 0,5 гр пирамидона и лег спать.
10/2 - 49 г. Старые Горки.
Сегодня я доделал календарь. Декабрь вышел не очень хороший - черноватый. Зато октябрь вышел ничего. На нем овощи, книги, яблоко. Сегодня не читал. Вчера принесли «Огонек». Мы с мамой вчера и сегодня решали кроссворд, но решили еще не весь. После обеда я сегодня полежал два часа, спал всего минут 20.
13/2 - 49 г. Старые Горки.
Вчера был Володькин день рождения. Мама испекла сладкий рассыпчатый пирог, папа привез коробку печенья «Пети Фур». Мы ее почти всю и съели, потому что гости не приедут все равно - очень морозно. Гулять в эти дни не ходил. Уже не чихаю и насморк стал меньше; пирамидон не пью. Все время стоят морозы, как -то даже был мороз -27 градусов.
Сегодня везде прибирались. Вымыли полы. Все - таки гостей поджидаем. Мороз сегодня поменьше. Мама испекла пирог с рисом.
Сегодня начал читать «Отцы и дети». Вчера рисовал Берте Васильевне и Тасе рисунки. Календари я уже доделал. Скоро будем отправлять. К Зинаиде Николаевне я завтра не поеду, еще насморк.
Пришла Танькина подруга Люда. Она принесла Володе маленькую-маленькую красненькую рыбку. Мы играли в домино, придумывали слова из слова. Она с нами обедала. За обедом я немного выпил, и вчера тоже.
Сегодня по радио передавали «Клуб знаменитых капитанов».
18/2 - 49 г. Старые Горки.
«Отцы и дети» я уже прочитал и еще прочитал несколько рассказов из «Записок охотника». Гулять вышел один день. День хороший, солнечный. Насморк все не проходит. Начал опять принимать пирамидон. Гулять не хожу. Принесли «Огонек». Мы на другой же день кроссворд отгадали, никак не можем отгадать 5 слов. 16-го вечером вздумали придумывать название нашему поместью, так, чтобы название было связано с Володей. Мама придумала - Володино, я - Воробьевка, Владимировское, Воробьиное гнездо; папа - Красное солнышко.
Вчера я нарисовал РОЗЫ с коробочки из-под шоколадных конфет. Получилось ничего.
Вчера пульс у меня был 108. Смерил температуру - 36,7. Начал принимать горячие ванны для ног. Вчера делал первую ванну. Ноги опустил в горячую - прегорячую воду.
21/2 - 49 г. Старые Горки.
Гулять не хожу. Продолжаю читать Тургенева. Вчера вышел на нашу терраску и стал делать, вернее, доделывать ящик для Володькиных игрушек. Доделал и сделал еще ящик для рассады. . Я сделал их из досок, там их много. Всего я был занят этой работой больше 4-х часов подряд. Пульс после этой работы - 108 уд/мин. Сегодня выборы в народные суды.
Вечером пришла Люда, мы играли в домино. Потом я стал делать Таньке тетрадь для стихов (у них в школе у всех девочек есть такие тетради, и они пишут стихи друг дружке). Нарисовал туда рисунок и вырезал картинки для нее.
Папа эту неделю был дома - у него грипп.
Сегодня я чувствую себя лучше после работы, чем вчера, только больно бок справа. После обеда лежал, но не спал - не дал Володька (он и сам не спал).
Скоро мои именины, а потом - день рождения! Уже 15 лет!
25/2 - 49 г. Старые Горки
22-го я сделал один ящик, а всего 4. Погода хорошая. Папа приехал рано, у них совещание, посвященное 31-ой годовщине Советской Армии, он на нем не был.
23-го мама уехала в Москву. Мы с папой остались вдвоем, потому что Танька ушла на утренник. Мама приехала в 6 часов. Привезла клей, календарь и мне подарок, завтра мои именины, но мне его сегодня не дала. Календарь и клей очень хорошие. Еще мама купила фонарь для фото. Теперь можно фотографировать.
В подарок мне мама купила «Повесть о настоящем человеке» - замечательное издание, хорошая бумага и переплет.
Читаю «Повесть о настоящем человеке», вырезаю из календаря, делаю Таньке альбом для стихов и ее подруге, бедной девочке.
2/3 49 г. Старые Горки.
В воскресенье в 4 часа дня мы с мамой «отчалили» от «Володино». Дул такой пронзительный ветер, что чуть не сбивал людей с ног. До станции мы дошли хорошо. Немного заболел сустав левой ноги. Пришли раньше поезда. Народу многовато, мы думали, что будет меньше. В вагоне сидели.
Мама взяла с собой «драконов». Она меня оставила в метро, а сама пошла в комиссионный. Эти деньги пошли бы на мой день рожденья. Но в комиссионный их не приняли. Цену сказали - 150 руб. На Арбате тоже их не приняли. Дома были дядя Володя Алпатов и Таничка. Она длинненькая - очень тоненькая. Головка у нее точь - в точь, как у Володи, только лицо подлиннее.
Поели картошки, хлеба с медом, чаю. Пришли тетя Ксеня и Маша. Маша принесла книгу Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев. Золотой теленок». Потом пришла тетя Оля. Она сказала, что я немного «потолстел». Мама ушла к своей знакомой, тетя Оля и Полина */домработница Алпатовых/ в кино. Перед этим мы с мамой смотрели кино у Танечки дома, показывал дядя Володя. Я прочитал 50 страниц и лег спать.
В понедельник мы в десятом часу вышли из дома. Зашли в парикмахерскую; я постригся. В Больницу пришли часов, наверное, около одиннадцати.
Слушали меня много врачей. Зинаида Николаевна сказала, что очень хорошо, что я не хожу в школу, что 1 год надо быть на режиме, не выполнять никакой физической работы, делать только дыхательные упражнения; летом ходить в майке, без майки нельзя и т.д. и т.п.
Взяли анализы. Пока ходили по больнице, я устал. Мама хотела отвезти меня на Арбат, а потом решили ехать домой. На вокзале купили мне пирожок, в поезде сидели. Я за это время отдохнул. Дорога из Болшева очень скользкая.
Видел Дом архитектора Рерберга и еще одно очень богатое имение, прямо таки богатое. Домой пришел усталый. Сразу лег в постель со «Стульями».
Вчера ходил в магазин за сметаной и за хлебом. Сметаны нет. Пришлось есть блины с маслом. Съел 5 штук. Принесли «Огонек» №9 и письмо от Берты Васильевны и Таси. Пишут, что календарь получили. Кроссворд мы с мамой решили почти весь, не можем ответить на два вопроса.
Вчера попил немного «гриба».
Сегодня ходил на прогулку. Зашел в магазин. Там фото/аппарат/ «Комсомолец». Он, оказывается, снимает пленкой, и стоит всего 90 рублей. Цены теперь снизили. Часы, стоившие 600 с чем-то рублей, стали стоить 400 с чем-то.
5/3 - 49 г. Старые Горки.
3-го числа вечером мы стали заряжать кассеты. Зарядили 4 штуки, 1 никак не смогли зарядить - они очень ржавые.
Танька мне подарила несколько открыток и еще хотела купить какую ни - будь книгу, но папа не нашел подходящую. Папа мне подарил «Историю моего современника» Короленко, в двух книгах по 2 части; издание хорошее.
Папа привез анализы. РОЭ 20 мм, а гемоглобин 63%. В моче тоже что - то нехорошо - кажется, заболели почки. Теперь я соленого не ем, и суп ем недосоленный.
Сегодня день солнечный. Решили фотографировать. Сделала всего один снимок мама. Сняла наш дом.
На завтра ждем гостей. Мама стряпает. Будет винегрет, но мне его есть не придется. Очень жаль.
8/3 - 49 г. Старые Горки.
6-го с утра начали ждать гостей. Я утверждал, что тетя Оля не приедет, потому что Танечка кашляет, а тетя Ксеня одна не захочет.
Мы уже сели за стол и ели суп, когда мама вдруг увидела Машу и тетю Ксеню. Они подарили мне акварельные медовые краски и привезли щелкать кедровые орехи.
Ходили гулять. Видел пьяных. Мама уехала вместе с нашими - в 7 часов, занимать у тети Оли деньги.
«Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» я прочитал и еще вчера прочитал книжку Э.Казакевича «Звезда». Вчера сделал снимок со второго этажа: вид одного из домов ЦК Партии в сосновом лесу. Сегодня мама, может быть, будет закреплять, а завтра проявлять.
Сегодня принесли «Огонек» - это уже 10-ый номер. В кроссворде мы угадали всего лишь несколько слов.
Сегодня я подарил маме нарисованные мной «РОЗЫ» и повесил их и еще «Ландыши» у нее в изголовье кровати. Сегодня занялся своими альбомами. У меня 4 полных альбома, всего - 195 открыток.
Опять немного помалевал красками.
Теперь я измеряю температуру. Сегодня утром была 37,0, а вечером 36,7.
11/11/3 - 49 г. Старые Горки.
Погода стоит солнечная, теплая. Я хожу в магазин и гуляю в папиных сапогах. Они мне немного велики; голенища я немного загнул. Просмотрел Чехова, а читаю сейчас Лермонтова 5 том. «Героя нашего времени» я прочитал, читаю «Княгиню Лиговскую».
Мама вчера ходила в кино. Шла картина «Девушка из Неаполя». Она нам сегодня ее рассказала. Мама ездила за пайком и привезла сала, но я его пока не ем - оберегаюсь.
Я хожу гулять вместе с Володичкой, его вожу на санках.
Температура пока нормальная. Папа привез в подарок 8 марта маме «Старый гриб» Пришвина, Таньке «Василиса Премудрая».
16/3 - 49 г.
Папа привез анализ мочи - все очень хорошо. Сегодня поел немного селедки. Теперь каждый день пью кефир.
Прочитал «Вадим» Лермонтова. Кончил читать «Мертвые души» Гоголя и взялся читать «Петра Первого» А.Толстого. Я первый том уже читал, но теперь начал читать все с начала.
Вырезал из «Пионерской правды» 1947 года воспоминания Гиля «Шесть лет с Лениным» и делаю самодельную книгу - вклеиваю вырезки по порядку на листы и потом сошью.
Погода стала плохая. Снег идет. Температура 0 +2 град. Сегодня принесли «Огонек». Мы с мамой кроссворд отгадали уже почти весь. Я вынул из него картину в два листа «Девятый вал», репродукция с Айвазовского.
Кино пока хорошего не было. Написал письмо Сане Завьялову. В воскресенье приходила Люда, играли в «Сказки Пушкина» и в «слова». Вечером мы с Танькой ходили ее провожать.
Сегодня я учил рисовать Сашу. Он еще не умеет держать карандаш. Больше наверно с ним заниматься не буду, он еще мал.
21/3 - 49г. Старые Горки.
В пятницу Танька заболела. В субботу папа привез ей врача. Он сказал, что ничего страшного нет. Володичка наш в пятницу оторвался от меня и проковылял к дивану. На следующий день он тоже «перековыливал» от предмета к предмету. В воскресенье и сегодня, в понедельник он уже преодолевал большие расстояния, понемногу ковылял; выходит на кухню, в гости к соседям.
17 числа я сфотографировал «Один из домов ЦК Партии». Этот вид очень хороший. Все деревья были в снегу. Очень красиво, как в сказке. Снегу навалило «прямо ужас сколько», везде по пуду снега.
Вчера ходил с Людой в кино «Встреча на Эльбе». Кино очень интересное, хорошее. Клуб тут расположен в плохом месте, но зал сам по себе хороший, но небольшой. С боков экрана скульптуры Ленина и Сталина.
Читаю «Петра Первого». Читаю вторую книгу. Третьей у нас нет.
Сегодня мама сделала мне винегрет. В основном - то делал его я. Он очень вкусный.
24/3 - 49 г. Старые Горки.
21 числа, когда я лег в постель, меня начало знобить и начался жар. Смерили температуру - 39,1. Принял стрептоцид. Спал плохо. Много мочился. 22-го температура весь день была 38 с десятыми. Получил письмо от Витьки, он мне давно не писал. Пишет, что был потерян адрес. Вчера утром температура была 37,1, а весь день нормальная. Пришел «Огонек» и письмо от Шурки Завьялова. Пишет, что не получил моего письма.
Сегодня я встал. Написал письмо Шурке. Послал ему открытку, 3 крючка и два мотка лесок.
После обеда лежал и читал «Петра Первого». Завел себе словарь. Сделал его сам. Теперь я знаю, что слово «ямщик» произошло от слова «ЯМ» - постоялый двор.
20/3- 49 г. Старые Горки
Начал читать «Каждый умирает в одиночку» Фаллада. Книга интересная. В субботу приходила Люда. Мы играли, рисовали.
Вчера я опять взялся делать ящики.
Папа завтра уезжает в командировку на неделю.
У мамы есть непочиненные золотые часы. К Маю она их починит, и я буду временно их носить. Сейчас наступила оттепель. Дорога плохая. Снег проваливается. Светит солнце.
Сегодня мама уезжала в Москву за пайком. Володя проснулся в 7 часов. Я сразу же встал. Приехала мама во втором часу. Сегодня она собирала посылку Берте Васильевне, мы посылаем ей 1 номер журнала «Америка».
Мама купила нам 5 тетрадей в клетку. Володька по-настоящему еще не ходит. Но стал ходить значительно увереннее. Преодолевает большие расстояния. Ходит, покачиваясь, как пьяный.
Мама нам сегодня дочитала комедию Мольера «Смешные модницы». Очень интересно.
5/4 - 49 г. Старые Горки
Папа вернулся из командировки не в субботу, а в пятницу вечером, когда мы уже спали. Сейчас читаю «Степана Разина» А.Чаплыгина, прочитал ; всей книги. Скоро кончу.
Папа купил две маленькие книжонки в помощь фотолюбителю «Портретная фотосъемка» и «Пейзажная фотосъемка», и еще у меня есть такая же книжечка «Архитектурная фотосъемка».
Теперь я принимаю каждый день витамины . Вчера Танька принесла бумагу для фото - газеты, посвященной 150 - летию со дня рождения Пушкина. Писать ее стал я.
Вышло ничего. Сегодня я сколотил еще два ящика, а всего уже 10 штук. В восемь ящиков я сам уже посеял помидоры. Уже кое - где показались всходы.
13/4 - 49 г. Старые Горки.
Фото - газету я сделал. И еще сделал газету «Пионер». Я ее сам и писал, и наклеивал. Заголовок написал так:
ЛЕНИН ПИОНЕР СТАЛИН
Прочитал «Детство и отрочество» Л.Н.Толстого. Сейчас читаю «Смоленск» В.Аристова. Люда мне принесет «Принц и нищий». Я тогда буду читать ее, а «Смоленск» пока оставлю.
Недавно мы с мамой вечером ходили в кино на «Мадам Бовари» по роману Г.Флобера.
Мама вчера вечером поехала в Москву. Приехала в 3-м часу ночи. Купила сушек и торт. Торт очень вкусный.
Снег у нас сошел почти совсем. Грязь большая. Помидоры у нас взошли хорошо. Недавно по радио объявляли лауреатов Сталинской премии. Лысенко получил 200 000 рублей.
14/4 - 49 г. Старые Горки.
Сегодня ходил в магазин. Дорога плохая. Грязная. Люда принесла «Принц и нищий». Сегодня я прочитал книжку про художника Брюллова. И дальше буду читать про других художников и делать выписки.
17/4 - 49 г. Старые Горки
Книгу «Принц и нищий» я прочитал почти что в один день, там всего 230 страниц, а я в один день прочитал 200!
Вчера сделал пять городков и биту - палку. Палка еловая, тяжелая. Я отнес ее наверх сушиться и положил на крышу. Сегодня делал ящик для городков.
Написал письмо в деревню бабушке и Нюре/сестре отца/. Почитываю «Смоленск». Сегодня передавали репортаж о футбольном матче из Тбилиси между командами «Динамо» Тбилиси и «Торпедо» Москва. Матч закончился вничью 2:2.
21/4 - 49 г. Старые Горки
«Смоленск» читать кончил. Прочитал больше половины «Иван 111 государь всея Руси» Валерия Язвицкого.
Вчера день получки. У нас все кончилось: хлеб, сахар. Я ходил в магазин и купил на новые деньги, 4 рубля, 80 грамм сахару, Володе булочку и 1 кг хлеба.
Заболела голова. Решили с мамой заняться крыльцом. Я его разобрал и сломал рукоятку молотка Сергея Николаевича. Папа приехал, когда я уже лег. Он купил витаминов, Таньке сыру и мне сала бекон. Сало я съел все сегодня. Оно как раз по моему вкусу, с прослойками мяса.
Сегодня мама утром уехала в Москву. Володю одевали мы сами. Сначала он с полчаса полежал со мной. Как только он уснул, около 10 часов, я пошел в магазин; белого хлеба там не было. Купил два кило черного, жаворонок Володе и 2 кило картошки. Народу в магазине очень много. Когда пришел, Володька уже встал. Он спал всего час. Его разбудил Сашка.
Накормили мы его в 1 час, а в 1.30 поели сами. В 2.30 мы его уложили, и Танька пошла в школу, а я остался с ним один. Но он, к счастью моему, убаюкался быстро Мама приехала в 5 часов. Привезла ему игрушек, а мне брюки, тетрадь, клей и книгу «Былое и думы» А.И.Герцена в подарок от тети Оли, дяди Володи и Танечки. Еще мама купила нам с Танькой по паре тапочек.
Сейчас уже на улице становится совсем сухо. В школу и в магазин можно свободно ходить в ботинках и без галош.
23/4 - 49 г. Старые Горки.
Сегодня кончил читать «Иван 111». Книга эта мне очень понравилась. Она очень хорошо написана. Есть еще три книги, они служат продолжением этой.
Скоро буду делать площадку для городков за нашими участками, напротив дома. Палка для городков высохла, стала легкая.
Яиц у нас нет. «Яичница» наша нас подвела. Я покрасил одно сырое яйцо. Ботинки мои мама унесла в починку, я хожу сейчас в тапочках, а для теплоты надеваю галоши.
На завтра мама позвала к нам в гости Климиных, а Таньке - Люду.
Погода сейчас хорошая, теплая, солнечная, безветренная; кое - когда набегает ветерок.
Сегодня мама испекла два «Чуда» - два сдобных пирога в «Чуде»/алюминиевая форма с дыркой посередине/. Это конечно не куличи, но сойдет за них. Сегодня должен приехать папа, он вчера не приезжал.
24/4 - 49 г. Старые Горки.
Вчера приехал папа. Привез нам конфет. Я вечером выкрасил одно сырое яйцо и 3 яйца для Саши. Сегодня с утра пошел в магазин за яйцами. Купил десяток. Выкрасил 4 яйца: 2 себе, 2 папе. Папа поехал в библиотеку с утра, сказал, что приедет вечером.
Я начал делать площадку для городков. Она неровная - горбылями. Сделал «города» - дальнее и ближнее расстояние. Завтра немного подправлю. Климины к нам почему - то не пришли. Была одна Люда, но и она долго у нас не была. Ни во что не поиграли.
Написал письмо Шурке. Сегодня принесли газету с призывами ЦК ВКП(б) к 1 маю.
Володька все бегает по комнатам и смеется. Сегодня одели ему штанишки с резиночками на бедрах, и он был как шарик.
25/4 - 49 г. Старые Горки
Сегодня мама ходила в Болшево, принесла мне из починки ботинки. Сделал удилище для удочки.
Начал читать А.Герцена «Былое и думы».
Вчера начал делать папе подарок к 1 -ому Маю. Маме подарок уже готов. Сегодня нарисовал свой «автопортрет». Он вышел совсем плохой, непохожий.
Сегодня вышел на несколько минут поиграть в городки. Попадаю с дальней дистанции редко, а с ближней ничего.
Мама начала копать огород - вскопала две грядки.
26/4 - 49 г. Старые Горки.
Сегодня ходил в магазин в маминой зеленой куртке.
К нам сегодня пришел плотник. Он будет делать нам крыльцо - обыкновенное, деревенское, без перил. Завтра придет делать изгородь.
Сегодня немного поиграл в городки. Сделал еще палку для городков
Сегодня я засадил грядку морковью и укропом, и еще одну грядку - сельдереем, салатом и редиской, и оставил место для репы. По бокам 1-ой грядки я посеял брюкву.
Продолжаю читать «Былое и думы». Сегодня Володю носили гулять. Я его катал по дороге в коляске.
28/4 - 49 г. Старые Горки.
Вчера сходил в парикмахерскую. Подстригся. Купил черного хлеба. Видел, как дядька ловил рыбу. Наловил он порядочно. Встретил в магазине Катерину Васильевну с Сашей. Он тоже без пальто (я ходил раздетый). Катерина Васильевна пошла в ближний магазин, я ее попросил купить нам белого хлеба, а мы с Сашей пошли домой.
Сеял вчера луку целую грядку на перо и Каба , а по боку грядки сеял брюкву и редьку. Папа приехал вчера вечером. Он обрил себе голову. Очень нехорошо и некрасиво. Вчера и сегодня ничего не читал. Некогда. .
3/У - 49 г. Старые Горки.
Мама съездила в Подлипки и привезла Володе хорошие ботинки. Мы ему их сейчас же и одели. Он вначале даже не мог ходить, только стоял. Вывели гулять ножками. Я водил его за ручку. Совсем неожиданно приехали тетя Оля, дядя Володя и Танечка. Я их увидел в окно. Дядя Володя сейчас же и уехал. У нас был разгром. Ничего не прибрано: мы их ждали на завтра, 1-го мая. Тетя Оля привезла конфет «Коровка» и вафель.
Папа приехал в 6 -м часу. Они были еще здесь. Тетя Оля собирается прислать Танечку к нам на недельку - на две. Хотела прислать ее с Полиной числа 3-го. Но сейчас погода не очень теплая. Идет дождь.
Вечером в субботу в тот же день мы с папой немного выпили водки. Он купил 0,5 литра. У меня как раз насморк, а сейчас уже кашель.
В воскресенье мы с папой пошли погулять. Вышли к реке. Потом пошли в магазин купить крючков и в понедельник идти удить рыбу. В магазине здесь оказалась одна всего леска с большим крючком. Мы решили идти в Болшево и купить там.
Но в Болшеве магазины эти все оказались закрытыми. Папа там сфотографировался, мы зашли на станцию , купили там несколько книг: Малов « Радио на службе у человека», Мезенцев «Ветер», Андреев «Тепло и холод» и из-за рисунков купили книжоночку «Басни» Крылова.
Я устал и после обеда лег спать. Потом сходил в магазин. Купил эту одну леску с крючком; сделал удочку.
Около десяти часов 2 числа мы нарыли червей, взяли банку и пошли удить вниз по течению. Река мелкая. Кое-где закидывали - не клюет. Мы решили идти домой. Пробыли всего больше двух часов, а ничего не поймали.
Сегодня день неважный. С утра дождя не было, и мама вскопала грядку, а я колол из дров колышки, чтобы обтыкать на время клумбы и дорожки.
После обеда засеял грядку морковью: Нантская и Шантенэ, а с боков обсадил брюквой.
Скоро мы с мамой поедем в Москву к Зинаиде Николаевне. Сейчас я пока ничего не читал. Вчера я увидел в газете «Известия» за 1-е мая очень хорошую карикатуру Б.Ефимова «Свет, которого не выносят обитатели «Северо-атлантических джунглей»
5/У - 49 г. Старые Горки
Сегодня мама уехала в Москву. Володю утром кормили мы. Спать его уложили в 11-ом часу. Как только он уснул, я пошел в магазин. Купил на бутылку из-под водки две сдобки, половину от одной съел. Встал Володя. Вынесли его гулять. Сегодня погода солнечная, только ветер. В 2 начал я его кормить. После обеда вынесли гулять опять. Приехала мама в 3.30. Танька сейчас же побежала в школу.
Мама сказала, что она видела Алексея Валериановича, и что он сказал, что будет приезжать сам ко мне заниматься один раз в неделю. Платить ему за приезд 66 рублей. В месяц будет приезжать 4 раза, в месяц будем платить 260 руб.
Теперь мы ходим в уборную. Правда, там одно место не совсем заделано и дверь не навешена, но это не самое главное.
Мама ходила наверх, там немного прибралась. Мы с Алексеем Валериановичем будем заниматься там. Радио опять испортилось: совсем плохо говорит. Надо покупать новое.
Тетя Оля с Танечкой к нам наверно не приедут; они сняли уже дачу опять в Мамонтовке.
9/У - 49 г. Старые Горки.
В пятницу и субботу папа не ездил на работу, а помогал на огороде. Зарыл помойную яму, сделал дорожку, посыпал ее песком; вместе с мамой выставили дверь и окна в большой комнате, выставили книжный шкаф на террасу. Рамы оконные пошли на парник. Я туда высадил помидоры Климиных.
Мама сажает цветы. Сегодня я посеял горох. На крыжовнике уже появились цветы. Сегодня я обсадил травой грядку с цветами.
Вчера мы с мамой ходили в кино «Золотая горячка». Сначала мы пошли с папой, в субботу, но тогда картину еще не привезли, и мы пошли с мамой на другой день, вчера. Кино было интересное, заграничное, но тяжелое. Перед кино был киножурнал «Бокс».
Погода сейчас стоит хорошая, Володя целые дни гуляет. Ходит без пальто, а иногда и без шерстяной кофты. На голову ему завязываем платочек.
Сегодня читал «Былое и думы».
Помидоры в парнике живут пока хорошо. Я кое-где посадил семена подсолнечника. У нас уже взошли: чеснок, салат и редиска. Уже летают майские жуки. Рябина вся зеленая и сирень тоже. На днях должен приехать Алексей Валерианович. Я его жду.
10/У - 49г. Старые Горки
Вчера мы смотрели салюты. Сначала мы услыхали пальбу, а потом я побежал наверх, и оттуда было видно немного салюты.
«Былое и думы» я пока читать кончил. Дочитал до университета. Начал читать Короленко «История моего современника». Танька сказала, что завтра будет кино «Моцарт». Сегодня я ходил в магазин. Мама посадила в грунт помидоры, на две грядки, но высадила еще не все.
Алексей Валерианович сегодня не приезжал. Папа вчера привез себе летнюю форму. Им дают ее каждый год.
14/У - 49 г. Старые Горки.
Папа приехал 10-го вечером и привез деньги. Он уезжает 16-го в отпуск в санаторий в Звенигород. Отпуск у него с 12 числа. Он купил нам ирисок. 11-го вечером, в 9.20 мы с мамой пошли в кино «Моцарт». Кино очень интересное. Пришли домой в 12 часов. Папа достал билеты в Большой театр на «Золушку» - 2 ряд в партере.
Вчера мы с папой после обеда пошли в Болшево за покупками. Купили всего много: сахару, крупы, чаю, бумагу, конверты, молоток, клещи, гвозди идр - всего на 157 руб. Зашли в фотографию и узнали, когда она работает, и про фотокарточки. Мы будем сниматься с Танькой в воскресенье, на обратном пути из Большого театра. 6 фото стоит 15 рублей. Я снимусь на 6, и Танька тоже. Всего 30 руб. Фотокарточки не очень большие, примерно 5 х 6,5.
Мама мне рубашку с молнией кончила. Хожу в ней. В ней же поеду в Большой театр, и в черных брюках.
Сегодня мама уехала в Москву. Мы остались с Володей втроем: я, папа и Танька. Я ходил в магазин. Купил 4 кг соли, 2 сдобки и 100 г масла. Алексея Валериановича что-то все нет. Он наверно раздумал к нам ездить или занят. Читаю понемногу «Историю моего современника». Вчера сделал ручку для маленького молотка.
18/У - 49 г. Старые Горки
Мама приехала в 8-ом часу или около восьми. Мы с папой уже укладывали Володю спать. Она привезла в подарок Таньке от меня книгу Анатолия Рыбакова «Кортик».
В воскресенье в 9.40 мы вышли из дому. Я поехал в черных брюках и черной рубашке с молнией. В электричке я сидел около окна. В Москву приехали в 11.10. К Большому театру пришли, когда туда уже пускали. Мы сразу же пошли на наши места в амфитеатр 2-ой ряд. Места очень хорошие. Театр большой, особенно в вышину - 5 ярусов.
Балет мне очень понравился. Но декорация художника Вильямса мне, пожалуй, понравилась еще больше. Декорация изумительная.
Папа нам купил по пирожному и бутылку воды. Потом мы зашли в кафе и там немного поели. Купили Володе книжку Бианки «Зой и Зоя», книжка очень хорошая, и рисунки тоже. Домой приехали в седьмом часу. У меня болела голова.
В Болшеве мы сфотографировались. Сегодня я пойду узнаю, как вышли, а в воскресенье пойду получу.
В воскресенье к нам приедут тетя Ксеня и Маша.
Прочитал «Кортик». Книжка мне понравилась Вчера ходил в кино «Сталинградская битва», первая серия. Ходил на восьмичасовое кино один. Кино интересное. Вчера Алексей Валерианович не приезжал. Мама его видела, и он ей сказал, что ту неделю был очень занят. Сейчас 19 часов, а его нет. Сегодня наверно тоже не приедет.
Погода стоит хорошая. Сливы, вишни, черемухи распустились. Воздух насыщен ароматом цветов.
Папа в понедельник утром уехал в санаторий. Обещал писать. Сказал, чтобы мы ему прислали по фотокарточке.
Уже появились комары. По вечерам летают жуки. Сходил в Болшево. Фотограф сказал, что фотографии удачные. Купил 700 гр фаршу и яиц 5 штук. Еще купил номер «Пионерской правды» и Л.Толстого «Маленькие рассказы». День очень жаркий. Выпил в Болшеве стакан квасу. Пока дошел до дому, во рту все пересохло.
Мама ушла в кино.
19/У - 49 г. Старые горки.
День был с утра солнечный, но потом нашли облака. Походил немного в майке. Начинает цвести сирень. Сегодня после обеда лежал наверху. Теперь спать буду наверху, только не на терраске, а в комнате на полу. Спать начну с сегодняшнего дня.
Алексей Валерианович не приехал. Наверно, занят. Читаю Короленко. В воскресенье пойду за фотокарточками.
Конец дневника.
БЕРТА ВАСИЛЬЕВНА И ТАСЯ
Берта Васильевна с Тасей оставались в Корцово, жить двум одиноким старухам было очень тяжело, но Берта Вас. развела коз, привязалась к ним, как к детям, и не хотела уезжать. Сестры Солововы, как могли, им помогали.
Москва, Арбат 27 кв 8, Ксении Петровне Солововой
От Т.В.Бакумец
27/10/1948
Дорогая Ксения Петровна,
Извини пожалуйста, что так долго не отвечали и не поблагодарили за гостинец. Мы были очень заняты уборкой огорода. Сейчас рубим в лесу дрова, торопимся хоть немного запасти на зиму до снега. Большое тебе спасибо за сахарок, который идет к великому огорчению к концу. Если у тебя есть хоть малейшая возможность, то пришли, пожалуйста как можно побольше сахарку. И у тебя когда-то была замечательная голубая краска, так присылай нам с Меричкой, если она еще есть, то хоть немножко пришли, уж очень она хороша. Дорогая Ксения Петровна, смею тебе напомнить, что когда мы уезжали из Москвы, то ты мне подарила сапоги Сергея Васильевича, как они поживают. Если они живы, то будь добра пришли, я буду очень тебе благодарна. Как вы живете, как Маша учится, что она делает.
Мы живем по-старому, живем хорошо, без хлеба и сахара, картофеля у нас много. Летом присылай Машу к нам погостить, ягод летом у нас много, только собирать некогда.
Еще раз благодарим за посылочку, целуем тебя и Машу. Привет Серг.Васильевичу.
Тася и Берта Вас.
Ст.Нахабино Калининской ж.д.Институтская улица д.17 кв.6 Ксении Петровне Солововой
От Т.В.Бакумец
12 ? /1949
Дорогая Ксения Петровна, 5 дней тому назад получили твою, совершенно неожиданно роскошную посылку. Мы с нетерпением несли ее домой, открыли и были поражены при виде трех чудесных мешков сахара, а также кофе, печенья, мыла. Чай у нас оставался на одну заварку, а о конфетах и говорить нечего, нам таких конфект еще никто не присылал. Они нам очень понравились, мягкие и ароматные. Воблу в тот же вечер съели. Большое, большое тебе спасибо и Машеньке тоже, она наверное тебе помогала упаковывать посылку. Машенька наверное нас совсем не помнит, а мы часто вспоминаем, как она с нами вместе любила пить в кладовке чай на Арбате. Ты пишешь, что еще прислать. Сладкому мы всегда рады и всегда нуждаемся в нем. У нас здесь его совсем нет, и никогда наверно не будет. Если у тебя есть возможность, то пришли нам пожалуйста по паре рубашек, хотя бы ситцевых, в этом у нас нужда большая. Без фартуков истосковались, но это еще не так важно. Вчера я ходила в лес за кормом козам и потеряла свой московский кожаный пояс, теперь страшно горюю. Может быть, у тебя есть какой - ни будь завалящий, то будь добренька, пришли мне его. Покупать новый не надо, а если есть у тебя что- ни будь старое, тебе не нужное, то валяй сюда, нам все пригодится. Носится здесь все страшно. Платки, рубашки, кофточки не успеваем сделать, как все расползается.
Живем мы по-старому. Хлеб стал доступнее, ржаная мука стоит 75 руб пуд, пшеничная серая 120 руб пуд, масло топленое 40 руб, яйца 8 руб, мясо 25 и 30 руб, рыбы нет никакой.
Огород растет хорошо, несмотря на засуху. Сейчас начались дожди, а то было очень сухо. Пока все, целуем вас всех крепко. Как здоровье Сергей Васильевича. Еще раз за все спасибо.
Б.К. и Т.Б.
Маленький козленочек сломал ножку, и Берта Васильевна сидит и рыдает над ним, а я около них на полу малюю тебе это письмо, без очков ничего не вижу.
*****
Берта Васильевна скончалась в Корцово, после чего Тася продала коз и приехала к нам на Арбат. Она жила вместе с мамой в маленькой комнате, а после нашего переезда в Теплый Стан - в Болшево у тети Маши.
1950 год. ЗАДОНСК
Новый 1950 год мы встречали дома и в два часа ночи стали ложиться спать, когда раздался звонок и пришел Борис Триста звать папу к ним в гости. Мама умоляла отца никуда не ходить, но Борис настаивал, и они ушли. Утром я проснулась от стонов: отец сидел у стола и страдал от невыносимой боли слева под сердцем. Возвращаясь из семейства Триста, он упал в Малом Власьевском переулке и сломал ребро. Он не был навеселе, я никогда за всю жизнь не видела его выпившим, но снег в переулках не убирали совсем, и он образовывал ледяные волны, на которых упасть было немудрено. Так начался для нас новый год, принесший отцу тяжелую болезнь, с которой он мужественно боролся почти девять лет, до конца жизни. Думаю, что значительную роль сыграл также эксперимент по остановке сердца, который провел над собой мой отец в 1917 году, находясь на фронте во время затишья. Этот эксперимент он описал в рассказе «Странный опыт», хотя это был скорее «опасный опыт».
После падения здоровье отца стало резко ухудшаться, развилась стенокардия, отеки, поднялось давление. Летом 1950 года Сергей Васильевич Хлудов, инженер-полковник, кандидат технических наук, прослуживший в Советской Армии более тридцати лет, подал в отставку. Первые два года после этого отец преподавал химию во 2-м Медицинском институте. Ему это нравилось и хорошо получалось, он любил своих студентов. В одной группе у него учились три подруги, про которых он так много рассказывал, что я до сих пор помню их фамилии: Тимонина, Афонина и Соловущая. Однако болезнь прогрессировала, и от преподавания пришлось отказаться.
При выходе в отставку отец получил выходное пособие в размере 12000 рублей и ему выделили участок земли в поселке Снигири под Москвой. Мама, давно мечтавшая работать на земле, а также вырваться из коммунальной квартиры, с энтузиазмом принялась за оформление участка. Из выходного пособия, как и все годы из ежемесячной зарплаты, четвертую часть отец отдал Наташе. После продажи всего, что можно было продать, в частности, картины Нестерова, подаренной им дедушке Петру Дмитриевичу с дарственной надписью, маме пришлось взять ссуду у государства - 20000 рублей на десять лет, под 20% годовых.
Строить дом из нового материала было слишком дорого, и мама купила за Волоколамском деревенскую избу. В то время проходила кампания по насильственному «укрупнению » колхозов и люди бросали свои дома. Избу разобрали на бревна и в несколько этапов перевезли к нам на участок. Зима была снежная, одна из машин застряла, груз вывалили на обочину, где он провалялся до весны, но ни одно бревно не пропало. Участок отцу не понравился – на нем сплошь росли 30 – 50 летние ели и дубы, не было открытого места, даже чтобы поставить дом, и пришлось брать разрешение в лесничестве на вырубку нескольких деревьев. Отец же вырос в имении «Пески» под Коломной, на обрывистом берегу Москвы-реки, где был простор, и откуда на многие километры открывался вид на заливные луга. Можно было получить участок на берегу Истры, но туда от станции было 6 км, а здесь - 2 км, и даже их отец проходил с трудом.
Чтобы мама могла свободно заниматься оформлением участка, тетя Вера взяла меня с собой в Задонск, куда ежегодно ездила отдыхать. Там собралась большая кампания – художник Орловский с женой и дочерью Наташей, режиссер Большого театра Борис Александрович Покровский с женой, дочерью Аллой и сыном Сашей, Алексей Васильевич Хлудов с женой Марией Никитичной Огринчук, Инна Федоровна – бывшая начальница и подруга тети Веры. Там же справляли мое 14-ти летие.
К.П.Соловова - М.С.Хлудовой в Задонск
30 июля, 10 час вечера.
Дорогая моя Машуня!
Поздравляю тебя с днем твоего рождения и днем Ангела! К сожалению, я тоже как известные тебе особы должна сказать: подарок за мной». Хотела сперва послать тебе посылку с гостинцами в Задонск, но все с деньгами у нас неважно, вот и пришлось подарок тебе отложить. Ты знаешь, что у нас деньги есть на книжке, но я их на хозяйство не беру, т.к. они назначены совсем на другие цели - строительство. Стараюсь обходиться иначе, торгую бутылками и банками, старыми книгами и пр. А с подарком мы сделаем так: когда вы приедете в М-ву, мы вместе пойдем с тобой и купим то, что тебе захочется - клетчатой материи на юбку или еще что - ни будь. Ладно?.
У меня масса забот с постройкой, и все дело не двигается, а еще как будто с каждым днем усложняется. Теперь, например, я езжу в Гучково */сейчас Дедовск/ и Истру в лесничество за разрешением свести 6 - 7 деревьев на месте постройки дома. Это, оказывается, ужасно сложная и долгая вещь. А самовольная порубка карается чудовищным штрафом в 10 000 рублей (десять тысяч!) Кроме того, даже кустарник, который мы с тобой считали мусором, называется «молодым лесом» и также находится под охраной. На его сведение тоже надо получать отдельное разрешение. А самое главное, что разрешение могут не дать! Как мы будем тогда устраиваться - я не знаю. Лес сейчас очень берегут.
Прошлую субботу и воскресенье я ездила в Волоколамский район смотреть дом. Это оказалось очень далеко: за Волоколамск до районного центра Лотошино 30 км я проехала на автобусе, а затем до нужной деревни еще шла пешком 8 - 10 км. Конечно, в один день я такое путешествие не могла сделать с обратной дорогой, и ночевала у старушки, хозяйки дома, которая приняла меня как родную. Она меня поила чаем (морковным), варила яйца и угощала чудным творогом со сметаной, а на утро специально для меня пекла ватрушки с творогом. /Рис: план дома/ Я лежала на овчине на полу в том месте, где в большой комнате поставлен крестик, и думала: «Будет ли когда - ни будь это нашим, и не есть ли это - первая ночевка в своем доме?»
Дом мне очень понравился, стоит 4 года, новый, чистый, полы и потолки из широких прекрасных досок. Немного только малы фасадные окна, но в конце концов, не это самое главное. У него ничего не стоит приподнять изменить и приподнять крышу и сделать наверху мезонин (все из того же материала - двор и омшан), построить балкон и сарай.
Хозяева за него просят 12 тысяч, перевозка из такого дальнего района обойдется 2 - 2,5 тыс. Подумав, посоветовавшись и посмотрев еще в Истре продажные дома (хуже и дороже), я, ужасаясь на собственную дерзость, написала хозяевам письмо о том, что мы согласны на их цену и просим их приехать подписать договор и получить задаток. Ведь подумайте, мои дорогие: денег нет, разрешения на постройку нет, типового проекта тоже, а я уже покупаю дом! Но время уходит, и если не действовать решительно, можно прозевать счастливый случай. Завтра пойду к нашей дорогой, вечной советчице Екатерине Алексеевне /Добрыниной/ просить помочь составить юридически правильный договор. С утра же, в Гучкове у меня назначено свидание с лесником, который будет делать «обследование». Как бы я хотела сказать вам, мои дорогие тетя Вера и Машуня, утром, отправляясь в дорогу: «Подумайте обо мне и пожелайте удачи».
Очень рада, что вы хорошо отдыхаете и поправляетесь. Живите подольше, пользуйтесь, зима ведь длинная. Зеленая материя, купленная Верой Васильевной и Инной Федоровной, мне нравится, прекрасный цвет. Единственно только, что из - за большой плотности она ограничивает применение - только костюм, платье из нее уже не сделаешь. Это будет прекрасно: кафедра иностранных языков в Пушно-меховом институте - в бутылочно-зеленой форме!
Сереженька нервничает нетерпеливо из-за неопределенности с пенсией, документы пришли в комиссариат только вчера. Ехать никуда не хочет, сидит на Арбате. Достал работу - делать рефераты статей с английского языка. Впрочем, он пишет Маше отдельно, а я напишу отдельно Алексею Вас. и Марии Никитичне - поблагодарю за милое письмо.
Целую вас всех. Тете Вере отдельно кланяюсь в ножки и благодарю за все. К.Соловова
Пожалуй, не стоит заказывать разговор по телефону: вы так часто и хорошо пишете. Берегите деньги.
К.П. Соловова В.В.Кулаковой и Маше Хлудовой в Задонск.
5 августа 1950 года. 8 часов вечера, Арбат
Дорогие мои!
Сижу и жду Вашего звонка, т.к. хотя и написала Вам, чтобы Вы не звонили, но не знаю, получили ли Вы мое письмо, или просто захотите поговорить с Москвой.
Сереженька еще третьего дня уехал вместе с Кутькой /нашим фокстерьером/ к моей сестре Маше. Там сейчас нет детей, и она одна отдыхает. Он доволен, по крайней мере, хотел вернуться сегодня (т.к. мы званы к Наталии Васильевне Поповой в гости на рожденье), но решил задержаться и приедет только в понедельник. Я тоже «отдыхаю»: достаю документы, разрешающие сруб деревьев на месте возведения дома на нашем участке. Уже 3 раза была в Гучковском лесничестве и 2 раза в Истринском. Учреждения оказались чрезвычайно медлительными и не берегущими ни своего, ни чужого времени. Вчера ждала приема 3,5 часа, а в Гучкове лесник хотя и назначил мне свидание заранее, но заставил ждать 6 (шесть) часов! Можете себе представить, как я злилась, но принуждена была делать милое и любезное лицо, т.к. от него зависело, как сформулировать акт обследования - благоприятно для меня, или нет.
Третьего дня ездила в Устиновку (в сторону Волоколамска) к хозяину «нашего» дома. Дала задаток !! (2 тыс). Подписала договор!! Очень рассчитываю на помощь Веры Васильевны в ликвидации имеющихся у меня вещей; я сделала переоценку и выяснила, что там должно хватить /после продажи/ на доплату сверх задатка за дом, на кирпич для фундамента и на перевозку (на автомашины). Боюсь с этой просьбой обращаться к Милуше, потому что она все-таки растяпа, и кроме того, ей надо платить комиссионные.
Пенсии все еще нет, также не выплатили деньги из кассы взаимопомощи.
Была сегодня у Милуши по своим делам /окраска шерсти на заказ/, и как раз попала на их прибытие домой. Милуша очень загорела и посвежела, а Люля совершенно такая же, как была. Они страшно гордятся своими трудовыми подвигами на сенокосе у «Димы» Поленова /родственника Л.А.Штекер, зав музеем в Поленово/ и очень довольны вообще тем, как провели лето. Привезли с собой меду и варенья из лесной малины. Люля, конечно, там болела, т.к. объелась….супом. Надеюсь, что Машуня не очень объедается зеленью и яблоками, и что она достаточно благоразумна, чтобы не объедаться до колита.
Ужасно интересно, как прошло Машино рождение, надеюсь, что все хорошо веселились. Я была весь день в дороге и даже не купила традиционного букета из душистого горошка. Много лет тому назад в Нахабине, когда Машуня была совсем крошкой, ей впервые прислал такой букет «садовник» (я, конечно). Она была очень довольна, и с тех пор у нас так повелось, что 4-го августа на столе обязательно должен быть букет душистого горошка.
Вот и 9 часов. - считаю себя свободной. Сейчас лягу в постель с хорошей книжкоцй. Если завтра будет хороший день (сейчас идет дождь), поеду в Снигири с лопатой, одна - отдыхать и копаться в земле (первый раз).
Спасибо Вам, что Вы часто и подробно пишете, письма идут аккуратно.
Целую Вас и конечно, прошу передать привет дяде Леше, Марии Никитичне, Инне Федоровне и пр. К.С.
Москва-2, ул. Арбат, дом 27, кв. 8. Ксении Петровне Солововой.
Обр. адрес: г.Задонск, Орловской обл, ул Свободы , дом 15. Марии Сергеевне Хлудовой
Дорогие мои папочка и мамочка!
В письме, которое прислал папа к моему рождению, он меня упрекает в том, что я пишу только маме. Это произошло потому, что я знала о том, что папа уехал в Лосиноостровскую к Перловым.
Сначала немного напишу про рождение. Справляли мы его у дяди Леши. Хозяйка их, Елизавета Афанасьевна, сделала что-то вроде рисового пудинга, пирог с яблоками для детей, пирог с черносмородиновым вареньем для взрослых; мы купили 1 кг. Пряников, конфет 2-х сортов, 70 груш, и потом еще Орловские подарили мне 10 пирожных. Детей вместе со мной было 10 человек. Мы пили чай первыми, а так как сразу все съесть не могли, то взяли все с собой на улицу в бумажных кулечках, и там доедали. Доев съестные припасы, стали играть в рублик и грызть семечки.
Мне подарили: тетя Вера – сковородочку и стеклянный стаканчик, на котором нарисованы подснежники; дядя Леша и М.Н. – материю, Лида – одна девочка, с которой мы играем – «Разгром» Фадеева, Алла – (тоже одна девочек ) -букет цветов и пакет с грушами и яблоками; Инна Федоровна – «Детство, отрочество и юность» Толстого; один мальчишка, по прозвищу «Самодур», по имени Колька (препротивный, похожий на жабу) – «Дети горчичного рая», говорят интересная; Орловские – стеклянное блюдо с пирожными. Хоть дареному коню в зубы и не смотрят, но пирожные здесь преужасные, стоят дешевле, но делают их бог знает на чем; Покровские – бисерные бусы, вроде как есть у тети Веры, и хрустальный стаканчик с белыми розами; Мила – платочек и букет; Наташка Степанищева (Милина двоюродная сестра) – букет. Кроме того, мне подарили букеты Первеевы и хозяйка Орловских. Было весело.
Рождение было в пятницу, а в понедельник мы ходили в Каменку, на Донское сиденье, за 10 км. Так как надо было тащить много вещей, то я не взяла аппарат, и очень об этом жалела. Дошли благополучно. Места там замечательно красивые, вид - как будто с самолета, на много километров вокруг; крутые горы, много родников. Из дома Милиной тети, где мы ночевали, открывается вид на окрестные деревни, на Дон, на старую церковь и на кладбище. Мы спустились по крутому, почти отвесному склону, перешли вброд мелкую речонку и, пройдя через полоску капусты и конопли, подошли к кладбищу. Здесь царила ветхость и запущенность. Все могилы когда – то были покрыты одинаковой формы камнями, обтесанными, с крестами сверху. Но теперь эти надгробные плиты разбросаны как попало, опрокинуты, перевернуты; сверху они похожи на беспорядочно расставленные ульи. Камень так оброс лишайником, что надписей разобрать невозможно, и только на двух плитах мы прочли цифры 1899 год и 1893. Деревьев нет, видны лишь обрубки от когда–то пышных кустов сирени. На этом кладбище похоронены Милины дедушка с бабушкой, но их могилы нельзя найти, так как надписи заросли мхом, и даже бугорки почти сравнялись с землей. Кладбище так запущено, что собак – и тех лучше хоронят, однако кое - где виднеются свежие бугорки. Церковь находится в еще более плохом состоянии. Кресты сняты, паперть разрушена, штукатурка обваливается, решетки из окон повыдерганы, и кое – как заложены камнями. Внутри все покрыто навозом и грязнее, чем в хлеву. До чего же дошли люди, если в алтаре гадят коровы! Словом, место производит удручающее впечатление. Однако, это не единственное кладбище: мы проходили через деревню Паниковец, и там та же картина – развороченные плиты и облезлая церковь, с той только разницей, что на ней остались кресты.
Ночевали в избе, так как вечером и часть ночи была сильнейшая гроза. Спали на полу на сене (тетя Вера, Наташа Орловская, Аллочка Покровская и я), а Мила спала со своей теткой на кровати. Спали плохо, т.к. заели клопы. Ели очень вкусно: картошку со свежим маслом и сырое молоко (корова известная). Видели Донское сиденье. Оно представляет из себя нагромождение камней над страшной кручей, обрывающейся к Дону.
До свидания, мои дорогие, целую вас крепко. Маша. Больше писем не ждите, собираемся уезжать 18/У111.
Москва 2, Арбат д.№ 27, кв.8 Ксении Петровне Солововой
От: г.Задонск Орловской обл, ул Свободы, 15, В.В. Кулакова
9 августа 1950
Дорогая Ксеничка, сейчас вернулись от обеда у Алеши. Дело в том, что нашу хозяйку завербовали на уборочную надва дня в колхоз, в помощь, и нам некому готовить, и нас Алексей Вас. и Мария Никитична пригласили сегодня на леща, который вчера вечером был пойман в Доне, 3 кг весом. Его готовили в поросятнице с черной кашей под маслом и сметаной; ; этого гиганта одолели с трудом и, отдохнувши, пойду с Алешей к здешним старожилам, которые живут в квартире, как в «Сватовстве майора», и о которых я давно Вам говорила. С 6-го числа (Борис и Глеб) мы с Машей все время проводим какими-то головокружительными темпами: 6-го были именины у Покровских (сам хозяин Борис). Сидели, по случаю ливня, в горнице, как в «Майской ночи» пирует Голова под мазурку, помните? Было масса вина, водки, шампанское, черносмородиновая настойка; было очень шумно, весело, пьяно и пироги – наполеоны – мечта! В темноте еле добрались через лужи. Машеньку тоже звали, и она была, и очень хорошо себя держала.
*/ Мне запомнился инцидент: в комнате было жарко, и Борис Александрович настаивал, чтобы одна из гостей, молодая девушка в красном костюме и белой кофте под ним, сняла жакет; она категорически отказывалась и страшно конфузилась, а он не понимал почему; в конце концов выяснилось, что кофточки как таковой не было, а имелась лишь маленькая белая вставочка, при шитая к жакету. - комментарии М.Х./
7-го в 10 час я, Маша, Наташа Орловская, Аллочка Покровская и Милочка пошли за 10 верст в Каменку к сестре нашей хозяйки смотреть скалы «Донское сиденье», которые находятся там. Описывать красоту не буду – скажу, что я ничего подобного в России не видала прежде, так грандиозны и страшны эти пропасти. Красота необозримости, и Дон внизу лентой! Мы там все ночевали на сене на полу, нам сварили чугун картошки, и впервые девочки мои увидали русский каравай, выпеченный хозяйкой в русской печке, и спросили: «Что это такое?» Вечером началась страшная гроза, и мы заснули под страшными зарницами, а затем – раскатами грома и стуком капель дождя по крыше. Домик стоит на круче, и его так и колыхало!! Утром 8-го, вчера, мы, поевши, пошли домой и пришли в 1 час дня. Маша чудесно дошла, а к вечеру уже она не скакала, а бегала перед домом, а у меня ноги и по сие время ломит. Сегодня, 9-е, Маша так сдружилась с девочками и они с ней, что с утра уже меня просили отпустить ее с Орловскими за грибами за 5 верст. Petite Marie сломя голову стала с радостью собираться, и в 11 часов они все ушли в леса, а я пошла стирать на Дон и купаться. Маша вернулась сейчас (5час) и еле переведя дух, бросилась обедать к дяде Леше, она видно проголодалась здорово, а лещ уже со вчерашнего дня был предметом разговоров всей нашей улицы. Поставила корзину с грибами на стуле; но, пообедавши, придет домой отдыхать. Ксеничка, не сердитесь, что она не пишет последние дни .Она очень хочет написать Вам и папочке, но ей так хочется поиграть с девочками!. Не сердитесь на нее; вчера она говорила: «Как жаль уезжать, так весело! А с другой стороны, очень хочу видеть маму и папу, соскучилась по ним!» Девочки эти все очень хорошие и неиспорченные.
Дорогая моя Ксеничка, дерзайте! И сруб, и фундамент – все образуется, только не падайте духом! Какое бестолковое для Вас и Сережи это лето! Как он побыл с Кутькой /нашей собакой/у Марии Петровны /Солововой/? Милуше я писала в Поленово, получила ли она открытку? Ну, скоро приедем. Мне очень недостает украденного платья! Назло сошью красное ситцевое! Целую Вас и Сереженьку.
*****
В поселке Военно –инженерной академии имени Куйбышева (100 участков) в Снигирях не было ни электричества, ни воды, ни газа. За водой ходили к роднику на овраги.
Уже в первую осень мы с мамой начали осваивать участок – вырубать кусты и готовить землю под посадки. Однажды под маминой лопатой что - то звякнуло – она наткнулась на противотанковую мину, оставшуюся после войны. К счастью, мама не ударила по взрывному устройству. Был вызван один из соседей, полковник, понимавший в саперном деле, и он эту мину унес. Во время войны Снигири были заняты немцами, местные жители спасались в пещерах, выкопанных в лесу, в оврагах неподалеку от нас. Здесь шли ожесточенные бои, но дальше фашисты не прошли. В церкви соседнего села «Садки» расположенной на высокой горе, располагался штаб Красной армии, откуда осуществлялось руководство боевыми действиями. Когда мы поселились в Снигирях, на куполе этой церкви вместо креста росла 20-летняя береза. И вдруг, где-то в 60-х годах, когда правительство и не помышляло о возврате церквей, начались работы по реставрации церкви в Садках. Оказалось, что бывший священник, эмигрировавший после революции за границу, успел спасти от разграбления церковные ценности, и зарыл их где-то неподалеку. Теперь же его сын обратился к советскому правительству с предложением – открыть место захоронения клада, с тем, что причитающиеся ему по закону 25 % будут переданы на восстановление церкви, что и было сделано. В феврале 1997 года, после многих лет жизни «в грехе» мы с моим мужем венчалась в этой церкви.
В Снегирях (как теперь называется поселок) возведен Мемориальный комплекс, горит вечный огонь, открыт Музей боевой славы.
* * * * *
Надо было отдавать ссуду, и, чтобы заработать денег, мама купила у соседей рассаду клубники, и мы засадили ею всю землю, которую удалось обработать. Уже на следующий год собрали отличный урожай, и мама в корзинах носила его до станции, а затем ездила в Павшино на рынок, где и продавала. Затем мама поделилась рассадой и научила выращивать клубнику свою новую приятельницу, Марию Ивановну Кононову, которая жила на той же улице, что и мы. Кононовым приходилось очень нелегко, т.к. они усыновили троих детей – младшему, Виталику, было 5 лет, старшая, Люся – моя одногодка. Мария Ивановна была удивительно добрый и мягкий человек. Она работала в больнице диетической сестрой. Дмитрий Павлович, муж Марии Ивановны, летчик в отставке, имел автомобиль «Победа», и, когда они тоже получили урожай клубники, стал возить на рынок в Тушино и маму тоже. Мы дружили с Кононовыми до их отъезда из Снегирей в начале 90-х годов.
Мама, как бывший научный работник, не была удовлетворена только выращиванием плодов и цветов. Она вступила в Московское общество испытателей природы и под руководством своей школьной подруги Тани Шкляр, доктора биологических наук, а затем – Наталии Константиновны Смоляниновой, занялась выведением новых сортов земляники (это научное название клубники). Однако на нашем лесистом, затененном участке это оказалось невозможно – урожай в последующие дождливые годы частично сгнивал, и мама перешла на черную и красную смородину. Здесь мама достигла больших успехов, она вывела много новых крупноплодных и устойчивых к болезням сортов черной смородины («Илья Муромец», «Июльская», «Хозяйка», «Хлудовская» и др.), которые не только разошлись по всей Московской области, но и за ее пределами, в частности, были контрабандой вывезены нашим другом доктором Кирстайном в ГДР (на груди под рубашкой), где растут до сих пор. Мама участвовала в многочисленных выставках, получала медали на ВДНХ, но официального признания своих сортов и их государственной регистрации от институтов, работавших в этой области, сорта которых были значительно хуже, так и не получила. Под руководством профессора Евгения Матвеевича Вермеля мама занималась получением партенокарпических форм огурцов, образующихся под влиянием химических веществ без участия мужских клеток; результаты опытов были опубликованы в солидном академическом журнале. В семидесятилетнем возрасте, убавив себе в анкете десять лет, мама стала работать в журнале «Приусадебное хозяйство» - отвечать на письма читателей, и успешно делала это много лет. Мама, великая труженица, умерла от рака в возрасте 89 лет. За полтора месца до смерти, стоя на коленях, она полола грядки в саду.
*****
Ксении Петровне Солововой и Вере Васильевне Кулаковой в Снигири
От Сергея Васильевича Хлудова (Москва, Арбат)
8 сентября 1951 года
Дорогие анахоретки Снигиревской пустыни!
(Вера и Кинька)
Третьего дня, 6.9. 51 звонила Ольга – Паша и через Машу велела мне войти в контакт с семьей Вермель. Вчера я был у них к 20 часам; поили чудным чаем, кормили дыней из Чарджоу, потом повели в «мигалку» /кино/ - в клуб работников химической промышленности; «мигалка» роскошная, безрекламная, народу мало, зал большой и прекрасная аппаратура, воздух чистый, самое дорогое место - 3 рубля, и рядом с Вермелями, на той же Грицацуевой улице – в конце ее, в саду, ну, словом, не «киношка», а Эдем. Смотрели «Странный брак», мне понравилось. По дороге в кино Оля и «Женя» /Евгений Матвеевич/ говорят: «Мы Вас так любим, Сергей Васильевич, что решили Вам сделать подарок; правда подарок неважный, но, может быть, Вам полезный; это наш старый велосипед». Я поблагодарил и сегодня уже пригнал велосипед на Арбат. От 15 до 17 часов обещал прийти Миша /Хлудов, племянник С.В.Х/ для осмотра и ремонтных работ.
Иду сегодня к Наташе (дочке) и Наташе (кузине) /Наталии Васильевне Поповой/.
Машку (дочку) терплю, т. к. ведет себя сносно. Вчера ходила с Галей Бессарабовой на оперетку «Кэто и Котэ», сама брала билеты и, вообще, она довольна самостоятельностью.
Завтра - всем вам капут: Леша /Алексей Васильевич Хлудов/ по словам Марии Никитичны/жены А.В.Хлудова/, уехавший еще вчера 7.9.51 в Снигири – позвал туда же Мишу /племянника/, туда же едет Алеша (брат Миши), собирается ехать Ольга Павловна – словом, ставьте на костер ведро с картошкой. Зато Вера будет себя чувствовать алмазом в короне из племянников (очень, очень, очень!)
Посылаю вам «для подкормки» 10 котлет («микояшек»), ; кг сарделек, хлеб ржаной и что удастся купить, т. к. сейчас 14 час 45 мин, а мы с Машей только будем обедать. В 15.15 Маша уедет.
Горячо любящий и несправедливо позаброшенный, ваш С.Хлудов
1953 год
Летом 1953 года я окончила 10 классов 43 женской школы, и на торжественном собрании, где все девочки были в белых платьях (я – в перешитом из старого маминого), получила аттестат о среднем образовании (с четверками и пятерками). Теплой июньской ночью всем классом мы отправились на Красную площадь. Грусти у меня не было – только страх перед будущим. На следующий день вместе с одноклассницей Надей Дагмаровой мы отстояли двухчасовую очередь, чтобы сдать документы в Институт тонкой химической технологии им. Ломоносова, но у меня документы не приняли – мне не исполнилось 17 –ти лет. От обиды я расплакалась – ведь к 1-му сентября, когда начинаются занятия, мне уже будет 17 ! Надя повела меня в кинотеатр Повторного фильма на Никитской площади на комедию «Веселые ребята» с Любовью Орловой в главной роли, но я ни разу не улыбнулась. Маме пришлось ехать в Министерство высшего образования и подавать заявление с просьбой разрешить мне сдавать вступительные экзамены. Через месяц разрешение было получено, и я сдала шесть экзаменов, набрав, как и Надя, 26 баллов из 30, что для прошлого года было очень хорошо. Вставка в гл 1953 год.
Уверенная, что поступила, я поехала с дядей Лешей и Марией Никитичной в Волоколамск. Привожу запись из моего дневника об этой поездке. «Сначала мы ехали на поезде, а потом на автобусе, но на полпути автобус остановили и всех высадили на большом лугу. Оказалось, что накануне здесь чья-то корова подорвалась на противотанковой мине, оставшейся с войны. Были вызваны саперы, которые проверяли местность и рвали оставшиеся мины. Нам нужно было разуться, чтобы пройти через мокрый луг и дальше идти пешком. Тетя Маша (Мария Никитична) отказалась снять босоножки, боясь простудиться, ругалась на нас, говорила, что мы с дядей Лешей глупы и легкомысленны - я - по молодости, а он - по старости. Она стала делить продукты и деньги, решив вернуться. Потом стала есть, одновременно крича, что мы не товарищи, и все такое. Дядя Леша хотел ее сфотографировать, но она заявила, что поколотит его, если он это сделает, а потом повернулась к нему попкой и сказала: «На, на, вот тебе, на, снимай!» Дяде Леше досталось не только на словах, но он все-таки ее снял. Вся эта сцена происходила посреди поля, недалеко от дороги, на которой стояла толпа людей из машин и автобусов, которых тоже задержали. Солдаты гоготали страшно и отпускали реплики, вроде : «Давай, давай, так его!» Словом, был театр миниатюр под открытым небом. Все это было хоть и неприятно, но ужасно комично, и я не выдерживала по временам и тоже начинала хохотать. Тетя Маша уже собрала свои вещи, но тут я пришла в себя и пустила в ход все свои чары, если только они у меня есть. Я к ней «подлизалась» - стала целовать и уговаривать, и она растаяла. Мы пошли, а вслед нам неслись возгласы: «Эй, там, платья - то повыше задирайте!». Тетя Маша очень хорошая и добрая, и обожает дядю Лешу, но нельзя же быть такой куропаткой - бояться пройти босиком. В Волоколамске мы очень хорошо провели время, видели монастырь и еще имения Гочаровых и Чернышовых.»
В Москве в приемной комиссии оказалось, что мой результат на 1 балл ниже проходного. В тот несчастливый для меня год в школах был двойной выпуск – после 10 классов, и после нововведенных 11-ти, соответственно, и конкурс повысился вдвое. Химию я знала очень хорошо, в экзаменационном листе мне поставили 5+, но это не помогло. Дома положение было очень тяжелое – папа почти умирал – сердце не работало, развилась водянка, он задыхался. При крайней худобе у него был огромный живот, жидкость подступала к легким. Мама сама делала отцу уколы, но он нуждался в серьезном лечении, и его положили в госпиталь.
Чтобы не терять попусту год, я решила пойти работать. После нескольких неудачных предложений от папиных знакомых - химиков (аппаратчицей на химический завод), меня зачислили лаборантом на кафедру органической химии Химического факультета только что построенного на Ленинских горах нового здания Московского государственного университета. Это было весьма престижно, и работа мне нравилась. Вначале я работала в огромном практикуме по органической химии для студентов 3-го курса, а потом меня перевели в лабораторию для дипломников. Я получала 560 рублей в месяц. С транспортом было плохо. Метро к Университету еще не провели, ходили два автобуса - один от Калужской (ныне Октябрьской) площади, а другой – от Киевского вокзала. На площади Киевского вокзала на небольшом пространстве между группой домов в центре (их сносили у меня на глазах весной 1954 года) вилась многотысячная очередь к автобусу, около которого всегда образовывалась давка из тех, кто нахально лез без очереди. Набивались, как килька в банку, ехали минут 40. Конечная остановка была недалеко от клубной части, перед главным зданием у памятника Ломоносову, но надо было еще добежать до факультета, спуститься в цокольный этаж и до 9 часов отбить время на персональной карте в часах-автомате. За тем, чтобы сотрудники не отбивали карты друг за друга, строго следила сидевшая тут же «Церберша» из отдела кадров, которую ненавидели и боялись. Работали по 8 часов в день, плюс 1 час - перерыв на обед. Только через год декан факультета К.В..Топчиева добилась для химиков сокращенного рабочего дня (6 часов), а позднее для лиц, не достигших 18 лет, рабочий день сократили до 4 часов. Работая по 8 часов, я сильно уставала, тем не менее активно включилась в общественную жизнь – участвовала в самодеятельности, ходила в походы на лыжах с агитбригадой, пела в Университетском хоре. В нашей лаборатории № 505 старшим лаборантом работала уже окончившая химфак Наташа Садовая, очень мягкая и спокойная женщина, комсомольский босс. Ей было 26 лет, но мне она казалась очень старой. Из дипломников помню Тамару Кострому, Олега Охлобыстина, Феликса Величко, Юру Чебуркова. Один из мальчиков был знаменит тем, что в практикуме по общей химии, когда у него с холодильника сорвало шланг с водой, он засунул этот шланг себе в рот и стал глотать воду, пока не перекрыли водопровод.
Дядя Володя Алпатов и дядя Шура Соловов попросили меня сделать им пропуска, чтобы посмотреть Университет, и я, очень гордая, повела их по факультету. Не миновали они и уборных, и были поражены неоправданной величиной огромных комнат - прихожих перед собственно функциональными кабинами: «Да это же танцевальный зал! Сколько места зря пропадает, здесь поместилась бы прекрасная лаборатория !». (В конце 90-х годов так и произошло).
Работая на Химическом факультете я совершила поступок, которого стыжусь до сих пор. Среди молодых сотрудников был парень по фамилии Сугробов – невысокий, неказистый, хромой. И вот на него-то поступил донос, что, находясь в оккупации, мальчиком 14 лет он работал писарем в немецкой комендатуре. Собрали обще - факультетское комсомольское собрание с требованием исключить его из комсомола. Голосовали «за» единогласно, и я, струсив, в том числе, хотя с решением собрания согласна не была.
Не могу не отметить, что кроме Николая Павловича Воробьева никто из моих родственников - ни отец, ни дяди, ни тети по материнской или отцовской линии никогда не были членами коммунистической партии. Маму и тетю Олю вызывали в «органы» и уговаривали стать «сексотами», т. е. доносчицами, но им удалось под разными предлогами отказаться. Мне предлагал вступить в партию и дать лично от себя характеристику проректор МГУ, но я сказала, что «еще не доросла». При этом наши мальчики на кафедре химической энзимологии химфака МГУ в 1970-80-х годах стояли в очереди на вступление в партию – без этого дальнейшее продвижение по карьерной лестнице было невозможно.
*****
Москва Арбат 27 кв 8, Ксении Петровне Солововой
Адрес отправителя: Главный военный госпиталь, 8 отделение, 5 палата, инженер-полковник С.В.Хлудов
22.12.53
Дорогие Киня и Маша!
Ваши письма я получил сегодня и вчера. */В этот день в 14 часов отцу сделали пункцию, т.е. операцию по удалению скопившейся в полости живота жидкости/
Мой лечащий врач Г.К.Алексеев перед самой операцией был вызван по неотложному делу. Он предупредил меня об этом, сообщив, что выполнять пункцию будет хирург, но общее наблюдение и организация им поручена Ианине Евгеньевне (очень милой, отзывчивой и интересной, слегка «смазливой» докторице).
В операционной действовал молодой хирург со «своей» сестрой (типа фельдшериц с 1-ой немецкой войны), оба в марлевых полумасках. Меня усадили верхом на стул, спиной к спинке стула, «ободрали» с меня исподнее (кальсонеры) и подвязали рубашку к шее; все было выполнено быстро, лихо. Затем все пузо смазали йодом, ниже пупа хирург вспрыснул шприц новокаина (кубиков 5) настолько ловко, что я тут же привел слова Пара-Цельса: «esse autem chirurgus suvenis, manu ferto» ( да будет хирург юношей с твердой рукой). Хирург расплылся улыбкой под марлевой повязкой, я счел официальный лед сломанным, и спросил про Каньшина /?/Оказалось, что он действительно умер еще летом. Размышлять мне об этом событии не пришлось, т. к. хирург достал скальпель, сделал надрез через сало, мышцы и брюшину, «пошуровал» надрез специальной тупой иглой, после чего из надреза потекла тонкой, но плотной струей желтая жижа. Хирург ради шика спускал ее через свои пальцы в ведро, периодически зажимая дыру (надрез), чтобы не слишком быстро опустошить меж кишечное пространство и не вызвать смещения кишок. И вот тут оказалось, что никто не знает, сколько же жижи надо «эвакуировать»: мой лечащий врач еще не вернулся, а Ианина Евгеньевна не знала. Хирург утверждал, что всего жижи – литра 3 – 4, но «эвакуировать» по первому разу надо не более 2 – 2 ; литров, что, дескать, им уже выполнено. Я просил спустить побольше («из-за чего городили огород!»), назвал Иоанину «бестолковой теткой, которая, как домработница, без хозяина ничего не знает» и просил ее срочно найти начальника 8 отделения. Через несколько минут начальник решил вопрос в мою пользу: слили почти досуха – 3,6 литра. После этого хирург зашил дыру (надрез) шелком, вставив ватный тампон; потом сестры замотали мне живот широким бинтом (как Елецкому или Гремину заматывают пояс), подложили вату, чтобы не текло куда не надо (если потечет), свезли меня в палату, велев лежать на спине и позволив есть. Вскоре пришел и мой лечащий врач Г.К.А., почему-то очень веселый (очевидно ему Иоанна, совершенно не обидевшаяся на меня, рассказала подробности). Ну вот, я и лежу. Действие новокаина кончилось, весь живот болит, но ничего не течет. Кончаю, т.к. 21 час. Завтра допишу.
23.12.53. В ожидании отмываемого на кухне чернослива, кончаю письмо, сидя на кровати, а поэтому и почерк не такой «танцующий», как вчера, когда я писал после 7 часов лежания на спине, и лежа на спине. Ночь провел лучше, чем думал, но пришлось с 2-х часов ночи сесть, и спать поперек кровати, т.к. лежать на спине стало невмоготу, и начинался приступ стенокардии, который, однако, не успел оформиться, т.к. я во-время переменил позу на сидячую. Из надреза не течет. Бог даст, все будет хорошо.
Ваш папа. *****
Папа не знал, что 16-го декабря от инсульта умерла его единственная сестра, Вера Васильевна Кулакова. Тетя Вера страдала гипертонией, верхнее давление ее превышало 220 мм рт.ст. несколько раз ей ставили пиявки. В декабре ей стало хуже, сделалось сильное головокружение, и районный врач – немолодая и, казалось бы, опытная женщина, определила у нее … энцефалит. Когда ее же вызвали 16-го вечером, она поняла свою ошибку и сидела около тети Веры, плача. Приехал дядя Леша с дочерью Валей, мы с ней тоже плакали, обнявшись, и молились. В 10 вечера, не приходя в сознание, тетя Вера умерла. Это была первая смерть близкого мне человека, и она глубоко потрясла меня.
Весной следующего года всю семью потрясла внезапная смерть Верочки Карповой, талантливой скрипачки, жены моего двоюродного брата Петра Алексеевича Хлудова; у нее был туберкулез легких. Она попросила своего мужа сходить для нее в магазин «купить чего - ни будь солененького» а когда он вернулся, все было кончено. Верочке было 28 лет, и у нее остался 7-и летний Алеша. Некоторое время я регулярно ездила к ним на Тверскую, гуляла и занималась с ним, но потом собственные дела не позволили мне этого.
Надо было решать с поступлением в институт и начинать снова готовиться к экзаменам. Конечно, мне бы хотелось поступить на химфак МГУ, но там был очень большой конкурс, и в числе экзаменов – математика, в которой я не была сильна. Можно было бы поступить на вечерний факультет биофака, но я туда не хотела. Кроме того, я очень уставала на работе и в дороге и понимала, что ученье по вечерам мне не осилить. Папа настаивал, чтобы, пока он жив, я получила бы нормальное образование. Остановились на Фармацевтическом институте, ставшем вскоре факультетом 1 – го Московского медицинского института им. Сеченова – объем химии большой, да и находится в 15 минутах ходьбы от Арбата на Суворовском (Никитском ) бульваре. Кроме того, отец внушал мне, цитируя древнеримскую поговорку, что «лучше быть первой в деревне, чем последней в городе». Судьба, однако, распорядилась по-своему.
Поступив в Фарминститут, я очень боялась, что опять окажусь «белой вороной», но все оказалось иначе. Я была подготовлена лучше других и быстро завоевала расположение своих сокурсниц, большинство из которых приехали с Украины. Староста нашей группы, поступившая с Золотой медалью без экзаменов, нам призналась, что медаль получила за то, что ее отец отнес директору школы поросенка. Зимнюю сессию девочка не сдала, и была отчислена. Помню, что на первом занятии по ботанике у профессора Владимира Владимировича Сахарова, я единственная из всей группы ответила на его вопрос: «А зачем, вообще, мы едим?». Состав преподавателей в институте был сильный. Кафедрой ботаники заведовал академик Жебрак, который, как и профессор В.В.Сахаров, и мой дядя профессор В.В.Алпатов, и профессор Е.М.Вермель - попал под жернова кампании по борьбе с вейсманизмом – морганизмом, развернутой советским правительством. Все эти ученые, лишенные лабораторий, устраивались на работу кто куда – дядя Володя, с его свободным знанием иностранных языков стал заведовать отделом в Институте информации; Евгений Матвеевич в течение года был безработным. Жебрак вместе с Сахаровым под видом ботаники стали преподавать избранным ученикам запрещенную генетику, эту «продажную девку империализма», как ее называли в официальной советской печати.
Я близко подружилась с четырьмя девочками - Тамарой Факторович, Леной Тишиной, Людой Мясищевой и Ниной Карповой. Нина – приземистая, крепко сбитая, занималась спортивной гимнастикой, имела разряд, участвовала в соревнованиях, и мы ходили за нее «болеть». Однако, получив две двойки в первую сессию, Нина была отчислена, и постепенно от нашей кампании отошла. Я же была вынуждена учиться на одни пятерки, т.к. иначе не получала стипендии – папина пенсия официально делилась на семью из трех человек и превышала прожиточный минимум (Наташа, которой отец отдавал четвертую часть, не учитывалась). Лишь однажды на первом курсе я получила на экзаменах четверку – причем по ботанике, которую знала отлично («звезда курса»), и по которой была любимой ученицей В.В.Сахарова. Экзамен принимал Владимир Владимирович и какая-то тетка, которая меня не знала. Я отвечала последней, В.В.Сахаров, будучи за меня спокойным, ушел. Я, желая показать эрудицию, с теткой заспорила, и она молча влепила мне «четыре». Я плакала неделю. Владимир Владимирович ходил к директрисе с просьбой о пересдаче, но она не разрешила.
Москва, Арбат 27 кв 8 Марии Сергеевне Хлудовой
Адрес отправителя: Москва, Лефортово, Главный военный госпиталь, 8 отделение, 6 палата, инженер-полковник С.В.Хлудов
4.10.54.
Дорогая Маша,
Я, кажется, скоро привыкну писать чернилами вместо карандаша – благодаря твоему подарку – ручке - самописке.
« Жизнь прожить – не чисто поле беззаботно перейти,
Надо много сил и воли, чтоб в ней горя не найти»
Я взял эпиграфом этого письма слова из стихов, которые мы пели во 2-м классе, в 1909 году, на уроках пения. Вел эти уроки пения некий Петропавловский, почтенный человек со слегка седеющей бородой. Его основная должность у нас в Александровском Коммерческом училище была должность начальника канцелярии и казначея, жил он тут же при училище в одноэтажном домике под громадными липами и имел сына, который не особенно бойко учился в параллельном со мною классе. Помимо заведования канцелярией и казначейства он управлял хором из мальчиков – учеников и бывших воспитанников училища, любителей церковного пения. Наш хор выступал также и на благотворительных концертах, и пел просто здорово. Петропавловский был прекрасным регентом. Благодаря нему я понял, что, несмотря на весь мой «вундеркиндизм», поражавший подчас окружающих, среди которых бывали и очень сведущие музыканты, - из меня настоящего музыканта и даже пианиста не выйдет, хотя бы я и смог одолеть консерваторский курс. Вот об этом важном событии я и хочу тебе написать.
Первый случай «вундеркиндизма». Летом 1903 года я был с родителями в Иверском монастыре около с. Мурома. Это было на редкость уединенное и красивое место на берегу реки Оки, и жили мы там, в опрятнейшей монастырской гостинице, пахнувшей сосной, как дача у богатых людей. Гуляя вечером, я забрел на окраину монастырского сада и услышал церковное пение из уединенного здания. Шла спевка монастырского хора. Я подошел к ближайшим к входу певцам и стал подпевать. В перерыве монахини окружили меня и стали расспрашивать, кто и откуда я, знаю ли ноты и т.д. Я не только ответил на их вопросы, но и стал рассказывать про различные оперы, которые знал от братьев и Веры. Особенно хорошо я рассказывал про Кармен, иллюстрируя где пением со словами, где имитацией оркестровых инструментов. Как сейчас помню мою интерпретацию хабанеры, тореадора и, главное, сцены гадания, где веселый мотив подруг Кармен прерывается ее соло «Коль карты». Неплохо получилась и сцена из «Волшебной флейты» - дуэт Памины и Папагено:
Памина: Коль жаждет так любви мужчина,
В нем, верно, добрая душа!
Папагено: Нам за любовь платить любовью
Всегда бы женщина должна,
А также ария Царицы ночи «Моя душа пылает жаждой мести».
Правда, это был не совсем подходящий репертуар для просвещения монашек, но мне было ведь всего 7 лет. Конечно, меня взяли в хор петь, поставили к дискантам, причем я и здесь «свундеркиндствовал» - пропел по нотам уже известный мне мотив, но сделал вид, что «сольфеджирую с листа». Я, собственно не врал, что читаю в первый раз, я просто умолчал. Мое выступление на спевке произвело сенсацию по всему монастырю, но папу все-таки посетила игуменья и просила меня предупредить, чтобы я не знакомил монахинь со светскими, романтическими произведениями.
Второй случай «вундеркиндизма». Летом 1904 года, рано утром, часов в 7, я гулял по палубе парохода, подходившего к Чернигову из Киева. Мамаша и двое наших спутников еще спали. Какой-то необыкновенный порыв и подъем охватил меня, и я, стоя на корме почти пустой палубы, стал распевать романсы на французском языке из репертуара моей тетки Ольги Флорентьевны: “Beny” Tyno (Le printemps chasse les hivers) */Весны прогоняют зимы/, «J”ai vu pass; l’hirondelle” **/Я видел пролетающую ласточку/ (автора не помню). Мне очень хотелось чисто и «по-настоящему» выговаривать по-французски, и я постоянно в этом упражнялся – и про себя, и в пении. Должен сознаться, что дискант (сопрано) был у меня громкий и высокий, пел я уверенно, и мне самому доставляло удовольствие мое пение. За завтраком наша спутница, Лидия Семеновна Гучкова сообщила вполголоса мамаше, что одна дама, едущая на пароходе, сегодня утром восторгалась и умилялась, слушая, как я пел французские романсы («такой музыкальный мальчик, и прекрасно выговаривает по-французски!»)
Третий случай «вундеркиндства». Примерно в те же девятисотые годы (1904 – 1906) Александр Федорович Гедике /композитор, органист, был женат на племяннице В.А.Хлудова// сочинил свою первую симфонию, скерцо которой очень нравилось папе (по исполнению в четыре руки). Однажды за чаем папа в присутствии А.Ф.Гедике неожиданно заставил меня напеть скерцо, явно желая блеснуть сыном - вундеркиндом. Я сперва сконфузился, а потом очень ловко стал петь начальную тему, получив одобрение А.Ф.Гедике.
Приведенных примеров вполне достаточно, чтобы представить себе, что я был о себе кое – какого и, пожалуй, не столь уж скромного мнения. И вот, Петропавловский, при индивидуальном испытании для отбора в хор, дал мне спеть, одобрил голос, а потом стукнул по столу камертоном ноту ля и предложил мне спеть ноту ми (квинту); вот этого я сделать не смог, потому что никогда в этом не упражнялся, а природный слух был недостаточен. Это для пения не играло решающей роли (например, Наталия Мих./Веснина/ при разборе нот без рояля могла спеть вниз пассажик, написанный кверху, и наоборот, что не мешало ей быть певицей, действовавшей уверенно после разучивания партии с роялем). Но Петропавловский сказал: «Для первостепенного музыканта слух у тебя слабоват, но для пения и игры на фортепиано дома – слух подойдет». Я стал дома упражняться на интервалы, то есть по заданной ноте петь другую, и недели через две одолел этот раздел сольфеджио, но петь с листа по нотам не научился самоучкой, а времени для настоящего курса сольфеджио тратить не хотелось. Но в тот день я понял, что многое в моих «способностях» крайне преувеличено, и многое здесь маскируется совершенно необыкновенной любовью к музыке и феноменальной музыкальной памятью.
Как-то раз сын одного крестьянина, мальчик Фрол взял у гармониста гармонь и стал подбирать по слуху, и очень успешно, песню «Трансвааль, Трансвааль, звезда моя, ты вся горишь во мне, под деревцем развесистым, задумчив, бур сидел». Была тогда такая песня с довольно, правда, простым мотивом; но подобрать с аккомпанементом, да еще на гармони, которая, как известно, играет по-разному, в зависимости от того, куда ты двигаешь ее меха (собираешь – одно, раздвигаешь – другое) - было для меня непосильной задачей, а Фрол, который и нот – то не знал, мог это сделать благодаря природному гармоническому слуху.
Случай с Фролом и испытанием у Петропавловского были первыми предупреждениями, заставившими меня задуматься над выбором музыкальной карьеры, несмотря на поощрения Г.Л.Катуара, А.В.Соловцова и некоторых других музыкантов. Тем не менее, в хоре у Петропавловского я пел и был за усердие награжден готовальней; но затем я бросил занятия в хоре, как только начал ломаться голос, и из дисканта получился этот средне – хрипучий не то бас, не то баритон, которым я располагаю сейчас. Может быть, из меня получился бы хороший скрипач, там не нужны гармонические способности, но, опять – таки не известно, как справились бы руки со скрипичной техникой. Это я пишу тебе, чтобы ты в серьезные моменты не только самокритично относилась к тому или иному начинанию, но и прислушивалась бы к стороннему мнению, конечно, если это мнение не предвзятое и объективное.
Ну, я расписался «про себя» благо это мне было приятно вспоминать, а с самого начала этого письма мне хотелось бы ответить на твой всегдашний вопрос о «занятиях», на которые тебя тянут в институте, и на которые надо тратить время на подготовку. Здесь самое главное, чтобы сказать во-время «петушиное слово», т.е. приклеить ярлык к занятию…. Главное - не бойся, когда будут стращать! Имей только в виду, что если бы ты сейчас синтезировала препарат от рака, и тебе поставили памятник из золота, но ты бы пропустила одно политзанятие без оправдания - все равно будешь «делягой», «политически пассивной» и т. п.
Со мной было в течение жизни так: в тридцатых годах я работал по общественной линии на фабрике им. Менжинского 6 часов в 2 недели. Фабрика прислала отзыв, что моя работа дала экономию в несколько миллионов рублей (я заменил пропитку парусины нитролаком для задников брезентовых туфель – пропиткой столярным клеем с квасцами, с последующим пропуском пропитанной парусины через 3 - 4% раствор формалина). В тогдашних условиях это был выход, хотя и временный, из трудного положения, в которое попали обувные фабрики и пропиточная им. Менжинского. В Нахабинском полигоне всеми общественными делами ведал сам секретарь парторганизации, некий Колотухин: брюнет замогильного вида с серыми студенистыми глазами, затянутый в черный кожаный костюм. Никто никогда не видел улыбки на его лице. Полагаю, что и характер у него был, как у короля Филиппа, улыбнувшегося один раз в жизни – после известия о Варфоломеевской ночи. Так как аналогичного события тогда не случилось, то и Колотухин не улыбался. Он вызвал меня и стал хвалить за работу на фабрике им. Менжинского, но вскоре перешел к «делу» и предложил мне вместо этой работы или совместно с ней, но выполняя ее во вторую очередь – новую «первоочередную, важнеющую» работу: политкурсы с уборщицами. Мне удалось отбояриться от этой «важнеющей» работы по причине частичной жизни в Москве и связи с промышленностью, но все же он приклеил мне ярлык «деляга». Вначале я думал, что это очень хорошо – быть «делягой» (от слова дело – дескать, деловой человек), но вскоре я прозрел, и мне стало ясно действительное значение этого слова, как «беззубого», аполитичного человека. Однако пущенный Колотухиным термин «деляга» не привился: я был начальником первой ударной лаборатории, представлен к значку «Отличник Р.К.К.А.» и не лучшем счету у начальников в Нахабине и Москве. Тем не менее, какой-то паскудный документик он где-то подбросил, ибо много лет спустя, когда в один из периодов моей жизни счастье меня покинуло, кто-то из продолжателей этого Колотухина термин «деляга» освежил (как освежали в буфетах старые бутерброды с икрой, ты знаешь?!) и у меня были неприятности.
Ну, до свидания, моя дорогая. Я писал тебе это письмо с целью развлечь и тебя, и себя.
С.Хлудов.
МОСКВА - ОЗЕРЫ
После третьего курса, сдав отлично экзамены, вместе со всей группой я была отправлена в г.Озеры на практику по фармакогнозии (наука о лекарственных растениях)
Г Озеры Московской области, средняя школа № 1 Марии Сергеевне Хлудовой
Обратный адрес: ст. Снигири Калининской ж. д. пос. ВИА им. Куйбышева, Хлудова К.П.
12 июня 1957 года
Дорогая моя Машуня!
Письмо твое получили – оно шло всего два дня. Напиши поподробнее, что вы делаете, как собираете травы, и не гоняют ли вас просто на сенокос в помощь колхозу, т.к. наступили хорошие жаркие дни. Готов ли твой сарафан, что вы делаете по вечерам и как себе варите еду – про все напиши подробно.
Мы живем скромно, но не всегда, конечно, тихо…Третьего дня приезжали мои садоводы, целая группа, и среди них известный тебе Кирпичников с женой. Папа сперва надулся и сказал, что ему нет дела до них, но потом, конечно, его одолело любопытство, и он к нам вышел. Сначала мы ходили по участкам – нашему, Розановскому и Таисии Семеновны Беляевой, а потом вернулись к нам. У нас обедали, но уже только двое Кирпичниковых, Смолянинова, мы двое, Милуша Штекер и Сережа Вермель, оставшийся со своим Васей (котом) у нас на весь понедельник. Обедали очень хорошо, говорили о многом интересном, о спиритизме, йогах и многом еще таком, от чего Сережа сидел, раскрывши рот. Папа остался очень доволен и сказал, что давно не проводил такого приятного дня. Я, конечно, тем более. Они сказали, что на нашем участке надо упор делать на смородину, что эта культура должна у нас идти (и идет) лучше всего. Очень все хвалили.
У нас начали поспевать ягоды. Уже вчера и сегодня я папе давала по 2 – 3 штуки, значит, дня через три будет первый сбор. Я договорилась, как и хотела с дочерью моей знакомой Татьяны Петровны, которая будет приходить с подругой каждый день к 5 часам на сбор. Кроме того, Мария Ивановна обещала присылать мне на помощь свою племянницу Надю. Ходила я к шоферу, он инвалид, не работает и возить меня стал бы охотно, но за каждую поездку в Тушино на рынок хочет получать 60 рублей. Вот, милая моя, сколько стоит это удовольствие, которое я получаю при поездке с Марией Ивановной. Вот почему я всегда даю им рассаду в любом количестве, предоставляю покос и пр. Кстати, сегодня я скосила траву в цветнике, она стала уже ложиться и доросла мне до пояса. К твоему приезду как раз все отрастет опять. Сейчас у нас цветут пионы (розовые всех оттенков), новый душистый жасмин, начали цвести лилии. У хорошего хозяина все дела переделаны, я по саду сейчас гуляю и жду урожая, в доме же затеяла до твоего приезда все наверху выкрасить, что можно и нужно: во-первых, лестницу – выкрасила ступеньки через одну для того, чтобы можно было ходить, т.к. я сплю наверху в гостевой комнате и наслаждаюсь ночью прохладой и открытыми окнами, а внизу спит Милуша. Затем выкрасила новые двери и двери твоего балкона, с которого старая краска вся облупилась. Ну, пока кончаю, уже поздно, Милуша едет в Москву утром и это письмо опустит. Целую тебя, моя дорогая, привет твоим девочкам и «святым женщинам» */руководительницам/.
Мама.
Г Озеры Московской обл.До востребования Марии Сергеевне Хлудовой
Обратный адрес: Москва, Арбат 27 кв. 8, С.В. Хлудов
14.6.57
Дорогая Маша,
Самое выдающееся событие с момента твоего отъезда – это «агрономический съезд активистов садоводства» или иными («запрещенными») словами – ПАН-АГРОНОМИУМ (в средние века периодически бывали пан-демониумы - общие слеты всех демонов!)
Приехали: Наталья Константиновна Смолянинова, супруги Кирпичниковы, Христина Юлиановна, урожденная Котович, по мужу Ярошеня. В качестве почетных гостей были допущены: Милуша, Сережа Вермель и автор этого письма. Супруги Кирпичниковы – очаровательные люди, каждый по-своему: Елена Алексеевна по своему психо-магнитному полю напоминает мою нянюшку (Елизавету Ивановну), да и во внешности у них есть что-то общее; Борис Александрович похож на просвещенного и доброго директора школы, слегка слишком румяный, вследствие чего кажется даже апоплексичным; но его задушевность и тихий доброжелательный юмор, прекрасно соответствующие благородной седине, сводят на нет все его малые недостатки; он по первичной профессии юрист, а в настоящее время - садовод, но не просто любитель, а профессионал; впрочем, благодаря широте его интересов в нем совсем не чувствуется «ИТР» хотя бы садоводческого толка.
Кристина Котович действительно оказалась, как я и утверждал, моей ученицей в Красильном техникуме, но не на ткацком отделении, где крашение давалось в сокращенном виде, а на основном красильном отделении, где за 3 года давалось одной практики в красильне 700 часов и часов 200 теории и лаборатории.
Однако, Кристина Котович после техникума окончила еще Пединститут и преподавала математику. Внешность ее: высокая, очень стройная, но довольно полная дама, брюнетка слегка молдаванского вида. Нат. Конст. Смолянинову ты знаешь не хуже, чем я. После осмотра достижений на мамином участке был дан завтрак из простокваши, хлеба и масла. Дали и нам, почетным гостям. Кормление происходило на столе «имени дяди Леши». Мне удалось направить разговор от нахабинского священника, заговаривавшего пьяниц, и описания трактира, где напивались пьяницы в последний раз перед заговором, - к тематике в стиле Николая Сергеевича Позднякова. Только его роль выполняла м-м Кирпичникова, а вместо тебя надо представить себе Сережу Вермеля и меня. Впрочем, этот разговор был только прелюдией к тому разговору, который произошел часа через два за простым, но вкуснейшим обедом, т.к. весь «панагрономиум» пошел под водительством сиявшей счастьем и гордостью мамы – к Беляевым, Розановым и другим. День был чудный, теплый, и мы с Сережей начали там же перед домом играть в шахматы. Т.к. он, не уважал, по-видимому, своего «врага», то проиграл мне неожиданно первую партию и стал ужасно волноваться. Подобно Кутьке /нашему фокстерьеру/ (и мне!) Сережа стал машинально съедать черный хлеб с маслом, хотя только что уверял, что не хочет, т.к. завтракал дома. В это время вернулся Борис Александрович. Он спросил весело: «Ну, как, отыгрался наш молодой игрок?» - «Как же ему не отыграться, когда он подкрепил себя килограммом хлеба и четвертью килограмма масла», - этот мой ответ был специально пущен, чтобы проверить характер Сережи (по моим расчетам это его должно было развеселить, а не обидеть, как кое-кого из моих родственников). Сережа залился искренним смехом, а Борис Александрович с невероятной серьезностью заметил: «Это действительно лучшее средство от проигрыша – и теперь, Сергей Васильевич, берегитесь». Действительно, Сережа стал играть очень здорово, и мне удалось из 3-х дальнейших партий сделать всего одну «ничью», а остальные я «шикарно» проиграл, что, впрочем, меня нисколько не огорчило. Я только понял, что Кирпичников – тонкий, умнейший и понимающий людей человек.
За обедом разговор в стиле Николая Сергеевича продолжился, оживленный, к тому же апельсинной au d’affe | настойка? | (пили все, даже мама, а уж о Борисе Александровиче, Милуше, Сереже Хлудове, Сереже Вермеле – нечего и говорить; даже Елена Алексеевна пропустила рюмочку - другую). Только Н.К.Смолянинова не принимала «цитрусовых капель» и старалась направить разговор в иную, православную сторону. Но это ей совершенно не удавалось, потому что Елена Алексеевна впала в явный «астрал» и ввела обоих Сережей ( Вермеля и меня) в полное оцепенение, рассказав про появление - в одном доме в конце коридора, в 5 часов дня летом, т.е. при полном свете и в солнечном луче - фигуры монаха, которую они, т.е. Елена Ал. со своей мачехой наблюдали в ужасе. Оказалось, что в этом старинном доме, который собирался купить ее отец, последним владельцем был монах. Не знаю уже, до чего бы дошел разговор, но в этот момент радио грянуло 21-ую симфонию Овсянник-Куликовского, гениальную штуку, написанную в 1809 году к открытию знаменитого Оперного театра в Одессе. (Из 24-х симфоний Овсяннико-Куликовского известна и уцелела лишь 21-ая. Этот композитор, как ты, может быть, помнишь, был помещиком – меценатом, имевшим свой крепостной оркестр. Я считаю его гением, который впервые в «гайдновские» формы вложил прекрасную украинскую музыку). Борис Александрович и я сели у приемника и с восторгом слушали эту чудную вещь, где во всем видна украинская тематика; в особенности поразительна середка 3-ьей части, менуэта, где проходит полностью одна из мелодий, попавших в конце того же Х1Х века в «Майскую ночь» Римского-Корсакова (конечно, ни о каком влиянии Куликовского на Корсакова не может быть и речи, т.к. симфонию нашел Михаил Гольдштейн всего лет 10 тому назад), но самый факт «новизны» тематики для эпохи Бортнянского совершенно удивителен. По замечаниям Бориса Александровича я понял, что он очень хорошо понимает и музыку, и вообще искусство. Кирпичников – это голова! Или, вернее: супруги Кирпичниковы – это головы!
После симфонии, пролетевшей каким-то дуновением цветущих трав, разговор продолжился, но уже в спокойном философско-созерцательном стиле. Приглашенные чувствовали себя, по-видимому, очень хорошо, т.к. пропустили 3 – 4 поезда. Пили чай из самовара с конфетами без бумажек, привезенными накануне Сережей Вермелем - чудными, хоть и невзрачными по виду. В конце «панагрономиума» Н.К.Смолянинова произнесла наставление, как нужно относиться к жизни, как жизнь прекрасна, если только работать не на свою пользу, а на пользу человечества, и вдруг обратилась ко мне, указав, что я в любой форме должен написать литературное произведение, которое воспитывало бы …молодежь в нравственном отношении и показывало бы, как надо жить. Я искренне засмеялся и сказал, что мне моя младшая дочь только и говорит, что я «отжил свой век, не понимаю молодежи» и прочие штучки про «отцов и детей». На это Наталья Константиновна возразила, что многие представители молодежи сами преждевременно увяли и пользуются возрастом, чтобы прикрыть свою преждевременную душевную старость или просто «ломаются» вследствие плохого воспитания. Я был польщен, но не убежден!
По дороге на станцию Нат. Конст. говорила Сереже о вреде увлечения всякой психической «потусторонностью», а мама, проводив гостей, начала сетовать на скромность угощения. Впрочем, она тут же сама себя утешила, что на более хорошее угощение гости могли бы отозваться стеснительностью. Скажу от себя, что все было, на мой взгляд, чудесно, и я давно так приятно не проводил время, тем более что приходилось лишь «заводить» гостей, а не занимать своими разговорами.
Это письмо я собирался отправить с милейшей Еленой Сергеевной Витвер, которая с Иваном Александровичем переехала на дачу к тем же Рудинцевым; была сегодня у нас и получила от мамы два пиона и пучок клубники.
Пиши и вспоминай в первую очередь «Ордынку» /церковь, Бога/, затем твоего отца С.Х.
*****
Гор. Озеры Московской области, почта, до востребования Марии Сергеевне Хлудовой
Обр. адрес: Снигири Калининской ж. д., пос. ВИА, уч.№ 16, Хлудова К.П.
19.6.57.
Моя дорогая Машуня, как я часто тебя вспоминаю и браню тебя за то, что ты не взяла с собой пальто – зябнете вы, наверное, очень! Мы топим печку каждый день, внизу тепло, но я все же ночую наверху, ночью наваливаю на себя кроме двух одеял еще старую шинель и вспоминаю тебя. Погода ужасная и, судя по барометру, который стоит очень низко, скоро она и не улучшится. Я уже, как «хорошая хозяйка не сижу и жду урожая», а сижу и подсчитываю убытки – ягода моя не зреет, гнили уже много. Зв все время от начала созревания с 12.6. до сего дня я продала только 1600г ягод, а обычно первый массовый сбор у нас бывал, как ты помнишь, через три дня после начала созревания. Ну, не стоит об этом больше; во всяком случае, вероятно, к моменту твоего возвращения еще ягод будет много (гнилых?) раз так все задерживается.
Получила ли ты уже наши письма – мое и папино (интересное и, конечно, заказное), адресованные на школу. Мы от тебя получили два письма и знаем, что ты звонила Люле в день ее рождения. Милуша живет у нас, с папой периодически ругается, но, в общем, пока хорошо. Уже три дня, как приехал Саша (Наташин). Он живет с папой внизу, в большой комнате за печкой, прибирает за папой по утрам и стелет ему постель вечером. Завтра я собираюсь в Москву на ягодную выставку к себе в Общество, Милуша тоже будет чинить зубы в Москве, и они останутся вдвоем, так что кое-что хорошее есть и в этом событии. Он мальчик смирный и ненахальный. Ничего.
Окраски мои подходят к концу, я работаю не торопясь, т.к. никому не мешаю. Колер для пола и для лестницы подобрала чудесный – «ласкает глаз», как говорит наш сосед генерал Г.А.Афанасьев. Каждое воскресенье приезжают Вермели и даже с Васей /котом/, приходят к нам. В последний раз, когда они были, Сережа играл в шахматы с папой, когда вдруг появилась «воображала Ксения»/ внучка Афанасьева/. Она припомнила Сергею старые обиды и дала ему такой бой, что у того даже уши стали красные. У нее, конечно, кроме всего, большой талант к сцене и никакого страха перед публикой; по – моему даже, чем больше народу, тем она себя чувствует вольнее на подмостках, когда ее все слушают и смеются ее остротам и афоризмам, смешным для девочки в 10 лет. Мы так смеялись, что разбудили спавшую Милушу, а это довольно нелегко.
Спешу кончить, Милуша едет в Москву. Целую тебя, моя дорогая малышка. Пиши нам. Очень жду тебя скорей домой. Целую еще. Мама.
Г. Озеры Московской обл. (Рязанская ж. д.) до востребования Марии Сергеевне Хлудовой
Обр. адрес: Москва, Арбат 27 кв. 8 Сергей Вас. Хлудов
Снигири 20.6.57
От тебя, уважаемый Эдвард * /в честь Грига/, получили сегодня письмо, написанное 16.6.с.г. Твои упреки в моей письменной пассивности - неправильны, т.к. я послал тебе большое письмо с описанием «съезда садоводов» заказным по адресу школы.
- - -
Дикий хвойный лес, овраги, куда мы ходим за водой. Полночь. Сережа Вермель в чаще леса ждет свидания со страшным «Черным охотником» Самуэлем, Духом зла. Самуэль появляется. Закутанный в плащ, шляпа с полями закрывает его лоб, и только видны горящие глаза Духа. Сережа Вермель продает Самуэлю свою душу за семь пуль к духовому ружью.
Что это было именно так, подтверждается следующим: Сережа стал попадать, а иногда и убивать сорок, и почти без промаха попадает в пустую банку из-под консервов шагов с 40-50. Во как! Чем не Гаспар из «Волшебного стрелка!» Эту историю, взятую из «Волшебного стрелка» я рассказывал сегодня подробно, с «жестами и рожами» аудитории из следующих слушателей:
Федя Кизелов (13 лет), Саша Хлудов (11 лет), Ксения Оленева, внучка генерала Афанасьева (10 лет) и, наконец, сам Сережа Вермель (14лет). Успех был большой, мне даже самому стало страшно, когда шло описание появления Самуэля под изображаемые мелодии Вебера. Сережа Вермель теперь стал Гаспаром.
Сашу Хлудова привезла Милуша 16-го днем. Он лихо действует по хозяйству, мне угождает, как говорится, «на все сто». Он подружился со всеми здешними детьми, но больше всего с Андрюшей Мацой.
Я стал ходить. Был в гостях у Т.С.Беляевой, где нас с Сашей принимали, как Магомета в раю.
В воскресенье 16-го собралось избранное общество, смешанное – взросло-детское. Сережа Вермель играл со мной в шахматы. Была знаменитая Ксения Оленева, которая все время пикировала Сережу, сводя прошлогодние счеты за нанесенную ей обиду (Сережа назвал ее «воображалой»). Т. к. Евгений Матвеевич, Ольга Павловна и Милуша весьма поощряли Ксению, то Сережа был доведен ею до белого каления. Волнуясь, Сережа стал качаться на табуретке, и это его погубило: Ксения посоветовала ему, чтобы не упасть, сесть на пол. «Тогда», - сказала она – «вы будете иметь полное сходство с обезьянами, которые качаются в зоопарке, сидя на земле». Произошел такой взрыв смеха, как от атомной бомбы, и Сережа был уничтожен. Вообще Ксения стала необыкновенно бойка – только держись!
Не запускай материалов для отчета по практике; чем позже отчет будет тобою сделан, тем больше времени потребуется, потому что много времени потратится на «вспоминание». Впрочем – тебе виднее.
Ну, надо кончать это письмо. Мама завтра едет в Москву в 12 часов с Г.А.Афанасьевым. Мы будем действовать с Сашей одни («хозяева ушли – прислуга веселится!»)
Твой (скрываемый тобой) отец. С.Х.
ГОСПИТАЛЬ - 57
В августе 1957 года мой отец, направляясь к Вермелям, которые снимали дом на нашей же улице в Снегирях, на углу Тихого переулка встретил Сережу Вермеля на велосипеде. Сережа остановился, и отец решил на его велосипеде прокатиться. Не проехав и пяти метров, он упал и не смог встать. Побежали за мамой. Она привезла большую деревянную тачку, на которой возила торф и навоз в саду. Погрузили с трудом папу и привезли домой. Две недели он лежал, испытывая сильнейшие боли в бедре. За это время, кроме прочих знакомых, его навестил его друг Сергей Дмитриевич Терновский, хирург детской Морозовской больницы и мой друг Дима Аграненко, студент последнего курса Медицинского института. Оба медика его смотрели и определили просто сильный ушиб. Однако время шло, а боли не проходили. Телефона не было, необходимо было вызвать скорую помощь из Главного военного госпиталя, но моя сводная сестра Наташа, взявшаяся за это дело, так ничего и не сумела сделать. Помогло лишь вмешательство нашего соседа генерала Афанасьева - он тут же добился приезда перевозки из госпиталя. Каков же был наш ужас, когда рентген показал перелом шейки бедра! Отцу, с его тяжелой сердечной недостаточностью и гипертонией пришлось перенести под общим наркозом операцию по скреплению сломанных костей металлическим стержнем. Но он героически выдержал.
Родственники и знакомые кинулись его навещать, однако вскоре посещение больных было запрещено из-за эпидемии гриппа. Общение продолжилось в письмах.
Москва, Арбат 27 кв 8 Марии Сергеевне Хлудовой
Адрес отправителя: Москва е-229, Главный военный госпиталь, 3-ье отделение, С.В.Хлудов
22/9 -57, воскресенье
Дорогая Маша,
Пишу тебе это деловое письмо, а описательное пришлю на днях, как соберусь с силами физическими, письмо в уме составил, а писать трудно.
Умоляю собрать в одно надежное место – хотя бы в зеркальный шкаф, следующие свои и чужие книги и ноты: а) Ладыженский «Сверхсознание» (в Снигирях) б) Крукс «Психологические феномены» - в выдвижном ящике тумбочки в Снигирях г) Мои тетрадки ( или 1 тетрадка толстая со вложенной ученической) в том же выдвижном ящике или моем чемоданчике д) Сонаты Генделя (В.А.Захарьевского) на рояле справа, где были сонаты Бетховена е) Сонаты Бетховена – рояльные партии скрипичных сонат (Б.А.Тристы) ж) Книга о Полинезии от ученого секретаря Института антропологии Ирины Александровны Золотаревой, живущей над Ирочкой Тяпкиной (была на рояле!) з) Курсанов «Путешествие в Париж и Западную Африку» (от Гони, принадлежит Саше Метальникову), находилась на рояле.
Целую тебя, сохрани эту записочку и постепенно выполняй.
Завтра мене будут сажать вниз ногами, очень боюсь. Вообще я сильно одинок. Напиши хоть два слова. Твой С.Х.
Я с трудом написал эту записку.
Сергей Васильевич Хлудов – Д.А.Борисовской - Делазари \жене Вадима
Васильевича Борисовского, профессора Московской консерватории, альтиста,/
Дорогая Долли Александровна!
Вы себе, наверное, не представляете, какую радость я испытал, получив Ваше письмо ( с приложением письма Л.Куренковой). Отвечу сперва по существу Вашего письма: я говорил о стихах Бодлера, а не Верлена; Вы, может быть, даже вспомните, что упоминали в разговоре с Натальей Михайловной цикл стихов «Les fleurs du mal»* \Цветы зла/. Название стихотворения я не давал, а только говорил, что оно начинается так: La pendule sonant minuit.**/Часы, бьющие полночь/. Это просто случайная ошибка и все это тонет в самом факте, что Вы обо мне вспомнили и потратили время для розыска для меня стихов.
В благодарность за это:
1. Передаю Вам восторженный привет от Ф.Ф.Березкина** */врач Госпиталя/.
2. Сообщаю, что Вы пленили весь здешний сестро-нянечный персонал. Правда, этот персонал был поражен также и Натальей Михайловной, но, главным образом, по сходству с баронессой из фильма «Скандал в Клош-Мерле».
3. Передаю кратко очень любопытный рассказ моего друга, начальника здешних рентгеновских установок, Дмитрия Константиновича Первова (того самого, который управлял рентгено-аппаратурой при моей операции, когда мне соединяли гвоздем бедренную кость). Д.К.Первов - большой знаток русской истории, в особенности монастырей. Несколько лет назад он побывал в ризнице Троице-Сергиевской лавры, где ученый-монах, заведующий ризницей, давал пояснения сотрудникам Института истории Академии наук по поводу различных предметов. Каждый предмет имел свою историю и ризница ждет своего Шекспира или, хотя бы, А.Толстого.
Вот, например, полог для гробницы с мощами Сергия Радонежского. Вышит жемчугом руками Соломониды Сабуровой, жены царя Василия 3-го. Пожертвован был Святому Сергию, чтобы помочь царице иметь ребенка мужского пола для продолжения царского рода. Боярская партия уже в течение ряда лет стремилась развести царицу с царем и постричь ее в монахини. Это боярам удалось вскоре после пожертвования полога, хотя царица умоляла подождать несколько месяцев, и царь, любивший ее, очень горевал. Через несколько месяцев после того, как жертву боярской придворной интриги постригли в один из дальних монастырей, к великому смущению игуменьи оказалось, что постриженная царица ждет ребенка. Вернуть все в первоначальное положение было, конечно, невозможно. У бывшей царицы в свое время родился…мальчик, который, однако, не прожил долго, т.к. агенты придворной партии умертвили его «для порядка»; вскоре от горя умерла и бывшая царица. Бояре же за это время женили царя на Глинской и, следствием этого брака явился Иван1У ( Грозный). Ну, не прав ли великий Дюма, утверждавший, что вся история зависит от случайностей. Если бы подождали несколько месяцев, вся русская история пошла бы совершенно по-иному.
В заключение скажу Вам несколько слов о себе: я больше не С.В.Х., а Лукерья Живые Мощи, т.к. имею вес 67,5 кг при росте 176 см. Но эта худоба для меня полезна, т.к. при моем малоподвижном образе жизни она отталкивает водянку, уменьшает одышку и выправляет работу сердца. Все хирурги и терапевты считают меня каким-то полу факиром, а дело просто в том, что я имею силу воли съедать ; той роскошной еды, которой здесь кормят, а то и поголодать денек – другой. Я уже хожу шагов сто с костылями и в течение дня несколько часов тяну мышцы и сухожилия под руководством физ.методиста, очаровательного молодого Ивана Силича. Пока это все дается мне с трудом, и я стараюсь быть осторожным, чтобы не повредить сколоченных костей. Простите за длинное письмо. Передайте привет Вадиму Васильевичу и Нине Александровне */сестре Д.А./
Уважающий Вас С.Хлудов.
Р.S. В госпитале объявлен гриппозный карантин.
Долли Александровна Борисовская /Делазари/ – С.В.Хлудову
29/Х-57
Дивный Сергей Васильевич!
Ваше письмо настолько было интересно и представляет собой образец эпистолярного стиля, что я хотела ответить Вам тем же – написать интересное письмо, тем более, что в жизни у меня и моей сестры Нины за последние два года происходят удивительно необычные вещи – встречи с людьми, которых мы не видали по 35 – 40 лет и которые вдруг, точно с неба, стали падать из небытия. Все это спутники нашей ранней юности, которая оказалась для них незабываема, и теперь, вернувшись к жизни, они нас разыскивают и находят, благо мы обе остались с девичьими фамилиями, и поэтому адресный стол помог им узнать наш адрес.
Но описать все это осталось благим намерением, т.к. все мое семейство (Вадим, Нина и я) погрязло в модном гриппе, и я никак не могла урвать спокойный час, чтобы сесть и написать Вам, откладывая письмо со дня на день.
Поэтому новеллы останутся до нашей встречи, а пока пишу Вам и прошу:
1. Не сердиться на меня за задержку письма и переписанного давно стихотворения.
2. Простить мне мое свинство, что только сейчас могу поблагодарить Вас за Ваше письмо.
Кстати, в Загорск мы с Вадимом собираемся каждую весну и каждый сентябрь, и все никак не получается. Там есть необычайно интересные вещи, начиная с поминальника Ивана Грозного, где упомянуты все его жертвы, включая женщин и младенцев.
Там же в мерзком запустении могила Бориса Годунова, по которой ходят, топчут плиту, и никому не приходит в голову, что это надгробие мудрого, просветительного, но коварного царя.
3. Если перестанете сердиться и простите меня – написать мне еще письмо, если злая судьба Вас задержит еще в госпитале.
Жизнь моя после свидания с Вами была полна лишь грипповыми делами. Вадим болел очень тяжело и сейчас еще не выходит. Его грипп был похож на настоящую малярию с кривой каждый день 39,4 – 37,3. Так было почти неделю. Ниночка тоже лежала с высокой температурой, но вчера уже вышла на работу, хотя еще сильно кашляет. Хорошо бы Вам этот шквал гриппа отсидеть в госпитале, а то тут в «миру» он ещесвирепствует.
Недавно по радио играл дивный Федя Дружинин, но я не могла к Вам дозвониться, чтобы сообщить об этом – не соединяли.
В музыке новость – на эстраде после 3-х летнего перерыва появился Софроницкий и играет очень хорошо. Завтра иду на премьеру 11 симфонии Шостаковича. Ну вот, пока и все. Целую Вас.
Долли А.
P.S. 1/Х1 день рождения Ивонны.
Сергей Васильевич Хлудов - Л.А.Куренковой */альтистка, ученица Вадима Васильевича Борисовского, позднее - альтистка оркестра Большого театра/
31.10.57.
Многоуважаемая Любовь Александровна!
Я был очень обрадован, получив Ваше письмо от 3\Х. К сожалению я не смог Вам своевременно ответить, т.к. здесь в госпитале я заболел гриппом и у меня хватило лишь сил написать ответ Долли Александровне; температура поднялась до 39,5, так что я смог лишь мысленно составить Вам ответ, который и пишу только сейчас.
Должен Вам сообщить, однако, что Ваша отгадка не совсем правильна. Музыкальный отрывок – это сочинение не Шумана, а Вагнера, - знаменитая ария Погнера из оперы «Мейстерзингеры» («Нюренбергские певцы»). В этой арии Погнер сообщает остальным мейстерзингерам, что отдаст руку своей дочери Евы тому, кто лучше всех споет на конкурсе певцов в Иванов день. Для меня нет на свете лучше оперы, если не считать «Волшебной флейты» и «Свадьбы Фигаро» Моцарта. В «Мейстерзингерах» очень много вокального материала, могущего хорошо звучать на многих струнных инструментах; к сожалению, до сего времени есть только переложение для скрипки той арии рыцаря Вальтера, которой он завоевал первый приз и руку Евы («Сад весь в цвету был»). Эту арию чудесно поет (в записи) покойный Нэлепп (? – не знаю точно, как пишется его фамилия). С Торой Гутиной мы проиграли несколько отрывков из «Мейстерзингеров». В особенности интересна заключительная ария Ганса Закса (великого руководителя мейстерзингеров), в которой Закс дает отповедь рыцарю Вальтеру, заявившему, что он выступал на конкурсе только из-за Евы. Я считаю, что это самое грандиозное славословие искусству, какое было написано со 2-ой половины 19 века до наших дней. В этой сверх гениальной арии сплетены все темы этой оперы, подобно тому, как они проходят а увертюре (которую Вы наверняка знаете). Не подумайте, что я фанатик - вагнерист: просто, наряду с иной замечательной музыкой, я с детства наслушался всех опер Вагнера, их играл друг нашей семьи, покойный А.Ф.Гедике и один из моих старших братьев, а меня, самого младшего, заставляли петь, как «вундеркинда», женские партии (не только Вагнеровских опер, но и других – Моцарта, Глюка, Вебера, Бизе и всех русских авторов). Я сейчас с умилением вспоминаю, как я, десятилетний мальчик, пел арию донны Эльвиры («Да, я узнать хотела, кто тот гнусный человек») и арию Царицы Ночи («Душа моя пылает жаждой мести»). Впрочем, чтобы не впасть в «субъективный сентиментализм», закончу это письмо, посоветовав с каким – ни будь пианистом, сносно читающим с листа, проиграть «Мейстерзингеров». Ноты, наверное, есть в Консерваторской библиотеке, а если нет, можно взять у моей дочери Маши, ревностной Вашей поклонницы. Адрес ее (и мой - после госпиталя, откуда я вернусь неизвестно когда, но не ранее недель трех: Арбат 27, кв. 8, тел Г1-23-51.
Для Вашего развлечения позвольте задать Вам еще одну музыкальную загадку, но только на словах и без нот: «Какая существует старинная тема неизвестного автора, которая настолько замечательна, что ее использовали в своих сочинениях самые различные композиторы, разных эпох, начиная от первой половины 19 века и кончая теперешним временем? Перечислите все известные произведения, в которых проходит эта тема».
Отгадаете - не отгадаете, но пришлите мне, пожалуйста, ответ в два слова по адресу: Москва, Арбат 27, кв. 8, С.В.Хлудову.
Уважающий Вас С.Хлудов.
Москва, Арбат 27 кв 8 Ксении Петровне Солововой от С.В.Хлудова
13.10.57.
Дорогие родные: Мамаша, Маша, Наташа!
Да что же это такое: мне не только не передают ничего, но и не пишут! Впрочем, передавать посылочки через проходную как обычно, «воспрещено»! Я смекнул выход: попросил одну из наших сестер, живущих рядом с Верой Ивановной, зайти к ней и взять, что будет у нее под рукой. Все бы ничего, если бы я не заболел гриппом с температурой 37,9. Пока на легкие не кинулось, но всего ломает, и даже читать крупный шрифт интереснейшего «Квентин Дорварда» не могу. Вследствие возникшей со вчерашнего дня эпидемии, всех «зверей» переводят и тасуют по разным групповым стойлам.
Это тем более все обидно, что я стал уже самостоятельно одеваться вплоть до штанов «Тарас Бульба» (ужасно широких), ходить при страховке даже не знаменитыми физкультурниками Юрой или армянкой Екатериной Степановной, а Валей Поповой, несмотря на ее миниатюрность, няньками и даже девочками- практикантками из фельдшерского техникума.
Бедный Хлудов! «Умер, бедняга, в больнице военной, долго, сердечный, страдал».
Этот окаянный грипп не дает мне дописать очень длинное и хорошее письмо Маше и ответ Любе Куренковой.
«Подумай, какой ужас!» (Милуша)
До свидания.
Лукерья.
Москва, Арбат 27 кв 8 , Ксении Петровне Солововой от С.В.Хлудова
21/Х-57
Дорогая Ксения! (Дорогая Маша!)
Сегодня утром получил твое письмо от 19.10 с.г. с приложением денег и варенья. Очень, очень тебя благодарю. Твое письмо от 14.10, за которое я тебе несказанно благодарен, пришло 17-го вечером, в самый разгар гриппа, когда у меня была температура 39,4, да и на душе было ужасно скорбно; был тут некий военный ветеринар А.Л. Глазуновский (я лежал с ним в общей палате в течение первых 12 дней, когда мне оттягивали кость грузом песка). Разбитый частично параличом, двумя инсультами и пораженный всеми напастями, он был крайне капризен, ругал госпиталь и кричал о необходимости отправить его домой, где его ждет коляска для инвалидов, которой уже «заведует» его внук. Я скромно старался его успокоить, намекая, что здесь, в госпитале, ему должно быть лучше, и что его домашним будет с ним нелегко, но он только кипятился. Так длилось до тех пор, пока А.Н.Трубников не сделал ему какую-то смелую операцию, а через некоторое время, после вмешательства силача – физметодиста Юры, его заставили даже сидеть и делать различные упражнения. Тут он опять стал все и вся ругать, вплоть до еды, и новый, вернее постоянный начальник, вернувшийся из отпуска (Mars) и предпринявший «чистку» отделения от «залежавшихся» больных, его выписал корректно, но энергично. Глазуновского запаковали в громадный конверт, и в госпитальной машине с двумя санитарами и сопровождающей сестрой отправили домой. Возвратившаяся сестра подтвердила все мои мрачные прогнозы: сын учится, дочь замужем и служит, а жена принуждена бросить дачные посадки (она, говорят, это дело понимает). К тому же, кроме маленького внука, оказалась полуслепая бабушка. «Так что», - закончила сестра, - «хотя у него обширная квартира, но как они там все разместятся в трех комнатах – трудно сказать. Да он и сам сообразил, что дело плохо, и стал вслух выражать желание ехать…в Подольский госпиталь». Мне пришлось сделать такое длинное отступление про Глазуновского, т.к. упомянуть его было необходимо, а кратко я не сумел. Во всяком случае, я не смог спокойно, при жаре 39,4 спокойно отнестись к истории с Глазуновским. Я ясно себе представил, что в такое же положение поставлю и вас с Машей, когда меня отсюда выпишут. Я так остро почувствовал всю вашу справедливость и свою ужасную беспомощность и «костыльную» инвалидность, что тихо и отчаянно зарыдал. Ответить на твое письмо я не смог по причине жара и дрожи в руках, но попросил ночную сестру Евдокию Ивановну тебе передать по телефону благодарность за полученное письмо, что она и сделала, попав сразу на тебя. В это время я, в каком-то горячечном тихом угаре, заснул. Когда я проснулся, то заметил у себя в руке записку: «Сергей Васильевич, не горюйте, а лучше решите задачу:
* * * Через данные 9 точек провести 4 линии, не отрывая пера от бумаги и
* * * не пересекая линий взаимно»
* * *
Эту задачу, которую Валя (Боттичелли – Костэр) вспомнила для меня, никто из инженеров «срешить» (как говорили Павлово-Слободские), не смог; из Валиной группы в 30 человек «срешили» только трое, в том числе и Валя. Мне помнится, что когда-то давно мне кто-то эту задачу давал, и я «пустил пузыри». Интересно, как «срешит» Маша!
На следующее утро температура у меня было спала, но потом поднялась, так что вызвали терапевта (доктора времен Чарльза Диккенса, уютного и спокойного). С тех пор, кроме термопсиса и кодеина каждые 6 часов мне колют по 1000 единиц пенициллина и ставят круговые банки.
21 час. Сейчас, пока я в течение дня, между уколами, осмотрами, банками и прочим «ковырял» это письмо (на тетрадке, лежа в кровати – очень утомительно!), температура поднялась до 37,7. Кончаю, выпью кубиков 100 горячего чаю и буду таращить грустно глаза в темноту…
Не знаю уже, как все это будет дальше, т.к. я едва ли смогу ходить из-за слабости раньше 28.10, тем более, что мой «гид» Юра тоже болен гриппом!
Если можешь, то напиши мне, как дела с банком и кассой и получи денег, не задерживаясь, потому что я узнал, что в Трубниковском */у Наташи / очень плохи дела: Саша и Таня в гриппе, Варя тоже, и с подозрением на воспаление легких, а Елена Николаевна в больнице в Сокольниках, т.к. у нее экзема рук и ног, пока без гриппа.
В одну из последних ночей привезли больную с 90% ожога, с одной из застав, она ужасно кричала, хирурги бегали тоже с криком, все сперва растерялись, но потом, к утру, все угомонилось. Оказалось, что сгорел 2-х этажный деревянный дом и все его обитатели, в том числе вся семья привезенной женщины. На следующую ночь (на воскресенье) оставили специальную сестру, нашу Валю, для дежурства при больной, но все усилия и хирургов, и Вали были тщетны, больная умерла, и ее незаметно вывезли. Я подумал, что это к лучшему, раз все ее дети сгорели! Это, по существу, ведь ужасно, и Москва ХХ века в смысле пожарной безопасности схожа с Москвой ХУ века.
22.Х – 57, 8 часов утра. Все же настоящей нормальной температуры у меня нет: 37,1, а ночью в 5 часов было 36,8. Значит, что-то вредное еще сидит. Лишь бы мой лечащий палатный врач, Арисов (все-таки он «У.И.» */ученый идиот/) не выдумал бы чего-нибудь нового и «оригинального», например, давать всем гриппозным хлористый кальций. Мне лично удалось его убедить давать мне мел /углекислый кальций/, но для других он не рискнул – вот что значит Военно-медицинская академия!
Я написал в черновике много любопытных фрагментов воспоминаний, и из здешней моей жизни: 1) Мои первые столкновения с людьми типа Mars (начало военной службы в 1915 году на Ноевой даче */не сохранились/2) Два рассказа Д.Е.Первова, а теперь позволь мне кончить письмо, поздравив тебя с наступающим днем рождения.
Итак, до свидания, целуй Машу, не сердись за слишком длинное письмо.
24.10 57
Дорогая Киня !
Еще раз поздравляю тебя с днем рождения и, за невозможностью сделать тебе настоящий подарок (в чем, полагаю, поможет мне Маша), посылаю тебе продолжение моего письма от 21-22 октября с кратким изложением рассказов Д.К.Первова.
Рассказ 1. «Полог на гробницу св. Сергия» ** /см. письмо к Долли Александровне Делазари –Борисовской/.
Рассказ 2. «Как воспитывали молодых сестер – фельдшериц в общине «Утоли мои печали» (ныне эта община стала Басманной больницей).
Мне во время гриппа ставили банки. Второпях сестра поставила одну лишнюю банку на сердце, что было замечено пришедшим меня навестить Д.К.Первовым. «Если бы Вы», - обратился он к сестре, - «сделали такую оплошность лет 50 тому назад в монастырской общине, где сейчас находится Басманная больница, то настоятельница сказала бы: «Суетные мысли обуревают тебя и рассеянность порождают, даже о болящем забываешь. Ну, для первого раза назначаю сто поклонов. Матушка Агафья, проверь !» (Агафья играла роль экзекутора). После этого провинившуюся сестру – фельдшерицу Агафья вела в церковь к поздней обедне, к престольному образу «Утоли моя печали», перед которым фельдшерица и начинала выполнять наложенную эпитимию, а Агафья по четкам отсчитывала число поклонов. Некоторые фельдшерицы начинали плакать от оскорбленного самолюбия и людского внимания, а Агафья утешала: «Плачь, плачь – молитва со слезой до престола доходчивей!» Чем тебе не Лесков!
Ну, я пока на сегодня заканчиваю краткий пересказ рассказов Д.К.Первова, тем более, что не знаю, как ты их восприняла.
У меня температура все же не совсем нормальная: 37,0 – 37,4. Тем не менее, все же я ходил с Юрой сегодня шагов 100 и взвешивался: потерял в весе еще около 1 кг, но одышки никакой нет, а легкое головокружение. Тогда я передыхаю на костылях. Напиши мне хоть два слова и Машу попроси: ей два слова не так уж трудно, а мне все же очень тяжело.
С.Хлудов.
С.В.Хлудов - жене и дочери
29./Х 57
Дорогие Мама и Маша
Пишу вам в ответ на ваши письма от 26/Х и 24/Х (соответственно Маме и Маше), полученные вчера 28/Х. Какой сегодня день! Сплошное золото даже в нашем госпитальном саду. Я смог любоваться этой красотой, стоя у окна на костылях. В принципе я мог бы пойти на крыльцо нашего здания, спустившись на лифте, или по лестнице на костылях, но сегодня мне этого не позволили, т. к. я…мылся в ванной с душем. Ванну я просил напустить пополнее, чтобы при погружении в нее вперед «дефективной» ногой, меньше была бы нагрузка по закону Архимеда на эту ногу. Я вымылся и сказал: «На полгода вперед!» - к великому возмущению помогавшей мне няни Марьи Никифоровны, которая ко мне относится на редкость хорошо (у нее больные ноги и она полна тихого юмора!) и говорит, что к празднику, т.е. к 7/Х1 мне ванны не миновать. Не успел я полежать и подремать полчаса, как пришел физкультметодист Юра и потащил меня на костылях осваивать мягкие кресла, т е. в них садиться и вставать ( «это я вчера наметил по плану» - так говорит Юра – на мою беду, добавлю я, т.к. это труднее, чем ходить по лестнице. Впрочем, мы очень мало упражнялись, т.к. я занял Юру какими-то рассказами, стоя у окна. После этого я прошел шагов 200 к столовой, но Юра сказал, что довольно двигаться самому и вкатил меня на коляске в роскошную, залитую солнцем столовую, объединенную для двух отделений – 3-го и 22-го (в нем специально «чинят» мозги). От хождения и сидения я очень устал и с 15 часов лежу и отдыхаю, пишу это письмо.
Завтра le docteur Pierre */доктор Пьер/ (мой лечащий врач, П.Г.Ависов) назначил меня на рентген в двух проекциях. Постараюсь получить от моего друга «бракованные» фото для вторичного показа через Веру Ивановну.
В 19 отделение я не пойду, т. к. все терапевты находят это ненужным, а в 3-ем отделении оставаться, наверное, придется до ближайшей недели после праздников ( т. е. до 10 – 15 ноября). Мне уже сейчас начинает мерещиться ужас переезда (во сне приснилось, что с трудом напялил шерстяные брюки, но башмаки пришлось надеть на босу ногу, т. к. были забыты носки!).
Очень, очень благодарю за чудные яблоки и vinum fructosum **/фруктовое вино/.
С Ольгой Павловной я говорил по телефону и узнал, что они с Евгением Матвеевичем очень смеялись над моим письмом, где я доказывал, что я – только «летний знакомый», и что мне нужно сделать, чтобы стать «зимним».
Скорее бы кончался карантин, а то как же я выеду отсюда без маминого руководства (это страшнее, чем уезжать по железной дороге на дальнем поезде).
Завтра после рентгена напишу еще – и по части «гвоздика», и по части старообрядцев.
P.S. Очень благодарю маму за 100 руб.
С.Хлудов
С.В.Хлудову от Ольги Павловны Померанцевой..
Дорогой Сергей Васильевич!
Только что получила от Вас письмо и тут же отвечаю на розовой бумаге и заверяю Вас, что Вы и зимой, и летом, и в другие времена года - всегда для меня и моего семейства – дорогой, уважаемый и самый любимый из наших друзей! Я очень стараюсь в жизни все выполнить в отношении своих близких и очень мне стыдно, что до сих пор не написала Вам письма. Как-то так все у меня сложилось, что для себя нет времени. Очень много берут времени Сережины занятия. Ему теперь гораздо легче с расписанием, и он много играет, а я всегда слушаю его игру и делаю ему замечания. У Рубаха */педагог Сережи в консерватории/ он взял всего четыре урока, т. к. они оба болели. Сейчас ему задали еще концерт Кабалевского №3. Сереже и мне музыка не очень нравится, уж очень в нем слышны советские массовые песни, а так как мы много играем классики, то очень трудно увлечься подобным произведением.
Как хорошо, что Вы еще не знаете Фантазии Шуберта f-moll, Вам она очень понравится, это такое очарование!
Я случайно купила все квартеты Бетховена для четырех рук. Как Вы считаете, это полезная покупка?
Я так рада, что Сережа с большим увлечением играет в четыре руки и узнает много музыки. У него есть очень интересный преподаватель теории музыки В.В.Хвостенко, который когда-то учился у моей первой преподавательницы М.О.Пальи, и который на уроках очень часто ее вспоминает. Она первая внушила ему любовь к теории и гармонии, и каждый раз он говорит Сереже: «Твоя мама тоже училась у нее». Он с большим интересом относится к своему предмету и у него свой метод. Сережа старается выполнить все с точностью, а здания бывают просто грандиозные. Я очень рада, что у Сережи оказался такой хороший преподаватель. Дружба с Вами, Сергей Васильевич, тоже сыграла большую роль в образовании Сережи. Вы многому научили меня, и я стараюсь, как могу, следить и за собой, и за Сережиным развитием. Надо сказать, что сейчас очень много введено хорошего в музыкальное образование, например, читка нот, класс ансамбля, в котором играют в четыре руки симфонии и др.
В воскресенье мы были на концерте Софроницкого. Он играл прекрасно, на большом подъеме, и находился в хорошей форме. Программа была очень интересная: Мендельсон - Серьезные вариации, Шопен – ноктюрн f – dur и 24 прелюдии, а во втором отделении: Лист – соната h-moll. Все было сыграно с большим мастерством. На «бис» он играл Бах – Зилоти – прелюдию, Лист – Забытый вальс, Шуберт- Лист - Двойник, Шуберт – Лист – вальс. Издали видела Нат. Мих. и Таню Чернышеву. Народу было битком набито, и все какие-то незнакомые и странные личности. Раньше было всегда много знакомых, а теперь – никого, да и мы стали какие-то другие. Это был первый наш выход. Сережа был в страшном восторге от игры Софроницкого.
Дописываю на другой день. После разговора с Вами я получила письмо от своей ученицы Алексеевой Гали из Свердловска, в котором она мне сообщает, что будет петь 31-го премьеру «Орлеанской девы» и, между прочим, прислала фотографию в роли Жанны д”Арк. Вечером я тут же ей позвонила в Свердловск, чтобы еще раз убедиться, что она поет, и сегодня утром купила билет на самолет. Вылетаю ночью в 3ч.30 мин и буду там через пять часов. Ей я не сообщу, чтобы ее не волновать, она очень впечатлительная, и приду к ней после спектакля. Сейчас должна устроить свои московские дела, чтобы на душе было спокойно. Приеду, думаю, в воскресенье, т.к., боюсь, плохо перенесу самолет, и придется обратно ехать поездом, а если все хорошо будет, вернусь раньше.
Целую Вас крепко, поправляйтесь скорее, звоните и пишите.
Ваша О.Померанцева.
Москва, Арбат 27, кв 8, Марии Сергеевне Хлудовой от С.В.Хлудова из Госпиталя.
5 /Х1 - 57
Дорогая Маша!
Ah, mon Dieux, le malheureux pourquoi souffre t’il tans! /О Боже, почему ты заставляешь так страдать несчастных!/
Не знаю, сколько в этой фразе я наделал ошибок, но monsieur Mustafa Chaher услышал ее не в плохом произношении. Ему это очень понравилось, в особенности, когда я ему объяснил, как крутиться на одной ноге, глядя на etoile polere (вместо Большой Медведицы я назвал Полярную звезду – так понятнее, а сила заговора не уменьшается).
Сегодня с 7.45 я был в волнении: вчера новая сестра Вера (Николаевна) привезла лак от Надежды Пантелеймоновны Аграненко. Когда я попробовал его запах, то он мало чем отличается от не-зубного «31430» (бывшего «4А». Все мои звонки вчера до 22 час не дали результатов, т.к. Надежда Пант. еще не приходила, и Самуил Альбертович* /Аграненко, ее муж/ после задушевного и милого разговора посоветовал мне звонить сегодня до 8 часов. Надежда Пант. Мне объяснила, что такой «пониженный» запах обусловлен очень плохим качеством спирта. Она была неизъяснимо мила, и я подивился, как она может так относиться к отцу девушки, сгубившей ее сына ( это тебе за «лебединые песни» всех сортов!)
Вчера вечером дежурная няня Нина (не путать с Ниной «древне-греческой») – марципановая елочная кукла примерно твоего возраста, и медсестра Валя (какая – само собою ясно!) были мною посланы к Мустафе снести остатки того громадного количества шоколадных роскошных конфет, которое он мне преподнес вчера утром, и которые я принял лишь с условием, что буду угощать весь персонал 3-го отделения. Весь персонал был насыщен конфетами, а Нина и Валя должны были отдать коробку с доброй половиной конфет и сказать вместе: “Merci monsieur pour les bonbons!” /Месье, спасибо за конфеты/. После репетиции в течение минут пяти «марионетки» прилично стали выговаривать.
Через несколько минут после их ухода появился Мустафа с коробкой конфет, Ниной и Валей. Он отметил любезность и изящество девушек, но факт возвращения конфет истолковывается на Востоке, как обида, и вот…коробка с конфетами снова у меня, и я раздаю их смене сестер и нянь, работающих сегодня.
В 10 часов приходил Мустафа и просил меня проверить, заказали ли ему машину из его школы. Он все же какой-то особенный и чрезмерно ценящий всякие одолжения.
Мне вообще грустно, а тут еще узнал, что у Вали накануне того дня, когда она должна была ночевать на Арбате, заболела бабушка. Валя сама определила аппендицит, и в Боткинской больнице бабушку оперировали; ей 70 лет, и заживление идет плохо. Все в их семье пошло «кругом», т.к. все работают, дома никого нет, Пирс (собака) не кормленная, а ученую кошку (Амулю Петровну) украли. Все это я узнаю стороной от юной няни Нины, а Валя даже ничего не сказала. Впрочем, тебя это мало трогает.
Я нахожусь в очень подавленном настроении, и только сейчас немного ожил, вспомнив одно стихотворение, которое пели в железнодорожных вагонах про Л.Н.Толстого.
Великий русский писатель,
Лев Николаич Толстой
Не кушал ни рыбы, ни мяса,
Ходил по деревне босой…. и т. д.
Мылся, сидя под душем. Выхлопатывал машину для Мустафы. Он напоследок хотел мне подарить торт, но на этот раз я «пассанул» торт старшей сестре, Марье Тим.. Встретился с главным хирургом Абрамом Ильичем Макаренко, и мы «возобновили знакомство», т.е. он мне разрешил звонить по телефону из своего кабинета, который он занимает вместе с Ф.Ф.Г. Очень мило.
Ну, до свидания. Твой отец С.Х., перестающий быть «Лукерьей живые мощи».
P.S. Ручки у меня нет, раньше пользовался чужой. Вот уже 2 года, как обещает поправить ручку моя дочь! Попишем карандашом. Бедный Хлудов!
С.В.Хлудову от Натальи Михайловны Весниной, вдовы академика архитектуры Виктора Александровича Веснина)
11ноября 1957 г., Москва
Дорогой Сергей Васильевич, наконец, отшумели праздничные дни,и я могу писать Вам. Все кто-то заходил, кто-то звонил, и душа была рассеяна. Кроме того, в эти дни особенно усиливается чувство моего сиротства и одиночества и обостряется никогда не покидающая меня печаль об утрате Виктора Александровича. Я давно поняла, что даже самые близкие люди с трудом делят горе, большое горе другого, даже сердечно близкого человека. А как хочется иногда удариться о сыру землю, разрыдаться и до конца повыплакать накапливающиеся в тебе слезы… Но надо как-то доживать свои годы и возможно благороднее, никого не обижая и не роняя своего достоинства. Вот так и стараюсь.
Вчера слушали по радио первый концерт Чайковского в исполнении Рихтера. Играл превосходно, так полноценно, что всей душой следовала за ним. После антракта «угостили» новой симфонией Шостаковича – скука неимоверная. Решили вытерпеть до конца, но не смогли. Ни музыкальных мыслей – тем, ни звучания – тянется, тянется какая-то гнусная канитель, просто начинаешь негодовать. Выключила радио и стала продолжать страшную повесть Стивенсона «Владетель Баллантрэ» - безумно мрачную, но увлекательную. Читала и в постели почти до 3-х часов ночи и потом боялась, что приснятся ужасы – ничего, слава Богу, не приснилось…
Часто ходим в Дом ученых, потому что это рядом и не надо никаких перевозочных средств. Смотрели фестиваль в кино, очень красиво и грандиозно. 18-го идем слушать бархатного Гмырю.
Дружим с братом Андреем, который после юношеского Hurm und Drum”а стал обаятельным и милым человеком. У него сейчас в потомстве все события. Ирина *\дочь\ , как мы и мечтали, безумно расхорошившись, вдруг вышла замуж за премилого журналиста. Он старше ее лет на 12 и, главное, вполне культурный человек. Ей невероятно повезло; одно опасно: как бы он не соскучился с ней. Кроме того, у Кирилла, сына Андрея, родилась дочь, и мы ходили приветствовать эту бедную «пришелицу в этот мир», как говорит Диккенс. «Отец-кукушка», как я дразню Андрея, немного подработавший за праздники, совсем разорился на подарки, но совершенно счастлив за своих «кукушат». Я его люблю. ** /Андрей Багриновский в молодости «прославился» в арбатском кругу тем, что, через месяц после официальной женитьбы на Татьяне Васильевне Перфильевой, сказал ей: «Дорогая, я схожу за папиросами!» и больше к ней не вернулся, оставив ее, как оказалось, в ожидании ребенка /. Очень довольна, что третьего дня мой Артамоныч (шофер) посуху отвел великолепно отремонтированный «ландолет» на дачу и заколотил его на зиму в мой гараж-сейф под круглой террасой – одной заботой меньше!
Смотрели «Тихий Дон» и «Сестры». Как жаль, что Ваш госпитальный кино далеко. Обе картины прекрасно поставлены. Обе «сестры» прелестны.
Звонил наш старик- художник и доложил, что оба портрета его работы – Виктора Александровича и Сергея Ивановича выставлены в Манже. Однако сейчас там, как на рынке, толкотня невозможная, надо переждать. Павел Кузнецов и наш Козьмин очень восхищаются полом, который сделан теперь в Манеже, а о картинах помалкивают. Пол такой, говорят, блестящий, как зеркало. Это по шведской системе – у них изобретена особая зеркальная и стойкая мастика. Ну вот, наболтала Вам с три короба. Желаю сил, здоровья, а главное – стойкого, доброго настроения.
Ивонна.
P.S. Не буду переписывать, думаю, разберете и так.
(Приложение на отдельном листе)
По мотивам басен Крылова.
«Соседушка мой свет, пожалуйста, послушай!» -
«Соседушка, я сыт по горло!» - «Нужды нет,
Еще хоть песенку прослушай;
Программа ей же ей на славу сложена» -
«Я слышу трижды в день» - «И полно, что за счеты
Лишь стало бы охоты, ведь песня русская на диво всем звучна,
Народной русскою душою рождена!
Включим же радио, дружочек:
Вот Гмыря, Лемешев, Обуховой кусочек,
Максакова, Огнивцев, Пирогов,
Ивановы, Михайлов и Петров
И Виноградов тут, а нынче даже сам
Иван Семенович, любимец пылких дам!
Все песни русские поют наперебой
И с чувством, звонко, голосисто!» -
«Я променяю всех их, всей гурьбой
На одного хорошего пьяниста» -
«Зачем пьянист, коль есть хороший хор!
Какие голоса, какой певцов подбор:
Вот Пятницкий, а вот Краснознаменный,
У Свешникова хор отменный,
Еще Студенческий, Воронежский, Казанский
Сибирский, Курский, Астраханский…»
«Ох, братец, пощади! Терпенья больше нет!
На песнях русских что –ль сошелся клином свет?» -
«Что слышу я? Плохой ты патриот,
Тебя осудит весь советский наш народ!» -
«Меня судить? За что? Нельзя до отвращенья
Нас пичкать каждый день все тем же угощеньем!
Поддержку в дедушке Крылове я найду
И речи мудрые его я приведу:
Счастлив, коль дар прямой имеешь,
Но если помолчать вовремя не умеешь
И ближнего ушей ты не жалеешь,
То ведай, что твои и песни, и стихи
Тошнее будут всем Демьяновой ухи!»
Страстные любители русской песни.
С.В.Хлудов – Л.А.Куренковой, 15 ноября 1957 г.
Многоуважаемая Любовь Александровна!
Несмотря на Ваше указание о том, чтобы звать Вас Любой, я все же принужден прибегнуть к этому обращению, т.к. «многоуважаемая Люба» как-то не звучит; в разговоре я буду называть Вас Любой, но письменно и мысленно не могу.
Сегодня утром, когда я говорил с Вами по телефону, я был радостно взволнован:
1.Спускаясь по лестнице со 2-го этажа к телефону – автомату, я не отставал от приставленного ко мне физметодиста, очень бодро перебирая по ступенькам костылями
2. Во-время позвонил Вам и застал Вас дома
3. Услышал об организации Нового оркестра и вспомнил про прежний консерваторский, «Головановский», эпохи 1929-1930 годов, когда еще С.Н.Еремин, А.А.Янкелевич, Калиновский были учениками,
4. Достиг Вашего согласия пойти одной, без Долли Александровны, к Наталии Михайловне Весниной за «Воспоминаниями» Ауэра.
Вследствие этих 4-х волнующих обстоятельств я позабыл у Вас полностью узнать о «разгадке». Dies irae */Дни гнева/– это правильно, но это только первая часть загадки, а требовалось еще перечислить все музыкальные произведения, в которых эта тема проходит, начиная от первой половины 19 века и кончая первой половиной 20-го века.
Чтобы не беспокоить Марианну Ивановну и вас телефонными звонками по пустякам, прошу сообщить эту вторую часть разгадки письмом по адресу Арбат 27, кв. 8. Если я к этому времени вернусь домой, то получу письмо непосредственно, а если буду еще в Госпитале, то его мне прочтет по телефону моя дочь Маша.
Пожалуйста, напишите, имеете ли Вы время читать художественную литературу и желаете ли прочитать некоторые редкостные книги, как например, «Русские демономаны» Лескова, «Упырь» и «Семья вурдалаков» А.К.Толстого, «Воскресшие боги» (или «Леонардо да Винчи» )Мережковского. Это все есть у нас на Арбате и Вы можете их получить до моего возвращения у Маши, или после моего возвращения.
Уважающий Вас
С.Хлудов
P.S. 16.11.57.
Я вспомнил сегодня о том, что хотел Вас еще спросить:
1. Какие в новом оркестре «духовики» деревянные и медные (хорошие или средние), как фамилии первых - флейтиста, гобоиста, кларнетиста, трубача и валторниста, кто первые – концертмейстеры скрипок, альтов, виолончелей и басов.
2. Каково Ваше мнение об 11 симфонии Шостаковича? Вчера в «Правде» Черкасов написал похвальный отзыв, но это в моих глазах мало значения имеет, т.к. уж очень много «литературных» фраз. Этот отзыв напоминает мне отзыв писателя Толстого о 5 симфонии /Бетховена? Чайковского?/ - чего только не было написано, и большей частью «вода-водой». Я высоко ценю Шостаковича, но до безумного культа не дохожу. Я отрывками слышал по наушнику 11 симфонию и она на меня произвела такое же впечатление, как многое из Мусоргского: может быть и гениально, но больно угнетающе – хочется после такой музыки «омыться» детской симфонией Гайдна для моральной гигиены.
Простите за вольнодумство о Шостаковиче и не скажите Вадиму Васильевичу, а то меня и в дом пускать не будут. Читал ли он Вам свое прекрасное, но «культовое» стихотворение о Шостаковиче, в котором всякий сомневающийся уподобляется «слепому коту». Я его целиком не слыхал, но отрывки мне читала по памяти Н.М Веснина, когда месяца два тому назад приезжала в Госпиталь меня проведать вместе с Долли Александровной.
Еще раз всего хорошего. С.Х.
С.В.Хлудов – Татьяне Егоровне Месснер (Катуар) и ее сыну Паше.
26.11.57
Дорогие Татьяна Егоровна и Padre Martini!
Вы полагали, что я «сыграю в ящик», и после этой «коды» совесть ваша (mere et fils)/матери и сына/ будет совершенно успокоена; можно будет совсем не вспоминать «несчастного С.В.Хлудова», а при встрече с общими знакомыми, например, с О.П.Померанцевой, с грустью сказать: «А жаль С.В.Хлудова – какая у него была хорошая музыкальна память!»
Не тут-то было: несмотря на перелом ноги, сколоченной после перелома гвоздем и перенесенные при этом чудовищные мучения, С.В.Х. остался жив и уже удостоился величайшего внимания со стороны всех своих многочисленных друзей и знакомых (кроме некоторых гордецов – прославленных и молодых педагогов).
Ну, словом, я жив и, хотя хожу на костылях, жажду повидаться с забывшими меня друзьями.
Во вторник 26 ноября я удостоился посещения человеком, которого считаю настоящим гением (без шуток), к тому же оказавшимся нашим общим знакомым – я говорю о Л.А. (Любе) Куренковой. В моей жизни было пять самых сильных впечатлений от артистического исполнения:
1. Игра артиста Чехова в роли Калеба Пламмера в «Сверчке на печи» (это было в1915 г. и с тех пор я не могу его забыть)
2. Игра клоуна Олега Попова (у него есть что-то общее с артистом Чеховым!) – видел его по телевизору весной и ежедневно вспоминаю.
3. Игра Рахманинова на концерте в Институте благородных девиц ( У Красных ворот) в 1915 г. Он сам аккомпанировал Неждановой «Вокализ», Брондукову – сонату для виолончели и долго играл соло прелюдии и «табло» /картины/.
4. Игра Метнера при исполнении 4-го концерта Бетховена в 1916 г., C-moll’ ных вариаций и C-dur’ной сонаты в 1918 году и своих «Сказок».
5. Игра Л.А.Куренковой (концерт И.Х. Баха для альта, 1952г.; концерт Цельнера для ф-но в переложении Борисовского для альта, фрагменты из балета «Ромео и Джульетта» Прокофьева, 1957г..
Конечно, у меня было много и других сильнейших впечатлений, например, Шаляпин в «Борисе Годунове», в «Псковитянке», 1911-1920 г.г.; Каза-Дезюс при исполнении всего на свете (1929 и 1930г.г.) П.Месснер – при исполнении сонат Бетховена, Шопена, Метнера и др., в особенности мелкие пьесы «на бис» из Шумановских произведений - все эти впечатления слабее перечисленных выше.
Между прочим, Л.А.Куренкова сообщила, что П.Месснер собирается играть квинтет Г.Л. Катуара вместе с новым женским молодежным квартетом. Для полноты репертуара я собираюсь преподнести Л.А.Куренковой ноты квинтета А.Ф.Гедике. Хотя у Катуаров этот квинтет не был, кажется, в особенной чести, но мне он очень нравится, в особенности 1-ая и 2-ая части. В этом году - юбилей А.Ф.Гедике. Я слушал квинтет по радио в записи, и он не померк за эти годы в моих глазах, но показался мне кое-где длинным (Gottliche Langheiten /Божественные длинноты/ – выражаясь языком Шумана про финал С-dur’ной симфонии Шуберта); его можно было бы, по указанию П.Месснера, сократить. Надеюсь, что ставший знаменитым ассистент «великого Эмиля» /Гиллельса/ не «пустит пузырей», т.е. не утонет в трудностях фортепианной партии. Еще раз напомнив, что я жив и ожидаю вас, остаюсь
уважающий вас (в равной мере mere et fils) /мать и сына/
C.Хлудов.
Последний год ЖИЗНИ ОТЦА
Телеграмма
(из Нахабино, от бывших подчиненных С.В.Хлудова)
Москва Арбат 27 Хлудову Сергею Васильевичу
1 января 1958 года
Поздравляем Новым Годом Желаем здоровья благополучия = Болотов, Ванхадло, Тишкова, Петровский.
* * *
Наступил последний год жизни моего отца.
Москва, Арбат 27, кв 8, Сергею Васильевичу Хлудову от Г.А.Штекер
7/ 3- 58
Хлудов, дорогой!
Печатал Рахманинова и сделал лишний отпечаток серии для тебя.
Так как ты не появляешься – посылаю по почте. Если не нужно тебе – отдай кому-нибудь.
Целую Г.
/приложение: Программа отчетного концерта Училища им. Гнесиных/
P.S. Концерт Гнусиных был гнусный и ужасно скучный. Кроме Алешки /Хлудова/ (5), девочки – арфистки Прауэр (5+) и 11-классника Изопова (5) все было более чем посредственно. В этом гнусном учреждении процветает нескрываемый протекционизм к своим ученицам – дочкам или внучкам. Все эти профессорские дочки или внучки играли очень плохо или более чем неинтересно. Таких «семейных» учеников было трое:
Бондаренко Лена,
Георгян Каринэ,
Григорьева Лена.
Наверное, были и еще дочки, но с материной фамилией.
Вообще «лавочка». Как резко отличается вся постановка дела от школы при Консерватории. В прошлое воскресенье 30/2 мы ходили туда на концерт слушать Катюшкиного Андрейку /сын Екатерины Александровны Добрыниной, племянницы Е.Д. Штекер/. Там было все попросту, без всякой помпы, а играли и интереснее, и лучше.
Очень противно у гнусинцев их кривлянье за клавиатурой. Кривлянье руками, которые у них летают и плавно опускаются на клавиатуру, точно на парашютах. Раскланиваются – ломаются, ну только что не танцуют. Противно!
Ну вот и конец болтовни!
До свидания . А Лешка играл здорово – творил!!!
Г.Штекер
Комментарий М.С.Хлудовой. Не могу согласиться с таким категоричным мнением Г.А.Штекера хотя бы в отношении Карины Георгян. Их семья жила в нашем доме двумя этажами выше, и моя двоюродная сестра Таня Алпатова дружила с Кариной с малолетства. Ее мать, Галина Сахарова, постоянно пела на радио. Не вижу ничего плохого, что Армен Яковлевич Георгян, образцовый отец во всех отношениях (как говорила про него тетя Оля), сам обучал свою дочь игре на виолончели, и сделал из нее прекрасную виолончелистку. Карина эмигрировала, но в конце 1990-х годов приезжала в Москву и играла в концерте, который назывался «Владимир Крайнев собирает друзей» в Большом зале Консерватории. Что и говорить - странно было слышать, как ее объявляют: «Каринэ Георгян, Англия!» Играли все очень здорово, и после концерта я ходила благодарить за кулисы, и мы вспомнили наше детство и жизнь на Арбате. В ее бывшую арбатскую коммунальную квартиру, куда Карина пыталась зайти под влиянием ностальгических чувств, ее не пустили – квартира была приватизирована и продана одной из первых в нашем доме.
С.В.Хлудов – Л.А.Куренковой 3.03.58
Дорогая Люба!
Вчера в 22.55 мы слушали Ваше выступление по 3-ей программе радио. Я успел днем сказать об этом всем нашим знакомым – кому только смог.
Мы с моей дочкой Машей решили сегодня написать наше впечатление.
Всего лучше это впечатление можно выразить словами Скарлатти, когда он услыхал игру Генделя на клавесине на балу-маскараде: «Это может быть только наш саксонец, или сам черт, чтобы так удивительно играть!» Переделав эту фразу – «это должен быть только ангел или Люба Куренкова, чтобы так играть», Вы, Люба, получите представление о нашем восторге. Ваши двойные ноты были настолько точны, что мы в шутку решили, что это Вадим Васильевич или Леня «поддваивают».
Мнение моих друзей такое же. Я соберу мнений побольше и пошлю на радио.
До свидания.
Уважающий Вас С.Хлудов.
P.S. Жаль что «радио-программщики» не дали старинной итальянской пьесы, о которой Вы говорили.
От С.В.Хлудова - Павлу Месснеру,
( пианисту, ассистенту Э.Гиллельса, сыну Татьяны Егоровны Катуар.)
29. 04.58
Дорогой Паша (Padre Martini – Ученейший) !
Позвольте Вам препроводить мой скромный первомайский подарок – фугу соль минор И.С.Баха. Эта фуга является как бы разновидностью общеизвестной фуги соль минор из 1-ой части W. K. (Хорошо темперированного клавира) и приведена была в одном редком издании W. K. под редакцией и в обработке Гуммеля. Эти ноты находились в нотной библиотеке моей бабушки Елизаветы Карловны Перловой, урожденной Пфель, пожертвовавшей почти все свои ноты, в начале этого столетия, в Московскую консерваторию. Бабушка являлась ученицей Гензельта*/можно указать даты жизни всех упомянутых ниже музыкантов/ и, говорят, - отменной пианисткой. Моя мать, Нина Флорентьевна Хлудова, урожденная Перлова, была ученицей Дюбюка и играла настолько хорошо, что, - как помнится по детским воспоминаниям, - рисковала играть этюды и баллады Шопена после таких фортепианных «львов», как Корещенко, Гедике, Соловцов. Игра ее напоминала игру покойной ее внучки (и моей племянницы) Татьяны Алексеевны Хлудовой, но была технически тверже поставлена, в особенности в части пальцевой техники. (Кстати, Нина Флорентьевна любила играть пассажи до мажор по Фильдовской аппликатуре, т. е. первым и вторым пальцем; если Вы сомневаетесь в правоте моих слов, то посмотрите 5-ый концерт С- dur Фильда в редакции Дюбюка, наверное, он имеется в нотной библиотеке консерватории). Кроме того, игра моей матери, Нины Флорентьевны, была лишена «замираний» и «придыханий», приобретенных Татьяной Алексеевной у Эйгеса и не ликвидированных Г.Г.Нейгаузом.
Я позволил себе коснуться моих родственников для того, чтобы более уверенно перейти к прилагаемой фуге соль минор. Моя мать постоянно играла ее, а потом, когда я дошел до W. K. , предложила мне выучить две фуги – по изданию Черни и по изданию Гуммеля, причем последняя была у Нины Флорентьевны только в переписанном ею виде, т.к. печатные ноты были задолго до того пожертвованы в Московскую консерваторию, как я уже упоминал выше.
Вот, собственно, и все, что я могу пояснить по поводу этой фуги, однако, мне еще хочется добавить относительно великого Гуммеля: он довольно – таки свободно и даже легкомысленно обращался с чужими сочинениями, даже с концертами своего учителя Моцарта. Посмотрите как - ни будь его «редакцию» концерта D-mol Моцарта и Вы будете поражены, как он «свободно» и «виртуозно» развивает пассажи по-своему; у нас было в дни моей юности такое издание, но я относился к нему с опаской (наверное, такое издание имеется в консерваторской библиотеке). Вполне вероятно, что и в этой фуге есть участие самого Гуммеля. Единственный человек, который может и должен разъяснить все неясное по поводу любого музыкального произведения (если это будет для Вас трудно) – это председатель Студенческого научного общества Изабелла Сергеевна Головина (она же Василиса Премудрая). Покажите ей, пожалуйста, эту фугу и это письмо. Лишнее мнение, да еще такого авторитетного человека – не помешает!
Уважающий Вас и полный почтения
С.Хлудов
С.В.Хлудов - Вере Ивановне Медведевой из Снигирей
25.6.58
Дорогая Вера Ивановна, Вы нас совсем забыли, что, однако, для меня являктся не поводом для попрека, а причиной, вызывающей опасения за Ваше здоровье. Еще 5 июня Вы хотели к нам зайти на Арбат проститься, но не зашли, и я тогда же высказал свои опасения. У нас тут перед глазами два очень тяжких случая «сердечников», и все из-за курения. Один из них (авиационный полковник в отставке) так пропитался табачищем, что от него пахнет даже через двери гаража, а другой – экс-преподаватель Военно инженерной академии, не может выйти дальше своей калитки. Бросили ли Вы, наконец, страшное табачное зелье, или курите и думаете, что какие либо лекарства помогут.
Приезжайте к нам в Снигири. Тут живет Саша (мой внук), мне его приходится мучить гимнастикой по утрам, но одного мне объекта мало: надо двух для мучений, и этот второй будете Вы (не бойтесь, «бабушка Пфель» может обойтись и одним объектом для воспитания). Помимо больших прогулок Вы сможете целый день лежать под деревьями и читать удивительные книги. Это письмо Вам свезет К.П., и она должна Вас уговорить.
С.Хлудов.
С.В.Хлудов – Любе Куренковой и Лене Шварцу
27 июня 1958г.
Дорогие Люба и Леня!
(Вероломные злодеи!)
Несмотря на посредничество моей старшей дочери Наташи, звонившей вам по телефону и напомнившей, что я еще жив, вы так ничего не сообщили мне о ваших делах. Поэтому я уподобляюсь Царице ночи из «Волшебной флейты» и предупреждаю, что «моя душа пылает жаждой мести» (d - moll, allegro assai!), и никакого интересного препроводительного письма вам не пишу, а мог бы написать: 1) Как я решил проверить правильность переложения прилагаемого концерта Баха на каком – либо клавишном инструменте, и разыскал здесь у знакомых громадную органоподобную фисгармонию со множеством одинаковых по звуку, но разных по названиям, регистров, и с западающей клавиатурой; 2) Как там же мне показали радио – инструмент «Термено-вокс», издающий удивительные звуки, вроде пилы у клоунов в цирке или громадной скрипки с сурдинкой (играющей, к тому же сплошными фляжелетами); 3) Как рассказали вообще о радио-инструментах, в частности, о В – 18, действующем в Советском павильоне на Брюссельской выставке. Этот прибор дает тембры от флейты до контрабаса, имеет клавиши, и особенно хорошо подражает скрипке (как я понял, звук его лучше, чем у Хейфеца или даже И.С.Головиной/!/, а играть по клавишам куда проще, чем по грифу без ладов). Еще я мог бы постараться и написать вам кучу занимательных штук, но т.к. вы бросили меня на произвол дачной жизни (или, выражаясь по Энгельсу – «идиотизма деревенской жизни»), то я ограничусь этим письмом. «Ну, вот и хорошо», - скажет Люба, - «меньше времени тратить». Конечно, Люба, Вы правы, и поэтому я кончаю это письмо с просьбой сообщить мне хоть открыткой, когда получите прилагаемые ноты, и можно ли все это сыграть, т.к. я так и не смог проверить правильность переложения. Приезжайте сюда в Снегири – вот это будет здорово.
Леня, я в Вас верю.
Уважающий вас С.Хлудов.
Люба Куренкова и Леня Шварц – С.В.Хлудову
1 июля 1958г
Дорогой Сергей Васильевич!
Большое спасибо за ноты; мы были очень рады и сразу же попробовали сыграть: музыка замечательная и очень хорошо звучит на 2-х альтах. Жаль только, что не используется чудесная альтовая струна «до». Может быть, стоит подумать о более низкой тональности, например, «до минор»? А вообще, мы и так с удовольствием сыграли. Когда будет возможность, мы поиграем с Вами вместе и тогда решим.
Сергей Васильевич, Вы совершенно правы в том, что мы – злодеи, но мы все-таки не вероломные злодеи, а обыкновенные, потому что мы все время о Вас вспоминали и каждый день собирались написать, но у нас было много дел, приятных и неприятных, которые мешали нашим добрым, благим намерениям.
У Лени до сих пор еще не выяснилось с распределением, поэтому мы не можем начать как следует отдыхать, хотя Леня сдал все экзамены на 5 (т.е. окончил консерваторию), и Люба тоже сдала английский.
Мы все время ездим с дачи в Москву, а это очень утомительно в такую жару и мешает нормальным занятиям на альтах. Сергей Васильевич, как только у нас все уладится, мы к Вам приедем, а уж напишем-то обязательно. А Вы все-таки добрый человек, потому что, несмотря на то, что Вы на нас сердиты (совершенно естественно), Вы написали нам интересное письмо. Представляем, что будет, когда мы к Вам подлижемся, и Вы не будете на нас сердиться!
До свидания, Леня и Люба.
С.В. Хлудов - Е.Д.Штекер
26 июня - 25 июля 1958 г. Снигири
Дорогая Катя, вот уже 50 дней, как я живу здесь в этом роскошном «Эдеме», а Вы мне так и не написали обещанного письма. Это я объясняю ожиданием и приездом Великого Флотоводца */приемного сына, А.Метальникова/: в ходе обмена восторгов Вам было не до меня. Одно время я тут впал в большую грусть, т.к. покинул в Москве много интересных дел и людей, про которых я могу сказать (так же, как и про Вас) словами одного героя времен Генриха 2 и Е.Медичи: «La qualite’ d’un homme amoureux me peut convenire; mais pour celle d’un homme aime’, je ne crois pas, que vous pussier me la donner!» (Русский вольный перевод: «Я и так, и сяк, а Вы - никак!»
Pauvre claquedent que sui je! (Бедный Хлудов!)
Освоение одной стихии – воздуха, чуть не приблизило меня к другой стихии – земле, т.к. от уныния стало шалить сердце; лежал по 2 дня и еле ползал. В конце концов я страшно обозлился на самого себя и заставил себя доползти до душа в саду. Ну, как тут «стукнуло» меня водопроводной водой градусов на 15, я сразу забыл, где оно и сердце, растерся, как полагается, и пришел из сада совсем бодро. С тех пор хожу по ; км (правда, с 1-м костылем, с передышкой каждые 100м. На днях ездил под Звенигород к Леше/брату/, где застал всех Хлудовых, кроме Ирочки с Федей.
Отчасти причиной моего уныния было окончание моего переложения концерта И.С.Баха С-moll для 2-х инструментов: скрипки и гобоя, или 2-х роялей, или 2-х скрипок – Вы знаете!) Я перекладывал 2-ую часть из Es dur в B dur, на кварту вниз для двух альтов по просьбе величайшей Любы Куренковой и ее мужа, талантливого альтиста, окончившего Консерваторию с блеском, 5 июня с.г.
Но хорошо переносить альтовые голоса на кварту вниз, а оркестр – то (аккомпанирующий) в некоторых местах тогда уходит в глубокий подвал. Я вспомнил совет, данный мне ранее Ольгой Павловной: в таких местах бас оставлять на кварту ниже, а правую руку переносить на кварту выше, но тут возникала опасность вылезти на «чердак». Как нарочно, все эти «вредные» места пришлись под конец, и мне здесь пришлось действовать без рояля. Все же я одолел это дело и очень навострился и транспонировать, и представлять себе музыку. Ну, после большой работы образовалась пустота, да и работу хотелось проверить. Узнал я, что у одного из соседей есть фисгармония. Я пошел к нему и увидел довольно примечательного человека: правильные мелкие черты лица, седой, руки трясутся, весь пропитан никотином, т.к. он и жена курят беспрерывно; лет ему 65 , и фамилия его Макарьев. Он очень любит музыку, играл ранее на скрипке, а сейчас перешел на …Терменовокс. Оказалось следующее: в 20-х годах был радиоспециалист инженер Термен, он впервые сделал прибор, который генерировал и изменял звук от перемены магнитно-электрического поля. Приближая или удаляя руку от прибора, вы можете получать разной высоты звуки, похожие на звуки пилы, на которой играют клоуны в цирке, или на звуки большой скрипки с сурдинкой. Впечатление такое, что звуки возникают в пространстве неизвестно где, даже боязно. Этим прибором очень заинтересовался в свое время Ленин; вследствие этого Термен получил командировку а Америку, где и остался, продав свое изобретение и сделавшись богачом. Так жил он до 30-х годов, когда неожиданно разорился из-за игры на бирже, почувствовал острый приступ тоски по родине и вернулся. Ну, сами понимаете, чем кончилось: cache- cage, потом, лет через 10 – 15 - liberte’, fraternite’ */фр -свобода, братство/, но уже музыкой он перестал заниматься, действуя, как обычный радиоинженер. Всю эту радио-музыку возглавляет сейчас ученик Термена, Володин, сделавший клавишный прибор, позволяющий не только медленно и чувствительно выть , но и быстро «колоратурить» в различных регистрах, от флейты до контрабаса. Такой прибор сейчас показывают на выставке в Брюсселе.
Не знаю, как в Брюсселе, но в Снигирях дело поставлено просто: в комнате около 20 .кв м. стоит прибор, состоящий из двух деревянных колонок, высотой около метра. Играющий садится перед прибором и, двигая в воздухе правой рукой, играет мелодию, двигая левой – усиливает или ослабляет звук. Я пробовал играть: у меня получилось так же фальшиво, как поет сейчас Пирогов; гамму я смог сыграть только хроматическую, но далеко не вольтемперированную, а до мажорную – страсть как плохо. Хозяин играл мне «Элегию» Массне и «Не искушай» Глинки, очень ловко, но с сильной вибрацией. Полагаю, что это получается у него само по себе – дрожат руки от курения табачища. У хозяина есть 2 собаки «добермана», дивной красоты, совсем точно литые, бронзовые, и маленький щенок (было 9 щенков, но их к счастью, распродали, а то был собачник, а не дом). Щенок избалованный, бегает около Терменовокса, меняет электромагнитное поле, и в комнате вдруг возникает вой; кусает хозяина за пятку, лает. Выгнать его из комнаты нельзя, т.к. собака – тетка (сестра щенковой матери) его ненавидит и хочет его загрызть, а в пустой комнате или на привязи щенка «жалко оставлять». Вообще, хотя хозяин и преподаватель Военной академии в отставке, но от табачища, Терменовокса и собак стал, видимо, слегка не в своем уме.
Фисгармония - громадная, как маленький орган, со множеством регистров, имеющих обычные старинные поэтические названия (это cellestine, musette, bourdon, clarinette, и т.п.), но разница в тембрах регистров почти незаметна, зато при выдвижении некоторых из них начинают западать клавиши. Все же мне удалось сыграть с грехом пополам свое переложение и фугу G-moll из 1 части W.T.K/ (Вольтемперированного клавира), в редакции Гуммеля (насколько отличается от обычной – см. нотное приложение).
Я это письмо начал писать еще в июне, да не кончил, т.к. все время в «Эдеме» было множество работы. Сейчас я не уверен, что когда – либо еще придется писать Вам; мое сердечное дело – дрянь, и я даже почти не выхожу из дома. Таким образом, в Москву я попаду неизвестно когда и в каком виде. Вернее всего – в виде персонажа из кантаты Иоанна Домаскина /правоп ?/ Танеева (слова А.К.Толстого), возникающей у меня теперь очень часто в памяти: «Иду в неведомый мне путь… и т. д. до конца).
Чтобы не кончать это письмо столь мрачно, напомню Вам, что и « Времена года» Гайдна кончаются аналогично./далее текст по- немецки/
«Вот и все, я кончил» - как говорили многоречивые пожилые солдаты во времена Керенского.
«Старику» - с любовью низкий поклон.
Ваш С.Хлудов.
Е.Д.Штекер и Г.А.Штекер – С.В.Хлудову
Комаровка, 5 августа 1958.
Дорогой Сергушечка!
«Нет, не забыл я Вас!»- ха-ха! (Колоратура)….как поется в какой-то якобы старинной песне. Уж очень время было трудное нами пережито: 1) ремонт « молярный», как написал бы Гоня, т.к. у него «моляр» (ударение на о), а не «маляр».2) Сашины «разводные дела» и его срочное уплытие на Ломоносове в Северный Атлантич. Океан 3)Сборы и переезд сюда в Комаровку 4) Возвращение Женераля из дальних стран и работа с ним над привезенными книжками и просмотр –gala’ всей накопившейся литературы по «интересующимся им» вопросам. И над всем этим – болит рука.
Письмо Ваше с любовными упреками своевременно получено, и вот настал приятный момент, когда я могу Вам сесть написать. Прежде всего, хотелось бы мне знать, как Ваше здоровье? Ради Бога, не чудите Вы с водопроводными душами – надо же быть таким неистовым!? Зачем Вы это делаете? Ведь это же страшная встряска для сердца. Ведь только сначала Вам будто бы стало лучше, а потом это все-таки сказалось же. «Не понимаю…»
Про Термено-вокс очень интересно Вы пишете. Мы эту штуку слышали в 1927 – 28(?) году. Ее сконструировал тогда великий Ваня Абрикосов по примеру Термена и играл на этой штуке танго «Jelousy» /ревность/ под аккомпанемент рояля (Татьяна Владиславна, мать Вани) и еще какие-то легкие вещи. Это был тогда какой – то прибор вроде антенны, и Ваня то приближал к нему руку, то отдалял ее, и играл точно; но, правда, звук – как пила, и нам не нравился этот инструмент.
Какие же у нас события? Про ремонт уже писали Ильф и Петров, но правда, наш маляр, хоть 2 раза и купоросил потолок, все же окончил все в срок и, сравнительно, за не очень дорогую плату. Очень тяжко было мыкаться, не находя места ни тебе поспать, ни поработать. Старик спал у Саши, я – в кухне, с кошкой. Саша это время был сперва в Л-де, потом в Риге, откуда прилетел на самолете раз ночью, а на следующую ночь улетел обратно и вскоре «вышел в море» Сейчас это плавание будет недолгое, до конца августа или до начала сентября; затем он, вероятно, будет в Москве, в своем Институте, недели 3, а потом должен опять плавать - кажется, 5 месяцев! в Канаду, если все будет благополучно с ним и вообще.
Когда закончился ремонт, мы начали постепенно собираться в Комаровку. Мой отпуск начался вчера, 4-го. Выход на работу 1-го сентября, но Женералик позволил мне забирать переводы сюда и пожить здесь подольше, пока будет тепло.
Одновременно со всеми этими событиями шли и более мелкие эпизоды: например, бегала с Гордончиком /Львом Аркадьевичем Гордоном, общим приятелем/ высматривать спутника и ракету – носителя; получала по подписке пластинки Вана Клайберна – теперь у нас есть все, что «с него» записали – просто чудо, что такое. Гоня начинает любить Листа! Получила ли Маша эти пластинки? Запись («техницки») не Бог весть, но исполнение просто замечательное. Гордон слушал у нас эти пластинки и заплакал даже.
Ну, а теперь мы здесь. Очень волновались, как переедем, т.к. вещей понабралось много, а «Зим» - такси теперь стал редким явлением. Поэтому встали в воскресенье 3-го рано, и я привела обыкновенную «Победу», но с симпатичным водителем, который артистически нас упаковал и доставил на место. И в тот же вечер мы попали на soiree’: Киляля (дочь Киры Алексеевой) и ее муж после 5-и летнего фактического брака расписались: Юра наконец получил развод. Они живут на соседней даче, и там же Миша Михалков с женой и ребеночком, так что мы с ними тоже познакомились. Жену М.Михалкова мы знали раньше, а Мишу видели впервые. Он мне скорее понравился. Хорошо ли его знает Киня /К.П.Соловова/? Он похож на птицу. (х )–см. ниже)
Встретились мы здесь и с Александровыми – они все - 4 брата + сестра ездили на машине, вероятно, на могилу матери в Пушкино. Павел Сергеевич только что вернулся из Геттингема, где читал курс топологии, а Андрей Николаевич – из Парижа (мы еще не видели А,Н.). Павел Сергеевич сказал, что привез долгоиграющие пластинки, в том числе – большую мессу Моцарта С-moll; теперь мы ждем, что они нас позовут слушать дивную музыку (хх).
Забыла Вам еще написать про один эпизод: нас 24-го позвали на рождение Тани Добрыниной, которую родили 36 лет тому назад Вы и Тата*/действительно, С.В.Х. бегал по всей Москве в поисках спорыньи, Secale cornutum, которая помогла Татьяне Дмитриевне разродиться/.За нами приехал на добрынинской «Победе» Коля, муж Тани; забрал нас, затем своего отца – очень симпатичного инженера – сантехника, и отвез нас на Сходню. Там была еще Катюшка, Катя Добрынина и Маруся Нестеренко, которая Вас очень вспоминала и просила меня передать Вам большой –большой привет от нее. Вечером, когда уже начало темнеть, Коля нас отвез на машине в Москву. Детярня подросла. Оба они учатся играть на рояле – вернее, на пианино, которое забрали от нас на лето. Андрей довольно нахально аккомпанирует Танюшке маленькой, которая поет очень верно какие-то детские песенки. Ну, руку натрудила, больше писать нельзя. Оставляю место для Старика. Крепко Вас целую, мой дорогой, ради Бога не уходите в неведомый путь, а лучше в сентябре – на улицу Воровского, где мы пока еще живем. Господь с Вами. Если захочется и сможете – напишите. Я никогда не забываю Вас.
Ваша Катя.
Хлудов дорогой! Сперва замечания по крестикам: х) про вечер у Киляли и Михалковых. Миша Михалков похоже, славный малый, но он сочиняет бесчисленное количество т. н. «советских песен», из которых даже 1 – 2% издаются (не без участия великого брата). Беда в том, что при всяком скоплении народа он их «поет» и заставляет народ «подтягивать». Мотив еще не выдуман, поэтому он, а за ним и хор, поет что-то невразумительное, фальшиво звучащее и очень трудно переносимое. Soiree’ кончилась тем, что старуха (нянька Костеньки /сына Киляли/ ) заявила, что эти песни ничего не стоят, и что в колхозе поют совсем по-другому; и вдруг, несмотря на свои старческие годы, как заголосит скипидарным голосом «Шумел камыш» и что-то еще. Миша был «посрамлен», а мы с Катей, усталые от ужасного дня переезда на дачу, удрали домой.
хх) Хочу похвастаться тем, что это я внушил Павлу Сергеевичу мысль купить Большую мессу Моцарта. Интересно, ту ли он привез и в том ли исполнении (дир. К.Сильвестри)? Ведь Больших месс несколько.
Ну вот, дополнения все написаны, теперь немного о нас.
Мы тут купаемся в каком-то жиденьком, но сладеньком сиропчике из французского языка, шансонетки, песни. Никто хорошо языка не знает – ни Леля и жилица, / … Юра неразб/, ни Буба, ни М.Михалков, ни я, ни Катя, но все мурлычут кусочки французских песен, говорят о Монтане и Ламарке и т.п. (мы с Катей подаем лишь реплики. Раз в неделю по воскресеньям приезжает Monsieur Girou*/месье Жиру/ который подкрепляет этот жидкий французский сиропчик и служит вроде как кефирный грибок, производя новую порцию сиропчика на целую неделю. Andre Girou – это маленькая старенькая обезьянка, говорящая смешные вещи без тени улыбки. Он занятен, очень беден, и ужасно страдает, когда посадит пятно неизвестного происхождения на свои модные, очевидно, большим трудом добытые брюки. Мы с Катей его скорее любим. Он работает корректором в «Иностранной литературе» или др. журнале (где-то вместе с Килялей)
Ну, вот и все. Мы очень соскучились по Тебе. Я стал совсем швах! Хожу с трудом даже по квартире. Иногда это видоизменяется в лучшую сторону, но редко. Как грустно, что обычная человеческая жизнь идет по затухающей кривой,
а не на постоянном подъеме, с вылетом в жизнь вечную на кульминационном полете, вот так :
наша жизнь
другая жизнь Но значит, так надо!
Целую тебя крепко, и право, не стоит брать душей из холодной воды. Эти души станут вроде прошлогоднего велосипеда, только похуже.
Ну, Господь с Тобой. Твой Г.Штекер.
С.В.Хлудов – Е.Д.Штекер,
13 августа 1958 г . Снигири
Дорогая Катя!
Я получил и Вашу открытку и Ваше письмо от 5 августа. Всегда говорил, что нет внимательнее и лучше Вас человека!
Мое письмо (длиннющее, от 26 июня - 25 июля) я отправил с Машиной подругой,/Наташей Шестаковой/ так называемой Наташей «З.М.» («Золотая Медаль»), девушкой необыкновенно исполнительной, умной и образованной по части искусств и литературы, она почти уже законченный инженер физико-химик – металловед. Она даже хотела занести письмо лично, но я этому воспротивился, т.к. не мог знать, в каком настроении будет «Старик», и что он в этом может усмотреть! Маша с ней уехала на Кавказ, и ездит в восторге по побережью от Лазаревской до Сухуми. Я вначале сетовал, что Маша уехала, а потом решил, что пока я жив - тут-то и ездить, тем более, что погода за последние дни – только для города: дождь, холодище.
У нас тут жил около месяца мой внук Саша, гостила около недели Наташа /дочь/. Потом вдруг, как это постоянно бывает с Наташей, она на 1 ; - 2 недели поехала к Леле /своей матери/, живущей в 75 км от Москвы по Белорусской ж.д. , и еще 4 км в сторону, в местечке или деревне Тучково, в сарайчике – хибарке, с Таней /Померанцевой/. Уж как там они в эти холода! У Тани в конце концов определили не «тубер», а какое-то диковинное «длительное воспаление легких» без повышения температуры.
Саша был для меня незаменимым компаньоном: делал все по хозяйству (конечно, с постоянными напоминаниями), и чудно мог быть дразним. Например, я заявил, что лучшим воспитателем является Милуша, и что она берется (она действительно это говорила в прошлом году) «сделать из Сашки человека». От одной мысли попасть к этой воспитательнице с Острова Моро Саша приходил в ужас, а Наташа просила прекратить «эти ужасные шутки». Наташа, дня за 3 до отъезда, 3 августа (было еще тепло) надела разноцветный купальный костюм «из крепа» и отправилась собирать смородину; но, наступив на железные грабли, проколола ступню (через тапок) на глубину 1 ; - 2 см. Промыли бриллиантовой зеленью, заклеили «вытяжным» пластырем, дали пирамидона. Однако от боли она всю ночь не спала и смогла ходить, хромая, лишь на вторые сутки. Она заявила, что сывороток никаких не переносит. Но через 3 дня моя знакомая фельдшерица из соседнего детсада (я ходил туда за полкилометра взвешиваться) посоветовала сделать прививку от столбняка, т.к. у них есть новая замечательная «безбелковая» (!?) сыворотка (коли – не хочу!) Пришлось идти туда еще раз с Наташей. Прогулка, надо сказать, чудесная: по лесу с полями, сзади последних дач нашего поселка. Вкололи 1 куб.см., и я, считая свой родительский долг выполненным, решил навестить одну свою пациентку восьмидесяти лет, живущую поблизости от детсада. Лечу старушку от сердца («очень удачно») и, при участии Евгения Матв. Вермеля – от трофической язвы. Собственно, от язвы лечит один Евгений Матв., а я – как бы за медицинского посредника («медсваха»). Семья упомянутой бабушки (зовут ее Анастасия Дмитриевна) состоит из : 1)Мамаши (Елены Валерьевны), зам.зав .кафедрой французского языка – дамы лет 50 +- 3, очень красивой (слегка напоминающей Н.Н.Абрамова «Подумай, какой ужас» - скажет Милуша) 2) Дочери Валерии лет 25, тоже очень красивой (только что вышла замуж), переводчицы по специальности «английский язык» 3) Дочери Наташи, изящнейшей красавицы лет 17, поступающей в ВУЗ по английскому языку 4) Отца (Петра Васильевича Рудинцева), авиа-инженера, colonel en retrete, /полковника в отставке/ симпатичного толстяка, обожающего садоводство, но принужденного для заработка к пенсии, служить.
19.8.58. Мне пришлось прервать на 6 дней окончание письма, т.к. 14 августа я заболел очень сильным кишечным заболеванием, как в конце зимы этого года, но много серьезней. Около 12 – 15 часов подряд я орал от боли, точно сверлили мне кишки слева, над селезенкой (хорошо не справа, а то бы потащили с воображаемым аппендицитом резать!) Боль начала стихать после пургена, синтомицина, капель из полыни, мяты, опия, карболена. Через 24 часа температура стала 38,5. В это время приехал в гости случайно Сергей Дмитриевич Терновский /хирург, зав.отделением Морозовской детской б-цы/ с Е.М.Терновской. Он посмотрел, что я ел вообще за месяц и сказал: «При таком монастырском режиме можно ни о чем не беспокоиться». Словом, Hunger ist der beste Arzt /Голод – лучший лекарь/.Причину всего отнесли к 4 ягодам спелого, но немытого крыжовника со своей грядки или к 150 гр тоже немытого крыжовника, который я съел в семье Рудинцевых.
17 августа я еще еле шевелился, когда нахлынула масса гостей, между прочим – В.В.Алпатов с Ольгой, вернувшиеся из Риги, где они подружились… с Марией Вениаминовной Юдиной, очаровавшей их своей эрудицией. М.В. даже допустила Ольгу в банный номер, где она мылась, крикнув только: «Место есть, не думайте, что моется слон – это женщина!» Весит она не менее 1,5 центнеров. Видно, Ольга ей вообще понравилась, т.к. она ее заманивала на уединенный пляж. «Подумай, какой ужас!»
В.В.Алпатов вместе с Мухиным /врачом/ уже более полгода старается продлить долголетие писателей. Он сообщил мне новое универсальное целебное средство: крепчайший чай (15 – 25 г сухого чая на 1 стакан кипятка); поскольку я уже слыхал от многих, что такой напиток применяется с успехом в сибирских лагерях, занесенный туда из Китая, (от желудочных, простудных, ревматических и др.заболеваний), то я, имея темп. 38о, все же проглотил ; стакана этого необыкновенного горячего настоя. Это было в 23 часа 17 августа. Несколько минут я был как бы охмелевшим, веселым; потом стал быстро засыпать, и пошли сонные видения, как при опиуме или гашише. Попал я в Индию и получил задание от Неру поймать 57 тигров для зоосадов Европы. Дано мне было 5 помощников с удивительными силками для ловли тигров. Мы расставили силки и пошли купаться в море. До чего это было хорошо! Безоблачное небо, море, милейшие индусы и никакой боли. Плавали долго, а потом пошли к лесу и во всех силках нашли тигров, которых и погрузили автоматически в целый караван специальных машин. Затем я очутился уже в Шанхае – масса народа.
Проснулся в 1 час ночи, лежа поперек кровати, совершенно взмокший. Температура оказалась нормальной, идеально ровный пульс, но большая слабость. Утром в 11 часов пришел навестить меня Евгений Матв. Вермель, крайне заинтересованный результатами эксперимента. Он впал в восторг от моего состояния, и мы наметили с ним целый ряд таких «сверх аллопатических» доз, где свойства лекарств могут проявляться в новом направлении, теряя дефекты обычного применения. На такие мысли меня наводил еще раньше мой друг Валерий Исаакович Ровинский /молодой врач, лежал вместе с С.В.Х в Госпитале, а потом, живя рядом с нами в Сивцевом Вражке, стал бывать у нас очень часто, / и М.В.Орлова; последняя еще в 1956 г летом при малейшем ослаблении сердечной деятельности рекомендовала «чай покрепче, но не более стакана».
За эти несколько дней болезни я очень устал нервно и притупился: первый раз в жизни музыка стала для меня как звуковое папье – машэ, и я ее не слушаю вовсе. Но за летний период я прослушал очень много, и даже стал разбираться в певцах под влиянием Ольги Павловны Вермель.
До свидания. Поклон Старику. Ваш С.Хлудов.
* * *
С.В.Хлудов – М.С.Хлудовой
6 августа 1958 г., Снегири
Дорогой Эдвард!
По настоящему мне бы нужно было начать это письмо соответственно открытому тобой сходству моему с царем Алексеем Михайловичем, вот так:
«Ах ты, сукина дочка, мужичка, как ты мерзко ковыряешь буквы своим бледно-немочным карандашом!»
Действительно, мама еле разбирает твои письма, написанные в дороге и от 3.6.58. Но я добрый «дедушка Эльвар», как говорит Хомяк – Сашка – Вереваша, и пишу:
Дорогая моя Маша!
Спешу сообщить тебе все самые интересные новости.
1. В воскресенье приехали с утра Соня* /Пестель/ и Александр Лаврентьич,** /ее муж/, приглашенные сюда по моей просьбе маэстро эль Руссо ***/художником Шуриком Кирилло/. Застали они нас, включая и меня, за сбором красной смородины. В это дело я включился не по повелению императора Диоклетиана (он же Бунзен), т.е. мамы, а по своей охоте, т.к. увидел, как сыплются ягоды. Работали часа 4; Лаврентьич делал чудеса, но мы с ним действовали вдвоем. Солнце так палило, что мне обожгло ноги через серые брюки (явно сернистое крашение, поглощающее тепловые лучи – см. « Атлас» - Баранов, Хлудов, Шпольский!) Вскоре приехала Наташа, обедали все на террасе, пили: а) водку Столичную б) ликер чешский (60%) – за твое здоровье преимущественно, а кроме того, за твоих попутчиц и особо, в частности, за Наташу «З.М.» (псевдоним «Шекспирская») /З.М. - золотая медаль/
Агрономия меня сильно захватила, тем более, что пришел Макарьев, пленившийся сразу Наталией Сергеевной (Хомяковой мамашей), и принесший на анализ («нет ли цинка») ; л смородинового и ; л крыжовникового вина. Органолептически цинка не нашли, но испытали на живых существах, включая Хомяка. Вечером я не выдержал, и мы с Диоклетианом сделали около 10 л вина из красной смородины в знаменитом стеклянном «бутыле» с деревянной пробкой, просверленной в середине для предстоящего вывода С02. Брожение пошло бурно, и уже на следующий день пришлось отлить часть в дополнительный стеклянный бутыль, 3-х литровый.
2. В понедельник с утра Наташа (Хомякова) надела дивной красоты купальный костюм из радужного креп-де-шина, но не успела никого пленить своей грузинской прелестью, как наступила на на железные грабли и зверски проколола ногу на сантиметр с лишним, в ступне. «Император» смазал ее бриллиантовой зеленью, дал своей рабыне пирамидона-анальгина, но все же она не спала первую ночь от боли, в сейчас ходит, хромая. Евгений Матвеевич («Ракоборец») цедил через зубы, «научно», что надо бы сделать укол от столбняка, но пока тянем вытяжным пластырем.
3. Софья Вас.Афанасьева приняла на днях Императора так холодно, что даже «ласковые слова» Георгия Афанасьевича Афанасьева не смогли ее утешить. Г.А.А. дал понять, что до С.В.А. дошли какие-то зазорные слова, сказанные Императором. Сам Император полагает, что мог назвать ее где – ни будь «дачницей», в противовес «трудовику» Г.Аф-чу; я лично думаю, но конечно молчу, что Император выразился как - ни будь «похлеще». Во всяком случае полного разрыва между Монтекки и Капулетти нет, даже дали свой «бутыль» на 12 литров (во как!) Наташу, Сашу и меня принимают; сегодня, например, Наташа и Саша там пируют; Сашу мыли (слегка), и он убежал в слезах вперед.
4. 4 августа приходила Берта Андреевна /Маца, соседка/, опять пили за твое здоровье, а Б.А. рассказала такие семейные сплетни про Андрюшину маму /свою невестку/, про своего сына, Ивана Людвиговича /своего мужа/ и пр., что в трезвом виде лучше и не вспоминать, тем более мне, стоящему одной ногой в……
Словом: «Мой взор угас, остыла грудь,
Не внемлет слух, сомкнулись вежды»
Смех смехом, а все же:
Il n’y a pas de verite’ plus vrais, que celle qui soit dite en riant */Нет истины более правдивой, чем та, что сказана, смеясь/. А чувствую я себя неважно.
Пока до свидания. Купи себе помягче карандаш, или попроси писать Наташу «З.М.» ее дивным Плещеевским почерком (род Плещеевых, куда входил также и знаменитый св. Алексей Митрополит, удачно действовавший в ханской Орде, отличался замечательным почерком, унаследованным его правнуком, поэтом Х1Х века).
Чтобы дать мажорную коду этому письму, прошу отгадать вас с Наташей «З.М.» викторину (не бойтесь – не из физики):
«Какой религии придерживался Гамлет?» (Если его и считали безбожником, то все же во что верили окружающие?)
Привет Наташе и всем, кто меня знает.
Твой отец, несчастный С.Хлудов.
* * *
В конце августа я вернулась из поездки по Кавказскому побережью, полная новых впечатлений и знакомств. Была я и в городе Сочи, одним из пионеров и основателей которого был мой дед Василий Алексеевич Хлудов. Это сейчас ему поставили памятник и мемориальную доску в парке «Ривьера», им же основанном, и ни одна экскурсия по городу не обходится без упоминания «Хлудовской стороны» города, Хлудова ручья, Виноградной горы, где он разбил виноградники, Пасечной – где располагались его пасеки и т.д. Тогда же обо всем этом умалчивали, как будто город – курорт возник сам по себе прямо при советской власти, и я не смогла разобраться, какой же вклад в становление города сделал дед, где были дома - наши и наших родственников Мамонтовых, Костаревых, Киртбая.
В Москве меня ждала напряженная работа – я училась на последнем курсе Медицинского института, предстояло сдавать госэкзамены и проходить практику. Мама и папа оставались в Снегирях, я жила одна и питалась в основном мороженым - пачка 250 г за 48 копеек. – оно было разных видов – с изюмом, с клубникой, с черной смородиной, и просто ванильное. В советские времена в отличие от других видов продовольствия проблем с мороженым не было никогда.
С. В.Хлудов – Любе Куренковой и Лене Шварцу.
Снигири, 19 сентября 1958 г.
Дорогие Люба и Леня!
Я с большим удовольствием получил Ваше (по-видимому сентябрьское) письмо (без точного числа) и обрадовался не потому, что оно полно самобичевания, а потому, что я увидел, как Фея Карабос может еще на вас действовать. Как хорошо, что вы сообщили мне в письме, что концерт не 19-го, а 24-го сентября: я уже было собрался отсюда выезжать 18-го, а мне лишний раз это делать нелегко. Выезд, вероятно, 23-го сентября.
Спасибо Вам за сведения об О..Пархоменко.
На днях слушал по радио Любу, как всегда – восхитительно. Люба! Лучше Вас никто не играет! Только программа – без единой вещи до начала 19 века – пусть остается на совести составителя!
Я сразу не написал вам ни ответа на ваше письмо, ни подробных восторгов о Любиной игре, т.к. плохо себя чувствовал и был занят мелкими неотложными делами, окончанием одной работы по музчасти (для моего друга в Киеве Игоря Ярошинского ) и началом одной переводческой работы, о которой расскажу при встрече.
К.П. и Маша вам кланяются.
Привет Любиным и Лениным родным.
С.Хлудов.
*****
Папа вернулся в Москву в конце сентября, и мы с ним затеяли («для себя», без всякой надежды на публикацию) перевод с французского книги «Музыкальные знаменитости», которая мне очень нравилась, т.к. в ней были прекрасные портреты многих, даже малоизвестных композиторов.
Перевод так и остался в рукописи. Ели мы почти одно и то же каждый день : я варила картошку и жарила готовые котлеты, в народе называвшиеся «микояшки».Их делали на комбинате им. Микояна, и продавали по всей Москве, в частности, у нас на Арбате в продовольственном магазине на углу Б.Афанасьевского. Привозили их на больших деревянных досках со штырями по углам, чтобы не помять, а покупателю заворачивали в лист серой оберточной бумаги. Еще у нас были выращенные нами же помидоры, огурцы, кое-какие фрукты и ягоды. Неприхотливый в еде, папа был большим ценителем и знатоком чая. Поскольку ему надо было ограничивать количество потребляемой жидкости, он выпивал за раз только полстакана, и заваривать необходимо было каждый раз снова. Нагревать фарфоровый заварной чайник полагалось до тех пор, пока не зашумит в носике. Если зазеваешься, и чайник вскипит, можно содержимое выливать – получался «дубовый экстракт, а не чай» - отец моментально это распознавал.
Концерт с участием Любы и Лени прошел прекрасно. Наступил октябрь. У меня был абонемент в Большой зал Консерватории, и на 20 октября был назначен концерт всеми нами любимого камерного ансамбля под управлением Баршая. Узнав, что в программе будут исполнены три Бранденбургских концерта Баха, отец тоже захотел пойти, и я купила билет ему и Надежде Пантелеймоновне Аграненко. В амфитеатр Большого зала папа поднимался на лифте, опираясь на костыль. Обратно мы вернулись на такси и, еще обменявшись радостными впечатлениями о вечере, легли спать – папа в большой комнате, а я - через коридор, в маленькой. В 7 часов утра папа постучал ко мне в дверь. Я вскочила и побежала к нему – он лежал с сильнейшими болями в сердце. Я вызвала скорую помощь. Приехали два мужика, молча сделали укол, и тут же, не дождавшись улучшения, не прослушав сердце, молча уехали. Отец сидел поперек кровати, я держала его за руку «Пока ты со мной, мне ничего не страшно,» - сказал он. Но боли не ослабевали, отец страдал ужасно. «Боже, за что!» - воскликнул он, и сам себе ответил: «Я знаю, за что!». Я не решилась задать встречный вопрос, и только посмотрела на часы. Было 8 .25, давно пора было уколу подействовать. И тут я услышала глухой звук удара головы о стенку – тело отца сползло вбок, глаза закатились. На мой крик из кухни прибежала Ольга Владимировна Смоляк, и, все поняв, схватила полотенце и подвязала отцу лицо. Дальнейшее вспоминается урывками. Я звонила сестре Наташе и Наташе Шестаковой с просьбой к ее отцу привезти на его машине из Снегирей маму. Стали собираться родственники и друзья. Организация похорон легла на нас с мамой. Она хотела добиться разрешения похоронить папу на Новодевичьем кладбище, где у нас было три могилы, но в Моссовете ей ответили: «Кто вы такая, чтобы хоронить мужа на правительственном кладбище!»
Место для захоронения на Ваганьковском кладбище рядом с могилой ее отца, Василия Михайловича Соболевского, предоставила папина двоюродная сестра, очень его любившая, Наталия Васильевна Попова. К выносу тела в церковь к Илье Обыденному пришло много народа; альтисты Большого театра – ЛюбочкаКуренкова, Тора Гутина, Леня Шварц, и играли со слезами на глазах. Вячик Захарьевский рыдал, как ребенок. На третий день было отпевание в церкви и похороны. Как часто повторял папа: «Когда я умру, меня придет хоронить пол Москвы», - так и произошло. Был морозный день, порхал снег.
Поминки были в нашей Арбатской квартире. Народу было опять же очень много, соседи нам помогали готовить. Я я ставила на проигрывателе музыкальные пластинки – любимые папины произведения.
Гор. Москва, Арбат 27 кв 8 , Хлудовым
Г. Киев «43», дом 4 кв 20
4 ноября 1958 г.
Милые мои и дорогие Ксения Петровна и Маша, весть, которая пришла от Вас, не могла быть для меня неожиданностью. Состояние здоровья Сергея Васильевича в течение последних лет должно было приучить к мысли о возможности близкого рокового исхода. И тем не менее, когда этот исход наступил, восприятие его оказалось острым, как ужасная неожиданность. Тем более, что за последний год Сергей Васильевич, путем нечеловеческих усилий воли, фактически поборол тот недуг, который на протяжении ряда лет сваливал его в постель и держал в строгом режиме. Я даже не могу анализировать причины: какой смысл в этом! Ушел из жизни исключительный человек, небывалый по своим способностям, разносторонности, остроте восприятия жизни. Не говоря о Вас, сам я потерял чудесного друга, учителя, человека, с которым всегда можно было посоветоваться в трудных вопросах, который всегда умел понять и дать четкий и прямой совет. Среди всех моих, достаточно многочисленных знакомых, Сергей Васильевич отличался кипучей энергией, неистощимой инициативой. Трудно, да и незачем говорить о его влиянии на всю мою жизнь. Он привил мне вкус к старой музыке, он же сделал меня военным и фактически толкнул меня в область материаловедения, определил мою специальность. Я даже не могу себе представить свои музыкальные занятия без негласного контроля со стороны Сергея Васильевича. Ведь все вещи, которые я старался держать в руках, всегда «обругивались» им, это было как – то совершенно необходимо. Все равно, независимо от того, что произошло, всякую вещь, которая продиктовывалась привитым мне Сергеем Васильевичем музыкальным вкусом, я не могу теперь играть, не принеся ее ему на контроль. Сейчас я разучиваю присланное мне ф.п. переложение органного концерта Генделя, переложение, впервые выполненное для ф.п. Сергеем Васильевичем. Ведь это звучит его музыка, с им же написанных нот. Сколько он смог бы еще сделать таких чудесных музыкальных работ! Я давно выклянчивал у него А–moll–ную фантазию Баха, еще с 1931 года. Поэтому обязательно воспользуюсь Вашим разрешением взять эту рукопись и разучу, наконец, ее так, как того мог бы потребовать Сергей Васильевич.
Не надо писать каких – либо слов в утешение. Задача его учеников состоит в том, чтобы сохранить в делах память о таком совершенно исключительном человеке.
Во второй половине ноября с.г. я буду в Москве и сейчас же к Вам приеду.
Уважающий Вас И.Ярошинский.
ЖИЗНЬ продолжается
Смерть папы очень сблизила нас с Наташей, и мы с мамой надумали отдать ей нашу маленькую комнату, вернее в нее должны были въехать родственники наших соседей Шмелькиных, жившие рядом с Наташей в Трубниковском переулке, а Наташа с Сашей – к ним. Мама собрала необходимые документы и пошла в домоуправление. И там совершенно незнакомая ей женщина –паспортистка сказала: «Что вы делаете? У вас же взрослая дочь, она того гляди выйдет замуж, пойдут дети, и где будете жить вы? С ними в одной комнате? Подумайте о себе!» Мама призадумалась, а тут и родственники Шмелькиных отказались ехать в нашу узкую, пеналообразную комнату, и дело заглохло. Однако мама не поленилась отнести паспортистке коробку конфет.
Пособие, полагавшееся после смерти кормильца, мы разделили на троих, но дальше встал вопрос – кто будет зарабатывать деньги на жизнь. Военкомат назначил мне пенсию до окончания ученья, но что дальше? И мы с мамой решили, что работать пойду я, не дожидаясь окончания института. От пенсии пришлось отказаться, и я поступила (естественно, по знакомству) на должность старшего лаборанта лаборатории химии белка Химического ф-та МГУ. На вечернее отделение меня перевести с последнего курса не могли, и я , проработав в лаборатории на Ленинских Горах не менее шести часов в день, мчалась на практику на Арбат, и наоборот. Как отличницу, меня распределили по окончании института в Кремлевскую больницу, рядом с домом, в Сивцевом Вражке. Это было очень почетно, но я туда не хотела. Началась волокита, Минвуз СССР меня не отпускал, распределение было обязательным. Помогли опять же друзья, Тарасевичи, знавшие еще дедушку Петра Дмитриевича Соловова, и меня специальным распоряжением Минвуза СССР перераспределили в МГУ, где я проработала, сначала в должности старшего лаборанта, младшего научного сотрудника, потом – старшего научного сотрудника - 27 лет; защитила кандидатскую диссертацию, в течение 10 лет была ученым секретарем всесоюзного Совета по иммобилизованным ферментам, организовывала всесоюзные и международные конференции.
А.В.Хлудов
Ровно через год после смерти отца умер мой любимый дядя Алексей Васильевич Хлудов. Умер внезапно, на улице, как и его дед Алексей Иванович Хлудов.
А.В.Хлудов родился в 1887 г., в 1905г с медалью окончил Александровское коммерческое училище, а в 1913 году - Императорское высшее техническое училище (позднее - МВТУ им Баумана), получив звание «инженера - механика с отличием», и со временем стал крупнейшим специалистом в области теплоснабжения. Только перечисление объектов, в строительстве которых он участвовал, занимает в его автобиографии несколько страниц. Он строил верфи в Ревеле, систему централизованного отопления и вентиляции на одном из крупных военных заводов, был начальником Сантехбюро Госстроя и Днепростроя, в Москве строил полиграфический комбинат «Правда». Параллельно этой работе с 1929 г и до конца жизни он читал курс лекций в Московском инженерно-строительном институте, защитил кандидатскую диссертацию, написал ряд книг. Это не мешало ему прекрасно играть на рояле и на трубе, иметь самые разносторонние интересы и быть душой общества. Дядя Леша очень часто бывал у нас на Арбате. Именно к нам первым он привел свою будущую жену Марию Никитичну Огринчук «на смотрины». Я почувствовала, что она волнуется и постаралась ее ободрить - обняла, поцеловала, и мы сразу же подружились. Дядя Леше это было приятно. Кроме музыкальных вечеров, на которые собирались стихийно, обычно мы праздновали мамины именины 6 февраля и Новый год. Помню, как дядя Леша заступился за меня на встрече Нового 1947 года. У нас был маскарад для детей, мама сшила для меня костюм маркизы и, естественно, хотела сделать мне соответствующую прическу. Я же, глупая и закомплексованная девчонка, уперлась и не нашла ничего лучше, как обернуть свои длинные косы вокруг головы - на украинский манер ( а ля премьер министр Украины Юлия Тимошенко). Получилась смесь французского с украинским. Разразился скандал, мама потащила меня в ванную, я рыдала, но тут пришел дядя Леша и сказал: «Ксюша, оставь ее!» и мама отступилась. Когда мы приходили на праздники к ним на Бронную, то дядя Леша нас всегда встречал веселой полькой или галопом - в отличие от папы он играл не только серьезную, но и легкую музыку. Он был шумным и хулиганистым - жену называл «попочкин», но мог в случае чего заменить первую букву на «Ж». Дядя обожал свой мотоцикл марки «Москва» - самое дешевое в те времена средство передвижения - и называл его «Красотка». На мое 15-илетие к нам в Снегири приехало человек двадцать гостей, в том числе одноклассники Тани и Севы Воробьевых, и дядя Леша стал нас учить на своей «Красотке» кататься. Все проехали нормально, по лесной дороге, и только меня со страшной скоростью понесло через овраг, по ухабам, через колючую проволоку - я перепутала ручки управления и вместо того, чтобы сбросить газ, его прибавила. Мне что-то кричали, но я не могла остановиться, и был момент, когда мне хотелось завалиться на бок, и будь что будет. Только вид дяди Леши, в ужасе схватившегося за голову, не позволил мне это сделать. Как-то я все же справилась с управлением и остановилась, и на следующий день, когда все отправились к Истре купаться, я заставила себя снова сесть на мотоцикл и нормально проехать, но отвращение к управлению скоростными средствами передвижения, кроме велосипеда, получила на всю жизнь. Это не мешало мне постоянно носиться с дядей Лешей по окрестностям, в развевающемся платье, на заднем сиденье его мотоцикла, и он это ценил. Ездили мы без шлемов - в те времена никто не обязывал их надевать, только водитель надевал очки-консервы.
В Снегирях по его проекту нам сложили замечательную печку, которая цела до сих пор. Он помогал нам в различных сельскохозяйственных работах; закончив, чистил инструменты, тщательно убирал мусор и, оглядев результаты, говорил: «Культуриш!»
Как многие Хлудовы, дядя Леша в конце жизни страдал гипертонией и сердечной недостаточностью. В один из приступов его уложили в постель и не велели вставать. Я пришла его навестить и застала такую картину: он действительно лежал на спине, но одну руку спустил вниз и, не глядя, перебирал и гладил, как бы лаская, гайки и винтики, лежавшие в ящике под кроватью.
Через несколько месяцев после смерти дяди Леши, в феврале 1960 г., я каталась на коньках в Парке культуры имени Горького. Устав, я села на спинку одной из скамеек, стоявших вдоль аллеи (сами скамейки были засыпаны снегом). Я была одна, мне было грустно. Непосредственно за моей спиной находился тоже ряд скамеек, расположенных вдоль параллельной аллеи. И вдруг я услышала сзади голос молодого человека, говорившего кому-то: «Знаешь, у нас в институте есть такой профессор! Он здорово читает лекции, не заснешь! Рассказывает, рассказывает, а потом вдруг говорит: Извините, я на минуту прервусь, мне надо проверить, не увели ли мою красотку! И подходит к окну и смотрит. А потом возвращается к доске и говорит: «Все в порядке, стоит. Продолжим». И как ты думаешь, кто эта «красотка»? Это его любимый мотоцикл, он на нем ездит, хотя сам уже старый. Специально ставит под окнами, чтобы проверять». Я обернулась. Сзади сидела парочка, по виду студенты. Они встали и укатили, а я как бы получила привет от дяди Леши. Наверное, его бывший студент не знал, что его уже нет.
*****
В 1961 году я вышла замуж за соседа моей подруги Тамары Факторович – Германа Степановича Парадизова, и он переехал из своей коммунальной квартиры в Потаповском переулке, в нашу арбатскую. Герман окончил МАИ и работал в конструкторском бюро у С. П. Королева. В 1962 г. у нас родился сын Сергей. Жизнь в коммуналке с появлением ребенка еще больше осложнилась – купать его приходилось в комнате, пеленки сушить – на кухне, о памперсах не слыхивали. Население нашей квартиры много раз переписывали, чтобы расселить, и на время появлялась на это надежда, но потом оказывалось, что организации, которая за это бралась, выгоднее построить новый дом, чем нами заниматься.
Ю.В.ЯКОВЛЕВ
Яркой звездой, на несколько месяцев осветившей болото нашей коммунальной квартиры, явился актер театра им. Вахтангова и любимец всей страны Юрий Васильевич Яковлев. Его первая теща, близкая подруга Ольги Владимировны Смоляк, часто бывала в нашей квартире вместе с внучкой – Аленой Яковлевой, ровесницей моего Сережи. Несколько раз осенью 1965 г. я водила ее и Сережу гулять на Гоголевский бульвар, пока подруги общались. Алена с ее огромными отцовскими глазами была очень красивым ребенком, и многие обращали на нее внимание. Всей нашей квартире было известно, что Аленину мать развела с Яковлевым и женила на себе «злодейка Катька Райкина», и их сын Алеша родился почти одновременно с Аленой. По сведениям Ольги Владимировны, озвученным на кухне, Катя Райкина, живя в Ленинграде, увидала по телевидению передачу с участием Юрия Яковлева и воскликнула: «Он будет моим!». Срочно переехала в Москву и была принята в театр им. Вахтангова. Я видела их в пьесе «Дамы и гусары», оба играли прекрасно. Катя - маленькая, живая, хорошенькая - вызывала восхищение. Что у них с Юрием Васильевичем не сложилось – не нам судить, но как раз в тот момент, когда Яковлев с Катей расстался, и у него наметился роман с будущей третьей женой, заведующей музеем театра им. Вахтангова, ему негде было жить. И он, по наводке бывшей (первой) тещи снял комнату у Ольги Владимировны, благо театр был в двух шагах. (Н.П.Смоляк за несколько лет до этого умер). Гранд-дамы нашей квартиры преобразились, Ольга Владимировна помолодела лет на двадцать. По утрам на кухне она давала отчет – что ели, что пили, что говорили, кто к Нему приходил. Однажды вечером при мне она демонстрировала на кухне дружеский шарж, подаренный Юрию Васильевичу в театре – на рисунке изображалась толпа женщин с грудными младенцами на руках, выходящих из здания, на котором было написано: «Роддом им. Ю.В.Яковлева». Юрий Васильевич держался очень мило и скромно. Приходила на кухню его мама, высокая худощавая женщина, очень простая. Из гостей помню Василия Ланового, к которому испытываю глубокое уважение, т.к. наблюдала его на съемках фильма «Офицеры». (Эпизоды этого фильма снимали у нас на Химическом факультете, и съемочная группа базировалась непосредственно в нашей лаборатории. Лановой держался в стороне, в пьянках не участвовал, и как признался позднее в интервью, прокручивал в голове музыку Вивальди).
Коммунальная идиллия на Арбате продолжалась до тех пор, пока в гости не стала приходить будущая, третья жена Яковлева, и они не стали запираться у него в комнате. Тогда в кухне было объявлено: «У меня не дом свиданий», - и бедному Юрию Васильевичу было от дома отказано. Думаю, Ольга Владимировна просто по-женски его ревновала.
ОТЪЕЗД С АРБАТА
Сережа ходил в детский сад, который ненавидел, и мама забрала его оттуда. Мы нашли ему няню для гулянья, очень славную женщину, жившую в Сивцевом Вражке. Когда маме надо было на заседание очередного садоводческого общества, Анна Васильевна брала его к себе. Гуляли они в основном по Староконюшенному переулку, где у Канадского и Австрийского посольств стояли иностранные машины. Едва научившись говорить, Сережа мог назвать любую марку, и эту любовь к автомобилям сохранил на всю жизнь. По воскресеньям они с отцом ездили в Крылатское кататься на горных лыжах. В семилетнем возрасте мы отдали его в английскую спецшколу в Чертольском переулке, куда был конкурс. На экзамен Сережа явился с огромной шишкой на лбу, только что посаженной на горе в Крылатском – когда он съезжал вниз, какая-то девочка решила пересечь трассу, волоча за собой санки, в которые Сережа и врезался. Экзамен принимала комиссия, в которой сидело много народу, и когда Сережа вышел, его спросили : «А сколько человек в комиссии?» - он ответил : «Комиссия была с фиолетовыми волосами!» - кроме дамы, выкрашенной в фиолетовый цвет, он никого не воспринял.
Движение автомобилей по арбатским переулкам было настолько спокойное, что Сережа в школу ходил один. В то время ученики носили с собой чернильницы – «непроливайки» и писали ручками, в которые вставлялись металлические перья (почему-то с №86). Уже появились в продаже шариковые ручки, но учительница не разрешала ими писать, т.к. они «портят почерк».
На наших глазах происходила прокладка Нового Арбата и разрушение привычного уклада жизни. Больше всего мне было жаль Собачью Площадку с ее неповторимым уютом и фонтаном в центре. Выселили на окраины Москвы Наташу Михайлову с Бусенькой, Е.А.Добрынину и многих, многих друзей и знакомых. Старый Арбат становился чужим.
Хирургическая лечебница П.Д.Соловова уцелела, но вместо Большой Молчановки, 5, оказалась на Новом Арбате под №7, и на ее торце поместили огромную электронную рекламу. Зданием владеют люди, по общечеловеческим нормам не имеющие на него никаких прав.
В 1971 году мы окончательно поняли, что, как ни жаль расставаться с Арбатом, но из коммуналки уезжать надо: никто нашу коммунальную квартиру не расселит, и надеяться можно только на себя. За несколько лет я перевела с английского шесть книг по химии и генетике, т.е. заработала некоторое количество денег. Получали мы доход и от продажи саженцев смородины, выведенных мамой сортов. Заняв у нескольких знакомых, мы внесли первый взнос - 3700 руб за трехкомнатную кооперативную квартиру площадью 43 кв.м. на окраине Москвы, в Теплом Стане. И здесь опять столкнулись с советской системой. Мама хотела остаться на Арбате и дала подписку, что переедет на меньшую площадь, т. к. по существовавшим нормам на нее одну приходилось слишком много квадратных метров. Однако шли месяц за месяцем, а желающих с ней поменяться не находилось, т.к. при переезде хотя и в коммунальную квартиру, но на большую площадь люди, живущие в стесненных условиях, автоматически теряли право на дальнейшее улучшение жизни и получение отдельной квартиры. Получался замкнутый круг. Другое осложнение – 43 кв.м. - слишком большая площадь для троих. Как кандидат наук, я имела право на отдельную комнату, но для «однополых» мужа и сына «достаточно и одной комнаты». Мой шеф, академик и депутат, Николай Маркович Эмануэль собственноручно написал письмо с просьбой разрешить «перспективной молодой семье» въезд в 3-х комнатную квартиру, и с этим письмом я ходила на заседание жилищной комиссии Брежневского р-на.. Дом сдали в сентябре, квартира стояла пустая, мы платили за нее квартплату, но ордера нам не давали.. Я ходила в Киевский райжилотдел, где, как мне рекомендовали, есть тетенька, готовая помочь за «благодарность». «Благодарность» в сумме почти месячного моего оклада она получила заранее, но ничего не сделала (оказалось, надо было дать больше). Помог опять же знакомый, посещавший секцию садоводства в Доме Ученых. Узнав от мамы про наши непреодолимые трудности, он тут же снял телефонную трубку, соединился с Киевским райкомом партии и сказал: «Говорит полковник Иванов. Прошу немедленно решить квартирный вопрос гражданки Солововой», и через два дня все было улажено. Полковника Петра Николаевича Иванова я вспоминаю с благодарностью до сих пор. Переезжали мы 2-го марта 1972 года, в субботу, имея на руках только разрешение на ордер, а сам ордер могла получить только председатель ЖСК (в будни она работала), с которой я и поехала в Брежневский райжилотдел, оставив на лестничной площадке перед запертой по-прежнему квартирой всех переезжающих и помогающих, и весь наш скарб, в том числе рояль, который героически подняли на руках на 12 этаж друзья мужа. В райжилотделе оказалось, что ордер выдать невозможно, т.к. у председательницы ЖСК истек срок доверенности. Мы вернулись в Теплый Стан, она оформила новую доверенность, мы снова поехали в райжилотдел, ордер был получен, и комендант выдал ключи.
Николай Маркович Эмануэль, которого обожала вся кафедра химической кинетики Химического ф-та МГУ, а мы с моей ближайшей подругой Жанной Смородинской – в особенности, кроме ума и необыкновенного обаяния, обладал даром провиденья. Его слова насчет «перспективной семьи» вскоре сбылись – в ноябре 1974 г. у меня родился второй сын – Алексей. Вставка После первых родов я получила негативный опыт - когда меня привели со схватками в Роддом им. Грауэрмана - клинику, построенную моим дедом, места для меня не нашлось. Меня отправили в «образцово-показательный» роддом им. Крупской на Ульяновской ул, где в палатах у каждой кровати стоял телефон. Этим «образцовость» и исчерпывалась. Лежа в предродовой и мучаясь от болей, я считала неприличным кричать, и ко мне всю ночь никто не подходил. Когда же в 8 утра пришла новая смена врачей и они, напившись чаю, наконец начали обход, оказалось, что у моего ребенка сердце не прослушивается. Сережа родился в асфиксии. Второй раз я решила рожать «по знакомству», и роды у меня принимала замечательный врач Ирина Степановна Сидорова, в будущем - член - корр. АМН, а в то время просто красавица и обаятельная женщина. Но и в другом роддоме не обошлось без обычного для советской медицины равнодушия. Одной из женщин в операционной делали кесарево сечение, а в это время у шестерых женщин в родовой были разрывы и рассечение промежности, их надо было зашивать. Зашивать стали только через шесть (!) часов, (« врачи устали»), произошел отек тканей, и через несколько дней, перед выпиской, выяснилось, что у пятерых женщин швы разошлись, и их надо снова перешивать. Их дальнейшую судьбу я не знаю. В один из дней Алешу принесли на кормление, но он, всегда такой спокойный, кричал, и ясно было, что он грязный. Вызвали дежурного врача. Она развернула пеленки и сказала: «Мамаша, что вы волнуетесь? Кал - не вчерашний!»
Я вышла на работу через 2,5 месяца после родов, а мама приезжала с Арбата, чтобы сидеть с Алешей. Затем Алеша стал ходить в ясли. Идя туда, мы оба плакали. Воспитательница детьми не занималась. Сидя на стуле, раздвинув ноги и уперев в колени руки, она следила лишь за тем, чтобы дети друг друга не покалечили. Позднее, уже в детском саду, появилась нормальная воспитательница. Она играла с детьми, читала им книжки и ставила пластинки. Родителям она сказала: «Я не из вашего мира, я из совсем другого!», чем сильно меня заинтриговала. Оказалось, что она из цирка, где была артисткой кордебалета, а в детский сад пошла работать из- за своего ребенка, ходившего в эту же группу.
Переехав в нормальные условия жизни из коммуналок, очень многие, даже не очень молодые семьи в Теплом Стане захотели родить второго ребенка. На такой всплеск рождаемости проектировщики не рассчитывали – детские сады и школы оказались переполнены сверх всяких норм. В Сережиной, а затем и Алешиной, школе № 930 левая половина вестибюля была пуста, и в ней стоял бюст Ленина. В правой половине теснилась раздевалка, где на одном крючке висело по три пальто, а половина валялась на полу. Как типичная «каждой бочке гвоздь» я отправилась к директору школы с предложением перенести бюст вождя на второй этаж, чтобы расширить раздевалку, на что получила ответ: «Бюст В.И.Ленина останется на первом этаже, потому что это – указание райкома КПСС».
*****
Желающих переехать в мамину комнату на Арбате так и не нашлось, и мама в ней осталась. Когда Сережа вырос и захотел жить самостоятельно, он поменялся с мамой, и стал жить на Арбате. Несколько лет прожили на Арбате мой младший сын Алексей и его дочь Варвара. Таким образом шесть поколений нашей семьи в разное время жили на Арбате в одной и той же перенаселенной коммунальной квартире №8 дома №27. В начале этого века разбогатевшие «новые русские» стали постепенно выкупать квартиры в центре Москвы. Дошла очередь до Арбата. И вся наша семья, поселившаяся на Арбате в 1909 году и прожившая там почти сто лет, оказалась на окраине города. Та же судьба постигла многих наших родственников и знакомых.
*****
На той же юго-западной окраине Московское правительство организовало прекрасный Музей Обороны Москвы. В 1989 году я передала в этот музей документы, часть писем, фотографии, медали и ордена своего отца – Георгиевский Крест, орден Знак Почета, орден Трудового Красного Знамени, орден Ленина, и с тех пор в Музее Обороны Москвы есть постоянная экспозиция, посвященная инженер – полковнику Сергею Васильевичу Хлудову.
(В книге более 30 фотографий)