«ВЫ ПИШИТЕ, ВЫ ПИШИТЕ, ВАМ ЗАЧТЕТСЯ...»
Было сие во времена моей аспирантской молодости. Однажды самый замечательный из гитисовских педагогов, великий театровед Павел Александрович Марков в день своего восьмидесятилетия появился на заседании кафедры с корзиной шампанского, коньяка, пирожных и фруктов. Поскольку происходило это в разгар очередной антиалкогольной компании, кафедральное начальство пришло в неописуемый ужас.
- Валите всё на меня, - усмехнулся Марков, - мне уже ничего не страшно... или мы с вами не богема?
Конечно, зашла речь о театральной молодежи, о её жизни.
- Павел Александрович, - спросил я наивно, - а как Вы относитесь к сегодняшней богеме?
Патриарх выстрелил из-под кустистых бровей своим прицельным взглядом и пригвоздил:
- У вас не богема, а похабель. Вот когда ко мне в дверь звонили в четыре утра, я открывал дверь и видел нашего мхатовца Васю Качалова в шубе, пижаме и с бутылкой водки, и слышал его знаменитый голос: «Паша, давай будем до утра говорить об искусстве» - вот это богема... а у вас...
Я вспомнил об этом неожиданно, в одну из глухих ивановских ночей, когда часа в три меня разбудил упорный звонок. В дверях стоял мой друг художник Олег Птицын, трезвый до неприличия, с пачкой дефицитного (помнит ли кто сегодня это слово?) индийского чая. Да, того самого, со слонами.
- Ян, - торжественно и проникновенно сказал Олег, - я пришел к тебе поговорить о смысле жизни!
И тут я подумал, что Марков-то всё же был не совсем прав...
Мы пили чай, потом сварили пельмени – знаменитые, ивановские, читали друг другу стихи, я – Самойлова, а Олежек – любимого своего Заболоцкого, спорили о Филонове и Малевиче, я тихонечко дрынчал на гитаре, и мы полушепотом пели Окуджаву: «Живописцы, окуните ваши кисти...»
Олег Птицын был в Иванове, как сказали бы сегодня, знаковой и, пожалуй, культовой фигурой. Не член никаких творческих союзов, не лауреат никаких премий, он был известен всем и любим многими. Не диссидент, не авангардист, просто очень хороший и совершенно не официальный художник. Он ни разу не сфальшивил – даже в росписях на кафедре марксистско-ленинской философии текстильного института: какие точные психологические характеристики даны в портретах основоположников!
Я любил смотреть, как он пишет свои картины – долго, тщательно продумывая композицию и колорит. Болтал при этом, фонтанировал стихами – знал Олег их невероятное количество, и читал отменно. Неожиданно заговаривал о совершенно неподъемных для меня философских проблемах – и в этом разбираясь профессионально.
В моём доме на стенах висят несколько, как мне кажется, лучших работ Птицына: «Игры фавнов», «Кошки» и, конечно, огромный натюрморт «Розы на черной клеёнке» Вот никогда до того я не думал, что натюрморт может быть эпическим! Не забуду, как мы с Олегом поочередно несли этот здоровенный холст, еще сырой, ко мне домой: порывами дул резкий осенний ветер, нас разворачивало, шатало, и художник ворчал: «Я ж говорил, что над ним еще надо поработать»
Но я возвращаться не хотел, поскольку знал – если Олега не остановить, он мог работу испортить, засушить (тем же грехом страдал, кстати, и великий Репин).
В очень многих ивановских интеллигентских квартирах, где мне доводилось бывать в разные годы, я с радостью опознавал работы Птицына – настолько они всегда несли печать его личности.
Да, живописец он был превосходный. А вот рисовальщик, пейзажист и, особенно, портретист – просто невероятный. Зажимал в цепких пальцах коротенький, сантиметра в три, карандашик, и бросал линии на бумагу, буквально вытаскивая из человека самую его суть. Именно это потайное, духовное сходство, а не только внешнее, поражало больше всего. Не случайно глаза Олега в этот момент прищуривались, становились жесткими, как у стрелка, а взгляд ощущался просто физически.
Однажды в музее Пророкова произошла необычная выставка – Олег показал наши, его друзей, портреты, сделанные ... с перерывом в десять-пятнадцать лет! И блестящие эти рисунки словно превратились в портрет быстротекущего времени.
Совсем немного я рассказал о Птицыне. Кто-то упрекнет: вот, промолчал о горькой болезни Олега, которая сократила его жизнь – так же, как и Высоцкому... Но это ушло – а картины и рисунки его, на которые я смотрю каждый день, остались. И это, видимо, намного важнее перед Богом. Как там пел Булат: «Вы пишите, вы пишите, вам зачтется...»
Олег, мой ровесник, полгода не дожил до нового тысячелетия. Он остался со своим временем.
Опубликовано в журнале "1000 экз."