Глава II. Зимняя Одиссея «Победы»
Часть1. Сопровождающий
Мой отец, узнав, что я купил машину, был несказанно рад и, когда выяснилось, что ей требуется серьёзный капитальный ремонт, успокоил меня и развил бурную деятельность.Заодно он стал агитировать нас возвратиться в Харьков, гарантировал, что поможет полностью отремонтировать там машину. Это подтолкнуло меня окончательно принять уже давно созревавшее решение о возвращении в родной город. Вскоре мы уехали из Тамбова, где начиналась наша самостоятельная семейная и профессиональная жизнь, где мы были молоды и счастливы. Так что наша „Победа” и эта моя победа сыграли очень важную роль в дальнейшей нашей судьбе, определила многие последующие события, в том числе, и будущие настоящие победы.
Зимой 1960 года, получив от руководства МВД Тамбова и Харькова согласие на перевод, я отправил семью в Харьков, а сам занялся отправкой туда же машины. Она хранилась в гараже МВД, без аккумулятора, абсолютно замерзшая, совершенно неходовая. С самого начала я относился к ней, как к живой, и потому её несчастный, запущенный вид вызывал у меня неподдельное чувство страдания за это „несчастное существо”.
Об отправке своим ходом не могло быть и речи. Добраться до меcта машина могла только на открытой железнодорожной платформе. Это было очень сложно, так как вагоны, тем более, платформы, частным лицам предоставлялись только в строго регламентированных случаях: при переводе на новое место работы и необходимости, в связи с этим, перевоза имущества. Сложность отправки автомобиля таким способом была связана и с тем, что "путешествие" могло оказаться непредсказуемо долгим. Платформа, на которую грузится автомобиль, проехав в железнодорожном составе какое-то расстояние, могла месяцами дожидаться на запасных путях следующего состава, к которому её прицепят и отправят до следующей станции, а там – опять стоянка, и так – до бесконечности. Ждать прибытия на место назначения можно было долгие месяцы. А главное, отправлять машину на открытой платформе без сопровождающего было равносильно её уничтожению. В пути её неверняка „раскурочат”, растащат по частям. Нужен был проводник, который согласился бы находиться рядом, или внутри неотапливаемой машины на открытой, движущейся железнодорожной платформе в разгар зимы. А морозы в ту зиму доходили до 30 градусов.
Жизнь в советской стране приучила нас к мысли: „нет таких крепостей которые не могли бы взять большевики"! Тем более, что впереди „реально маячил” коммунизм. Хрущёв же твёрдо пообещал, что „нынешнее поколение людей будет жить при коммунизЬме”! Вот мы, его строители, и брали эти крепости, и в шутку, и всерьёз.
О получениии платформы и „зелёном свете” по пути её следования я договорился, благо, связи во властных и хозяйственных структурах, благодаря моей работе, были и очень даже крепкие. Как говорил незабвенный Райкин: „Ты меня уважаешь, я тебя уважаю, и мы все уважаемые люди”. Не ручаюсь за точность цитирования, но суть этой юморески точно передаёт характер деловых отношений в обществе в то время.
Но где же взять такого сопровождающего? Кто и за какие деньги согласится выполнить эту, по меньшей мере, рисковую миссию? Удивительно, но такой человек нашелся. Моя мама работала паспортисткой в домоуправлении , расположенном в нашем доме (в Харькове). Поскольку по причине пьянства и мздоимства домоуправы долго на этом посту не задерживались, ей, волей-неволей, часто приходилось выполнять роль домоуправа, общаться и даже руководить рабочими, обслуживающими наш ведомственный, „малышевский” дом. В их числе были два слесаря- сантехника. Одного звали Микола по кличке ”кацап”, другого – Иван. Оба они жили в пригородных сёлах, неподалёку от Харькова - Терновое и Лизогубовка. Сёла необычные. Населяли их исконно русские люди. Не зря и кличка у одного из сантехников была „кацап”.Она совсем не обижала Миколу, он сам себя так величал.
Сёла эти были богатые.В Терновом выращивали исключительно ранние огурцы, а в Лизогубовке – раннюю клубнику. И то, и другое продавали не в Харькове, а вывозили далеко за его пределы, в основном, в Россию. В Терновом ранние огурцы засаливали и малосольными, в бочках, загруженных в вагоны, везли на север - в Мурманск, в Архангельск. А клубнику из Лизогубовки – в Москву, Ленинград. Для вывоза продукции нанимали такси, позже, разбогатев, стали вывозить на своих машинах. Заниматься этим промыслом, нигде не работая, было нельзя – чистое тунеядство по действовавшему тогда закону,т.е. подсудная, вплоть до тюрьмы, «нетрудовая»(!) деятельность. Поэтому работа сантехниками в домоуправлении была лишь официальным прикрытием: сутки - на работе, двое - «отдыхают». Честно говоря, сантехники они были никакие. Главная работа - дома. Весной и ранним летом в Харькове практически не появлялись, брали отпуск, отгулы (непонятно за что), отпуск без содержания и вплотную занимались сельскохозяйственным производством и торговлей.
Особенно успешным и преуспевающим в этом деле был Микола. Неказистый с виду, простоватый хитрован, он был потрясающим советским подпольным бизнесменом. Ловкий, изворотливый и, судя по результатам деятельности, умный, расчётливый и жесткий - как и полагается людям этой категории. Но это сейчас я так его оцениваю, а тогда-то мало в это вникал. Просто удивлялся, что этот полуграмотный мужик ворочает такими делами. Бывая иногда с родителями в деревне у него в гостях, в его огромном, богатом доме, всегда поражался, как каторжно они трудились! Всей семьёй, и женщины, и дети. До изнеможения! И конечно же, оба эти слесари - „капиталисты” были людьми очень пьющими, почти всегда в состоянии похмелья.
Иногда. они помогали маме по дому, что-то починить, поднести и т.п., а летом, бывало, подбрасывали клубнику или овощи со своих полей. Мне они оба были интересны, житейской мудрости у них можно было поучиться.
Так вот, случайно прослышав от моих родителей о моей „машинной” проблеме в Тамбове, Микола тут же, даже с обидой, заявил:
- Да как же Вовке и Лиле не помочь? Чай, не чужие!
И добавил открыто, с хитринкой:
- А как ён приедить в Харьков , вся милиция в наших руках будить и жендорожная тож! Вовка, ён же шустрый, с имя разберёться.
Сразу сообразил свою выгоду: раз машина едет в Харьков, значит, и хозяин будет здесь же.
По телефону я честно обрисовал всё, что ему предстоит, как будет в этом сопровождении. Но он и слушать не стал, Как истинно русский человек, Микола был фаталист (только вот слова такого наверняка не знал), просто надеялся на русский „авось”, да и вообще, не боялся, и всё! Надо же выручить своего человека!
Лиля с сыном уже были в Харькове, а весь гарнизон Тамбовской милиции отмечал мой предстоящий отъезд в Харьков. При этом, чокаясь, все поздравляли меня и почему-то глубокомысленно, с завистью говорили:
-Да-а, Харьков – эт не Тамбо-ов!
Прибыл „кацап”. Первое, единственное и категорическое условие, которое он поставил мне, это чтобы я обеспечил его „лекарством для сугреву”. Кинул я клич, и мне, вскоре отъезжающему в далёкие края, собрали 20-ти литровую канистру чистого 96-ти градусного спирта.
Микола, когда её увидел, онемел:
- Сколько же мне из энтого на дорогу?
Я ответил:
- Всё тебе, а на дорогу, сколько душа примет. Но чтобы был порядок!
Он был потрясён, начал меня благодарить. Его мало волновали предстоящие трудности. Единственное, что я ему втолковывал - к кому и от чьего имени обращаться, если платформа застрянет в дороге или на запасных путях, как связываться с линейными пунктами и отделами железнодорожной милиции, какие слова говорить, как со мной через них связаться в случае чего. В дорогу я приготовил ему громадный тулуп, валенки. Продукты: 3кг сала, две „палки" колбасы, сыр, хлеб. Хотел дать термос, чтобы на станциях заправлялся кипятком, но он с презрением отверг эти интелигентские штучки.
Ошарашенный невиданным количеством спирта и предстоящим, никем не контролируемым ”кайфом”, он на всё остальное вообще не обращал внимания. Стремился быстрее погрузиться и – вперёд, в Харьков!
Подвезли машину на станцию, погрузили на платформу. Закрепили, как положено. Выпили на дорожку. Микола сел в салон машины, закрылся, он был уже „хороший”, весёлый, и ему не терпелось поскорее с нами расстаться.
Подкатил маневровый паровоз ещё дореволюционной постройки, серии ”Щ”, по-моему, в народе его называли „Щука”.
„Ту-ту-у!” – и поехала моя „ласточка”(так я сразу обозвал свою „Победу”).
Ну, а я остался на связи. По линии железнодорожного начальства платформу быстро цепляли к первому, идущему в нужном направлении, составу, передовали с дороги на дорогу. Точно не помню названия отделений этих дорог. Ну, скажем, с Московско-Рязанской на Юго-Восточную, а затем - на нашу родную, Южную.
Я всё время держал связь с коллегами из железнодорожной милиции. Конечно, очень волновался. Совершенно незнакомые мне люди, просто коллеги по ведомству, старались изо всех сил, „проталкивали” эту платформу, проверяли, живой ли Микола. В те времена товарищество и взаимовыручка в органах милиции были потрясающие, „железно” помогали друг другу в любом городе необъятного СССР! Сейчас это просто трудно представить и поверить в это!
В итоге, Вместо 3-х - 4-х месяцев, как могло бы быть, платформа с машиной прибыла в Харьков на станцию Балашовка на 7-й день!. Мне тотчас же об этом сообщили , а я сразу позвонил отцу. Он даже расстроился, что о прибытии платформы узнал от меня, а не его давнишнего друга - начальника станции Харьков – Балашовка, „заряженного" им следить за движением моей мошины. Такая вот была оперативность.
Часть 2. ОНА - ТАКИ ПРИБЫЛА!
(Рассказ очевидца)
А дальше я привожу рассказ Ильи Максимовича Мажана. Ооколо 20 лет он проработал водителем у мого отца. Они настолько привыкли друг к другу, почти сроднились, стали даже внешне немного похожи друг на друга.
Грек по национальности, Мажан был очень колоритной фигурой. Особенно яркой была его речь – южно-русская, с вкрапленим белорусского акцента. Вместе с отцом он прибыл на станцию встречать платформу с машиной. Мне историю Мажан поведал уже по моему возвращению в Харьков.
«Значится, Вовка, так.
В середине дня вызвал Лёв Ивсеич (Лев Евсеевич) меня, Романова и Ерёменко (Романов и Ерёменко - слесари, соответственно, один - по двигателям, другой - по ходовой части, которые впоследствии должны были ремонтировать машину) и ещё двух грузчиков – такелажников. Зачем батя брал Романова и Ерёменко, ума не приложу. Он, что, собирался прямо на платформе машину ремонтировать?! Ты ж знаешь своего батьку, ну очень он быстрый человек! Ну, естественно, ещё грузовая машина, на которую грузить же-ш твою „Победу”. Батько радостный такой, кацапу магарыч собирается ставить. Подъехали. Встречает начальник станции, сопровождает нас лично до платформы. Отец думал увидеть там уже ожидающего нас кацапа. Но увидели мы платформу, стоит отцепленная, а на ней, машина с абсолютно замёрзшими окнами. Мороз же-ш около 30 градусов! И никого вокруг. Я залез на платформу. Подёргал дверцы – машина закрыта, а окна заснеженные, не видать, что там внутри. Стали кричать, звать, голоса ж у всех, слава Богу! Без результатов. Стали стучать по машине, опять кричать – тот же эхвект. Начальник станции как-то сразу заскучал, стал безрадостный такой и заторопился. Говорит, если нужна помощь, или там ... милиция, или «скорая», то он поможет.
Тут до бати дошло, что Колька наверно замёрз! И он сразу побледнел, руки затряслись. Да и у всех у нас уже перед глазами картина: щас из машины вывалится замерзший труп кацапа...
Но батя твой же всегда всё правильно делал, хотя первоначально я думал, что он дурью мается. Вот слесаря-умельцы и пригодились тут: поколдовали что-то, и закрытая, промёрзшая, с примёрзшими дверьми машина открылась.
И тут... Сначала в нос ударил такой перегар спиртяги.... А потом увидели кацапа: мертвецки пьяный, без сознания, спит, сволочь! Ни говорить, ни мычать не может!
Каким матом его обложили, ты, Вовка, только представить себе можешь! Отец хотел вызвать врача, но тут я вмешался и сказал, что кацап он и есть кацап, и от водки, тем более от спирта, они не дохнут, не то, что мы, греки, или хохлы, тем более, евреи. Я сразу заприметил канистру с оставшимся там спиртом. Миколу, бессознательного, отвёз к нему домой, а спирт – к себе домой... От так они и разъехались на финише – кацап со спиртом!
Машину твою мы забрали и поставили у твоего дедушки во дворе, а отец со спецами начали составлять план ремонта по весне, когда снег сойдёт и птички запоют. Машина –то стояла на улице...
Ну, а на следующий день Микола пришел к Сотве Львовне (Софья Львовна - мама моя), конечно, виноватый. Стал интересоваться, где же спирт? Мама сказала: что было в машине, забрал Мажан.. Ну, я и приехал к нему на разборку и с ходу начал орать, что машину в пути раскурочили, а ты был пьяный, как свинья, да ещё курил в машине! Как только машина и ты, сволочь, вместе с ней не сгорели! А канистру, мол, я взял пустую, ты всё из неё вылакал.
Тут он взъярился. Ну, кругом же виноват, действительно ни черта не помнит, но точно знает, что выпить 20 литров спирта за неделю, ну никак он не мог! Сколько дней был в дороге, он узнал от жены, а сам понятия не имел.
Вобщем, Микола меня заподозрил, что спирт я забрал, сильно обиделся, сказал, что тебе позвонит. А я ему говорю: только я рядом буду и всё Вовке сам расскажу. Короче, тебе ничего не сообщали, чтобы не подвести кацапа.
А родители твои, они добрые, себе ничего не потребовали. Потом немного я всё-таки поделился этим спиртом с Миколой. Но канистру ему не отдал, когда он, обнаглевши, стал и её требовать!
Всё это мы обмыли этим же спиртом, и за твоё, Володька, и Лиличкино здоровье выпили (Лиличку Мажан очень уважал, упорно считал её гречанкой. Вначале в нашей семье господствовала легенда, что Лиля, якобы, гречанка. Внешне она действительно была похожа на гречанку..И мой папа, когда мы ещё встречались с Лилей, всем хвастал, что у него будет невестка - „гречка”! Вот и Мажан стоял на своём...).
Такое вот, Вовка, было кино. Но ты,, на Николая не обижайся и не попрекай его. Настоящий он русский мужик, не зря же кацап...”
Пусть и пафосно это звучит, и, может, не к месту, но как тут не вспомнить слова Тютчева:
„Умом Россию не понять"...