Наверное, как и все мальчишки, я любил своего отца, и бегал за ним всюду, как «хвостик», как говорила мама. На селе работа, в отличие от городских жителей проходила на свежем воздухе, на природе.
Кто- то на лошади по наряду, кто- то в полеводческой бригаде, а кто- то в совхозном саду или на ферме.
И малолетние ребятишки крутились всегда где – то рядом с отцами.
Старались быть полезными, и чему - то научится.
Вот и я старался напроситься к отцу, что – бы он меня с собою взял на работу.
Интересно было мне, как лошадь запрягают, как ей в кузнице подковы прибивают.
И мне всегда было жалко лошадь, потому, как я думал, ей лошадке больно, когда ей обрезают «ногти» и забивают в копыта гвозди, когда прибивают подковы.
И я всегда спрашивал у папани, не больно ли ей, на что он мне отвечал, что не больно. Но я ему не верил, и всегда жмурился при такой, как мне казалось болезненной экзекуции.
Работа у папани на лошади была разнообразной. То воду с реки возил в столовую в большой бочке, которая была крепко привязана к телеге. И я ему помогал ее наливать.
Стоя в реке и зачерпывая воду, я подавал ему неполное ведро, (на полное у меня тогда еще не хватало силенок) а он, стоя в телеге, выливал ее в бочку.
То свеклу с совхозных полей возили на ферму, то зерно. А зимой сено или силос из - за реки по льду.
И как водится эти «отцовские хвостики» попадали во всяческие передряги по причине малолетства и практической неопытности.
И вот однажды, мы привезли с отцом, целую телегу красной свеклы с поля на ферму, где были телята.
А через стену фермы, через пробитое окно в стене, была оборудована кормовая дробилка, т.е. ее приемное «жерло» (наклонный желоб).
Как потом я ее «признал по картинке», учась в сельскохозяйственном институте, дробилка эта была марки - ДКУ. (Дробилка кормовая универсальная).
Вот в эту дробилку папаня и стал закидывать руками свеклу, а она ее пожирала с огромной скоростью и выбрасывала ее мгновенно уже мелко порезанную, в тачку, которую надо было при наполнении развести по телятнику и раздать телятам.
И вот отец, отлучившись с этой тачкой в недра телятника, оставил меня одного. Один на один с этой мощной и страшной дробилкой.
Она сильно при этом шумела, фыркала, брызгалась, когда пожирала свою свеклу.
И словно всем своим нутром говорила:- «Мало мне, мало, еще, еще давай, скорее».
И вот, что бы ни терять время зря, я решил помочь папане и стал закидывать по одной свекле в жерло дробилки, бешено вращающиеся ножи, которой были «отгорожены» свисающим прорезиненным толстым брезентом, (от транспортерной ленты) разрезанным на полоски.
У меня мало по - малу стало получаться. Иногда, свекла застревала, не проскакивала через брезентовый занавес. И тогда я подталкивал ее руками, туда подальше, за брезент, что бы она провалилась.
За этим занятием меня папаня и застал. И остолбенел. Лицо его вмиг побледнело, на скулах надулись желваки, и округлились глаза. Я тут же догадался, что я что – то сделал не так. И прикук.
Он мгновенно подлетел ко мне, отдернул меня за шиворот от окна в стене и прокричал все матерные слова, которые только знал.
Но, как мне тогда показалось, ничего нового я не услышал.
Я и так уже их все знал, потому и звали меня матершинник.
Смотри, что бы могло произойти, кричал отец. И взяв палку, сунул ее туда, за брезент.
Через долю секунды от палки остался один огрызок. До меня надо сказать дошло моментально, что именно там прямо за брезентом и вращались эти страшные ножи.
Да, это действо, с палкой, произвело на меня убедительное впечатление. И с понурой головой я был отправлен домой «за провинность».
Другой случай произошел в кузнице, куда папаня привез на телеге конный плуг, что бы кузнецы его поправили и наточили лемех.
После того, как работа должным образом, кузнецами была сделана, папаня сбегал в магазин за бутылкой водки, потому, как без нее никакая работа на селе не делается.
И приложившись вместе с ними к «горькой», папаня вместе с кузнецами погрузил плуг на телегу, и мы отправились восвояси.
Блестящий лемех сверкал и переливался своими наточенными краями на солнце и прямо таки завораживал и действовал на меня гипнотически.
При этом я упросил отца сесть на отвал лемеха сверху, на что папаня мне резонно возразил, что я соскочу с отвала лемеха и распорю ягодицы. «Иди пешком, рядом с телегой» - говорил он.
Но пешком идти не хотелось. «Нет, не распорю» - упрашивал я отца. «Ну, садись - неслух» - сказал он.
И не проехав двух десятков метров я, как и следовало ожидать, от тряски сполз с отвала лемеха по острому краю и действительно располосовал обе ягодицы.
Кровищи и моего крику было ровно столько, сколько бывает, когда режут молодого поросенка, ничуть не меньше.
Как бабушка моя сказала, когда меня забинтовывала: - «Ох, Толька с тобою и смех и грех».
И до сих пор на вопрос любознательных, что это у меня за шрам на ягодицах, я всегда рассказываю анекдот, как я прокатился пятой точкой, по отвалу лемеха плуга.
Другая история, ради которой собственно и затевался рассказ, позволит объяснить и заголовок к нему.
А именно, однажды летом, когда был сенокос, и все население и жизнь деревенская перетекала туда в луга за реку, оставаться в деревне было невыносимо скучно.
И не смотря на мой еще малый возраст, я все - таки уговорил отца взять меня на сенокос.
Работал он на конной косилке. И посадив меня на свои колени, мы колесили с ним по просторам заливных пойменных лугов.
Ровно стрекотали ножи косилки, срезая еще сочную и вовсю цветущую луговую траву, в ровные бороздки, пахнущие свежестью скошенной травы и луговыми цветами.
Я смотрел то на траву, то на птичек сопровождавших нас, то на небо, по которому тихонечко плыли облака.
То на лошадь, тяжело фыркающую, и, которая размашисто мотая головою из стороны в сторону, отгоняла слепней, досаждающих ей.
От жары и безветрия меня разморило и сильно захотелось пить. Я запросился сбегать на реку попить воды.
Отец не отпускал, потому, как плавать я еще не умел и он боялся, как бы чего не вышло.
«Терпи казак» - подбадривал он меня, - «Атаманом будешь, немножко осталось».
Но терпеть мне не хотелось, а хотелось сильно пить. И я все - таки уговорив отца, побежал на реку.
Прибежав к реке, пологого спуска я не нашел, он был очень далеко, а был обрывистый берег, крутой, илистый.
И вот выбрав более - менее подходящее местечко для спуска, я потихоньку ползком, вниз головой, приблизился к воде. При этом ноги мои оставались много выше головы.
И опершись руками о край, граничащий с водою, который оканчивался уступом примерно пятнадцать сантиментов, я подумал, как же я буду пить вниз головой.
Но природный инстинкт мне подсказал, что надо втягивать воду, сложив губы, как бы трубочкой и глотать.
Я опустил голову в реку, я стал втягивать в себя воду, и жадно глотать. Как вдруг сзади, за моей спиной, там наверху, раздался отчетливый, незнакомый, голос, который меня окликнул.
«Толя!» - шумнул этот голос.
Я вздрогнул, и чуть было не соскользнул в реку, прямо вниз головой. Но все- таки удержался.
А повернув голову, никого сзади не обнаружил. И когда, так же ползком, я вылез наверх на берег, то так – же никого не обнаружил.
Оставаясь в недоумении я, прибежав к отцу, все ему рассказал. Он призадумался, потом пожал плечами, и сказал: - «Кто ее знает, что это было. Ни ходи больше один на реку».
Ага, «щас - вот», не ходи. Меня прямо - таки так туда и тянуло постоянно.
Река, как бы меня манила к себе, и звала. И я постоянно убегал туда, за что неоднократно от мамы получал по заду, мокрым полотенцем.
Видя мое пристрастие к реке, папаня после достижения мною шестилетнего возраста решил меня обучить плаванию. И, как - то раз, вместе с соседским мальчишкой по кличке «мясо», который был шустрее и крепче меня, мы поплыли с папаней за реку, на дойку, на совхозной лодке.
И не доплыв метров, пять или семь до берега, он сказал нам: - «Ну, давайте прыгайте и плывите, учитесь».
Ну, мы и попрыгали с лодки.
И, как он потом нам рассказывал мы стали бултыхать руками и уходить под воду, то один, то другой, по очереди, как поплавки.
А я, говорит, и не знаю, кого первого хватать, то один вынырнет, другой уйдет под воду, то другой.
А когда мы, вдоволь нахлебавшись воды, кое - как доплыли до берега, то он уже вовсю смеялся над нами.
Но ничего раз, другой, третий, наглотавшись воды, плавать я все - таки научился, и уже ходил на реку без страха, и без разрешения. И река Ока меня приняла.
И я ее уже не боялся. И заходил далеко вверх против течения и долго мог плыть, прямо посередине реки.
Мог по нескольку раз в день переплывать реку туда и обратно, и вообще жить на реке.
Но это, наверное, у всех ребятишек так, чье детство связано с рекой и с деревенской жизнью.
А вот, что это за голос был, за моею спиною, я по-прошествии лет так и не смог себе объяснить.
Может у читателя найдется какое - то объяснение этому случаю. Тогда поделитесь.
26.11.2011г.
А.И.Копин