ПОСВЯЩЕНИЕ В РЫЦАРИ
Старинный обряд, обязательные ритуалы которого занимали несколько дней, Карл решил провести строго по канону, но так, чтобы знали о нём и задействованы в нем были только люди посвященные. Сам будучи «государем», в восприемники он назначил Рене, а служить обедню и оглашать с аналоя рыцарские законы доверил отцу Мигелю.
Покинув девушек на дороге из Туля и добравшись до герцога свой отчет о воспитании Жанны и Клод святой отец сделал сухо, коротко, не поддаваясь эмоциям, поскольку понимал, что изменить что-либо уже нельзя. Но выразил надежду на помощь со стороны его светлости, от которого требовалась самая малость: не выказывая особой заинтересованности, всего лишь благосклонно отнестись ко всем слухам о Жанне и довести эту благосклонность до ушей господина Бодрикура. - Как только он её примет и выслушает, можно считать, что дело сделано, - убеждал Мигель. – Кровь и порода сделали своё дело: Жанна настолько отличается от простой деревенской девушки, что сама её речь, её природные манеры, которые видны даже сквозь покровы, наброшенные средой и окружением, уже убеждают! Но она еще и разумна, что наверняка удивит не только господина де Бодрикура, но и весь королевский двор… Нужен всего лишь небольшой толчок… легкий взмах руки вашей светлости, чтобы эта последняя преграда рухнула, и вера в Жанну полетела по стране благой вестью…
Рене монаха поддержал, напомнив Карлу о его желании повидать Клод, и о своём обещании устроить эту встречу.
- Отличный повод пригласить девушку, как пророчицу, или, скажем, как целительницу. Молва ей чего только ни приписывает, а вы - наш сюзерен, так что имеете полное право пожелать взглянуть на новое чудо и оценить его: не самозванство ли, не ересь? И ваша болезнь, о которой всем известно, позволяет искать исцеления в чем угодно… Тут даже шпионы Филиппа Бургундского не усмотрят какой-то тайный смысл или причастность к тому, что произойдет потом. Пригласите Жанну, Карл. Мне кажется, этот шаг будет вполне благоразумным.
Карл согласился, а Мигель, которому следовало бы теперь отправляться обратно, на службу к герцогине Анжуйской, выпросил у Рене дозволения изучить кое-какие рукописи в архивах его светлости и словно растворился среди бумаг и свитков. Он и приезд Жанны и Клод наблюдал через узкое окошко комнатки при библиотеке, и даже потом, когда двор опустел, долго еще стоял в глубокой оконной нише, глядя куда-то сквозь тусклое небо, отражающееся в его глазах, как в двух подернутых льдом озерцах…
- Вы нас как будто избегаете, - попеняла монаху Жанна при первой встрече на исповеди, которую она должна была пройти перед посвящением. – Мы здесь уже почти два дня, а вы только теперь пришли повидаться, да и то лишь потому, что должны это сделать по обряду. Что изменилось, падре? Или вы, как и Клод, считаете, что приезжать сюда не следовало?
Мигель отрицательно покачал головой.
- Я сам просил его светлость пригласить вас.
- Тогда почему я вижу вас только сегодня?
- Потому что… Не знаю, дитя моё. Я привязался к вам с Клод слишком сильно. Учить больше нечему, помочь не могу, препятствовать – не в моей власти, а смотреть, стоя рядом, на то, как вы добровольно готовитесь к закланию, я более не в силах…
- Тогда зачем вы согласились участвовать в обряде?
- Вероятно, счел это единственной возможной помощью.
- Вы полагаете, это мне нужно?
- Это нужно другим, Жанна…
После исповеди Жанну, как и полагалось для новика, обрядили в белоснежную льняную рубашку кандиду* - символ непорочности, чтобы проводить на ночное бдение в церковь.
Перед образом Богоматери она осталась коленопреклоненной со скрещенными на груди руками и должна была согласно обряду провести так всю ночь - в размышлениях и молитвах.
Серебристое, немного отрешенное лицо святой показалось Жанне смутно знакомым. Ругая себя за то, что не чувствует необходимой сосредоточенности, она вдруг задумалась о женщине, которая была матерью ей. Какая она была? Почему не смогла сама растить дочь? Или она умерла, а жизнь ребенка устроил отец? Но кем был он? И насколько греховной была сама их связь, если от ребенка – этой живой памяти – пришлось избавляться?!
Жанна в смущении опустила глаза. Как странно, что такие мысли пришли именно теперь, когда следует молитвой, идущей от сердца, очистить свою душу и помыслы ото всего греховного… Но есть ли оно – это греховное – в её душе и помыслах? Достойна ли она, Жанна, смотреть сейчас в лицо Божьей матери и обращаться к ней, если знать не знает, кто дал ей жизнь и почему этой жизнью распоряжались другие?
Совершенно не к месту из глаз вдруг потекли слёзы.
Нет! Не достойна она быть сейчас здесь, потому что вместо молитвы лезут в голову одни предположения. И предположения эти греховны сами по себе!
Или её так искушают, проверяя крепость духа? А что если она не справится и утро встретит в сомнениях, которые совсем не испытывала в последние годы? Сможет ли она преклонить колени перед осеняющим мечом и повторить рыцарскую клятву, зная, что не только не очистилась в молитве, но и приняла в душу грех неуверенности?
Скрещенные на груди руки бессильно опустились.
Кто она такая? Девочка, не знавшая семьи и потому посчитавшая семьей всю Францию? Но Жанна не могла бы сказать, что любит всех и каждого, и ради этой любви готова даже погибнуть! Тогда ради чего возникло в ней однажды убеждение – «если не я, то кто?». Из-за Рене с его глазами доброго любящего брата? Из-за жалостливой, вкусно пахнущей свежими овощами мадам Ализон, убивающейся по погибшим в этой войне родным? Или из-за Жанны-Клод?..
Нет, её она тогда не знала… Тогда она просто перепрыгнула через овраг, а потом неслась по цветущему весеннему лугу, упиваясь волей и неизвестно откуда появившейся силой! Вот там-то… да, да, именно в тот момент и пришло ещё не оформленное в слова чувство огромной любви ко всему этому миру, к его красоте, данной для чистоты помыслов и духа, но никем не замечаемой из-за бесконечной вражды!
А Клод была потом… Открытая этой любовью и сама открывшая путь к умению растворяться в земной красоте подлинной частью этого огромного мира, а не случайной пылью, которую время сдует без остатка!
Опущенные руки девушки сами собой сплелись ладонями, словно сводя наконец все её мысли к единому выводу.
Она – дитя этого мира. Она – плоть от плоти его. И кровь, текущая в её жилах, как раз незнанием и чиста, потому что нет на ней пятен от благоденствия знатности и унижения бедности. В равной степени Жанна могла родиться от нищенки и от королевы, и могла стать никем, не войди в неё, как Жизнь, эта огромная любовь к миру! И выходит, что сейчас молить уже не о чем, потому что именно в тот момент, когда пришла Любовь, благословение было дано.
Теперь уже Жанна не отрывала взгляда от лица Богородицы. «Я могу смотреть тебе прямо в глаза, - шептала она. – Потому что точно знаю, зачем здесь именно я! Нет нужды выпрашивать помощь или крепость духа. Знаю… верю… убеждена: если не я, то больше - никто!».
Утром камергер герцога по заведенному обычаю приготовил для Жанны баню. Здесь решили немного отступить от правил, по которым новика туда сопровождают рыцари-восприемники, и привлекли к обряду мадам Ализон и Клод. Девушка после омовений надела на Жанну перевязь с мечом, а госпожа Мей накрыла её черным сукном, уложив на устроенную прямо в предбаннике постель.
- Этим ты прощаешься со сквернами мира сего, - прошептала она. – Поспи немного, Жанна. Скоро ты вступишь в другую, новую жизнь…
Спать действительно пришлось недолго. Уже через час новопосвящаемого полагалось вести в церковь на освящение меча. Причем вести следовало в том же виде, в котором он спал, но герцог решил обойти эту часть обряда, поскольку рассчитана она была только на мужчин, да и меч у Жанны должен был быть другой. Поэтому для шествия к алтарю девушку обряжали прямо возле постели, на которой она спала.
Сначала мадам Ализон надела на неё темный простеганный камзол, вроде тех фуфаек, которые рыцари надевали под доспехи, потом штаны и тонкие набедренники. Следом за этим опустила на её плечи тончайшую газовую рубашку, расшитую золотом по вороту и подолу. Затем легкую кольчугу и поверх всего - парадную мантию Рене, с которой восемь вышивальщиц, не разгибаясь, за два дня спороли все гербы Барруа и заменили их цветами и простыми геральдическими лилиями.
- Свой герб Жанна получит от короля, - заметил герцог, отдавая приказания насчет мантии. – Но на французские лилии Дева Лотарингии имеет полное право.
Доспехи, которые следовало надевать на девушку во время обряда, тоже не делали специально, а только подогнали по её фигуре и росту юношеские латы все того же Рене.
- Ей их все равно не носить до того момента, пока король её не признает. А там уже сделают по меркам…
По тем же причинам необходимые на церемонии щит и копье взяли из оружейной самого герцога, вместо того, чтобы выковывать новые.
С помощью двух своих оруженосцев Рене, шествуя перед Жанной, донес части доспехов до алтаря, где почтительно сложил их и отошел в сторону. Карл, одетый в парадную герцогскую мантию, уже находился в церкви. Как только Жанна вошла, он занял своё место - чуть позади неё - предоставив весь почет новопосвящаемой. Мадам Ализон и Клод задержались возле скамеек, куда обычно приглашали родственников, и началась литургия во имя Святого Духа.
Жанне следовало стоять на коленях перед самым алтарем. После ночи, проведенной под ликом Богородицы она была спокойна до величия, поражая отсутствием волнения и Карла, и Рене, прекрасно помнивших свои посвящения и тот трепет, который они ощущали во время литургии и потом, когда приносили рыцарские клятвы, повторяя их за священником.
Опираясь на трость, скрытую под мантией, герцог Лотарингский невольно задумался о священности королевской крови и о той причудливой избирательности, с которой она проявляется в одних и угасает в других.
«Мы почитаем королей, называя их помазанниками Божьими. Но Жанны священный елей не коснулся, а между тем, она - достойный потомок Шарля Мудрого - разумнейшего из правителей, который сумел добиться перемирия в этой нескончаемой войне... Однако, он же подарил миру безумного и слабого сына. Этот ничтожный король не смог противостоять Монмуту, который не сомневался в своей избранности и был действительно силен… И вот снова поговаривают, что уже сын Монмута – внук нашего безумного короля – тоже проявляет признаки наследственного слабоумия, тогда как дофина Шарля слабоумным никак не назовешь. Он слаб, он растерян, но дайте ему править - и страна снова вспомнит времена Шарля Мудрого… Что это? Промысел Божий? Высший замысел, цель которого не дать никому перевеса в этом давнем противостоянии? Или всё иначе? И цель замысла в том, чтобы все мы, наконец, осознали: на троны восходят обычные люди, и нужны лишь определённые качества - сила характера, воли и слова - сочетание которых делает кровь подлинно королевской. В том изначальном смысле, когда священный елей наделял не правом повелевать, но обязанностью заботиться».
Герцог скосил глаза туда, где стояла Клод, завороженная всем происходящим.
«На месте Жанны держалась бы она с таким же достоинством? Робела бы, наверное… Но с достоинством – да, несомненно! Хотя шло бы оно, скорей всего, от простого уважения к нашим ритуалам, которыми мы взбадриваем пустеющие сердца. Истинному благородству обряды и клятвы не требуются - оно и без них по-иному жить не сможет…. Тогда зачем же я так уверен, что поступаю сейчас не просто правильно, но необходимо правильно?! Для других? Уравниваю с ними Жанну, дескать, она хорошая, потому что поклялась быть хорошей перед алтарем — так же как все? Но что же тогда мы есть без этих клятв, без постов, без литургий и месс?! Каким обрядом сможем уравняться с той, с другой, когда она спросит: «А кто вы в чистом виде?». На что обопрёмся, чтобы избежать правды?..».
В груди у Карла похолодело, когда ответ на этот вопрос вдруг встал перед ним во всей своей определенности. «Ах, как же страшно будет этим девочкам! – подумал он с тоской и отчаянием. – Им не простят их оскорбительной чистоты, как упрёка, попавшего в точку. И только на одно я сейчас уповаю – на могущество и мудрость герцогини Анжуйской, которая не даст их погубить…».
Тем временем отец Мигель читал из книги рыцарских законов: «Рыцари обязаны служить своему законному государю и защищать своё отечество, не жалея для него и самой жизни... Жажда прибыли или благодарности, любовь к почестям, гордость и мщение да не руководят их поступками, но да будут они везде и во всем вдохновляемы честью и правдой. Да не положат они оружия, пока не окончат предпринятого по обету дела, каково бы оно ни было; да преследуют они его денно и нощно в течение года и одного дня…»**
Жанна послушно повторяла за монахом каждое слово, не чувствуя, кажется, никакой усталости. Рене, который помнил, как однажды один из новопосвящаемых упал в обморок после всех волнений и необходимости повторять за священником длинный перечень законов, велел было оруженосцам держать наготове уксус, но теперь, изумляясь не меньше Карла, понял, что в этих приготовлениях нужды не было.
«Да не обидят рыцари никогда и никого и да убоятся более всего злословием оскорблять дружбу, непорочность отсутствующих, скорбящих и бедных…
Да повинуются они начальникам и полководцам, над ним поставленным; да живут они братски с себе равными, а гордость и сила их да не возобладают ими в ущерб прав ближнего… Они не должны вступать в неравный бой, не должны идти несколько против одного, но должны избегать всякого обмана и лжи...»
- Аминь! – спустя примерно час возвестил отец Мигель, закрывая книгу. – Теперь следующий за Господом государь твой призывает тебя.
Девушка встала и обернулась к Карлу, которому паж уже подносил на длинной бархатной подушке его меч.
- Подойди, - приказал герцог.
Торопливо подоспевший к ним отец Мигель протянул перед собой Евангелие и шепнул девушке, что нужно снова опуститься на колени.
Плашмя герцог трижды коснулся плеча Жанны лезвием, говоря при этом:
- Во славу и во имя Бога Всемогущего, Отца, Сына и Духа Святого жалую тебя рыцарем. Помни же, что долг твой соблюдать все правила и уставы рыцарства – этого истинного и светлого источника вежливости и общежития. Будь верен Богу и государю; будь медлителен в мести и в наказании и быстр в пощаде и помощи вдовам и сирым; посещай обедню и подавай милостыню…
Далее шло о почитании женщин и нетерпимости к злословию о них, но Карл запнулся, не зная, стоит ли произносить это сейчас, и решил, что не стоит. Затем, он вернул меч на подушку, а Жанна, все еще не поднимаясь с колен, ответила под тихие подсказывания Рене:
- Обещаю и клянусь в присутствии Господа моего и государя моего, положением рук моих на святое Евангелие, тщательно блюсти законы и наше славное рыцарство.
- Теперь встань, рыцарь!
Карл сам помог Жанне подняться и трижды облобызал её. Потом сделал знак зятю, давая понять, что наступило его время.
Мадам Ализон не успевала вытирать слезы, глядя, как Рене надевает на Жанну шпоры со словами: «Эти шпоры означают, что, поощряемая честью, ты обязана быть неутомимой в предприятиях». А затем, поочередно надевая на неё части доспехов, объяснял их символическое назначение. «Как голова есть твердыня, в которой пребывают все душевные способности, то покрывающему голову этим шлемом не следует предпринимать ничего, что не было бы справедливо, смело, славно и высоко. Не употребляй этого доблестного украшения головы на низкие, ничтожные деяния, а старайся увенчать его не только рыцарским венцом, но и короной славы, которая дастся тебе в награду за доблести…».
- Поверить не могу, - тихо всхлипывала мадам Ализон. – Девочка моя… Непостижимо! Такая юная, такая хрупкая… Господи, за что ей это?! Но честь-то, честь-то какая! Теперь она - как все благородные господа…
- Нет, - покачала головой Клод, - она никогда не будет, как все.
* * *
Вопреки собственным словам, что девушки уедут сразу после посвящения, герцог Лотарингский отпустил их только в январе. Официально задержку эту объяснили тем, что Дева, дескать, всё ещё лечит Карла и хочет убедиться в стабильности его улучшенного самочувствия. На самом же деле только узкий круг посвященных знал, что Жанне готовят достойную одежду и прочее снаряжение, и что Карл использует это время для рассылки надежных людей по всему пути её предстоящего следования из Вокулёра в Шинон.
- Ты тоже поедешь, как только станет известно, что Бодрикур отправил Жанну к королю, - сказал герцог зятю, когда закончил писать короткую записку настоятелю церкви святой Катрины. - Поедешь сразу во Фьербуа, оставишь меч и дождешься их… Обязательно прослушайте мессу - там для вас всё устроят, не привлекая внимания. А потом напиши в Орлеан Бастарду – пусть предупредит Шарля как бы от своего имени. Будто, по слухам, некая Дева идет из Лотарингии, чтобы помочь королю победить… или что-нибудь в этом же духе, если такая формулировка его не устроит. Затем выезжай в Шинон первым. Так, я думаю, будет лучше… Заодно проверишь по дороге надежность наших постов.
- Хорошо. Но следует все же поспешить, Карл. На днях я получил письмо от матушки…
- Знаю, знаю, - перебил герцог, - я тоже получил. Её светлость и меня торопит. Пишет, что в Орлеане дела складываются не лучшим образом, а подкрепление она сумеет снарядить не раньше февраля.
- Но Жанна не успеет к этому времени!
- Знаю. И уже написал мадам Иоланде, чтобы до её прихода никаких серьёзных шагов при дворе не предпринимали. Думаю, англичане зимой тоже ни на что не отважатся. До середины поста время есть.
- Пост в этом году ранний, Карл, - напомнил Рене. – Монашеское воскресенье выпадает на тринадцатое февраля. Мы не можем дольше задерживать Жанну. Чем скорее позволим ей уехать в Вокулёр - тем лучше.
- Лучше может быть только тогда, когда надежно, - заметил герцог. – Я готов безоглядно верить, что над девушками простерта длань Господня, но не готов стоять в стороне, когда точно знаю, чем следует помочь, и что помощь моя будет Ему угодна. Никакой случайности, Рене! Никакой праздно шатающийся отряд бригантов или разбойных людей не должен преградить им путь. Особенно, когда слухи станут их опережать! Потерпи, осталось совсем немного… Лучше успокой меня и скажи: твой человек в Вокулёре достаточно надежен?
- Полагаю, да.
- Полагаешь?.. Ладно. На всякий случай, я тоже кое-что предприму.
Герцог притянул к себе новый лист бумаги и, бросив короткий взгляд на лицо зятя, добавил:
- Тайно предприму, тайно, не волнуйся. А покуда ступай. Мне нужно еще написать нескольким людям, способным повлиять на Ришемона. Пускай усмирит свою гордыню и возвращается ко двору – толковые командиры там скоро понадобятся…
Вскоре к герцогу прибыли два гонца, падающие с седел от усталости. И уже через день небольшой обоз, составленный из крестьянских телег, якобы возвращающихся в свои деревни, отъехал от ворот замка и двинулся в сторону Вокулёра.
Кроме двух вооруженных солдат за телегами следовал еще и мальчик-паж верхом на лошади стоимостью в двенадцать франков. Вид у мальчика был довольно испуганный, в седле он держался неуверенно, но изо всех сил старался не отстать и ехать вровень с телегой, на которой, закутавшись в меховую накидку, сидела совсем юная крестьянка в красном платье, а рядом - неопределенного вида человек средних лет, которого она, обращаясь к нему изредка, называла «дядюшка Лассар».
* По названию рубашки, (candidus – белый), новика еще называли кандидатом.
** Слова ритуала и основные его этапы взяты из книги Жюста Жана Руа «История рыцарства и рыцарских турниров».
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/12/03/1948