Рог словесного изобилия. Рецензентам

Если отчаянно повезёт, и смогу прожить хоть сутки после прочтения этого бреда теми, кому адресовано, ожидайте продолжения. Посчастливится выжить – доберусь и до кое-кого ещё...


… Дело было... Нет! Не угадали. Не в Пенькове и, отнюдь, не вечером... Впрочем, словечко «было» – мусорное, а с ним следует обращаться осторожнее. Лучше избегать или выпалывать. Вернее, зверски выкорчёвывать, как бурьян... Скажу по-другому – дела не существовало, но событие случилось. Примечательное, но не настолько, чтобы радостно трубить в фанфары, принимать парад и кричать: «Гип-гип, Ура!»... Надеюсь, разберётесь, если сможете. Но Ефимычу не удалось.

На заброшенном хуторе Черноземья, где ещё высился остов старой ветряной мельницы, сложенной... Когда – достоверно не помнит никто... Но – без единого гвоздя, из дубового, давно потемневшего бруса, местами изъеденного жучками, и потрескавшегося от нещадного воздействия палящего солнца, постоянного ветра и осадков... Короче говоря, на хуторе который день подряд творилось нечто невообразимое и совершенно непонятное. Странное и даже жутковатое от недосказанности, недоказанности, недостоверности и сплетен. Ползали ужаками разрозненные слухи, распространяясь факториалом и хаотически извращая первоначальный смысл. То тут, то там слышались странные разговоры и обрывки бесед, понять которые мог лишь посвящённый... Послушаем?

Древняя полуглухая бабка Пацавка, копаясь в остатках крошева для кур и механически подсыпая новую порцию, сетовала то ли козе Малышке, то ли себе под нос: «Бадэ шо! И-хто ж мог зрозумить-то? Який гарный хлопчик... Гэть! Гэть!! От, ить, зараза яка!» – Это совершенно точно адресовалось рогатой проказнице, попытавшейся подкормиться с чужого стола.

«Ой, матушки... Цыпа-цып-цып,» – курицам, – « … И года, ить, не пройшло!»... – Коза радостно соглашалась, трясла симпатичной мордочкой, но не отрывалась от дела. Дело имелось серьёзное и долгоиграющее — дожевать и попытаться, наконец-то, проглотить остатки целлофанового пакета, брошенного редкими в этих местах «турыстами», как презрительно называли местные любых приезжих. Сделать это оказалось трудным занятием, но на порядок легче, чем сожрать розовую пластиковую бутылку, неизвестно из-под чего, но с яркой наклейкой на импортном языке. Бутылка безуспешно пожиралась уже вторую неделю и валялась тут же. Порядком измочаленная, измятая, но так и не побеждённая. На этикетке выделялись буквы Р и S... Коза читать не умела, поэтому суть от неё ускользнула... Подождёт пока, да и заначка неплохая!

На другой стороне хутора судачили две соседки. Помладше Пацавки, но уже явно догонявшие её по утверждённому всевышним маршруту.

«Точно балакаю, Маруська! Сама слыхала, як тэбэ вижу – цэ бред, або бредни! И не гнусна тема, а блудна... Блуд-ли-ва-я! Прости, господи!...» – Истово перекрестилась на угол покосившейся избы, зло плюнула и продолжала: «... Давеча, на крыницу пойшла, бачу –тамоча сидят удвух... Ой, одын пондравывся! Статный який, гарный таи солидный. Городской!» – Замечталась, закатив глаза и вспоминая...

«На прокурора вин походыть, який у прошлом годе з автолавкою приезжав, таи нажрався, як пёс... Помнишь? Ну, на празднування стариков таи старух... Тьфу! Як их? Пожилых людын, зауспомнила. Ну, як мы з тобою... Конфеты купувалы, та яки гарны писни спивалы... Прокурор? Так вин ще в озеро купаться у исподнем полиз! А потом битый час вытягали тросом та машиною Шурика. Звяз, зараза така, прямо у муле по гирло, таи ключи от машины утопыв. Пьявок назбырала хучь з него. Целу баночку... Шурик два дня банпер прилаживал оторватый... Значицца, я коромысло з цэбэркою — у сторонку швыдче и слухаю. Пэрший, який прокурорского обличья, балакает другому… Шныкерт... Не, не шныкерт, а... Дех-вор-ма-ция и ще: Точно говорю, Семёныч... Семёнычем кличут другого... Вот, поди-разбери, и-хдеж та правда?»

Собеседница, бывшая учительница, привыкла к причудливой смеси русско-украинского говора, поэтому ничему не удивлялась и застрочила, как из пулемёта Льюиса: «И не говори, Раис-Васильна, деформация – страшная штука, особенно с перепоя! Вполне причина-то понятная, могло и так быть... Шныкерт – цэ не то, а фитюлька, яку змисто антенны встромляют, а деформация – цэ сила!» – Палец Маруськи перстом указующим ткнул в безоблачную синь. – «Дальше, дальше-то что?»... – Однако ответа пришлось подождать: страстная убеждённость в невероятной силе деформации мгновенно нашла отклик природы – с ближайшей гигантской вербы с громким зловещим карканьем снялась огромная стая ворон и принялась тревожно кружить над хутором. И Маруськин утверждающий палец, похоже, рикошетом задел ребро мирно пасущейся на лугу коровы – она жалобно и протяжно замычала. Мычанье перерастало в откровенный предсмертный рёв... Впрочем, Маруська могла не волноваться: к корове уже спешил плюгавенький мужичонка с двумя вёдрами воды... А жарища стояла несусветная – сорок пять в тени... Засуха.

Раиса дождалась относительной тишины, поглядывая на ворон, непрерывно крестясь, и продолжала: «...Та я ж и не зрозумила ничого, як трэба. То дуже швыдко та чудно балакалы, то дымилы, як покойник Мишка Карась або Чорногуз... Про пенсию зрозумила, есть ли жизнь..., вроде так? А яка у пенсионеров жисть – сама знашь... Чой-то про круговерть еды услыхала, та картоху з капустою. Тож причина, навродеча... Рыба ще – налым, менёк по-нашенски!... Уха яка-то чудна! Пьяна, аль крива, чи ще шо... Конспирацию поминалы таи словечко иностранно... Не шныкерт, а... Хвилармонния?... Не, не вспомню... Шпиёны, мабуть, аль ще хто? Евреев и божественно – Ерусалим... С пьянкою звязано – тёмно дило! Куды-ж мужику без пьянки... Тьфу, сатана! Евреи пьють культурно, не жруть цэбэрками, як наши алкаши.»

Постояла, подумала, старательно копаясь в носу и в памяти, но полной уверенности не обнаружилось. Ни там, ни тут. Потому что исследования содержимого носа не дали желаемого результата, как ни старалась Раиса добыть хоть что-то, каждый раз внимательно рассматривая палец... Грызли смутные сомнения, поэтому диалог перешёл в стадию разговора с собой: «Вытрезвитель таи контору яку-то поминалы. А яку контору – темно було, не разобрала... Другий-то – из милицейских аль ментов, мабуть, хучь и старш пэршаго, прокурорского... Про серьял ментов балакалы тож..., аль нет? Ой, лышенько! Про страсти-мордасти балакалы та заумны всяки компрэссы, чи компенсации... Пенсию прибавят?... Сумлеваюсь, но слыхала слово... Во! Ще про одёжку незроблену. Штаны треснуты аль порваты... Не, не зрозумила... Шалопая поминалы, мабуть, кочегар якой и селёдкою жареной обожрався, шо-ль... Чудно!... Коняки у чоботах имортных яких-то – от, дурна голова, не побачыла... Воны дуже часто дымлять и сидять колодою або колуном... Трэба ще разок спытать, коромысло не брать, а другэ... Не издаля трэба, а блыжче трохи, шоб расслухать, як трэба... Надо знать точно!» – Последние слова прозвучали не для себя, а для Маруськи – на чистом, правильном русском и тоже со страстной убеждённостью. В любой убеждённости никогда нельзя уступать соседке ни пяди!

Послушали? Теперь, давайте, посмотрим...

… Напротив скромненькой времяночки, шесть на десять, не так давно отстроенной и бельмом сайдинга коловшей завистливый глаз прохожих, печалился Ефимыч... Ефимыч приехал сюда умирать. Лет двадцать назад. Город давил и обострял болезни, появлялась страшная одышка, подскакивало давление... Много недугов кусают пенсионера в городе. Неожиданно для всех, а в первую очередь именно для Ефимыча, умереть почему-то не удалось. Через годик после «предсмертной» покупки неплохой хатёнки пенсионер плотно подсел на обустройство жизни, которая, как ни странно, продолжалась. Подправил избу, разбил огородик и подобие садика. Виноград прижился. Завёл курочек-несушек... Это так понравилось, что в дальнейшем Ефимыч раздумал встречаться с бабулькой-косарём и стал крепким хозяином, экспериментирующим во всех областях собственного хозяйства. Животина завелась самая разношёрстная – от курочек, до индоуток, гусей, кроликов и даже десятка баранов. Огородов имелось несколько... Но времяночка принадлежала не ему. Это Ефимыча напрягало. Не столько времяночка, сколько суета вокруг неё, происходящая уже несколько дней.

Суета – это наличие посторонней публики. Соседа, владельца «бельма», пенсионер знал все годы, которые проживал на хуторе в «предсмертных конвульсиях». И к соседу претензий не имелось. Потому что сосед Ефимыча появился на хуторе лет на пять-шесть раньше и обитал здесь не часто – лихими кавалерийскими наскоками и наездами, пребывая в очередном отпуске. Отношения сложились достаточно дружеские, но не переходящие в тесные. «Теснота» изредка выражалась в распитии пары литров самогона и совместном просиживании штаников на рыбалке... Надо сказать, что самогончик Ефимыч гнал просто мастерски, сдабривал специями и настаивал на разнотравье, доводя до убойной крепости.

Умение Ефимыча не принесло ожидаемой пользы. Потому что мужики, ещё остававшиеся в живых, зачастили на стаканчик «с устатку» и «для поддержания», а умелец быстро сообразил, что можно и поиметь десяточку со стаканчика (кстати, совсем не большого, а стограммового). Поэтому в одночасье резко прекратил благотворительность. Мужики не перенесли такой подлости, сильно обиделись, подумали о мести и один за одним благополучно перемерли, увеличив население погоста, который находился аккурат напротив мельницы. Всего-то в радиусе трёхсот метров от любой дальней хаты... Однако на всех похоронах и поминках неизменно пили продукт Ефимыча...

Эта ли существовала причина или нет, но Ефимыча круто невзлюбили. За глаза называли куркулём и спекулянтом. Но, как водится в таких местах, от безвыходности пользовались услугами Ефимыча с благодарностью. У «бессмертного куркуля» имелась «Нива». И не только. Прижимистый Ефимыч по дешёвке купил старенький «Москвич-412», пару лет успешно рассекал по полям, огородам и лугам, но потом машинка не перенесла скупердяйства владельца, который предпочитал подкармливать её не на автозаправках, а у заезжих барыг, торговавших, скажем прямо, не очень хорошим бензином. Машина подумала, предупреждающе почихала пару дней, а потом, не видя ответной реакции, решилась на подвиг – двигатель решительно словил «клина»... Ничего страшного – «Москвич» вечным памятником утвердился во дворе, зато в нём стало удобно хранить мешки с комбикормом и пшеницей, а багажник послужил удобным инструментальным ящиком ежедневного пользования! И магнитола хоть и сипит-хрипит, но днём работает почти всегда.

Но это – так, лишь для общего понимания, кто такой Ефимыч... Сейчас он стоит у своей калитки, раздираемый сомнениями. Оказывается, Ефимыч более осведомлён: кое-что слышал, кое-кого видел и даже участвовал в некоторых перекурах у колодца. Поэтому с полным основанием думает, что кое-что знает... Колодец – почти частная собственность, хотя и колхозный. Просто так уж сложилось, что пользоваться водичкой кроме «долгожителя» на этой стороне хутора практически некому. И Ефимыч всегда очень ревниво прислушивается к гудению насоса, отчётливо понимая – на хуторе обнаружились чужие, а прокладок к насосу не накупишься...

«Ревнивец» отставил в сторонку остро заточенную лопату, которой уже три часа с яростным остервенением ошкуривал свеженькие стволы сосёнок... Снова пожадничал: выписал в правлении пяток «хлыстов» для огораживания подворья, но ведь лесник-то самогончик уважает! С барского плеча предложил взять сколько душа пожелает... Душа и возжелала, тем более, что и тракторист прикормлен постоянным закусоном. А теперь приходится срочно заметать следы и поскорее убирать подальше добрых полтора десятка неподъёмных семиметровых «штакетин»... Ефимыч думал об этой проблеме, но кое-что вспоминал о перекурах у колодца и сопоставлял с тем, что видит. Заметим, что раздумьям очень мешал постоянный стук и звуки из близлежащего леска. Скажу по-новаторски, поэтично и прямо – в лесу раздавался топор дровосека... Ничего?

Однако лесоруб работать начал недавно и далековато, а стукотенье дятлом выдалбливало остатки мозгов уже пару дней с утра до вечера и совершенно рядом – метрах в пяти... Стучали молотком по зубилу, высекая надпись на гранитной плите непонятных размеров и такого же назначения. Плиту несколько дней назад привезли из райцентра, бережно сгрузили на травку, а также оставили парнишечку с зубилом, пакетиком порошка золотистого цвета и какой-то бумаженцией, куда паренёк время от времени заглядывал, явно с чем-то сверяясь... Ефимыч попытался несколько раз поинтересоваться и даже поправить «писарчука», однако моментально получал «полный отлуп» и предложения прогуляться, которые в своей длинной жизни получал не раз. И даже дальше!

Обид не возникало, хотя Ефимыч считал себя высокообразованным в любой сфере совершенно любой отрасли абсолютно любого хозяйства. Вершиной карьеры и предметом неизменного хвастовства обязан являться факт пребывания  в течение пары сезонов на должности начальника пионерского лагеря. Поэтому Ефимыч старался выглядеть на людях исключительным грамотеем и страстным книголюбом. Уж слово «самолёт» никак невозможно спутать с каким-то «словолётом», которое уже оказалось высечено на граните... Дурдом!

Ефимыч передохнул и продолжил остервенело отшарашивать кору, вспоминая странных ночных курильщиков и туманные разговоры. Однако толком сосредоточиться не удалось: прямо напротив буквально раскорячился и затормозил, едва не своротив погребицу и часть забора, здоровенный синий седельный тягач с надписью Mercedes Actros... Полная хрень! У Ефимыча потихоньку начинала съезжать «крыша» от обилия событий и впечатлений...

Точный угол «съезда крыши» посторонний никогда бы не заметил – абсолютно всё на хуторе выглядело кривым и косым. От заборов, плетней и оставшихся мужиков до скатов крыш. Кое-где ещё сохранился полусгнивший очерет... Но цивилизация уже добралась и сюда – невзрачная хатёнка могла иметь одновременно и камышовую крышу, и громадную тарелку спутникового телевидения, грозившую «с мясом» выворотить побеленную мелом глинобитную стену!

… Тягач фыркнул, чихнул солярочным дымом и заглох, тугой пробкой заткнув единственный проезд между домом Ефимыча и времянкой... Из Мерседеса выпрыгнула миловидная «пышечка», держащая под мышкой книжку и по-начальнически кричащая: «Алька, разбирай вещи! Наташа встречает.» – Неведомого Альку рассмотреть пока не удавалось, а встречающую Наташу Ефимыч созерцал уже пару часов: красное платье в белый горошек мелькало то там, то тут и необычайно подходило миловидной особе, о которой говорилось «есть женщины в русских селеньях...» – Немного огорчало, что пронзительно зелёное название книжки «...Брига...» не полностью улеглось в сознании, зато застучал мотивчик и продолжение: «Бригантина поднимает паруса!», забивая доносящееся из «Москвича»: «Сон мне снится: вот-те на! Гроб среди квартиры. На мои похорона съехались вампиры...» – Ефимыч, обкурившийся на халяву и наслушавшийся невероятностей у колодца, посчитал такой репертуарчик наиболее подходящим.

Когда удалось повнимательнее присмотреться к обладательнице книжки, Ефимыч аж крякнул, пустил нечаянную зелёную соплю, высморкался и сплюнул. Не то от удовольствия, не то от зависти к неизвестному Альке, который погряз в разборе вещей и не показывался наружу. Пришлось искать носовой платок, но в японских трусах-бермудах буржуи почему-то не предусмотрели карманов. Выход один – плестись домой... На крылечке Ефимыч сформулировал зависть к Альке гораздо конкретнее, но как ни странно, довольно обрывочно – всё никак не мог оправиться от обалдения. Мыслишки постепенно улеглись в несколько противоречивый списочек:

1. Должна быть очень хороша, но... издалека, в лунном свете.
2. Сладкая женщина - мечта поэта и дальнобоя!... Если, конечно, Алька работал дальнобойщиком. Сомнений на этот счёт почти не имелось.
3. Как сдобный калач: бела, пышна и под мужиком рассыпчата... Пункт похабный, согласитесь, но чисто мужицкий, прагматичный и крепко основанный на реальном опыте работы с некоторыми пионервожатыми.

Ефимыч окончательно ошалел и загрустил, подумывая дёрнуть «для верности и прочищения» стаканчик проверенного снадобья. Потому что списочек внезапно дополнился четвёртым пунктом...

Алька успел вылезти из кабины, но пока стоял крайне неудачно. Лица разглядеть не имелось никакой возможности, однако... «Однако!» – поневоле вырвалось у скряги-частника с интонацией Кисы Воробьянинова, узнавшего цену солёного огурца... И – пункт четвёртый молнией утвердился в окончательной редакции: Штепсель с Тарапунькой. Оптимизма это не прибавило – Алька оказался двухметровым гигантом, что автоматически умножило шансы Ефимыча на абсолютный ноль... На душе стало кисло. Но если бы у Ефимыча имелась возможность заглянуть за тягач, настроение бы вообще кануло в Марианскую впадину – напротив фонарного столба, удобно устроившись под колесом, расселся любимец хозяина, Лёва – котяра устрашающих размеров. Кот в ужасной спешке, с грозными подвываниями и всхлипываниями пожирал, а вернее алчно «трескал» надежду и отраду хозяина – палку полукопчёной колбасы, прикупленной к выходным. Заслышав шаги Ефимыча, Лёва благоразумно рванул вдоль по улице к мельнице, таща колбаску в зубах... Даже не таща, а волоча сбоку. Тяжёлая оказалась, зараза, и приятная! Потому что неприятную тяжесть ноги Ефимыча Лёва успел познать не раз. А тут ещё и остро заточенная лопата...

Но Ефимыч этого не видел. Он полностью обратился в слухача, стараясь не привлекать внимания и шаркать лопатой потише. Обе «симпампульки», как их мысленно нарёк Ефимыч, уже стояли в сторонке от Мерседеса. Кажется, первые радости встречи остались позади, поэтому беседа продолжалась неспешная, почти лишённая посторонних эмоций.

«Спасибо, Наташа, за подарок! Поздравляю... И Васятка будет очень рад.» – говорила Наташа в красногорошечном платье. Книга вдруг оказалась в её руках, и женщина с восторгом листала, рассматривала и продолжала: «Знаешь, ВРП тут что-то захандрил и раскапризничался... Мы только вчера приплыли в гидрокостюмах и ластах. Любим такое дело! Подумаешь – каких-то девяносто километров. Пыль! Возраст, правда, и суставы... Но всё равно – красотища и повод... Ну, ты понимаешь, о чём я... Годовщина как-никак. Нельзя не побывать...»

Ефимыч снова растерялся: «Две Наташи на отдельно взятом хуторе! Явный перебор...» – Васятку тоже видел издали. Похоже, обе Наташи выбирали кавалеров по особому стандартному «лекалу» – два метра. Или хотя бы невзрачному – метр девяносто пять! Мозги Ефимыча начали медленно плавиться...

Тем временем Пацавкина рогатая Малышка устала бороться с целлофановым пакетом. Тем более что наполовину задача оказалась выполненной – пакет почти проглочен. Лишь сбоку пасти болтался маленький кусочек, печально развевающийся в такт покачивающемуся вымени неслабого размера. Малышка предприняла очередную попытку сожрать розовую пластиковую бутылку. Та не поддавалась и стояла насмерть! Коза рассердилась: не съем, так забодаю нах...! Поддела, боднула ещё разок, да так неудачно, что бутылка плотно оделась на рог, словно розовый конверт... На этом сеанс городского, но небыстрого питания мог считаться оконченным надолго. Когда ещё подслеповатая Пацавка удосужится углядеть непорядок и помочь любимице и кормилице – неизвестно. А с голодухи помирать козе не хотелось. Раз городского и долгоиграющего нет – придётся обходиться привычным и деревенским. Места только знать надо! Малышка строптиво топнула копытцем, заблеяла, подняла короткий хвостик и мстительно сыпанула горсточку блестящих чёрных шариков в корм для кур.

Заповедные места на хуторе имелись. Только они давно «расписаны по ранжиру»: травка на песчаном холме и у силосной ямы – для баранов, а на луг к корове по жаре тащиться лень, надо искать тень и относительную прохладу. Ближайшее подобное местечко находилось в непосредственной близости от усадьбы владельца Лёвы. Главное – не попадаться на глаза или вовремя смыться! Малышка туда и направилась, пытаясь на ходу дотянуться до листьев, впрочем, понимая, что этого не удастся сделать: всё доступное уже давно обгрызено до прутиков.

Буйная растительность на хуторе присутствовала лишь с тенистой стороны заброшенных хат. Дикий виноград, одуряюще ароматный хмель, вьюнок и что-то ещё такое –  ползущее и оплетающее – прочным каркасом скрепляло плетни, остатки заборов и углы строений. Иссушенные и полусгнившие плетни не падали, благодаря буйной растительности. Стояли годами и памятниками старины. Теперь же иногда лишь по остаткам заборов и зелёным холмикам можно угадать, что здесь когда-то располагался чей-то двор, или стояла изба... Малышке сопливая философия и щемящая ностальгия – по барабану! Каждый день созерцает раритеты и рухлядь... По пути рогатая проказница покосилась на Лёву, немало подивившись тому факту, что котяра не шакалит по чужим дворам, а лежит спокойненько и даже что-то жрёт. Кусками!

Лёва понимал, что конкуренции не возникнет. Однако на всякий случай перебрался подальше. Всё-таки целлофан и пластик! Мало ли что... Лёвины воспоминания о целлофановом пакете – сильно индивидуальные и похмельные: как-то раз котяра попытался проинспектировать на берегу реки остатки чего-то вонючего, но, кажись, съедобного, а пакет оделся на башку, точь-в-точь как розовая бутылка на рог... Лёва круто забалдел и полдня отлёживался в нирване, как после ведра валерьянки...

Козочка приблизилась к тягачу, сильно удивилась и нажала на «тормоз», пытаясь разглядеть вонявшее соляркой заморское чудо автопрома. Потом увидела двух «симпампулек» и одурела больше Ефимыча. Потому что её не только привычно не прогнали, но и попытались подманить веточкой свежих листиков! Коза напряжённо обдумывала варианты, силясь отыскать подвох или подставу и пялясь, как... Впрочем, оставим эту прерогативу баранам.

«А где Василь-то?» – спросила «пышечка», – «и что за детские капризы?».

«... В лес отправился. Соскучился по топору. Молодость вспоминает. Бывало, по два топора за смену играючи ломал. Хочет обычную дневную норму в два куба выдать. Говорит – легко! Брёвнышки потом на циркулярке распустим. Досочки получатся удобные. Как раз и пригодятся, чтобы не тратиться... Надеюсь, у крепкого хозяина найдётся в сарайчике небольшая циркулярка?» – Игривый намёк явно адресовался частнику с лопатой... Ефимыч запунцовел от удовольствия, зарделся, как девка на смотринах, кивнул, но промолчал. Потому что в сарайчике многое имелось, чего не хотелось показывать каждому встречному... А Наталья сделала вид, что намёка не прозвучало...

«Я ему тут фэн-шуй по-русски пытаюсь организовать, пообещала подавать хе в половине девятого и ежедневно, но Вася пока не позволил. Сказал, что хе – кулинарное извращение, чуждое и претит исконно русскому человеку по утрам... Ха-ха-ха! Вообще-то я про вечер намекала... Обойдёмся утром кофейной дуэлью. А вечерком, если получится, укроемся старым пледом или плюшевой скатертью, как в былые времена... На худой конец зелёная шаль имеется и большое лоскутное одеяло... Чтобы неспешно поразмышлять во время пасьянса...Это он меня успокоил, дурочку наивную, и легко обманул: с утра пораньше рванул привычные сто пятьдесят наркомовских, напялил любимую голубую рубашечку и жилетку, пока я сладко спала... Ты же знаешь, Нат, что за серыми одеждами мы никогда не гнались... В общем проснулась, посмотрела на цветок в окне и нефритовое колечко, а Васятки – след простыл... Наташа, спасибо за твою книгу. Ведь она выстрадана тобой, а мы – соратницы, правда?»

Другая Наташа, Алькина, соглашалась и кивала, радостно улыбаясь: «Василь в своём репертуаре. Я его иногда даже боюсь! Он – как суд высшей инстанции. И уже некуда больше подавать апелляцию... Знаешь, мы с Алькой на «Кактусе» сюда ехали и рябину видели. Ой, сладка ягода! Сорвала, попробовала... Будто напилася я пьяна, и ощущение – разноцветная кровь по жилушкам потекла, и до небес подать рукой... Как молитва в никуда... Полчаса жизни – хорошооо!!! Долго так стояла, не открывая глаз... А жизнь идёт!... Давно не виделись, а всего короткой строкой не расскажешь... Кстати, о дуэли: я разлюбила утренний кофе... Даже странно как-то... Не поверишь – недавно текила по губам текла. Приятно потом затянуться Captain Black. Знаешь, наверное, такие стильные и вишней пахнут... Крепкие и много не выкуришь... Тоже возраст? Становление?! Насчёт вечера и пасьянса скажу, как соратница соратнице – нет в поздней нежности избытка. Нет!!!»...

Ефимыч окончательно утратил связь с реальностью и давно уже елозил лопатой по смоляному днищу перевёрнутой лодки, лежащей рядом со «штакетиной». Хоть лопата и двигалась, как во сне, но – в опасной близости от шланга, протянутого с колодца во двор... Коза тем временем оправилась от шока и решилась подойти к «симпампулькам».

«Иди сюда, моя хорошая! Не бойся, иди...» – Наташа-«пышечка» протягивала Малышке свежесломленную веточку акации. Коза не верила ни женщине, ни ласке, ни листикам, подозревая, что они не настоящие, а тоже какие-нибудь пластиковые. Ласку коза ощущала лишь в период вечерней дойки. В остальное время её нещадно гоняли: «Гэть, зараза така проклятуща!» – в любой ситуации все, кому вздумается. Однако голос слышался необыкновенно нежный. Это сбивало с толка и задавливало природную осторожность. «Не бойся, на...! Какая прелесть! Что это у тебя на рожках?»

Коза осмелилась ухватить губами веточку, а Наташа ловко сняла бутылочный «чехол» с рога: «Вот так-то лучше... Что там? Посмотрим...» – Из содержания наклейки стало ясно, что когда-то внутри бутылки имелась жидкость стратегического назначения – радикальнейшее средство по борьбе со всеми напастями: от гнид, аскарид, блох, глистов, тараканов и клопов до крыс и мышей. В унитазе, кстати, микробы обязаны дохнуть лишь от запаха при лёгком встряхивании содержимого. По крайней мере это гарантировалось неведомым производителем чудодейственного снадобья на чудовищном русском. И надпись, хоть и на иностранном языке, но явно свидетельствовала о применении в области санитарной обработки. Далековато вперёд шагнула химия со времени примитивного дуста!

Другая соратница (которая «из селений») присмотрелась и попыталась забрать розовую бутылку: «Дай-ка сюда... Знаешь, не надо Васятке этого показывать. Расстроится до слёз. Такой стал ранимый, сентиментальный и мнительный... Никакими лошадиными дозами наркомовских и нормами лесоповала не вышибешь... Спрячу лучше... Тут плыли, а Вася нефритовое колечко приторочил к запястью шнурочком. Амулет, понимаешь, талисман... Память! Забавно и трогательно выглядело – синяя наколка ДШБ и зелёное колечко. Гармонировало и органично вписывалось в антураж. Немножечко похоже на то, как к лапке дикого гуся колечко привязывают... Хотели и чёрную рыбку-молли захватить, но неудобно плыть с ящиком водки, привязанным к ноге, и банкой в руке. Вторая-то рука побаливает! Жаль, но оставили в аквариуме... А это его просто доканает...»

Алькина Наташа присмотрелась к этикетке и прыснула в кулачок, воровато оглядываясь: «А я и не сразу въехала... Нет уж, не дам! Припрячу у себя. Потом пригодится, если твой снова начнёт грозно прикрикивать, заставлять работать и переделывать ночи напролёт. Типа – очередное Брателло очень рассвирепело! Будет чем пошантажировать!» – На этикетке Ефимыч углядел броскую надпись «PolitSan», но ничего не понял... Состояние мозгов уже вполне подходило для того, чтобы покапать на изрядно соструганную смолу лодки и восстановить покрытие.

 
… Наташа попыталась позвать Альку: «Иди сюда! Смотри, что у меня есть. Где ты? Вот ведь, коробка передач ходячая! Уже улизнул...» – Алька стоял далековато, в компании двух солидных мужчин. Один – точно прокурор, не иначе! Статный, высокий, представительный... Второй – сухощавый, отдалённо напомнивший Ефимычу полярника-депутата Артура Чилингарова... С окладистой бородой и в очках...

«Как же «прокурор» представился у колодца?» – Ефимыч усилием воли поднапряг мочевой пузырь и остатки серого вещества: «Врубель... Бубель.. Тигель?...» – Нет, надо всё-таки тяпнуть! И полежать чуток на диванчике. Иначе – не вспомнить...

(не исключено, что продолжение последует)