Сладка ягода рябина глава тридцать первая

Наталья Ковалёва
Дверь за спиной стукнула сухо, как выстрел, голос Труфанова громохнул что-то резкое и злое, но Томка даже не вслушивалась, всё, что занимало её сейчас, это ревущая на руках Настя. Она торопливо устроилась в кресле и приложила ребенка к переполненной груди, радуясь, что Деньку накормили еще у Семеновых, мальчишка сопел себе в кроватке. Настя сосала жадно, и всё никак не могла успокоиться всхлипывала судорожно и смотрела на мать так, будто сказать хотела:
– Что ж ты так? Я же голодная.

Томке от этого взгляда стало не по себе. И она старательнее придавливала грудь, торопя молоко и вместе с каждой каплей из груди уходил  непонятный, непостижимый страх, дурной, почти животный и до сих пор неразгаданный Томкой. Но она и не хотела гадать. Извечный круг, очерченный вокруг матери и ребёнка, самой природой, как пуховой шалью, окутывал и согревал, наполняя душу спокойствием.

От Настюшки пахло еще не остывшей тревогой, беспокойством и молоком. И тем особым младенческим запахом, который почему-то могут чувствовать только женщины. Томка втянула родной дух и прижалась губами к головке, покрытой мягкими кудряшками, и окончательно успокоилась, ей более всего хотелось уложить детей рядом, закрыть глаза и заснуть так чтоб всё время чувствовать под рукой кроткое, беззащитное детское тепло.
 
Возраст, когда малыши принадлежат матери полностью, исчерпывается, едва ребенок встает на ножки. Чем увереннее кроха пробует мир, тем больше мир проникает в него и захватывает. Будто с первого шага невидимая рука запускает время взросления в ускоренном режиме. Оно так торопливо щелкает, что бега его не замечаешь. Давно ли вот так же прижимала она к себе крохотного Бориску? Наверное, очень мудро, что малыш приходит в мир беспомощным и беззащитным. Женщине еще дается время тихонько привыкнуть, к мысли что эта частичка тебя, бывшая твоей плотью,  уже не ты. Она имеет право на свою жизнь. И как бы ни был труден первый год жизни на земле, он несет столько счастья и покоя, что отсвет его ровно и прочно ложиться потом на все последующие годы. Но именно в этот год разлука с ребенком кажется немыслимой, невозможной и наполняет душу безотчетным ужасом и … силой, способной противостоять любому, кто покуситься на твою кровиночку. И только эта кровиночка имеет сейчас значение, всё остальное будто прилагается к нему. Твой ребёнок – твой мир…Всё, что вне мира, не так уж и важно.

И Тамара не слышала сейчас ничего, не хотела слышать. Правда, мелькнула ещё смутная мысль, что надо было бы завести в дом  гостей, но выйти сейчас к Ташке, с её  странным пристальным взглядом, она не могла и была благодарна Труфанову за вмешательство.
В сенках забухали тяжелые мужские шаги. Тамара встрепенулась было, но Настя недовольно обняла тёплую грудь ручонками и  Тома не рискнула их оторвать. Мозгуй вошел в кухню, загремела крышка бачка, звякнул ковш. Пил долго и, видимо, жадно… Других звуков не было, может, приезжие ждали в машине? Вот сейчас, сейчас, покормит и решит, что делать, а пока просто передохнуть, просто надышаться ребенком…просто, просто… просто… а потом она встанет и всё решит, всё выяснит…после…

Труфанов оперся о косяк, послушал, в комнате было тихо.
– Кормишь? – спросил шепотом.
Тамара промолчала. Значит, еще занята. Он опять вышел на крыльцо и закурил.

 «Да… Денёк!» – подумал невесело.

Сейчас бы в пору намахнуть грамм двести, под хорошую закуску и вырубиться до утра. Плечи гудели от непривычной нагрузки, и мышцы уже тянуло позабытой тупой болью.
«Что товарищ, гендиректор? Это тебе не ручкой по бумаге?» – спросил он сам себя, спросил весело, чтоб смести мутный осадок от всего произошедшего. Но осадок был крепок, как накипь на чайнике. По сути всё правильно сделал, ни к чему сейчас Томке довесок в виде полоумной золовки. Но черт его знает, кто он этот мужик? Чего так в неё вцепился? Наиграется и выкинет опять на трассу…Подобрал. Удачно подобрал.

Труфанов затушил окурок и направился к бане, чем-то же надо было занять себя. Баки были полны, возле печурки лежали, заботливо приготовленные дрова. Мозгуй устроился на корточках, выбрал березовое полено и сноровисто заработал ножиком, обдирая бересту, полено обнажалось под его руками до коричневого слоя, тускнея, становясь тёмным, неприметным. Чиркнул зажигалкой и затих, наблюдая как бежит огненная змейка по бересте, подрастая с каждой секундой, крепчая, облизывая дрова, сперва ласково, а после все яростнее, всё злее, не чувствуя ни боли их, ни немого крика, только послушную покорность.
 
– Куда они поехали? – раздалось за спиной.
Мозгуй вздрогнул от неожиданности. Тамару не удивило не самоуправство Мозгуя, ни то, что он сидел сейчас на корточках перед печкой, уставясь неотрывно в огонь. Сил удивляться уже не было.
Он поднялся. Томка стояла совсем рядом, в шаге, всё в том же шаге, который он никак не мог сделать. Молча закрыл дверь, касаясь невольно женского плеча.
– Ополоснуться хочешь? – спросил. Сейчас он стоял за её спиной так близко, что казалось всем телом чувствовал, исходящее от Томы тепло…
– Александр Федорович! – начала она взволнованно, но Мозгуй договорить не дал.
– Са-ша! – отчеканил. Руки его уверенно опустились на плечи женщины и чуть сжали их:
– Меня зовут Саша.
Когда буквально полчаса назад так отчаянно и так  легко скользнуло из её уст его имя, ему показалось, что он рывком преодолел пролет долгой лестницы, и теперь самое главное не останавливаться. Ух, какой шалой волной жалости, нежности, страха окатило тогда.
«Саша!»  Он никогда и не думал, что будет так рад услышать от женщины, даже не «Я тебя люблю», сказанное в горячее плечо, в минуту счастливого безумия, а всего лишь два коротких слога. «Са-ша». Два слога, что перевернули внутри всё и он готов был мчаться с голыми руками хоть на носорога…А кинулся на девчонку. Мозгуй смутился на долю секунды. Но тут же прогнал досадливое воспоминание.

Тома под его руками не шелохнулась, даже не вздрогнула, наоборот будто закаменела и только робко выдохнула:
– Не надо…Александр Федорович…
– Саша, – настойчиво повторил.
«Сейчас бы развернуть её к себе и …»
– Саша, –повторила Томка, покорно. – Отпустите. Бориска рядом. Не надо.
Рук отнимать не хотелось, но он разжал их и улыбнулся широко:
– Уже лучше. К Мишке я их отправил.
– К Мише?! – Тамара обернулась так живо, что почти ткнулась в грудь к Труфанову лицом. Он почему-то втянул и живот и обнял её, скорее потому, что нельзя было не обнять.
– Ну да. Ташка все-таки его сестра, Том? – то ли утверждая, то ли спрашивая, произнес.
– Да, как же, как же, он же, – Тома заволновалась – Он же там…С … Катькой… живет.
Труфанов не смел, притянуть её ближе и просто замер, бережно окружая кольцом рук, впервые с той поры, как ушел муж, Тамара произнесла вслух имя соперницы.

– С ней. И пусть живет… Пусть. – еще не отпуская от себя блаженное состояние близости её тела пробормотал Мозгуй.

– Господи! – вырвалась Тамара, – Да не нужна ей Ташка! И я глупая!

Сейчас в ней разом ожили все события нынешнего дня…И Мишка, такой родной, но такой далекий, и Ташка, чужая и всё равно родная. И этот незнакомый мужик. И она сама, одуревшая от глупого страха, осуждающая, презирающая, будто бы и не она вовсе… и всё что  промелькнуло сейчас в голове было лишь сном… Ох, если бы так… если…

– Александр Федорович!
– Са…– в который раз начал он и не договорил, Тома сама подхватила:
– Саша, Саша, вы увезите меня, в Новосёловку, к Мише, Ташка не останется там. То есть та не примет. Господи молодая она, и Мишку не знает, и зачем ей?

Томка  выдала всё это  спутанным речитативом, торопливо, горячо, будто боясь, что не успеет досказать. Труфанов неожиданно почувствовал, что баня уже нагрелась. И стало душно. Распахнул дверь. Сквозняк прошил насквозь. Отрезвляя, приводя в себя:
– А тебе зачем? – спросил, выходя в предбанник.
Томка шла следом.
– Ну как? Не чужая же…
– Чужая, – отрезал Труфанов и понял, что в эту чертову Новосёловку он её повезет. Ему надо сейчас, чтоб Томка увидела и девку эту Мишанину во всем блеске молодости и шике модных тряпок, и Мишку рядом с ней. Её драгоценного Мишку…
«Прививка ей будет. От любви» – подумал, как-то отстранено будто и не о Томке вовсе.
***
Гнал машину, будто себя, вжимая  газ до упора, дергаясь, и дергая её, движок рыкал надсадно, не поспевая набирать обороты, взвизгивал резко. Машина мчалась  по ухабам проселка, остервенело, разбрызгивала лужи. Мозгуй не думал сейчас ни о чем. Его вдруг охватило страстное желание привезти и ткнуть носом в то, к чему так стремилась Томка, хорошо, если б вышел к ней в трусах и майке её король, и чтоб к плечу жалась красивая подружка. «Пусть-пусть – пусть» – ухало сердце. «Пусть – пусть-пусть» – взвизгивал мотор.
Он не смотрел на Томку, зная, что если прочтет сейчас всё то, о чем она думает, он немедленно остановиться. А Томка не могла не понимать, к кому она едет. И Труфанов гнал себя, машину, мысли, чувство вины…
– Они! Они! – закричала Томка.
 Мозгуй саданул по тормозам по инерции, едва не въехав в лобовое стекло, женщину мотнуло вперед…
– Черт! Чего под руку орешь? – выругался и осекся

В паре метров от них притулилась знакомая синяя семерка. Правое переднее колесо у неё было вывернуто под нелепым углом и теперь напоминало ласту тюленя, вздумавшего выбраться на берег.
– Шаровая полетела, – с хода поставил диагноз, и добавил, – Значит, повез все-таки.
– Сиди, сейчас. – обернулся к Томке, но она уже выскочила на дорогу и легко зашагала к «жигулям».
Мужик у машины распрямился и уставился на них…
– Здорово, – протянул руку Мозгуй, будто не расставались они полчаса назад в Берёзовом.
Руки мужик не подал, но кивнул.
– Саня, – представился Мозгуй и поинтересовался – Трос есть?
– Есть.
– Цепляй. Дотяну до Мишки, он водила опытный поможет.
–Чего здесь помогать? Сам заменю.– хмуро уронил Ефрем.
Мозгуй оценил набор всяческих ключей, домкрат, комплект  шаровых – Водитель?
– Да.
– Тоже. – и взялся за домкрат.
Ефрем с каким-то удивлением и даже оторопью смотрел, как уверенно и сноровисто этот лощенный хлыщ справляется с его машиной. Мозгуй поймал и эту оторопь и удивление в глазах и не спешил. Ему теперь нужно было вернуть то доверие, которое он одним махом разрушил.

Томка подошла к Ташке осторожно, бочком и минуты две стояла рядом, не зная, что сказать и как повести себя, потом просто попросила:
– Прости, Таша…
Девчонка поняла, и аккуратно, будто боясь поцарапать, погладила Томку по плечу…

В Новосёловку добрались уже когда небо стало темнеть, и разливалась по полям сонная прохлада. Труфанов молчал, Тамара всё оборачивалась назад, проверяя следует ли за ними след в след «семерка» Ефрема. И только когда Труфанов остановился у дома, просевшего одним углом, точно склонившегося в приветствии да так и забывшего распрямиться. Тома произнесла:
– Вот значит, как живет…
Она сказала именно «как», а не «где».  Мозгуй понял, о чем она. И вслед за ней глянул на домишку, пошедший в вкривь и вкось забор, заросли крапивы у калитки…Эх, Мишка, Мишка…
– Ну да, как-то так...

Внезапно стало жаль её, решительную маленькую птицу, которую сам же и привез сюда. Она пригладила волосы, заправила плотнее в старенькую юбку мужскую рубаху. Мозгуй   пожалел, что не дал ей переодеться, точно понимая: не сможет женщина не чувствовать себя ущербно в этой рабочей одежонке, но ему нужна была её ущербность…

– Хочешь, вернемся? – Труфанов и в самом деле был готов рвануть назад, но она перегнулась гибко и нажала на сигнал. Он успел заметить закушенную губу, и вскинутый подбородок
«Глупая» – мелькнуло нежное.

Все было так, как предполагал. Мишка выскочил на крыльцо, едва накинув на плечи джинсовку, тот час следом показалась и Катюха в шелковом кокетливом халатике, брошенном на голое тело. Он это сразу понял по тому, как дрогнули груди девушки, когда она легко заскакала с высокого крыльца вслед за Дьяковым.
– Встречай, гостей, Дьяков, – сказал он. И почему-то указал на Томку.
Она сидела вжавшись в кресло, впрочем совсем недолго, будто прижалась к креслу, как к любимому плечу, и как от плеча же набралась силы и оттолкнулась.
– Здравствуй, – прошептала.
– Виделись. На свадьбу звать приехали? – хмыкнул Дьяков.

Катерина подошла к Мишке и по-хозяйски вцепилась в локоть Дьякова. Он дернул руку, но пальцы женщины держались крепко, она будто и не заметила этого жеста. И победно улыбнулась, не отводя глаз от соперницы, смотрела так, как смотрит чемпион с высоты пьедестала на доползшего до финиша аутсайдера, у которого уже нет ни сил, ни воли спорить с победителем. Всё, что он может только снизу вверх взирать на счастливчика, ощущая полное своё ничтожество.

 Мозгуй не выдержал и бросил:
– Сестру тебе привезли, вон в «семерке», встречай, иди.
– Ташка?! – Мишаня не верил себе.
– У тебя есть сестра? – спросила Катерина.

Мишане было не до неё. Он почему-то пятясь отступил от машины шефа, пытаясь успокоить волнение «Ташка нашлась, нашлась, нашлась» – выстукивало сердце. Но не стал уточнять, в два прыжка преодолел расстояние между машинами и распахнул дверь. Катюшка метнулась следом и опять угнездилась на его плече. Утверждая каждым жестом «Мой он. Мой»
– Вот и всё… – прошептала Томка.

Мозгуй обернулся, чтобы понять, а ей то зачем нужна была эта поездка? Почему она с таким упорством рвалась сюда? Убедиться, что Мишка с другой, так знала, а может и в самом деле боялась за немтырку? Ему остро захотелось реванша, не своего, а Томкиного, чтоб нашла в себе силы и вышла королевой. Два человека сейчас боролись в нём, один торжествовал, глядя, как сникла Томка, понимая, что  с хрустом треснул в её душе тот самый стерженек, который еще позволял ей ждать и надеяться. Так, наверное, перед казнью, до последнего не веришь, пока не глянет в упор стальное дуло.

– Вот и всё, – повторила женщина и спрятала лицо в ладони.
И второй, до поры молчавший человек, вдруг яростно воспротивился и закричал «Что же ты делаешь, тварь?» И этот  второй вышел резко из машины и распахнул перед Томкой дверь:
– Ну, выходи, солнышко. – сказал он буднично, будто уже много лет он обращался к ней именно так.

Тамара всё поняла. Неловко уцепилась за руку. Мозгуй поддержал и ткнул пальцем вперёд. Из «семерки» метнулась Ташка, загудела радостно, повисла на шее у брата. Катерина отшатнулась, слушая невнятный гуд, приглядываясь, силясь хоть что-то понять. Сейчас подтвердить её догадки мог только Мишаня, но он обнимал сестру и выталкивал радостно и скомкано:
– Дурища, дурища, какая же ты дурища! Живая…живая…

– Она, что? – Катерина поднесла палец к виску и вопросительно уставилась на Мозгуя
– Есть немного. – с удовольствием сообщил он.
Катерина растерялась. И растерянность была столь явной, что её уже нельзя было спрятать, она лезла наружу, как шило из мешка. Женщина теребила пояс халатика. Поднимала голову, смотрела, как вытирает со щеки сестры Дьяков какие-то крошки или, может быть грязь. Опять опускала взгляд на пояс.

Ефрем стоял в стороне. До него никому не было дела. Он топтался на месте и не знал, как поступить дальше, обрадованный и раздосадованный бурной встречей…Какое-то ревнивое чувство ворохнулось в нём, будто вот до этой минуты был твёрдо уверен, что Ташка только его, а теперь вырывали её из самых рук. И он не может удержать её, а должен, должен. Он подталкивал себя, чтоб хотя бы подойти к Михаилу. И не мог, потом просто решил ждать. Мишка заметил его не сразу, а заметив еще пару минут не отпускал от себя сестру и тайком приглядывался к крепкой фигуре мужика: кто? Он? Что он? Зачем с сестрой?
И всё же шагнул к машине.
– Михаил, – протянул широкую ладонь с длинными крепкими пальцами.
– Ефрем, – представился тот, – Я на трассе её нашел.
И для самого себя неожиданно продолжил.
– Вместе мы. – Ефрем опустил голову, ожидая осуждения, удара, крика, чего угодно, он бы даже понял и принял это.

И тот час же рухнул тишина. Напрягся Мозгуй, убрал руку с Томкиных плеч, она впрочем и не заметила этого. На Дьякова смотрели с ожиданием, тревогой, растерянностью, но он молчал, переводя взгляд с сестры на Ефрема и обратно.
– Вместе?
– Да, – Коротков распрямил вечно сутулые плечи.
– Добро, – просто сказал Дьяков, – Добро…

Мозгуй выдохнул, и глянул хитро на Катерину:
– Ну, что хозяйка, в дом родню зови!
И по тому, как на мгновенье замешкалась она, понял: приглашение ударило её с лета. Лицо её стало несчастным, испуганным, как у маленькой девочки, пойманной на воровстве конфет.
– Чаем напоишь? – обратился Труфанов уже к Мишке.
Он хотел было сказать, что напоит и накормит…Но не сказал. Впервые в жизни, ему нечем было угощать … Не готовила Катерина впрок. И он виновато посмотрел на Ташку и Ефрема, зыркнул тяжело на Мозгуя…И не решился обернуться на Томку. Он не знал, что же делать и представлял, как будет метаться сейчас Катюшка пытаясь, хоть что-то поставить на стол. Лето перевалило за вторую половину и обычно в это время в погребе, уже был необходимый запас огурцов и помидоров, и чего-то еще, чему он названия не знал, и знать не хотел. Он мог ввалиться в дом ночью с толпой друзей, и знал, твёрдо знал, что через пять минут стол будет накрыт. Молчаливая Томка  извлечет припасенную бутылку, нарежет сала, и кинет на раскаленную сковороду мясо… Его никогда не волновало, откуда всё это берется, его дело – деньги принести и со скотом помочь….Но он не держал скот, закатывать консервы Катька не спешила. Их обед, а часто и ужин умещался в небольшой кастрюльке, которая к ночи уже была безнадежно пуста. Деньги же, бережно перетянутые резинкой лежали за томиками на полке. Но их на стол не выставишь.
– Так что? Идем? – насел Труфанов.
– Не надо, – остановила  Тома. – К детям пора, Саша.
Дьяков вздрогнул и  лишь повел плечами, будто они затекли дико, и теперь болели…
«Вот как…Саша…» – подумал…