Храм любви. Гл. 17. Пустыня

Девера
               Храм любви. Гл. 17. Пустыня
               
                Никто не даст настоящей 
                женщине наслаждения, если она
                не будет желать его сама. Жажда
                наслаждения  не   останавливает
                ее даже  тогда, когда она знает,       
                что после его она может страдать.


     Небо! Небо! Лазурная чистота и гладь. Здесь в пустыне оно круглый год такое чистое ясное и безжалостное. Ясное и не крапинки чистое и ни облачка. Знойное, страстное и большое бездонное небо пустыни, кипящее как ад миражами. Жестокое солнце, вызывающее жажду, неумолимую страшную жажду к прохладе распаленную этими миражами. Миражи, миражи, миражи, как мимолетное очарование ее жестокой красотой, как плата за нарушение девственной красоты, истекающей жаждой к  прохладе теней. Пески. Пески и пески, разбросанные по горизонту они, как расплескавшиеся губы и груди восточных красавиц манили к себе своим не обычным очарованием загадочности,  испепеляющей красоты.  Желтые пески, как желтая страсть, готовы были обнять, и поглотить в своих пылких объятьях любого, кто пытался нарушить их покой и, поддаваясь  очарованию, получал в наказание миражи.
     Пить! Пить! Пить! Пи…ть! Пи…ть! Пии…ть! Шептала пересохшими губами женщина. Она пыталась утолить жажду, обтирая и слизывая капельки пота, появляющиеся на лице, меж грудей и всюду на теле где части его соприкасались. Пить, пить и пить неумолимой жаждой надрывного колокольного стона стучало у неё в голове. Она готова была пить свою мочу, но ей неоткуда было взяться. Некогда ее кудрявые шикарные волосы
были похожи на спутанные ветки саксаула, и  пересыпаны песком,  как отгоревшим пеплом знойного костра любви. Они уже не прилипали к телу, и плохо прикрывали ее раскаленные с ожогами плечи. Сначала она бежала, гонимая зноем, как молодость страстью.  Потом, выдохшись, она шла, успокаивая себя надеждами, а когда солнце стало в зените, она уже могла только ползти, отдаваясь течению песков, как року судьбы. Глаза от напряжения наливались кровью, вылезая из орбит, как красные фары скорой помощи. Обессиленным пустынным вараном, она с трудом могла переползти с бархана на бархан, хотя даже они в это время старались не выползать из сыпучих песков на солнце. Однако они все-таки преследовали её, как тени нагоняющей её смерти. Они не нападали, они ждали, когда это не приспособленное к пустыне тело, наконец, сникнет, выбившись из сил, и они отпразднуют трапезу над погибшей. 
     Во всяком случае, это её казалось, и их миражи, как драконы, вырвавшиеся из мужского паха пустыни, шипели, облизывая её изнеможённое, но красивое молодое тело похотливыми языками изнуряющей жажды.
                * * *
    Уже который час машина как катастрофический вихрь цивилизации с надрывным ревом  неслась, по асфальтовой дороге рассекая знойное родовое безмолвие пустыни. Дорога, проложенная через всю пустыню к буровым и дальше, как меч рассекала ее тело и убегала на север, унося туда же знойный жар пустыни. То и дело на асфальт то тут, то там, через определенные промежутки дороги выползали вараны. Гонимые не понятной страстью, толи любопытства, толи не обыденностью их царства, они как возмущенные короли и хозяева пустыни, вылезали на асфальт. Возможно, их привлекал не пустынный аромат дороги, дарящий им наслаждение. Опьяненные  этим ложным дурманом они пренебрегали мчащейся по ней смерти.
  Гордо подняв голову, в страсти  тупого упоения, эти  украшения дороги, наслаждаясь ароматом, стояли у обочин памятниками оцепенения. Как в городах дорожные проститутки, притянутые ароматом легкой наживы, выставляют оголенные ноги, так и они, поднимали,  выставляя то одну, то другую лапу. Презирая несущуюся на них смерть, гибли под колесами мчащейся на них человеческой цивилизации. Будто в этой, подколесной смерти был символический смысл их существования, как и в нравственной смерти, торжество существования проституток.
    Водитель машины, худощавый узбек лет около сорока, старался по возможности объезжать пустынных тварей,  выползающих на проезжую часть. Постоянно уговаривая себя:  «Не наступи Ахмед». В благополучном исходе благодарил бога, а когда это было уже невозможно, у него выскакивало слово: «Капут, шайтан пустыни». Рядом с ним сидел попутчик, возвращавшийся из отпуска в пустынный городок нефтяников, газовиков и королей урановых копий.
  Неожиданно, вместо варанов водитель увидел на дороге оголенное  тело женщины, и резко затормозив, выскочил из машины, подошел к ней. За ним вышел и попутчик, Вечеслав.
  Эту лежащую на асфальте женщину они решили поднять. Женщина была молодой и  красивой девчушкой, двадцати не более лет. Лежала она совершенно голой, в бессознательном состоянии, а разодранный узбекский халат, которым, похоже, она прикрывалась, валялся не далеко от дороги. Они облили ее водой, набранной из цистерны и, хотя вода была теплой, она все-таки очнулась и простонала:
  - Пии…ть!
 Подняв ей голову, стали поить ее прямо из ведра. Сделав несколько глотков, она снова потеряла сознание. Они укрыли ее халатом и занесли в кабину Урала, уложив на сиденья. Кабина была не большой, и когда они сели в нее сами, им пришлось ее голову, положить на ноги Вячеславу, а ее ноги согнуть в коленках. Положение это было крайне неудобно, особенно для водителя.
   Когда он завел машину и попытался включить скорость, ее нога откинулась, и упала на панель приборов. Халат сполз, и взору водителя вновь представилось чистое нагое тело женщины.
- Славик я чего-то не пойму, - возвращая рычаг скорости в нейтральное положение, возмутился Ахмед. -  Она узбечка или русская? Ее прелесть выбрита как у мусульманки.  - Он, положив ладонь ей между ног, стал нежно поглаживать ее чисто обритый и сверкающий белизной лобок. Охватившая его страсть бессознательно заставляла двигать рукой по всей промежности, и слегка сжав в ладошке ее кунку, воскликнул: - Вот это вещь в руке не помещается не то, что у моей маржи уже высохла и сморщилась.
 - Ну, не хулигань. Поехали, -  буркнул Славик.
  Водитель, однако, остановиться уже не мог.
- Ох, эти русские женщины, я млею от их красоты, –  бормотал он. - Этот сверкающий белизной лобок и более темный меж складками бугорок очаровывает меня и опьянит.
   Он уже не мог ни чего с собой поделать, и уже, заведенная машина, вдруг заглохла, а руку, вопреки рассудку, неведомой силой приковало к этому магическому месту. Желание приласкать, и ласкать бесконечно, было неудержимо. Он касался ее мяконьких и припухлых половых губ, выпирающего меж них бугорка, и его сознание воспаляли эти прелести. Они, как жар пустыни, вызывали страшную жажду испить. Испить! Испить! И испить! Чтобы как-то заглушить это желание, он откинулся на заднюю стенку сиденья и закрыл глаза, но руку оторвать не смог.
- Славик! Славик, я не могу!  Я хочу ее трахнуть.
  Девушка меж тем лежала без движения, и не подавала признаков жизни. Она, как расплескавшаяся пустыня, была безмолвна и безучастна к происходящему, как будто мертва.
 Одолеваемый жгучей похотью инстинкта, он как изнуренный жаждой, и взбесившийся от увиденной крови волк, уже не мог терпеть ни чего. Он снова открыл глаза. Все его мужское существо между ног вздыбилось напругой, и он как молодой бык готов был ломать любые стены, что бы сбить не уходящее напряжение. С безотчетной яростью он расстегнул  ширинку.
- Я не могу. Я не могу, - шептал он. - Я же мужчина. Это  знойная прелесть солнечной красоты меж ног дышит на меня огнем пагубной страсти, ломает и опаляет меня. Моё возбуждение требует разрядки.
 Посмотри, это же чудо. Небесное Чудо! Аллах послал. Я ни когда не видел такой красоты. - Почти в бреду бормотал он, сжимая ее прелести. - Я знал много женщин, но такого, ты только посмотри, какая прелесть, какой лобок, какие бархатные губки, и цветочек посередине. Это же чудный магический знак божьей красоты. Когда машина работает, то он колышется, барханчиком плескающегося огня, и, раскаляя дух, дурманит меня.
 - Тебя остудить? - Одернул его Вячеслав. - Это тухлая бабья кишка. В твоем возрасте в нее нужно смотреть, как в парную печку, чтоб подбросить душку, или дров когда замерзнешь. Что ты тут нашел красивого. Недаром узбечки мне говорили, что их мужики за русскую бабу готовы последние штаны продать. Это же почти труп. Бесчувственное мясо, и ты готов залезть на него. Половой акт, это эмоциональная прелесть. Даже собакам, прежде чем сблизится, необходимо облизаться и обнюхать друг друга, а ты же человек.
 - Все это вздор. Если мужчину не возбуждает оголенная красота женских ног, он не мужчина или это не ноги, а пародия на них. Когда на мужика, как лавина  обрушивается красота, и обжигающим трепетом бросает в пот, у него нет, нет, и нет другого выбора, как сбить эту лавину спасительным удовлетворением желанья, иначе неизбежна катастрофа. Так придумано богом. Ты хочешь, чтоб мы сделали аварию. Я же не в состоянии держать баранку. Не смогу. Это не в моих силах. Погибнешь ты, погибну я, и погибнет она, как эти вараны у нас под колесами. Это все.
 - Да…- процедил Вячеслав, - адриналина похоть в твоей крови взбеленила твою плоть и деморализовала тебя. Воистину, понятие красоты у каждого своё. Все зависит от… – Он постучал по голове. – Что в ней от воспитания осталось? Все разумное вылетело, как пробка из бутылки шампанского. Я не хочу присутствовать, и не хочу видеть секс одноклеточной амебы.
 Он вышел из машины и, подойдя к крану прицепленной цистерны, стал поливать себя водой с ног до головы. Вода была горячей и не совсем приятной, плохо спасая от жара, и жажды.
  Духота, охватившая его, была не просто зноем пустыни, а скорее от знойной ситуации, в которой он оказался. Сквознячок, потянувшийся из-под машины как- то успокаивающе подействовал на его душу и тело, и он закурил, наслаждаясь этой прохладой. Сидел не долго. Через некоторое время, к нему улыбаясь, подошел Ахмед.
- Ну вот, и вся любовь, и сиськи набок, а ты боялась, а она не ахнула, и крови нет. Я теперь чин - чинарем и в состоянии вести машину,  а нам еще пилить и пилить.
-  Я думал, ты со своим оголенным концом будешь  мучиться долго. А, ты раз, раз и мордой в таз. Говорят, с обрезанным мозолем, оттого, что на оголенной головке кожа становится грубее удовольствие всегда дольше. Ты ж отстрелялся как заяц,  больше настраивался.
 -  Долго в постели и холодке бывает.
 -  Ну что, надолго удовлетворен? – спросил его Вячеслав.
 - Ты знаешь… вроде бы да, но у меня сохраняется какое-то чувство удивления и на второй раз желания, думаю, не возникнет. Та прелесть страсти, которую  испытывал я перед этим, сразу после соития пропала. Когда я вошел в неё… Ты представляешь, я не сразу все понял.  Поначалу я не мог войти, ну наверно ссохлась от солнца, а дальше, как будто в яму провалился.  У неё такая большая кунка, что я понял, туда надо нырять головой, а не моим обрезанным отростком.
   - Ладно, травишь, песочек то стряхнул, или как по наждачке прошелся? – Пошутил Славка. – Сбил свою похоть и ладно? Теперь подмой. Небось, себя не забыл, а на нее наплевал. Она же сама это не сделает. В сознание не пришла?
   - Нет.
   - А если она забеременеет?  Кому алименты присылать, тебе?
   - Да ладно не усложняй ситуацию. Не я первый, не я последний. Ты не будешь ее трахать?    
   - Я не буду. – Ответил Вячеслав. – Люблю чистоту. Вдруг она больная. Ты же ее не спросил.
-  Я заглянул. Угрей сыпи нет. Можешь смело попробовать.
-  Женщина должна доставить мужчине удовольствие и теплом отношения и теплом тела, а что может этот труп?
-  Ах, тебе еще и ласку подавай. У нас одноклеточных всё должно быть проще. Мы должны в любых условиях легко и быстро размножатся, мы же мускульная сила этого мира, или рабочее или пушечное мясо во время войны. У нас и любовь и музыка и сказки должны быть простыми и понятными. Все должно быть упрощено. Когда  нас много, власть легко может любую гору свернуть, а когда очень много, как в Китае  всех могут и стилизовать, чтобы бесконечно не  размножались и воду всю не выпили. Трахайся с кем хочешь и сколько хочешь, радуйся этому, и не бунтуй, и свою корку хлеба жуй. Забиваешь себе голову моралью, зачем она нужна? 
   -  Ну, успокойся. Поехали, – недовольно буркнул Вечеслав, стараясь прервать этот разговор.
  Через некоторое время машина снова неслась по дороге. Девушка по-прежнему лежала в машине слегка прикрытая ещё и рубахой водителя. В бессознательном забытье, что-то не внятно говорила, не приходя в себя. Голова ее с измученным выражением лица лежала на коленках у Вечеслава. Глаза иногда пытались раскрыться, но только сверкали белизной, как будто зрачков совсем не имели.
     До места назначения им, в этот день, все-таки, доехать не удалось. Неожиданно на одном из подъемов застучал мотор, потом послышался резкий удар по капоту и мотор заглох.
  - Ну, все, хана шайтан машина, приехали. - Воскликнул в сердцах водитель.
 - Это твой грех. – Ответил ему Вячеслав. – Не согрешил бы, все было  нормально. Бог не прощает, он все видит. Теперь будем куковать.
  - Мой бог Аллах, мне все разрешил. Моей вины в этом нет. Эту старую каракатицу давно надо было списать на металлолом, как твои мысли, а то все, по-твоему, грех.
    Куковать им пришлось не долго, под вечер, когда солнце приостыло, и пекло начало спадать их догнал «ЗИЛок».
  Подошедший мужчина оказался мастером с одной из буровых. Поинтересовался, в чем дело и, между прочим, спросил, не видели ли они на дороге девушку? Когда ему показали кабину, он удивленно воскликнул;
 - Это она! Что с ней? Жива? – они кивнули. - Ну, и, слава богу!
 После разъяснений, он успокоился и стал рассказывать причину, по которой он ее искал:

 - Я встретился, в первые, с ней в больнице в день выписки более месяца назад, - начал он. - Лежал с простудой, а она находилась в гинекологическом отделении со своими двумя подружками по поводу очередного изнасилования. Ее, хоть раз трахнуть, все хотели, но бабы в курилке говорили, что ее, ни кто удовлетворить не может? Это не девушка, а какой-то эротический мутант – сексуальный альбинос. Высокая грудь как будто выскакивает прямо из-под мышек, а талия намного выше пупка и медленно переходит в широкие бедра с пышными, выпирающими назад, ягодицами. Просвет между длинных, как у цапли ног выше колен был небольшим. Я увидел ее такой в душевой комнате, через специально дырку для подглядывания, и не мог оторваться, любуясь ее не обычной красотой. Обычно бабы эту дырку закрывали полотенцем, она наоборот красовалась перед ней, как будто издевательски дразня. Как она поместилась в вашей кабине, я не представляю.
   Ее добродушный взгляд, и игривая ангельская улыбка, совершенно  не увязывались с  ее легкомысленным поведением. Когда же меня попросили наладить электричество на их этаже, из-за отсутствия электрика, я нечаянно прочитал ее  историю болезни. Прочитав, не поверил своим глазам. Она не имела ни каких документов и, практически, была бомжем. Во время изнасилования ей засунули во влагалище бутылку. В медицинской практике такие случаи встречаются крайне редко. Любая другая дама на ее месте должна была умереть. Она выжила и как только стала чувствовать себя, более - менее сносно, сбежала из больницы. Через день после её побега, я встретил ее в ресторане и, проведя с ней ночь,  забрал с собой на буровую, пообещав со временем официальное устройство, документы, и хорошую работу.
      Мужики мне давно просили, привезти им хорошую бабу,  чтобы готовить пищу, ну вот я и рискнул. Они порой по месяцу находились на вахте, а потом, возвратившись в город и, получив не малые деньги, тут же уходили в загулы.
    Зайдут в ресторан,  разбрасываются деньгами, а их тут уж поджидают местные ресторанные девицы. Поставят водкой на рога. Затащат пьяных, куда-нибудь, обчистят до копейки, а  таксисты их потом до общежития буровиков бесплатно довозят. В общежитии, всегда находились такие же грешники, которые, понимая и сочувствуя, одалживали подобным денег, и так до следующей вахты. В основном на буровых работают холостяки, да разведенные, и таких не хватает.
 Привез я ее на буровую,  помню, встала она со скромным видом под навес, где бильярдный стол, а мужики кто свободный после пересменки, к ней. Деваха-то видная.
 Подходят трое, и один прямо говорит:
- Ты нам понравилась. Мы тебя хотим трахнуть. 
- Если хором, не получится. Порублю топором. - Отвечает она. – Сама выберу, - и выбрала молодого парня двадцати семи лет, который отсидел пятак, и только откинулся с зоны.
  Вечером бригадир собрал всех, погутарили, погутарили, а потом он и говорит ей.
- Слушай подружка, ты деваха что надо, всем мужикам понравилась, и все хотят быть с тобой. Чтобы  конфликтов меж мужиков не было, мы решили спать с тобой по графику.  За каждую проведенную ночь будешь получать по десять рублей, это более двух бутылок водки, плюс подарки, по месяцу это почти такой же заработок, как и у нас, а работа не пыльная, нет, вывезем в пески и потеряем. Тебя искать ни кто не будет.
  Она подумала, подумала, но деваться было некуда, и согласилась. Все, казалось бы, по-своему образумилось.
  Первую ночь провел с ней Володька – парень, которого она выбрала сама, но с этого все и началось. Наутро он объявил всем,  что женится на ней и выкупает все ночи, которые она до конца вахты должна была переспать со всеми. Мужики стали возникать, и пошли на него буром. Началась мужская "махаловка", в которой он поймал в руку ножа. Рана оказалась не большой, но решение свое отстоял.
- А, ты не будешь меня осуждать за то, что у меня были мужчины до тебя? – спросила она его, после принятия его брачного решения.
  Он, молча, помотал головой, как бы давая понять, чтобы она не волновалась по этому случаю.
- Женится на женщине, которая знала до этого других мужчин всё равно, что поклониться серому богу терпимости и идти по границе между святостью и прощением. Женщине, не знающей других мужчин легче привыкнуть к суженому. Такие же, как я будут всегда сравнивать и, если когда секс окажется не удачным, она всегда будет сожалеть, вспоминая прежний опыт и поглядывать налево.
- У тебя был ранее счастливый опыт? – спросил он её
- Нет, ни один мужчина мне не принес истиной радости, и сей час меня это уже не волнует.
- Сейчас из меня выйдет отравленная одиночеством воздержания кровь, и я думаю, у нас будет все прекрасно. Я спою тебя песню любви, вновь родившегося соловья и тебе никогда не захочется слушать песни других мужчин.
  Так полушутя сказал ей он и обнял её, а Анна ножом надрезала свою пышную грудь, и прижала его рану на руке к ней. В этом поступке она поклялась ею, в любви к нему. Так необычно, они соединили свои судьбы и, клятвенной кровью верности, расписались на стене вагончика, оставив на ней кровавые отпечатки двух своих соединенных ладошек.
   В конце концов, мужики согласились с ним,  так как он пять лет вообще с бабой не спал. После обмыли его полевую свадьбу и медовую вахту любви. Меж собой говорили, что бля…ь своего счастья никогда не проб…ует, и постоянно старались подшутить над ним.
 Было у них от скуки еще одно увлекательное занятие, ловили на сало в  трех литровую банку фаланг, а потом таким же образом скорпионов и стравливали их. Иногда переворачивали банку над норой песочного муравейника, и тащились от удовольствия, как эти жестокие твари поедают друг друга. Откормили, как-то они одну такую фалангу, которая съела ни одного своего жениха и массу скорпионов. Стала она большой, сальной и медлительной, почти  на половину банки, в которой сидела и выглядела жутко страшной. Муравьям скармливать её не стали.
- Однажды, эту тварь они через окно в вагончике им прямо на постель, подкинули. Он выскочил, как ошпаренный, а она за ним вышла голая, как лежала, и идет к ним,  не спеша. Они глядь, фаланга у нее по ноге ползет. Обомлели, а она не визжит, вытянула ногу и подставила ей руку, фаланга по руке, она подставила другую, она подругой. Как только до плеча доползет, этот мерзкий огромный паук, она другую руку подставит. Подошла к ним, и когда паук замер у нее на тыльной стороне ладони, стряхнула на них. Тут, шарахнулись они врассыпную, а она засмеялась и ушла в вагончик. Они после этого ее еще больше уважать стали.    
   Однако в сексуальном плане кавалер, похоже, плохо или вообще не удовлетворял  её. Она как такая же паучиха готова была мужика после секса съесть, за свою не удовлетворенность.
   - Эх, еще бы мужика,- говорила она, шутя, и тут же старалась успокоить его.
 Я с ней всего одну ночь провел, но понял, что физически ей вообще мало, или никто не сможет подойти. У неё, не только необычной красоты фигура, но и такая, же необычная кунка. Имея нормальный начальный обжим члена влагалищем, далее  она не имела ни какого. Когда входишь внутрь полностью, то охватывает ощущение, будто ты попадаешь в пустую бочку. И твой член  болтается, как язык в колоколе сексуального набата. От такого секса мужчина долго не получает оргазма, а она не получает его вообще и всегда лежит трупом, а после того, как все таки закончишь она потянувшись со стоном скажет: "Ещё хочу, и почему все какие-то слабые?».
  - Он прав Я подтверждаю. - Прервал рассказ  Ахмед. - Сам проверил.   
  - Все спутники с ЗИЛка, выражая удивление, закивали головами из стороны в сторону, а рассказчик продолжил.
   - Ну, так вот, - продолжил он, - мужики тогда хоть и согласились с их желанием на совместную жизнь, но естественно смотрели на ее, как на Адамово яблоко. Всем хотелось если не съесть, то надкусить. Она тоже, не отказывала им во внимании, хотя требовала от него полного доверия. Убеждала, что все ее внимание к ним это только необходимое кокетство, которое ничего серьезного не преследует. Однако я не однократно замечал, как ее пытались прижать то один то другой. Однажды они уломали его поиграть в карты на стопарики, и споили "вдупель", чтоб ее оттрахать. Я тогда помешал, не допустив этого, проводил их в свой вагончик. Пока шли, она мне шепчет: «сейчас я его пьяного уложу и выйду к тебе». Мне тогда стало обидно за себя, зачем, думаю, защищал. Так вот и жили, и все они его стали спаивали, а её потихоньку, видимо, подтрахивали. Бывало он придет с вахты, натаскается труб, что совсем не до нее, упадет и уснет мертвецким сном, а на утро спрашивает ее; «Ты от меня не уходила?
- Да сгореть мне на этом месте, а если и согрешу,  но если такое будет, избей, хоть знать буду, что любишь.
- Нет, женщин не бью, но в этом должна будешь признаться сама. Узнаю, ночами спать не буду, но придумаю тебе кару, дьявол позавидует.
   Что случилось в последнюю неделю, я узнал только сегодня. Меня неделю назад к начальству вызвали, и я все дела оставил на бригадира.
    Уж не знаю, он ее сам поймал, или она призналась, но, впав в уныние, сказал мужикам: «Я развожусь».
    Они быстро восстановили ей первоначальный график, и она не стала особо возражать. Он из этого графика себя вычеркнул, но смотрел на все это с какой-то болью. Ей, скорее всего, это было интересно, и угрызением совести она не страдала. Каждый мужик шел к ней со своими проблемами со своим характером, а она располагала к откровенности. Со всеми  была общительна, и они, кажется, все если не любили, то, по крайней мере, были рады и довольны ею. Его же, эта ситуация совсем из колеи выбила.
  Третьего дня приехала на буровую подобная машина с водой. Запал на нее водитель, ну Володька ее  тайно от всех, либо продал, либо сговорился. В это время она пожаловалась на нехватку чего-то из провизии. Под предлогом купить у чабана продуктов, а точнее мяса Володька её и отправил с узбеком водителем. Естественно предварительно споил. Тот, долго не думая, решил ее в дороге трахнуть, и перепродать чабану. Попытка трахнуть ее по дороге, видимо, не получилась. Он ее завез в пески, и скорей всего бросил, а говорит, сбежала. Возможно, эта цель задумана была изначально Володькой, как месть. Обещал придумать кару и сделал.
  Я к чему все это рассказал?  Мне в городе один начальник срочно ее попросил привезти. Когда я ему рассказал, что у меня красивая девка есть, но шалава еще та, мужика не пропустит, но не один мужик ее устроить не может. Яма, говорю, между ног. Он обрадовался, привези, говорит, и вознаграждение даже посулил.
 - Плохо судить то не торопись, подожди, может быть, это не шалава, а находка,  - говорит.- У меня есть классный специалист, на доске почета висит, замены нет, а он заявление на уход подал, из-за отсутствия личной жизни. Все бабы от него шарахаются, какую не попробует в больницу попадает. Решил податься в лесники подальше от людей и баб.
  Он ему пообещал решить проблему, заявление на увольнение не взял, а пока в отпуск кажется, отправил. На прощанье сказал: "Все равно кого найдешь, бля…ь она или не бля…, лишь бы меня в сексе терпела. Со временем исправится, да и в доме баба нужна, дом без хозяйки сарай".
  Для пущей убедительности он ему свою приправу показал. Тот от удивления обомлел.
 Ты спрашивает, откуда родом? Там ослицы все целы? Сознание от красоток не теряешь, как увидишь?
   - Нет, все наоборот, они теряют. А я то, почему должен терять?
   - Как почему полбу не бьет?
   - Не достает. 
 Приправа у него между ног, действительно, его бедой была, какое-то ослиное безобразие, можно гвозди забивать. Сиди на базаре лук ей мешай, подадут, почему он и решил уехать в сибирскую тайгу, подальше от женщин.
  Начальник пообещать то пообещал ему с бабой помочь и не может. Женсовет предприятия на рога поднял. Рассказал ситуацию, объяснил, что если есть такие мужчины, то должны быть и такие женщины. Бог каждой половинке создает другую половинку, но разбросал, надо только найти. Не терять же из-за этого ценного работника. Однако поиск своей совместимости довольно сложное и хлопотное дело. В нашей социалистической действительности найти подходящую женщину с налету не возможно. Службы такой не существует. Женщины со всеми гинекологами переговорили. Подходящих свободных женщин к гинекологическому осмотру принуждают.  Пока ищут, но не могут найти, а время уже на исходе. Хотели даже гипсовый слепок с его приправы сделать. Жалко в союзе книги рекордов Гиннесса нет. 
- Ну, это ты уже загнул. Я этого начальника в гробу видел, – перебил его Славик. Это же он про меня тебе рассказал. Ишь, благодетельствовать стал. Он гад, сам меня в любовники сватал. Он же голубой ориентации и к мужикам не равнодушен. Когда мою приправу увидел, слюни потекли. Приеду, все равно уволюсь, иначе в покое не оставит.
- Не может быть. – Возразил рассказчик. – Не уж то это ты?
- Я а кто же. Вот истинный крест, могу приправу показать. – И перекрестившись, стал рассказывать свою историю:
   В нашем городе таких голубых мужиков пруд пруди. Возле кафе «Пшибраун» с любым развлечься можно. Кто на урановых шахтах за большими деньгами  гонялся, и раньше детей не сделал, сейчас жалеют. Сначала работали  и все нормально, но постепенно все сказалось. Сейчас за вознаграждение тебе свою жену предложат, как дар, только бы ты ее отодрал. Другие ищут, кто бы их отодрал, потому что после того как их отдерешь, они еще в возбужденном состоянии своих жен отодрать смогут. Вот и ищут, кто бы их периодически отдирал, иначе у них семейные отношения не клеятся.
 Он тебе этого, конечно, не говорил, а меня в тот же день после работы на машине подвез и, остановившись возле своего дома, пригласил выпить.
- У меня, кой, какие мысли по решению твоей проблемы появились, зайдем, обсудим.
  Я дурак без задней мысли на его слова отреагировал и согласился. Зашли, жена его шикарный стол приготовила. Покушал, выпили и, я захмелел.
   Чтоб меня пьяным не выгонять, он меня спать уложил у себя. Дело было под выходные, и я согласился. Проснулся от необычного возбуждения. Я не сразу понял, что меня ласкает и возбуждает мужик. Когда я сообразил, то возмутился. Он, стал меня уговаривать трахнуть его. Я в свою очередь, как мог, отказывался, ссылаясь на то что, на мужика у меня не встанет. Он убеждал меня в обратном, и говорил, что сделает все и у меня встанет. Тёрся, ласкался, показывал мне свою спину, на которой для возбуждения любовника красовалась  изображение голой красотки. Я продолжал отказываться.  Обещал привести ему своего знакомого «печника» в смысле увлекающегося попками, который не откажется от него. Он настаивал на близость только со мной и говорил, что никто другой его возбудить не сможет. Просил сохранить все в тайне, и если я соглашусь на систематические встречи, обещал выделить двухкомнатную квартиру, постоянные путевки на курорты, в общем, золотые горы. Весь город, говорил мне, будет твой.
  В конце концов, я заперся в туалете, возбудил себя сам и кончил, чтоб мой дурак вообще не встал и, ссылаясь на это, решил от него отделаться. Пообещав ему, что возможно со временем и соглашусь, я кой как, от него ушел. Его жена долго, видно, ждала, что я его трахну, потому что когда уходил, она,  встретившись со мной в коридоре, спросила меня: «получилось у нас что или нет» и, увидев мой отрицательный жест, сразу скисла.
 Вскоре, я уехал в отпуск, а он весь в  надеждах видно и организовал всю эту компанию, что бы хоть на этом меня зацепить и оставить.
  На этом месте Арабес был вынужден оторваться от чтения.  В дверь без стука вошла молодая девушка, в туфлях на высоких каблуках и в японском вышитом халате. Внешне она чем-то напоминала хозяйку Анну.
Здравствуй милок! Ну что, проснулся? – сказала она. Он, оценивая ситуацию, пристально смотрел в ее сторону, пытаясь  разглядеть, и понять при  тусклом свете включенного  торшера, хозяйка это или нет, но девушка была гораздо моложе и привлекательней.
- У меня к вам небольшая просьба. Насколько мне известно, вы страдаете, мучает ячмень. - Можно я посмотрю?
Она осмотрела один глаз, потом второй, шепча почти шепотом почти про себя.
- Вы не волнуйтесь, и не удивляйтесь ни чему, я вам его вылечу и не только его, завтра от вашей хвори следа не будет. Только вы больше не чем не лечитесь, иначе не поймете, чем излечились. Я здесь почти такая же хозяйка, как и Анна. Помогите мне, пожалуйста, достать одну вещь с антресолей. Поддержите или подсадите, а то с дивана я не достаю. 
 Он ошеломленный напором, решительностью и добрыми пожеланиями незнакомки дал согласие, но еще не знал, как это сделать, толи обхватить за талию, толи обхватить ноги и приподнять.
- Подставьте руки, я на них встану. - Она скинула туфли и голой ножкой наступила на соединенные ладошки. Дотянувшись руками до коробочки, похожей на сундучок, она взяла ее, но когда потянулась, ее халат  распахнулся и на него пахнул аромат ее тела. Под халатом на ней как бы светилась только голубая набедренная повязка, будто из лебединого пуха и такой же голубой бюстгальтер. На обеих шапчонках для двойняшек, где светились кончики грудей, средь пуха цветов, сидели голубые бабочки, необыкновенно большие и как живые. Когда она, словно испугавшись чего-то, ахнула, и присев соскользнула с его рук, коснувшись грудями его лица, бабочки  взмахнули нежными крыльями, словно хотели слететь с ее очаровательных сосков. Упругость её грудей, он  почувствовал при их прикосновении. Однако голубой цвет набедренной повязки, взбудоражил в его сознание образ Надежды, и он, от воспоминаний погрузился в транс.
- Извините, – сказала она. - Хотя…- и не договорив, слегка задумалась и после, махнув рукой, продолжила, - он сейчас мне будет мешать, - и весело улыбаясь, с артистической небрежностью, скинула халат на диван. Включила, какую то, мелодичную музыку с шаманскими ритмами, стала медленно танцевать, переходя в ритм шаманской экспансии.
- Лечить, так лечить, любить так любить. Я вам сейчас станцую танец одинокой любви, «шик страсти». Танец борьбы между разумом и наслаждением, ради жизни и эротического счастья. – После этих слов она, стала двигаться, как
кошка, то становилась перед ним на колени, скручивая дули у глаз, то магически махала руками. Водя ими вокруг лица со стонами заклинаний, она будто царица магической воли,  изгоняла не ведомую ему хворь. После ритуала исцеления, она перешла к эротической части танца, или скорее мешала одно с другим, чтобы эмоции захлестнули разум, и повели за собой в страсть красоты ощущений, к исцелению тела и свободе души. Она, то ложилась на пол и, дергаясь, извивалась, как змея. Изображая визуальную эротическую любовь, в фантастических образах поцелуев, то некого принца танцующего с ней, то призывающего его целовать её. Пальцы, изображающие поцелуи, то касались её грудей, то ягодиц то пупка, то скрывались под резинкой трусиков. Алые губы поцелуев, изображенные на эротических частях её тела, то растягивались в улыбку, то съёживались в изгибах её тела, будто прятались в очаровании, с каждым движением танца. Бабочки на ее бюстгальтере, махали крыльями, в такт покачиванию грудей. Пышные груди, в вихре танца, вместе с  бабочками, порхали то вверх, то в низ, то из стороны в сторону. Быстрый танец сменялся медленным. Она начинала поглаживать свое тело, то сжимая грудь, то массажируя её.  Пальцы, то сжимали пупок, то растягивали его, то эти же пальцы ласкали трусики и поверх их и под ними. В эти мгновенья, она подходила к нему совсем близко и, почти шепотом загадочно говорила:
  - Спокойно, спокойно, Ты беспокойная душа, ты само блаженство. Ты слышишь страсти моей ржанье. Дышите ровно и спокойно. Дышите чаще и подпойте. Дышите нежностью любви, виденьем муки и тоски. Я в вашей голове. Я в вашем сердце и над морем чувств. В них бьется с волною больная душа. Она стонет, как колокол в беде. Этот звон слышите, он стоном прорывался сквозь мелодию музыки и зовет, зовет, зовет. Улетаем, улетаем, улетаем с ним. Гей, гей, гей, гей, гей. Дай нам силы поскорей. Чах! Чах! Чух! Чух! Чух!…Чух, чух, чух. Чах, чах. Я лечу вас на глазах. Гой, гой, о ё ёй, я лечу вас красотой. В миг. Миг, и ты счастлив собой, цены у мига нет земной. Музыка звучала и звучала и он, в ней почти расслышал своё имя Арабес. Как будто не она, а он сам стал спускался к ней, со сказочных небес.  Она же  дергаясь в эротических судорогах страсти, уже, извиваясь на полу, изображая, толи свое самовозбуждение, толи возбуждением себя,  невидимым компаньоном.
- Прикоснись к моей груди – в истоме шептала она, - это высшее откровение женщины. Коснувшись её, в движении ласк сверху в низ, мужчина входит в храм её любви и в этом откровении любви, женщина раскрывает путь любви.  В это время, наши души поднимаются ввысь, всё выше и выше, пока не обретут крылья гармонии и счастья.  Ну, желанный, ты же мужчина. Ну, смелей.
Однако он, как загипнотизированный  в оцепенении, не мог пошевелить не одной своей мышцей и она, перешла к следующему акту очарования.
- А теперь внимание, расслабьтесь. – Она поменяла тон, но продолжала сиять нежной улыбкой, растворяясь в своей задушевной мелодичности. - Делаю установку. – Я богиня любви и страсти, и хочу её. Я свежесть, я энергия, я красота очарованья. Я твоя целительная сила. Я наполняю эту комнату целительной энергией, для бури любви. Любовь, любовь и только любовь спасет вас. Кровь пульсирует, наполняясь теплотой желанья. Сердце бьется ровно и спокойно. О сердце, сердце, это храм любви. Я зажигаю в нем свечу, светлою страстью добра. Очищаю этот храм нежностью и согласием. Расслабьтесь моя душа, расслабься. 
    Зажигая, в танце выставленные из спущенного сундучка свечи, она, взяв шаманский барабан  начала запев, застучала в него.

Гей! Гей! Гей! Гей! Гей!
Собирай молва людей.
Больно, больно бремя мук.
Жизнь рождает новый дух.
Дух жизни. Дух любви.
Разрешиться шамана зови.
            Я шаман, я шаман Арабес!
            Вот спустился для счастья с небес. 
            Чух, чух, чах, чах, чах.
            На беды спляшу костях.
            Я конечно помогу
            Песней танца исцелю.
Я шаман. Я шаман Арабес.
Я для чуда спустился с небес.
Всем во счастье и спасение
Сил даю для  разрешения.
Вы под звуки Гей, гей, гей!
Выгоняйте боль чертей.
            Бум! Бум, и нет проблем,
            Облегчу мученья всем.
            Гой, гой. Ой, ё, ёй,
            Исцелю всех красотой.
            Чух, чух. Чах,  чах, чах.
            Исцеляю на глазах.
Вмиг! Вмиг, и  будет спасен
Тот, кто бедой не за что поражен.
Отшаманю, и боль и нужду,
В чем клянусь я судьбой на духу.
            Я шаман! Я шаман от любви.
            Избавляю от боли, беды.
            Пусть со мною танцуют  все.
            Танцуют все. Танцуют все.
            И энергию зла убивают в себе.
Чух, чух, чах, чах, чах.
Исцеляйтесь на глазах.
Бум, Бум. Ух, Ух, Ух.
Пусть родится счастья дух.
              * * *
  Продолжая ещё что-то напевать она, переходя на магический шепот, коснулась огня выставленных свеч рукой, и стала умолять небеса не гасить его.
-  Это, милый, свет сердечного огня, как пламя  женского желанья, -  продолжала шептать она ему на ухо, под бой барабана. Из темноты озаренной этим светом, магический голос, как с небес, возносил:
«Согласие. Согласие. Солнце - желание. Солнце в душе. Воздух! Воздух!  Огню любви, огню желанья, огню спасения души прими, прими, прими дар как шанс поднебесной любви. Испейте ее.
  Эти слова, лившиеся откуда-то сверху, будто из пустоты его ввели в какой-то транс отрешенного состояния.
- Безудержно. Безудержной любви!
Шептали летающие тени с высоты. Они как живые демоны перемещались из одного угла комнаты в другой, сливаясь с тревожно возбуждающей музыкой фантастической скачки. То, как будто в экстазе, слышались стоны какого-то загоняемого зверя,  зазывающего его, охотника к действиям под пенье птиц, с журчаньем воды, и загадочной свирели. Музыка выворачивала душу и держала его, в оцепенении. Душа, как пойманный за уши заяц, дергалась, то в одном, то в другом ритме, и он уже ничего не соображал, что с ним происходит.
 Ему казалось, что девушка, как шаманка, прыгала уже, то вокруг костра, то уже в пламени огня, на месте, где должны были быть свечи. Более того, прикладывая то одну, то другую руку к обнаженным грудям, она мгновенно отбрасывала их, и протягивала к нему. Ему виделось это, желанием вынуть из груди огонь, который вдруг начинал трепетать на ее ладошке, как до этого трепетали  крылья бабочек на грудях её бюстгальтера. Потом,  величавым движением, она смахивала этот огонь с ладошки, и он фейерверком летел к нему, под ее дуновеньем красоты. Дымок от огня, как туман стелился по полу и преследовал ее королевским шлейфом. В одно мгновенье, когда она сделала перед ним мостик и он, как сквозь туман её очарования, увидел, что теперь на ней нет, не только лифчика, но и трусиков. Она в этом притопе раздвинутых ног, и с  напевом истомы в безнравственном трепете вновь и вновь проводила рукой по промежности чрева ног. И когда её нежные пальцы раздвигали губы чрева страсти, между ними, как яркий цветок, появлялся бугорок очарования. Яркий, сочный и большой, он, то исчезал, то вновь вырывался как огонёк из тайны паха, и казалось, даже светился распускающимся огненным лотосом на темной глади слегка мохнатой прелести. 
-  Я невеста страсти и ангел любви, я богиня страсти, – доносились неким шепотом из пустоты. Этот шепот, как музыку слов и видений он уже видел не наяву, а скоре уже в необычном состоянии своего сознания
     Отрешённо смотря на всё это, не понимал, толи ему все это кажется, толи это в действительности. Комната тем временем вся наполнялась и наполнялась, будто в сказке, латающими тенями и божественными огнями некой маги страсти. Словно святые демоны, срывались они с ее тела огонь, от касания к ним ее рук.
 Поддавшись ритму танца и фантастическому фейерверку красоты, он стал подпевать музыке ее огня и ритма. Охваченный этим магическим ритмом очарования, он, как жертва не видимого дракона очарования вылетевшего из её халата, безвольно поддался страсти и сам, подтанцовывая, пошел, за ней. Страсть распирала его тело, и невидимая мифическая преграда, сдавливающая до этого его шею и грудь, будто лопнула,  и он медленно стал втягиваться бездну чрева красоты ее танца, как жертва в пасть удава. Искусство очарования, божественным вдохновением, дарило ему минуты счастья и ликования души. Казалось ни одна жена и любовница этого мира, ни одному мужу, ни когда не могли явить такой магической красоты очарования. Обычно они только ждут, когда муж или любовник их захочет, а не захочет сейчас, придет потом, и никуда не денется. Традиционное течение семейной жизни не требует конкурировать с такими гетерами. Брак и даже увлечение на стороне, к этому не обязывает ни кого, но именно своей необычностью магически притягивает многих. Искусству обольщения и умению дарить красоту счастья, Бог не учил даже Еву.  Если бы он видел это, то сам бы захмелел и согрешил в этом вихре огня и лавине брызг женского вина обаяния и страсти.
 Через некоторые мгновения танца он подхватил ее на руки, и это прикосновенье к красоте, как смысл всего мужского существования, поставило его на колени с приклоненной к её грудям головой. Жадно ища их соски, ему вдруг показалось, что на её грудях от томления страсти взбухли не по одному, а по два соска на каждой груди, покрытые росою страсти. Он жадно старался ухватить их все сразу, и досуха испить эту росу опьяняющей красоты, но соски, то растворялись, совсем превращаясь в пятна, то появлялись где-то сбоку и снова исчезали, как будто играли с ним в прятки.
 Под разрывающие душу стоны, и барабанную дробь фонограммы, она, наконец, обняла его голову и ещё больше прижала к себе. Он, словно задыхаясь от ощущения очарования, снова встал и  закружил её по комнате, шепча:
- Ведьмушка! Фея!
  Наконец, опьянённый очарованием и возбуждённый до стоящей ломоты в страсти соития он упал, с нею на диван. Губы её тут же слились с его в едином поцелуе. Свечи неожиданно загасли, и в полной темноте он почувствовал, что  она вдруг заплакала. Долго целуя его руки, ласкала его волосами, губами и за что-то просила прощения, а музыка, музыка все лилась и лилась, как целительный бальзам ее слез на его тело. Это возбуждало в нем неописуемую сексуальную страсть, с желаньем приласкать и успокоить. Он взахлеб целовал ее заплаканные глаза, потом очаровательную грудь, и уже почувствовал необыкновенную мягкость ее лобка. В это мгновенье она, приласкала его промежность и, почувствовав долгожданную упругость, как рыба выскользнула из-под него.  Шепнув: «подожди», она надела свою набедренную повязку на его глаза и туго завязав, произнесла:
  - Я хочу экзотики, жди меня в таком состоянии, сейчас вернусь. - Он только слышал, как скрипнул дверной проем. С мучительной сексуальной страстью, один на один со своими фантазиями, возбужденного сознания, он остался в полной темноте и одиночестве, да еще с завязанными глазами.
Его уже не волновала притча, напоминающая об измене любимой женщине, равной измене Родине. Одно мучительное желание утолить томление тела и испить воспаленную мужскую страсть к красоте, владело им. Мифическая голубая кунка, как голубая мечта, надетая Надеждой на его шею уже не жгла его грудь, не перекрывала кислород и не сушила горло. В руках неслышно было странного хруста суставов, и тело не сковывала не видимая сила.
Если желанная женщина оставила мужчину наедине с самим с собой и пустотой, лишив внимания, значит это внимание и забота разрешена другому сердцу. Очарование  в пустоте, либо заменяет, либо убивает былое. Измена пустоте быт не может. Жажду утолить не пустой, не памятью нельзя. Не утолить поднявшуюся жажду, значить предать и изменит себе, своей природе.
  Так думал он и вдруг почувствовал, что его вновь, нежно обнимают женские руки.
                ***