Жизненный путь бывает извилист,
но главный вопрос в том,
кто его определяет.
Обычно, если не определяешь его ты,
твой жизненный путь тебе определяют
другие - другие люди
или просто обстоятельства.
Отрывок статьи из научного журнала по психологии.
Я хочу с вами поделиться историей, услышанной мной в Петербурге от своей пожилой соседки по дому, которая представлялась не иначе, как пани Высокодворская. И хотя эта история не имеет документального подтверждения, но она так красива, что очень хочется поверить в её правдивость. Это был рассказ о её предке, ставшим первым корешком большого родословного дерева.
События рассказа переносят нас во времена правления на Руси Екатерины второй - Великой. Время, когда Екатерина уже не была молода, но ещё и не превратилась в толстую обрюзгшую матрону. Ей ли пришла такая идея или она была подсказана кем-то из её фаворитов, но было решено создать при дворе маленький военный отряд, что-то вроде пажеского корпуса. Не того, что был создан ещё при Елизавете Петровне, и в который по повелению Екатерины было разрешено принимать лишь детей дворян, а небольшой отряд, он должен был состоять из очень красивых молодых мужчин, выращенных и выпестованных из мальчиков, умных и симпатичных внешне. Ну, и как при любых правителях, знать, пытаясь угодить императрице, преподносила ей подарки в виде хорошеньких мальчиков.
Пан Бартош Высокодворский, польский генерал, служивший при дворе Екатерины, возвращался в Петербург со своей женой, пани Янкой, из Литвы из своего имения под Вильно. Дорога вела вдоль реки в это время года довольно полноводной. Лента реки то показывалась, то исчезала за узким перелеском, отделяющим её от дороги. Был тёплый осенний день. Один из дней, о которых можно сказать, что погода из последних сил хватается за лето, но уже вот-вот наступит осеняя сырость и распутица, делающая дороги непроезжими до самой зимней поры. Пани Янка не любила Петербург, её не радовали все эти роскошные дома, широкие проспекты, шумные балы при дворе императрицы, на которых они должны были бывать. Да и петербургский сырой климат, да и близость ещё не осушенных болот очень плохо действовали на её здоровье, приводя её часто в глубокое уныние.
От четырёхчасовой езды по тряской дороге у генеральши разболелась голова, и она приказала остановить экипаж в каком-нибудь красивом и удобном месте. Вскоре кучер, пожилой поляк, остановил карету за безымянным поселением у реки. Слева песчаная насыпь спускалась к самому берегу, образуя свободное от леса пространство. С правой стороны дороги желтело поле подсолнухов.
"Панове, здесь вам будет удобно отдохнуть, вон там, на берегу, я сейчас поставлю столик и скамейки," - произнёс подошедший к карете слуга.
Господа вышли на берег реки, дожидаясь пока им всё устроят для короткого отдыха. Было приятно, тепло и красиво. Генерал с женой обсуждали новую причуду императрицы о создании "гвардии мальчиков - любовников", как выразилась генеральша.
И тут их взгляд остановился на стоящем чуть поодаль, у воды, стройном худощавом мальчике лет четырнадцати. Он стоял, держа в руках перед собой подсолнух. Держал мальчик его за толстый стебель так, что сам цветок, словно лицо человека, смотрел на него. Мальчик шевелил губами, разговаривая с цветком. Он словно рассказывал растению что-то, при этом улыбаясь "собеседнику". Их поразило лицо ребёнка. Оно было необыкновенно красиво и даже показалось им знакомым. Ну конечно же, его лицо похоже на лицо вырезанной из дерева и стоящей в католическом костёле в Вильно, большой фигуры Христа. Эти же тонкие черты чуть вытянутого лица. Мальчик был бос. На нём были серые штаны и длинная рубаха. Сказать о её цвете было невозможно, поскольку она была сшита из разных лоскутков, но подобраны они были так, что даже получился какой-то загадочный рисунок.
Генерал знаком подозвал мальчика. Когда тот подошёл, они смогли лучше разглядеть его. Длинные волнистые волосы пепельного цвета, очевидно выгоревшие на солнце, придавали его лицу ещё большую необычность. Мальчик смотрел на господ без страха, скорей с любопытством. Его голубые глаза с длинными ресницами были широко раскрыты, выражая восхищение. Генеральша обратилась к мальчику на русском, спросив, чьих же он будет. В ответ мальчик, мило улыбаясь, как-то очень галантно протянул свой цветок женщине. Та, засмеявшись, приняла подарок, погладив мальчика по щеке и предположив, что ребёнок просто не понял её, обратилась к мальчику по-польски.
Мальчик рассказал, что его семья живёт здесь, совсем рядом, на краю селения, и что мамочка зовёт его Лешек. Подошедший кучер сказал мальчику, что тот должен пани ручку поцеловать. Генеральша протянула свою белую ладонь мальчику. Он, склонившись над ручкой для поцелуя, застыл и тихо произнёс с восхищением: "Пташек, маленький пташек." Пани, засмеявшись:"Ну почему же птичка, совсем и не похожа." Генерал, тоже улыбнувшись, заметил: "А ведь действительно, Янечко, я никогда и не находил такого замечательного сравнения твоим нежным ручкам." Они замолчали, подумав, по-видимому, в этот момент об одном и том же. "Бартишю," - обратилась жена к генералу на русском: "А давай возьмём его в Петербург. Это будет хороший подарок Императрице."
- Мы бы хотели поговорить с твоими родителями, Ты не мог бы нас проводить к своему дому? – спросила мальчика генеральша.
- А Вам, пани, совсем не нужно для этого ехать к нашему дому. Вы встретите мою мамочку впереди, за первым же поворотом дороги. Она там сейчас вместе с младшими моими братьями и сёстрами «слушает тишину». Моя мамочка так делает иногда, поскольку дома она всегда занята работой по дому и у неё нет времени, как она говорит, уделить достаточно внимания нам, детям. Поэтому она иногда вместе с детьми выходит в поля. И мы понимаем, что сейчас мамочка только для нас.
Сегодня такой случай. Я просто ушёл вперёд
Генерал тут же приказал отправиться дальше в путь.
Лншек бежал впереди кареты. Вскоре они увидели стоящую в окружении ребятишек, мал-мала меньше, женщину. Лешек был наверняка старший ребёнок в семье. Короткого взгляда на эту бедно одетую женщину было достаточно, чтобы увидеть её красоту. Стало понятно, в кого мальчик вышел таким красавцем. Она стояла, стеснительно улыбаясь, но в её позе не было унижения. Генерал, не выходя из остановившейся кареты, обратился к женщине по-польски: "Пани, мы бы хотели взять вашего сына, Лешека, в Петербург. Я дам денег. Вам они не будут лишними." Генерал старался как можно поглубже спрятать в своих словах, обращённых к женщине, мысль о том, что они покупают у бедной матери её сына.
Женщина так и стояла, ничем не выражая своего отношения к словам генерала.
Генерал, подозвав слугу, дал ему 15 рублей серебром, приказав отдать деньги стоящей молча женщине. Слуга вложил монеты в руку матери.
Женщина не двигалась. Она стояла, зажав в кулаке серебряники.
Тогда Генеральша, выйдя из кареты и подойдя к женщине, стараясь, как можно ласковей объяснить, что мальчик получит хорошее образование, а может даже, как и её муж, станет генералом. Тогда сможет помогать и ей и всем её детям.
О чём думала в этот момент мать? Может о том, что действительно, какая жизнь ждёт её любимца здесь. Нищета. А может она подумала, что на эти деньги купят новую корову, ведь их старенькая корова уже даёт молока почти столько же, как и соседская коза. А возможно она подумала, что сможет купить лекарства для больного, лежащего уже почти год, мужа. Да мало ли на что можно пустить это богатство.
Женщина лишь произнесла: "Пусть уж так как Бог решил, пусть, так и будет. Только как же сейчас то, как это, вдруг? Как же мы без помощника переживём эту зиму?"
Генерал произнёс со вздохом: "Ну вот и договорились, мои люди поедут по весне из поместья в Петербург и заберут его с собой. А пока пусть мальчик поживёт дома."
Слуга помог своей госпоже сесть в карету, которая тут же тронулась в путь.
И вот уже экипаж с неожиданными гостями скрылся вдали за поворотом. Исчез, как сказочное видение. Жизнь же в этом нищенском захолустье потекла как прежде, медленно и нудно. В доме появилась новая корова, ребятишкам справили на зиму новую обувку, лишь старшенький так и остался на зиму в отцовских рваных башмаках. Да и зачем на него тратится, всё равно же уедет по весне. Сам Лешек испытывал двойное чувство от свалившейся на него новости. С одной стороны он очень любил свою мамочку, да и братиков и сестёр он обожал. Да и как тут они без меня будут, но с другой то стороны, это же как интересно побывать в других местах, где живут такие красивые паненки, как приезжавшая госпожа. Но тяжелый труд, свалившийся на плечи мальчика из-за болезни отца, быстро повыветрил из его памяти ту волшебную сказку. Да и он уже воспринимал всё произошедшее осенью, как какой - то сон. Да и мамочка уж перестала плакать, когда её взгляд падал на него.
Зима, выдавшаяся в тот год очень снежной, подходила к апрелю, уже начало пригревать по-весеннему солнце, а люди генерала всё не ехали. Мама уже смирилась, как и с будущим отъездом сына, так и с тем, что он останется дома. А может она думала, что это был просто Божий подарок за все тяготы их убогой жизни. Она уже не ожидала перемен в ней.
Но генеральский обоз всё же приехал, и случилось это в конце мая, было уже совсем тепло и всё вокруг радовалось наступающему лету.
Лешек был в том возрасте, когда жажда новых приключений становится равноценной привязанности к дому, к близким, и нужен всего маленький толчок, чтобы чаша весов его желаний качнулась в ту или иную сторону.
"Да и потом, это же не навечно я уезжаю,"- думал мальчик.
"Я вернусь, мамочка," - кричал он из повозки, увозящей его из родительского дома.
Услышала ли его слова мать сквозь крик детворы, бегущей за повозкой? Она стояла у порога дома. Плечи её были опущены, руки плетьми висели вдоль тела. Она не плакала, всё было уже выплакано накануне. Она стояла и лишь молила Господа, чтобы хотя бы у её старшенького жизнь построилась.
Ехали они споро и в 5 дней достигли Петербурга. В город они въехали, когда уже была глубокая ночь. Был тот час, когда белая ночь уступала всего один час темноте. Газовые фонари блёкло освещали огромный дом, куда его ввёл Дядя Збигнев - кучер, единственный в обозе человек, говорящий по-польски. Лешек был настолько измучен поездкой, что мгновенно уснул на скамье, которую ему указали для ночлега, завернувшись в бараний тулуп, полученный им от кучера ещё во время поездки.
Когда Лешек проснулся, был уже совсем день. Он осмотрелся: комната была с высоким потолком, посередине стоял длинный деревянный стол, вокруг которого были расставлены скамьи. Перед Лешеком стояли две женщины, одна говорила другой на непонятном ему языке, показывая на него пальцем. Но тут пришёл дяденька кучер и, прогнав женщин, объяснил мальчику, что он теперь приставлен к Лешеку, чтобы всё показывать и объяснять, поскольку здесь никто, кроме господ и него, не понимает польского языка. Он проводил мальчика на двор в уборную. Потом, вернувшись в дом, он показал ему место за столом, где уже стояли большая глиняная миска с кашей и рядом кружка молока, около которой лежала деревянная ложка. Лешек испуганно поднял глаза на дядю кучера, не понимая, сколько ему дозволенно отъесть из этой миски. Примерно такую же миску с похлёбкой мамочка ставила на стол для всей их большой семьи. Он только спросил: "Мнеееее это?"
Дядя Збигнев рассмеялся и погладил мальчика по голове тяжёлой тёплой ладонью, сказав: "Ешь, Лешек, ешь. А потом пойдём с тобой в баню, эко ты причумазился в дороге. Да и пани генеральша уже о тебе справлялась. Она придёт к тебе в баню." Лешек не знал что такое "в баню", но он почему-то очень доверял этому большому доброму человеку. Мальчик ел торопливо, но чуть насытившись, словно опомнившись, что надо это оставить ещё кому-то, положил ложку на стол. Он готов к следующим чудесам, которые могут ожидать его здесь.
Они вышли на двор. Было тепло, сытно и приятно. Но тут дядя кучер его толкнул и сам остановился, склонив голову. Лешек, повернувшись, увидел пани генеральшу. Он даже перестал дышать, настолько она была красива. Пани была одета теперь в свободное платье, её голову не покрывала шаль, как в первый раз, тогда ещё, у них в местечке, и её длинные белые волосы рассыпались по плечам. Она улыбнулась ему ласково, произнеся: "Мальчик, как же ты вырос за зиму! Пойдём быстренько в баню, надо привести тебя в порядок, потом ты мне всё расскажешь о себе."
Женщине был интересен рассказ мальчика, но ей не менее хотелось скорее посмотреть на него без одежды, так как наслышавшись о нравах Императрицы, она понимала, что будущий паж должен обладать не только красивым лицом, умом и фигурой, но и иметь мужское "достоинство" не малых размеров. Возможно, что последнее и было решающим в выборе претендента в отряд пажей Екатерины.
Генеральша повернулась и направилась к отдельно стоящему строению, слаженному из толстых брёвен. По дороге она приказала что-то на русском человечку, шедшему за ней следом. Дядя кучер пояснил, что это Соломон, портной, и он будет снимать с Лешека мерку, чтобы пошить ему платье.
Войдя в деревянный дом, госпожа знаком приказала, чтобы кучер и портной остались в первой комнате, а сама проследовала с Лешеком в следующую. Когда генеральша с мальчиком скрылись за дверью, портной, улыбнувшись хитро, подмигнул кучеру, мол, всё понятно. Причуды господ, мол.
В этой просторной комнате, куда вошёл Лешек за пани, было очень тепло, посередине стояло огромных размеров корыто, наполненное водой.
Пани генеральша нетерпеливо приказала Лешеку скинуть с себя всю одежду и залезть в эту ванну, как она выразилась, "отмокать".
Лешек, росший в бедном местечке, не знал, как вести себя. С одной стороны нехорошо, как говорила мамочка, показываться голым перед девочками, но ведь пани такая хорошая и добрая. Он скинул с себя всё, что на нем было, и повернулся к генеральше лицом. Тут произошло нечто такое, что напугало мальчика.
Генеральша, лишь взглянув мельком на него, присела на скамью, прижав ладошку к губам. Но...
Она попросила, чтобы мальчик подошёл к окну поближе, там светлее.
Тут, сидящие в предбаннике кучер и портной, услышали удивлённо напугано гневное: "Жид!"
Соломон сразу влетел в баню, в уверенности, что генеральша зовёт его.
Но пани, зло махнув ему, выкрикнула: "Вон! – но тут же прибавила - нет, постой, иди сюда, поговори с ним на твоём языке." Генеральша ещё надеялась на то, что это какое-то недоразумение. Ну, может же быть какая-то разновидность мужчин, которые имеют эти дела в таком виде, а может он просто ещё маленький, и у него потом, когда он вырастет, всё будет как у всех.
"Кендэле, малыш, откуда ты такой красавчик?" - обратился Соломон ласково на языке идиш, к напуганному внезапной переменой в поведении генеральши, мальчику. Услышав знакомый язык, Лешек заулыбался. Его лицо выражало сейчас такую нежную застенчивую радость, что пани генеральша вздохнула. Все надежды её рухнули. Теперь ни о каком подарке Императрице не могло быть и речи.
Лешек был готов броситься и прижаться к этому незнакомому человеку, говорящему, пусть и с другим акцентом, на языке, на котором говорили в их местечке. Но он стеснялся показать свою радость перед разгневанной женщиной.
Пани Высокодворская, увидев лицо ребёнка, подсвеченное лучами солнца, проникающими через небольшое оконце бани, сразу обмякла, она вновь увидела это библейское лицо, как у статуи из костёла.
Но что делать с мальчиком? Конечно же отправить обратно, но он такой хорошенький.
Своих детей у генеральской семьи не было. Их первенец умер, не дожив и до годовалого возраста. Больше у неё не получалось вновь забеременеть, да и возраст уже перешёл в ту пору, когда они с мужем смирились с этим.
Пусть решает супруг, подумала пани Янка, Бартош же сегодня возвращается домой после пятидневной инспекционной поездки. Хотя в душе она хорошо понимала, что решение, в конце концов, будет за ней. А она уже, кажется, для себя этот вопрос решила.
Генеральша приказала портному снять мерки и пошить как можно быстрее мальчику приличное платье и прибавила: "Ты уж, Соломонка, расспроси его, по-вашему, по-жидовски. Потом я хочу узнать, что ты думаешь об этом ребёнке". Пани Янка, ещё раз взглянув на стройное голое тело мальчика, вздохнув глубоко, вышла из банной комнаты, но тут же, открыв дверь вновь, понизив голос до шёпота, произнесла: "Если расскажешь кому-нибудь, что он не... ну, в общем, не христьянин - сгною в яме!" Повернувшись, бросила уже в предбанник, обращаясь к кучеру: "И тебя это касается, небось слышал всё. Да, и подбери там у дворни ему какой-нибудь одежды поприличней. Не одевать же ему вновь его лохмотья. И скажи Порфирке, пусть придёт да и подстрижёт его, да ногти ему сделает чисто. Но пусть стрижёт не коротко, как дворовых, а с красотой чтобы."
С этим она и вышла вон из бани.
Дядя кучер вошёл и, посадив Лешека в корыто отмокать, оставил его с Соломоном, а сам пошёл выполнять распоряжение пани генеральши.
Соломон, присев на скамеечке около корыта, стал расспрашивать Лешека о его семье, о первых впечатлениях после отъезда из родного дома.
Но Лешеку хотелось прежде спросить портного, что могло послужить причиной такого гнева пани. Он понимал, что причина в нём, но что же он мог сделать не так, чтобы расстроить эту добрую, ласковую женщину?
"Ца, ца, ца,"- прищёлкнул языком Соломон, повторив с хитрецой:"Добрая и ласковая? Будь осторожен с ней, мальчик. Настроение господ переменчиво, как ветер над Невской губой. Да, ты должен быть осторожным и умненьким и постоянно давать себя учить и быть всегда и во всём интересным господам: может случиться, что, когда интерес к тебе пропадёт, то и отношение к тебе переменится на скверное."
На вопрос же мальчика Соломон ответил так: "Кендэле, сынок, это не твоя вина. Так уж повелось исстари, когда мир поделили на евреев и не евреев. Как хорошо, что до сих пор тебя не коснулась эта несправедливость. А теперь рассказывай ты, малыш. Как тебя зовут на самом деле?"
Мальчик, не поняв ничего из объяснения Соломона, стал рассказывать ему о себе, о том, что его особенно поразило в дороге от дома. Они говорили на идиш, это был их общий язык - Соломон не знал польского языка, а Лешек не понимал по-русски.
"Меня записали в книге при синагоге, как Лейбл, но меня так никогда не звали, и я уже привык к имени Лешек. Что же удивило меня больше всего в пути?
Дядя Соломон, коней в дороге кормили овсом. Настоящим, крупным, желтым овсом. Я знаю, что это такое. Мамочка иногда варила нам похлёбку из овса. Но те зёрна были мелкие и часто совсем чёрные." Мальчик умолк, задумавшись о чем-то своём, далёком.
Вошёл дядя Збигнев. Он принёс одежду и помог расслабившемуся в тёплой воде мальчику подняться, обтёр его большой мягкой тряпицей.
Соломон быстро снял все нужные для новой одежды мерки и удалился, поспешив к пани генеральше пересказать услышанное от мальчика.
В предбаннике пришедший цирюльник сделал своё дело, приведя голову и руки мальчика в порядок.
Перед генеральшей мальчик предстал чистеньким подстриженным беленьким красавцем. После того как портняжка охарактеризовал мальчика как замечательного рассказчика, генеральше непременно захотелось самой услышать рассказы Лешека.
"Таккк, значит ты Лейбл. Нет, это не годится. Я буду тебя звать Лешек, нет, лучше Алёшей. Будешь ты у нас Алексеем," - начала свой разговор генеральша.
"Алексей, ты читать умеешь?" - "Да, пани, я могу писать и читать на польском языке. Меня учил этому учитель из польского села, которому папа, пока был здоров, шил башмаки. Я с папой ходил туда, и мы жили в его доме, пока папа тачал обувь на всю семью учителя. Нас там кормили, а в счёт оплаты за обувь, как попросила мамочка, учитель давал мне уроки польского языка."
"А ты бы мог рассказать то, что ты видел вокруг, по пути в Петербург? Что чувствовал ты, когда ехал сюда? "- и после небольшой паузы прибавила: "Алёша. Ты можешь присесть рядом со мной, на этот стул." Только теперь мальчик огляделся вокруг. Он был в светлой комнате; высокие столы, стулья с настоящими спинками, на окнах висят красивые ткани. Пани была теперь одета в другое, голубое, с красивым узором на воротнике, длинное платье. На шее, на желтой цепочке висел желтый крест. Такой крест, только большой и деревянный, он видел у польского учителя на стене.
Лешек не знал с чего начать свой рассказ, что могло быть интересно такой знатной польской даме. Но, помня наставления Соломона о том, что надо всё время поддерживать интерес к себе, он начал рассказ прямо с первых же минут поездки.
"Дорога оказалось очень чудным делом! Всё, что я мог видеть из крытой повозки, поражало своей необычностью. Дорога своими чудесами оторвала вдруг меня от мыслей о доме, из которого меня забрали. Разглядывая красоты, открывающиеся вокруг, ты невольно начинаешь думать о том, как ты мал по сравнению со всем миром. Затем мысли повернули меня в мечты о будущем. Дорога располагала к размышлению обо всём, ведь быстрее всё равно жизнь не побежит, пока ты едешь.
Мы проехали много русских деревень. Я видел работающих на полях женщин. Обоз переправлялся через широкие реки. Когда мы останавливались на ночлег, я мог видеть восход солнца - это сказочно красиво..." Мальчик светился, ведя свой рассказ. Он заряжал женщину своим восторгом от увиденного. Она словно сама была с ним и у той реки и видела рассвет над ней.
Мы проехали много русских деревень. Я видел работающих на полях женщин. Обоз переправлялся через широкие реки. Когда мы останавливались на ночлег, я мог видеть восход солнца - это сказочно красиво..." Мальчик светился, ведя свой рассказ. Он заряжал женщину своим восторгом от увиденного. Она словно сама была с ним и у той реки и видела рассвет над ней.
В какой-то момент Лешек, увлечённый своим рассказом, дотронулся до руки пани генеральши, но тут же замолк, щёки его стали розовыми от смущения. "Простите, пани," - произнёс он, опустив голову.
Женщина, поражённая умением мальчика так красиво передать в рассказе все оттенки игры природы, расчувствовалась и нежно погладила Лешека по щеке, она была готова расцеловать этого красивого мальчика, но сдержала свой порыв, услышав за окном шум подъехавшей кареты.
Генеральша крикнула дядьку кучера и, поручив мальчика ему, пошла встречать приехавшего супруга.
Генерал, отсутствовавший в доме почти неделю, был поражён как переменами в настроении жены (она была такая весёлая, и не было даже тени от её обычной петербургской тоски), так и новостями о приехавшем мальчике.
Первый его порыв был, конечно, немедленно отправить его назад к родителям, но, видя, как сияет его любимая Янечка, называя мальчика нежно Алёша, он сдался. В конце концов, пусть остаётся. Жене радость, пусть забавляется им. А там, может, Бог даст и окрестим его, и будет он истинным католиком.
Учителя, приглашённые в дом для Алёши, отмечали его удивительные способности. Уже через короткое время он хорошо говорил на русском.
Прошёл год. Алёша превратился в юношу воспитанного и с хорошими манерами. Его речь на русском была правильной, иностранный акцент в ней был почти неуловим. Пани Янка много времени проводила с Алёшей. Учила его политесу, танцам.
Они выезжали в центр Петербурга. Дом их располагался за чертой города на Петроградской стороне, и, чтобы попасть на Невскую перспективу, надо было переехать по Николаевскому мосту на Васильевский остров, затем, проехав по набережной Невы вдоль роскошного дворца графа Меньшикова, перебраться на противоположную сторону реки по широкому Исаакиевскому мосту. Но прежде карета всегда останавливалась у недавно открытого великолепного памятника Петру Первому. Там вокруг прогуливался знатный люд. Дальше они проезжали к Невскому проспекту, поражаясь свежим краскам фасада Зимнего дворца.
Пани Янка любовалась Алёшей, его восторгом, который он постоянно испытывал, проезжая по городу.
Особым местом, где Алексей бывал и которое послужило ему толчком для выбора дальнейшего направления в изучении наук, были Кикины палаты. Туда из Летнего дворца был переведён музей Куншткамера, где была собрана коллекция редкостей и выявленные свидетельства анатомического уродства. В то время там можно было ещё увидеть живые экспонаты – монстров, карликов, великанов, которые жили при музее. Возможно, увиденное там так повлияло на юношу, а может частое нездоровье пани Янки, но он твёрдо решил для себя, что будет изучать медицинскую науку.
Единственное место, куда генеральша не брала юношу с собой, это был католический костёл Святой Екатерины расположенный в центре города, на Невском проспекте.
Пани Янка иногда очень осторожно пыталась заговаривать с Алёшей о Библии, о Христе, но мальчик многого не понимал из её рассказа.
Порой и пани просила рассказать Алёшу о его вере. Но что мог поведать об этом Алексей? Он и не знал толком ничего, лишь общие фразы, которые произносились стариком раввином в их местечковой синагоге на субботних молитвах.
Для юноши было большим праздником появление в доме портного Соломона. Пани оставляла их одних, и Алёша мог вновь окунуться в идиш. Соломон обычно долго не задерживался, объясняя это тем, что его путь к дому очень длинен. Соломон со своей многочисленной семьёй жил на острове Котлин, на противоположном от крепости Кроншлот краю острова, и добираться туда ему приходилось на баркасе.
На вопрос юноши, почему же он не переедет в Петербург, раз все его основные богатые клиенты живут здесь, Соломон, рассмеявшись, ответил: "Кенделе, евреям, по величайшему указу императрицы, запрещено селиться в столице. Исключение есть лишь для купцов первой гильдии и ещё для некоторых женщин, но о них тебе ещё, мальчик, знать пока не положено.
Соломон, понизив голос, хотя кто же в этом доме кроме них мог понимать на идиш, почти прошептал: "Но я иногда ночую в городе. Я снимаю небольшой флигель в бедном районе Петербурга, там я сделал себе швейную мастерскую. Во флигеле у меня есть швейные машинки, чтобы делать небольшие исправления в одежде. Да, и там работают на меня два портняжки, которым я поручаю простые работы по пошиву."
Позже Алёша спрашивал пани Янку об острове Котлин, где живёт портной. Пани и сама толком не знала ничего об этом месте, но обещала расспросить у мужа, который часто плавает на остров для инспекции в крепости.
Генерал рассказал, что жилая часть острова имеет множество хороших домов, церкви, публичные здания, но так же великое число есть малых домов, пустых мест, немощёных, часто грязных, улиц. Есть там так же Немецкая и Английская церкви. Много там купцов и всякого ремесленного люда из тех народов, которым запрещено жить в столице. После большого пожара, слизавшего почти все постройки острова, он восстанавливается по единому плану, а не кое-как. Государыня решила облагородить остров, там раздаются, почти задаром, земли под постройку домов знатным господам. "Но ты, дорогая, с Алёшей туда съезди, и если вам понравится место, то мы там можем выстроить дом, да и мне удобней для службы. А я и пошлю как раз с вами приказного человечка, пусть сразу и запишет этот участок за нами..."
Дальнейшая судьба этих людей прослеживается лишь пунктирно.
Известно, что здоровье пани Янки резко ухудшилось, и её врач, немец, лечивший её все эти годы, настоятельно рекомендовал им покинуть сырой Петербург. Генерал Бартиш Высокодворский оставил военную службу, и супруги решились на переезд в своё поместье в Литву. Алексей же, став настоящим петербуржцем, обучался медицинским наукам, но, так и не приняв христианства, не мог оставаться жить в столице. Было решено, что он останется заканчивать свою учёбу, а там, что Бог даст. От пана Бартоша и пани Янки он получил фамилию Высокодворский и дом на острове Котлин, сегодня именуемый Кронштадт.
Так этот остров стал местом, откуда, как из родничка, давшего начало длинному роду Высокодворских, разбежались ручейками потомки Алёши-Лейбла по всему миру.
Рассказ посвящается моей жене, в девичестве Высокодворской.
Здесь вы встретитесь с одним из потомков этого Алёши. http://www.proza.ru/2013/12/06/2100
Картина взята из интернета, спасибо автору.